1

Биарриц

Он был относительно высокого роста и крепкого телосложения, с той особенной внешностью, которой обладают люди, проводящие свои дни на солнце. Лицо, покрытое морщинами и складками, и светящиеся глаза, излучает здоровье и природную жизнерадостность.

Рабочий день закончился, и Эдуардо Гарсиа покинул носовую часть судна и перешел вдоль борта на корму. Там он сел в привязанную к кораблю и стоявшую на якоре лодку, надел ветровку и спасательный жилет. Был январь. Днем температура держалась на уровне десяти градусов, но с моря тянуло пронизывающим и резким холодом.

Он повернул и сквозь надвигающиеся сумерки на большой скорости направился в сторону материка и Биаррица.

Эдуардо Гарсиа вел спокойную жизнь. Жизнь, которую он выбрал для себя сам.

На самом деле его звали Эдуардо Гусман, и он бог знает сколько лет жил под другим именем. Еще в юности Гусман уехал из Испании и Марбельи вместе со своей девушкой Ангелой. Они поехали во французский Биарриц, чтобы заниматься серфингом, обустроились и осели здесь. Новая жизнь, новое имя, новая страна.

Теперь, бог знает сколько лет спустя, у них было двое сыновей и своя работа у каждого: он – морской биолог, Ангела – ассистент юриста в небольшой адвокатской конторе. Единственным изменением в семейной картине стал Хасани, высокий египтянин, постучавшийся к ним полгода назад. Его прислал отец Эдуардо, Адальберто Гусман. Обстановка в Стокгольме накалилась. Брат Эдуардо, Гектор Гусман, подвергся нападению со стороны воинствующей группировки.

* * *

Приближаясь к берегу, Эдуардо видел своих сыновей, Хасани стоял там же. Комичная картина. Крупный египтянин в неизменном пиджаке и двое жизнерадостных мальчиков со школьными сумками через плечо.

Эдуардо поднял руку и помахал им. Мальчики с энтузиазмом ответили. Хасани последовал их примеру, но был более сдержан, как будто понимал, что жест Эдуардо предназначался не ему. В то же время Хасани не хотел показаться невежливым. В этом заключалась его суть.

Держа сыновей за руки, Эдуардо шел по городу от причала для малогабаритных судов по улочкам, ведущим в отдаленный от туристического шума квартал. Это повторялось каждый день – привычный ритуал. Они встречались после школы, перекусывали где-нибудь, прежде чем отправиться за покупками, а потом шли домой и готовили ужин. В нескольких шагах позади всегда следовал запыхавшийся Хасани.

Мальчики предложили пойти в «Лорд Нельсон». Аквариум с живыми рыбами и омарами выглядел привлекательно. Эдуардо не поддержал идею – он хотел поесть на улице, несмотря на время года и прохладный воздух. Заведение находилось у небольшой площади, Гусман часто туда захаживал. Везде сновали люди, и Эдуардо с сыновьями сели за столик на улице. Хасани расположился через два столика от них.

Когда Эдуардо махнул официанту и показал, что, как обычно, заказывает два апельсиновых лимонада и один кофе, у него в кармане брюк зазвонил телефон.

– Да?

На другом конце он услышал голос Ангелы: она сказала, что задержится и что к ним домой едет оценщик, которому Эдуардо должен открыть дверь.

Они собирались переехать в более просторное жилье. Теперь нужно оценить дом и определиться с возможными вариантами. Эдуардо хотел, чтобы дом оценили, но еще он хотел посидеть в кафе на улице.

– Хорошо, – ответил он и положил трубку. Затем, махнув рукой, привлек внимание Хасани. – Иди домой с мальчиками, откроешь оценщику; я приду позже.

Мальчики запротестовали, но Эдуардо не стал их слушать. Он хотел, чтобы они были там, где Хасани, всегда, – он привык к этому. Даже если видимая угроза для мальчиков отсутствовала, египтянин являлся дополнительной гарантией безопасности.

Хасани и мальчики ушли и, перейдя площадь, скрылись из виду. Эдуардо наблюдал за сыновьями, улыбаясь тому, как они всем своим видом явно показывали, что считают отношение к себе несправедливым. Он улыбнулся еще больше, когда мальчики моментально забыли обиду и начали охотиться друг за другом.

На подносе принесли кофе и апельсиновый лимонад. Официант посмотрел вслед уходившим детям.

– Могу я забрать соду?

Эдуардо покачал головой.

– Я возьму домой, если можно? – сказал он и указал на свернутую газету под мышкой у официанта. – И хотел бы пока посмотреть это.

Эдуардо выпил кофе, бегло просмотрел главные новости, которые его не заинтересовали, пролистал спортивные новости в поисках футбола.

Послышался звук приближающегося велосипеда. Это был гоночный велосипед – втулка характерно щелкала. Эдуардо поднял глаза. Велосипедист остановился наискосок от него, у крайнего ряда столиков со стороны площади. С седла слез невысокий человек с рюкзаком. Он сел за соседний столик и кивнул Эдуардо, когда их взгляды встретились. Мужчина был бледен, коротко подстрижен… и что-то такое было в его глазах…

Эдуардо улыбнулся в ответ и продолжил просматривать газету. Он нашел список национальных лиг, прочел и расстроился из-за слабых успехов «Малаги». Гусман не хотел болеть за «Барсу» или «Реал» – только за «Малагу» или ни за кого.

По площади побежал ветерок, слегка приподнял верхнюю часть газетных страниц и загнул их вовнутрь, заставив медленно переворачиваться. Тишину снова прервало щелканье теперь уже покидавшего кафе велосипедиста. Эдуардо поднял глаза и взглядом проводил его, а потом снова уткнулся в газету.

Тут в его памяти всплыла картина – картина с велосипедистом. В воспоминании что-то было не так, чего-то не хватало. Эдуардо снова оторвался от газеты, велосипедист уже скрылся из виду. Гусман посмотрел на стол, за которым только что сидел уехавший мужчина. «Что я видел? Он выглядел по-другому, когда уезжал; чего-то не хватало… Он что-то оставил? Куртку? Нет, что-то другое…» Эдуардо напрягал память… Рюкзак!

Он наклонился. Точно, рюкзак стоял под стулом. Черный, он, как и любой другой, был неподвижен, но, казалось, обладал жизнью. Как будто Эдуардо мог разглядеть что-то незримое – жизнь там, внутри, которая вскоре приведет рюкзак в движение.

Так и случилось.

Возможно, скорость чувства на мгновение опережает скорость света. Вот почему Эдуардо успел на миллионную долю секунды ощутить благодарность. Короткий, но наполненный теплом миг благодарности за то, что божья рука увела двух любимых сыновей прочь от этого ужасного события, которое прямо сейчас завладело им и разорвало его существо на части.

От жара мощного и разрушительного взрыва все поблизости превратилось в пар – кофе, апельсиновый лимонад… К ним примешивались слюна Эдуардо, его слезы, пот, кровь, жидкости организма.

Все, чем раньше был Эдуардо Гусман, исчезло в бесконечном небытии.

 

2

Стокгольм

С водосточных труб свисали длинные сосульки. Мороз уже пришел, но снега почти не было. Зима в этом году выдалась нерешительной.

София шла, а Альберт катился рядом в кресле для инвалидов, стараясь двигаться в ее темпе.

Они редко разговаривали так рано утром. София то и дело дотрагивалась до его плеча. На первый взгляд он мог показаться маленьким мальчиком. Но это было не так. Скоро ему исполнится семнадцать. Подростку, который заботился о своем теле, занимался спортом и делал все возможное, чтобы вести настолько нормальную жизнь, насколько позволяла травма позвоночника.

Жизнь, конечно, изменилась после того, как полгода назад он попал под колеса автомобиля. Друзей поубавилось, но Анна осталась. София заметила их взаимное чувство – это была настоящая любовь, которой хватало и ей тоже. Однако осталось что-то еще. Горе, с которым ни он, ни она не могли справиться и о котором оба не могли говорить.

У входа в метро около Технологического института они обнялись.

– Целую, милый, скоро увидимся дома.

Альберт ответил юношеской улыбкой и покатил к лифту, который доставит его на платформу.

Он вырос. Она хотела, чтобы Альберт всегда был ребенком, ведь тогда она могла быть матерью и избежать одиночества. Горестное и вместе с тем наивное чувство.

София не ушла, пока не удостоверилась, что Альберт уехал. Тогда она спустилась по эскалатору и села на следующий поезд.

* * *

Поезд метро несся по подземелью. София не мигая смотрела в темноту. Она вышла из метро у площади Йостермальм, немного прошлась по улицам у площади Стуреплан, чтобы убедиться, что за ней никто не следит, затем вышла на край тротуара и жестом подозвала такси. Села на заднее сиденье и назвала водителю адрес в центре.

Когда они подъехали к кольцевой развязке Сергельронделлен, София подалась вперед и сказала:

– Подождите, я передумала. Не могли бы вы сделать тут пару кругов, потом выехать на улицу Свеавэген, а дальше в сторону района Фрескати?

Водитель мельком взглянул на нее в зеркало заднего вида.

– Конечно, мадам. Без проблем.

София повернулась и стала смотреть на дорогу через заднее стекло. Одна из мер предосторожности, которая полностью ничего не гарантировала, но Лежек заставлял следовать ей. «Всегда перестраховывайся», – снова и снова повторял он.

По дороге за ними никто не следил, что стало для Софии неожиданностью.

Она выпрямилась. Снаружи – транспорт, люди, автомобили и собственное неясное отражение в стекле. София успела заметить какое-то жесткое выражение в своем облике. Как будто собиралась ответить на оскорбление. Но все было не так. Выражение лица являлось физическим следствием постоянного страха, тревоги и злобы, переживаемых одновременно.

Такси остановилось около красивых старинных зданий из кирпича, часть которых примыкала к университету с другой стороны шоссе.

Она заплатила водителю наличными и вошла в трехэтажный дом, где располагались небольшие предприятия. Поднялась по лестнице, открыла незнакомую дверь, прошла по коридору с пустыми и необорудованными офисами и небольшим застекленным конференц-залом. Там заметила, что на белой доске кто-то черным маркером написал математические формулы. София подумала, что для нее это слишком сложно.

В конце коридора она открыла дверь и вошла.

– Простите за опоздание.

Эрнст Лундваль не ответил – он сидел и сосредоточенно листал бумаги. Лежек в отдалении сам по себе сидел на стуле.

– Здравствуйте, Лежек, – сказала София.

Он тоже не ответил. Это не было невежливостью, просто он не поздоровался.

Она села на место у стола, где лежал мобильный телефон, и посмотрела на мужчин. Эрнст, советник Гектора по юридическим и экономическим вопросам с далеким от реальности видением организации. Сложный и умный человек с явным отсутствием интереса к людям. А Лежек Смиалы – многолетний телохранитель отца Гектора, Адальберто Гусмана. Теперь, рядом с Софией, он походил на неясную комбинацию защитника, охранника и надзирателя.

Она осмотрелась. Большие высокие окна, выходящие на бухту Брунсвикен. Интерьер с красивой старинной мебелью создавал единое чувство стиля и торжественности. Она никогда не была здесь раньше и никогда сюда не вернется. Подобные встречи проводились регулярно раз в неделю и длились один день. Всегда на новом месте, о котором София узнавала за несколько часов до мероприятия.

Трубка, лежащая перед ней на столе, завибрировала. София выждала несколько секунд, прежде чем ответить:

– Да?

– Кто находится в помещении? – Голос Арона.

– Лежек и Эрнст.

– Громкая связь работает?

Она включила функцию громкой связи на мобильном и положила его на стол. В трубке некоторое время раздавался треск – возможно, из-за плохой связи в горах на юге Испании, где находился Арон.

Последовало шипение, и снова голос Арона:

– Брат Гектора, Эдуардо, убит вчера в Биаррице.

Если до разговора в комнате стояла тишина, то сейчас было нечто другое.

София опустила глаза на руки, сложенные на коленях. Она не знала Эдуардо, только слышала разговоры о нем. Брат Гектора…

– Как это произошло? – спросила она.

– Бомба в кафе.

Тишина стала еще плотнее.

– Покушались именно на него? – продолжала она.

– Полагаем, что да.

София наблюдала за Эрнстом и Лежеком. Эрнст никак не отреагировал, сохранял ту же невозмутимость, что и всегда. Лежек, напротив, выглядел подавленным; руки он опустил на колени, а взглядом уперся в пол, как будто из него выпустили воздух. София знала, что из присутствующих он ближе всех был знаком с Эдуардо – по крайней мере, не так мало, как остальные. По приказу Адальберто Лежек отправил Хасани в Биарриц, чтобы защитить Эдуардо и его семью. Но что могут телохранители противопоставить бомбам?

Лежек поднял глаза.

– Дети? Ангела?

– Они под охраной. Хасани увез их.

– Инес и ее семье тоже нужна защита.

Инес, сестра Гектора, тоже предпочла держаться подальше от дел брата. Жила в Мадриде, в браке, мать двоих детей: мальчика и девочки.

– Я все устрою, – ответил Арон из динамика.

София поглаживала руки.

– Кто это сделал? – спросила она.

В динамике затрещало, но когда появился голос Арона, шум пропал.

– …Я не знаю.

– Это мог быть несчастный случай, ошибка?

– Нет.

– Но он жил под фальшивым именем и вся семья тоже? – продолжала Софи.

– Да, – ответил Арон без каких-либо объяснений.

– Почему сейчас? И почему Эдуардо?

– Кто знает…

Арон сменил тон.

– Эрнст? – спросил он.

– Да? – Полная концентрация на бумагах.

– Отложи все, что в данный момент не является делом первой важности. Что нужно сделать срочно?

Эрнст придвинул очки к носу.

– Три вещи. Во-первых, дон Игнасио опять давит, хочет разобраться в деталях; настойчив, спрашивает о Гекторе, требует личного общения с ним.

– Что ты отвечаешь?

– То же, что всегда: такова договоренность, из соображений безопасности.

– Он тебе верит?

– Нет, и мне кажется, мы исчерпали все отговорки.

– Во-вторых? – спросил Арон.

Эрнст взял другой листок и заговорил о других делах. Речь шла об индустрии фальсификаций, где они вкладывали большие деньги в поддельные продукты, фирменные марки и лекарства, о людях из биржевого предприятия, которых использовали в качестве источников информации.

София один раз прокрутила кольцо на безымянном пальце правой руки.

Она занималась этим полгода – слушала их разговоры, делала то, что просили. Ездила в командировки и встречалась с людьми, которых презирала. Большинство – взрослые мужчины с интеллектом ребенка, полные банальностей и исключительно бездарно игравшие роли плохих парней.

Она тоже играла роль кого-то, кем не являлась. Успокаивала и уверяла, что Гектор чувствует себя хорошо и контролирует все из секретного места. Но она лгала. Изменений в лучшую сторону не было, Гектор не вел управление из убежища. Он по-прежнему был в коме. Управлением занимался Арон. Но были еще Эрнст, Лежек и сама София – сборная солянка. Все ради того, чтобы держать тонущий корабль на плаву.

София ненавидела свое положение. Вечером, когда она ложилась спать, и утром, когда просыпалась, ее преследовал страх. София не хотела участвовать, но выбора у нее не было. Арон ясно дал ей это понять. Парадокс заключался в том, что, несмотря на это, она чувствовала себя уверенно и в безопасности, как будто находилась среди друзей. Особенно с Лежеком. Он постоянно был рядом, прикрывал ее, всегда напоминал о ситуации в данный момент, о положении, предупреждал об опасности. Конечно, ее безопасность была иллюзорной.

Краем уха София услышала свое имя. Оно вернуло ее в реальность, из слабого динамика с потрескиваниями слышался голос Арона.

– …София? Возьми телефон.

Она подняла трубку со стола, отключила громкую связь и приложила телефон к уху.

– Да?

– Я хочу, чтобы ты назначила встречу дону Игнасио.

– Зачем?

– Чтобы успокоить их. Рассказать о ситуации, не раскрывая деталей. – Он говорил, пытаясь подавить напряжение. – Они нужны нам как союзники, но мы не можем расширяться, не сейчас. Попроси их потерпеть. Повысь оплату, если нужно.

– Эрнст им уже говорил это, неоднократно.

– Скажи еще раз.

– Ничего не изменится.

Слова повисли в воздухе.

– Нам нужно время. Вот в чем разница. Позаботься об этом.

– Не очень хорошая идея, Арон.

– А, по-моему, хорошая.

София услышала нотки отчаяния в его голосе. На нем лежала ответственность слишком за многое; слишком многое он должен был контролировать.

– Где я должна с ними встретиться?

– Ты поедешь к ним. Попроси Эрнста организовать встречу.

– В Колумбию?

– Они там живут.

 

3

Стокгольм

Тело лежало пластом на паркете лицом вниз, между лопаток торчал нож, рядом с мужчиной на полу оказалось одеяло с кровати. Он был голый или почти голый – покинул мир в том же виде, в каком пришел в него, если не считать пары белых спортивных носков на ногах.

Антония Миллер размышляла над тем, что видела. Кровь из ножевой раны почти не текла. А положение тела? Она присела на корточки и стала рассматривать труп с разных углов. Был ли он ранен в кровати, когда спал? Возможно, проснулся и упал на пол, перед тем как умер? Или его ранили на полу…

Вспышка камеры ослепила ее, затем друг за другом без пауз последовало еще несколько вспышек. Криминалист писал протокол; казалось, он никогда не закончит. Антония встала и обвела глазами комнату. Картина: Элвис в роли бармена, Дин, Хамфри и Мэрилин за барной стойкой. На другой стене над комодом плакат в рамке с грязным оргстеклом: баскетбольная команда, много звезд и полосок, напечатанные автографы – «Гарлем глобтроттерс» 1979 года. Полка из сосны с парой старых фильмов о Грязном Гарри с Клинтом Иствудом и кассетами с трансвестит-порно.

Антония обратилась к записям в своем маленьком погнувшемся в заднем кармане блокноте. Имя убитого было неизвестно. Квартирой владела женщина, которая сдавала еще двенадцать квартир в городе и за городом.

– Я закончил, – сказал криминалист и вышел из комнаты.

– Спасибо, – пробормотала она.

У нее за спиной заскрипели ступени. Антония обернулась.

Там стоял ее шеф Томми Янссон, стоял и смотрел на труп. Томми принес с собой погоду – по крайней мере, его внешний вид соответствовал ей: плечи покрывала изморось, а с черной кожаной куртки стекал таявший снег. С собой он взял кое-что еще, своего верного спутника – нервное раздражение.

Томми указал большим пальцем себе за спину и нервно зашептал:

– Улица, черт возьми, односторонняя. Я подъехал не с той стороны, пришлось припарковаться и идти два квартала!

Он говорил так, как будто улица специально была сделана односторонней, чтобы только его позлить. Томми пристально смотрел на Антонию – наверное, он ждал ответа или выражения сочувствия, хотя бы солидарности. Но ничего такого не последовало.

– Томми, что ты тут делаешь? – предпочла спросить она.

Вопрос был не праздным. Последнее время он редко приезжал на место преступления.

– Услышал по радио, ехал поблизости, – невнятно ответил он, указав на труп. – Можешь взяться за это, Антония?

– Да, я ведь здесь?

– За все целиком, я имею в виду.

– Вот как?

– Ты жалуешься, что у тебя слишком много всего, – продолжал Томми.

– Нет, не много.

* * *

Из квартиры Антония и Томми ушли вместе. Когда они медленно спускались на первый этаж, старый механизм лифта скрипел.

Антония Миллер и Томми Янссон в замкнутом пространстве. Они недолюбливали друг друга. Одни в скрипящем лифте… у них было немного тем для разговора. К счастью, Антония знала, что жена Томми страдала от БАС и была при смерти.

– Как самочувствие у Моники?

Сначала Томми смотрел в пол, потом поднял подбородок и оглядел Антонию, как будто пытался найти скрытый мотив ее вопроса.

– Без изменений.

Он ответил так коротко и нарочито вежливо, что у нее резануло в животе.

Они спустились на первый этаж. Томми отодвинул внутреннюю решетку. Та поддалась. Он протиснулся первым. Правило «сначала дамы» не действовало в ситуациях, когда он был начальником.

Когда они вышли на улицу Софиагатан, снег уже превратился в град.

– Может, увидимся вечером, – произнесла она.

– Может быть, – вяло ответил он и, ругая погоду, пошел направо.

Антония посмотрела ему вслед, а потом подняла глаза на темное холодное небо, открывшее вентили и выпускавшее теперь из них маленькие ледяные осколки. Собравшись с духом, она шагнула в непогоду, поспешила к машине и плюхнулась на водительское сиденье. Град усилился, громко ударяя по стальной крыше автомобиля. Прежде чем повернуть ключ зажигания и завести двигатель, Антония некоторое время сидела неподвижно. Надо было высушить запотевшие стекла, и вентилятор работал на полную мощность. Потом она уехала, обогнав Тони, который торопливо шел по тротуару вдоль фасада, засунув руки глубоко в карманы куртки и всем своим видом показывая, как ему плохо.

У Антонии даже мысли не возникло подвезти шефа до его машины.

* * *

Его имя произносилось как английская мера длины или как имя американского трубача. Но у его родителей не было английских корней, да и джазом они никогда не увлекались. Они были дипломатами и считали, что важно иметь интернациональное имя. Все Ингмарссоны были дипломатами, поколение за поколением. Всех звали не по-шведски, как, например, Джон, Кэтрин, Сэнди, Тэд, Сэм, Молли. Младшего брата Майлза звали Ян, а своим детям тот дал имена Салли и Джек. Всю семью поразил скандинавский комплекс Кеннеди, в который обязательно входили успех, белый летний домик, яхты, претенциозные косые проборы и носки туфель, а еще удивительная способность ни на миллиметр не открывать дверь в свой внутренний мир для окружающих. Вместо этого их все больше поглощало поверхностное существование, где беседы за коктейлем и другая банальная чепуха составляли основу жизни.

Майлз тоже когда-то был дипломатом, но в том мире он с самого начала не мог найти себе место. Он ничего не понимал в правилах коллективного общения, которые, казалось, другие воспринимали как нечто само собой разумеющееся.

По карьерной лестнице Майлз продвигался в обратную сторону. Начав с вершины, быстро и уверенно спустился вниз. От посольства в Анкаре до Скопье в Македонии, потом Кишинев в Молдавии и, наконец, Хартум в Судане, где он занимал странную должность, суть которой не понимал никто.

Как по учебнику, Майлз женился на женщине удовлетворительной внешности с академическим образованием и со способностью вести диалог. Правда, он не рассчитал, что со временем она полюбит его… захочет его понять… Майлз жутко испугался. В итоге они развелись. Его бывшая жена тут же встретила дантиста из Броммы и забеременела.

Дипломатическая родня пыталась помочь устроить его будущее. Майлз не выдержал. Единственным выходом была смена профессии, он стремился как можно дальше уйти от МИДа и дипломатии. Им на смену пришел мир полиции. Дипломаты и полицейские – противоположности, разные полюса во всех отношениях.

Семья перестала общаться с ним. Сколь велико было их разочарование, столь спасительным – его освобождение.

Теперь сорокапятилетний Ингмарссон был относительно натренирован и мускулист благодаря периодически возникающей привычке отжиматься и приседать перед сном. Его темные с проседью волосы, лицо и глаза воскрешали в голове образ кинозвезды из старых фильмов. Хотя в целом этот образ почти целиком затмевало поведение Майлза с отпечатком невидимого горя, в котором не смог бы разобраться и Фрейд, впрочем, как и сам Майлз.

Он находился в сильной зависимости от стриптизерш. Благодаря им Ингмарссон чувствовал себя лучше и только в этой обстановке мог по-настоящему расслабиться. Тепло, излучаемое женщиной, и хотя бы недолгое созерцание груди; формы, женственность… Его не интересовал секс; скорее у него развилась нездоровая потребность в защищенности, которую в чем-то еще найти не получалось. Где он только не искал – алкоголь, гашиш, еда, спорт, азартные игры… Ничего не действовало так, как стриптиз. Майлз ходил в стрип-клубы пять раз в неделю, круглый год в любую погоду.

Вот и опять он сидит здесь, за одним из столиков в неосвещенном углу, и пристально смотрит на худощавую женщину с силиконовой грудью. Женщина танцевала у шеста под паршивую восточную электронную музыку. Получалось у нее плохо. Майлз хотел сказать ей, что танцевать необязательно и она может этого не делать, а просто постоять здесь, подвигаться немного…

В кармане пиджака завибрировал телефон.

– Да?

Томми Янссон из Управления интересовался, чем занимается Майлз.

– Обедаю, – ответил Ингмарссон.

– Хочешь работать на меня?

Женщина слишком резко и неловко сделала оборот вокруг хорошо отполированного шеста.

– Хорошо, – ответил Ингмарссон и продолжил смотреть представление.

* * *

Уходить из стрип-клуба средь бела дня – вечный стыд, длящийся семь секунд. Именно столько нужно, чтобы открыть дверь, выйти на улицу, дать двери захлопнуться и ретироваться, принимая на себя выражения лиц прохожих. Извращенец.

Майлз с трудом брел по обильно выпавшему за утро снегу. Теперь – для удобства автомобилистов – его убрали в большие сугробы на тротуаре так, что пешеходы могли серьезно пострадать.

Держась ближе к домам, Ингмарссон выудил из кармана пальто сигарету, зажал фильтр между губами и прикурил от пьезозажигалки. Затянулся, двинулся дальше. Дым прожег отверстие в легких, прежде чем Майлз успел выдохнуть. Затем он сделал еще две быстрые глубокие затяжки одну за другой, чтобы унять желание и насладиться разрушением.

Последние годы Ингмарссон работал в Отделе по борьбе с экономическими преступлениями. Там он вел неинтересные дела, которые редко приводили к чему-либо. Его это устраивало: он мог не напрягаться.

Но позвонил Томми Янссон. Томми хочет встретиться, Томми хочет поговорить. В том самом пабе в квартале Клараквартерен, где зависали все копы, устраивали вечеринки «синих мигалок». Сегодня к копам присоединились работники «скорой» и пожарные. Обычно они встречались и напивались в середине недели. Майлз несколько раз бывал на таких встречах, и ему не понравилось. Ребята со «скорой» – идиоты, все пожарные – пижоны или геи, а может, и то, и другое. Коллеги, как упорно называли друг друга копы определенного типа, были настолько далеки от Майлза, что в их присутствии он чувствовал отвращение. Но Томми хотел встретиться именно там и собирался предложить Майлзу новую работу. Наверное, сейчас самое время. Он и так чувствует, что умирает с каждым днем. И это ощущение не покидает его уже очень давно.

* * *

Запах пота, заезженные хиты семидесятых, водянистое разливное пиво и слишком яркое освещение – вот краткое описание вечеринки «синих мигалок». Майлз пробирался через море людей.

Томми сидел в глубине за одним из столиков рядом с другими важными персонами. Угол предназначался для них – высокопоставленных копов. Если иногда какой-нибудь незнающий новичок забредал сюда, всегда наступало глубокое замешательство. Все в помещении стремились показать, что знают правила. Раздавались крики и улюлюканье.

Увидев Майлза, Томми поднял правую руку. Ингмарссон сел и знаком показал, что заказывает пиво. Они с трудом справились с житейским банальным разговором: он был недолог, у обоих не получалось его вести. Тут Томми перешел к главному.

– Хочешь взяться за расследование убийства?

– С чем оно связано?

– С «Трастеном».

– «Трастеном»? – переспросил Майлз.

– Ресторан в районе Васастан. Бойня гангстеров прошлым летом. Сбежавший Гектор Гусман, – уточнил Томми.

Майлз кивнул. Об этом деле знали все.

– А почему ты спрашиваешь? – поинтересовался он.

– Потому что мне нужен другой следователь.

– Почему именно я?

– Потому что ты опытный боец и хорошо знаешь технологию.

– Нет, не знаю.

– Знаешь.

– В чем подвох?

– Никакого подвоха; ты предпочтительнее, чем нынешний следователь.

– В чем подвох? – переспросил Майлз.

– Да не будь ты так чертовски въедлив. У нас много работы, у тебя есть возможность получить более высокое звание. И она нужна мне для другого.

– Она?

– Миллер, Антония Миллер.

Майлз знал это имя. Он слышал, что ее хвалили.

– Когда?

– Скоро, – сказал Томми и сделал хороший глоток пива.

– У меня много расследований в отделе, – произнес Майлз. – Я не могу бросить коллег в беде, не сейчас.

Томми держал бокал в руке, пытаясь подавить икоту.

– Да можешь, конечно. Там наверху целая банда гребаных социалистов. Я выдерну тебя оттуда. И они ни хрена не смогут сделать.

Многие годы их дороги то и дело пересекались. Они даже, можно сказать, были приятелями. Они давно не виделись, и Майлзу показалось, что Томми изменился, стал в каком-то смысле круче.

– А Миллер?

– Не беспокойся за нее, – хрипло ответил Томми.

Майлз дал волю мыслям. Он не находил ни плюсов, ни минусов в этом предложении, но так обычно и бывало. Во всем ровный слой из ничего.

Подошел официант с неаккуратно налитым пивом и поставил бокал, от которого на столе образовалось мокрое пятно.

Майлз сделал глоток, Томми – три больших.

– Будешь еще? – спросил он; у него в желудке было слишком много кислоты.

Майлз покачал головой. Томми рыгнул.

* * *

Антония стояла чуть поодаль у барной стойки. Она видела Томми и другого мужчину, но не придала этому особого значения. Миллер встречалась с Томми каждый день, они вместе работали и то и дело ворчали друг на друга. Прежде всего из-за того, что она была напориста, а он, наоборот, сдержан. Так и должно быть, он же ее шеф. Но по какой-то причине отношения у них не сложились. Антония считала, что за последние месяцы он изменился: переменчивое настроение, короткие вспышки, резкость и высокомерие. Ей казалось, что он контролирует ее, мешает работать. К тому же от него постоянно пахло перегаром. Вероятно, всему виной был стресс от совместной жизни со смертельно больной супругой. Но Антония сама устала от попыток принять его дурные черты. Хотя знала, что у нее и своих хватает. Очевидно, Томми считал ее тяжелым человеком, да и многие так считали. Что она была навязчивой, энергичной и пробивной в своих желаниях. А что ей оставалось? Сдерживать себя?

Антония выросла в доме, полном любви. Во всяком случае, таким она хотела его помнить. Но в этой любви таился страх правды. Взрослые начинали говорить шепотом и замолкали, как только Антония подходила к ним. Может, родители просто боялись, что так называемая действительность окажется слишком холодной и жесткой для ее нежных ушей. Само по себе это не имело значения. Важно то, что из-за того, что окружающие постоянно шептались, у нее развилась почти болезненная потребность знать. О чем бы ни шла речь, ей нужен был ответ, чтобы дышать и жить.

Со временем Антония получила много ответов. Благодаря им она быстро продвигалась по карьерной лестнице и стала признанным талантливым следователем. Но сейчас все остановилось: ответы не приходили так, как обычно. В ее восприятии Томми начинал говорить шепотом, когда она приближалась к нему. И она хотела знать почему.

Антония снова посмотрела на мужчин, сидевших в отдалении. Брюнет встал, пожал руку Томми и покинул столик. Мужчина шел на нее, и когда он проходил мимо, они встретились взглядами. Она узнала его. Из Экономического отдела. Один из тысячи разочарованных, которые приходили и уходили у нее на глазах. От многих его отличал стиль одежды – «сноб а-ля 80-е». Джинсы, черные броги, красивая рубашка под дорогим свитером из овечьей шерсти; тонкий бежевый плащ, перекинутый через руку. В мужчине была какая-то небрежная элегантность…

Антония осмотрелась: полицейские, пожарные и работники «скорой»; в их толпе она искала Ульфа. Ульф был единственной причиной, по которой она пришла сюда. Он был опытным следователем – далекарлиец из Людвики, молчаливый и глубоко внутри добрый. Она не западала на накачанных копов. В нем ее привлекали его уверенность в сексе, оригинальность и молчаливость… ну, и глубоко спрятанная доброта.

Она увидела его, а он заметил ее. Они выпили вместе; разговор не клеился. Потом такси к нему, в аккуратную двухкомнатную квартиру в районе Сундбюберг, где в туалете горели ароматные свечи. Ульф…

 

4

Валле-дель-Каука / Стокгольм

София прошла через таможенный контроль с дорожной сумкой и вышла в зал прилета к стоявшим в ряд стойкам аренды автомобилей. Она отдала бронирование человеку за нужной стойкой – и вскоре уже сидела за рулем автомобиля и ехала в сторону города Картаго, находящегося к юго-западу от города Перейра.

Через открытое окно в машину вливалось тепло, темные очки давали глазам Софии возможность отдохнуть от яркого солнца.

Когда машина припарковалась на маленькой площади в центре города, церковный колокол пробил три часа дня. Ей сказали, что она должна ждать здесь, ждать такси. Едва женщина успела об этом подумать, как с узкой улочки выехало поднявшееся в горку такси.

Водитель не разговаривал с Софией, а просто ездил по городу и вглядывался в зеркало заднего вида, потом сделал один звонок по мобильному, что-то промычал и отключился.

Через некоторое время он остановился на оживленной улице около ресторана и жестом показал, чтобы София вошла. Она последовала указаниям, и внутри перед дверью какой-то мужчина осторожно взял ее под руку и провел между столиками, через кухню и дальше к двери, выходившей на пустынную улицу. Там стояло другое такси с открытой задней дверью. София юркнула на сиденье, дверь захлопнулась, и такси поехало прочь. Вот так все и продолжалось. София сменила три машины, прежде чем наконец оказалась в серебристом «Кадиллаке», который на высокой скорости вез ее по шоссе.

Там женщина немного расслабилась и стала смотреть на руки, сложенные на коленях. Она просто плыла по течению, жизнь толкала ее, София делала то, что говорят, стараясь лишний раз не думать и не чувствовать.

Прочные и понятные ценности больше не играли роли, исчезли, стали недоступны. Ее внутренний монолог стих. Взгляд на других людей – все могли представлять угрозу. Взгляд на себя – мрачнее, холоднее, изолированнее, жестче. Но еще она стала глубже осознавать вещи и явления, стала яснее в мыслях, реалистичнее…

Или она просто выдавала желаемое за действительное? Ей необходимо на что-то опереться?

За окном автомобиля раскинулся зеленый мир. Вдали горы окаймляли пейзаж, словно взяв его в объятия.

София мяла ладони. Ее жизнь перестала быть обыденной…

Но иногда она заставляла себя возвращаться туда. В обыденность. Как будто хотела получить алиби. Только иногда, чаще всего на ужинах, где обыкновенные люди напивались, а обыкновенные мужчины навеселе искали обычное или необычное внимание – возможно, одобрение или просто-напросто любовь. Она никогда не понимала этого.

И никто не ставил под сомнение ее существование или отсутствие в этом мире. Все обыкновенные держали дистанцию и одновременно относились к ней с заботой и преувеличенным уважением. К ней, Софии, вдове с сыном, прикованным к коляске, – это определение стало ее защитой. Именно так она и хотела жить, чтобы защитить Альберта и себя. Изолированно, без близких связей, просто быть обезличенной оболочкой, чтобы никто не заинтересовался и не начал задавать вопросы.

«Кадиллак» свернул с шоссе и углубился в лес. Сквозь листву редких деревьев струился свет. Они ехали довольно долго.

Тут София увидела сторожевой домик и шлагбаум. Худой мужчина с автоматом через плечо вышел из домика, поприветствовал жестом и поднял шлагбаум. «Кадиллак» поехал дальше. На возвышении среди деревьев София заметила снайпера в камуфляже. Снайпер лежал на животе и держал на прицеле автомобиль с ней.

Они выехали из леса, дорога стала лучше и наконец, петляя, привела наверх к небольшому замку сливочного цвета с колоннами, статуями, к фонтанам и зеленым квадратам газонов.

Водитель открыл дверь, и София вышла из машины. Вид был грандиозный. Густая сочная зелень внизу простиралась насколько хватал глаз. Горы вдали, повсюду царило плотное влажное тепло.

От входа в ее сторону двинулся темноволосый мужчина в серых брюках и белой рубашке.

– София? – спросил он.

Они поздоровались, крепко пожав руки. Игнасио Рамирес загадочным образом отличался необъяснимой безликостью. Улыбался он на вид естественно, но глаза выдавали что-то другое – возможно, неискренность. У него были темные крашеные волосы, бледная кожа и видневшийся под белой рубашкой живот, который свидетельствовал о лени и неправильном питании.

– Пойдем, – сказал он, махнув рукой в сторону от дома.

Дон Игнасио подождал, пока София сядет в электрический гольфмобиль, и повез ее по владениям, показывая и рассказывая. Они проехали мимо огороженного участка, где стоял одинокий жираф и смотрел в никуда вместе с несколькими зебрами и двумя бегемотами. У животных был удрученный вид. Теннисные корты, бассейны и водопады, вертолетная площадка с вертолетами. Повсюду вооруженные охранники.

София краем глаза следила за ним, как он гордо едет по своему нелепому Диснейленду. Бездушному и пустынному. Наполненному таким количеством негативной энергии, что она практически ощущала ее запах. И в этой энергии женщина чувствовала что-то говорившее ей, что ей не следует здесь находиться, надо уехать, бежать, здесь опасно, от этого заболевают, оно заразно.

* * *

Они сидели в просторной гостиной. Каменные стены из светло-серого гранита, большие окна с широкими рамами и опора для всего в виде покрытых светлым лаком деревянных конструкций. Широкие, глубокие и дорогие диваны. Комната напоминала североамериканский охотничий домик, как будто они находились на элитном лыжном курорте. София сидела далеко в глубине мягкого дивана, дон Игнасио – в кресле.

Официант в белой рубашке и черных брюках принес закуски и напиток, поставил на стол и тихо вышел из комнаты.

Дон Игнасио потянулся к вазочке за орешками.

– Подождем какое-то время, – сказал он и попробовал орехи.

Тут открылась дальняя дверь. София увидела Альфонсо Рамиреса, вальяжно идущего в ее сторону. У него была белозубая улыбка, светло-коричневая кожа, черные волосы. Он скрывал почти все, что с ним происходило, – он был таким человеком, любил находиться в центре внимания.

– Мы знакомы, – обратился Альфонсо к Софии со своей неизменно широкой улыбкой.

Нет, на самом деле они совсем не знали друг друга. Но она встречала его в «Трастене», когда все полетело к чертям. Когда Йенса чуть не убили русские бандиты, когда Михаил Асмаров и Клаус Кёлер спасли им жизнь, когда Гектор и другой мужчина у нее на глазах в состоянии искренней радости убили одного из русских.

София встала, Альфонсо привычно поцеловал ее в обе щеки и сел на диван, туда, где тот загибался на девяносто градусов.

– Стокгольм! – воскликнул он, всплеснув руками. – Вот где жизнь! – Громко рассмеялся, дождался, пока пройдет приступ смеха. Радость сменилась сочувствием. – Как себя чувствует Гектор?

– Хорошо.

Альфонсо кивнул.

– Радостно слышать. Я нервничал, мой дядя тоже.

Альфонсо показал на дона Игнасио, который казался не очень-то встревоженным. Его пустой взгляд скорее говорил о том, что, по его мнению, все, кроме него самого, было чем-то преходящим и бессмысленным.

– И вот теперь ты здесь, Софи, – сказал Альфонсо.

Она восприняла его слова как намек на то, что пришло время рассказать о цели визита, но Альфонсо поднял руку.

– И вот теперь ты здесь, – повторил он. – Чтобы успокоить нас, чтобы подтвердить, что все идет по плану. Возможно, ты попросишь больше времени, может, расскажешь историю, что вы снова в деле, что наш бизнес скоро пойдет в гору…

Альфонсо говорил холодно, настроение его изменилось.

– Но мы всё знаем, – продолжал он. – Мы знаем, что вы связались с множеством деловых партнеров Гектора и заверили их, что всё нормально, всё под контролем, что Гектор скрывается, но активно действует. Вот это вы им и сообщили. Вы попросили о терпении и понимании, вы дали обещание бо́льших успехов, как только все успокоится и придет в норму. Такова была ваша миссия, и вы хорошо с ней справлялись.

Альфонсо Рамирес поднял указательный палец.

– Но, может, Гектор Гусман мертв? Или настолько плох, что не может говорить, пока Арон изо всех сил пытается удержать маленькую компанию на плаву? Я мыслю в правильном направлении?

Альфонсо замолчал. Дон Игнасио продолжал есть орешки, теперь медленнее, по одному, как будто первые горсти утолили его голод.

– Сколько будет стоить? – спросила София.

Альфонсо непонимающе улыбнулся, хотя улыбка далась с трудом.

– Стоить? – переспросил он.

– Да, стоить.

Дон Игнасио бросил в рот еще один орешек.

– Стоить что? – спросил он.

– Прекращение, – ответила София.

– Прекращение чего?

– Сотрудничества, работы с вами.

– Как? Навсегда? – В рот полетел очередной орешек.

София не ответила.

Дон Игнасио с грустным выражением лица, продолжая жевать, что-то беззвучно пробормотал на своем языке; слова звучали удрученно.

– Я должен назначить цену? – спросил он.

София держала паузу.

– Нет какой-то специальной стоимости, – продолжал дон Игнасио.

– А нужна она? – спросила София.

Он пожал плечами.

– Нет, конечно, не нужна.

– Так как бы мы поступили, чисто теоретически?

– Теоретически, – прошептал себе под нос дон Игнасио.

Игнасио и Альфонсо быстро переглянулись.

– Брат Гектора, Эдуардо Гусман, трагически погиб в Биаррице пару дней назад, – монотонно произнес Альфонсо.

В комнате сгустились сумерки.

– Кто-то что-то хочет от вас, кто-то хочет что-то сказать.

Он пытливо ловил ее взгляд своими бледно-голубыми глазами.

– У вас должны быть какие-то мысли, София? – продолжал он.

– Неважно.

Альфонсо улыбнулся.

– Не бойтесь, кто?

– Может быть кто угодно.

– Ну а вероятнее всего?

– Немцы, возможно, кто-то другой, – не выдержала она.

– Ханки?

Едва заметный кивок Софии.

– Почему Ханки? – спросил дон Игнасио.

Казалось, диалог разыгрывался по сценарию: один точно знал, когда должен вступить второй.

Она даже не шевельнулась: сидела и ждала.

– В последний раз они выиграли, так ведь?

Дон Игнасио откинулся на спинку.

– Им что-то нужно, – сказала София.

Он поднял брови.

– Им что-то нужно, – театрально повторил дон Игнасио и положил ногу на ногу.

София обратила внимание на его черные полуботинки, заношенные и грязные, на слишком короткие носки, которые не закрывали белых щиколоток.

– Что им нужно? – продолжал дон Игнасио. Он был теперь похож на учительницу, которая ждет заранее предопределенный ответ.

– Все, им нужно все, насколько я понимаю.

– Верно, – ответил он, как будто София дала правильный ответ. – Им нужно все. И этим, София, можно измерить цену вашего прекращения сотрудничества с нами. – Игнасио чуть наклонился вперед и отчетливо прошептал: – Мы помогли Ханкам найти Эдуардо Гусмана в Биаррице.

Софию обдало колючим, причиняющим боль холодом. Он резал ее по живому.

– Вы получили приглашение от нас и от Ханков; воспринимайте ситуацию в таком ключе, – добавил дон Игнасио.

Она поймала себя на том, что, уставившись, смотрит на него. Он отреагировал на ее взгляд, сказав насмешливо:

– Именно так, София. Поэтому я совершенно серьезен, когда говорю, что ваша игра окончена. Давайте остановимся на смерти Эдуардо Гусмана… Угомонитесь. – Дон Игнасио потирал уголок рта, не спуская с нее глаз. – Понимаете, что мы имеем в виду? Понимаете ход мысли, язык? Можете осознать, о чем мы?

София молчала.

* * *

Мир за иллюминатором был вначале светло-голубым, бескрайним и холодным. Теперь он стал темным и съежился.

Игнасио работал вместе с Ханками, они убили Эдуардо Гусмана, а теперь хотели выманить Гектора. А она должна уговорить Арона упасть на колени и отдать все, что у них есть. Чего он никогда не сделает. Арон будет биться до конца – так он устроен.

Они будут убивать и дальше.

 

5

Сонора

Йенс стоял в грузовом отсеке старого русского Ан-12, летевшего на запад на высоте восемь тысяч метров.

Самолет, которому было около пятидесяти лет, толкали вперед четыре гудящих советских турбодвигателя. Внутри было невыносимо шумно.

В старые добрые времена коммунистам удавалось затолкнуть в такой самолет сотню свирепых и до зубов вооруженных десантников. Теперь же здесь был один Йенс. Он и четыре ящика украденного имущества, дребезжащих в центре отсека.

Ящики принадлежали одному американскому особому подразделению, которое присвоило немало имущества высокопоставленных баасистов во время первой волны входа сухопутных войск в Ирак в 2003 году. Присвоенное представляло по большей части золото, ювелирные украшения, предметы искусства, наркотики, оружие и много наличных. Все упаковали и закопали в пустыне к востоку от Багдада. Прошли годы, война закончилась, и пришло время выкопать ценности и вывезти из страны. Тогда связались с Йенсом, и он получил задание. Отправился в Багдад, где его не покидал страх, что машину взорвут, потом возил ящики с войны на войну – в Афганистан. Там он снова закопал их. Прошло еще несколько лет.

Месяц назад ему позвонили. Особое подразделение завершило миссию и хотело увезти ценности в США.

Переправьте их в Мехико, а мы оттуда доставим их в Штаты.

На стене в грузовом отсеке замигала лампа. Пилоты зачем-то вызывали Йенса. Он подошел к кабине.

Капитан и штурман были грузины. Немногословные, гордые и непрерывно курящие самокрутки.

– Мы приземлимся через сорок минут, – сказал капитан. – У нас будет четыре часа на то, чтобы разгрузиться, заправиться и поменять маркировку. Потом сваливаем.

Самолету нужно было вернуть его первоначальную маркировку. Ее спрятали под проклеенными изолентой листами таких же серого и белого цветов, как и корпус самолета. Когда они подлетят в Мехико, все должно снова стать легальным. Грузины отправятся домой, место назначения – Батуми, у Черного моря. Йенс уедет вместе с ними. Возможно, отделится от группы где-нибудь по дороге, он еще не решил. Йенс вел такую жизнь – все время в дороге. Не по какой-то определенной причине – просто потому, что не мог сидеть на месте; вынужденное поведение, чтобы держать себя в форме, работать, бросать вызов судьбе, переживать… чувствовать. Но это уже не действовало так же хорошо, как раньше. Жизнь начала повторяться и даже стала предсказуемой.

Штурман предложил ему самокрутку. Хоть Йенс давно бросил, он взял ее, прикурил от золотой зажигалки штурмана и опустился вниз в застекленной кабине.

Снаружи было совершенно темно, вкус сигареты напоминал сено и разъедал горло. Самолет трясло, шум двигателей то усиливался, то стихал, листы дребезжали и тряслись, заклепки трещали. Но Йенс привык, полагаясь на то, что Господь и добрая воля удержат самолет.

Вылетев из Душанбе два дня назад, они преодолели Туркмению и Турцию, взяли курс на юго-запад по дуге через Африканский континент, на всех парах пролетели последний отрезок перед дозаправкой и ночевкой на западе Алжира. Затем сложный перелет с зонами турбулентности через Атлантику в Южную Америку.

Непроглядная ночь. Йенса раскачивало вместе с самолетом, и он высматривал огни на земле, но не видел ничего, кроме слабого мигания аэронавигационных огней самолета и проплывавших мимо облаков.

Наконец они приблизились к земле, погасив все огни. Йенс видел кое-какие источники света на земле, но в целом было темно. Отлично. Они прибыли без приглашения и должны были незаметно совершить посадку и ретироваться – таков план.

Из корпуса самолета выдвинулись шасси. Самолет тряхануло и дернуло, прежде чем шасси успели зафиксироваться. Сопротивление воздуха стало ощутимым, машина с трудом двигалась вперед с работающими на высоких оборотах двигателями.

Йенс видел очертания земли, горы по бокам, выделяющиеся на фоне темного неба, дорожки, деревья, маленькие деревни. Иногда попадались скопления домиков, которые быстро исчезали под ним. Пейзажи Мексики: ни больше, ни меньше.

Земля приближалась, и второй пилот полностью выпустил закрылки. Сопротивление воздуха стало еще сильнее; казалось, самолет завис в воздухе. Вдруг под ними появилась слабо освещенная взлетно-посадочная полоса. Корпус «Антонова» слегка наклонился вперед. Потом самолет резко снизился на тридцать метров и стал планировать. Шум моторов стих, когда второй пилот прекратил подачу топлива. Они тихо парили несколько секунд, перед тем как шасси коснулись земли. Тяжелый удар, и еще мгновение в воздухе, еще один толчок – и гравитация взяла свое и зафиксировала самолет на земле. Машина катилась по неровной поверхности, и гул двигателей вернулся, когда пилот включил реверс и самолет затормозил в облаке пыли и песка. Они остановились немного наискосок, и двигатели выключились. Тишина. Слух Йенса резал звон в ушах.

Он вылез из носовой части и переместился в хвост самолета. Второй пилот уже стоял там, около грузовой рампы; он нажал на кнопку на стене, и вся задняя часть корпуса самолета раскрылась, словно огромная пасть.

Проникший внутрь воздух был теплым и приятно сухим.

Мехико, он здесь впервые…

Вдоль полосы Йенс заметил свет фар трех приближающихся машин. Он взглянул на наручные часы – американцы наверняка прибыли рано. Теперь пора приступить к делу. Йенс вместе со вторым пилотом ослабили ремни вокруг больших ящиков.

Автомобили встали точно под рампой. В самолет ворвалась банда вооруженных мексиканцев в современной военной форме. Первым ударили второго пилота. Йенс продумывал способы спасения в те пару секунд, когда вооруженные люди приближались к нему, но у него не было ни единого шанса. Прежде чем успел придумать что-то разумное, он получил удар прикладом в голову, потом еще – и упал.

 

6

Стокгольм

Автомобиль вел Лежек. София сидела рядом на пассажирском сиденье. Они выехали из аэропорта Арланда и направлялись в Стокгольм. Лежек держал трубку у уха.

– Я только что забрал ее, – говорил он.

София слышала низкий голос Арона в потрескивающем телефоне. Лежек махнул трубкой.

– Начинай, – сказал он.

– Как и ожидалось, – ответила она чуть громче, чем обычно.

Арон что-то произнес, Лежек повторил для Софии.

– Их требования?

– Чтобы мы расширялись.

Таков был метод – трое вели общую беседу. Двое разговаривали, один выступал в качестве связного; эта система помогала избежать непонимания, считал Арон.

– И вы ответили? – спросил он.

– Что мы пока подождем с этим, – ответила София.

– И их удовлетворил такой ответ?

– Да.

Арон задал какой-то вопрос Лежеку.

– Вот так просто? – передал тот.

София кивнула.

– Да.

– Цена?

– Прежняя.

Снова голос Арона в маленьком динамике, Лежек передавал.

– Почему?

– Мы нашли общий язык, – соврала София.

Лежек выслушал и задал ей еще один вопрос.

– Они спокойны?

– Да, думаю, – продолжала врать София, смотря в боковое окно.

Там мелькали расплывающиеся деревья.

– Что-нибудь еще? – спросил Лежек.

– Нет, – прошептала она.

Лежек с Ароном негромко обменялись парой фраз, потом Лежек отключился и продолжил рулить по прямому шоссе.

София сидела, глядя в никуда, и старалась сохранить то расслабленное состояние, которое пыталась сымитировать. Теперь ей нужно думать дважды, прежде чем говорить.

– Ангела с детьми направляются сюда вместе с Хасани, – сказал Лежек. – Они будут жить у Дафне и Тьери, пока мы не выясним, что происходит.

София увидела поезд, который ехал параллельно им с той же скоростью, что и автомобиль.

Лежек сменил тон.

– А завтра? – спросил он.

София не сразу поняла вопрос.

– Распорядок? – уточнил он.

А, распорядок, вечный чертов распорядок…

Ежедневная процедура с Лежеком: распорядок дня, ее расписание. Нарушающая тайну частной жизни и утомительная система контроля, которую он никогда не менял. Распорядок представлял собой информацию о заданиях Софии: где она должна будет находиться, когда и с кем встречаться и так далее. Иногда в общих чертах, иногда изнурительно детально. Лежек фиксировал и контролировал каждый ее шаг. Проводилась выборочная проверка. Он мог появиться без предупреждения где угодно, мог неожиданно позвонить и удостовериться, где в данный момент находится София, попросить ее отправиться в место, рядом с которым она по заданию должна была находиться… Такой контроль вызывал стресс, но София адаптировалась и не жаловалась. Никогда.

Она дала глазам отдохнуть на картине мира за окном, поправила небольшую прядь на лбу и монотонно произнесла:

– В первой половине дня – дома. Потом стирка, вечером отвезти Альберта на тренировку. Поехать к Дафне и Тьери, встретить Ангелу с мальчиками.

* * *

София избегала смотреть на себя в зеркало в лифте; вместо этого она предпочла сконцентрироваться на собственных туфлях, пока лифт не остановился на ее этаже.

В прихожей был слышен смех из гостиной. София поставила сумку на пол и вошла.

Альберт сидел на диване с Анной на коленях. Она смотрела на него, прижималась и хихикала, когда он щипал ее за бока. Она гладила его волосы, и они целовались в паузах между словами, нежными, искренними и полными любви.

Анна почувствовала присутствие Софии и поспешно покинула колени Альберта. Молодые люди пытались подавить неловкость. София рассмеялась: смущенная Анна стояла посреди комнаты и не знала, куда деваться, Альберт натянуто улыбался, как делал всегда, когда его охватывала паника.

– Здравствуйте, – выпалила Анна с преувеличенной радостью, чтобы скрыть свое замешательство.

София усмехнулась и, подойдя ближе, обняла сначала Анну, потом Альберта.

* * *

Она паковала вещи в своей комнате. Фальшивый паспорт и три телефона оставила лежать в сумочке. Три трубки, три номера. Один – обычный, на имя Софии Бринкман, открытый для всех. Второй знали только несколько человек, в первую очередь Лежек и Арон. Третья трубка была проще других, с обычными кнопками, маленьким дисплеем, без усовершенствований. София получила ее от Йенса. На этот телефон не поступало звонков уже полгода, но она брала его с собой, куда бы ни отправлялась, и он просто тихо лежал в сумке, не выполняя никаких функций, кроме как давал своего рода надежду, что когда-нибудь издаст звук. Время от времени София смотрела на него.

Йенс оставил ее не попрощавшись: просто ушел и прислал формальное сообщение. Дни превратились в недели, а недели – в месяцы. Ей хотелось думать, что он трус, что он предал ее, но она так не думала. Она лишь мечтала, что этот чертов гребаный телефон наконец зазвонит…

София приняла душ, переоделась в серые спортивные брюки и голубую футболку и вышла на кухню. В буфете ее взгляд охватил изобилие домашнего черносмородинового концентрированного сока, который никогда не кончался. Она налила немного на дно большого стакана, добавила лед из машины для льда, установленной в дверце холодильника, и залила водой.

Из гостиной слышался смех Альберта и Анны.

София готовилась к тому, что должно произойти. В данном случае в ближайшие полчаса. Они будут ужинать все вместе, она, Альберт и Анна. Альберт будет слушать, как его мать умело врет в разговоре с его девушкой. Он знал, что София не была в Лондоне, как утверждала.

За кухонным столом она делала основу для пирога – раскатывала песочное тесто на огнеупорном противне и прижимала его к краям. В детстве Альберт любил яблочный пирог. Теперь он больше не казался таким вкусным. Но София крепко держалась за него, будто для того, чтобы чувствовать себя настоящей мамой.

 

7

Провинция Малага

Бритва привычно и ловко скользила по белой мыльной пене на щеке Гектора Гусмана, затем между носом и верхней губой. Действо совершалось под аккомпанемент шипящего звука аппарата искусственной вентиляции легких, низкого монотонного пищания пульсометра, синусоиды, вычерчиваемой ЭКГ, и капель, медленно текущих по резиновому шлангу к игле, закрепленной в его правой руке.

Раймунда закончила бритье, вытерла его лицо сначала теплой и влажной салфеткой, после сухим полотенцем. Затем смазала его щеки и шею увлажняющим кремом.

В глубине комнаты на диване сидела Соня и читала книгу, у ее ног лежал пес Пино. У большого стола из махагонового дерева стоял, склонившись над ним, Арон.

Тут царило спокойствие. Они ждали. Ждали уже полгода.

По всему столу были расклеены листы и фотографии с личными пометками Арона. Он любил так работать. Все вертелось вокруг их бизнеса, партнеров, врагов, цен, расходов, прибыли. Сейчас шла война. Арон походил на офицера в бункере, который пытался разработать стратегию и придерживаться ее, который пытался просчитать ходы противника и повести свои войска в нужном направлении. Но эта война отличалась от других. Здесь не было заранее определенного поля боя и перемещений войск – только постоянные прятки, ложь и сделки.

Он платил людям, которые вынюхивали, разыскивали и отчитывались. Прежде всего искали Ральфа Ханке и предателя Карлоса Фуэнтеса… чертов ублюдок. Все скрывались – с обеих сторон знали, что если проявятся, им придется несладко. После стрельбы в Марбелье наступило затишье. Радар ничего не фиксировал. Потом вдруг сигнал. Слабое эхо кого-то или чего-то. Почти незаметное. Они проверяли и чаще всего ничего не находили.

Над столом был установлен кислотный душ в виде трех соединенных между собой леек. В случае если кто-то придет, или если они окажутся под угрозой разоблачения, Арону нужно лишь отойти на три метра назад, потянуть за маленькую цепочку – и легкое облако кислотных кристаллов уничтожит все.

Наклонившись над столом и опираясь на него обеими руками, Арон изучал свой двухмерный мир. Он любил так стоять. Рисовал схемы, планировал, старался понять.

Дон Игнасио. Давний партнер по бизнесу. Партнер-шантажист. Истеричный, авторитарный, психически нездоровый.

Почему он сдался?

Арон обратился к Соне.

– Почему он сдался? – спросил он.

Соня не ответила. Она привыкла, что он задавал вопросы, не ожидая ответа.

– Соня?

Она подняла глаза от книги.

– Что?

– Как он?

– Кто?

– Игнасио.

– Ты же сам встречался с ним.

– С женщинами?

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, перевернув книгу обложкой вверх и отложив ее в сторону.

– Как он с женщинами?

Соня не улавливала мысль.

– Мужчины же по-разному ведут себя с женщинами, – продолжал Арон. – Кто-то флиртует, кто-то делает что-то другое… Некоторые вообще не интересуются.

– У тебя ограниченный анализ взаимоотношений, – улыбнувшись, сказала Соня.

Он дал знак, что у него мало времени.

Соня подумала немного.

– Игнасио Рамирес, и именно в таких категориях?

– Да.

– Вообще не интересуется, – ответила Соня.

– В смысле?

– Женщины его не волнуют. Они его не заводят, у некоторых мужчин это так – хочешь верь, хочешь нет.

И она снова взяла книгу.

Слова Сони застряли где-то в голове у Арона. Вообще не интересуется. Но Гектор интересовался – во всяком случае, что касалось Софии Бринкман, – и очень сильно, все время. Гектор влюбился в нее и забыл об осторожности.

Что она сказала? Что случилось у дона Игнасио, раз колумбийцы так спокойно и смиренно ничего не потребовали? Потому что в других случаях они всегда требовали, это было в их природе. А раз очаровать дона Игнасио невозможно, то с какой стати он отпустил ее домой, гарантировав, что все будет как обычно? Арон же не за этим отправил ее туда, он даже в своих самых сумасшедших фантазиях не мог вообразить, что дело завершится так хорошо. Он послал туда Софию, чтобы показать дону Игнасио и Альфонсо свое соответствие их запросам. Рассчитывал на то, что домой София вернется как мокрая тряпка, замученная и расстроенная, и расскажет о куче сумасшедших и невыполнимых условий для дальнейшего сотрудничества. Именно так работал Игнасио Рамирес. Так он занимался бизнесом. Всегда и без исключений. Но, очевидно, не в этот раз. Почему?

Мысли мешались, четкой структуры не складывалось.

Снова стол. На нем – хаос вселенной Арона. Он застыл в напряжении, стараясь прислушаться к себе.

И вдруг из ниоткуда в сознание проникла другая мысль. Она была четче и понятнее. Проще и яснее для осознания. София…

Ход мыслей прервал писк прибора у кровати Гектора.

Раймунда вскочила со стула и поспешила к прибору. Арон смотрел на нее, не мигая. Соня тоже не спускала с нее глаз.

Раймунда стала читать показания прибора.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Арон.

Она не ответила, приподняла веки Гектора.

– Раймунда! – строго окликнул Арон.

Она обернулась.

– Я не знаю. Возможно, это знак, – сказала она.

– Знак чего?

– Что, может быть, он с нами.

 

8

Стокгольм

Лица мальчиков, сидевших на диване по обе стороны от мамы, были печальны. Мамино лицо – тоже, но, казалось, слезы у нее кончились.

София сидела прямо напротив, на самом краю кресла. Она смотрела на старшего сына Эдуардо и Ангелы, семилетнего Андреса. Мальчик дергал заусенцы. Младший, Фабьен, сидел, съежившись, поближе к маме; он не хотел смотреть на Софию или вообще на что-то в этом новом странном мире.

Они сидели в гостиной на вилле у Дафне и Тьери, которая находилась в пригороде к югу от Стокгольма. В углу на стуле одиноко сидел Хасани. Он был спокоен и расслаблен, глядя немного вниз, как будто это был его способ всегда сохранять остроту восприятия. Когда человек не смотрит ни на что, он видит все.

Дафне вошла с подносом, на котором стояли кувшин с соком и стаканы. Она поставила поднос на журнальный столик и дала сок сначала мальчикам, потом Ангеле и в последнюю очередь Софии.

– У вас есть все необходимое? – спросила та.

Ангела натянуто улыбнулась.

– Мы живем в подвале, Дафне и Тьери дают нам все, что нужно.

София наблюдала за потрясенной семьей, за мальчиками, которые были в какой-то мере опустошены и одиноки в своем горе.

София взглянула на Дафне – та, все поняв, подошла к мальчикам и заговорила с ними на французском.

– Пойдемте, я покажу вам мастерскую, у Тьери там много интересных вещиц.

Андрес посмотрел на мать, которая сделала одобрительный жест, взял Фабьена за руку, и они встали с дивана. Хасани поднялся со стула и пошел следом за мальчиками и Дафне в гараж.

Улыбка Ангелы испарилась. Она была бледна и испугана, как будто такое выражение лица стало для нее естественным. Женщина не могла ничего контролировать, мир стал совершенно враждебен. В ее глазах читался страх.

– Гектор жив? – спросила она.

– Да.

– Где он?

– Не знаю, – ответила София.

Ее ложь не играла особой роли.

– Это он виноват, – сказала Ангела.

София молчала.

– Если б не Гектор, Эдуардо был бы жив. Мы выбрали Францию и Биарриц, чтобы убежать от всего этого. – Ангела боролась с эмоциями, что-то сверкнуло в ее глазах. – Я чуть ли не облегчение испытала, когда узнала, что Адальберто мертв. Нет, я такого никому не пожелаю, он же был отцом Эдуардо, моим свекром, но его смерть снизила для нас риск. Понимаете?

Ангела выглядела виноватой.

– Да, понимаю, – ответила София.

Из мастерской послышался смех Дафне и кого-то из мальчиков.

– Кто это сделал? Кто убил Эдуардо?

– Я не знаю, – снова солгала София.

В замке входной двери – скрежет ключей, звук открывающейся и закрывающейся двери. В гостиной появился Тьери. С неизменной радостью на лице. Он принес еду, по два мешка в каждой руке.

– Привет, – сказал он. – А где Дафне и мальчики?

– В гараже, – подсказала София.

Тьери внимательно посмотрел на женщин, вероятно почувствовав тяжелую атмосферу.

– Пойдемте, поможете мне приготовить еду, – позвал он.

* * *

Они стояли на кухне – Ангела, София и Тьери. Нужно было приготовить много еды, все вегетарианское. Тьери давал инструкции. В разгар нарезки и шинкования вошла Дафне с мальчиками, за ними хвостом – Хасани. Мальчики повеселели: они вместе сели за стол, им дали напитки, мелки и бумагу. Хасани поровну поделил мелки между ними. Дафне поцеловала Тьери в щеку, немного помогла с готовкой, но бо́льшую часть времени просто стояла с ним рядом и болтала. Они всегда так общались. София украдкой наблюдала за ними. Они вели себя как влюбленные, что бы это ни значило, – во всяком случае, создавалось такое впечатление.

Ужин накрыли на кухонном столе. Над ним царила тишина. Она не была гнетущей, никто не нуждался в беседе. Все сидели вместе. Хасани ковырялся в овощах; мальчики заметили его отвращение. Когда он осторожно спросил, нет ли случайно мяса, обстановка разрядилась парой усмешек. Ангела встала и занялась мясом для Хасани. Завязалась тихая, робкая беседа, и вскоре все за столом заговорили друг с другом – все, кроме Софии. Она не вступала в разговор, избегая сближения. Но общее настроение повлияло на нее. Она не могла не замечать неожиданной радости мальчиков, улыбки Ангелы, тепла дома Дафне и Тьери или Хасани – любителя мяса. Все они были просто людьми, нуждавшимися в этот момент не в чем ином, как в человеческом общении.

Но София знала то, чего не знали другие: она знала, кто убил отца мальчиков. Еще она знала, что не может сказать это, потому что последствия будут непредсказуемы. Она все время ощущала напор Арона, его готовность идти на риск, склонность к насилию.

Андрес с Фабьеном теперь смеялись так, что давились едой, которая чуть ли не вываливалась у них изо рта.

София не улыбалась – в голове у нее постепенно формировалась идея. Сама по себе она была совершенно нереалистична. Но все существо Софии кричало, что, если она не сделает все возможное для того, чтобы люди, сидящие сейчас за столом, могли заниматься своими делами, ей лучше бросить все остальное.

Она продолжала есть, пытаясь абстрагироваться от мыслей. Но ничего не получалось. Идея была слишком сильной, у нее появились более четкие контуры, у нее появилось лицо.

Ральф Ханке.

 

9

Берлин

Лотар Тидеманн мыл овощи под краном. Его мама Франка работала за кухонным столом. Там она сидела чаще всего – считала и сортировала. Он гордился ее умом и талантом.

Лотар выключил воду и начал резать овощи для салата. Окно во двор было открыто. Внизу дети играли в футбол, соседка выбивала ковер, а в отдалении на детской площадке непрерывно гудел мопед.

Лотар и Франка много времени проводили вместе. Прежде всего потому, что им это нравилось, но еще и потому, что у него не было ни братьев с сестрами, ни отца. Ее лицо вечно сияло радостью и благодарностью за что-то неведомое для семнадцатилетнего Лотара. Они жили просто, в южном пригороде Берлина. Франка работала бухгалтером и следила за тем, чтобы сын ни в чем не нуждался, даже если ей приходилось ограничивать себя и денег не хватало. Но она все время улыбалась, будто наслаждалась течением жизни. Светлые волосы подчеркивали ее естественную красоту. Мужчины время от времени обращали на нее внимание, но ее это не трогало. Может быть, она считала, что у нее уже есть все, что можно желать, и новый мужчина в ее планы не входил.

Франка что-то сказала, и он понял по тону, что это была шутка. Она часто шутила. Лотар как раз собирался повернуться к ней, как вдруг на кухне появился мужчина. Невысокий, в темной одежде, с бритой головой. Он был бледен, с маленькими, близко посаженными глазами.

– Лотар? – спросил мужчина.

Тот растерянно взглянул на мать, потом на мужчину и кивнул по привычке, как делал, когда слышал свое имя.

Франка с ручкой в руке хотела что-то сказать, но было слишком поздно. Мужчина поднял руку с пистолетом с глушителем и сделал выстрел. Оружие дернулось, и Франка Тидеманн получила дыру во лбу.

Лотар растерялся. Вдруг оказалось, что голова его мертвой матери лежит на столе среди бумаг, чеков и журналов водителя. На стене за ней кровь, руки безжизненно свисают вниз.

Он бросился на мужчину. Тот двинулся в его сторону, повторяя движение мальчика, схватил его за шею, опустил на пол, прижав собственным весом, и грубо зажал рот и нос Лотара тряпкой. Вещество подействовало быстро. Лотар ослаб и потерял сознание.

Мужчина сел на стул рядом с убитой Франкой и начал терпеливо ждать. Его звали Коен де Грааф, и ему было двадцать девять лет. Маленький рост и сдавленное лицо явились следствием регулярного употребления алкоголя и героина его матерью во время беременности. Бледность передалась по наследству.

Коен смотрел на лежащего на полу Лотара. Сначала он даже сомневался в существовании мальчика. Все началось со слухов. Ральф Ханке прочесал полмира, пытаясь обнаружить хоть что-то, что могло подтвердить, жив или нет Гектор Гусман. Коен был его ближайшим помощником в этом предприятии. А два месяца назад один из их шпионов сообщил, что нашел свидетельства о существовании возможного внебрачного ребенка Гектора. Слишком хорошая новость, чтобы быть правдой.

Сын Гектора Гусмана…

В квартиру вошли двое, неся по большому деревянному ящику. Они убрали кухню, положили мертвую Франку в один ящик, а Лотара – в другой.

Напоследок Коен осмотрел квартиру. Потом они спустили ящики по лестнице к ожидавшему их микроавтобусу.

* * *

Несколько часов спустя после езды по автобану они свернули на пустынную площадку для отдыха. Двое мужчин вытащили ящик с телом Франки Тидеманн, взяли лопаты и пошли в глубь темного леса. Коен отправился в общественный туалет.

Он сел на крышку унитаза. Воняло калом и мочой, на потолке блекло светила лампа. Резиновый жгут вокруг предплечья, шприц подготовлен заранее. Коен нашел вену, вставил иглу и втянул немного крови. Вуаля – и из крови с героином получилась красивая светло-алая смесь. Потом всю эту красоту – в организм. Коен посчитал от двадцати до одного, перед тем как снять жгут. Шприц упал на пол. Когда он дошел до четырех, героин уже неслабо зашел. Коен вышел и направился к микроавтобусу, забрался на водительское место и откинулся на спинку.

Мужчины вернулись, и они уехали.

Огни встречных машин играли беззвучную симфонию, Коен парил над автобаном, направляясь на юг; по его венам текла чудесная музыка.

 

10

Сонора

Стоявшее в зените солнце жарило нестерпимо. Он неподвижно лежал на спине, высоко в раскаленном небе парили ястребы. При дыхании в горле возникал свистящий звук, кожу больно стягивало и жгло солнце.

Йенс повернул голову и увидел бесконечную картину плотного песка, камней, дальнюю гору с мягкими очертаниями на фоне ясного голубого неба. С большим трудом он поднял голову… Повсюду каменистое поле.

Они оставили его здесь – кем бы они ни были – умирать посреди пустыни. Они даже пулю на него пожалели. А он этого хотел? Пулю в голову вместо нынешнего положения? Нет, никогда в жизни. Но вот это все было невыносимо.

Йенс попытался встать, но ничего не вышло, как будто его засасывал зыбучий песок. Он сдался и снова положил голову на раскаленную землю. Температура тела росла. Он закрыл глаза – и провалился в лихорадочные сны, галлюцинации. Потом очнулся и трезвее оценил ситуацию… В этот раз ему крепко досталось.

Возникший страх смерти был жесток и беспощаден. Теперь Йенс мечтал о пуле. Он мучился от того, что лежал здесь, не желая умирать во мраке, лишившись чувств и ощущений. Йенс искал свет, молил о нем. И он пришел, в маленьких дозах, в форме картин и ароматов. Мама с папой, семья, детство. Обрывки, то, что наверняка много значило… аромат английского чая, сон на свежевыглаженной простыне, запах только что скошенной травы… И в середине всего этого теплого возникло лицо Софии Бринкман… Она была близко, он хотел дотронуться до нее… почувствовать ее. Но София исчезла, а вместе с ней все остальное… Остался только Йенс. Один…

Парадокс. Йенс упорно работал, чтобы самому себя обеспечивать, быть независимым от других… Но он не хотел быть независимым, не хотел быть одиноким. Не сейчас.

Наступила ночь, принеся колючий холод. Он впивался в его тело. Йенс замерзнет насмерть, если останется лежать здесь.

Огромным усилием он смог встать и с трудом побрел по пустынной местности. Ночное небо было ясным, над головой Йенса светился Млечный путь. Йенс следовал за ним, дрожал, обхватывал себя руками – и знал, что умрет.

 

11

Стокгольм

Антония почувствовала, что улыбается. Но улыбалась она не от радости – таков был механизм эмоциональной защиты, который указывал на разочарование.

– Я не понимаю. Это плохая идея…

Томми качался на офисном стуле, скрестив руки на груди.

– Ну, по-другому никак, – сказал он.

– Почему?

– Потому что мы иногда так делаем – перераспределяем работу, меняем обязанности. – Он перестал качаться на стуле. – У тебя четыре расследования убийств, Антония. Слишком много, даже для тебя. Я сниму тебя с одного из них. Ничего странного в этом нет.

– Почему «Трастен», почему не последнее – Блумберг? Или одно из старых?

– Потому что ты можешь повлиять на ход дела Блумберга. Оно может быть закрыто. А нам нужно, чтобы оно было закрыто.

– Дело «Трастена» тоже может быть закрыто.

Томми привычно теребил усы.

– Не в этой жизни.

– Почему ты так говоришь, Томми?

– Потому что я так считаю.

Она не успела ничего ответить.

– Я должен посмотреть статистику. А статистика по делу «Трастена» удручает. Расследование не продвигается. Чем больше проходит времени, тем сильнее оно буксует.

– Я так не думаю, – сказала Антония.

Томми молчал.

Она была слишком навязчива и слишком тороплива. Антония знала это и пыталась подавить свое рвение.

– Кто возьмет дело?

Томми положил руки на стол. Первый признак того, что разговор подходит к концу.

– Майлз Ингмарссон, – ответил он.

Да, вот как его звали, вспомнила Антония. Интроверта из Отдела экономических преступлений.

– Почему он?

Томми что-то искал на столе.

– Почему ты, почему я, почему кто-то еще… Речь не о человеке.

– А о чем тогда?

– О том, кто свободен в данный момент.

– Есть сотни других, сотни тех, кто лучше его.

Томми продолжал притворяться, что ищет что-то в бумагах.

– Все заняты.

– Я свободна.

– Замечательно, – сказал он неприветливо, собираясь встать.

Антония не сдавалась:

– Еще только один вопрос.

Томми выжидал.

– Ингмарссон. Он хороший следователь или просто кто-то должен расследовать «Трастен», хоть вы и не думаете, что это приведет к успеху?

Ему понадобилось время, чтобы вдуматься в ее вопрос.

– Я такого не говорил.

– Нет, говорил.

Она заметила, что Томми растерян.

– Знаешь что, Антония, перестань все время ныть, – заговорил он директорским тоном. – Это тебе не гребаный профсоюз, где мы должны достичь компромисса… Тут решения принимаю я, и только я, я твой шеф. Мы занимаемся расследованиями убийств. Либо делай, как я скажу, либо меняй работу, дело твое.

Антония притихла.

Томми вытер губы.

– Вот и выходные.

Фальшивая улыбка, вздох, и Томми поднялся.

Антония крутилась на своем офисном стуле и бессознательно кусала ноготь. Вокруг нее кружились осколки несправедливости, обид и горечи. Томми – полный придурок. Она ненавидела подчиняться, особенно когда все было в корне неверно… и направлено против нее. Ей хотелось разбить что-нибудь. Но вместо этого Антония дождалась, пока все коллеги уйдут домой. Просто она еще не закончила с «Трастеном».

Когда отдел опустел, Антония выложила на стол две папки дела об убийстве в ресторане «Трастен». В них было множество бумаг, документов, фотографий. Она вытащила их, подправила стопки ладонями, чтобы бумаги лежали ровно. Потом подошла к копировальной машине и включила большой белый прямоугольник, который начал издавать странные звуки; вентилятор завертелся, детали внутри затрещали, пытаясь занять правильное положение. Она терпеливо ждала, пока аппарат успокоится, а лампочки на панели управления станут гореть не мигая. Затем сделала копии материалов дела. Машина ела документы и так же быстро их выплевывала.

План ресторана «Трастен», отчеты, медицинские заключения, баллистические экспертизы. Дальше – фотографии убитых русских в ресторане и паспортные фотографии Гектора Гусмана и Арона Гейслера. Информация о Лейфе Рюдбеке, местном преступнике-рецидивисте, замороженные части тела которого нашли на кухне ресторана (основная их масса уже успела пройти через мясорубку).

Аппарат извергал всё новые документы. Свидетельства, которые ни о чем не свидетельствовали, поскольку никто ничего не видел. Следы пуль от ненайденного оружия, отпечатки пальцев неустановленных людей, анализы ДНК, которые ни с кем не совпали.

Затем короткий отчет короткого допроса, который она сама проводила с медсестрой, видевшей Гектора в больнице, – Софией Бринкман. Ей нечего было рассказать. Сын прикован к инвалидному креслу, вдова, неразговорчива.

Из аппарата выпали более детальные отчеты, все теоретические, без реальных обоснований. Таким было все расследование. Антония изучила материалы и интерпретировала их, пытаясь читать между строк и безнадежно стараясь найти то, что не написано.

Страницы монотонно покидали аппарат. Это имело гипнотическое действие. Антонии казалось, что она слышит отдаленный гул. Крик с другой стороны. Голоса, которые хотели быть услышанными и обрести покой.

Аппарат завершил копирование; теперь он просто тяжело дышал, пока вентилятор не затих и все признаки жизни не пропали.

Антония подняла стопки, убрала оригинал в папки, положила копии в пакет, который засунула в сумку, и покинула участок.

* * *

Сейчас было немилосердно тяжелое время. Настолько тяжелое и невыносимое, что он не мог просто абстрагироваться от него. А если и пытался, то ему казалось, что он вот-вот задохнется. Поэтому единственным выходом было бегство от времени. Бежать от него – значит, постоянно чем-то заниматься, быть в движении.

Томми Янссон сидел с выключенным двигателем в автомобиле, припаркованном на дороге около его дома. В машине был теплый сухой и полный проблем воздух.

Раньше Томми водил «Бьюик Скайларк» – тюнингованный американский монстр. Теперь он сидел в гранитного цвета служебной машине с буквами «HEJ» на номере. Привет? Томми ненавидел эту машину. Смотреть, как дети в других автомобилях машут и, прочитав надпись, здороваются с ним. Не меньше его раздражало и то, что он не мог принять вызов, пошутить в ответ.

Томми не моргая смотрел прямо перед собой. Мимо прошла встревоженная мамаша, успокаивая плачущего в коляске ребенка.

Потребность в отцовстве Томми в себе подавил. Проблемой оставалось настроение: он устал злиться. Мамаша скрылась из виду, Томми закрыл глаза, потер переносицу, снова открыл их. Как будто желая подразнить его, Бог прямо перед служебным автомобилем посреди улицы поставил фазана. Неуверенного, трусливого самца, глупого на всю свою маленькую недоразвитую птичью голову. Он нервно и хаотично перебирал лапками по грязному асфальту, как будто нетерпеливо ждал, когда его задавят.

* * *

Прихожая с тиснеными обоями. Томми снял кожаную куртку и повесил ее на крючок, несмотря на то что Моника все время напоминала ему о вешалке. Затем пошел в туалет.

Висящий живот стал больше, из-за чего Томми теперь не видел его, когда справлял нужду. Юный господин Янссон, всегда называл он его, или Искушение Янссона, когда они с Моникой еще могли шутить. Они и вправду шутили – бо́льшую часть жизни; смех служил связующим материалом между ними. Юмор, наполненный любовью, теплом и легкостью, был кулисами, за которыми скрывалось молчаливое убеждение обоих в том, что жизнь трудна и даже опасна. Но кулисы рухнули, когда Монике поставили диагноз. Шутки и тепло исчезли; остались только растерянность, грусть и большая порция горечи.

Моника сидела на кухне. Томми ненавидел этот театр под названием «Я сильная и веселая». Он не мог принять ни эту игру, ни саму болезнь.

Моника разгадывала кроссворды, пила кофе и пыталась делать обычные вещи. Но ее правая рука уже не слушалась, речь стала медленнее, и ходить она могла только на костылях, отказываясь от роллатора, который предлагала ей социальная служба. Но теперь это стало вопросом времени.

– Привет, Томми.

Она медленно и с трудом выговаривала слова. Она улыбнулась, но только половиной рта. Удар в сердце – он любил ее.

Томми налил себе кофе и сел за кухонный стол. Он говорил ни о чем, пил, без особого успеха помогал Монике отгадывать кроссворд. Потом она произнесла его имя мягко и как будто с мольбой. Томми. Попытка проявить любовь и при этом привлечь его внимание. Милый Томми, послушай.

И он знал, к чему она клонит. К практическим вопросам, о которых он должен знать к моменту ее смерти. О том, как действовать в разных ситуациях – например, покупка продуктов, бюджет на одежду для девочек, их менструальные циклы, контакты с учителями в школе… Список был длинным. Томми не хотел думать об этом. Он встал.

– Куда ты? – Она жалостливо смотрела на него.

Он не ответил и, как всегда, сбежал в подвал. Лестница туда вела темная и узкая, как и его чувства сейчас.

Томми сел за небольшой письменный стол в мастерской, откопал в ящике прозрачную бутылку и отпил несколько глотков. Ядреный вкус джина. Он положил бутылку обратно и из этого же ящика достал папку.

В ней лежали выписки со счетов в странах с диктаторскими режимами. Два – в Западной Африке, один – на Ближнем Востоке. Чертовски дешево, но при этом надежно и без налогов. Суммы были невероятно огромными.

Полгода назад в квартире в районе Сёдер оказались Томми и двое его коллег – Гунилла Страндберг и Ларс Винге. Томми застрелил обоих. Винге не доставил особых проблем – парень был жалким, полным неудачником. Выстрел в висок, замаскированный под самоубийство, представлялся почти одолжением. С Гуниллой дела обстояли хуже. Друг, коллега, напарник. Именно ей принадлежали деньги, которые теперь ослепляли его в виде выписок. Он был вынужден убить, они никогда не могли поделить добычу. Он знал ее, он знал себя. Прелесть новизны редко когда сохраняется надолго.

Им управляли не суммы, а в первую очередь страх, собственный болезненный страх. Томми это понял со временем. Страх того, что Моника исчезнет. Что он, черт возьми, будет делать без нее? Кто позаботится о нем в старости? А девчонки – кто проследит, чтобы они не вышли замуж за идиотов? Еда? Кто, блин, будет готовить? А покупать ему одежду? Кто будет гостеприимным, когда придут гости? С кем он будет разговаривать после работы, чтобы не замолчать навсегда? Моника, его спасательный круг при любых трудностях…

Поэтому, когда в его жизни появились деньги, Томми решил воспользоваться шансом. Он совершил убийства, смог перевести деньги и сразу же приступил к своей миссии. Связался с исследователями и врачами-специалистами из США, Франции, Японии и отовсюду, где изучали БАС. Везде одно и то же – лекарства не существует. Но финансовая помощь в любом случае ускорила бы возможное открытие замедляющего течение болезни лекарства или в лучшем случае лекарства, которое могло победить болезнь. Томми взял все на себя и начал тяжелую работу по снятию миллионов со счетов и анонимной отправке их врачам по всему миру. Большой кусок пирога достался шведской организации, занимавшейся исследованием заболевания. Он инкогнито звонил им раз в неделю и спрашивал об успехах, на что неизменно получал отрицательный ответ. Томми ругался с ними, интересовался, чем они, черт побери, занимаются, призывал поторопиться, ведь у него на кухне умирает жена…

Его работа заключалась лишь в том, чтобы бегать и залатывать всевозможные дыры, которые могли связать его с убийством Гуниллы Страндберг и Ларса Винге.

Томми наклонился, снова посмотрел на сумму в выписках. Не так уж много осталось. Полмиллиона наличными, закопанные в саду за навесом, там, куда никогда не проникает солнце. Полтора миллиона в Африке, чуть больше миллиона на Ближнем Востоке. К тому же в банках стран-диктатур существовал обратный процент. Они брали плату за то, что прятали деньги. В основе процента лежал некий индекс диктатур. Чем меньше диктатур в мире, тем выше обратный процент, как-то так. А проценты капали. Скоро деньги закончатся…

Небольшая тяжесть в груди. Томми начал прерывисто дышать, закрыв глаза руками и не убирая ладони, держа их как ширму. Так возникла темнота. Он дышал; темнота была всепоглощающей, совершенно беспросветной. Куда направляется Моника?

Стук сверху. Стук костыля Моники там, наверху. Ей нужна помощь с туалетом.

 

12

Стокгольм

Словно голова на ножках из детского рисунка. Женские ягодицы перед ним на уровне глаз. Стринги едва просматриваются. Держась за шест правой рукой, она наклонилась вперед. Их взгляды встретились – перевернутая картинка. Ингмарссон отвел глаза.

В помещении на максимально возможном расстоянии друг от друга сидели только он и еще трое мужчин. Майлз узнал их всех, но узнавание здесь не поощрялось – в приоритете была полная анонимность.

Девушку у отполированного шеста звали Санна. Новенькая, тридцать с чем-то, старше других, особенная. В чем отличие, он не понимал; может быть, движения или энергетика? Или длинные ноги? Нет, что-то другое, что-то неуловимое… Она не вписывалась по типажу, ее не должно здесь быть.

Женщина вывела его из равновесия, другие стриптизерши не производили на него такого эффекта. Но эта…

Майлз разглядывал Санну, ее короткие светлые волосы, красные губы, кожу молочного цвета… За всем этим жила радость, мир для Санны олицетворял собой свет…

В пиджаке завибрировал мобильный, Ингмарссон судорожно ответил.

– Да?

– Здорово, Ингмарссон.

Снова Томми. Он точно знал, когда лучше не звонить.

– Здорово, Томми.

– Как дела?

– Ничего.

– Что значит «ничего»?

– Понятия не имею.

Томми закашлял прямо в ухо Майлзу.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Обедаю.

– Где?

Связь то и дело прерывалась. «Наверное, Томми использует гарнитуру в машине», – думал Майлз.

– В городе.

– Нравится?

– Что?

– Обед. Еда вкусная?

– Да, вполне.

Громкий гудок. По-видимому, какая-то из проезжавших рядом машин.

– Что ты ешь?

– Что я ем?

– Да, что ты ешь?

Майлз рассмеялся.

– Странные ты вопросы задаешь, Томми!

– Ведь нет ничего странного в вопросе о том, что ты ешь. Что в этом странного?

Санна сидела на корточках, широко расставив колени, и сосала большой палец – туда, сюда, туда, сюда.

– Да нет, ничего.

– Так что?

– Пасту, – соврал Майлз.

– Паста… Это вкусно, Ингмарссон.

– Ага.

– Можно все, что угодно, говорить об итальянцах, но в приготовлении еды… Какого хр…

Майлз услышал протяжный гудок на другом конце и потом голос Томми, ругавшегося себе под нос. Затем тот вернулся к разговору:

– Ингмарссон, ты здесь?

– Да, да.

– Почему люди так делают? Вот так ездят, меняют полосу, не включая поворотник?

– Не знаю.

– Если б я работал в дорожной полиции, то перестрелял бы всех.

– Понятно.

– Я серьезно.

– Хорошо, хорошо, Томми.

Майлз ждал, когда прояснится цель звонка.

Томми откашлялся.

– А ля стриптиз?

– Что, извини?

– Никаких извини. У тебя в меню паста «а-ля стриптиз»?

Это было так же унизительно, как удар между ног. Ингмарссон потер под носом.

– Можно и так сказать, – пробормотал он.

– Думаешь, меня это колышет?

– Нет, не думаю.

– Верно. А других, может, и да.

Санна на спине, качает бедрами вверх-вниз, черные лаковые сапоги блестят.

– Так что не светись, Ингмарссон.

– Я так и делаю.

– Нет, не делаешь.

Майлз не понимал, о чем он.

Санна приподнимает ягодицы, трусики съезжают вниз.

– Забей на это.

– Забить на что?

– На все. Забей на расследование.

Трусики вертятся вокруг ее указательного пальца, неспешно и красиво. Потом она отпускает их. Кружась, они улетают в темноту. Майлз провожает их глазами. В голове у него звучит шум лопастей винта из какого-то старого военного фильма: шух, шух, шух.

– Чего?

– Просто сиди и притворяйся, что работаешь. Не напрягайся.

– Почему это?

– Потому что я так сказал. Гунилла и Эрик Страндберг напортачили с делом. Если ты добьешься успехов, их память будет запятнана, вот как-то так. Я не хочу этого. Они были моими добрыми приятелями, хорошими полицейскими.

Санна сидит на корточках в середине сцены, ноги широко разведены, демонстрирует Ингмарссону все самое интересное.

– Копы покрывают копов, верно?

Томми Янссон закашлялся. Кашель никак не отпускал. Когда Томми снова заговорил, в его голосе появилась хрипота.

– Да и вообще, кого, блин, это все парит, Ингмарссон? Трое мертвых русских бандитов…

Новый приступ удушливого кашля у Томми. Ему стало легче.

– …и испанский недомафиози, который сбежал из страны или вообще горит в аду. Чего нам еще надо? По мне, граждане в безопасности, и дело давным-давно закрыто, оно закрылось само по себе. Понимаешь?

Нет, Майлз не понимал.

– О чем ты говоришь, Томми?

– Разыграй спектакль. Придумай что-нибудь, мне плевать что. Но подумай о том, что ты полицейский, Ингмарссон. Полицейский, который каждый день торчит в порноклубе. Как, твою мать, это выглядит, по-твоему?

Ингмарссон не отвечал, зажав переносицу большим и указательным пальцами и закрыв глаза.

– Особенно когда все придурки в этой стране стали феминистами. Тебя сожрут. А если нет…

Томми сделал художественную паузу.

– Если нет, то что? – спросил Майлз, по-прежнему не открывая глаза.

– Мы – копы, Ингмарссон. Я прикрою тебя, ты не будешь высовываться. Мы поможем друг другу, старый добрый кодекс чести копов, о’кей?

Майлз молчал.

– Отлично, Ингмарссон, так держать, – сказал Томми и нажал отбой.

Майлз открыл глаза и просто сидел с телефоном в руке, чувствуя себя униженным. Кодекс чести копов, какого хрена? Ингмарссон сунул телефон в карман пиджака. Не таким он помнил Томми Янссона. Однако люди меняются. Майлз знал, что Томми был приятелем Гуниллы и Эрика Сандбергов, их близким другом. Но наверняка Томми руководствовался какими-то своими мотивами, и он выражался предельно ясно, когда предлагал ему работу. Майлз сразу понял, тут что-то нечисто, а иначе как бы ему дали дело об убийстве? Есть же миллион копов лучше его, которые жаждали вести это расследование.

Ну-ну…

Выбор прост. Он понял, что может с одинаковым успехом просиживать задницу в Управлении и пить плохой кофе – и просиживать ее же в отделе и слушать, как коллеги, привирая и приукрашивая, рассказывают о временах, которых не существовало в природе.

Может, в словах Томми что-то есть. Копы прикрывают копов. А Ингмарссон не собирался завязывать со стрип-клубом, с Санной, без вариантов…

Санна? Майлз вышел из задумчивости и обнаружил, что остался один в помещении. Парни ушли, шоу закончилось. Он посмотрел на сцену, и яркий свет прожектора ослепил его. Майлз прищурился и прикрыл глаза ладонью. Санна…

Она стояла в центре сцены, положив левую руку на бедро, в одних черных лакированных сапогах на высоком каблуке, обнаженная, перед Ингмарссоном и Богом. И смотрела Майлзу прямо в глаза.

– На сегодня всё, – произнесла Санна. Она говорила на норрландском диалекте, красивом, дружелюбном и мягком.

Ингмарссон не спускал с нее глаз. Теперь он мог лучше рассмотреть Санну, линию подбородка, рот, глаза… Все было прекрасно по отдельности, удивительно в комбинации, божественно в целом.

Волшебную вечность спустя Санна чуть улыбнулась, повернулась и ушла со сцены так, что любой мужчина упал бы на колени, моля о пощаде.

* * *

Часы показывали обеденное время. Антония стояла в лифте, со свистом летящем вниз на большой скорости. Зазвонил телефон.

– Да?

– Антония Миллер? – услышала она мужской голос на другом конце.

– Да.

– Моя фамилия Реутесвэрд, СЭПО.

Антония искала в кармане таблетку от боли в горле.

– Здравствуйте, СЭПО, – сказала она, нашла одну и сунула в рот.

– Убийство Конни Блумберг вы расследуете?

– Да.

Таблетка стучала о зубы, перекатываясь во рту.

– Согласно протоколу, я хотел связаться с вами, чтобы сообщить о том, что мы много лет следили за ним.

Двери открылись, Антония вышла из лифта.

– Говорите.

– Теперь, когда он мертв, на его данных нет никакого классифицирующего штампа, поэтому, если вам потребуется какая-нибудь наша информация, будем рады помочь.

Когда она вышла на улицу, светило солнце.

– Почему вы собирали на него досье?

– На самом деле мы не должны были это делать. Но он общался с людьми, которыми мы интересовались, поэтому он автоматически оказался в зоне слежки. Информацию о нем отсортировали как не очень важную, и с тех пор она находилась у нас в системе. Старая история.

– Кем же он был?

Антония шла по тротуару, вокруг царила предобеденная суета.

– Если честно, ничего интересного. История гласит, что в семидесятых Конни был подающим надежды футболистом в городе Норрчепинг. Обзавелся одновременно травмой колена и детьми. Начал пить и курить травку, выпал из колеи, когда понял, что не может содержать семью. Забросил идиллию и рванул в Стокгольм, вскоре связался с плохой компанией. Сидел в тюрьме за небольшие правонарушения, выходил из тюрьмы, снова садился, преступления становились серьезнее, а вместе с этим строже наказания.

Пауза.

– Он любил гашиш и трансвеститов, – завершил рассказ Реутерсвэрд.

– Кто же их не любит? – сухо спросила Антония.

Он не понял ее юмора.

– Да-да. В любом случае я отправлю вам то, что у нас есть; может, пригодится.

– Можно спросить кое-что?

– Да?

– Вы всегда такие заботливые?

– В смысле?

– Впервые сталкиваюсь с тем, что из СЭПО звонят полицейскому и предлагают свои материалы.

Реутерсвэрд немного понизил голос:

– Да, бывает.

– Но?

– Но я звоню не поэтому. Просто имело место удивительное совпадение.

– Какое? – спросила она, устав разговаривать с ним.

– Как-то в прошлом году, в конце лета, если я правильно помню, мне позвонил мой бывший коллега по СЭПО, Андерс Аск, с запросом об одном из участников этой банды по имени Леффе Рюдбек.

Ее мир зашатался. Аск… Рюдбек.

– Та-ак?

– Вы же нашли Рюдбека распиленным в «Трастене»?

Она вернулась в реальность.

– Да, все так. – Антония старалась не показывать удивления.

– Здесь, наверное, нет связи, но я просто хотел, чтобы вы знали. Вот, в общем-то, основная цель моего звонка. Забавное совпадение. Они же крутились в одной банде, так сказать…

– Что вам сказал Андерс Аск, когда позвонил, почему он спрашивал о Рюдбеке?

– Он не спрашивал о Рюдбеке. Его интересовал другой персонаж из этой банды, парень, за которым мы охотились несколько лет назад… Хокан Зивкович.

* * *

Офис Хокана Зивковича находился в подвальном помещении на улице Лунтмакаргатан. Это было охранное предприятие. Антония проанализировала его структуру. Владелец – Хокан Зивкович. Сотрудники – Хокан Зивкович. Оборот – чудовищно маленький.

На стенах темные деревянные панели семидесятых годов. Зеленый ковролин. Мертвый кактус, стоящий на стальном шкафу с документами. И сам Зивкович, который сидел за орехового цвета письменным столом, покрытым ламинатом, с лежавшими на нем деталями типа «собери сам» для десятилетних детей. На стене за ним – картина с Сидящим Быком. «We will never forget you» – гласила надпись серебристыми изогнутыми буквами. Летящий свободный бык парил по небосклону за спиной у пожилого индейского вождя.

Хокан Зивкович указал на хромированный стул с плетеным сиденьем из девяностых, предназначенный для посетителей. Антония села, задала вопрос о Кони Блумберге и стала разглядывать сидящего перед ней мужчину. Глубоко посаженные глаза на грубом, угловатом и загорелом лице. Загар явно из солярия. Волосы с проседью. Руки на размер больше его рубашки, мышцы выпирают.

– Мы с Конни пересекались на зоне несколько раз, – ответил Хокан. – Первый раз в восемьдесят третьем. Когда мы вышли последний раз, то начали работать вместе. Я основал вот эту охранную фирму, Конни помогал мне по мелочам, а потом все не срослось, так скажем.

Хокан Зивкович должен был выглядеть сурово и жестко. Но вместо этого он производил впечатление глуповатого человека. Может, все дело в неправильном прикусе или в подозрительном взгляде коровьих глаз, пытавшихся уловить угрозу, которой не было. Или просто-напросто в запахе. От него пахло стиральным порошком, как от какого-нибудь детсадовца.

– А Леффе Рюдбек? – спросила она.

– Вы спрашиваете, что с ним?

Антония хладнокровно молчала. Хокан тоже старался вести себя так же хладнокровно, но она успела заметить его слегка блуждающий взгляд.

– Он умер полгода назад. Убит, расчленен, все знают, об этом писали в газете.

– Кем?

– Почему вы спрашиваете меня? – Теперь он говорил как ребенок, которого в чем-то обвиняют.

– А почему бы и нет, Хокан?

Зивкович не отвечал.

– Андерс Аск? – продолжила она.

Тут с Зивковичем что-то произошло, как будто он моргнул, не закрывая глаз, провел пальцем у носа и сделал вид, что задумался.

– Нет, такое имя что-то не припомню.

Актер из него был никудышний.

– Точно?

– Да.

– Мог Леффе упомянуть это имя?

Он преувеличенно пристально смотрел на нее.

– Нет, не думаю, я запомнил бы.

– Почему? Почему запомнили бы?

– Андерс Аск – необычное имя.

Она рассмеялась.

– Это Андерс – необычное имя?

Его лицо задергалось.

– Нет.

Антония выдержала паузу, чтобы помучить его неопределенностью, это сработало. Хокан был расстроен.

– Но?.. – спросила она.

– Вместе… Андерс и Аск легко запоминаются.

Антония рассмеялась.

– Забавный вы.

Он хотел в ответ улыбнуться, но не смог. Очевидно, обладал неустойчивой психикой.

– Я слышала, что Андерс Аск связывался с вами осенью.

На его лице вдруг отразился испуг, как будто вопрос резал его ножом.

– Нет, я ни о чем таком не знаю.

Антония сделала дружелюбное лицо.

– Конечно, знаете, Хокан.

– Нет, говорю же.

– Хокан, вы нервничаете?

– Почему?

Ее интонации смягчились.

– Я не желаю вам ничего плохого, мне просто нужен ответ.

Он прикусил щеку.

– Вы – коп и задаете странные вопросы. Такие вещи меня нервируют… Поэтому я так себя веду.

Его слова звучали неубедительно. Антония разглядывала Хокана. Теперь он выглядел совсем глупо. Нервозность и тщетная попытка вести себя естественно в стрессовой ситуации. Но само по себе это не играло никакой роли. Имела значение лишь его неспособность скрыть, что на самом деле он понимал, о чем она говорит.

– И вообще, все мертвы, так какого черта мы должны тут сидеть и болтать о мертвецах?

Антония выдержала паузу.

– Вы болели за индейцев? – спросила она через некоторое время.

Зивкович не понял. Она показала на Сидящего Быка.

– Конечно.

– Почему?

– Белые ведь забрали их землю! – убежденно проговорил он.

Конечно…

Они расстались, пожав друг друг руки. Рукопожатие оказалось болезненным.

Остаток дня Антония провела в своем офисе, делая вид, что работает. В пять часов проходившие мимо по унылому коридору коллеги пробормотали пожелание хороших выходных.

Антония поехала назад, на Лунтмакаргатан, и припарковалась. Около шести увидела в зеркало заднего вида, как Зивкович покидает офис. Она перешла дорогу, держа в руке похожую на ключ отмычку, и заслонила маленькую дверь своим телом. Ничего не подозревающие люди проходили мимо у нее за спиной. Четырнадцать секунд на то, чтобы вскрыть замок, войти в темный офис и осторожно закрыть за собой дверь.

Быстро привыкнув к темноте, Антония немедля приступила к делу. Она перерыла шкаф с документами, пролистала телефонную книгу на столе, встретилась глазами с Сидящим Быком. Тот был чертовски зол и, возможно, имел на то причины.

Антония сфотографировала все страницы книги на телефон, то же сделала с вращающимся каталогом с карточками. Она узнала некоторые имена мелких воров, торговцев краденым, наркодилеров и сутенеров.

Никого, кто представлял бы интерес.

 

13

Стокгольм / Мюнхен

– Куда ты поедешь?

– К врачу.

– Куда?

– Каролинская больница.

– Что будешь делать?

– Маммографию.

– Сколько времени это займет?

– Не знаю.

София стояла на кухне, держа трубку у уха и отвечая на вопросы Лежека.

– Ты должна сообщить мне время.

– Вторая половина дня, пять часов.

– А до этого?

– Я дома; может, выйду за покупками.

– Позвони тогда, – произнес он и положил трубку.

София посмотрела на наручные часы. Надо было торопиться. Женщина выключила телефон и убрала его в сумку.

Когда она выходила из квартиры, сердце у нее колотилось.

Внизу ожидало такси, которое доставило ее в аэропорт Арланда.

Самолет авиакомпании САС перенес ее в Мюнхен.

Там бежевый «Мерседес» отвез из аэропорта в центр.

Ей нельзя здесь находиться, это запретная территория, запретнее не бывает. Она два дня обдумывала план действий, чтобы установить контакт. В конце концов подняла трубку, позвонила в его офис и представилась своим именем. Секретарь сказал, что он занят. Перезвонил он ей только через два часа.

Меры безопасности, с которыми она столкнулась, когда вышла из такси на площади Мариенплатц, носили параноидальный характер. Ее передавали с рук на руки, пока не оставили перед домом в элитном квартале.

Фасад был белым, лестница тоже, ее немногочисленные ступени вели между двух каменных колонн к блестящей черной лакированной двери.

София постучала, и он собственной персоной открыл дверь.

Рукопожатие Ральфа Ханке было теплым.

В центре прихожей, на мраморном полу, на пьедестале стоял большой горшок, в нем – свежие цветы: лилии, розы, пионы, синие маки, даже орхидеи. Невероятно красиво.

– Я не могу сказать, что это за цветы. Может, вы знаете? – спросил Ральф.

Теперь она повернулась к нему. Ханке производил впечатление обыкновенного человека. Темные с проседью волосы, аккуратно причесанные на косой пробор, сверкающая улыбка, ухоженные ногти. На нем были бежевые брюки, черные туфли, голубая рубашка и синий кардиган; от него пахло одеколоном с пряным и мужественным ароматом.

– Да, знаю, – глухо ответила София.

Он изучал ее, наверное, так же внимательно, как и ее ответы, потом кивнул и вышел из прихожей.

Она последовала за ним, наблюдая за его походкой. Ральф Ханке двигался уверенно, но в нем было что-то асимметричное. Замечала она это, только когда смотрела не прямо на него, а уголком глаза. Словно асимметрия скрывалась в его ауре, за пределами законов физики. Ральф Ханке был сутулым и неловким, но каким-то необъяснимым образом научился это скрывать.

Они вошли в просторную гостиную с высокими окнами и мягкой мебелью, стоявшей в центре огромного персидского ковра. В кресле сидел мужчина за пятьдесят. Своей неподвижностью, взъерошенными волосами, костюмом и очками из начала девяностых он производил впечатление человека себе на уме.

– Роланд Генц, – представился он, не вставая с кресла.

Роланд Генц. Правая рука Ральфа.

София села на двухместный диван.

Ральф Ханке, человек, который заказал убийство Адальберто Гусмана, нанял снайперов, чтобы убить ее и Гектора, когда они ехали на машине из аэропорта в Марбеллу, и совсем недавно позаботился о том, чтобы взрыв в Биаррице разорвал Эдуардо Гусмана на куски; человек, лишивший Андреса и Фабиена отца.

– Рад, что вы приехали, – начал он. – Насколько я понял, ваша встреча с доном Игнасио состоялась. Вы приехали сюда, чтобы дать ответ на наше предложение. Мудрое решение…

Потом он начал разглагольствовать о самом себе.

Его левая рука лежала открытой ладонью на колене, пальцы растопырены и загнуты внутрь – признак артроза и возраста. И Роланд Генц, лохматый, с остатками пены для бритья около уха. Здесь сидели два пожилых человека, два старика, один из которых никак не мог перестать говорить о себе. Смешное самолюбование, феерическая чушь.

София и хотела бы почувствовать презрение к мужчинам, сидящим напротив, но эти двое вызывали какие-то другие чувства. Опасные и непредсказуемые в той степени, какую она никогда не смогла бы оценить, добиться или изменить. И все вдруг омрачилось отчетливым и ужасающим пониманием, что у нее нет ни стратегии, ни плана действий. В комнату, где она сейчас сидела, ее привел внутренний порыв, необходимость, зов. А единственное, что она взяла с собой, – желание. Что ей с ним делать здесь, у этих мужиков? Приехать сюда было огромной ошибкой.

Ей хотелось встать и выйти из комнаты, уехать, исчезнуть…

– Я здесь не для того, чтобы объявить о решении, – осторожно произнесла она.

Удивленная улыбка из-за того, что его прервали посередине предложения.

– Каком решении?

Руки Софии лежали у нее на коленях. От страха они стали тяжелыми и начали было странно двигаться, но София их удержала.

– Я здесь, чтобы попросить вас обдумать и обсудить все еще раз.

Сердце рвалось из груди и отдавало в горле.

Улыбка исчезла. Серые глаза немецкого главы компании стали стеклянными.

– Никто не знает, что я здесь, – продолжала София. – Я приехала, чтобы попросить вас посмотреть на дело с другой точки зрения, подумать о долгосрочной перспективе.

Выражение лица Ральфа Ханке не изменилось. Она подумала, что он завис в этом состоянии. Но вдруг появилось новое выражение, выражение номер три. Какое-то старческое, усталое, почти больное. Только на мгновение – пепельно-серое и незамысловатое в своем проявлении разочарование. Потом Ханке очнулся.

– Продолжайте, – сказал он.

София нервничала, в горле стоял ком.

– После убийства Адальберто и бегства Гектора организация ослабла, сделок стало значительно меньше. Остались одни крошки. То, что вы хотите заполучить, на самом деле больше не имеет ценности.

– Что у вас есть на сегодняшний день? – спросил Генц со своего кресла.

София понимала, что он знал все; значит, нельзя искажать факты.

– Мы сотрудничаем с доном Игнасио. У нас есть связи в ряде шведских биржевых предприятий. Мы торгуем полученной информацией через инвестиционные компании. О больших суммах речь не идет, но есть медленный и неуклонный рост…

– Почему медленный? – равнодушно спросил Роланд.

– Мы должны соблюдать осторожность.

Она запнулась, затем продолжила говорить тонким, против ее воли, голосом.

– Мы развиваем направление работы в индустрии фальсификаций. Это может вырасти в нечто крупное. Мы по-прежнему зарабатываем на инвестициях, сделанных Адальберто еще давно, но немного.

– Как, например? – Генц не давал ей времени на размышление.

– Проценты от выручки, контрабанда из Марокко, черные деньги в строительной отрасли, отмывание денег, сотрудничество с итальянцами и другими группировками в Европе… и многое другое.

– Многое другое? И это вы называете крошками? – спросил Ральф Ханке.

– Да, относительно.

– Относительно чего?

– Относительно ваших с доном Игнасио доходов.

Он пристально смотрел на нее, на его лицо вернулась краска.

– А ваши расходы? – поинтересовался Генц.

София старалась говорить невозмутимо.

– Бо́льшая часть связана с доном Игнасио – он обходится нам на шестьдесят процентов дороже нашего заработка от его товаров. Множество текущих договоров, проценты за покровительство, импорт товаров… Еще постоянные расходы на суды то тут, то там, в основном в Испании. И, конечно же, большие траты сейчас, когда мы планируем развивать отрасль плагиата.

Это выражение лица Ральфа Ханке… Пустое, непонятное, бесчувственное.

– И вы приехали сюда без указания, вы говорите?

Она кивнула.

– Никто не знает, что вы здесь? – продолжал он.

Ханке знал, что она не ответит, и, воспользовавшись ситуацией, продлил ее мучение артистической паузой.

– Вы смелая или просто дурочка, София?

– А это имеет значение?

– Что вы хотите? – спросил он.

– Хочу, чтобы вы дали задний ход.

Ральф Ханке посмотрел на Роланда Генца. Тот и бровью не повел.

– Куда нам давать задний ход? – спросил Ральф.

– Компания вырастет, – сказала Софи. – Она станет больше, вот тогда и возьмете ее.

Он пожал плечами.

– Я сам могу это устроить – заставить ее расти.

– Так можно обо всем сказать.

Он ухмыльнулся.

– Я вправду так считаю.

С улицы доносился глухой шум проезжавших машин.

– Нужно оставить в покое, – сказала она.

– Оставить в покое что?

– Нас, приближенных Гектора.

Ханке даже не пришлось размышлять, у него уже был готов ответ. Он чуть наклонился вперед, излучая подавленное возбуждение.

– Мне нужно знать, где находятся Гектор и Арон. Дайте мне их координаты, и я обещаю, что ни с кем ничего не случится.

Он вытер рот, пораженная артрозом рука опустилась на колено, на всеобщее обозрение.

– Я не знаю, где они, – сказала София.

Заскрипел паркет.

– Можете узнать?

– Нет.

Ральф Ханке откинулся назад на спинку дивана, заметил, что видна больная рука, и спрятал ее.

– Не думали ли вы, что ведете себя нелояльно, когда ехали сюда, действуя за спиной у Гектора и Арона? – спросил он.

София молчала.

– Или нет? Вы не действуете у них за спиной?

Она продолжала молчать.

– Он жив?

София кивнула.

– Как мне убедиться в том, что это правда?

Вопрос на самом деле был риторическим, поэтому ответ Ральф не получил.

– София, что вам нужно, чтобы Гектор сдался нам?

– Ничего.

– Что означает?

– Ничего. Я не могу это сделать.

– А что можете?

– Я могу дать вам больше, чем вы получили бы, если б захватили компанию сейчас. Если у вас есть терпение и вы готовы подождать.

– Как долго?

София с грустью на лице пожала плечами.

– Что-нибудь еще? – спросил Ханке.

Бессознательно крутя кольцо на безымянном пальце правой руки, она тихо выдавила:

– Нет, больше ничего.

– Вы пошли на огромный риск, приехав сюда, – сказал он.

На этом встреча закончилась. Роланд поднялся, показав жестом, чтобы она следовала за ним к выходу.

На улице ждала машина. София села на заднее сиденье.

Роланд Генц вернулся в комнату.

– Какая у нее роль во всей этой истории? – спросил Ральф.

Вопрос несколько секунд крутился в голове у Роланда, который снова сел в кресло. Но вместо ответа он задал еще один вопрос:

– Сегодня говорил Гектор? Это его слова мы слышали?

Ральф задумался.

– Нет, как я понял.

– А кто тогда? Арон? Она сама?

Роланд с Ральфом углубились в размышления, но так и не нашли ответ.

– Ее сын? – спросил Ральф.

– Альберт.

– Кроме него, у нее никого нет?

– Нет…

Ральф думал, глядя в одну точку.

– Все дети, – шептал он сам себе.

Потом очнулся от мыслей.

– А о чем она просила-то? – спросил он.

– Она просила об отсрочке, – ответил Роланд.

Мысль обрела форму.

– Знают ли они о том, что мы в курсе? – спросил Ральф.

– В смысле?

– Знают ли они, что мы знаем? Что знаем о них больше, чем они о нас? Что мы нашли сына Гектора, что мы знаем, как выглядит группировка, что дела у них не продвигаются?

– Нет, не думаю.

– Но позже, сегодня вечером они узнают?

– Да, Ральф, вечером узнают.

Ханке провел рукой по волосам, Генц сделал то же.

– Коен справится? – спросил Ральф.

– Должен.

– Он дурак?

– Относительно.

– Но?..

– У него какой-то идиотский отцовский комплекс. Хочет получить наше расположение, хочет одобрения, признания.

– Дай ему это. Позвони, объясни, помоги, – сказал Ральф.

– Хм. Может, подключим Карлоса? – спросил Роланд.

Вопрос отвлек Ральфа от мыслей.

– Давай…

Генц встал с кресла, прошел по комнате и открыл дверь в соседнее помещение. Ральф слышал обрывки слов Роланда. Потом он вернулся и направился к креслу. За ним шел Карлос Фуэнтес – крупный, лысый, в расстегнутой белой рубашке и широких льняных штанах, босиком. Он сел на диван прямо напротив Ральфа, на то место, где только что сидела София. Одну руку Карлос закинул на спинку. В нем было что-то самодовольное, как будто он здесь играл главную роль.

– Что скажешь? – спросил Генц.

Карлос пожал плечами, больше чем нужно, словно этот вопрос вообще не имел ответа.

– Она по собственной инициативе приехала?

Карлос Фуэнтес сильно исхудал – не столько телом, сколько лицом. Кожа обвисла, под глазами синяки, морщины мелкие, но повсюду.

– Сомневаюсь, – ответил Карлос.

– Почему сомневаешься? – Роланд говорил монотонно и без эмоций.

Карлос развел руками. Еще один преувеличенный жест.

– Медсестра? Гектор был в нее влюблен. Она тоже находилась в ресторане, когда прозвучали выстрелы.

– Нет, она приехала не по собственной инициативе.

– Почему ты так думаешь?

– Никогда не видел Гектора влюбленным ни в кого, кроме нее. Они близки; это он отправил ее, я не сомневаюсь.

– Зачем? – спросил Генц.

– Ты же сам видел. Она угрожала? Нет, вела себя осторожно, спокойно и осмотрительно.

– Зачем? – Роланд был невозмутим.

– Затем, что им нужно время. Она прямо сказала об этом.

– Получим ли мы от них что-нибудь?

Одну руку Карлос держал под рубашкой и поглаживал свою широкую холодную грудь.

– Нет, – ответил он.

– Почему?

– Я вам уже сто раз говорил почему.

Он был резким и грубым, испанец.

– Потому что Гектор не выдает себя? – спросил Роланд.

Карлос кивнул и повторил, понизив голос:

– Потому что Гектор не выдает себя.

– Но, может, он мертв? Возможно, всем управляет Арон? Или кто-то другой? – спрашивал Генц.

Карлос надменно улыбнулся, будто бы думал, что все заданные ему вопросы стали следствием его уникального интеллекта.

– Какая разница?

Ральф Ханке больше не хотел сидеть и слушать этого человека. Он встал и вышел из гостиной. Роланд поступил точно так же. Ни один из них даже не взглянул на Карлоса Фуэнтеса.

Роланд остановился на полпути.

– Сегодня тебя перевезут, Карлос. В доме больше небезопасно. Собирайся, за тобой приедут через десять минут.

Их шаги в прихожей у входной двери стихли.

– Мне все равно не нравилась еда! – прокричал Фуэнтес.

Он хотел немного пожаловаться, это выходило непроизвольно – такой уж человек был этот испанец. Мужчины, как обычно, проигнорировали его слова. Входная дверь захлопнулась с громким стуком, и стало тихо.

Если б решения принимал Карлос, он не отпустил бы медсестру, пока всеми допустимыми методами не вытащил из нее информацию о местонахождении Гектора. А допустимы все методы, потому что одно было абсолютно точно: если Гектор жив, он убьет Карлоса Фуэнтеса, как только почует его запах.

* * *

Коен де Грааф взял такси из аэропорта в центральную часть Стокгольма, к многоуровневой парковке на улице Регерингсгатан. На четвертом этаже стояла серебристая неприметная «Мазда».

Ключ лежал под ковриком у заднего сиденья. Коен сел на водительское место и прочел сообщение в телефоне. Три пункта от Роланда Гетца.

Магазин на улице Вэстмангатан

София, Арланда

Эрнст

Коен вбил Вэстмангатан в телефон, и навигатор начал устанавливать связь со спутниками.

Затем он наклонился к бардачку. Там лежал белый конверт. Коен разорвал его, достал кусочек фольги и мешочек с героином.

Он готовил дозу быстро и привычно. Поджег фольгу снизу зажигалкой, и героин вскоре начал закипать и стекать вниз. Коен втянул в себя пары, удержал их в организме и выдохнул уже совершенно прозрачный воздух.

Если что-то и шло не так, то сейчас стало гораздо лучше.

Руководствуясь навигатором, Коен совершал героиновый трип по утреннему Стокгольму. Так он и жил. Регулярные поручения от Ральфа – и всегда достаточно герыча, чтобы поддерживать его зависимость и эмоциональную жизнь. Его все устраивало: в таком состоянии он лучше справлялся с работой.

Коен припарковался по указанному адресу на Вэстмангатан и откинулся на спинку кресла.

В кармане куртки зазвонил телефон.

– Двигайся дальше, – сказал Роланд Генц.

– Мне нужен номер рейса медсестры. Я успею? – спросил Коен.

– Должен успеть. Поторопись в Арланду и следуй за ней, когда закончишь.

Роланд дал Коену информацию о рейсе Софии.

– А потом я должен забрать того мужика?

Генц помолчал, прежде чем ответить:

– Ну да. Я же отправлял список. Слишком много для тебя?

– Нет.

– Точно? Сконцентрируйся, Коен, я могу на тебя рассчитывать?

– Да!

Он говорил, как подросток, отвечающий из-под одеяла на вопрос, проснулся ли он.

Роланд вздохнул.

– Слушай сюда. Это цепочка, Коен. Все должно идти как по маслу. Справишься?

– Объясни еще раз, – расслабленно попросил де Грааф.

– Когда ты завершишь дела в магазине, это спровоцирует их бегство. Они будут прятаться и соберутся в одном месте, как мы надеемся. Ты должен найти это место, оно – твоя главная цель. Для этого ты последуешь за Софией из аэропорта. Улавливаешь?

– Улавливаю, – пробормотал Коен.

Роланд говорил учительским тоном.

– Потом, когда закончишь, привезешь мужчину сюда, домой, к нам… Ты очень важен, Коен, мы с Ральфом ценим все, что ты для нас делаешь.

Положив трубку, Коен почувствовал укол эйфории, зевнул, вытер лицо ладонями и открыл дверь машины. Обойдя автомобиль, подошел к багажнику. Тот был пуст. На запасной шине в пространстве под дном лежали домкрат, гаечный ключ и автомат «Мини-Узи» с удлиненным магазином. Коен засунул автомат под куртку и неторопливо пошел через дорогу.

Он заглянул в небольшую и довольно неприметную витрину и увидел в помещении красивые вещи. Ткани насыщенных цветов, копья, щиты, керамика, всякие штучки: старинные, этнические, исторические…

Когда он открыл дверь, звякнул звонок.

Коен увидел красивую темнокожую женщину с высоко убранными густыми волосами и ровной гордой осанкой. За ней – мужчина: высокий, поджарый, улыбающийся. Он стоял на табурете и что-то поправлял высоко на полке.

– Здравствуйте, – хором обратились они к Коену.

Де Грааф почувствовал, что ему рады, и поймал себя на улыбке, когда распахнул куртку и выдернул автомат.

Мужчина на табуретке инстинктивно бросился к женщине, повалил ее на пол и закрыл собственным телом.

Коен открыл стрельбу – и все превратилось в месиво.

* * *

Мир за окном автомобиля был по-шведски скучен. София сидела в такси, направлявшемся из Арланды в Стокгольм.

Она скучала по Гектору. Тоска была настоящей. София скучала по его открытости, честности, уму, по его бесстрашию, в котором она сейчас нуждалась. В бесстрашии она нуждалась и на встрече с Ральфом Ханке. Ей была знакома и другая сторона Гектора: безумство, жажда крови и импульсивность. Двуглавый Гектор Гусман. Ральф Ханке и Игнасио Рамирес имели по одной голове. Они знали только один способ, один путь. У Гектора же их было два, что в этой ситуации пригодилось бы. Он знает, как им следовало действовать, он решил бы проблему.

София скучала и по Йенсу, но совсем по-другому. Эта тоска была больше и трепетнее. В ней заключалось что-то более надежное, что-то неизменное. Глубина – Йенс понимал Софию.

Она заплатила таксисту наличными. Ее телефон зазвонил, когда она выходила из машины. София ответила. Голос Лежека отличался от привычного: высокий, но не писклявый, нервный, но не торопливый.

– Дафне и Тьери мертвы, застрелены в собственном магазине час назад…

София пошла к воротам; ноги сами несли ее, хотя она прекрасно понимала, что ей только что сказал Лежек.

– София?

Она справилась с кодом на воротах, толкнула их спиной и поднялась по маленькой покрытой узким ковром лестнице к лифту.

– София? – переспросил Лежек.

Женщина открыла дверь лифта.

– Как Ангела с детьми? – спросила она и нажала кнопку своего этажа. Лифт тронулся вверх.

– Они в безопасности. Где ты была, София?

Пространство лифта было тесным и замкнутым.

– Нигде. Что случилось?

– Их нашли на полу. Тьерри обнимал ее, пытаясь прикрыть своим телом. Множество выстрелов – вот и всё, что я знаю.

Слова Лежека материализовались в ее голове. София пыталась вытеснить эту картину из сознания, у нее не было времени терять концентрацию. Лежек что-то еще говорил ей; она старалась слушать, преодолевая давившую со всех сторон панику. Лежек разъяснил ситуацию. Достать могут кого угодно.

Она поняла, что значили эти слова. Бежать прямо сейчас.

К ней вернулось чувство реальности. София набрала номер Альберта, пока закрывала обычную и металлическую решетчатую двери. Автоответчик. Она поспешила в спальню и открыла шкаф. Там из-под остальных вещей выдернула собранную сумку. В ней находилось все необходимое на несколько дней и ее настоящий паспорт – фальшивый уже лежал в сумочке.

Не оборачиваясь, женщина вышла за дверь, спустилась вниз по лестнице и покинула здание.

София вела машину в сторону улицы Ярла Биргера. Когда она вновь позвонила Альберту, автоответчик отозвался безнадежным эхом.

Женщина нашла номер школы и позвонила на коммутатор, где ей предложили нажать соответствующую ее проблеме кнопку. Она просто нажала на первую наиболее подходящую, попала на кабинет директора, прозвучало несколько гудков, а потом звонок прервался. Она позвонила друзьям, записанным в телефонной книжке, набрала номер Анны. Та ответила спокойным и обычным голосом. Никто не знал, где находится Альберт.

София поймала такси и запрыгнула на заднее сиденье. Глубокий страх охватил ее. Мир за окном казался угловатым, и все углы были неправильными.

Она молила Бога, чтобы не застрять в пробке. Ей следовало попросить Бога еще об одном – об Альберте, о том, чтобы с ним ничего не случилось, – но она не решилась. Словно молитвы сделали бы ситуацию реальнее, опаснее, такой, какой она и была, что София не могла принять.

* * *

Коен де Грааф следовал за ней от Арланды до ее дома. Там он прождал несколько минут, пока она снова не спустилась. Впопыхах, с дорожной сумкой в руке. До Софии дошла новость об убитой паре.

Теперь он ехал за ее такси, которое с трудом продвигалось в плотном потоке по центру города на юг. И терпеливо ждал, что она приведет его туда, куда нужно.

* * *

Гимназия Альберта располагалась в районе Сёдермальм.

Она открыла большую дверь, и школа обдала ее своими запахами: чернила, линолеум, камень и что-то еще, характерное только для школы. София быстро пошла по коридору, мимо кабинетов и дверей с сетчатым стеклом – везде пусто, на глаза не попался ни один человек. Было поздно, и уроки, наверное, уже закончились.

Она остановилась, перевела дух, прислушалась. Тишина отзывалась глухим эхом. София пыталась различить звуки. Далеко в глубине вселенной, приглушенные звуки… слабый отзвук голосов кричащих людей, снова эхо… Спортивный зал.

На стене висел план здания, в школе было три этажа разного цвета. Одно помещение было гораздо больше остальных – на голубом, самом нижнем, этаже.

София спустилась по лестнице, прошла по узкому коридору и там, в конце, увидела две двери. Торопливо подошла к ним и открыла обе.

На половине поля группа подростков играла во флорбол, остальные сидели на трибуне. В дальнем конце зала Альберт на коляске тренировал бросок в баскетбольное кольцо, а его друг подхватывал отскакивающий мяч и отдавал Альберту. Она пошла туда вдоль кромки поля; улыбнулась товарищу Альберта, Маркусу, если она правильно помнила имя.

Альберт с удивлением посмотрел на нее, София старалась непринужденно улыбаться.

– Ты готов? – ласково спросила она.

– Готов для чего?

– Ты же уезжаешь завтра рано утром?

Она сверлила Альберта взглядом, как будто так он понял бы, что должен подыграть ей. Но у них не было такого уговора, никакой секретной уловки или знака. Ей оставалось только надеяться.

– Куда ты уезжаешь? – спросил стоявший неподалеку Маркус, прижав баскетбольный мяч к груди.

– На реабилитацию, – ответила София.

Маркус задумался.

– У нас есть кое-какие дела, ты закончил? – снова обратилась она к Альберту, избегавшему ее взгляда.

– Увидимся, – сказал он и, крутя колеса руками, поехал прочь.

– Сколько тебя не будет?

– Три недели, – ответила София.

* * *

Лежек подъехал к школе, резко затормозил, вышел из машины и быстро, ловкими движениями, посадил его в машину, коляску убрал в багажник. Сев в машину, они поспешили покинуть это место.

София с Лежеком говорили торопливо и тихо: о том, что уже предпринято, все ли в безопасности, обсуждали детали о номерах телефонов, компьютерах и других отслеживаемых вещах. Альберт задавал с заднего сиденья вопросы требовательным и громким голосом. Но вопросы не находили ответов, никто его не слушал. Вместо этого они продолжали внимательно и дотошно решать вопросы между собой.

– Что происходит? – спросил Альберт.

Лежек и София разговаривали.

– Мама! – Он перешел на крик.

Они замолчали. София обернулась.

– Мы должны спрятаться, – сказала она.

– Почему?

– Просто так нужно.

– Мама!.. – В его глазах читалась мольба.

– Два человека убиты.

Сын пытался осмыслить только что произнесенные слова.

– Что?

София не ответила. Альберт опустил глаза, борясь со всплывающими в голове вопросами и мыслями.

– А кто убит?

Она молчала. Лежек подхватил инициативу.

– Дафне и Тьери, – ответил он.

– Тебе не нужно беспокоиться, Альберт, – сказала София.

Презрение в его глазах.

– Как ты можешь так говорить! – решительно прошептал он и отвернулся.

* * *

Коен, сидевший за рулем «Мазды», видел, как их автомобиль остановился в середине улицы Норр Мэларстранд. София вышла из машины, Лежек достал коляску из багажника, быстро разложил ее и помог Альберту сесть. Они подошли к двери и, после того как Лежек ввел код, исчезли в здании.

Коен записал адрес в телефон и отправил его Роланду. Все прошло отлично, Роланд с Ральфом должны быть довольны.

Теперь остался только старичок Эрнст…

* * *

В лифте, поднимавшем их на самый верх, они молчали. Лежек расстегнул куртку, достал пистолет из плечевой кобуры и оставил его свободно висеть у бедра.

– Кто здесь живет? – спросил он.

– Мы, – ответила София.

Все были в сборе. Лежек представил Альберта Ангеле, Хасани и мальчикам.

София нашла уединенное место в кладовой между кухней и столовой. Там она села на корточки и опустила голову, уткнувшись в рукава кофты.

Отчаяние парализовало ее; плакать не получалось – в горле стоял болезненный ком, грудь чудовищно сдавливало, а помимо физических ощущений – чувство вины, вины, вины. Дафне и Тьери мертвы… Виновата она…

София хотела оказаться на краю света, повернуться спиной ко всему, отвернуться ото всех и вся… угол для провинившихся – вот куда она хотела попасть, вечно стоять в углу, а где найти сейчас такой?

– София?

Голос Лежека, зовущего ее. Она сделала несколько вдохов, стараясь скрыть правду где-то в глубине себя.

Хасани стоял, прислонившись к раковине, когда София вошла на кухню. Смотревший в окно Лежек обернулся.

– Насколько мы здесь в безопасности? – спросила она.

– Пока в безопасности, – ответил он.

– Что нам известно?

– Ничего.

– Со всеми связались?

Лежек кивнул. София заметила, что он в панике.

– Сейчас вы с Альбертом должны успокоить семью и друзей. Мы не хотим, чтобы они начали вас искать. Скажите им что-нибудь правдоподобное.

Лежек еще не закончил.

– Тот, кто все это делает, преследует конкретную цель. И он будет убивать для ее достижения. Понимаешь?

– Да, – тихо ответила София.

– Поэтому с этого момента ничто не должно делаться по-дилетантски. Все проходит через меня и Хасани.

* * *

Деревянный пол скрипел, когда она шла к комнате Альберта.

Андрес и Фабьен ничего не знали: они бегали кругами и гонялись друг за другом без штанов, катались по отполированному паркету. Они веселились, их радостные крики звучали отдаленным гулом, в какой бы части квартиры ни находился человек.

Альберт сидел на своей кровати, вытянув ноги. София вошла к нему в комнату и села на край кровати. Он ждал, что она скажет что-нибудь. Но София просто взяла его руку. Наклонилась и обняла, крепко прижав к себе.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

– И я люблю тебя, мама.

* * *

На улице Мэстер Самюэльсгатан серебряные и золотые вывески с названиями компаний на воротах. Коен нажал на все кнопки домофона, кроме одной. Дверь зажужжала, и он вошел. Скрипящий лифт довез его до третьего этажа. Он постучал в высокую белую дверь, и ее открыл мужчина, который находился в бегах. Коен узнал его по фотографии.

– Эрнст Лундваль? – расслабленно спросил он.

– Нет, – ответил Эрнст.

– А вот и да, – сказал Коен, показывая автомат под курткой.

Эрнст сделал шаг назад, Коен вошел и закрыл дверь.

– С тобой хочет встретиться Ральф Ханке. – Он направил автомат на Эрнста. – Возьми с собой что-нибудь из вещей, – продолжил де Грааф и втолкнул Эрнста в квартиру.

 

14

Стокгольм

Майлза преследовало странное ощущение в животе. Колики, сказал бы он, если б был ребенком. Но детство давно кончилось, а с ним и время колик. Но что бы это ни было, причина заключалась в Санне, выступавшей сейчас на сцене.

Она исполняла последний на сегодня танец. Ингмарссон, как всегда, сидел в дальнем углу помещения, и ему казалось, что двигается она не так, как обычно. Без чувства и грации, просто устало и без энтузиазма.

Майлз не любил вечера. В это время приходили другие люди, те, кого здесь быть не должно. Сегодня заявились трое пьяных тридцатипятилетних в дешевых костюмах. Прозрачные бейджи, которые они получили на конференции, или на ярмарке или где там еще, свисали с шеи на лентах с рекламой. Парни базарили на диалекте города Эребру и гоготали над дурными шутками.

Майлз снова посмотрел на Санну. Да, наверное, она чувствовала то же, что и он, – не любила вечера, крестьян, пьянство и базар.

В клуб завалилась холостяцкая компания. Их тоже было трое, на вид покрепче. С собой они привезли пустую продуктовую тележку, и та с шумом катилась вниз по каменной лестнице. На будущем женихе – мокрая грязная футболка, поверх джинсов – подгузник для взрослых, а на голове презерватив, так сильно пережимавший лоб, что брови приобрели странную форму, а глаза широко открылись. Друзья жениха пили из горла финскую водку. Майлз предположил, что компания явилась сюда прямо с парома из Финляндии, все трое почти в бессознательном состоянии. Но, по крайней мере, они еще могли стоять. Жених агрессивно и невнятно выкрикнул что-то в пространство. Бутылка водки пролетела через помещение и попала одному парню из Эребру в голову. Тот упал, ударился лицом о край сцены и остался лежать. Вслед за бутылкой пронеслась продуктовая тележка.

Холостяки выбрали в качестве мишени двух оставшихся парней из Эребру, у которых не было ни единого шанса.

Когда бить парней стало невозможно, холостяки набросились на некоторых из беззащитных мужичков-извращенцев.

Ингмарссон собрался уходить, но остановился на полпути. Одному из мужичков крепко досталось от парней. Внутри у Майлза что-то щелкнуло. Может, повлияла беззащитность мужичков, тотальная несправедливость, а возможно, сам факт того, что произошедшее не должно было случиться.

И Майлз пошел дальше к выходу, говоря себе, что к этому не имеет никакого отношения. Но самообмана хватило всего на несколько шагов, потом он остановился и обернулся.

Мужичок лежал на полу, жених в презервативе пинал его.

Майлз был не в состоянии четко управлять своим телом, но вернулся быстрым шагом, сорвал презерватив с головы парня, схватил его за волосы и несколько раз ударил правым кулаком в ухо, скулу и висок. Удары были тяжелыми и ритмичными. У парня подкосились ноги, и он упал на пол. Майлз, не выпуская волосы из рук, наклонился к нему.

– Не женись, – сказал он.

Друг жениха, возможный свидетель, подошел к Майлзу – злой, пьяный, отвратительный. Ингмарссон швырнул его на пол и начал бить в лицо левой рукой. Покончив с ним, он собрался наброситься на третьего, но тот вел себя тихо. Просто стоял, пьяно покачиваясь, в дальнем конце помещения, пялился на Майлза и рукой показывал, что на сегодня хватит. Потом тяжело упал на стул, и его вырвало.

Ингмарссон помог мужичку встать и подняться по лестнице. Тот шепнул «спасибо», когда они прощались на улице.

Майлз зажег сигарету и сделал несколько затяжек. Блаженство. Что произошло только что? Он никогда так раньше не дрался. Как оказалось, это не трудно.

Он стал рассматривать костяшки на правой руке. Драться ему даже понравилось.

Уходя, Майлз зажал в губах сигарету и засунул руки в карманы пиджака.

Тут рядом появилась она. Санна выглядела так же, как на сцене, за исключением того, что была одета. Кроссовки, джинсы, кофта, пальто.

– Привет, – сказала она. Глаза у нее сверкали.

– Привет, – ответил он.

Они прошли пару шагов.

– Неприятная история.

– Согласен.

Санна держалась рядом с ним.

– Ты ведь постоянный клиент?

– Можно и так сказать, – ответил Майлз.

– На меня ходишь или просто?

– Просто, но ты классная.

– Ты глазеешь не так, как другие.

Теперь Майлз повернулся к ней.

– Ты серьезно?

– Куда ты сейчас? – спросила Санна.

После этих слов Майлз остановился, прямо на улице Регерингсгатан. Окруженный и окутанный стокгольмскими зданиями, он впервые в жизни увидел искру рая. Мир излучал что-то. Свет, который Майлзу довелось испытать ранее, был лишь слабым отблеском. Сейчас он мерцал посреди темной зимней ночи, как будто все предметы ожили, – золотистый блеск измерения, находившегося где-то в уголке сознания Майлза, на краю жизни.

Его нельзя было увидеть, поймать или присвоить. Но он существовал. Все сошлось именно в это время и в этом месте. Если б кто-то похлопал его по плечу и спросил, в чем смысл всего, Ингмарссон во всяком случае попытался бы найти ответ. Тот крутился у него на языке.

– Домой, – ответил Майлз.

– Может, мне закончить шоу у тебя?

Между мыслью и действием у него не осталось и миллиметра. Ингмарссон кивнул, сдержанно, но вместе с тем радостно.

– Давай, если хочешь.

Майлз и Санна направились в сторону бухты Нюбрувикен; они шли рядом друг с другом, почти соприкасаясь. У «Драматического театра» вскочили в трамвай и там стояли и упирались руками в потолок, чтобы удержать равновесие; встречаться взглядами было, без сомнения, немного комично. У Скансена они сошли с трамвая и пошли между домами.

Санна танцевала для него стриптиз на полу гостиной по сильно заниженному дружескому тарифу. В качестве аккомпанемента играла старая джазовая пластинка. Она нисколько не смущалась и танцевала очень хорошо.

Потом они пили крепкий чай, играли в игры у него в телефоне, наперебой делились историями из жизни, светлыми воспоминаниями и рассказывали о любимых вещах.

Санна уснула у него на диване. Майлз накрыл ее, положил под голову мягкую подушку и поставил будильник на полчаса раньше, чем обычно.

Он хотел создать уют, дать ей почувствовать себя как дома.

Он хотел довести все до совершенства…

 

15

Мюнхен

Она была психопаткой. Ему нравились такие. Чаще всего они были неприхотливы в постели и заводились от таких стариков, как он.

Но не эта. Она была асексуальна. Просто лежала, как доска, и терпела. Казалось, он насиловал ее. Конечно, насиловал, но это нормально, по взаимному согласию – такова договоренность: она шлюха, он клиент.

Так убеждал себя Карлос Фуэнтес, лежа на молодой женщине, засунув язык ей в ухо и шепча непристойности, приближаясь к собственному оргазму.

Стройная и гибкая, с темными крашеными волосами, бледной кожей и порезами на руках, примерно двадцати лет от роду, она принадлежала одному сутенеру, у которого он часто снимал женщин. Для Карлоса было важно установить контакт с сутенерами, научить их чувствовать и понимать его, объяснить им, какой тип девушек ему нужен.

Этот сутенер хорошо себя проявил; понимал не все, но был на правильном пути.

Карлос кончил, перекатился на бок и выдохнул. Когда дыхание восстановилось, он встал с кровати, сунул ноги в фетровые тапки и натянул, не застегивая, утренний халат из шелка.

– Деньги на прикроватном столике, – пробормотал Фуэнтес, вышел из спальни и спустился по лестнице. Он собирался поесть на кухне. После секса его непременно одолевал голод. В холодильнике для вина всегда лежала бутылочка шабли. В обычном холодильнике – гусиная печень, несколько немецких колбасок с пряностями и копченый лосось. Карлос будет есть все руками – так вкуснее.

Он вошел на кухню – чистую и современную. Холодильник был гигантским, словно шкаф. Карлос заглянул внутрь; синий свет придавал его лицу странный вид. Он взял бутылку вина под мышку, тщательно отобрал еду для ночной трапезы…

– Карлос? – Вкрадчивый и чувственный голос принадлежал женщине.

Он обернулся.

Ему улыбалась Соня Ализаде.

– Соня, – задыхаясь, произнес Фуэнтес. Он все понял.

Удар дубинкой пришелся ему в висок. Карлос покачнулся, бутылка вина упала на пол и разбилась. Еще удар Сони по голове – и он плашмя рухнул на пол, все его мускулы расслабились.

Соня сняла черный рюкзак и, сев верхом на Карлоса, быстро ловкими движениями достала провода и связала ему руки и ноги. Затем выудила из рюкзака широкий скотч, заклеила рот и два раза обернула вокруг головы, после чего откусила конец, поднялась и бросила рядом с ним большой прозрачный пакет.

Женщина, бывшая с Карлосом в постели, пришла на кухню и встала у его ног, Соня – у его рук.

По незаметному сигналу обе подняли огромного мужика и положили в пакет. Соня надела на Карлоса кислородную маску, присоединила ее к небольшому баллону с кислородом и застегнула молнию. Затем встала, любуясь своим трудом.

– Вот где ему место, – шепнула она себе под нос и протянула женщине конверт. Его толщина говорила о большой сумме наличными. Женщина открыла конверт и пересчитала.

– Употребляешь? – спросила Соня. – Поэтому занимаешься этим?

Женщина подняла глаза от конверта и язвительно улыбнулась.

– А ты как думаешь?

– Бросай, – ответила Соня.

Женщина презрительно фыркнула и сунула конверт в сумочку.

Вместе они быстро вынесли мешок к джипу на спящую улицу. Когда они загрузили Карлоса в багажник, женщина развернулась на каблуках и пошла по тротуару, вскоре исчезнув из виду.

Соня закрыла багажник, села за руль и уехала.

 

16

Мюнхен

Три комнаты в ряд, кухня и просторная ванная. Все как в обычном доме, если б не камеры наблюдения на потолке, окна с решетками и регулируемые двери.

Эрнст стоял у окна и поглядывал на улицу. Он находился на каком-то подворье, отделенном от мира. Очевидно, там, снаружи, были большие угодья, пастбища и лошади. Конюшня, скотный двор и чуть поодаль – свинарник.

Коен отвез его в Арланду, и они вместе полетели в Мюнхен. Коен был все время рядом. На месте их ждала машина, и Эрнсту вкололи снотворное. Он очнулся в одиночестве в этой комнате на широкой кровати, посмотрел немецкое телевидение, поел и стал ждать, нервно передвигаясь по помещению.

В дверь постучали, вставили ключ в замок и повернули в скважине. Внутрь, наклонившись, заглянул темноволосый мужчина с татуировками и осмотрелся. Он сделал шаг назад, придержал дверь, и в комнату вошли Ральф Ханке и Роланд Генц с парнем, которого Эрнст знал по фотографиям, – Кристианом Ханке, сыном Ральфа, тридцатилетним наследником с кудрявыми черными волосами и светло-голубыми глазами…

– Нам нужно представляться? – спросил Ральф.

Эрнст покачал головой.

Трое мужчин уселись на диван, Эрнст остался стоять у окна. Он почувствовал, что они нервничают.

– Что ты можешь нам рассказать? – спросил Ральф. Говорил он нервно.

– Не знаю, – ответил Эрнст.

Они уставились на него. Он понимал, что такой ответ неприемлем. Пока у него будет что им дать, они не убьют его. Потом лишат его жизни и закопают где-нибудь – вероятно, там, в роще. А Эрнст Лундваль этого очень не хотел. Так что он все верно разыграет и будет давать им по чуть-чуть. Сдать Гектора? Да, это неизбежно, если Эрнст хочет выжить.

– Что вы хотите узнать? – спросил он и откашлялся.

– Где он? – поинтересовался Кристиан.

– Кто?

– А ты, мать твою, как думаешь? – зарычал он.

В комнате повисло напряжение.

– Я не знаю, где он, – ответил Эрнст, поправляя очки и стараясь держаться уверенно.

– А кто знает? – спросил Роланд Генц.

– Я ближе всех знаком с делами Гектора. Я его советник. Но я больше не разговариваю с ним.

– А с кем разговариваешь?

– С Ароном. Иногда с Лежеком. София тоже время от времени присутствует на наших встречах.

– Чем ты занимаешься?

– Улаживаю юридические вопросы, работаю советником, привожу в порядок контракты, занимаюсь текущими контактами с партнерами – как официальными, так и неофициальными.

– Карлос? – спросил Кристиан.

Эрнст не понимал, к чему он клонит.

– А Карлос? – четко повторил Кристиан.

– Не знаю, я полгода не видел его. Он исчез, кинув Гектора. Вы сами должны знать, – растерянно произнес Эрнст.

– Так ты не знаешь?

– Что?

– Он исчез сегодня ночью, – ответил Ральф. – Нам нужно знать, кто его похитил.

– Я не знаю, – сказал Эрнст. – Мне не дают такую информацию. Я не тот человек в организации; я скорее…

– Как Роланд? – перебил Ральф и показал на Роланда Генца.

– Простите?

– Ты как Роланд, можно так сказать?

– Да, как Роланд, можно и так сказать, – ответил Эрнст.

– Тогда будет лучше, если вы поговорите друг с другом. Что нам с Кристианом тут делать?

Эрнст не знал, как отреагировать на это. Ему стало не по себе. Ральф продолжал:

– Ты здесь, чтобы дать нам информацию и перенаправить дела Гектора и партнеров к нам. Ты должен ускорить процесс. Смотри на это как на хорошее дело: ты облегчаешь страдания своих друзей и свои собственные.

Ральф встал, Кристиан последовал его примеру, и оба вышли.

Эрнст остался наедине с Роландом. Они были похожи. Говорить им было особо нечего. Не друзья и не враги. Просто двое из одного теста, которые должны о чем-то договориться.

– Может, сядешь? – спросил Роланд.

– Я лучше постою.

– Сядь, – прошептал Роланд.

 

17

Стокгольм

Анн Маргрет, крашеная блондинка, тонконогая женщина с плоскими ягодицами, злоупотребляла солярием, пережила тяжелый развод, ей было пятьдесят четыре, и она считала Джорджа Клуни сексуальным.

Томми увидел ее около автобусной остановки, где она ждала его, как они заранее договорились. Он повернул в карман для автобусов.

– Здорово, старикашка Томми, – сказала Анн Маргрет прокуренным голосом, манерно растягивая и произнося в нос «и» и «а». Она приехала не из какого-то там выпендрежного района, просто ей нравилось так говорить.

Анн Маргрет любила вино, Майорку и своих детей. Возможно, именно в таком порядке. Она играла в гольф, чтобы встретить кого-то, кто давал бы ей деньги, и зарегистрировалась на всех сайтах знакомств, где публиковала фальшивую фотографию.

– Здорово, Маргоша, – ответил Томми.

Она довольно фыркнула, услышав уменьшительно-ласкательный вариант своего имени из его уст.

– Как прошло? – продолжил он, выезжая на дорогу.

– Хорошо, – хрипло прочирикала Анн Маргрет и достала из сумочки стопку бумаг.

Она взглянула на него так порочно, как смотрела на всех начальников-мужчин, желая им угодить, а он этим пользовался, причем по полной.

Анн Маргрет была его глазами в организации. Через свой компьютер она имела доступ почти ко всем данным. Не начальница, не следователь, а просто связной с бо́льшей погруженностью в полицейский мир, чем она сама думала.

«С Антонией Миллер или с расследованием что-то не так, – говорил он ей. – Проведи анализ ее компьютера, проверь историю поиска, ее успехи в следствии и держи меня в курсе».

И Анн Маргрет сделала все, как ее просили, польщенная тайным доверием. А теперь Томми включил в объекты слежки еще и Майлза Ингмарссона.

Он мельком взглянул на нее.

Эта дама – совершенно чокнутая. И красотой тут не пахло. Лицо закрывали темные очки. Волосы расчесаны, но только спереди – сзади растрепаны после ночного сна. Из-под желтоватых осветленных волос на макушке проглядывал природный темный цвет. От нее пахло дешевыми сладкими духами и слегка перегаром, к чему примешивался тошнотворный запах только что выкуренной сигареты.

Бессистемно листая свои бумаги, Анн Маргрет начала отчитываться.

– Антония Миллер занимается делом Конни Блумберга. Тут доложить нечего. Майлз Ингмарссон, кажется, вообще ничего не делает; что он за чудак?

Она хрипло рассмеялась. Томми натянуто улыбнулся.

Анн Маргрет продолжала докладывать, как обычно на таких неформальных встречах. Она зачитала истории поиска Антонии и Майлза в Интернете и во внутренней полицейской сети, рассказала об их звонках и электронных запросах.

А Томми напоследок всегда говорил примерно следующее: «Анн Маргрет, не могу вдаваться в детали, но вы молодец. Вы делаете очень важную работу. Вы будете вознаграждены, я обещаю. Но все это только между нами. Так мы ведем работу под прикрытием».

И она серьезно кивала, подтверждая свое обещание хранить молчание и заявляя о лояльности.

Манипулировать людьми не так уж и трудно, думал Томми.

Он высадил ее у метро и поехал домой, чувствуя облегчение. Дела обстояли именно так, как он хотел, так, как его устраивало. Миллер занята новым убийством. Ингмарссон вжился в новую роль и не делает ничего. Замечательно.

Приехав домой, Томми, по обыкновению, на некоторое время остался в машине. За окном кухни он видел своих дочерей Ванессу и Эмили. Они стояли рядом друг с другом около раковины, уже большие.

Десять лет назад все было по-другому: они были другими, он – другим, все было другим. Вместе с дочерьми они чистили клетку хомяка, потом Томми играл на синтезаторе мелодию буги-вуги, под которую девочки танцевали. Он боролся с их нежеланием ложиться спать и читал им сказку на ночь, заставлял исчезать монетки, долго вел дискуссии, которые ничем не заканчивались. Когда девочки немного подросли, он взял на себя контроль за их обучением, старался заинтересовать вкусной едой, пытался сделать будни интереснее. Иногда они куда-нибудь уезжали, Моника делала фотоальбомы, летние месяцы длились долго и были наполнены радостью.

Потом все просто-напросто кончилось.

Когда Томми вошел в дом, в прихожей пахло едой. Уставшая Моника сидела на кухне и смотрела в пустоту. Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Дочери готовили. Но на кухне присутствовал еще один человек. Человек, которому не следовало здесь находиться.

– Привет, папа, это Маттиас, – сказала Ванесса и влюбленно улыбнулась, продолжая резать фрукты.

Томми разглядывал парня, сидевшего за его кухонным столом. Немного сутулый, с хвостиком. Парень даже не встал с места.

– Привет, – Томми старался быть дружелюбным.

– Здравствуйте, – сказал Маттиас преувеличенно уверенно. – Так это вы полицейский, дядя?

Он рассмеялся, явно неуважительно. Ванесса не знала, как реагировать. Она тоже было засмеялась, растерянно поглядывая на отца.

– Что это будет? – спросил Томми.

– Мы решили не заморачиваться. Филе трески.

– А после?

– Фруктовый салат, – ответила Ванесса.

Фруктовый салат. Совсем не очень. Еще и вместе с этим говнюком… Томми бросил взгляд на Маттиаса, который сидел, когда остальные стояли. Все вдруг приобрело мрачные тона. Его дочь не должна встречаться с таким парнем. Она не должна готовить фруктовый салат. Его семья, черт возьми, достойна большего.

* * *

Они сели ужинать. Маттиас учился на этнолога. Левак до мозга костей, он имел мнение обо всем и ответы почти на все вопросы.

Маттиас спросил Томми, как, по его мнению, должен действовать полицейский во время демонстраций. Очевидно, он только что побывал на одной из них.

– Полицейский действует согласно предписаниям, – пробормотал Томми, которому совсем не хотелось вступать в дискуссию с этим ублюдочным этнологом.

– То есть, применяя насилие, набрасываться на беззащитных ребят?

– Я не знаю, – буркнул Томми, сдерживая себя.

– Вы не знаете? Вы что, утратили иллюзии? Утративший иллюзии коп? – Маттиас снова рассмеялся.

Томми взглянул на Ванессу и заметил ее смущение. У него защемило сердце.

 

18

Провинция Малага

Два дня за рулем, с юга Германии на юг Испании.

Соня припарковалась во дворе у дома. Она была измучена и вымотана.

Ее встретил Арон. Вместе они подняли Карлоса Фуэнтеса и положили его в мешке на землю. Арон сел на корточки и сквозь прозрачный полиэтилен стал разглядывать Карлоса, лежащего в халате, с кислородной маской на лице и выпученными глазами. Затем расстегнул молнию и приподнял маску. Рот заклеен скотчем. Карлос прерывисто дышал носом, пытаясь что-то сказать. Арон встал.

– Занесем его в дом.

Гектор, возможно находившийся, в другом измерении, был подключен к аппаратам жизнеобеспечения и лежал на кровати в центре комнаты. Сюда пришел и Арон, за ним – Соня, которая привела Карлоса. Скотч с лица уже сняли.

– Послушайте меня, – сказал Фуэнтес.

Арон обернулся. Рука, ударившая Карлоса по лицу, была твердой и быстрой. Тот потерял равновесие, хотел что-то сказать, но получил еще удар от Арона.

– Извините! – закричал Фуэнтес.

Он стоял и дрожал в своем свободно болтавшемся халате. Соня подтолкнула его к кровати Гектора. Карлос отводил от него взгляд.

– Посмотри на него, – потребовал Арон.

Фуэнтес повиновался, бросив беглый взгляд и снова опустив глаза.

– Смотри на него, – настаивал Арон.

Борясь с собой, Карлос поднял голову.

Респиратор мерно втягивал воздух. Фуэнтес тяжело дышал.

– Как вы нашли меня? – прошептал он.

– Сутенеры, – ответила Соня.

Карлос повернулся к ней, недоумевая.

– Труда не составило, – продолжала она.

– Вот такой ты, Карлос, – сказал Арон. – До мозга костей. Извращенец.

Фуэнтес, не мигая, смотрел на них.

– Что вы хотите узнать? – голос был слабым и нерешительным.

– О Ханке.

Карлос откашлялся.

– Они нервничают, – начал он.

– Из-за чего?

– Из-за всего.

– Что они делают?

– Ищут вас, – ответил Карлос.

– Что им известно?

– Не знаю.

– Но ты сказал что-то?

– Нет, ничего интересного. Я и так ничего не знаю.

– Не ври.

Карлос заморгал, соображая в панике, потер глаза.

– Они прячутся.

– Где?

– То тут, то там. Ральф с сыном переезжают с места на место, они редко показываются на публике, никогда вместе.

Карлос прекрасно понимал свое положение.

– Арон, я нужен вам, – с мольбой в голосе прошептал он. – Отправьте меня обратно к Ханке, я подслушаю и доложу вам!

Арон ничего не ответил, взял его под руку и вывел из дома.

Они остановились на заднем дворе, где начинался лес. Шум ветра заглушал шипение респиратора Гектора.

Арон отпустил Карлоса, отошел на шаг назад, достал пистолет из кобуры на поясе и прицелился ему в голову. Ноги не выдержали тушу Карлоса, и он упал на колени, подняв руки и невнятно моля о пощаде, задыхаясь и сплевывая.

– Я знаю больше! – хрипло прокричал Фуэнтес.

Арон немного опустил пистолет и отвел руку в сторону.

Карлос судорожно размышлял. Потом поднялся и попытался сбежать. Но страх в нем был настолько силен, что он нелепо и неуклюже свалился на землю. Арон сделал пару шагов к нему. Карлос сидел, поджав ноги, и, словно Дева Мария, бормотал что-то о своей матери и о том, что жизнь несправедлива.

Не вслушиваясь, Арон направил пистолет испанцу в затылок.

– Постой, постой, постой! – заорал Карлос, подняв руки. Страх вдруг сменился яростью. – Подожди, я сказал! Что ты хочешь узнать, Арон?

Он излучал злобу и смертельный ужас, Арон не мог смотреть на него.

– Тебе нужно много чего узнать… да, Арон? – Теперь его голос стал вкрадчивым, и он зачем-то провел руками по земле. Мозг Карлоса работал на полную. Фуэнтес что-то придумал. – Что было сказано, когда вы ушли из комнаты?! – Он несколько раз повторил одну и ту же фразу.

– Из какой комнаты? – недоумевал Арон.

– Из той комнаты! Когда она уехала. Что было сказано?

– Когда кто уехал, какая комната, Карлос?

– На встрече с Ральфом. Что сказали, после того как она ушла?

– Какая встреча, кто ушел?

– Медсестра! – завопил Карлос.

Арон прищурился и опустил пистолет.

– Карлос, еще одна малейшая неясность, и я прострелю тебе ноги, потом руки, а потом выстрелю в живот, чтобы ты медленно истек кровью.

Фуэнтес тяжело дышал.

– Когда медсестра была в Мюнхене!

– О чем ты?

Пытаясь восстановить дыхание, Карлос судорожно сглатывал.

– Медсестра, пассия Гектора, София, шведка! Она приезжала в Мюнхен, встречалась с Ральфом.

– Когда?

Он искал слова в своем воспаленном сознании.

– Неделю назад, чуть больше.

– Продолжай, – сказал Арон.

Карлос все не мог успокоиться.

– Я не понимаю!

– Что она там делала, медсестра?

Карлос снова провел по земле руками.

– Разговаривала, – ответил он. – Она приехала туда и разговаривала с Ральфом и Роландом Генцем.

– О чем?

– Не знаю – я почти ничего не слышал, сидел в соседней комнате.

– О чем, Карлос?

Фуэнтес яростно чесал руку, на что было больно смотреть.

– Что-то о том, чтобы дать то, что у вас есть, Ханке; что она может помочь им с этим. Что ей нужно время, что когда компания вырастет и станет крупнее, Ханке возьмет ее под контроль. Что-то в таком духе.

Арон слушал. Карлос искал в памяти новые детали, проклиная себя, что не помнит ничего стоящего. Но что-то вдруг всплыло у него в сознании.

– Речь шла о сыне!

– Каком сыне?

– Они говорили о сыне, которого давно искали и нашли.

– Это сказала София?

– Нет, об этом говорили до.

– Кто говорил?

– Один из приближенных Ханке; я слышал, как он с кем-то говорил по телефону.

– Когда?

– Не знаю, за неделю или две до приезда Софии. Не помню.

– Чей сын? Упоминалось ли какое-то имя?

Карлос потряс головой.

– Нет, я не знаю. Но могу выяснить!

Арон смотрел на него пустыми стеклянными глазами. Карлос вытянул вперед обе руки:

– Подожди, Арон! Это не всё…

Он пробормотал несколько слов, стараясь говорить ласково. Но ему нечего было рассказать. Вместо этого последовало множество ничего не значащих слов.

Арон направил дуло в голову испанца. Карлос обмочился, закрыл лицо руками и дико заорал, терзаемый животным страхом, вопрошая себя, где же его похоронят.

Два громких выстрела из пистолета. С дерева взметнулась стая птиц. Эхо постепенно угасало над окрестностями.

Расслабленное тело Карлоса лежало у Арона под ногами. Отвращение от содеянного скопилось в слюне. Арон Гейслер сплюнул – не на Карлоса, а рядом, как будто вкус во рту делал это чувство невыносимым. Затем ногой засыпал кровавые пятна у головы Карлоса песком и гравием, достал телефон, сфотографировал труп и пошел обратно к дому.

Соня стояла на веранде.

– Арон?

Он остановился и повернулся к Соне, не глядя на нее.

– Выпусти Пино. И подготовься к переезду.

– Куда мы поедем?

– Во Францию, в дом в Вильфранше, – ответил Арон.

Он вошел в дом. В столовой окинул взглядом стол, все фотографии, весь свой мир. Теперь тот кардинально изменился.

Арон подошел к стене, засомневался, потянул за цепочку, свисавшую с потолка, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Он слышал, как за стеной над столом шипят душевые лейки. Миллионы маленьких серебристых капель кислоты пробивались через крошечные отверстия и создавали неподвижную дымку, медленно опускавшуюся на стол, уничтожая все, что на нем лежало, и оставляя после себя неузнаваемую светло-серую массу.

* * *

В своей спальне Арон вытащил из открытого сейфа старый потрепанный блокнот, полистал его и нашел то, что искал. Указательным пальцем вбил цифры в свой электронный блокнот. Номер направился в Берлин, Франке Тиедеманн, маме Лотара, сына Гектора.

Звук автоответчика запищал у него в ухе.

– Франка, ты знаешь, кто это. Ты можешь позвонить мне или связаться со мной самым удобным для тебя способом. Но мне нужно, чтобы ты ответила как можно скорее.

Он положил трубку.

* * *

Три часа спустя Арон, Соня и Раймунда вместе с Гектором покинули дом в горах и начали свой марафон на южное побережье Франции, к дому в Вильфранше. Они ехали без остановок – Арон нервничал. Нервничал за сохранность Гектора там, сзади. Но еще и боялся. Признаки, которые заметила Раймунда. То, что Гектор подавал признаки мозговой активности, возможно, означало, что он может очнуться. И как Арон будет действовать? Справятся ли они с трудной задачей сделать все как надо при таком неожиданном пробуждении? И каким будет Гектор? Другим?

В обычной ситуации Арон воспринял бы все спокойно, – так он чаще всего добивался успеха. Но это спокойствие найти не получалось. Все сейчас представляло опасность.

Через семнадцать часов они достигли цели. Дом был огромный и шикарный, стоял на холме с видом на мыс Кап-Ферра и Средиземное море.

Они расположились на новом месте.

 

19

Сонора

Кровать, в которой лежал Йенс, была мягкой, простыня – белой, а подушка – слишком большой. Он чувствовал сухость везде – в горле, во рту, в глазах. Кожа и губы горели.

Вдалеке тарахтел трактор, за окном кудахтали куры, в радиоприемнике тараторил мужчина.

Вошла женщина, удивленно уставилась на Йенса и, положив руку на грудь, заговорила на испанском почти так же быстро, как и мужской голос в радиоприемнике. Она что-то рассказывала Йенсу, показывая на потолок, или же она имела в виду небо. Женщина была эмоциональна и много жестикулировала; выражение ее лица все время менялось – то радостное, то удивленное или ошарашенное.

Йенс не понимал ни слова.

– Где я? – прошептал он на английском.

Женщина продолжала балабонить, по-видимому не поняв вопроса. Она налила воды в стакан, не замолкая ни на секунду, и вышла.

Йенс потянулся за стаканом – тело болело – и залпом выпил воду. Ставя стакан обратно на тумбочку, заметил, что кончики пальцев правой руки покрыты краской. Сине-лиловый цвет, чернила… отпечатки пальцев.

Надо торопиться. Он собирался было встать, как вдруг что-то дернуло его за лодыжку, и ногу до колена пронзила боль. Йенс сорвал одеяло. На ноге – наручники, прикрепленные к металлической спинке кровати. Он дернул и попытался выбраться, но наручники держали крепко.

За окном – хруст гравия под колесами автомобиля, квохтанье кур и шум крыльев; автомобиль остановился. Двери открылись и захлопнулись; шаги по гравию; Йенс расслышал, что идут двое. Потом они быстро вбежали по лестнице, открыли входную дверь, и вот он уже слышит резкие шаги около своей комнаты…

Вошли двое мужчин. Один в штатском – костюм, белая рубашка, из-под которой виднелась майка, на шее позолоченный полицейский медальон. За ним следовал коллега в форме.

Мужчина в штатском жестом показал, что мужчина в форме может идти. Оставшийся полицейский взял стул и придвинул его к кровати.

– Вам повезло, – сказал он и уселся на стул. Потом достал из кармана пачку сигарет. – Как самочувствие?

Пленник не ответил. Мужчина вытащил сигарету и жестом предложил Йенсу. Тот отказался.

– Вас нашел один парапланерист, – сказал мужчина и зажег сигарету. Глубокая тройная затяжка, дыма он выдохнул в два раза меньше. – Он связался с людьми из этой деревеньки, они вас и забрали. Вам крепко досталось – тело было обезвожено, а вы сами почти мертвы. Сюда прибыл врач и оказал вам помощь. А теперь вы очнулись. – Две затяжки. – Меня зовут Гильермо Мендоза. – Еще затяжка. – А кто вы?

– Ничего выдающегося.

– Я тоже, но я должен знать.

– Зачем?

– Затем, что я – полицейский.

– Я что-то нарушил?

Мендоза пожал плечами:

– Не знаю.

Йенс разглядывал его. Гильермо Мендоза… В нем было что-то привлекательное – юмор, ум, что-то доброе и мудрое одновременно, что он скрывал под усталым взглядом и облаком дыма.

– Почему я прикован к кровати?

– Откуда вы?

– Из разных мест.

Мендоза почесал подбородок.

– Как давно вы в Мексике?

– Довольно давно.

– Как вы попали в страну?

– Что вам нужно, чтобы расстегнуть наручники и дать мне фору в несколько часов? – спросил Йенс.

Мендоза задумался, потер щеку.

– Я… я не знаю… На самом деле ничего.

– Назовите цену!

Мендоза заметил, что начал курить фильтр, и ногой на полу затушил окурок.

– Не могу, к сожалению.

Он отреагировал на взятку так, как будто Йенс пытался продать ему подержанную машину, которую он покупать не хотел. Затем снова достал пачку сигарет и быстро показал на Йенса.

– Но, возвращаясь к вашему первому вопросу, почему вы прикованы к кровати… – Мендоза вытащил сигарету, зажал ее губами. – Мы взяли ваши отпечатки. – Зажег ее. – Проверили их по базам, но ваших данных нигде не обнаружили. – Две глубокие затяжки друг за другом.

– И?.. – спросил Йенс.

– Откуда-то поступил сигнал тревоги.

– Откуда?

Не сводя глаз с Йенса, Мендоза поднял вверх руку с сигаретой.

– Далеко с севера… Эстоколмо.

 

20

Стокгольм

Стриптизерша Санна готовила спагетти вонголе, жужжала вытяжка, по радио на кухне играл Сонни Роллинз.

Майлз сидел за кухонным столом, листал журнал про лодки и смотрел на нее. Красивая, готовит ему вкусную еду… Ничего лучше в его жизни не случалось.

Теперь Санна жила у него. На время, как она сказала. Началось с дивана, потом она ночевала на матрасе на полу в его спальне. Вчера залезла к нему под одеяло. Вечерами они лежали и болтали в темноте. Иногда вставали и смотрели кино посреди ночи, какую-нибудь комедию – она говорила, что ей нравятся комедии. Они смеялись над одними и теми же вещами. Иногда она танцевала стриптиз для него. Это было замечательно. Настолько замечательно, что Майлз не решался задавать вопросы. Просто будь что будет; он только хотел смотреть на нее и наслаждаться тем, что она его.

Санна что-то напевала у плиты. Старинную песенку из незапамятных времен. Он хотел остановить мгновение, навсегда застыть в нем. Она обернулась, как будто услышала его мысли, и улыбнулась.

Они поели, Санна рассказала о своем детстве в городке Мальмбергет, о своей первой машине «Вольво Амазон». О первом сексе и первой пьянке. О том, что ей до фени были северное сияние, шахты, политика и все то, что заботило бо́льшую часть местных жителей. О том, что она любила веселиться, быть благодарной судьбе и счастливой. Что пыталась быть такой как можно дольше. Она знала, что честно заработанное веселье всегда круче всего.

– Майлз, – вдруг сказала Санна.

– Да? – среагировал он.

Она стала серьезной и осторожной.

– Ты полицейский.

Он не понял, вопрос это или утверждение.

– Ты хороший, – продолжала Санна; в ее взгляде читались искренность, внимание, почти энтузиазм.

– Что такое, Санна?

– Пообещай никогда не причинять мне зла, – тихо произнесла она.

Майлз не понимал, к чему это, но ответил:

– Обещаю.

Потом они сидели так, как будто эти слова никогда между ними не произносились. Ели они молча.

 

21

Стокгольм

Для всех наступили трудные дни. Никому нельзя было долго находиться на улице. По одному они могли совершать короткие прогулки с Лежеком или с Хасани, съездить куда-нибудь на арендованной машине. Но бо́льшую часть времени им приходилось скрываться в доме. Держаться подальше от того, из чего состоят будни, от контактов с близкими; такие желания, как еда вне дома или походы в кино, ограничивались гостиной и едой на вынос вечером у телевизора. Но в этой изолированной жизни было место и кое-чему другому. Своего рода общности, близости.

София и Лежек уехали из города за покупками в очень отдаленный торговый центр, за пригородами, далеко в деревне. Они закупались в пунктах, названий которых она не знала, и никогда не приезжали в одно место два раза. Но места всегда выглядели одинаково. В стороне от шоссе, с большой парковкой.

Лежек вез большую продуктовую тележку, София шла впереди и складывала в нее нужные им товары и ненужные тоже. В магазине тихо играла музыка, она бессознательно ее слушала, выбирала всякую всячину и на время чувствовала себя обычным человеком.

Потом вдруг отдаленный пищащий звук, повторяющийся три раза. Сначала София не отреагировала. Сигнал был едва различим и непонятен. Он продолжал вклиниваться в фоновую музыку.

– София?

Она обернулась, Лежек привлек ее внимание, показывая в тележку, где лежала ее сумочка. Она не сразу поняла, в чем дело; потом опять сигнал, однообразный и монотонный… Телефон! Йенс!

София подбежала к тележке: сигнал исходил из недр ее сумочки. Она достала ее, запустила руку внутрь, ища на ощупь. Слишком много вещей. София заглянула в сумочку: там что-то светилось.

Экран телефона погас в тот момент, когда она ответила:

– Алло!

В трубке – полная тишина.

Нет, нет, неет…

Лежек вопрошающе смотрел на нее. София покачала головой, как будто хотела сказать, что ему не о чем беспокоиться, и посмотрела на трубку. Заряда батареи оставалось мало.

Прошло полминуты, и они продолжили тур по магазину, София понятия не имела, что она кладет в тележку.

Десять минут спустя снова раздался звонок. Она ответила в ту же секунду.

– Алло!

– В среду, Швеция. Меня задержали. Передадут полиции. Поеду из Мехико, вероятно, через США, но я не уверен. Они по-прежнему не установили мою личность. Меня нельзя передать… Они соотнесли мои отпечатки из «Трастена»…

Разговор прервался. Говорил он шепотом, нервничал.

Ее сердце сильно забилось, она почувствовала дуновение счастья.

* * *

Снег заглушал запахи и звуки. Повсюду лежало большое белое покрывало и дремало, как большая ласковая собака.

Лежек в вечерней тьме шел вдоль Норра Мэларстранд и вдыхал свежий воздух. В ушах телефонные наушники, руки в карманах куртки. Сигнал прозвучал три раза, прежде чем на том конце провода ответил Арон.

– Да?

– Йенс Валь направляется в Швецию из Мехико, под полицейским конвоем, – сказал Лежек.

– Йенс Валь? – удивленно переспросил Арон.

– Он просит помощи.

– Когда?

– Через два дня.

– В чем проблема?

– Он там под арестом. Его отпечатки из «Трастена» дали совпадение, когда полиция прогоняла их по базам.

– А теперь его депортируют в Швецию?

– Да.

– И будут допрашивать по делу «Трастена»?

– С высокой вероятностью.

– Этого нельзя допустить.

– Нет. Естественно, нет.

– То есть ты уже все придумал? – спросил Арон.

– Да.

– Расскажи.

– Где-нибудь между аэропортом и городом.

– Почему?

– Открытое пространство, быстрый выход.

– О’кей. Планируй операцию вместе с Софией и Хасани. Два автомобиля. Когда будете готовы, я хочу, чтобы ты поехал с Софией. Хасани повезет Йенса.

– Какое это имеет значение? – спросил Лежек.

– Просто делай как я говорю.

Что-то назревало.

– Арон?

– После операции вы уедете из дома.

– Расскажи.

– Потом. Я тебе позвоню.

– А потом что?

– Тогда узнаешь, кто должен остаться, а кто уедет.

 

22

Стокгольм

Мужчине, стоявшему перед ней, было около тридцати, североафриканец, занимался проституцией. По его щекам катились тяжелые, полные отчаяния и горя слезы.

Он шмыгал носом между предложениями, когда рассказывал, как он ударил Конни Блумберг в спину старым тупым ножом, который нашел в ящике комода.

Очевидно, мотивом стала ревность – во всяком случае, такова была догадка Антонии, когда она слушала его признание. Но рассказ он вел бессвязно и растерянно. Возможно, четкого мотива и не было, а просто имел место внезапный порыв однажды вечером с обилием наркотиков и разгульного секса.

Мужчина плакал – и снова просил прощения. Антония терпеливо ждала окончания его рассказа. Казалось, он думал, что если будет говорить, объяснять и винить себя достаточно долго, то убийство Конни Блумберг станет менее предосудительным.

Антония слышала сотни таких монологов и никогда не понимала, говорили преступники с ней, со своими жертвами или лишь с собственной совестью. Да это и не имело значения. Чаще всего это было просто непонятно, занимало много времени и утомляло.

Антония вызвала по телефону двух коллег в форме, которые забрали мужчину и увели в камеру.

Она стояла в дверях комнаты допросов и наблюдала, как раскаивающийся убийца и полицейские удалялись по коридору.

Она прислонила голову к дверному косяку. Черт…

Ей бы порадоваться. Мечта каждого полицейского – чистое признание преступника. Дело закрыто. Но она чувствовала, что ее надули… опять. Так же, как когда Томми забрал у нее расследование «Трастена». В расследовании убийства Конни Блумберг начала появляться какая-то ниточка…

Антония вернулась в свой офис, ссутулившись, села на стул, собрала все относящиеся к делу материалы и подготовила письмо прокурору. Что-то заметила краем глаза. В дверях стоял Майлз Ингмарссон с чашкой кофе в руке.

– Легко прошло, – сказал он.

– Да…

От Майлза последовало сдержанное «поздравляю».

Поднятые брови Антонии, дежурная улыбка на губах.

– Спасибо, – ответила она.

Майлз собрался уходить. Ей хотелось ответить на его попытку быть дружелюбным.

– Как у тебя дела, Майлз?

Он остановился.

– Хорошо.

Он казался веселым, улыбка шире, чем обычно; нога водит носком по полу.

– Да-да, – пробормотал Ингмарссон и вышел.

Антония пыталась разобраться в деле.

Закончив работу, она нерешительно положила папку с делом Конни Блумберг в закрытые дела с не покидающим ее, грызущим, мучительно жгучим чувством, что оно не завершено. Смерть Конни, признание мужчины, связь с Зивковичем, чертова власть Томми… и теперь Ингмарссон. Не презрительно ли он сейчас улыбался? Смеялся над ней? Или над ней смеется сам Бог? Все это какая-то гребаная шутка? Неужели у нее будут отбирать все каждый раз, когда она будет на миллиметр от прорыва? И она будет вечно страдать в темнице незнания?

Антония Миллер облокотилась на спинку стула. Уровень стресса был высок; злоба, словно насекомое, жалила нервы. Она потерла ключицу – и мысль приняла форму.

Антония достала из ящика записную книжку и пролистала несколько страниц до места, где собраны все номера и имена, сфотографированные ею из телефонной книги Хокана Зивковича. Она узнала большинство. Половина мелких гангстеров Стокгольма.

Женщина выдернула лист А4 из принтера и приступила к созданию выдуманной истории, которую она писала ручкой с помощью хорошего воображения и пары имен из телефонной книги.

История вертелась вокруг наркотиков, шлюх и убийств, вокруг того, что имя Зивковича всплывало везде, где она спрашивала о Блумберг, что он был главным подозреваемым в ряде мелких преступлений, которые в сумме превратились в серьезные и ужасные и вели к многолетнему пребыванию в тюрьме… Что-то в таком духе.

Антония перечитала свое произведение, и когда ее все устроило, позвонила Зивковичу. Тот ответил, и она поделилась с ним фальшивой историей. Он все категорически отрицал, честно и искренне. Теперь она поняла, каков он.

Антония предложила встретиться. Хокан тяжело дышал в трубку.

– Пожалуйста, – умолял он.

Ей ни капли не было стыдно.

* * *

Зивкович был бледен. Он сидел на офисном стуле, из-под рукавов рубашки выпирали мышцы рук, прямо за ним висел Сидящий Бык.

– Чертова ты стерва, – сказал он, ковыряя зубочисткой далеко в задних зубах.

– Выдай мне все, что знаешь, и я оставлю тебя в покое. Будешь препираться, – стану сажать тебя за все делишки подряд, по одному.

У него в глазах сверкнуло презрение.

– Что тебе нужно? – буркнул он.

Спасибо…

– Ты кое-что знаешь. Речь об Андерсе Аске и Леффе Рюдбеке, вот это мне и нужно.

Казалось, его взгляд приклеился к ней, как будто он увидел то, что раньше не замечал. Затем Зивкович рассмеялся.

– Блин, женщина… Да ты вся светишься от любопытства.

Антония была не готова к такой перемене. Он снова засмеялся, почти с облегчением.

– Ведь так?

Ей не хотелось терять лицо. Она кивнула, искренне выражая согласие.

– И ты думаешь, что можешь запросто приехать сюда и угрожать мне только ради того, чтобы получить желаемое?

Она промолчала.

Зивкович излучал контролируемую агрессию, которая делала его опасным и пугала Антонию.

Он понизил голос.

– Давай изменим правила. Вместо того чтобы угрожать мне, ты дашь мне то, что я хочу.

– Что ты хочешь?

– Мне нужно разрешение, – хрипло ответил он, держа зубочистку в уголке рта.

– Что-что?

– Разрешение. Я хочу иметь возможность делать незаконные вещи и не нести за это наказание.

– О чем ты?

– Ты что, глухая?

Внезапно он превратился в подростка, а она – в маму.

– Но Хокан, ты же понимаешь, что не существует никакого «разрешения»?

– А теперь вот существует!

Он был несговорчив.

– И защита, – продолжал Зивкович.

Антония уцепилась за эти слова.

– Защиту я могу тебе дать, но разрешение – нет.

– Называй это, как хочешь, но мне понадобятся деньги, чтобы уехать. Много денег. Когда я заполучу их, мне потребуется защита. Помоги мне и отойди в сторону.

Если она правильно понимала его, то он просил о серьезных, невыполнимых вещах.

– Я полицейский, – сказала Антония, пытаясь придать словам важность.

Хокан фыркнул, на что имел полное право. Он уже раскусил ее. Он знал, что она готова дорого заплатить.

– Может, у тебя и вправду ничего нет.

Теперь он смеялся от души, выкинув зубочистку в ведро под столом.

– Ты же была так уверена в этом, когда позвонила?

– Расскажи, – попросила Антония.

– Если дашь мне то, что мне надо.

– Если ты дашь мне то, что мне надо, – возразила она.

Хокан Зивкович потер подбородок большим пальцем и выпятил нижнюю челюсть.

– Само по себе это не играет роли, – промычал он.

– Что?

– Аск и Рюдбек, говоришь?

Антония кивнула.

– Совершенно шизоидная история, – тихо сказал он, держа палец на подбородке.

У нее внутри мелькнула надежда.

– Обещай, что поможешь мне.

Обещаю… Это слово все еще в ходу? Обещать?

– Обещаю, – она нервно вздохнула.

Он задумался.

– На одного бизнесмена оказывали давление. Он связался со мной и Леффе Рюдбеком, чтобы мы ему помогли. После многочисленных вылазок мы вычислили шантажистов. Гектор Гусман и Арон Гейслер.

На Антонию нахлынула тихая радость.

– А Андерс Аск? – спросила она.

– Он сообщил нам имена.

Это воспринималось просто как счастливая случайность.

Зивкович продолжал:

– Так что мы с Леффе свалили домой, чтобы все распланировать, потом через несколько дней ломанулись туда, домой к Гектору Гусману. Он жил в Старом городе, рядом с площадью Брэнда Томтен. Мы помахали пистолетами, чтобы они перестали прессовать нашего клиента, обычно этого хватает. – Он понизил голос: – Но они были другого калибра, Гусман с Гейслером.

Хокан смотрел прямо перед собой.

– Я довольно быстро понял, что мы постучали не в ту дверь и шансов у нас нет.

– Что случилось?

– Нас сделали. Гектор Гусман заставил меня смотреть, как Арон Гейслер стреляет Леффе в сердце. Без сомнений, хладнокровно. Бум! Леффе умер у меня на глазах.

На лице Антонии появилось удивленное выражение.

– Он был так чертовски напуган, перед тем как умереть, Леффе… Клевый парень.

– А потом? – Она старалась сохранять спокойствие.

– Они отпустили меня. Я ушел.

Антония вглядывалась в эти глаза, Зивкович – тот еще тип. В одну секунду проявившийся в полную силу буквальный диагноз, что-то импульсивное и нервное, превращался в самоконтроль и рассудительность.

– Почему они оставили тебя в живых?

Хокан парил в мире мыслей.

– Думаю, чтобы рассказал, кто они такие. На что они способны… – Он провел указательным пальцем под носом. – Я вот только жду, что они проявятся и найдут меня.

Этажом выше заработал пылесос. Шум стер тишину, дал Антонии возможность осмыслить услышанное.

Она получила ответ. Гектор убил того же Лейфа Рюдбека, распиленное тело которого она нашла в «Трастене».

– Что-нибудь еще?

Хокан удивленно уставился на нее.

– Чего?

– Есть ли у вас еще информация для меня?

Злорадная ухмылка.

– Ты шутишь?

– Нет, – холодно ответила она.

– Забудь.

– Почему это?

Что-то вспыхнуло в нем.

– Теперь ты будешь помогать мне, мы же решили, ты обещала!

Антония услышала панику в его голосе.

– Да, с защитой. Я помогу вам с защитой, если потребуется, но ни с чем больше.

Разочарование у Зивковича быстро переросло в злобу. Этого мужчину предавали в жизни. Теперь сработал импульс. Зивкович стремительно достал пистолет – должно быть, тот был прикреплен под столом, – и теперь дуло смотрело прямо ей в лоб.

Антония отвернулась, инстинктивно подняв руки.

– Я полицейский, – крикнула она изо всех сил. – Уберите пистолет!

На мгновение женщина заметила, что Хокан сомневается, словно угроза оружием была приступом, который он не смог проконтролировать. Но Зивкович продолжал держать пистолет в правой руке, немного опустив его вниз. Нажми он на спусковой крючок, она все равно погибла бы, но дуло, направленное в грудь вместо лица, странным образом делало ситуацию менее угрожающей.

– Уберите пистолет, Хокан, – снова рискнула Антония, но тщетно. Он переступил черту, прошел точку невозврата. И Зивкович сам это понимал, что еще больше усугубляло ситуацию.

– Теперь поехали, – приказал он и махнул пистолетом.

Антония не сразу поняла, чего он хочет.

– Что?

– Нам пора сваливать! – Он говорил сбивчиво.

– Сейчас?

– Да!

– Нет, никуда мы не поедем, – сказала Антония. Она по-настоящему испугалась.

Хокан не реагировал, глаза его были словно стеклянные, нервозность зашкаливала. Наконец он встал, полный решимости сделать задуманное.

– Но подождите… – взмолилась она.

– Мы должны сделать так, как задумали! – закричал Хокан.

Изо рта брызгала слюна. Стараясь не смотреть на него, Антония растерянно поднялась.

* * *

Они сидели у нее в машине, которая направлялась от Лунтмакаргатан к Свеавэген; Антония – за рулем, Хокан – с пистолетом, направленным на нее. Левой рукой он закидывался старыми запасами рогипнола, «руфия», как его называли в народе; старый добрый наркотик мелких преступников делал Хокана бесстрашным и склонным к насилию, когда нужно. Он запил таблетки энергетическим напитком и разъяснил план. Тот был прост. Хокан должен посетить три адреса: банк в городе, табачный киоск, где ставили на лошадей, и, наконец, обменный пункт в порту Вэртахамнен у финских паромов. Там он исчезнет. Антония будет вести машину, ждать его снаружи и слушать полицейское радио, а в случае необходимости постарается вывести коллег на ложный след. После каждого ограбления она будет узнавать чуть больше из того, что он хотел ей рассказать. Потом, когда он почувствует, что дело закончено, они расстанутся. Это и был его план. Ее же план заключался в том, чтобы сбежать при первом удобном случае. Лучше после первого ограбления. Или, может, второго.

– О’кей, выкладывай, Хокан.

Он допил энергетик и начал:

– Три месяца назад я получил работу посерьезнее. Одна выпендрежная баба, которая находилась в процессе развода, хотела доказательств измены мужа, чтобы договориться о компенсации. Я охотился за этим мужем по городу, делал видеозаписи – безуспешно.

Хокан убедился, что пистолет полностью заряжен.

– Я понял, что нужно слегка раскрутить это дело. Так что я связался с мужиком, который шарит в слежке, и попросил о помощи.

Антония чувствовала, что он вот-вот расколется.

– Как его звали?

– Гарри. Мы разговаривали по телефону, я заказал микрофоны и помощь с установкой.

Хокан грыз ноготь большого пальца.

– Ну, мы с Гарри пробрались в дом к богачу и установили пару микрофонов. Когда мы закончили работу, я позвал Гарри прошвырнуться по округе.

Зивкович выплюнул кусок ногтя.

– Стакан за стаканом – и мы стали лучшими друзьями. Болтали о прошлых работах, слухах в бизнесе, забавных историях… Гарри напился и завел шарманку о «Трастене» и всем остальном. Он, конечно, не знал, что я встречался с Гусманом. Но он трепался об одной работе, связанной с этим делом. Я был бухой, точно не помню, что он сказал, но он назвал имя.

– Какое?

– Имя, которое печатали в газете.

– Да?

Зивкович улыбнулся.

– Нет. Скажу, когда выйду.

Он показал, чтобы она припарковалась вторым рядом около банка, и сунул пистолет за пояс.

– Никакого насилия, – сказала Антония.

– Жди здесь.

– Имя сейчас, – настаивала она.

– Нет, я сказал. Когда вернусь.

– Иди на фиг, Хокан, имя, сейчас. Должно быть так: ты даешь мне информацию до того, как войдешь, иначе я уеду.

Зивкович колебался, хлопая глазами.

– Твою мать, только попробуй свалить! – Снова вернулся его внутренний подросток.

– Я останусь. Если узнаю имя.

Сейчас он снова искал правду, взгляд пронзал ее. Боже, какие у этого мужчины проблемы с доверием…

Зивкович промолчал, открыл дверь автомобиля и вышел.

– Хокан!

Он обернулся, положил ладонь на крышу машины и, опустив голову к окну, нерешительно сказал:

– Ларс Винге.

– Полицейский?

– Ага.

Зивкович пошел прочь.

– Хокан, подожди! Что он сказал, что сказал Гарри о Ларсе Винге?

Хокан надел балаклаву так, чтобы она походила на шапку.

– Продолжение следует, дамочка.

И направился к банку.

– Как мне найти Гарри?

Хокан не ответил, а хладнокровно и уверенно направился к входу. Антония видела, как он опустил руку между животом и брюками, повернулся, спиной оттолкнул тяжелую стеклянную дверь и вошел внутрь. «Неужели он мне улыбается?»

Антонию одолевал страх. Ей лишь хотелось уехать отсюда, позвонить коллегам.

Затем из банка послышались выстрелы, три подряд из одного оружия. Она услышала крики, началась полная неразбериха.

В банке она видела спины людей, севших на пол. Заложники.

Нет…

Через несколько минут раздались сирены приближающихся полицейских машин. Антония посмотрела, не выходит ли Зивкович, но ничего не увидела. Она завела машину и, сделав разворот на сто восемьдесят градусов, подъехала на другую сторону. Там остановилась, и тут подъехали две машины с включенными звуковыми и световыми сигналами. Они перекрыли дорогу в обоих направлениях, остановив движение перед банком. С разных сторон подъезжали другие коповские машины – все хотели присутствовать.

Очутившись в эпицентре событий, Антония показала удостоверение девушке в форме, расчищавшей улицу перед банком от долбаных гражданских, прихватила бинокль в одной из полицейских машин, встала за ней в безопасное место и, опершись на крышу и увеличив масштаб изображения, стала смотреть на Хокана в балаклаве, как тот бродил по банку, кричал и выдвигал требования, которые никто не слышал. Заложники, согнувшись, сидели на полу.

Прибыла оперативная группа. Им чертовски хотелось пострелять. Они нашли укрытия и целились оттуда в сторону банка из автоматов. Зивкович был вынужден открыть дверь, чтобы выкрикнуть свои странные требования о вертолете и эскорте в какую-то неведомую далекую страну. Копы просекли ситуацию и прострелили ему ляжки, зад и нижнюю часть позвоночника; Зивкович завертелся, у него отнялись ноги, и он упал навзничь, крича и на руках заползая обратно в банк. Антония следила за ним в бинокль; она видела кровавые следы, которые Хокан оставлял за собой, как он отчаянно двигался вперед.

Затем она переключила внимание на испуганные лица сидящих внутри людей. Потом снова на Зивковича. Он перестал ползти и просто лежал на полу, как раненый тюлень, сорвав балаклаву с головы. Антония заметила у него на лице безутешную гримасу. По-видимому, он смотрел на кассиршу. На ней было платье василькового цвета. Она сильно обмочилась. Хокан Зивкович что-то сказал ей, засунул дуло пистолета в рот и спустил курок. Стена за ним стала красной. Звук выстрела долетел до Антонии через полсекунды. Кассиршу вырвало.

* * *

Антония позвонила Ульфу. Он был свободен, занимался стиркой, у него сегодня вечерняя смена. Они встретились в прачечной; когда Антония вошла, он гладил свои футболки. Действо развернулось на сушильной машине. Оно длилось сто двадцать секунд. Они переводили дух в объятиях друг друга: она – сидя, он – стоя. Антония хотела задержаться в его руках, просто побыть так некоторое время. Но такой договоренности у них не было. Ульф отступил.

* * *

Майлзу повезло, что он смог найти полицейскую машину. Большинство отправили на драму с заложниками на Свеавэген. Впереди Толстый и Тонкий. Ингмарссон не знал их имен, но его это и не заботило. Два копа в форме: один крупный с двойным подбородком, другой маленький и щуплый.

Ингмарссон сидел на заднем сиденье и снова просматривал бумаги. Личность мужчины, которого он должен забрать в аэропорту Арланда, не установлена. Отпечатки пальцев, пробитые мексиканцами по базе, совпали с данными в Интерполе, затем были перенаправлены в Европол, затем автоматическая ссылка на подпись – в данном случае к номеру дела Майлза, связанному с расследованием «Трастена», и оттуда прямо на электронный адрес Майлза Ингмарссона, так как он значился как следователь.

Мужчина мог быть кем угодно – гостем, который ел в ресторане «Трастен» сто лет назад, официантом…

В камере предварительного заключения в аэропорту было мрачно. В тюрьмах всегда так, какими бы они ни были. Дежурила девушка в темно-синих брюках и светло-голубой рубашке. Она была немногословна – показала обилие документов, лежащих на столе, и оставила Майлза. Он подписал все одним махом.

Девушка вернулась с крепким загорелым сорокалетним или около того блондином в наручниках.

– Спасибо, – произнес Майлз, подхватив его под руку у плеча, и вывел мужчину из камеры.

Пока они шли к полицейской машине, над их головами шумел самолет.

– Майлз Ингмарссон, сержант полиции, – пытался перекричать шум Майлз.

Мужчина не ответил.

Парни в форме сидели в машине и ели мороженое в разгар зимы.

– Тогда поехали! – сказал Толстый.

Они протиснулись через автомобили такси и направились к шоссе. По радио играл тяжелый рок. На шоссе Толстый прибавил звук.

– Убавь, – буркнул Майлз.

Толстый перевел взгляд с дороги на зеркало заднего вида.

– Что?

– Убавь звук! – повторил Ингмарссон.

Толстый убавил.

– Я просто не услышал, что вы сказали.

– Вы?

– Ну, то есть ты.

Дальше события развивались стремительно. Громкий крик Тонкого, короткое ругательство Толстого и сильный рывок, когда их машина резко затормозила. Майлза швырнуло вперед, он повис на ремне безопасности, пытаясь разглядеть через переднее стекло, что случилось. Майлз смог увидеть, что они влетели на участок ремонта дороги, выгороженный из левой полосы прямо посреди шоссе. Несколько желтых конусов, ограничительные ленты – все выглядело непрофессионально. Правую полосу перегораживал микроавтобус.

Столкновение было неизбежно. Полицейская машина врезалась в микроавтобус, немного протащив его вперед. Стекло разбилось и разлетелось по сторонам, металл покорежился. Кто-то закричал. Приборная панель выгнулась и с грохотом треснула. Запах гари, что-то едкое, похожее на кислоту… Микроавтобус отскочил от полицейской машины и перевернулся. Скорость упала. Через сетку треснувшего стекла Майлз нечетко видел мир снаружи. Они скользили вперед по шоссе, к правой обочине. У него на мгновение появилась надежда, что все будет хорошо, что они справятся. Но что-то стремительно неслось сзади. Дьявольский звук, длинный гудок вместе с пронзительным визгом шин, резко тормозивших на большой скорости. Майлз напрягся. Потом было столкновение. Словно взрыв… оглушительный… и в ту же секунду – огромная сила, прокладывающая путь сквозь машину. Всех пассажиров бросило вперед… Майлз на секунду стал невесомым, а потом стремительно полетел…

Водитель второй машины, пробив их заднее стекло, какой-то частью тела ударил Майлза в затылок и приземлился на приборную панель между полицейскими.

Полицейский автомобиль выскочил на обочину и в конце концов остановился на склоне носом вниз. Потом наступила полная тишина.

Тикающий звук, возможно, от поворотников или от тепла разогретого двигателя, ветер мирно дул в разбитые окна покореженной машины, Толстый и Тонкий, стонущие от боли. И больше ничего… почти покой.

Ингмарссон висел на ремне, наклонившись вперед. Краем глаза он видел, что к машине идут двое мужчин. Они были вооружены. Он был без оружия. Майлз хотел предупредить полицейских впереди, но не мог выговорить ни слова, не мог дышать. Что-то мешало доступу воздуха. Майлз стукнул Тонкого по плечу. Тот сидел, уронив голову и не реагируя. Мужчины приближались к машине каждый со своей стороны.

Загорелый парень рядом с Майлзом высвободился из ремня, взглянул на него.

– Ты в норме? – спросил он.

Майлз догадался, что, наверное, у него синее лицо.

– Что с тобой?

Майлз поднял подбородок, показал на шею. Воздух кончился. Он закрыл глаза, задыхаясь. Так выглядит приближение смерти. Звуки стали приглушенными, мир – темным. Ингмарссон не хотел уходить. Он начал дергаться, тело требовало кислорода, дрожь перешла в сотрясения. В какой-то момент Майлз потерял сознание.

* * *

Майлз открыл глаза. Он лежал около машины, кашляя и хватая ртом воздух. Загорелый парень сидел на нем верхом.

– Отлично! Думал, ты умрешь там, – белозубо улыбнулся он и похлопал Майлза по плечу. – Приму это в качестве вознаграждения.

Он звякнул ключами от наручников Ингмарссона, встал и быстро ушел.

Майлз повернул голову и взглядом проводил его и двух других мужчин, быстро удалявшихся от полицейской машины. Он глубоко и медленно дышал, потом перевернулся на спину, посмотрел на небо, увидел густые белые облака на голубом небосклоне и осознал, что жизнь кончена. Что он не хочет, чтобы так было, что он ничего не успел. Он же только что встретил Санну…

* * *

Согласно расчетам, полицейская машина должна была успеть затормозить. Но этого не случилось.

Сидя в автомобиле, София видела через заднее стекло произошедшую аварию: как полицейская машина врезалась в фургон, и в тот же момент в них въехали сзади.

Времени прошло больше, чем рассчитывали. Но, по крайней мере, они приехали. Лежек, Хасани и Йенс. Вся компания.

Лежек поспешил к ее машине, Хасани с Йенсом запрыгнули в арендованную машину рядом. Софии удалось мельком увидеть его, их взгляды встретились, он улыбнулся. Она хотела дотянуться до него.

Потом они уехали.

София не торопясь въехала в Стокгольм. Лежек включил радио. Драма с заложниками на Свеавэген парализовала полгорода.

– Нам повезло, – сказал он.

Они подъезжали к дому на Норр Мэларстранд, когда у Лежека зазвонил телефон. Он выслушал и немногословно ответил. Избегал ее… София стала догадываться…

Разговор закончился.

– Кто это? – спросила она.

Он молча покусывал кожу вокруг ногтя; не похоже на него.

– Лежек? – Она пыталась говорить спокойно.

Тут он повернулся к ней, и от его выражения лица у нее кровь застыла в жилах. Разочарование, отвращение, что-то непроницаемое…

– Что такое? – выдавила София.

Он показал перед собой на пустое место для парковки в «кармане» у ворот. Она припарковалась там, выключила двигатель.

Лежек сидел, протянув к ней руку.

– Отдай мне ключи от машины.

– Зачем?

– Просто отдай мне ключи, София.

Она вытащила ключ из зажигания и отдала его Лежеку.

– Выходи из машины, – сказал он.

– Лежек, я не понимаю…

Но она все понимала. Дело было в ней. Они что-то знали.

– Просто делай, что я говорю.

София пристально смотрела на него.

– Нет, не буду. Кто звонил, Лежек? С кем ты только что разговаривал по телефону?

Она попыталась подыграть, чтобы прояснить, что происходит. Что им было известно?

Но Лежек молчал. Он совершенно машинально достал пистолет и положил на колени. Затем произнес – медленно, угрожающе, со сдерживаемой агрессией:

– Выйди из машины. Немедленно.

Он поднял пистолет на сантиметр, дуло было направлено на нее.

– Что ты делаешь? – прошептала она.

Казалось, его ничем не пробьешь.

София открыла дверь, выбралась наружу, перешла дорогу и направилась ко входу.

Введя код на двери, она обернулась и увидела, как Лежек уезжает.

Лифт медленно полз наверх, слишком медленно.

София вошла в квартиру.

– Эй?

Тишина. Она быстро прошла в комнату к Альберту. Тот сидел на кровати – на голове большие наушники – и рисовал что-то в блокноте. Увидев ее, снял их.

– Привет, – сказал он.

– Где все? – спросила София.

Он ответил, почти не раздумывая:

– Лежек и Хасани с тобой. Ангела с мальчиками вышла куда-то. Где вы были?

– Где Ангела с мальчиками?

– На улице, я не знаю.

– Когда она ушла?

– Ну, минут пятнадцать назад. Кто-то позвонил, потом она забрала мальчиков и ушла.

– Куда?

– Не знаю, – раздраженно ответил он.

– Кто звонил?

– Я не знаю. Что случилось, мама?

София повернулась и пошла.

В прихожей достала одну из своих трубок и набрала Хасани. Сигнал не проходит. Позвонила Лежеку – телефон тоже не работает.

Йенс? София откопала в сумочке вторую трубку – мобильный, номер которого знал только Йенс, – проверила, включен ли он, работает ли звук, заряжена ли батарея. Потом положила его обратно в сумку.

На кухне она взяла стакан с полки над раковиной и открыла воду, дождалась, пока та не станет невыносимо ледяной. София хотела собраться с мыслями. Пыталась представить, что произошло; если они что-то знали, то что?

Из крана хлестала вода. Звук стал вдруг слишком громким, как во сне. И где-то за ним, в отдалении, – какой-то другой, более громкий. Она выключила воду.

Что-то щелкнуло. Кто-то закрыл входную дверь?

– Эй! – крикнула София. Прислушалась. – Эй, – снова крикнула она, на этот раз гораздо тише, как будто громкость собственного голоса пугала ее.

И вышла в коридор.

Там стоял мужчина. Прямо в прихожей. Маленького роста, в черной одежде, с бритым черепом. Руки в карманах куртки, голова наклонена вперед; косые глаза, пристально смотрящие прямо на нее.

От страха у нее свело живот. Она побежала в комнату к Альберту. Мужчина поймал ее сзади, схватил за волосы и швырнул на пол.

– Альберт! – закричала она, хотя знала, что с парализованными ногами он ничего не мог сделать, лишь сидеть на кровати.

– Мама! – крикнул в ответ сын.

София оказалась на спине. Мужчина сидел на ней верхом. Теперь она четко видела его косые глаза, несимметрично расположенные на бледном лице.

Он действовал эффективно, нейтрализуя Софию грубой силой. Что-то у него в руке… сложенный платок. Он запихал его ей в рот. София пыталась кричать. Мужчина крепко зажал ей нос. Дыхательный рефлекс включил горло. Она вдохнула воздух через платок – резкий, едкий, химический – и тут же отключилась. Лишь успела увидеть, как мужчина вытряхнул мешок из темной ткани, надел ей на голову и завязал вокруг шеи.

И все погрузилось в темноту.

 

23

Стокгольм

Беспризорная собака, бегавшая среди мертвых и похороненных, нервно обнюхивала землю.

Антония стояла на кладбище Вэстберга и смотрела на камень, под которым лежали Ларс Винге и его родители.

Почему она там стояла? Хотела что-то понять? Услышать что-то: намек, голоса с того света? Ничего похожего не проявилось. Только лишь событие утра, которое никак не выходило из головы. Хаос около банка на Свеавэген. Выстрелы, разорвавшаяся голова Хокана Зивковича, кровь на стене…

Антония вздохнула.

Одинокая собака потерянно кружила перед ней.

Не для этого ли она стояла тут, среди мертвецов, чтобы смириться?

Нет…

Она хотела знать. Как и в любой другой день.

Антония пошла назад, села в машину и дала задний ход. Собака пометила могилу Ларса Винге и продолжила свое бесцельное кружение.

Антония поехала обратно в участок, села за стол и просмотрела дело о смерти.

Винге выстрелил себе в голову из украденного оружия дома в Сёдере, после того как убил своего шефа Гуниллу Страндберг. Масса убедительных заключений технических специалистов и судмедэкспертов. Самоубийство: ни больше ни меньше.

Но дело было темным. Она с первого прочтения заметила это. Здесь должно быть больше информации – данные официальных органов, бюрократическая чушь, ссылки и куча других никому не интересных деталей… Но не в этом случае, не в деле Ларса Винге.

Антония откинулась на спинку кресла.

Где вся информация о банкротствах, близких, имуществе покойного, долгах? Даже элементарщины нет – например, где архивированы его дела, куда делись вещи… Кроме того, здесь должен быть полицейский дневник Ларса, его служебные данные. Ничего похожего. Просто небрежность? Или умысел?

Антония углубилась в дебри поисковой системы – и нашла восемь компаний и людей, которые всерьез занимались имуществом покойных в Стокгольме. Она звонила им всем, представлялась и называла имя Винге и его личный номер, говоря одно и то же:

– Дело срочное.

Они парировали одинаково:

– Что мне за это будет?

– Ни шиша, – отвечала Антония.

* * *

К локтевому изгибу Майлза прикрепили капельницу. Он лежал и смотрел вверх на бездушный белый потолок.

Вошел седой врач. Белый халат, голубые штаны, белые сандалии. Он зачитал из журнала:

– У вас перелом трех ребрер, сотрясение мозга и некоторое количество наружных ран и синяков.

Затем он задал стандартные вопросы. Как вы себя чувствуете, провалы в памяти, тревога…

Майлз ответил: нормально, нет, нет. В таком порядке.

– Я выпишу вам болеутоляющее, подавляющие тревогу анксиолитик и снотворное, на случай если появятся проблемы со сном.

– Но я не испытываю тревогу, – сказал Майлз.

– Это Швеция, здесь все ее испытывают, – промычал врач и протянул банку с разными таблетками. – Вот, пока не доберетесь до аптеки, – добавил он.

* * *

Когда Ингмарссон вернулся в участок, в комнате отдыха пахло горелым кофе. Майлз налил себе. Отвратительный вкус. Он вылил все в раковину.

Вошла Антония Миллер и откопала в шкафу кружку.

– Кофе старый, – сказал он.

– Сварю свежий.

Майлз собрался уходить.

– А что случилось? – спросила она.

Он узнал ее любопытство. Оно присутствовало постоянно, словно проклятая всепобеждающая мука.

– Не знаю. Незаконное освобождение.

Она выглядела усталой. Что-то окаменевшее в ней, глаза блестели.

– Как ты себя чувствуешь? – услышал он свой собственный голос.

– Как себя чувствую? – Она спрашивала так, как будто он в чем-то ее обвинял.

– Да, Антония, как ты себя чувствуешь?

– Нормально. А ты?

– Хорошо, – ответил он.

Она взглянула на раны у него на лице.

– Кто он? – поинтересовалась она.

– Кто?

– Парень из Мексики.

– Понятия не имею.

– Но ведь это важно?

– Нет, необязательно. Может, он просто был гостем в ресторане или работником. Поэтому при отображении его отпечатков прозвучал сигнал.

Антония фыркнула.

– Но ведь было незаконное освобождение? – сказала она.

– Да, но в наше время у людей на уме то одно, то другое. Здесь необязательно есть связь. – Майлз улыбнулся; он был специалистом по отговоркам.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего сверх того, что я только что сказал.

– Ну, а что ты сказал?

– Что необязательно должна быть связь.

Антония находилась на грани нервного срыва и старалась подавить его.

– Как он выглядел? – спросила она.

– Обыкновенно, – ответил Ингмарссон.

– А обыкновенно – это как?

– Как пустое место.

Антония зачерпнула кофе.

– Ларс Винге, – тихо произнесла она.

Он замер.

– Что?

– Ларс Винге, – повторила Антония.

Майлз взглянул на нее с недовольством.

– Издевательство какое-то, брось уже это на хрен, – прошипел он.

– Бросить что?

Он просто повернулся и пошел.

Все это вместе с его неприязненным отношением и ее собственной неспособностью себя контролировать распалило ее. Она направилась за ним.

– Ты бездарность, Ингмарссон. А скоро вообще станешь посмешищем. Ты ведь сам это знаешь, а?

Он остановился.

– Что ты здесь делаешь? – продолжала Антония.

Он раздраженно улыбнулся.

– Работаю.

– Нет, не работаешь. Майлз, ты просто сговорчивый? Поэтому ты здесь? – Она старалась говорить спокойно.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Еще как имеешь. Когда кому-нибудь нужно подчистить дерьмо, они звонят тебе. И ты разгребаешь дерьмо. Тебя посадили сюда, чтобы ты ничего не делал. Я не дура. И как ты замнешь этот инцидент?

– Ты занимайся своими расследованиями, а я буду заниматься своими.

Ингмарссон направился к выходу.

– Своими? Да у тебя только одно, да и то смехотворное, – сказала она.

– Ты невыносимый человек, Антония.

* * *

Упав на стул в своем кабинете, Майлз пожалел о сказанном. Он не хотел быть язвительным и злым.

Ингмарссон перевел взгляд на окно: голубое небо и белые облака, где-то наверху кружат самолеты, а где-то за атмосферой начинается Вселенная, а за Вселенной, очевидно, ничего нет.

Он увидел ее краем глаза – она стояла в дверном проеме.

– Мы защищаем хороших от плохих, – произнесла Антония. – Мы делаем это, потому что имеем убеждения. И в то же самое время защищаем друг друга. Помогаем друг другу и все идем к общей цели. Знаешь почему?

Она знала, что он не ответит.

– Потому что мы полицейские и выбрали такой путь из гребаной кучи других хороших дел.

Антония указала большим пальцем себе за спину.

– Все вот в этом коридоре принесли что-то в жертву. А ты кто, блин, вообще, Майлз Ингмарссон?

Она вошла в его кабинет, поставила на стол чашку свежесваренного кофе и вышла.

Он сидел, уставившись на чашку. Потом взял ее и сделал глоток. Кофе был превосходный.

* * *

Позже вечером Майлз вышел из офиса и гулял по городу в одиночестве. Невыносимая боль в душе и ребрах не утихала. Раны на лице пугали прохожих. Он выкурил три сигареты подряд, не давая воли эмоциям. Он это умел – был в некотором роде приучен поступать так, когда чувства становились слишком сильными.

Санна сидела дома.

Без макияжа, в джинсах и кофте, она выглядела обыкновенно. Ему это нравилось. И не меньше он любил, когда она была одета как проститутка. Санна идеальна в любом виде.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, осторожно дотрагиваясь указательным пальцем до его ссадин на лице.

– Нормально.

Санна пыталась поймать его взгляд.

– Нет, неправда.

Он прилег на кровать, Санна села рядом. Майлз рассказал о спасательной операции и автокатастрофе. Санна перепугалась. Она тихонько потрогала его щеку. Мягкое прикосновение ослабило напряжение где-то внутри, и Майлз вздохнул.

Через четверть часа она стояла перед ним, держа одну руку на своем бедре, и красиво позировала, переодетая в горничную в чулках сеточкой и слишком короткой юбке. Груди были сильно сдавлены, губы – ярче, чем алая коммунистическая звезда. Наконец Санна повернулась и уверенно пошла в прихожую. Там она сорвала с вешалки одно из его бежевых пальто и набросила на плечи.

– Увидимся, – сказала она и исчезла.

Входная дверь с шумом захлопнулась.

Майлз слушал ее шаги на лестнице, пока они не стихли. Затем уставился в потолок. Авария снова напомнила о себе. Чувство удушья, ледяной и острый страх.

Ощущение близости смерти оказалось бесценным. Правда, ужасным во всех смыслах.

Музыка из радио на кухне, грустная и красивая, тоже причиняла боль, прорываясь в то, что Майлз пытался в себе подавить.

Он хотел было подняться с дивана – боль в ребрах проявилась немедленно. Еще попытка. Вскрикнув, Майлз встал, вышел на кухню и выключил чертово радио. Затем наклонился над раковиной и посмотрел вниз на ее дно, неприятно серебристое. Он тяжело и с трудом дышал, сердце билось быстрее и прерывистее. Доктор был прав – все мы испытываем тревогу…

Майлз нашел пластиковую баночку.

Обезболивающее.

Вслед за ним – транквилизатор.

Вслед за ним – снотворное.

Наступило искусственное спокойствие.

Майлз вытянулся на кровати: дыхание его стало глубоким и размеренным.

За стенами, выросшими из усталости и притупленных чувств, звонил телефон. Глаза закрылись.

Звонок телефона где-то далеко. Майлз погрузился в темное медикаментозное забытье.

Снова зазвонил телефон.

 

24

Стокгольм

София открыла глаза. Там, где она находилась, было темно; лицо закрывала ткань. София лежала на полу, руки замотаны скотчем за спиной. Что-то во рту… носовой платок. Ей удалось его выплюнуть. Голову пробивала головная боль.

– Альберт! – закричала она.

В дальнем конце квартиры звонил телефон.

– Альберт!!

Снова звонок. Теперь она его узнала. Трубка Йенса.

София тянула и дергала, но скотч держался крепко. Отчаянно крича и отталкиваясь от пола, она передвигалась спиной вперед, пока не уперлась в стену, толкнула себя вверх и встала на ноги.

Она на ощупь двигалась к прихожей. Там, на стуле, нашла ремень сумки, потащила ее за собой и вслепую быстро направилась в комнату Альберта.

У его кровати она упала на колени, наклонилась вперед – и нащупала одну лишь простыню. На ней никого не было.

– Альберт, – позвала София, хотя понимала, что его здесь нет. Альби…

Ей пришлось достать телефон, на случай если тот снова зазвонит: она просунула замотанные руки в сумку, щупала содержимое, рыская пальцами. Вот он. София осторожно вытащила трубку и положила за собой, так чтобы до нее можно было дотянуться.

Так она и сидела, подогнув под себя ноги, со связанными руками, слепая, не в силах больше ничего сделать.

Шло время. Ни шороха. София догадывалась, что наступила ночь. Подступили слезы, ее обуревал страх.

Телефон зазвонил снова.

София смогла нажать на кнопку приема вызова. Где-то далеко голос с помехами.

– Йенс, я не слышу тебя. Приезжай сюда!

Громко, почти крича, она продиктовала ему адрес и код от ворот, добавив:

– Они забрали Альберта! Меня связали!

София слышала его голос, но не могла разобрать слова.

– Не клади трубку! – орала она.

Он выполнил ее просьбу; его плохо различимый голос составлял ей компанию в течение двадцати минут, пока она не услышала, как открылась большая белая деревянная дверь и в квартиру вошел Йенс.

– Я здесь! – закричала София.

Сначала он развязал мешок, обмотанный вокруг ее шеи, помог ей снять его – теперь она снова могла дышать. Потом сел за ней и разрезал скотч, связывающий руки. София окинула взглядом комнату Альберта. Его вещи были на месте, но коляска исчезла.

– Ищи Альберта, – сказала она и встала.

София ходила из комнаты в комнату, опираясь на стены. Вещество, которое она вдохнула через платок, было по-прежнему активно; она с трудом сохраняла равновесие, боль сковывала лоб и шла вниз, к глазам. Женщина истерично обыскивала квартиру.

– София, здесь никого нет.

Йенс держался у нее за спиной.

В гостиной она остановилась.

– Сядь, София.

Она повернулась к нему.

– Зачем ты звонил мне?

Он не понял вопрос.

– Посреди ночи, Йенс?

Ее подозрения усилились.

– Я живу по мексиканскому времени, не мог заснуть.

– И поэтому ты звонил несколько раз?

– Да, звонил.

– Зачем?

– Откуда такая подозрительность?

– Зачем, Йенс?

Он попытался прочесть ее мысли.

– Твой друг Хасани отвез меня в город после спасательной операции. У него зазвонил телефон, он заторопился и высадил меня. Мне это показалось странным. Я поехал домой, тревога не отпускала, позвонил тебе. Но это неважно. София, расскажи, что случилось?

Она рассказала, как смогла. От начала и до конца. Как она работала на Арона, с тех пор как разошлась с Йенсом. Как она недавно связывалась с Ханке, когда узнала, что они вместе с колумбийцами ведут деятельность против Гектора. Что результатом ее встречи стало убийство Дафне и Тьери. Она рассказала о телефонном разговоре Лежека в машине, как она поднялась в квартиру, где остался один Альберт, о нападении и исчезновении Альберта.

– Гектор? – спросил Йенс.

– По-прежнему в коме.

– Арон?

– Он главный ответственный.

– Что это значит?

– Он следит за тем, чтобы дела шли хорошо.

– А дела идут хорошо?

– Нет.

Он пытался разобраться.

– Почему ты пошла не к нему сначала, а к Ханке? Чем ты руководствовалась?

– Арон сам на себя не похож. Он в состоянии стресса, несобран и невменяем. Я знала, что он будет рвать и метать, если я расскажу ему то, что знаю. И он проиграл бы… все проиграли бы, по-крупному.

– Что мог дать тебе Ханке?

– Время. Время, чтобы что-то изменить. Время подумать.

– Но этого не произошло?

София молчала.

– А теперь все исчезли? – продолжал Йенс.

– Арон знает о Мюнхене, я думаю.

– И тогда он увез всех, опасаясь за их безопасность, после того как ты посетила самого дьявола?

Она не перебивала его.

– Но он забрал, как добычу, еще и Альберта, – сказал Йенс. – Пока он у Арона, ты ничего не можешь делать. Все правильно?

– Да.

– Но почему они не забрали его одновременно с остальными – с Ангелой и детьми – до твоего прихода?

У нее не было ответа.

– Или почему они просто не избавились от тебя? – продолжал Йенс.

София размышляла над его словами. Он мог быть прав – или не прав. Это сейчас не имело значения.

– Мужчина, который забрал Альберта и усыпил тебя, ты успела его разглядеть?

– Да…

– Узнала?

– Нет.

– Уверена? Подумай, точно не видела его раньше? С Гектором, с Ароном, где-то на втором плане… Имеет ли он к ним отношение?

София искала в памяти. Нет, она была уверена, что никогда не видела этого мужчину. Но в сознании всплыло другое лицо.

– Соня? – громко сказала София сама себе.

Она встала и прошла по комнате с трубкой у уха. В телефоне раздался женский голос.

– Соня!

Короткая пауза.

– София? – спросил голос.

– Где Альберт?

– Нам нельзя разговаривать. Повесь трубку и больше не звони мне.

– Где Альберт?

– Я вешаю трубку.

– Пожалуйста, подожди, Соня.

Та ждала. София тяжело дышала.

– Объясни только, что случилось, где Альберт. Что вы хотите, чтобы я сделала?

– Нет, я не буду объяснять, и мы больше не будем разговаривать.

Соня выдержала молчаливую паузу, прежде чем заговорила, понизив голос:

– Но, уверяю тебя, я не знаю, где Альберт. Надеюсь, с ним всё в порядке. Не звони больше.

Разговор прервался. София стояла спиной к Йенсу, держа в руке телефон.

– Она не знает, где он?

– Она так сказала.

– Ты ей веришь?

София повернулась к нему.

– Да.

– Так кто забрал Альберта?

– Ханке.

– И что ты собираешься делать?

– Они дадут о себе знать.

– Почему они должны дать о себе знать?

– Им же что-то нужно. Поэтому они забрали Альберта.

Она пыталась говорить убедительно, для самой себя.

– Ты же не такая наивная, София, – сказал Йенс. – Речь о Ральфе Ханке. Если Альберта забрал он, то не будет выдвигать требование, которое ты могла бы выполнить, а потом возвращать Альберта.

Она посмотрела на Йенса.

– Ральф Ханке берет, – продолжал он. – В этом его умение. Он знает, как действуют люди, не имеющие ничего. Нужно просто давить и придавать объекту форму, больше ничего… Взгляни на убийства. Эдуардо. Почему он? Дафне и Тьери. Брат, влюбленная пара… Никто из них не относится к приближенным Гектора. Ханке просто хочет показать, что может делать то, что ему хочется. Это знак, Софи. Иначе они убили бы тебя там, в Мюнхене… Но похищение Альберта им для чего-то нужно.

– Им нужен Гектор, – сказала она.

– А если ты дашь им Гектора – впрочем, я сомневаюсь, что ты можешь это сделать, – что произойдет тогда?

Она не ответила.

– Он вернет Альберта?.. Нет, Ральф Ханке никогда ничего не возвращает.

Эти слова прозвучали недвусмысленно и холодно.

– Мы должны его забрать, – произнесла София.

Йенс кивнул.

– Должны, – согласился он.

– Только ты и я? – спросила она.

– Будет сложно.

– Ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы нам помочь?

– Нет, с ходу – никого. А ты?

София задумалась. Глаза ее широко открылись.

– Да, думаю да.

* * *

Он проснулся в том же положении, в котором заснул. На спине, на покрывале. Санны рядом не было. За окном – ночь.

Майлз прошел по квартире. Санна не вернулась.

Его телефон лежал на кухонном столе. Пять пропущенных вызовов, все от Санны. Три непрослушанных голосовых сообщения.

Он позвонил ей. Телефон отключен.

Майлз стал слушать.

Привет, это я, можешь приехать забрать меня из клуба? Я жду здесь.

Она говорила с наигранным спокойствием.

Следующее сообщение.

Они скоро закрываются. Я не могу идти отсюда одна. Пожалуйста, позвони мне.

Но Майлз отчетливо слышал беспокойство у нее в голосе.

Последовала новая запись, звонок «из кармана». Треск, когда она шла, ее голос, приглушенный тканью. Слова неразборчивы, только жалостливая интонация. Он услышал мужской голос: агрессивный, громкий, высокий, взбешенный, обиженный, мощный…

Запись прервалась. Майлз не понял ни слова, только уловил атмосферу, а она была странной, рваной, переменчивой… угрожающей, неуправляемой.

* * *

София и Йенс ехали на такси снежной тихой и блеклой стокгольмской ночью.

– Где ты был? – спросила Софи.

– То тут, то там.

– Почему ты не дал о себе знать?

У Йенса не было ответа.

Такси остановилось у дома Софии на улице Эриксбергсгатан.

На лифте вверх.

София открыла дверь и прошла в гостиную. Там, в шкафу, на верхней полке, за коробкой с зимними перчатками, – деревянный ящичек. Она спустила его вниз, подняла крышку. Старая салфетка, белая и мятая. Номер телефона на ней был написан аккуратным почерком – одним мужчиной, который пообещал Софии ответную услугу.

София набрала немецкий код страны, а затем написанный номер.

После трех гудков трубку взял мужчина, произнеся немецкое «алло».

– Клаус? – спросила она.

– Кто это? – поинтересовался он на немецком.

– Друг из прошлого, – тихо сказала София по-английски.

– Клауса здесь больше нет, – по-английски сказал мужчина.

– Вы не знаете, как я могу с ним связаться?

– Он умер, – голос тихий. – С кем я разговариваю?

Несколько секунд тишины.

– Что случилось?

– Его убил рак.

Внезапно София ощутила горе. Она видела его перед собой. Клаус Кёлер. Жилистый, опасный, необычный… и сентиментальный. Весь он сплошной парадокс. Она отвезла его в больницу, когда Арон Гейслер выстрелил ему в живот.

Позже вытащила еще одну пулю из его плеча. Клаус дал ей обещание, после того как они с Михаилом Асмаровым в определенном смысле спасли жизнь Йенсу в «Трастене». «Ты дважды спасла мне жизнь», – сказал тогда Клаус, написал свой номер на ресторанной салфетке и вышел.

– Когда? – спросила Софи.

– Два месяца назад.

– Он долго болел?

– Да. Но болезнь обнаружили слишком поздно.

– Кто вы? – спросила она.

– Меня зовут Рюдигер, я жил с Клаусом.

– Мои соболезнования, – ее слова прозвучали неестественно.

Пауза.

– У вас случайно не скандинавский акцент? – спросил он.

– Да…

– Думаю, я знаю, кто вы.

– Кто?

– Вы – женщина, которая помогла ему, медсестра. Не так ли?

Она промолчала.

– Спасибо, София, – он сказал это так, как будто они были знакомы.

Прошло несколько секунд, прежде чем мужчина вновь заговорил.

– Что вы хотели от Клауса?

– Попросить помощи, – глухо произнесла она.

– В чем?

– Уже неважно.

Нервная тишина.

– Прощайте, – сказал Рюдигер и положил трубку.

* * *

Майлз спустился в помещение стрип-клуба. Тут и там сидели несчастные одиночки в ожидании утреннего шоу.

Он, как сомнамбула, проник за занавеску – туда, куда таким, как он, вход запрещен.

Навстречу ему в коридор, стуча шпильками, вышла ярко накрашенная женщина с огненно-рыжими волосами, в лакированных сапогах, кожаном корсете и с плеткой в руке.

– Не подскажете, где я могу найти Санну? – спросил он.

– Вам нельзя здесь находиться, – она говорила с финским акцентом.

– Не подскажете, где я могу найти Санну? – повторил он свой вопрос.

– Что-что?

– Мне нужно найти ее.

Женщина замерла и окинула Майлза взглядом с головы до ног. Ее вид говорил о том, что она превосходит Ингмарссона, во всем и всегда.

– Хотите найти Санну?

Он кивнул.

– Вы сюда регулярно ходите?

Снова кивок.

Женщина в коже немного оживилась.

– Ну да, конечно! Мы всегда даем адреса друг друга клиентам, которые пялятся на нас днями напролет. Все мы просто мечтаем о том, что кто-нибудь из вас однажды заметит нас и пойдет на контакт.

Ее финский акцент делал сарказм еще язвительнее.

– Я знаком с ней, я хочу поговорить.

Женщина смотрела ему прямо в глаза. Он отвел взгляд, вытащил бумажник и показал ей полицейское удостоверение.

– Это не упрощает дело, – сказала она.

Осознав бессмысленность своего поступка, Ингмарссон убрал удостоверение.

– Если встретитесь с ней, скажите, что Майлз ее ищет.

Он повернулся и пошел.

Голос финки у него за спиной.

– Как вы знаете Санну?

Майлз остановился и обернулся.

– В смысле?

– Насколько близко вы знакомы?

Майлз задумался.

– Довольно близко.

Она выдержала паузу.

– Мы живем вместе.

– Это ничего мне не говорит. Расскажите что-нибудь о ней.

– Я должен о ней что-то сказать?

Она знала, что он услышал ее, поэтому промолчала.

– Она хорошо готовит, – сказал он, почувствовав, как бесцветны его слова.

Равнодушный взгляд женщины в коже подтвердил его чувства.

– Она любит комедии, – пробормотал Майлз. – Зажигает свечи, покупает цветы, когда может. Одна и в хорошем настроении напевает шведские хиты.

Майлз копался в памяти; в его сознании всплыли новые картины.

– У нее аллергия на никель. Она сильно бьет меня по плечу, когда смеется, она хорошо говорит по-французски, красивое произношение…

Он пожал плечами; вся ситуация казалась ему глупой.

Финка и бровью не вела; словно в ней засела какая-то обида, словно она давала ему последний шанс. Майлз почесал голову.

– Она выросла с мамой и папой в Мальмбергет, они были убежденными коммунистами, – сказал он и потер шею. – Санна считает, что они ее любили, но из-за своей политической борьбы забывали о ней в определенные периоды…

– Она в больнице Сёдершюкхюсет, – перебила женщина.

Майлз поднял глаза.

– Что?

Она знала, что он услышал.

– Ее бывший вчера подкараулил ее после работы. Он сильно избил ее.

Она ушла, а Майлз пытался осмыслить услышанное.

– Кто… как его зовут, бывшего? – выдавил он из себя.

Финка остановилась и обернулась в сомнениях.

– Роджер Линдгрен, – ответила она наконец.

Некоторое время женщина продолжала стоять, уперевшись одной рукой в бок.

– Вы такие гребаные жалкие ублюдки, все.

Последние слова она произнесла с явным отвращением, обращенным ко всему мужскому роду. Он хотел сказать, что не был одним из них. Но на самом-то деле был.

Ее шпильки звонко стучали по полу, когда она уходила, а потом скрылась за портьерой перед залом стрип-клуба. Он слышал, как ее выход на сцену и щелчок плеткой по воздуху встретили редкими и жидкими аплодисментами.

* * *

Она лежала без сознания, избитая. Челюсть сломана, нижняя часть лица перевязана, веки иссиня-черные и распухшие до неузнаваемости, следы высохшей крови.

Одна его часть хотела уйти, другая – остаться, остаться и смотреть.

Желание остаться победило.

Он взял стул, пододвинул его к краю кровати и стал смотреть, не спуская глаз с Санны. Слез не было. Внутри одна засуха и ужас.

В палате жужжало медицинское оборудование. Майлз хотел наклониться к ней и что-то прошептать на ухо, сказать, что он тут, что она не должна сдаваться. Но не сделал этого. Он просто сидел и неотрывно смотрел на нее, как будто кто-то заставлял его. Словно высшая сила удерживала его. Посмотри на это, посмотри и прочувствуй, Майлз Ингмарссон.

Финка из стрипклуба была права. Он – мелкий ублюдок.

Майлз всегда хотел верить, что его наплевательское отношение к жизни и к окружающим давало ему своеобразное алиби перед всем и всеми – такой нейтральный человек: то злой, то добрый, то умный, то глупый. Просто беззаботное плавание между событиями. Будто он убедил сам себя в том, что действительность, в которой он живет, есть своего рода сочетание противоположного. И если он балансировал на лезвии ножа, то имел иммунитет против большинства вещей. Но у Майлза Ингмарссона не было никакого иммунитета. Ни против страха смерти, подтверждением чему стала автокатастрофа. Ни против любви, подтверждением чему стала Санна. Ни против страха, подтверждением чему стал вчерашний вечер…

Ни против ненависти – и подтверждением тому был мужчина, который это сделал.

 

25

Москва

Михаил Асмаров бежал вниз по эскалатору метро. Его грузное тело двигалось быстро, люди отступали в сторону.

Сейчас за ним гонятся четверо, с большой вероятностью их станет больше. Он утопил их босса в ванне, дома у его любовницы. Ситуация сложная, еще и отчасти политическая. Он получил работу от другого фрилансера, приближенного к полиции, так что убийство заказали копы. А теперь у него на хвосте висела мафиозная группировка, к которой скоро прибавится еще и полиция. Любовница босса сдала его. Михаил пожалел о том, что поддался заразе милосердия. Надо было утопить и любовницу.

Поезд стоял у перрона. Успеет ли? Прозвучал короткий сигнал, а затем голос машиниста. Михаил длинным прыжком вскочил в вагон, перед тем как двери закрылись.

Он увидел, как его преследователи сбежали с эскалатора, как раз в тот момент, когда поезд начал разгоняться. Тяжело дыша, Михаил прошел в дальний конец вагона и сел на свободное место. Теперь каждый урод знал, что он находится в этом поезде.

Поезд, покачиваясь, мчался по подземелью, из-за скачков напряжения в вагоне то и дело гас свет. Михаил чувствовал, как пистолет давит на ребра.

В конце вагона маленькая девочка играла на флейте. Мелодия звучала красиво, девочка владела инструментом. Михаил осмотрелся: дети, взрослые, пожилые. Будет кровавая бойня, если он здесь останется.

Поезд затормозил на следующей станции. Михаил искал преследователей в проносящейся мимо толпе; у него не было ни единого шанса понять, ждут ли его.

Двери открылись, он смешался с людьми на платформе и, маневрируя между большими четырехугольными мраморными колоннами, направился к эскалатору.

На другой стороне эскалатор вез пассажиров вниз. Двое мужчин встали на него наверху и теперь двигались навстречу Михаилу. Ему показалось, что он узнал одного из них. Асмаров засунул руку под куртку.

Мужчина заметил его, когда они были почти на одном уровне. Михаил вырвал пистолет из кобуры, выстрелил и попал мужчине в голову. Присел. Люди кричали и в панике бежали по эскалаторам. За спиной стреляли вслепую. Сидя на корточках, Михаил посмотрел наверх и увидел, что доехал почти до конца эскалатора. Тут у него в кармане зазвонил телефон. Он выдернул его – неизвестный номер – и тихо ответил:

– Да?

– Михаил?

– Да?

Приближался конец эскалатора.

– Это Рюдигер.

– Подожди, Рюдигер.

Михаил поднялся и пробежал последние несколько ступенек вверх. Добрался до одного из выходов, выскочил на улицу и побежал по тротуару. Нашел открытые ворота, промчался по коридору, попал во двор. Вокруг жилые дома, над головой – небо. Михаил остановился, достал телефон, отдышался.

– Да.

– Это Рюдигер.

– Да, ты уже говорил.

– Ты занят?

– Что тебе нужно?

– Медсестра звонила.

– Кто? – Михаил тяжело дышал.

– Женщина Гектора Гусмана, София… из Швеции.

Асмаров совместил воедино слова Рюдигера, и после знака равенства в его сознании проявилось лицо женщины. Он помнил ее красивой, милой и доброй. И совершенно измученной после стрельбы в «Трастене».

– И что?

– Долг, доставшийся тебе от Клауса. Ей нужна помощь.

На смертном одре Клаус был истощен и бледен, полон чувства вины и прочего дерьма. Он хотел расквитаться с прошлым, прежде чем отправиться прямиком к дьяволу – а именно туда ему и была дорога, в чем не сомневался никто, а меньше всех сам Клаус. Поэтому обещание, данное Софии, имело для него важное значение. За короткое время она дважды спасла ему жизнь, что, без сомнения, сделало его добрее.

Клаус попросил Михаила о помощи, и тот взял обещание на себя за сорок тысяч евро.

– Какая? – спросил Асмаров.

– Не знаю.

– Подождет. У меня сейчас запарка.

– Уговор был другим. Клаус четко это обозначил.

– Клаус сейчас в педерастическом раю с кучей невинных мальчиков, и его больше не волнуют земные дела. И я занят другим. Мне жаль, Рюдигер, но не сейчас.

– Почему ты так говоришь о Клаусе? Ты дал ему обещание. К тому же получил за это неплохие деньги. Теперь женщина попросила о помощи. Просто соблюдай договоренности. Делай то, что должен, – вот и все, о чем просил Клаус.

Рюдигер говорил настойчиво, как учитель. Михаил потер свою бычью шею и огляделся. Он в окружении силуэтов зданий. Очевидная метафора. Он застрял в Москве. И чем дольше будет находиться здесь, тем ближе будут придвигаться дома.

– Хорошо, свяжись с ней, – ответил Михаил.

– Спасибо. И будь осторожен.

Теперь его голос звучал по-доброму, как у матери. Асмаров ненавидел эти пидорские штучки с заботой.

Он прошел через двор и здание, вышел на улицу с другой стороны квартала. Потом снова спустился в метро. Там они его не будут искать некоторое время. Ему нужно незамеченным выехать из Москвы – вот цель номер один.

 

26

Вильфранш

Арон стоял на террасе и смотрел на море и на мыс Кап-Ферра.

Внизу в конце сада открылись электрические ворота, и показался поднимавшийся в горку семиместный семейный автомобиль.

Арон покинул террасу, чтобы встретить их у входа.

Ангела вела за руки Андреса и Фабиена.

– Я Арон, добро пожаловать. Долго ехали? – спросил он.

Ангела кивнула. Она выглядела измотанной, нервной, энергия и силы отсутствовали.

Арон поздоровался с мальчиками, улыбнулся и попытался придать ситуации непринужденность. На помощь пришла Соня – помогла Ангеле и мальчикам пройти в дом.

Перед Ароном стояли Лежек и Хасани. Арон дал им знак, что они должны срочно поговорить.

Несмотря на мороз, мужчины сели за стол на заднем дворе, в тихом и отдаленном месте. Раймунда принесла чашки и термос с кофе. Арон с Лежеком смотрели, как Хасани кладет в чашку пять кусочков сахара и размешивает ложкой.

Они уже начали разговор.

– В этом есть доля правды? – спросил Арон.

Вопрос предназначался Лежеку. Тот ответил, пожав плечами, вдумчиво, как всегда:

– Сам посуди: ты звонишь, зовешь нас сюда – всех, кроме Софии. Без ее ведома, ничего не рассказав. Мы делаем так, как нам сказано. Она неожиданно остается одна, в страхе – возможно, боится за свою жизнь, кто знает. Но она предала нас. Поэтому она делает нечто радикальное – говорит, что ее сын исчез, чтобы привлечь наше внимание и пробудить сочувствие.

Арон кивнул. Но Лежек еще не закончил.

– Такой ход мыслей первым приходит на ум, он наиболее вероятен. Но, возможно, в ее словах есть доля правды. Я жил с ней рядом. Она никогда не лгала, никогда не пыталась скрыться от нас, не стремилась удовлетворять собственные интересы. Она лишь делала то, о чем мы ее просили. И старалась изо всех сил.

– Она была в Мюнхене, у Ханке, – произнес Арон. – Дала нам ложную информацию после встречи с Игнасио и Альфонсо. А теперь что-то неправдоподобное: якобы Альберт пропал в тот же миг, как мы уехали от нее?

Лежек опустил голову, осознавая неизбежность того, что должно случиться.

– Хасани? – спросил Арон.

Египтянин мешал ложкой в чашке.

– Я ее не знаю; то немногое, что я видел, не может служить основанием для чего-либо. – Он перестал шевелить ложкой. – Но я видел горе в глазах мальчиков, когда Эдуардо вырвали из семьи. Я гостил у Дафне с Тьери перед их убийством. Так что, если она хоть малейшим образом причастна к этому…

Больше он ничего не сказал – поднес кружку к губам и отпил сладкого кофе.

* * *

Ангела встряхнула свежевыглаженную простыню. Та красиво замерла в воздухе, прежде чем опуститься на матрас.

Мальчики, Андрес и Фабьен, спали в соседней кровати. Окно было приоткрыто, и Ангела слышала отрывки разговора внизу.

Вопросы Арона, ответы Лежека, комментарии Хасани, их скептические интонации. Они говорили о Софии, они говорили о предательстве.

Ангела понимала, что вот так все и должно быть, что желание Арона и остальных защитить ее и мальчиков не было единственной правдой. Она слишком много знала. Так что даже если б угроза пропала, их положение не изменилось бы. Ей с мальчиками всегда придется жить в необозначенном плену.

Ангела подоткнула простыню под матрас, обошла кровать и… замерла.

Хасани больше не на ее стороне, он примкнул к ним. Возможно, так было всегда, но сейчас это стало отчетливо видно.

Ангела хотела вернуть своего мужа, Эдуардо, она хотела жить так, как они планировали… Она стала надевать наволочку на подушку.

– Спят?

Ангела обернулась.

В дверях стояла Соня и смотрела на спящих мальчиков.

– Ангела, у тебя есть все необходимое?

Та заметила, что держит подушку, как плюшевого мишку.

– Да, спасибо, – ответила она, покончив с надеванием.

Соня собралась уходить, когда до нее донеслись мужские голоса из окна. Она вдруг занервничала, вошла в комнату, приблизилась к окну и посмотрела вниз. Потом закрыла его и задвинула защелку.

– Ты слушала, о чем они говорят?

– Нет, я стою тут и думаю о другом, – она мягко и правдоподобно улыбнулась.

Соня хотела что-то сказать, но передумала и вышла.

Ангела закончила застилать кровать, сгорбилась.

Она боялась. Ей нужно вырваться отсюда вместе с мальчиками. Ей нужно попросить о помощи.

И она знала, кому позвонить.

 

27

Мюнхен

Альберт проснулся на маленькой кровати.

Он огляделся. Потолок и стены комнаты покрыты звуконепроницаемой пенистой резиной, окон нет. Бедная меблировка. Помимо кровати, на которой он лежал, в центре комнаты стояли столик и стул.

У кровати – его коляска. Альберт посмотрел вверх и увидел над собой металлическую палку с ручкой на цепочке. Они все предусмотрели.

Последнее, что он помнил, как очнулся в машине и мужчина со странными глазами снова усыпил его, так же как в квартире на Норр Мэларстранд. Крепко сдавил шею, зажал нос и рот платком, сильный едкий запах… Тогда они находились в Германии, успел заметить Альберт.

Он приподнялся на кровати и сел в коляску. В комнате было две двери: одна вырезана из вспененного пластика, без ручки. Вторая – обычная деревянная дверь, ведущая в небольшую ванную и туалет для инвалидов, к раковине и душу.

Альберт подъехал к двери без ручки, попытался побарабанить в нее. Затем начал кричать. Крик перерос в вопль. Но ничего не произошло, вокруг лишь плотная тишина.

Шли часы. Отсутствие окон, горизонта и чувства времени заставляли его нервничать. И комната была такой маленькой… Альберт просто хотел знать, где он, услышать голос другого человека. Все что угодно…

Альберт закрыл глаза, стараясь найти внутри себя место – уголок спокойствия. Но ничего похожего найти он не мог. Не сейчас… может быть, позже.

Часы проносились мимо, он завис где-то между сном и явью, сидя в своем кресле в углу.

Звук был едва различим… Что-то металлическое. Сначала Альберт подумал, что звук этот явился следствием какой-то мысли или же отголоском сна. Но вот он здесь, наискосок от Альберта, в полу, у одной из длинных стен. Скрежет, как будто кто-то трет каким-то предметом о маленькую решетку, высокий по тональности.

Альберт спустился на пол, прислушался, стараясь установить источник, оторвал часть изоляционного материала и нашел маленькое вентиляционное отверстие на уровне пола. Звук стал отчетливее. Альберт приложил губы к отверстию.

– Эй?

Шум не стихал. Альберт закричал. Тогда звук прекратился. Голос в отдалении, немецкие слова, непонятные Альберту.

– Кто здесь? – спросил он на английском.

Секундное молчание. Потом голос ответил на этом же языке:

– Меня зовут Лотар, а ты кто?

Альберт немного успокоился – голос другого человека смягчил острую панику.

– Я – Альберт. Ты заперт, как и я?

– Да, – ответил Лотар.

– Почему мы здесь?

– Не знаю. Откуда ты, Альберт?

Ему показалось, что голос принадлежит молодому человеку, возможно его ровеснику.

– Из Швеции, Стокгольм. Мне шестнадцать. А сколько тебе лет?

– Семнадцать. Я из Берлина.

Альберт лежал около отверстия, обдумывая следующий вопрос.

– Где мы? – спросил он.

– Не знаю. Думаю, в Германии, на юге. Может, в Баварии.

– Почему ты так думаешь?

– Из-за еды, которую они дают.

– Они?

– Да, кто бы они ни были.

– Как давно ты здесь?

– Несколько дней, а ты?

– Не знаю, я только что очнулся. Ты встречался с кем-нибудь, разговаривал?

– Нет, они приносят еду, когда я сплю. Я никого не видел и не слышал.

– Что случилось? Как ты сюда попал?

– Они убили мою маму, – голос стал тихим.

Эти слова изменили всё. Короткий разговор с Лотаром помог Альберту забыться. Теперь он с новой силой осознал всю серьезность ситуации.

– Они ворвались к нам домой. Убили ее, усыпили меня, привезли сюда.

Альберт не мигая смотрел перед собой.

– Альберт?

– Да, – пробормотал он.

– А с тобой что случилось?

– Они ворвались к нам. Усыпили меня.

– Кто-нибудь был там с тобой?

– Моя мама.

Тяжелая пауза в помещении.

– С ней наверняка все в порядке, – Лотар попытался разрядить обстановку.

Его слова прозвучали искусственно.

 

28

Стокгольм

Антония работала с двумя делами. Мутные дела, старые, заброшенные. Расследовать там было нечего, подозреваемые никогда не предстанут перед судом. Все зацепки уже давно стерлись или их просто проморгали. Но теперь, когда убийство Конни Блумберг было раскрыто, в них заключалась ее работа.

Зазвонил телефон.

– Да?

– Здравствуйте, это снова Джерри Карлссон.

– Здравствуйте, – ответила она, понятия не имея, кто он.

Казалось, мужчина услышал ее замешательство.

– Вы звонили мне на днях, я занимаюсь делами Стербхюс.

– Стербхюс?

– Имуществом покойного.

Маска слетела.

– Винге?

– Да, моя дорогая.

– И у тебя есть что-то для меня?

– Да, моя дорогая.

– Где?

– В подвале дома, где я живу.

– Ты извращенец?

Мужчина рассмеялся.

– Нет, уже нет.

* * *

У Джерри Карлссона были проблемы с бедром: он хромал на правую ногу. Вышел на пенсию несколько лет назад. Светлые, почти желтые волосы, лицо украшал большой кривой нос. Сержант лейб-гвардии и боксер в легком весе в прошлом, рассказал он, пока они шли по бетонному коридору в подвале на улице Метаргатан. Дружелюбный, веселый, извращенцем он не был.

– Давно вы этим занимаетесь?

– Несколько лет. Веду непрерывные закупки. Обычно я сразу перепродаю и немного зарабатываю. Но у некоторых ничего нет. Люди в основном бедны, тем более мертвые.

Шаги Антонии и Джерри эхом раздавались в коридоре.

– Тут я храню некоторое имущество, покуда хватает места, потом сбагриваю все содержимое склада. Если спрос фиговый, я просто раз в год отдаю все барахло в магазин секонд-хенда. Вам повезло – как раз собирался вывозить этот хлам, лежит уже почти полгода… Ничего ценного.

Джерри остановился у металлической двери и достал связку ключей.

– Ну, а сама как, красотка? – Он привычно отыскал нужный ключ.

– Ничего интересного. Просто полицейский-одиночка, который мало что понимает.

Джерри повернул ключ в замке.

– Да, знакомо. Нужно просто продолжать двигаться вперед. С возрастом понимаешь все меньше и меньше.

Джерри не улыбался, явно говоря то, что думает.

Он открыл дверь и жестом предложил Антонии идти первой. Та шагнула в замкнутое помещение. Лампы дневного света некоторое время трещали и мигали, прежде чем зажглись полностью. Она увидела массу вещей за деревянными рамками и проволочной сеткой, гладкие каменные стены без окон.

Пожилой боксер, прихрамывая, прошел по лабиринту и наконец вставил ключ в висячий замок.

– Этих складов на самом деле было два, но я снес разделительную стену. Добро пожаловать, – сказал он и открыл решетчатую дверь.

Антония заглянула внутрь. Комната размером три на четыре метра была заставлена вещами от пола до потолка.

– Это все принадлежало Винге?

Карлссон посмотрел на бумажку с написанным от руки текстом.

– Нет, тут имущество трех людей, но только личные вещи, мебели нет.

– Но один из них – Винге?

Джерри снова глянул в свою бумажку.

– Да, согласно моим записям. Но здесь нет никакой системы, поэтому я не знаю, что принадлежало ему.

Антония разглядывала гору вещей. Ящики и полиэтиленовые мешки, заполненные до краев. Одежда, книги, инструменты, предметы, детали…

– Хорошо, спасибо. Тогда я начну искать?

Джерри поднял вверх большой палец и покинул подвал.

Вздохнув, Антония огляделась посреди беспорядка и вытащила большую картонную коробку. Одежда, женская одежда. Она закрыла крышку, села на коробку и стала медленно перебирать то, что лежало перед ней. Сначала пролистала книги – люди иногда кладут туда купюры и записки. Это занятие занимало много времени, поднимало кучу пыли и было чертовски скучным. Она прощупывала одежду – только мужскую, – искала среди сервизов и кухонной утвари; передвинула два постера в рамке – один с Инго Юханссоном в боксерских перчатках, второй – с шимпанзе, сидящим на унитазе с туалетной бумагой во рту.

За всем этим Антония нашла еще коробки с одеждой, книгами и постельным бельем.

Поиски требовали много энергии и тяжело давались ей, ведь она с самого начала не верила в успех.

Шли часы, вещевое проклятие не заканчивалось.

Антония вдруг осознала, что не встретила здесь никаких личных вещей. Никаких писем или записок, фотографий, никаких мелочей на память – ничего, что могло дать представление о том, каким был Ларс Винге. Казалось, всё подчистили.

Пять часов спустя Антония закончила осмотр всего содержимого склада, каждого сантиметра. Она устала, хотела пить и вдобавок ко всему в туалет. Рабочий день давно закончился. Женщина позвонила Джерри с мобильного, и он сказал, что даст ей свою кружку.

Антония пришла к нему. Джерри угощал фруктами и напитками, рассказывал, чем занимался, когда убили Пальме. Об этом рассказывали все родившиеся до 1965 года, когда им доводилось общаться со следователем. Потом она снова спустилась в подвал и заново начала перебирать вещи с того же места, с которого начала в прошлый раз, методично и осторожно просматривая еще раз всё подряд.

Любезный Джерри принес термос с кофе и булочку и, хромая, удалился.

Времени было двадцать минут двенадцатого вечера, когда Антония услышала высокий звук. Она упустила это раньше, когда выворачивала карманы у найденных брюк. Так что перед очередным осмотром она решила как следует потрясти одежду. Он выпал из заднего кармана джинсов… на мгновение он блеснул в воздухе и упал на бетонный пол с красивым металлическим звоном, словно тон камертона – возможно, нота ля удивительно высокой октавы.

Антония посмотрела на ключ, наклонилась и подняла его. Да, она была права. Ключ от банковской ячейки.

 

29

Стокгольм / Мюнхен

– София, расскажите, что вам нужно, и я попробую вам помочь.

Слова парня Клауса Келера – Рюдигера – звучали странно; он говорил как работник банка, который хочет рассказать о пенсионной страховке.

Но потом Рюдигер объяснил, что Клаус сдержал обещание, данное ей в «Трастене» полгода назад, и перед смертью передал его Михаилу Асмарову.

Это тронуло Софию, она чуть не расплакалась.

– Михаил по-прежнему работает на Ханке? – спросила она.

– Нет, перестал после происшествия в Стокгольме. С тех пор он фрилансер.

София коротко описала Рюдигеру ситуацию – ее сын пропал и, вероятно, находится у Ханке. Ей нужна любая возможная помощь, чтобы найти его и увезти в безопасное место.

– Если он у Ханке, вам нужно начать с его места жительства, с Мюнхена. Я попрошу Михаила встретить вас там.

* * *

София и Йенс отправились в сторону западных пригородов. Грек по имени Сократ продавал подержанные автомобили средней паршивости. Йенс выбирал, проверяя двигатели, цвет масла и шины; остальное его не интересовало. Он купил «Ауди», лошадиных сил в которой было больше, чем он рассчитывал.

Перед Сократом в его офисе лежали фальшивые права и гора наличных. Он любил посмеяться, все время рассказывая о детских годах на острове Кос.

Рукопожатие, ключи в руке, ключ в замке зажигания, двигатель готов кого-нибудь убить.

Йенс поехал на юг. София прислонилась головой к стеклу, мысли затмевали ее зрение. Машина – место для молчаливой рефлексии. Никто из них ее не нарушал.

– Ты чувствуешь вину из-за Альберта? – спросил Йенс через пару десятков километров.

Шов разошелся, причиняя боль.

– Нет, – отрывисто сказала София.

Но ее короткий ответ не помог. Вопрос долго висел в воздухе и звенел у нее в голове.

Вина…

– Альберт заболел, когда ему было четыре, – сказала она прямо.

Он взглянул на нее.

– Что ты сказала?

Она не стала повторять.

– Мы были в шхерах, я с Альбертом, на одном из островов, отрезанные от мира. Мы сняли жилье. Ни телефона, ни соседей, только домик на островке. Давид отправился в город и взял лодку; он должен был вернуться на следующий день. Конец лета. Вечером у Альберта случился аллергический шок. Он опух, перестал дышать…

Воспоминание стало ярким. София продолжала:

– Ему становилось все хуже; я думала, что потеряю его. Я реанимировала его холодной водой, делала искусственное дыхание, кричала на него там, в темноте, заключала в объятия, вдувала воздух в рот, – но ничего не помогало. Жизнь медленно покидала его, а я ничего не могла сделать. Он был маленький и беспомощный. Я прижимала его к себе, грела… не хотела, чтобы он мерз, умирая. А мерзнуть он будет, я знала.

Мир проносился мимо за окном.

– И тогда я стала молиться, – продолжала София. – Впервые и единственный раз в жизни я по-настоящему молилась. Из глубины чего-то, находившегося внутри меня, я молила о помощи. Я дала слово, что отдам всю свою жизнь Богу, если Он поможет моему ребенку. Так я чувствовала тогда – и понимала значение своих слов.

София закрыла глаза рукой, потом убрала руку:

– Отек спал. Аллергия отступила, лицо Альберта снова обрело цвет, дыхание стабилизировалось, и он крепко уснул у меня на руках.

Мысли возрождали картины в ее сознании.

– Но я не сдержала обещание. Я забыла о нем, продолжая жить как раньше, погруженная в немотивированное беспокойство и мелкие неурядицы, которые занимали мои будни. Потом прошлым летом мне позвонили и сказали, что Альберт попал под машину. И я опять молилась – по-другому, но снова молила о помощи, требовала ее. И она пришла откуда-то. Несмотря на то что я не сдержала обещания. Больше я не получу такую помощь.

– Ты в это веришь? – спросил Йенс, бросив на нее взгляд.

– Да, верю, – тихо ответила София.

– Целиком и полностью?

– Нет, но часть меня верит.

– Та часть, которая хочет лелеять чувство вины?

Тут она посмотрела на него. Он улыбался.

* * *

Ночной Мюнхен. Они видели, как город светится вдалеке, когда подъезжали к нему с северо-запада. Отель располагался за пределами центра, на некотором расстоянии от шоссе, где никто не жил и ничего не происходило.

София с Йенсом шли рука об руку к длинной деревянной стойке регистрации, со спортивными сумками в руках – путешествующая пара.

Йенс регистрировался; София ждала, осматриваясь. Бар с пианино. Пианист, веселый мужчина с большим носом, играл «Do you know the way to San Jose», чуть медленнее, чем в оригинале, немного спокойнее, ближе к приятному слуху такту в две четверти.

Несколько ресторанов, еще один бар в конце. Множество людей в движении. Мужчины и женщины с ремешками и пластиковыми карточками на шее. Похоже, поблизости проходила выставка или находился конференц-зал, отель производил такое впечатление. Гости выглядели соответствующе.

А в отдалении, на одном из небольших диванчиков, она увидела его, Михаила Асмарова. Он неподвижно сидел спиной к ней: крупный, широкоплечий, спокойный.

София обрадовалась, что снова видит его. Но Михаил Асмаров не тот человек, который должен вызывать радость. Он был прирожденным убийцей, смертельно опасным, противоположностью всему, во что она верила. Все равно на ее лице появилась едва заметная улыбка, она чувствовала это. Может, просто облегчение от мысли, что вот сейчас он на ее стороне, что просто кто-то на ее стороне…

Йенс подошел сзади, осторожно дотронулся до ее руки.

– Пойдем, – тихо сказал он.

Они пошли к лифтам. Как будто обладая глазами на затылке, Михаил встал и направился к Йенсу и Софии, не поднимая глаз и не смотря на них. Карта-ключ в руке у Йенса легко скользнула к нему в карман.

Серебристый лифт, блюзовая мелодия. На пятом этаже – мрачный темно-зеленый огнестойкий ковролин.

Когда они вошли в номер Михаила, на застеленной кровати лежала куртка.

Дверь открылась, и появился Асмаров. Странное зрелище – он занимал половину всего пространства. Михаил посмотрел на Софию и Йенса, просто проверяя, что это они, – ничего более.

– Поговорим? – Его голос гремел низкими тонами.

Он вошел в комнату, выдвинул стул из-за стола, показал Софии на кресло – оно все равно было для него слишком маленьким. Йенс нашел место у подоконника и прислонился к нему.

Михаил сидел, уперевшись руками в колени, широко расставив ноги; его пах источал тестостерон.

– Я знаю, что Ханке скрывается, – начал он. – И что Ральф с сыном Кристианом редко бывают вместе из соображений безопасности.

– Ты знаешь у них кого-нибудь? – спросил Йенс.

– Возможно.

– Спросить можешь?

– Нет.

Михаил смотрел на Софию, как будто пытался лучше вспомнить ее.

– София, – прогремел он.

Она молчала.

Асмаров потер подбородок большим пальцем.

– Жизнь к тебе несправедлива?

Этот вопрос можно было принять за сарказм. Но его задал Михаил. Он не вкладывал в него какие-то другие смыслы. София задумалась над его словами, несколько раз прокрутила вопрос то так, то этак и пришла лишь к единственному ответу.

– Да, – ответила она. – Жизнь несправедлива ко мне.

Он сверлил ее глазами. Ей показалось, что вопрос был задан, чтобы протестировать ее. Возможно, проверить ее честность, отношение, ее взгляды. Кто она в этой истории, жалеющая себя мать?

– Ты изменилась? – спросил Михаил.

– В смысле?

– Такое впечатление.

– Тогда, скорее всего, да, – сказала она.

На время его глаза подобрели, как будто он понял ее; потом мужчина отвел взгляд и снова превратился в свое большое угрюмое «я». Затем встал, взял куртку, достал из внутреннего кармана сложенную карту и расправил ее на кровати.

На карте был изображен Мюнхен с окрестностями: черные отметки то тут, то там, обведенные адреса, стрелки в углу, направленные к краю и выходящие за пределы карты. Михаил ткнул большим указательным пальцем в середину карты, центр Мюнхена.

– Тут отмечена недвижимость, которую я помню со времен, когда работал на Ральфа Ханке. Некоторые здания – офисы, другие – жилые дома; есть конспиративные квартиры и просто помещения без определенного значения; многие дома пустуют.

София показала на стрелки, которые указывали в противоположную от города сторону:

– Что они обозначают?

– Три фермы. Дачи, охотничьи домики, за́мки… не знаю, как они называются, – Михаил закашлялся. – Но они крупные. Расположены по отдельности и окружены обширными участками земли. – Он посмотрел на Йенса и Софию. – И это только здесь. У него есть владения по всему миру.

– Начнем отсюда, – сказал Йенс.

– О’кей, – произнес Михаил, мысленно изобретая план действий; на вид давалось ему это мучительно. Он потер глаз указательным пальцем. – Оружие у вас есть?

– Нет.

– Люди?

Качание головой.

Михаил приподнял одну бровь.

– Ты и я против Ханке, без оружия? – спросил он.

Йенс взглянул на Софию, а потом снова на Асмарова.

– Да, – ответил он.

* * *

София и Йенс швырнули сумки в свои номера, спустились вниз в вестибюль. Там их встретил прилипчивый кошмар, когда пианист заиграл «Strangers in the night». Вдобавок он начал петь… лучше б он этого не делал.

Они заказали еду из барного меню.

– Спасибо, Йенс, – сказала София. – Спасибо, что помогаешь мне.

Он молча ел.

– У нас есть другой выбор? – спросила она.

Йенс недоумевающе посмотрел на нее.

– Можем ли мы действовать как-то по-другому? – добавила она.

Он покачал головой:

– Нет…

 

30

Стокгольм

В дверь позвонили. Очень поздно для вечера буднего дня. Антония завернулась в халат, вышла в прихожую и открыла дверь. Она не ожидала увидеть там Майлза Ингмарссона.

– Привет.

– Привет.

Тишина.

– У тебя будет минутка?

– Минутка для чего?

– Для разговора.

– Разговора?

– Да, разговора.

– О чем?

Он начал терять терпение.

– Так ты меня впустишь или нет?

* * *

Антония сделала чай. Майлз сел за кухонный стол и взглянул в темное окно.

– Это южная сторона? – спросил он.

Антония клала чай в ситечко. Сначала она не услышала вопроса – не была готова к такому обыденному разговору.

– Да, южная.

– Наверняка днем жарко, когда светит солнце.

Антония повернулась к Майлзу. Она могла либо ответить, либо проигнорировать его ремарку. Вообще она хотела попросить его перестать молоть чушь, но по какой-то причине не сделала это. Напротив, смягчилась и расслабилась.

– Да. Здесь становится очень жарко. Особенно летом.

Они переглянулись. Антония робко улыбалась – наверное, в знак благодарности, что они сейчас, после бессодержательного унылого разговора, непонятным образом оказались на одной волне.

Она поставила на стол две чашки и чайник.

– Это моя кухня, и тут сидишь ты, Майлз Ингмарссон, посреди ночи? – И села прямо напротив.

– Сейчас не середина ночи.

София не собиралась возражать. Майлз обдумывал свои слова.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал он.

– Какая?

– Я должен найти одного парня.

– Какого?

– Бывшего одной моей знакомой.

– Зачем?

– Неважно.

– Нет, важно.

Майлз колебался.

– Побои, – сказал он.

– С ней, с девушкой, ты знаком?

– Да, – тихо ответил он.

– Травмы серьезные?

– Да, серьезные.

Антония увидела волю, откровенность, решительность. Качества, о существовании которых у него она не догадывалась.

– Ты уже сам его искал, как я понимаю.

– Ага.

– И?..

Он пожал плечами.

– Я узнал имя, на этом все застопорилось.

– И ты приходишь ко мне, к человеку, расследующему убийства, посреди ночи…

– Сейчас не середина ночи.

Антония молчала.

– Тогда почему?

Он сжал губы, обвел глазами кухню, не поворачивая головы, и сказал:

– Кто, если не ты?

– Почему?

– Ты полицейский.

Она фыркнула.

– А ты сам, ты-то кто, Майлз?

Он избегал ее взгляда.

– Не в той же мере, ты сама говорила.

Антонии показалось, что он говорил откровенно.

– А когда я его найду, то что? – спросила она.

– Отдашь его мне.

У нее на лбу появилась складка беспокойства. Ингмарссон и бровью не повел.

– А что ты с ним будешь делать?

– Об этом не думай, – прошептал он.

Антония хотела что-то сказать, но он покачал головой, посмотрел ей прямо в глаза и повторил, на этот раз громче:

– Не думай об этом.

Антония пыталась уловить скрытый смысл его слов. Майлз Ингмарссон настроен решительно. Он куда-то направлялся, и остановить его было невозможно.

– Ты бы не пришел сюда с пустыми руками, я права?

– Да…

– Ну?

– Помоги мне, и я помогу тебе, – сказал он.

– Выкладывай.

– Ты жаждешь получить ответ по делу «Трастена».

– Что ты можешь мне рассказать?

– Что тебя интересует?

У Антонии перехватило дыхание. Скрывая радость, она спросила:

– А что у тебя есть?

Он был все так же спокоен, когда ответил:

– Ничего. Ничего сверх того, что у тебя уже было, когда дело начал вести я.

Она была ошарашена.

– Хоть что-то?

– Томми Янссон дал мне ясно понять, чтобы я не занимался расследованием.

– Что-что?

– Коллеги там явно что-то напортачили, Гунилла Страндберг и те ребята. Томми не хотел очернять их память.

– Он так и сказал? – спросила Антония.

– Ага.

– Ты ему веришь?

Майлз пожал плечами.

– А это имеет значение?

Она удивленно фыркнула.

– А если имеет?

Ингмарссон не ответил.

Антония пыталась понять мужчину, сидевшего напротив нее. У нее не получалось. Она капнула чаю себе в кружку, посмотрела на цвет – заварился, – наполнила обе кружки и сказала:

– Я интересуюсь не только делом «Трастена», Гектором Гусманом и так далее.

– А что тебя интересует?

– Наши коллеги. Те, кто вел расследование. Умершие. Те, кого, как говорит Томми, он хочет защитить.

– Почему?

– Забудь сейчас про все «почему».

Он и сам так поступал. Всегда.

– Что тебе нужно? – спросил Майлз.

– Ларс Винге.

– Да, ты уже говорила.

– Говорю еще раз.

– Самоубийство, – сказал Ингмарссон.

Она пожала плечами.

– Все равно начни с него.

– Объясни причину.

– Птичка щебетнула это имя мне на ухо.

– Что еще щебетнула птичка?

– Что он поддерживал индейцев.

– Где сейчас птичка?

– Умерла.

– Как?

– Птицы смертны.

Приподняв бровь, Майлз ждал, что она скажет что-то еще. Но Антония больше ничего не говорила. Она допила чай, встала и вышла из кухни. Потом вернулась и снова села за стол.

– Ты настоящий?

– Что за странный вопрос?

– Ты настоящий, здесь и сейчас?

Майлз начал раздражаться.

– Как я должен отвечать?

Она вздохнула, понимая, что ее вопрос был совершенно не к месту, и изменила стратегию.

– Женщина, которую избили, она много значила для тебя?

Ингмарссон буркнул: «Да».

– Насколько много?

Слышно было, как Майлз с глухим шуршанием почесывает голову.

– Очень много, – ответил он.

Антонию одолевали сомнения, недоверие прочно сидело в ее сознании. Но с другой стороны, в ее характере нашли отражение рискованность и спонтанность. Так что она рискнула. Положила ключ на стол, толкнула его, и теперь он лежал по центру между ними. Ключ был плоский и серебристый.

– Он от чего? – спросил Майлз.

– От банковской ячейки.

– Чей?

– Винге, – ответила Антония. – Если нам повезет…

Ингмарссон наклонился и взял его.

– Где ты нашла ключ?

– В имуществе Винге.

Майлз взглянул на нее.

– Какой банк? – спросил он.

– Понятия не имею.

– Какой номер ячейки?

– Понятия не имею.

Он немного подумал.

– Он же давно умер. Поэтому, если у него была ячейка, она уже наверняка пуста?

– Не думаю.

– Почему нет?

– Потому что вся подобная информация – такая как сведения о счетах, имуществе, доходах, долгах – исчезла.

– Что означает…

– Что кто-то не хочет, чтобы она стала доступной.

– Что означает…

– Что, возможно, ячейка не тронута.

Майлз поднес ключ к настольной лампе, разглядывая его.

– Вероятность стремится к нулю, – сказал он.

– Ты не очень-то веришь в себя, а?

– Только идиоты в себя верят. Ты серьезно?

– Помоги мне открыть ячейку Ларса Винге, а я помогу тебе найти парня.

Ингмарссон пытался разгадать ее замысел.

– А если у меня не получится?

Она пожала плечами.

– Тогда я не найду нужного тебе парня.

Шум сзади. Майлз обернулся. На кухне появился крепкий мужчина в одних трусах.

– Здравствуйте, – доброжелательно поздоровался он.

Руки, плечи и грудь хорошо натренированы. Живот, который чесал мужчина, свидетельствовал о хорошем аппетите.

Майлз встал. У него была пара похожих трусов в восьмилетнем возрасте.

– Меня зовут Ульф, – сказал мужчина на далекарлийском диалекте.

– Здорово, Ульф, – ответил Майлз и ушел.

* * *

На улице Ингмарссон зажег сигарету, посмотрел на часы. В это время он каждый вечер втайне навещал Санну. Майлз пошел по городу до больницы Сёдершюкхюсет, теребя в кармане ключ от ячейки.

В больнице он поднялся наверх, в отделение Санны, спрятался в коридоре и прислушался.

Персонал, работающий в ночную смену, как обычно в это время, сидел в комнате отдыха. Майлз снял обувь и, крадучись, прошел по коридору мимо пьющих кофе медсестер к палате номер девять. Там он осторожно открыл дверь и проскользнул внутрь.

Свет был выключен. Ингмарссон придвинул стул, сел у края кровати, включил лампу и отвернул ее в сторону. Достаточно света, чтобы видеть Санну. И Майлз делал то, что делал всегда, навещая ее. Он смотрел, и смотрел, и смотрел.

Через пять часов Майлз проснулся в позе с наклоненной вперед головой. Солнце встало, Санна выглядела все так же. У него в кармане пальто лежала зубная щетка. Майлз умылся и почистил зубы в туалете. Вот где у него теперь дом.

Он вышел из больницы и отправился на работу.

В отдел Майлз пришел первым. Лампы дневного света бледно мигали, пока он шел по коридору.

Ингмарссон ввел свой старый пароль времен работы в Отделе экономических преступлений.

Некоторое время экран оставался темным, как будто система искала какую-то информацию. Затем появилась внутренняя страница Отдела экономических преступлений. Они забыли удалить Майлза из базы. Он знал, где искать, – это его стихия, компьютерные базы отдела.

Ингмарссон ввел личный номер Ларса Винге и получил массу данных, в основном относительно бессодержательных. Он вышел на нужную страницу с информацией о банковских транзакциях. Там был указан один банковский счет, один сберегательный счет в банке в районе Сёдер; в нем-то и находилась ячейка. Ура!

Ингмарссон расслабился – все прошло как по маслу. Потом пришло разочарование, когда сомнения вернулись и он понял, что радоваться нечему. У него есть ключ от банковской ячейки. Всё. К ячейке не попасть с одним лишь ключом. Туда попадают с ключом и удостоверением личности Ларса Винге, вкупе с подтверждением личности у работника банка, имеющего второй ключ.

 

31

Мюнхен

Она посмотрела в окно машины, увидела, как Йенс разговаривает с кем-то на другой стороне улицы.

Михаил за рулем жевал жевательную резинку.

Они провели наблюдение за разными адресами в центре города. Все элитные и недоступные. Таков был метод: начинать не спеша, действовать осторожно, идти по списку, ничего не пропуская.

Йенс вернулся, открыл дверь и сел рядом с Михаилом, который тут же тронулся. Все молчали, мрачно понимая, что их безнадежные поиски ни к чему не привели. Они медленно пробирались через городское движение обратно в гостиницу.

– Есть еще одно место, – задумчиво сказал Йенс.

– Где? – спросила Софи.

– Михаил, ты его знаешь, дом в пригороде, – ответил Йенс.

– Какой дом? – спросил Асмаров.

– Таунхаус, куда ты отвез мое оружие прошлым летом, после того как спер мою машину в Ютландии. Приехали ты, Ральф и Кристиан.

Михаил вспомнил – и покачал головой.

– Этот дом всегда пустовал, мы использовали его в чрезвычайных ситуациях.

– Каких?

– Чрезвычайных, – повторил Асмаров.

– Каких? – снова спросил Йенс.

Михаил уставился на него, как будто хотел сказать, что Йенс и сам все должен понимать.

– Каких? – Йенсу было наплевать.

– Ты помнишь мужчину в гараже?

Йенс действительно помнил. Мертвеца, который лежал там с перерезанным горлом на его ящиках с оружием, запекшуюся кровь. Словно визитная карточка Ральфа Ханке.

– Вот в таких ситуациях мы и пользовались тем домом.

– Едем туда, – сказал Йенс.

– Почему?

– Потому что мы ездим везде, – ответил он.

* * *

Дом, один из многих одинаковых, на улице, где не было больше ничего. Построенный в те времена, когда, казалось, никого ничто не заботило. Место, где люди страдали.

Они сидели в машине и разглядывали дом. Внутри темно, никакого движения, ничего.

Йенс открыл дверь автомобиля, вышел, пересек узкую улицу и оказался у входной двери. Дернул ручку – закрыто.

Михаил вздохнул.

– Пойдем, – буркнул он Софии.

Они перешли улицу. Асмаров направился к гаражу, свистнул Йенсу, подошел к двери гаража и дернул ее несколько раз, пока замок не поддался. Дверь трещала и скрипела, гремя ржавыми петлями, пока наконец не встала на место в маленькие углубления.

Они заглянули в темноту, почувствовали запах сырости и затхлости. Гараж без машин. Они обыскали его… ничего.

Темная подвальная лестница вела наверх.

В прихожей на первом этаже было пустынно и тихо. Йенс с Михаилом осмотрели кухню и две комнаты, а затем поднялись на второй этаж.

На незастланной кровати на боку лежал мужчина в застиранных джинсах и желтой футболке. Грязный и небритый, с черными вьющимися волосами. Возможно, из Южной Европы или Северной Африки. Лет тридцати. Под кроватью на полу – много свечек, ложки, зажигалки, два шприца, старые банки из-под лимонада и обертки от сладостей. У одной из ножек лежал револьвер, серебристый, наполовину заржавевший и ветхий. Михаил шагнул вперед, поднял его, проверил барабан – полностью заряжен – и убрал его в карман куртки.

Втроем они стояли и смотрели на этого асоциального мужчину. Парень был в полной отключке, как новогодние гирлянды после праздников, совершенно обдолбанный. Рот открыт, слюна клейкая, дыхание замедленное. Сухой и свистящий звук из гортани. Может, в этот момент даже мыслей и чувств у него не было – что само по себе и являлось главной целью.

София подошла к мужчине, села рядом и пощупала пульс – слабый; кожа вспотевшая и холодная.

– Кто он? – спросила она.

– Не знаю, – ответил Михаил. – Думаю, один из списанных парней Ханке.

– Списанных?

– Он имеет обыкновение так поступать.

– Как?

– С людьми второй категории. Банда почти всегда состоит из наркоманов.

– Почему?

Асмаров ответил, глядя на парня:

– Когда Ханке они больше не нужны, он устраивает все так, чтобы они переступили грань, повышает дозу. Таким образом, он избегает ответственности за финал. Они убивают себя сами. Ханке поступил так с нескольким парнями, когда я работал на него; говорят, так же он поступил со своей женой Сабиной, матерью Кристиана.

Мужчина лежал и кайфовал в нищете. Больше ему уже ничего не светит. Сердце ослабнет, а потом он умрет от передозировки.

Михаил почесал под носом и прошептал:

– Я подожду здесь, пока он не проснется.

Йенс все понял, аккуратно взял Софию под руку, вывел из комнаты и спустился с ней по лестнице.

Они сели за кухонный стол. Стены тихо потрескивали. За тонкими двойными окнами проезжали редкие машины.

Наверху приглушенные звуки… разговор, спокойные вопросы и ответы. Голоса становились громче. Она слышала: голос принадлежал не Михаилу, а второму мужчине. Он говорил взволнованно… злился… был испуган. Михаил говорил все время; слова неразборчивы, лишь глухие звуки, прокладывающие себе путь вниз по стенам, через пол на кухню.

Затем хлопок, резкий хлопок, а после сдавленный вопль… пронзительный крик из зажатого рукой рта.

София подняла глаза на Йенса. Он медленно покачал головой.

Еще несколько хлопков, потолок над ними вибрировал. Мужчина кричал от боли.

София вскочила, Йенс поймал ее за руку. Она пыталась вырваться, но он обхватил ее и заблокировал. Наверху продолжалась бойня, Йенс крепко и вместе с тем нежно держал ее. Хлопки участились и стали жестче, методичные и ритмичные. Вдруг наступила абсолютная тишина.

Тяжелые шаги вниз по лестнице. Йенс отпустил Софи.

На кухню вошел Михаил; взгляд его был пустым.

– В одном из хозяйств есть мальчик, – сказал он. – Подросток.

И вышел из дома.

 

32

Стокгольм

Химчистка «Флорида» находилась на улице Русенлундсгатан. Сухой воздух, прозрачный полиэтилен на костюмах и платьях, висящих на вращающихся вешалках.

Антония ждала у прилавка. По радио играла музыка в стиле евро-поп. Женский голос подпевал откуда-то из глубины химчистки. Женщина знала текст целиком, попадала в тон; звучало красиво.

Антония нажала на гостиничный звонок, стоявший на стойке. Песня прекратилась.

Вышла Марианне. Немного стара для евро-попа – около шестидесяти, по-прежнему красива. В расцвете лет была блондинистой секс-бомбой.

– Привет, инспектор, – поздоровалась Марианне; в ее голосе проскользнуло пренебрежение.

– Это ты пела?

– Ага.

– Красиво.

– Спасибо.

– Угостишь кофе? – спросила Антония.

– Нет, – ответила Марианне, – но в кране есть вода, заходи.

Она ушла в глубь помещения.

Марианне Грип, супруга Ассара Грипа. Тот, крупный стокгольмский гангстер в восьмидесятых, бесследно исчез. Марианне старалась поддерживать жизнь в организации, прежде всего чтобы помочь приспешникам. Она играла там какую-то странную роль, типа мамочки всех мелких преступников…

Так Антония познакомилась с Марианне. Совершенно случайно. Она любила ее и чувствовала взаимное расположение. Закрыла на нее глаза и оставила в покое. Иногда просила о помощи.

Марианне явно не шутила про воду в кране. Она дала Антонии стакан, а сама села. Помещение представляло собой маленькую кладовую.

Марианне была доброжелательна и с радостью ждала поручений от Антонии.

– Две вещи, – сказала та.

– Как всегда, две вещи, – отозвалась Марианне.

– Во-первых, один человек, мужчина около тридцати, избил свою бывшую, стриптизершу. Его зовут Роджер Линдгрен. Я искала – и ничего не нашла, кроме почтового ящика.

Марианне не подавала виду. Антония продолжала:

– Во-вторых, мне нужно удостоверение личности умершего человека. С новой фотографией, остальные данные без изменений.

– Сохранилось ли его водительское удостоверение?

– Нет.

– Паспорт или другой документ?

– Увы.

Антония достала четыре паспортных фото Майлза Ингмарссона и отдала Марианне, которая стала их рассматривать.

– Для чего будет использоваться удостоверение? – спросила она.

– Тебе незачем это знать.

– Есть зачем.

– Зачем?

– Если его будут сканировать, тогда трудно. Если только показывать, то проще.

– Только показывать, я думаю.

– Думаешь?

– Да, думаю.

– А это то же самое, что не знаешь?

– Да, вроде того.

Марианне повернула фото Ингмарссона к Антонии.

– Статный мужчина, не находишь?

– Нет.

Марианне рассмеялась.

– Всегда рада тебя видеть, Антония.

– Я тебя тоже, Марианне.

– Как у тебя дела?

– Не знаю, никогда не успеваю проанализировать. А у тебя?

– Хорошо.

– А у твоей дочери Эстер?

– У нее тоже хорошо. Ее отец гордился бы ею. Иногда хочется ущипнуть себя за руку – вот мы, тридцать лет спустя, можем говорить обо всем на свете, у нее все отлично, она – мое всё…

– Как нужно вести себя? – спросила Антония.

– Матери и дочери?

– В отношениях в принципе?

Марианне пожала плечами.

– Нужно просто быть честным перед собой и перед теми, кого любишь.

– И этого достаточно?

– Более чем.

– Так просто?

Марианне задумалась.

– На практике – нет.

– А что еще?

– Понятия не имею. Зачем тебе? У тебя проблемы в отношениях?

– Нет.

– У тебя вообще есть отношения?

– Наполовину.

– С кем?

– С одним коллегой.

Марианне помахала паспортной фотографией. Майлза Ингмарссона.

– С этим?

– Нет, с другим, с Ульфом.

– Гм, – кивнула Марианне. – Ульф, говоришь… И что ты хочешь от него?

Антония пожала плечами.

– А он что?

– Он добрый, умный и боится близости. Это похоже на меня.

– Минус доброта и ум в таком случае, – сказала Марианне.

– Да, минус доброта и ум, конечно же.

– Ты достойна любви, Антония. Бери ее, если она придет.

– Если придет – обещаю. А с бизнесом как?

– Не могу жаловаться. Многие борются за выживание.

– Это правда.

– Гребаная страна.

– Ну, как посмотреть.

– Нет, гребаная страна, как ни посмотри. Во всем появилось что-то социально-расистское, нацизм всеобщего благоденствия. Просто слов нет! Был бы жив Ассар, он задал бы всем тупым расистам. Зуб даю! Он просто ненавидел мелочность и идиотизм, которые теперь разъели страну. Это неправильно, абсолютно.

Антония выжидала. Марианне вот такая – вспыльчивая и красноречивая, с каким-то удивительным политическим пафосом, при том что бо́льшую часть жизни была преступницей. Она говорила без остановки и от собственных слов заводилась еще больше. Говорила о проклятых социалистах, которые в семидесятые и восьмидесятые подтолкнули ее и ее супруга Ассара на путь преступности своими негуманными налогами. Говорила об умственно отсталых тупых расистах из социал-демократов, о скрытых фашистах из народной партии, вредных коммунистах, больных на голову феминистках и анальных зеленых и так далее.

Так продолжалось пять минут, пока Марианне не закончила речь. Она тяжело дышала.

– Спасибо за воду, – сказала Антония и встала.

Марианне выпятила губы, как будто в эту секунду пожалела о сказанном.

– Вот как-то так.

Антония задвинула стул.

– Эта болтовня, Марианне, она принижает тебя. Ты гораздо лучше.

Хозяйка переживала неловкий момент.

– Да, наверное, ты права, – вздохнула она. – Не понимаю, почему я всегда завожусь на этой почве.

В ней было что-то очень располагающее.

– Избивший женщину – конечно, бесплатно, – сказала Марианне. – Карточка-удостоверение будет стоить и денег, и взаимных услуг.

Антония убрала руки со спинки стула.

– Я работаю в полиции и за это получаю зарплату.

Марианне встала.

– Как будто мне есть дело… Приходи в наш мир, Антония, ты стала бы природным дарованием.

Антонию немного рассмешил этот комплимент.

– Знаешь, что обычно говорил Ассар?

– Да, – ответила Антония.

– Что же?

– «Если начнется гроза, не наложи в штаны».

– Точно.

– Но это сказал не Ассар. Он спер эту реплику у фон Сюдова из того фильма…

Марианне пожала плечами.

– Ну, может быть, но Ассар воровал все. Потом он считал это своим. Поэтому с ним было так легко жить.

 

33

Мюнхен

Кристиан Ханке встретил отца и Роланда Генца в гостиной усадьбы. Они сидели у потрескивающего огня и разговаривали. Оба повернулись, когда он вошел в комнату.

– Нам нельзя находиться вместе, – сказал Ральф.

– Плюнь на это сейчас, – ответил Кристиан.

– Что случилось? – поинтересовался Генц.

– Один из наших парней найден убитым в одном из надежных мест.

– Где? Кто?

– Не знаю, неважно. Но теперь мы должны поменять дислокацию.

На мгновение все замерли.

– Они здесь? – спросил Ральф.

– Мы не можем быть уверены. Но вот это вместе с похищением Карлоса…

– Что ты собираешься делать? – перебил Роланд.

– Перевезти одного из мальчиков.

– Куда?

– В Колумбию, к дону Игнасио; там мы будем в безопасности.

– Мы?

– Я поеду с ним, – сказал Кристиан. – Вам тоже не помешало бы подумать о безопасности.

– Бери Лотара, – проговорил Ральф Ханке. – Сын Гектора важнее всего; пусть второй, швед, остается здесь.

– Я считаю наоборот, – возразил Кристиан.

* * *

Альберт проснулся, оттого что сильные руки оторвали его от матраса, посадили в коляску и вывезли из комнаты. Он успел заметить коридор, двери, ведущие в другие помещения, комнату охранника с окном.

Когда Альберт оказался на улице, была ночь и темно, хоть глаз выколи. Он старался осмотреться, получить представление о том, где находится.

Резким движением его подняли в черный микроавтобус с открытой отъезжающей дверью и посадили на сиденье. Мужчина, выдернувший его из сна, пропал, дверь тихо задвинулась – идеальная автоматика.

В автобусе Альберт был один; ему хотелось вскочить и убежать. Эти мысли, естественная способность так сделать, по-прежнему жили в нем – и, наверное, всегда будут жить.

Открылась дверь у водительского сиденья. Контуры мужчины, севшего за руль. Потом открылась отъезжающая дверь, и внутрь согнувшись вошли двое мужчин. Альберт узнал одного из них.

– Эрнст! – Он почувствовал облегчение, неописуемое облегчение.

Но тот избегал визуального контакта. Он сел через два ряда впереди, за водителем.

– Тебе и Эрнсту нельзя разговаривать между собой, – сказал второй мужчина, севший на тот же ряд, где и Альберт, через сиденье от него. – Меня зовут Кристиан.

Дверь задвинулась, и машина стартовала в темноту.

– Я прошу прощения за то, что все случилось так стремительно, – добавил он, пристегнув ремень безопасности.

– Эрнст, моя мама жива? – громко спросил Альберт.

Спина Эрнста не шевелилась, он просто сидел и смотрел перед собой.

– Эрнст!!

– Перестань разговаривать, и уж точно не по-шведски, – сказал Кристиан.

– Эрнст, чертов идиот, отвечай на мой вопрос!!! – заревел Альберт.

– Я не знаю, – выдохнул Эрнст.

– О чем вы разговариваете? – спросил Кристиан на английском.

– Забудь, – ответил Эрнст по-шведски.

– О чем вы говорили? – повторил Кристиан.

– Мальчик спрашивал, жива ли его мать, – сказал Эрнст по-английски.

Кристиан собрался и взглянул на Альберта:

– Твоя мать жива. Пристегни ремень.

– Где она? – спросил в ответ Альберт.

Кристиан наклонился, вытянул ремень над пленником и вставил его в замок.

– Я не знаю, где твоя мама.

– Знаешь, конечно.

– Нет, не знаю.

– А Эрнст знает?

– Нет, Альберт, Эрнст тоже не знает.

Альберт прислонился головой к стеклу. Мама жива. Вот во что он сейчас верил. Он провел рукой по волосам. Напряжение спало. Альберт заплакал.

 

34

Стокгольм

Желудочная память подсказывала, что все дело в устрицах, которые он ел вчера.

Томми Янссон навис над унитазом, на часах было полдевятого утра, и его рвало как свинью.

Вчера, накачавшись джином, Томми заснул на полу в подвале. Но чувствовал он себя плохо не из-за джина – он был уверен, ибо внимательно следил за тем, что пьет. Это устрицы или какая-то кишечная инфекция. Наверняка зараза попала, в это время года всегда так…

В кармане халата зазвонил телефон. Анн Маргрет:

– История поисковых запросов и сетевых действий Миллер и Ингмарссона у тебя на почте.

– Спасибо, Анн Маргрет, – вежливо выдавил он.

В подвале Томми потянул за шнурок, и маленькая одинокая лампочка ожила. Сев за стол, он включил компьютер, проверил почту. Списки с информацией об интернет-предпочтениях Антонии Миллер и Майлза Ингмарссона, подготовленные Анн Маргрет, прилагались. Томми распечатал их и начал изучать действия Антонии в Сети, как в глобальной, так и во внутренней. Список был длинным и включал в себя все – от поисков по работе до личных. Она покупала через Интернет книги, одежду. Она читала онлайн-газеты «Дагенс индустри» и «Свенска дагбладет». Она была из тех, кто тут же забивает спонтанные вопросы в поисковик. Группы крови? Как делают асфальт? Имущество умерших в Стокгольме? Сколько людей побывало на Луне? Как звали второго президента США? Процедура открывания банковской ячейки? Лучшие лыжи для слалома? Простые рецепты пасты? Секс-игрушки в аптеке? Библиография Стивена Кинга?

Много вопросов. Томми искал имена. Много раз он видел имя Ларса Винге. Заметил он и другие имена людей, которых не знал. Почему Винге? И почему сейчас?

Томми открыл список Майлза Ингмарссона. Тот оказался беднее. Там были запросы о старинных парусных судах, мужской одежде на Джермин-стрит в Лондоне, кулинарных рецептах. Что сколько стоит. Названия, имена и ничего не говорящие запросы, такие как банковские ячейки, время работы ресторанов. Еще имена, еще парусные суда, табак и старые книги…

Томми захотелось выпить. Он выдвинул нижний ящик стола – радость стояла там: прямая, прозрачная и высокая. Солидная бутылка джина из магазина на немецкой границе. Он достал бутылку и сделал несколько осторожных глотков, но достаточно значительных, чтобы серые тона жизни отступили и все стало чуть-чуть таким, как раньше, больше похожим на то, что было в детстве.

Томми продолжил чтение. Чертовы парусные суда всю дорогу. Наверняка они старые, деревянные и длинные. Глоток джина. Имена шли друг за другом… Роджер Линдгрен, Херби Хэнкок, The Blue Note Years…

Где-то в подсознании Томми сработал сигнал тревоги. Он вернулся назад и посмотрел на последнее прочитанное имя: Роджер Линдгрен.

Томми схватил список Антонии. Провел по нему пальцем. Да, вот он, засранец. И тут Роджер Линдгрен…

Он отыскал ручку и обвел имя в обоих списках. Кто, блин, этот Роджер Линдгрен? Томми поискал в компьютере и не нашел ничего примечательного.

Он положил списки рядом друг с другом, затем внимательно и тщательно их сравнил. Для этого понадобились время, джин и силы. Когда он закончил, в списках поисковых запросов Антонии Миллер и Майлза Ингмарссона было три общих.

Роджер Линдгрен.

Ларс Винге.

Банковская ячейка.

Твою мать…

Томми позвонил всем знакомым стукачам, прикормленным полицией.

– Роджер Линдгрен?

– Без понятия.

Четыре звонка четырем бандитам, прежде чем он получил ответ.

– Есть один бродяга из Тронгсунда с таким именем. Он говнюк, если я ничего не путаю.

– Где он обитает?

– Обитает? Да откуда мне, блин, знать?

– Не поспрашиваешь?

– Перезвоню, если будет зацепка.

Телефон зазвонил через двадцать минут.

– Роджер Линдгрен трахается с разведенной работницей культуры в районе Васастан.

– Где в Васастане?

– Улица Хагагатан…

 

35

Мюнхен

София лежала на животе, ее бинокль был направлен на усадьбу в четырехстах или пятистах метрах чуть ниже. Йенс лежал рядом, фотографировал с помощью телеобъектива.

София заметила движение. Несколько мужчин за пределами здания. Большая усадьба. Старинная, около ста пятидесяти лет, длинная и широкая. Отреставрированная, но не современная, фахверк. Чуть поодаль конюшня из кирпича, за ней пастбища, огороженные белой изгородью, редкие лошади.

– Видишь что-нибудь? – спросил Йенс.

Она всматривалась в даль.

– Да, несколько человек двигаются около здания.

– Они вооружены?

– Не могу разглядеть детали.

Йенс отложил камеру, отметил их местоположение на лежавшей рядом с ним карте, записал расстояние до усадьбы, обернулся и посмотрел против солнца, затем снова повернулся к усадьбе, записал время и положение солнца.

Телефон Йенса завибрировал, он передал его Софии и продолжил делать заметки.

Она зачитала сообщение от Михаила:

– «В других усадьбах ничего».

– Значит, он здесь, – сказал Йенс. – Пойдем, поедем обратно.

Он поднялся и подал руку Софии, она взялась за нее, встала на ноги, и они пошли к машине.

София несколько раз обернулась.

 

36

Стокгольм

Парень в джинсах и белой футболке, открывший дверь в квартиру на улице Хагагатан, был под кайфом и на нервах.

– Роджер Линдгрен? – спросил Томми.

– Вы кто?

Слишком уж высокий голос для бандюгана.

– Я коп, – ответил Томми, сильно толкнув Линдгрена в грудь. Тот чуть не упал, но у него был такой беззаботный вид, как будто он уже столько раз в жизни получал взбучку, что ему было по барабану.

Томми вскинул служебное оружие, схватил Роджера за воротник, притащил его в гостиную и бросил на стул.

– Кто ты? – спросил он.

– Ты же сам сказал, – пропищал Линдгрен.

И получил удар табельным оружием по голове. Ярость и подавленная боль отразились у него на лице.

– Кто ты? – снова спросил Томми. Еще удар пистолетом. В этот раз по уху и виску.

– Меня зовут Роджер, и я… Твою мать, что тебе надо?! – Он держал руку у уха, куда только что пришелся удар; между пальцами пробивалась кровь.

– Антония Миллер? – спросил Томми.

– Чего?

– Антония Миллер? Ты общался с ней?

– Нет! Кто это, черт возьми? – завыл Роджер, боясь получить очередной удар, который он в итоге и получил – по руке, закрывавшей место предыдущего удара.

– Я не знаю, кто это!! – заорал он.

– Майлз Ингмарссон?

Роджер оборонялся.

– Первый раз слышу!

Еще один удар. На этот раз по макушке. С ума сойти, какой сильный.

Линдгрен закрывался от новых ударов. Плохи дела. Томми отчетливо ощутил, что, возможно, парень действительно ничего не знает.

Томми оглядел квартиру.

– Ты тут живешь?

– Да, иногда.

– Гребаная дыра.

– Спасибо…

– Почему у тебя такой высокий голос?

– Не знаю, всегда такой был.

– Что тебя связывает с Майлзом Ингмарссоном и Антонией Миллер?

– Не знаю, кто это.

Разозленный, Томми принюхался. Что-то резкое, едкое, химическое.

– Чем это воняет?

– Ничем.

Томми устало пялился на Роджера.

– Дебильный ответ.

Он схватил Роджера и толкнул перед собой, направив пистолет ему в спину.

Закрытая дверь.

– Открывай, – приказал Томми.

Роджер не хотел подчиняться. Пистолет сильно давил на позвоночник. Роджер выполнил требование Томми.

За дверью – занавеска из полиэтилена. За ней – кухня. Сильный химический запах. Затемненные стекла, инфракрасные лампы, оборудование. Элитная нарколаборатория.

– Я не знаю, для чего это все, – неуверенно сказал Роджер.

– Понимаю, – ответил Томми. – На твоей кухне и все такое… конечно, с какого рожна тебе знать.

– Это не моя кухня.

– Чья же?

– Девушки, с которой я живу.

– Девушкам доверять нельзя.

– Да, – согласился Линдгрен.

– Ну, а если подумать… Амфетамин?

– Похоже на то, – ответил Роджер.

Томми задумался.

– Может, все произошло из-за этого? – вырвалось у него.

– Что?

Томми отбросил теорию.

– Хорошо, Роджер Линдгрен, сделаем так. За такие дела дают много лет. Я хочу, чтобы ты сразу же позвонил мне, как только с тобой свяжутся Майлз Ингмарссон или Антония Миллер.

Роджер усердно кивал.

– Надеюсь, ты понимаешь, какой охрененной властью я обладаю, а? – Томми почесал щеку дулом пистолета.

Роджер кивал не переставая.

 

37

Мюнхен

Михаил сидел за столом в гостиничном номере. Перед ним на маленькой столешнице лежали инструменты, теплоизоляционная лента, проволока и шесть патронов.

Он прикручивал самодельный глушитель к дулу револьвера. Резьба пришлась почти впору старому оружию героинщика. Михаилу пришлось приложить усилия, но в итоге глушитель стал в нужное положение.

Асмаров поднял оружие, взвесил его на руке.

– Я должен подойти близко, – пробормотал он Йенсу, который просматривал фотографии в своей камере.

– Наша цель – главный вход, – сказал тот.

София наблюдала за мужчинами. Они разговаривали о практических вещах. Иногда смеялись над чем-то. Причиной смеха был не юмор, а отчужденность, то, что вне реальности, то, чего нет на самом деле и существует только в их фантазии – то, что странным образом оказалось в обычном мире. Место, на которое можно сваливать неудачи и неприятности, презирать, смеяться над ним. Потому что над той нереальной действительностью, в которой они жили сейчас, смеяться не получалось. Вообще.

София вышла из комнаты Михаила и пошла к себе. Там она села на кровать и стала ждать.

Через два часа она подняла трубку и позвонила в номер Йенса. Тот ответил после второго гудка.

– Да?

– Это я.

Тишина гостиничного номера.

– Хочешь прийти сюда?

– Да.

Она прошла по коридору без обуви. Йенс придержал для нее дверь.

Они целовались стоя, пока он раздевал ее. Йенс был нежным, София помнила это со времен юности. Его чувственность. Раньше она удивляла ее. Нежность и осторожность вместе с эмоциональным доверием делали их совместные минуты особенными… раньше. Но не сейчас. Теперь нежность не нравилась ей. Она утомляла и была навязчивой – возможно, слишком теплой, слишком интимной. София не хотела нежности. Она хотела чего-то другого.

София была сверху. Она стонала, он шептал ей что-то в ухо, потом повернул ее. Ногти у Софии были острые.

Они дышали друг на друга, она ласкала его. Позже София ушла от Йенса к себе в комнату. Там она сидела в темноте, одна, и ее охватил страх от того, что должно было произойти.

В три часа зазвонил будильник.

Она почистила зубы в ванной. Монотонный звук щетки, бледный свет. Потом мыла руки в ледяной воде, долго держала их под струей, не чувствуя боли. Затем затянула волосы в хвост, надела куртку, плотно застегнула ее и вышла из комнаты. В лифте она спускалась в гараж одна.

Йенс и Михаил, одетые в черную строгую одежду, ждали ее у машины.

София села на заднее сиденье. Они отъехали от отеля. Воздух был пропитан влагой, огни уличных фонарей превратились в горящие солнца, когда капли осели на переднем стекле. Дворники вернули изображению четкость.

Йенс обернулся.

– Смогла уснуть?

Она покачала головой.

– Нет.

И они поехали прочь из города.

* * *

Они шли через поле – в одну линию. Светила луна, туман, словно одеяло, покрывал все вокруг.

Перед ними высился лес. Гордый, спокойный, темный и угрожающий. Они шли среди деревьев в окружении звуков. На поляне остановились и прислушались, нет ли здесь того, чего тут не должно быть.

Михаил показал на себя и на ферму, свет от которой виднелся вдалеке, и пошел в ту сторону. В руке он держал пистолет с самодельным глушителем.

У Йенса горели глаза. София видела, что он доволен. Нервный, испуганный, тревожный – но чувствующий себя на своем месте. Здесь он был как рыба в воде.

Йенс быстро взглянул на часы.

– Скоро увидимся, – прошептал он и двинулся прочь, как солдат, идущий в бой, кем он и был, хотя и без оружия.

Он так и не обернулся.

* * *

София прошла по лесу до возвышенности, где ей следовало остановиться и ждать. Холм находился недалеко от фермы. София легла на живот: жилой дом и строения вокруг него хорошо просматривались. Она увидела, как Йенс прокрался к хлеву и исчез внутри. София искала глазами Михаила, но тот не показывался. Прошло несколько минут, ничего не происходило, место выглядело заброшенным.

Альберт, возможно, где-то там. Ей хотелось встать, пойти туда, забрать его, уехать в Стокгольм, запереть дверь…

Движение в отдалении. Михаил. Он стоял спиной к ней, наполовину за деревом, самодельное оружие в руке.

Асмаров подошел к дому, поднялся на веранду, пригнулся под окном. Подбежал Йенс и сел на корточки рядом с ним. Они достали инструменты из карманов курток, встали, тихо, быстро и методично работая с петлями одного из окон, сняли раму, поставили ее на веранде.

Михаил влез в дом, Йенс – следом. Теперь они исчезли из ее поля зрения. Три кашляющих звука. Три секунды пустоты, затем еще одна серия.

На этот раз тишина была жуткой. София ждала.

Они убиты? Люди Ханке караулили внутри?

Кто-то показался в широком проеме входной двери.

Михаил махнул Софии.

Она вошла в просторный холл, обитый темным деревом, с широкой лестницей, загибающейся на пол-оборота наверх. На лестнице наискосок лежал мертвый мужчина, на груди и лице кровь. В глубине, в комнате, – еще один труп.

София стояла на месте. Йенс спустился по большой лестнице, держа в руке небольшой автомат. Михаил вышел из гостиной; свое оружие он сменил на такое же, как у Йенса.

– Здесь никого, – сказал тот.

– Пусто, – буркнул здоровяк-русский.

– Подвал, – показала София и пошла к приоткрытой двери и лестнице, ведущей вниз.

Подвал был единственным помещением из отшлифованного бетона, десять на десять метров. Прямо посередине – большое четырехугольное бетонное строение, как дом в доме: без окон, железобетон, стальная дверь.

Они посмотрели на строение.

– Что это? – спросила София.

– Убежище, – ответил Михаил.

– Внутри кто-то есть?

Он не ответил.

– Мы можем войти туда? – продолжила она.

– Нет.

– Никаким образом?

На этот вопрос Асмаров уже ответил.

Камеры на потолке были направлены на них.

– Мне это не нравится, – сказал Йенс. – Мы тут застрянем.

Но София не слушала. Она подошла к кубу, остановилась и постучала по стальной двери. Раздался глухой звук. Женщина стукнула кулаком три раза, подождала. Ничего. Она барабанила в дверь, сильно и долго.

– Альберт!

Рука у нее на плече, голос Йенса:

– Уходим отсюда, София.

– Нет, мы подождем, пока они не выйдут, – сказала она.

– Мы уходим сейчас же.

Он нервничал.

– Йенс прав, – подключился Михаил. – Здесь нельзя оставаться.

Асмаров с Йенсом покинули подвал. София не хотела уходить, но понимала, что они правы. Она нерешительно шагнула назад, повернулась и пошла следом.

Торопясь, они вышли из дома, в темноту, той же дорогой, что и пришли, вверх на полянку в сторону леса. Она остановилась на полпути, огляделась. Далеко, за домом, что-то светилось в тумане. Она могла различить контуры небольшого строения.

– Что это там? – София указала на юг.

Михаил с Йенсом посмотрели вдаль.

– Мы поймали их врасплох, а? Мы смотрим везде. Мы ведь так договорились, – умоляюще произнесла она.

* * *

Они шли по открытому участку между главным зданием и маленьким строением, которое увидела София. Йенс и Михаил прикрывали женщину с обеих сторон, темп был высоким.

Дом стал лучше различим. Построенный из кирпича, он стоял у выхода со двора. Внутри горел свет, дверь была открыта. Рядом – машина с работающим на холостом ходу двигателем…

Они остановились в пятидесяти метрах. Йенс сел на корточки, держа у плеча автомат.

– Вижу двоих внутри, – шепнул он.

Михаил не слушал – он начал стрелять по окнам дома. Потом побежал туда, паля короткими очередями.

– Давай ко мне за спину! – закричал Йенс Софии. Он выстрелил в машину, пробил задние колеса, потом пальнул в дом, а Асмаров все бежал. Стекла бились одно за другим.

Михаил ворвался внутрь через открытую дверь и исчез. Там он кричал и бесновался, как будто ругал кого-то. Потом вышел с двумя покорными мужчинами, заставил их лечь на землю около машины и связал им руки за спиной проводом.

София с Йенсом поспешили к нему.

– Обыщите дом, – сказал Михаил.

Йенс вошел внутрь, за ним София.

Своего рода стеклянная сторожевая будка, от большей части стекол остались одни осколки. Слева – кухня. Пахло едой. Четыре комнаты друг напротив друга. Мощные защитные двери, три из которых открыты.

Йенс осмотрел комнаты, оборудованные защитой от взлома. Стены звуконепроницаемые, без окон. В каждой комнате кровать, стол и стул. Камеры, здесь держали пленников. София дернула дверь четвертой комнаты – заперто.

– Михаил, ключи! – заорала она.

Секунды тишины. Потом вошел Асмаров и дал ей ключ. София вставила его в замок, повернула, открыла дверь…

Там сидел он, в углу темной комнаты, съежившись. Подросток…

Но это был не Альберт, а другой мальчик.

Комната закачалась перед глазами Софи.

– Нет, – прошептала женщина. Бормоча это слово, она пятилась назад; наконец силы покинули ее, и она опустилась на пол.

Это началось само собой – плач, не похожий ни на что другое; душераздирающий и животный, он вырывался откуда-то изнутри.

Михаил посмотрел на Софию, подошел и поднял ее, в то время как Йенс выносил мальчика.

Все четверо покинули будку.

 

38

Стокгольм

Томми сомневался и колебался. Налил еще джина – и сомнения исчезли. Он позвонил самому ужасному из ужасных – Уве Нигерсону.

– Пообедаем, Уве?

– Угу, – ответил Нигерсон.

Томми вышел в сад и встал на колени за навесом, куда никогда не пробивалось солнце. Период биологического распада был здесь длиннее, чем где-либо еще, пахло сыростью и мертвой материей. Много старой листвы, возможно оставшейся с прошлого года – не участвующей в фотосинтезе, неразлагающейся, коричневой и неприглядной.

Он копал садовой лопаткой мерзлую землю. Тридцать сантиметров в глубину – это потребовало много времени и усилий.

Но в конце концов лопатка ударилась о коробку из-под печенья. Томми опустил руки в землю, начал разгребать и отковыривать. Он достал ее, обхватив одной рукой, зацепил ногтями крышку, повернул чуть направо, ослабил давление. Крышка поддалась. Внутри лежали упакованные купюры. Евро, он любил евро – и любил добавлять ноль, когда думал о шведских кронах. Двадцать тысяч евро, свернутые в приятный увесистый рулон. Томми сунул его в карман.

* * *

Он ехал по шоссе в сторону города, служебная машина издавала ровные и тихие звуки. Какие-то противные ребята усердно махали из проезжавшего мимо «Сааба», говоря губами «привет».

Томми сидел, наклонившись вперед, и смотрел на дорогу.

* * *

Уве Нигерсон, высокий широкоплечий красивый мулат, широко улыбался – белые зубы, теплые глаза и холодное сердце, словно льды Исландии. Он шел к Томми между столиками.

– Мистер Янссон, – сказал Уве.

– Нигерсон, – шепотом ответил Томми.

Уве выдвинул стул, сел, встретился глазами с Томми и замер. Выражение его лица давало понять, что он вспомнил Янссона еще лучше, когда увидел его.

– Томми… – тихо произнес Уве, стряхнул с себя картины воспоминаний и взял меню. – Стартеры будем?

– Сразу перейдем к горячему, – сказал Томми.

Уве листал меню.

– Думаю, сегодня возьму курицу, – промямлил он.

На самом деле настоящая фамилия Уве – Леди́н, фамилия матери. Лерой Кларк, его папа, был американским дезертиром Вьетнамской войны. Приехал в Стокгольм в семьдесят первом, его как героя встретили чокнутые антимилитаристы, но он предпочитал сидеть на наркоте, трахать шведок, а потом поколачивать мамашу Уве, Кристину. Она заработала нервное расстройство и не могла заботиться о малыше, которого рано отдали в приемную семью в местечке Фисксэтр.

Папа Лерой умер в семьдесят пятом от передозировки героина в туалете на станции метро «Т-централен», в грязном и дырявом синем пуховике, под охраной агрессивного кобеля Хироу, который не подпускал персонал «Скорой помощи». Овчарку убили на месте, Лероя кремировали, а пуховик оказался на свалке.

Никто не переживал, и меньше всего Уве. Он вырос без отца и матери, без любви и заботы, в школе его гнобили и дали прозвище Нигерсон.

Но Уве оставил прозвище, присвоил его. Иногда он говорил о нем избранным, как будто хотел сказать: делайте что хотите, говорите что хотите, я могу справиться с чем угодно.

Томми Янссон был одним из тех, кто удостоился такого доверия несколько лет назад. Доверия, которого он не искал.

Уве поднял глаза от меню.

– Томми, ты выглядишь никакущим, – сказал он.

– Заткнись, – буркнул тот, глядя в меню.

– Да блин, мне так любопытно… Ты изменился. Интересно…

Томми делал вид, что читает.

– Что интересно? – пробормотал он.

– Ты… Ты же всегда был крутым? Коп, принципиальный и бойкий малый, так?

Томми молчал, смотрел в меню как завороженный.

– Но сейчас что-то не так… Женушка? Слышал, что она собралась уходить?

Томми проигнорировал вопрос. Уве с важным видом размышлял вслух:

– Нет, не то. Ты не стал бы таким от горя. Ты изолировал бы себя от всех, стал растерянным и убитым… Ну, ты и сейчас такой, убитый. Но тут что-то другое. И думаю, я сейчас узнаю что.

– Вот как?

– Ты связался со мной, Томми. И ты изменился. Если ты будешь просить о помощи, то я получу ответ почему, если тебе нужна информация… Нет – тогда я уйду отсюда с пустыми руками.

– Ты же все знаешь, Уве, – буркнул Томми.

– Это правда.

Он забыл встречи с Уве. Всегда оказывался на них в проигрышной позиции.

Подошел прилизанный официант. Уве подыгрывал ему, строил из себя щеголя, заказывая курицу. Томми кивнул – мол, будет то же самое.

– И немного воды с газом, дружок, – сказал Уве.

– Вода с газом, хорошо, – ответил официант.

Уве поднял вверх большой палец.

– Я возьму пиво, крепкое, – попросил Томми.

– Хорошо, – сказал официант и удалился.

Уве проводил официанта взглядом, потом снова обратил внимание на Томми.

– Приятный парень, – заключил он, приподняв брови.

– Ты что, гей, Нигерсон? Переспишь потом с ним? – спросил Томми, стараясь отыграться.

– Не, мне девушки нравятся. Сам-то ты, Томми, не гей ли чуток?

Томми молчал.

– Никто не будет злиться на тебя, выходи из шкафа, господин Янссон, – шепнул Уве.

– Заткнись.

Уве фыркнул.

– Томми! Что, черт побери, произошло? Ты даже подколоть не можешь… Неужели совсем потерял форму?

Официант принес Уве воду, а Томми – холодное пиво в запотевшем бокале.

– И заказываешь пиво к обеду? Ты что, совсем того, мужик? Гомер Симпсон пьет пиво днем, Кристер Петтерссон увлекался таким… А теперь Томми Янссон?

Уве искренне рассмеялся над собственными словами. Он легко относился к жизни и к смерти тоже.

Впервые Томми столкнулся с ним как с подозреваемым в одном деле семнадцать лет назад. Он знал, что Уве убийца, а тот знал, что Томми это знает. Но доказательств не было.

«Хочу, чтобы ты звал меня Нигерсон», – сказал Уве, когда его вычеркнули из подозреваемых. «Этого я сделать не могу», – ответил тогда Томми. Уве настаивал; он дал Томми понять, что это неизбежно, что тот должен воспринимать это как компактную смесь из доверия, угрозы, подарка и договора, где также присутствовало косвенное признание того, что Уве был убийцей и что Томми прав.

Нигерсон – такое прозвище нелегко произносить. Но, как и ко всему другому, Томми привык и к этому.

– Чем ты сейчас занимаешься, Уве?

– Работаю в детском саду.

Томми ждал, когда спадет волна сарказма. Уве это заметил.

– Это имеет значение? – спросил он.

– Да.

– Почему?

– Потому что мне нужно знать.

Уве пожал плечами.

– Я ничем особенным не занимаюсь.

– Что ты имеешь в виду?

Уве пытался осмыслить вопрос.

– Ты серьезно ожидаешь ответа на этот вопрос, Томми?

– Ты стал законопослушным?

Ни звука от Уве.

– Влюбился?

– А что это такое? – поинтересовался тот.

Томми не улыбнулся, Уве тоже.

– Встретил Бога? – продолжал полицейский.

Уве вдумчиво ответил:

– Нет, Бог не пускает меня. – Слова показались искренними, полными грусти и одиночества.

– Так ты такой же ужасный, как всегда?

Уве разочарованно посмотрел на собеседника. Кивок, открытый взгляд. Обжигающий. Томми отвел глаза в сторону.

Перед ними поставили две тарелки. Уве снова стал шутить с официантом. Взял нож и вилку и начал орудовать ими; ел с аппетитом. Томми, чуть поковыряв в тарелке, предпочел сконцентрироваться на пиве.

– Продолжай, – сказал Уве.

– Ты нужен мне в «режиме готовности».

Уве приподнял бровь, взял в рот очередной кусок.

– В режиме готовности, перед тем как ты, возможно, поможешь мне убрать одного парня… или девушку.

Уве перестал жевать, удивленно взглянул на Томми и театрально изобразил гримасу боли:

– Ай-ай-ай. Еда горячая, как же, блин, обожгла… Томми Янссон, начальник полиции… хороший парень.

Томми пил пиво большими глотками, избегая взгляда Уве.

Тот откинулся назад, взял с колен льняную салфетку и вытер рот – или, скорее, похлопал себя по губам, – не отрывая глаз от Томми. Потом снова взял приборы и продолжил спокойно есть.

– Что скажешь, Уве?

Молчание. Уве невозмутимо продолжал есть. Так они обедали. Томми понял, что дальше этого они не продвинутся. Он махнул официанту и потер большой палец об указательный и средний, показывая, что хочет заплатить.

Они вышли из ресторана, Томми на несколько шагов впереди. Уве обогнал его.

– Иди за мной.

Они пошли дальше по улице, свернули у подземной парковки, спустились вниз.

Потолок внизу был низким, все парковочные места заняты. Уве подошел к «Мерседесу». Машина мигнула и открылась. Не успел Томми среагировать, как Уве схватил его за руку, притянул к себе и прижал к бетонной колонне.

Сильное нажатие на руку – и Томми вдруг почувствовал частичный паралич половины тела. Уве, сменив хватку, своей крупной левой рукой схватил полицейского за горло, сильно придавил к колонне. Правой обыскал его одежду и нашел выключенный мобильник, ключи, бумажник, конверт и двадцать тысяч свернутых в трубочку евро в кармане джинсов. Ослабил хватку.

– О’кей, – сказал он. – Я провожу оценку, ищу факторы риска. Отсутствие прослушивающей аппаратуры, выключенный телефон и вдобавок вот это, – Уве помахал пачкой купюр, – позволяют мне продолжить общение с тобой. Я беру.

– Беру что?

– Две сотни. Я же говорил тебе, а?

Уве отдал телефон, ключи и бумажник, но оставил конверт и деньги. Томми взял свои вещи и стал массировать шею.

– Да, ты как-то заикнулся об этом. Две сотни вперед, остальное потом.

– О’кей, Томми. Имя?

– Двое коллег – Майлз Ингмарссон и Антония Миллер. Инфа у тебя в конверте, – Томми показал на конверт в его руке.

Уве помахал наличными.

– Это только за одного, – сказал он.

– В итоге, вероятно, будет один, – неуверенно произнес Томми.

– Вероятно?

– Мне нужно сначала выяснить ситуацию, понять общую картину.

– Когда ты все выяснишь?

Томми пожал плечами.

– Когда разберусь с деталями, полагаю, ты выполнишь свою часть.

– Хреновая сделка, – сказал Уве.

– Почему?

– Убрать копа – это опасно. Выйдет дороже.

– Насколько?

Уве теперь улыбался, как торговец.

– Сейчас не беспокойся, я пришлю счет.

Томми задумался. Все шло не очень хорошо.

– Делай так, – сказал он.

– Делай так, – спародировал Уве высоким дикторским голосом из сороковых.

– Только подожди, Уве. Никаких резких движений, понял?

– Ой-ой, капитан! – Тут Уве отдал честь с противной гримасой, слишком противной, отталкивающей и неприятной. Потом громко и весело рассмеялся. Уве во всех смыслах не имел барьеров. И, может, над этим-то и смеялся, пока шел к машине.

Он обернулся.

– Видишь его?

– Кого? – спросил Томми.

– Вот же, рядом с тобой! – Уве показал в пустоту.

Полицейский бегло взглянул туда.

– Дьявол, Томми. Он стоит здесь, прямо около тебя, твой новый приятель! – Уве радушно рассмеялся.

– Может, перестанешь пороть чушь? – сказал Томми.

Уве обернулся, смех тут же прекратился.

– Нет, не могу! – рявкнул он в ответ.

Томми, испугавшись, уставился в землю.

Уве запрыгнул в «Мерседес» и помчался навстречу дню.

Томми Янссон в подавленном настроении стоял в одиночестве, пытаясь поймать что-то неуловимое.

* * *

Теперь его звали Ларс Винге. В руке он держал водительские права с фотографией Майлза Ингмарссона.

Девушка за стойкой держалась вежливо и холодно, такой же была атмосфера в офисе. Ковролиновая тишина, ровное двадцатидвухградусное тепло, равномерно обволакивающее все вокруг.

Она протянула руку вперед, жестом показывая, что хочет увидеть какой-то документ, подтверждающий личность. Он дал ей удостоверение. Девушка взяла права, не глядя привычно перевернула и вставила под светившийся красным считыватель. Ничего не произошло, и она повторила движение. Ингмарссон, давя в себе панику, показал на права.

– Они повреждены, как видите.

Девушка взглянула на темную полоску. Пластик там слегка облупился.

– Тогда они недействительны, – сказала она в нос.

– Ясно.

– Вам нужно заказать новые.

Майлз кивнул.

– Уже заказали?

– Нет.

Она вбила дату рождения Ларса Винге в систему. Бегло омотрела права два раза, с обеих сторон. За Ингмарссоном росла очередь, и им снова завладела паника.

– Вы по-прежнему являетесь клиентом? – спросила девушка.

– В смысле?

Она читала с экрана.

– Никаких операций по счету долгое время.

– А должны быть?

Она подняла глаза.

– Нет, не обязательно. Но, наверное, нет необходимости в двух банках? А у вас же их два?

– Это имеет значение? – поинтересовался Майлз.

– Нет, но я могу записать вас к одному из наших консультантов, – добавила она.

– Нет, спасибо. Не сейчас.

Он получил бумагу и бросил на нее взгляд. Там был номер банковской ячейки.

Майлз направился к решетке в дальнем конце помещения, встал там и стал ждать. К нему подошел мужчина в костюме без галстука.

– Добрый день, добрый день, – его голос был чересчур высоким.

Банковский служащий провел карточкой по считывающему устройству. Решетка щелкнула, и он открыл ее.

– Пожалуйста, – указал он рукой Майлзу, который спустился несколько ступеней вниз в узкий коридор. Работник банка подошел со спины, протиснулся мимо, извинившись несколько раз; двигался он обреченно и услужливо.

Хранилище было открыто – немыслимо толстая дверь.

– Ноль восемь восемнадцать, – зачитал Майлз с листа.

Служащий нашел нужную ячейку, вставил свой ключ в один из двух замков и повернул. Потом вяло улыбнулся, неосознанно извиняясь за сам факт своего существования, и вышел прочь семенящими шагами.

Майлз засуетился, вставил ключ в замок, повернул и вытащил длинный, глубокий и широкий пластиковый ящик. Поставил его на пустой стол, открыл крышку и заглянул внутрь. Черная спортивная сумка, больше ничего. Ингмарссон достал ее. Внутри лежало что-то довольно тяжелое. Он не должен открывать сумку. Он должен как можно скорее смыться отсюда, пока никто ничего не заподозрил.

Майлз задвинул ящик, закрыл ячейку и поднялся по лестнице, нажал на кнопку, открывшую решетку, прошел по тихому банку, открыл входную дверь и вышел на зимнее, недружелюбное солнце.

Антония сидела в машине на другой стороне улицы. Она завела двигатель, выехала с парковочного места и остановилась на проезжей части. Майлз торопился перейти дорогу и уже стоял на середине. Она открыла дверь, взяла сумку и, поставив рядом на сиденье, бросила на нее беглый взгляд. Ее снедало любопытство.

– Что в ней?

– Не знаю, – ответил Ингмарссон.

За ними, просигналив, резко пошла на обгон машина.

Антония прижалась к спинке сиденья, вытянула ноги и достала сложенный листочек из кармана джинсов.

– Роджер Линдгрен приписан к одному почтовому ящику. Постоянного адреса нет. Но он периодически живет у женщины в районе Васастан.

Антония протянула ему согнутый листик, и Майлз прочитал: «Ул. Хагагатан».

– Ты это заслужил, – сказала она и включила передачу.

– Как ты достала его?

– В химчистке, – с улыбкой ответила Антония. – Увидимся, Майлз Ингмарссон!

Она начала движение, захлопнула дверь и исчезла в потоке машин. Майлз остался стоять в центре улицы между полосами; рядом с ним в обоих направлениях проносились автомобили, а он все смотрел на бумажку и адрес. Ингмарссон собирался дать волю внутренним порывам. Своему темному естеству, которое хотело добра.

А он знал: стоит только выпустить тьму, таящуюся внутри тебя, чтобы навести порядок, как все неизбежно полетит в тартарары.

 

39

Мюнхен

Обратно они пошли тем же путем, каким пришли, – через поля, к машине, припаркованной у отдаленной дорожки из гравия. Мальчик отказывался говорить, не желая отвечать на немногочисленные вопросы, которые задавала София.

Они сели в машину.

– Меня зовут София, – представились женщина. – Альберт, о котором я спрашивала, – мой сын.

По глазам мальчика она заметила, что он среагировал на ее слова, но продолжал молчать.

В гостиничном гараже они сели в лифт. Михаил вышел на первом этаже и скрылся в лобби-баре, а Йенс и София с мальчиком поехали дальше, к номеру Йенса.

В номере София села на кровать и показала, чтобы мальчик сел напротив нее, на вторую кровать. Тот, колеблясь, посмотрел на Йенса, словно чтобы получить его «добро». Йенс кивнул, и он сел. София впервые внимательно рассмотрела его.

У него была светло-коричневая кожа, острые черты лица, переливающиеся двумя цветами глаза, рот… Подождите-ка…

Она наклонилась вперед, изо всех сил вглядываясь в его лицо. Мальчик засмущался, стал смотреть в сторону.

И профиль…

Она никогда раньше не видела его, но точно знала, кто он. В его лице отчетливо проглядывал Гектор – глаза, лоб, губы… И жесткость, непробиваемая снаружи, ум, глубокая смелость… Все это она увидела и почувствовала за короткое время. Но в нем было что-то другое: теплое, гуманное. Возможно, мальчик перенял это от матери.

– Лотар? – осторожно спросила София.

Он с удивлением посмотрел на нее. Йенс, стоявший в отдалении у окна, обернулся.

София продолжала смотреть.

– Тебя же зовут Лотар? – тихо сказала она.

Мальчик не отвечал.

– Как зовут твоих маму и папу?

Теперь он испуганно взглянул на нее, потом на Йенса.

Она наклонилась ближе.

– Скажи, Лотар, не бойся. Мы не причиним тебе зла.

Мальчик смотрел то на Софию, то на Йенса.

– Мама умерла, – проговорил он, наконец.

– А твой папа?

– У меня нет папы, не было никогда.

Лотар говорил глухим голосом. Он был твердым, как кремень, этот мальчик.

– Сколько тебе лет?

Шестнадцать, сказал Гектор в тот день, когда они катались на лодке в шхерах. Как будто хотел отдать ей что-то, оказать особенное доверие, поделиться самой большой тайной. «У меня есть сын, – говорил он, – Лотар Мануэль Тидеманн. Живет в Берлине с матерью…»

– Семнадцать, – прошептал мальчик.

София заметила, что так и сидит, подавшись к нему и не спуская с него глаз.

– Альберт?

Он колебался, как будто и так уже сказал слишком много.

– Альберт? – переспросила она. – Ты его видел?

– Кто вы?

– Я уже говорила. Я мама Альберта.

Лотар пытался просчитать ее намерения.

– Как звали отца Альберта? – спросил он.

– Давид, – ответила София.

– Что с ним случилось?

– Он заболел и умер.

– Чем заболел?

– Раком. Ответь же мне, Лотар.

Он сомневался.

– Да, я видел Альберта.

– Где и когда?

– Несколько дней назад.

– Где?

– Там, где вы нашли меня.

София ждала, что он расскажет больше. Лотар смотрел на нее из-под челки.

– Он жил в комнате рядом со мной несколько дней. Мы разговаривали через стену.

– Ты его видел, вы встретились?

– Нет.

– Как он себя чувствовал?

– Хорошо, я думаю.

– О чем вы разговаривали, что он говорил?

– Обо всем подряд.

– О чем, например?

Лотар задумался.

– О том, что его папа умер. О том, что вы медсестра, что у него есть девушка Анна. О том, что он прикован к коляске. Что вы с ним живете в квартире в Стокгольме… Что очень давно у вас была собака, золотистый лабрадор, не помню имя.

«Райнер…» – подумала Софи.

– Что у вас проблемы, – продолжал Лотар. – Что поэтому-то его и забрали.

– У него была с собой коляска? – спросила она.

– Не знаю. Но ему не нравилось, что никто не помогал ему с тем, что он не мог делать сам.

София смотрела на ковер на полу отеля – толстый, темно-синий – и боролась с чувствами.

– Дальше, что случилось дальше? – спросила она. – Что он говорил, что делал, какой у него был голос?

– Мы оба были испуганы и расстроены – и составили друг другу компанию. Альберт думает, что вы умерли. Я тоже так думал, что с вами случилось то же, что и с моей мамой.

Тут София подняла на него глаза.

– Что случилось с твоей мамой?

– Они ее застрелили.

В первый момент она не поняла его. Тон голоса у него не изменился, словно он еще не до конца осознал случившееся.

– Откуда ты знаешь?

– Я был там.

В памяти начали всплывать образы. Он боролся с ними.

– Бедный мальчик…

– Кто похитил меня? – механически спросил Лотар. – Кто убил мою маму?

София знала ответ, но не собиралась отвечать. Она стала думать о семье Ханке, об их патологической жестокости. Как будто насилие было языком, на котором они говорили с Софией, напоминая ей, что она в конечном счете была бессильна, когда все случилось. Без единого шанса.

София встала и повернулась к Йенсу.

– Мы уезжаем отсюда через несколько часов.

Она вышла из номера Йенса. Дверь у нее за спиной захлопнулась со щелчком.

Йенс сел в кресло. Лотар так и сидел на краю кровати: ноги на полу, руки на коленях.

– Откуда вы знаете, кто я? – прошептал он.

– Можешь отдыхать, – сказал Йенс. – Я посижу тут с тобой.

– Откуда вы знаете, кто я? – настойчивее повторил мальчик свой вопрос.

– Я не знаю, кто ты.

– Она знает, – сказал он, указывая на дверь.

Йенс пожал плечами.

– Я – не она.

– Почему они забрали Альберта?

– Сейчас тебе нужно отдохнуть.

Лотар собирался возразить. Йенс шикнул на него:

– Не сейчас. Ты получишь ответ, когда придет время, но сначала отдохни.

С некоторым сопротивлением Лотар лег на кровать, положив две подушки под голову, взял пульт, включил телевизор. Бундеслига. Матч шел динамично – организованная игра, красивые атаки, сильные дальние удары. Перекладина, бум! Штанга, бум! Гол, не засчитанный из-за офсайда. Умеренные протесты.

Лотар крепко заснул.

Йенс встал, подошел к мальчику, накрыл его покрывалом и выключил телевизор. Снова сел.

Он тоже это заметил. Черты. Те, что увидела София. Отражение в его лице Гектора Гусмана.

Йенс протер глаза. Усталость взяла свое. Он кивнул и заснул.

Его разбудили звуки.

Лотар сидел на кровати и в ужасе кричал.

 

40

Вильфранш

Гектор Гусман открыл глаза.

Зрачки мгновенно из больших превратились в маленькие, размером с кончик иглы. Несколько секунд он не мигая смотрел в потолок. Потом что-то напугало его, и он начал дергать ногами в кровати. Удары были слабыми и вялыми, направленными против чего-то несуществующего, чего-то, что осталось лежать и барахталось в его только что пробудившемся сознании. Паника в движениях. Все произошло очень быстро, и Гектор, обессилев, упал с кровати. Он лежал на полу, хрипло и неровно дыша.

Он не знал, где находится, он был напуган.

Гектор Гусман появился на свет второй раз.

 

41

Стокгольм

Спортивная сумка стояла перед ней на журнальном столике, черная и безобидная. Качественная, сочетание нейлона и гортекса.

Антония смотрела на нее, как будто та была чем-то священным, содержала ответы на все вопросы в мире. Может, она и это умела…

Антония наклонилась и расстегнула молнию на сумке. Заглянула внутрь, вытащила содержимое и дрожащими руками положила его на стол.

Пластиковая папка, туго набитая, тяжелая и толстая. Черная записная книжка.

Заглянув внутрь еще раз, Антония провела рукой по дну сумки, чтобы проверить, не осталось ли там что-нибудь еще. Внизу в углу было что-то маленькое пластмассовое. Она достала это.

Флешка.

Антония взглянула на столик. С чего бы начать?

Начала она с маленькой записной книжки. Женский почерк, все записи сделаны карандашом, мелкими буквами, страницы исписаны целиком. Много рассуждений и размышлений. Кто автор, не ясно. Теперь очередь линованного блокнота. Мужской почерк, неаккуратный. Много текста, как и в записной книжке, но еще более неразборчивого. Антония открыла толстую папку. Информация о Гекторе Гусмане, о его сделках. И, кроме всего прочего, о канале контрабанды между Парагваем и Роттердамом, о кокаине. О прямых связях с другим синдикатом, о его истории – корни уходили глубоко в историю. Здесь содержались доказательства, не имеющие аналогов. Антония вернулась к записной книжке и стала читать внимательнее. Как она поняла, книжка принадлежала Гунилле Страндберг. Параллельно Антония читала бумаги из папки. Начала вырисовываться картина, пока смутная, но детали указывали на то, что Гунилла Страндберг присвоила деньги, выделенные ей на расследования.

Антония листала блокнот. Блокнот Ларса Винге. Заметки, отчаянные ходы. Она дошла до последней страницы.

По диагонали на пустой странице Ларс Винге второпях написал: Томми Янссон.

Мысли путались. Что за черт!

Из пластиковой папки посыпалось содержимое. Разнообразные листки… распечатки, бумажки с записями и фотографии… много фотографий. Знакомые лица… Гунилла Страндберг, ее брат Эрик, Андерс Аск, полицейские, расследовавшие события в «Трастене». Несколько снимков Гектора Гусмана и Арона Гейслера. И в конце стопки… множество фотографий одной женщины. Наверное, ее она ожидала увидеть меньше всего. Антония подняла снимок перед собой. Женщина стояла у кухонного окна. Фото крупным планом, сделанное телеобъективом. Никаких сомнений.

Медсестра София Бринкман.

 

42

Вильфранш

Вентилятор бесшумно вращался у них над головами.

Гектор смотрел на женщину, сидевшую рядом с ним и заботливо протирающую сгиб его руки, куда она только что сделала инъекцию. Ее звали Раймунда, она обращалась к нему на испанском и вела себя так, как будто знает его. Она сияла как солнце, когда говорила, и то и дело смеялась.

Гектор пытался разобраться. Говорить он не мог – пробовал, но даже шипеть не получилось.

Гусман едва мог держать глаза открытыми, не говоря уже о том, чтобы поднять ногу или руку. В теле и в сознании была тяжесть.

Он мог осязать. И видеть, хотя зрение было плохим и он не мог сфокусировать взгляд на предметах дальше нескольких метров. Как будто отключили вестибулярный аппарат и Гектор просто качался на волнах.

Женщина проверила его состояние, после того как подняла с пола. Задала простые вопросы – о его имени, о родственниках и друзьях, – чтобы оценить состояние памяти и общее самочувствие. Гектор отвечал кивками и поворотами головы. У него отросли волосы, он видел их уголком глаза.

Потом – тихие голоса и шаги. В дверях появился Арон.

– Раймунда, – сказал он, – оставь нас ненадолго. – И сел на стул рядом с Гектором.

– Арон, – беззвучно зашевелились губы Гектора.

– Гектор, – ответил Арон.

Гектор глотал слюну, пытаясь что-нибудь сказать.

Арон протянул Гектору блокнот и ручку. Тот не мог их взять – мышцы не работали, сигналы от мозга не поступали.

Арон помог ему – положил блокнот на одеяло, вставил ручку в пальцы и нажал, потом снова сел, понимая, что основное шеф хочет сделать сам.

Гектор попытался поднять руку. Арон тут же вскочил и снова помог ему, и кончик ручки опять оказался на белой бумаге.

Теперь Гектор так и сидел: неподвижно, не в состоянии даже написать несколько букв на листке. Арон собирался встать, но Гектор покачал головой; его одолевала ярость, ярость беспомощности. Он сконцентрировался и смог провести черту на бумаге. Арон мучился вместе с ним. Потом еще черта. Две черты ничего не означали.

Арон терпеливо ждал, понимая, что не нужно прерывать Гектора, что он должен побороть себя.

Проходили минута за минутой. Наконец Гектору удалось написать слово.

Что

Без знака вопроса, просто слово «что».

Вопрос, охватывающий все.

– Мы на вилле в Вильфранше, – начал Арон. – Женщину, которую ты видел, зовут Раймунда; она входила в команду экстренной помощи из врачей и медсестер, которую собрал твой отец несколько лет назад.

Глаза Гектора пристально вглядывались в Арона.

– Помнишь Стокгольм, «Трастен»?

Гектор задумался.

– Да.

– Помнишь, что ты сбежал в Испанию вместе с Софией?

Гектор складывал воедино образы из памяти.

– Что на шоссе на вас напали?

– София, – шевелил губами Гектор.

– Ладно, потом, – сказал Арон. – Тогда же Ханке захватил дом твоего отца в Марбелье. Ты отправил туда Софию, а потом впал в бессознательное состояние. Местные врачи помогли тебе. Мы предприняли меры безопасности и переправили тебя в горы, Раймунда стала твоей медсестрой.

Арон закончил и теперь сильно чесал затылок. Затем он снова поймал взгляд Гектора.

– Адальберто не выкарабкался. Твой отец умер, Гектор.

На лестнице послышались торопливые шаги – топот детских босых ножек, которые пробежали по коридору и ворвались прямо в комнату, где сидели Гектор и Арон. Два мальчика в пижамах. Тот, который помладше, испугался, когда увидел очнувшегося Гектора, и взял старшего за руку.

Гектор прищурился, не понимая, что происходит. За ними в комнату вошла Ангела. Тут память у него прояснилась, хотя он много лет не видел ни ее, ни мальчиков.

– Забери Фабиана и Андреса, – сказал Арон.

Ангела положила руки им на плечи. Но Фабиан сбросил ее руку.

– Ты проснулся? – спросил он с широко открытыми глазами.

Гектор кивнул.

– Ты долго спал, – сказал мальчик.

Ангела потянула мальчиков за руки.

– Пойдем, дяде Гектору нужно отдохнуть.

Она повернулась к деверю, без выражения взглянула на него и вышла.

Гектор хотел что-то сказать, но Арон встал и закрыл дверь в комнату.

– Эдуардо? – беззвучно спросил Гектор.

– Ты только что вышел из комы, Гектор, – сказал Арон.

Тот ждал продолжения.

– Пять месяцев, – сказал Арон.

Тут Гектор опустил глаза. Он что-то искал внутри себя; поднял взгляд, собрался проговорить что-то, но, когда в голове стало тесно от вопросов, не стал.

– Эдуардо, – снова зашевелил он губами.

– Его убили в Биаррице несколько недель назад.

Слишком много всего. Гектор замер. Но на лице у него не отобразилось горе. Он искал взгляд Арона.

– Это семейство Ханке, мы думаем, – сказал Арон. – Они нашли Эдуардо… Вскоре после этого убили Дафне и Тьери в их собственном магазине.

Гектор слушал.

– Тогда же пропал Эрнст. Я полагаю, он у них.

Арон понимал, что еще одна плохая новость станет катастрофой. Так что он выбрал единственную радостную тему, которой мог поделиться с шефом.

– Карлос, – произнес он.

Глаза Гектора открылись шире.

– Он был на короткой ноге с Ханке и сбежал туда после «Трастена», после того как сдал им твою позицию в Малаге. Мы нашли его, в первую очередь Соня. Она восприняла это как свою миссию. Забрала его, отвезла в дом в горах. Он увидел тебя и осознал, что наделал.

Арон замолчал. Гектор прищурился.

– Сейчас? – сказал Арон. – Сейчас Карлос в аду, там ему и место.

Гектору удалось изобразить улыбку, несколько секунд абсолютной радости.

В комнате было тихо и спокойно. Арон хотел бы остаться, но не мог.

– София… – осторожно начал он. – Я включил ее в нашу команду, не зная, как видел ситуацию ты. Она работала со мной и Лежеком, помогала нам… но… Карлос… он рассказал, что видел ее у Ханке в Мюнхене, у них было какое-то совещание. Ральф Ханке, София и Роланд Генц.

Гектор слушал.

– Карлос слышал не все, но сказал, что она хотела предложить им то, что было у нас, отдать Ханке часть нашей организации. Как только узнал, я вывез Лежека и Хасани из Стокгольма и отправил сюда вместе с Ангелой и мальчиками. В то же время пропал Эрнст – должно быть, она сдала его им.

Гектор снова начал писать, это занимало много времени.

«Ущерб?» – прочитал Арон.

– Власти заморозили все твои счета и конфисковали все твои легальные предприятия, поскольку ты находишься в международном розыске. Оставшееся присваивают Ханке с помощью Эрнста. Они забирают все наше себе, а мы можем лишь наблюдать.

Гектор снова показал на написанное слово.

– Тотальный, – подытожил Арон.

Гектор пытался переварить услышанное, но Арон еще не закончил.

– И… Ханке выследили еще одного из нас. – Подавшись вперед, он прошептал: – Лотара.

Гектор покачал головой, как будто это было невозможно.

– Карлос сказал, что Ханке нашли мальчика, которого искали. Я позвонил и заявил о взломе по их адресу. Полиция сообщила, что квартира пуста, никого нет, взлома нет. Франка не отвечает на мои звонки. Я отправил человека в Берлин, он ищет, но безуспешно. Они исчезли.

Гектор изо всех сил старался думать.

– Кто знает о Лотаре, кроме тебя, меня и его мамы? – добавил Арон.

Глаза Гектора, поднятые в потолок, следили за движением лопастей вентилятора против часовой стрелки. Он повернул голову к Арону; что-то трагическое появилось в его лице, когда он шевелил губами.

– София…

 

43

Стокгольм

Томми Янссон мог болтать с кем угодно. Он считал это своим умением.

Теперь он болтал с начальником отделения банка, где у этого засранца Ларса Винге была банковская ячейка.

Томми так офигенно чесал языком, что начальник отделения даже не усомнился в праве полицейского, показавшего лишь удостоверение личности, просматривать имущество клиентов банка без ордера на обыск или других соответствующих документов.

Томми увидел, что Ларс Винге вчера открывал свою ячейку; он узнал время и получил доступ ко всему серверу, а также просмотрел записи с камеры наблюдения.

Майлз Ингмарссон, снятый немного сверху, черно-белый, уверенно держался и разговаривал с кассиршей.

Гад Ингмарссон…

* * *

Томми ехал по городу и пил джин с тоником из кружки навынос. Сопляки махали из проезжавших мимо машин.

Входная дверь Майлза Ингмарссона была старой и хилой. Томми быстро, как взломщик, обследовал комнату за комнатой. Кухня, гостиная, спальня, кабинет, ванная, прихожая, снова гостиная. Он просматривал все, рыл усердно, бросая вещи на пол.

Закончив, Томми, тяжело дыша, оглядывался среди беспорядка по сторонам. Он не нашел ничего, похожего на то, что искал.

* * *

На флешке в спортивной сумке Ларса Винге хранились звуковые файлы. Антония слушала их в своих беспроводных наушниках. Файлы представляли собой прослушку Софии Бринкман у нее дома в пригороде… дохлый номер. Просто бессодержательные бытовые разговоры Софии с сыном Альбертом. Несколько телефонных звонков. Ничего примечательного.

Антония снова начала просматривать фотографии по одной; разглядывала Софию Бринкман с близкого расстояния в разных обстоятельствах.

За ней внимательно следили. Почему?

Остальные фото лежали на полу, Антония пыталась сложить из них мозаику. Все это время у нее в наушниках крутились аудиофайлы.

Посторонний звук. Она приподняла наушник. Из коридора доносился однотонный и настойчивый звук дверного звонка.

Через глазок Томми Янссон выглядел измученным. Он стоял на лестничной площадке и смотрел на свои ботинки. Вдруг он подался вперед и снова позвонил, уставившись прямо на нее.

Антонию охватил страх, она сделал шаг назад, не понимая, зачем Томми стоит у нее за дверью… И все-таки она понимала.

Антония тихо пятилась. Звонок звенел и звенел. Она пыталась принять решение: открывать или нет? Старалась найти аргументы… выдумать оправдания, объяснения для Томми…

За дверью она услышала приглушенный звук – скрежет и щелканье. Томми орудовал отмычкой в засове.

Нельзя терять время! Антония побежала в гостиную. Фотографии и заметки были разбросаны по паркету. Она сгребла все в кучу и засунула в спортивную сумку. Отмычка активно атаковала замок.

Она не успеет. Рывки за ручку, но дверь не открылась. Отмычка продолжала работать.

Антония продолжала собирать бумаги, носители информации, распечатанные фотографии, записные книжки и остальное, что попадалось под руку. Она думала, что умрет от охватившего ее страха, когда дверь открылась и в квартиру ворвался Томми Янссон.

Антония схватила сумку Ларса Винге и свой компьютер и выскользнула из гостиной. Шаги Томми приближались.

Думать было некогда – есть только одно место, где можно спрятаться. Под кроватью. Там она и оказалась, залезла с сумкой и компьютером… обняв их, скрылась от внешнего мира. Внизу было до клаустрофобии тесно, голову пришлось повернуть набок. Антония предпочла бы не дышать.

Томми быстро вошел в спальню и остановился. Он стоял там совершенно неподвижно. Антония затаила дыхание. Что он делает? Ждет ее? Но ботинки развернулись и покинули комнату.

Потом шум, когда он перерывал каждый ящик и шкаф в ее квартире.

Внезапно Томми снова появился в спальне. Он выкинул ее одежду из шкафа. Он методично обыскивал ящики в шкафу, комод у окна, ночной столик. Все летело на пол. Покрывало и одеяла срывались с кровати.

Антония не шевелилась, не дышала… ее просто не было.

Только не наклоняйся…

Томми вышел из комнаты.

Антония прислушалась. Ушел? Еще здесь? Ждет ее?

Шли минуты, много минут, долгих и беспощадных. Прошло больше получаса. Антония вылезла из-под кровати, с компьютером и сумкой в руке. Она положила компьютер в сумку и прошла по перевернутой вверх дном квартире, по гостиной. Везде царил хаос.

Пройдя мимо кухни и прихожей, где взяла куртку и сумочку, она вышла в приоткрытую дверь, спустилась по лестнице, через черный ход попала на улицу и повернула направо. Ее не отпускало чувство, что за ней гонятся. Антония выбросила телефон в мусорное ведро, оставила машину на улице и быстро пошла вперед. Она так и не обернулась.

Подозвав такси, Антония опустилась на заднее сиденье и дала водителю адрес квартиры Ульфа в районе Сундбюберг.

Его не было дома. Она села на ступеньки и стала ждать, поставив сумку на колени.

* * *

Томми сидел в служебной машине. На сиденье рядом лежало изображение – женское лицо. Он нашел эту бумагу в гостиной у Антонии Миллер, под креслом. Он бы не увидел ее, если б не лег на пол. Это был распечатанный снимок. Он сразу же узнал его. Точно такой же вместе с другими лежал в спортивной сумке, которую прошлым летом Ларс Винге передал ему на площади Мариаторгет. На снимке была София Бринкман, медсестра; Гунилла пыталась рекомендовать ее Гектору Гусману… Одна из многих ее фотографий.

Пазл наконец сложился в голове у Томми. Идиот Ларс Винге сделал копии всех материалов и положил их в свою ячейку. Майлз Ингмарссон изъял их при помощи фальшивого удостоверения и отдал этой стерве Антонии Миллер.

У Томми начал дергаться глаз.

* * *

Парень Ванессы, борец за экологию и неудачник-этнолог Маттиас, сидел в кресле Томми в гостиной, был пьян и читал книгу. Грохот на кухне – Ванесса и Эмили помогали матери.

Томми встал в дверном проеме. Маттиас почувствовал его присутствие и поднял глаза.

– Здравствуйте, – сказал маленький коммунистический мерзавец.

Томми не ответил, только кивнул, едва заметно.

Маттиас поднял карманную книгу:

– Я нашел ее на полке.

Томми искоса взглянул на заголовок. «Скафандр и бабочка». Одна из книг Моники.

– Вот как!

– Она о парализованном мальчике, о синдроме запертого человека.

Томми пристально смотрел на маленького скрюченного паренька. Наверняка слаб физически и поэтому вынужден самоутверждаться за счет интеллекта. Сложные книги, очевидно, входили в список этой тягомотины.

Томми не реагировал. Маттиас засомневался.

– Довольно интересно, – сказал он и снова спрятался в книгу.

– Почему ты не на кухне и не помогаешь?

– Помощь не нужна.

– Это они так сказали?

Маттиас кивнул.

– Дословно?

Маттиас молчал.

– И тогда ты сел сюда, в мое кресло?

– Ну, да.

– Рановато для хамского поведения, тебе не кажется?

Томми вышел. Маттиас фыркнул у него за спиной.

«Ла-ла-ла», – напевал про себя Томми, чтобы не вернуться и не наподдать ему.

На кухне он обнял дочерей.

– Привет, папа.

Объятия были холодными и скованными. Странное напряжение. Полуулыбки и страх перед неизвестностью витали вокруг удивительной папиной личности.

Моника пыталась улыбаться. Томми увидел баллон с кислородом на колесах рядом с ней, прозрачную резиновую насадку у нее в руке. Моника периодически дышала через насадку.

– Он новый? – было единственное, что смог выдавить из себя Томми.

Моника улыбнулась в знак согласия.

– Ага, здорово! – сказал он и достал бутылку вина из стойки у стены.

* * *

Еда на ужин, как всегда, была превосходна. Они ели и сдержанно беседовали. Томми думал об Ингмарссоне и Миллер. Давление в груди переместилось наверх по шее в голову. Из-за него мозг начинал работать медленно и туго. Томми пил вино спокойно, но быстро – удобный трюк, никто не замечал количества выпитого, как ему казалось.

Маттиас рассказывал о гендерных вопросах. Парень хорошо владел предметом; он громко и уверенно разговаривал с женщинами Томми, сидевшими за столом.

Томми ел, глядя в тарелку; челюсти его активно работали, дыхание через нос было прерывистым. Кровяное давление росло параллельно с болтовней Маттиаса о структурах власти, патриархальном обществе…

Томми пытался думать о другом, отключиться, но проклятый левацкий гундосый голос умника разрезал пространство комнаты на такой частоте, что скрыться от него было невозможно. Такие слова, как «ловушка для женщин», «сексизм», «женский футбол», «либеральные феминистки», «квотирование», «гендерные роли», впечатывались в сознание Томми. Крышка просто треснула, это не поддавалось контролю. Ярость вырывалась из земноводного мозга через голову и наружу из глаз.

– Мелкий занудный засранец, – прорычал Томми, вставая со стула и хватая Маттиаса за челку.

Кусая нижнюю губу, он раз за разом бил парня головой об стол. Тарелка разбилась вдребезги. Девочки кричали; Моника низким, приглушенным и слабым голосом просила его успокоиться. Но Томми не слышал, он действовал решительно и увлеченно – как если б получилось почесать там, куда не добраться. Эмоциональная разрядка подняла ему настроение, принесла внутреннее умиротворение, его окутывало своеобразное тепло.

Томми остановился, взглянул на Маттиаса. Осколки от керамической тарелки прилипли к его лицу вместе с соусом и овощами.

Краем глаза Томми видел, как Моника попыталась встать и помешать ему, но отнимавшиеся конечности не давали ей свободы. Еще некоторое время он продолжал избиение открытой ладонью. Потом отпустил волосы парня и сел обратно на стул, откинулся на спинку, чувствуя себя расслабленно и умиротворенно.

Маттиас был ошарашен. Из носа мощным потоком текла кровь, волосы стояли торчком, раздавленный взгляд блуждал по столу; он не до конца понимал, что только что произошло.

Девочки тихо плакали. Моника пристально смотрела на супруга. Томми заметил, что все еще улыбается. Улыбка была искренней. Она шла от сердца.

– Мне хорошо, Моника, – прошептал он. – До неприличия хорошо.

Она ничего не сказала, просто продолжая безмолвно смотреть. Томми встретился глазами с дочерьми. Когда они отвернулись, в нем зародилось сомнение.

– Ну, ведь нужно же иногда это делать? Чувствовать себя хорошо?

Уверенность в голосе внезапно исчезла.

Тут в кармане у Томми завибрировал телефон. Он достал трубку и сказал по-английски:

– Saved by the bell.

Ванесса начала плакать громче.

Томми проверил номер, шикнул на нее, чтобы не шумела.

– Да-да, – ответил он в трубку и встал.

Связь барахлила. Он махнул рукой Ванессе, прося ее перестать ныть.

– Алло!

– Томми? – Высокий голос на другом конце.

– Да?

– Это Роджер Линдгрен. Твой приятель Майлз здесь, у меня дома.

Томми вышел из-за стола и позвонил Нигерсону.

* * *

Первый раунд провалился. Теперь Майлз лежал на полу. Роджер Линдгрен бил его ногами по лицу.

Ингмарссон тщательно подготовился, четко распланировал свои действия. Он собирался подняться по лестнице в доме на улице Хагагатан и позвонить в дверь. Потом он втолкнул бы Роджера Линдгрена в квартиру и несколько раз ударил его. Майлз надеялся на преимущество, которое получит за счет внезапности. Он планировал, что в ту же секунду Линдгрен окажется на полу, а Майлз сможет сделать то, зачем пришел.

Но Роджер не растерялся и даже не удивился. Майлз понял это сразу, когда парень открыл дверь.

Роджер Линдгрен жевал жевачку, которой на самом деле не было; напряженная улыбка, наркоманская поволока на лице, безумный взгляд. Роджер Линдгрен был под кайфом.

– Тебя Майлз Ингмарссон зовут? – спросил он.

Высокий голос, как у девочки-подростка.

– Откуда ты, блин, знаешь…

Радостная ярость Роджера Линдгрена вместе с его быстрыми и тяжелыми кулаками уложили Майлза Ингмарссона на паркетный пол.

Потом дела пошли еще хуже. Бесконечные удары по лицу. Майлз чувствовал, что скоро потеряет сознание. Хлестала кровь, попадания в голову были жестокими и немилосердными, адреналин активно вырабатывался, чтобы облегчить боль… но не поспевал. Вскоре Майлз осознал, что, наверное, здесь и умрет.

Как раз когда он был на грани жизни и смерти, Роджер перестал его бить. В тумане от побоев Майлз видел, как он сел на него, вытащил мобильник из кармана джинсов и набрал какой-то номер.

– Это Роджер Линдгрен. Твой приятель Майлз здесь, у меня дома.

Ингмарссон ничего не понимал. Но вот к нему пришло осознание… Он не испытывал злобу. Он не был разъярен, когда ворвался в квартиру. Ни капли. Он нервничал и был предусмотрителен, обманывая себя в том, что план сработает. Чего не случилось. Майлз забыл самый главный ингредиент – ярость. Поэтому он лежал тут, как какой-то долбаный мешок, и терпел пинки.

Ингмарссон мысленно вернулся к началу событий. Санна…

Ее умоляющий голос у него на автоответчике… ее разбитое лицо в больнице… Ее располагающее и честное отношение к жизни…

Поэтому-то он и оказался здесь. Майлз увидел над собой изуродованного наркотиками Роджера Линдгрена…

Он схватил его за волосы левой рукой. Крепко держа, еще глубже запустил в них пальцы. Другой рукой, используя силу плеча, нанес удар.

Кулак попал Линдгрену прямо под ухо, и Майлз почувствовал, как что-то сломалось. Еще два удара. То, что сломалось, сломалось необратимо.

Дальше все происходило автоматически, время стало размытым и фрагментарным. Майлз сидел на нем и наносил удары, брал голову и бил ею об пол. Роджер Линдгрен пытался оказывать сопротивление, махая руками по воздуху.

Майлз поймал ритм ударов и потерял счет времени. Приятное состояние.

Линдгрену конец, он уже не оправится, будучи забитым почти до смерти. Но ему пока нельзя умирать, Майлз с ним еще не закончил.

Холодная вода…

Ингмарссон встал, прошел по квартире и за закрытой дверью нашел кухню.

Полиэтиленовая занавеска, а за ней его встретило светло-голубое свечение, словно он шел к вратам рая. Но это были не врата рая, а лаборатория, где производили наркотики.

Майлз вошел внутрь. В нос ему ударил едкий и удушливый запах. Окна были заклеены черными мусорными мешками, яркий голубой свет исходил от ультрафиолетовых ламп, расположенных над удлиненным кухонным столом. Там находились электрические плитки, кастрюли, бутылки из термостойкого стекла, газовые горелки и химикаты: бензол, ацетон, каустическая сода, соляная кислота. Еще пусковой газ, старые сломанные детские ингаляторы, хло́пок, фильтры для кофеварки, резиновые перчатки, спички.

Майлз смотрел не отрываясь.

Под ультрафиолетовой лампой, словно миниатюрная гора, лежала кучка чистейшего белого порошка.

Лучше холодной воды.

Он взял прозрачный полиэтиленовый пакетик, нашел в ящике ложку и, набрав амфетамина, вышел из кухни.

Линдгрен лежал на спине, прижав ладони к полу, и следил за Майлзом распухшими глазами.

– Это что? – гнусаво спросил он; звук шел одновременно из носа и изо рта.

Майлз молчал. Роджер все понял. В панике он начал умолять:

– Нет, твою ж мать, он ведь еще даже не разведен!

Майлз уселся Линдгрену на грудь, черпанул ложкой вещество и отправил его Роджеру в глотку. Тот закашлялся, попытался выплюнуть, но Ингмарссон закрыл ему рот. И огляделся. Неопрятная квартира, мебель с блошиных рынков и дешевое барахло из путешествий в Азию. Уродливые картины, дурацкие художественные фото. Культурный нонсенс… Майлз терпеливо ждал, когда у Роджера сработает глотательный рефлекс, – и дождался. Ужас в выпученных глазах нельзя было ни с чем спутать. Высокооктановый амфетамин. Кошмарный сон. Король неудачных трипов…

Перезагрузка…

Продление жизни.

Бум!

В его организме функционировало все: пульс, сердце, сосуды. Майлз наблюдал. Линдгрен двигался, как Халк в момент превращения, – горел изнутри, его рвало, он вертелся от боли и ужаса.

Майлз больше не мог бить этого урода. Он наклонился и прошептал имя Санны в его окровавленное ухо. Потом спокойно смотрел, как Роджер Лидгрен угасает от вероятного сердечного приступа или просто от полного отказа всех органов.

Он встал, расстегнул ширинку и помочился на Линдгрена. Такое завершение удовлетворило его. Яркий финал.

Звуки за спиной. Он обернулся. На труп упал луч света.

В комнате стояли Томми Янссон и еще один парень.

– Здорово, Ингмарссон, – сказал Томми.

Прошло несколько секунд, прежде чем до Майлза дошло. Он закончил мочиться, стряхнул капли, засунул член в ширинку.

– Здорово, Томми, – ответил он, зачем-то отряхивая штанину.

Майлз с испачканными кровью лицом и волосами, следы на ладонях и выше на руках. Палач, который только что справил нужду на труп.

– Майлз Ингмарссон, – тихо проговорил Томми. – Я и не думал, что в тебе есть такое.

Ответа не последовало. Майлз ждал продолжения.

– Здесь было жарко, должен заметить, – добавил Томми.

Ингмарссон провел рукой под носом.

– Ну, это как посмотреть, – сказал он.

– Как надо смотреть? – Томми делано рассмеялся. – Я считаю, что зрелище сильное, – проговорил он, повернувшись к другому мужчине. – Или что скажешь, Уве?

Тот взглянул на Роджера Линдгрена.

– Да, горячо тут было, не поспоришь.

Томми почесал подбородок.

– Парень еще жив? – спросил он, показывая на лежащее тело.

Майлз обернулся, чтобы разглядеть у Линдгрена признаки жизни.

– Не, не думаю. Скорее всего, уже мертв.

– А чё с рукой-то, блин? – с выпученными глазами спросил Уве и показал на правую руку Майлза.

Ингмарссон стал ее разглядывать. Суставы указательного и среднего пальцев были разбиты, кости, как какие-то спицы, выпирали из-под кожи около запястья.

– Не знаю, – ответил он.

– Да она сломана, мать честная! – засмеялся Уве.

– Да?

Уве захихикал.

– Да, в хлам!

Майлз осмотрел руку.

– Ну да, похоже, – пробормотал он.

– Ты так сильно дубасил его, что сломал руку. – Уве смеялся, издавая клокочущие звуки, от души. – За это короткое время, Майлз Ингмарссон, ты заработал мое безграничное уважение. Знай это. Меня зовут Уве, Уве Нигерсон.

Майлз ничего не соображал.

– Что ты тут делаешь, Майлз? – спросил Томми.

– Что ты тут делаешь, Томми?

Некоторое время они пристально смотрели друг на друга.

– Что ты нашел в ячейке Винге? – спокойно спросил Янссон.

– Ничего, – соврал Ингмарссон.

Томми кивнул, сделав вид, что поверил Майлзу.

– Что, черт возьми, там такое? – Он показал в глубь комнаты. – Зачем ты убил того беднягу?

Майлз пожал плечами. Уве спародировал его движение, нарочито и театрально.

– Ты можешь и лучше, Майлз, – сказал Томми.

– А это имеет значение?

– Конечно, имеет!

– Это был вынужденный шаг.

Уве закрыл рот рукой и сделал большие глаза.

Томми раздраженно покосился на него, потом снова обратился к Майлзу:

– Почему вынужденный?

– Рост.

– Чего?

– Рост, личностный рост. Я встретил любовь, – буркнул Майлз.

На лице Томми читалось отвращение. Уве у него за спиной разыгрывал невероятное удивление.

– Потом я чуть не погиб в автокатастрофе, – добавил Майлз. – Тогда ко мне пришло что-то вроде виде́ния.

Уве вовсю гримасничал: закрывал лицо как при аварии, изображал испуг, потом стал Иисусом на кресте.

Майлз большим пальцем левой руки показал на труп Линдгрена:

– А потом пришел он и все разрушил.

Уве сделал грустное клоунское лицо, прижав обе ладони к сердцу.

Томми раздражала пантомима, которую он видел боковым зрением.

– Хватит уже, Уве! – рявкул он.

Тот замер, как герой комиксов с преувеличенно печальным лицом; уголки его губ опустились, плечи поднялись. Он тяжелым шагом подошел к Линдгрену; походка его стала легче, спина прямее. Наконец Уве полностью выпрямился и спокойно встал около трупа.

– Вот я опять стал самим собой, Томми! – Широко улыбаясь, он сел около тела, поднял палец вверх на Майлза. – Твоего коллеги это тоже касается. Он стал самим собой, вот что он хочет сказать, – добавил Уве.

Томми прошерстил взглядом Ингмарссона с головы до ног.

– Самим собой? Вот как. И каким же?

Нет ответа.

– Так ты вот такой? Стал самим собой? – спросил он. – Вот это и есть Майлз Ингмарссон? – Снова обвел рукой комнату. – А?

– Возможно, – прошептал Майлз.

– Сегодня мы честные и откровенные, мне это нравится! – сказал Уве.

Томми потрогал бородку.

– Здесь ты стал виновным в убийстве. Можно так сказать, Майлз?

Ингмарссон пожал плечами.

– Возможно, – снова сказал он.

– Возможно? – с кривой ухмылкой изумился Томми. – Это же убийство!

Уве нашел пакет с амфетамином, опустил туда палец, лизнул и обернулся к Томми:

– Какого хрена ты делаешь?

– Что я делаю? Ну, то, что я заговариваю зубы Ингмарссону болтовней об этом убийстве, – это уже что-то, да? Вот чем я занимаюсь, – ответил Томми.

Уве фыркнул и поднялся, держа в руке мешочек с амфетамином.

– Он будет сидеть в тюряге и стучать на всех, пока его кто-нибудь не послушает. Он же коп. Что за гребаная идиотская идея, Янссон?

– Я просто пытаюсь найти разные пути, – сухо ответил Томми.

– Разные пути? – Уве разыгрывал умственно отсталого ребенка. – Ты не ищешь другие пути, ты просто задний ход даешь. Кишка у тебя тонка сделать то, что мы решили. Но других путей нет, Янссон! – Он сделал несколько шагов в сторону Томми.

– Да откуда тебе знать, о чем я думаю… – начал он.

Уве сильно, со звонким хлопком, врезал ему по лицу.

Томми был ошарашен.

Майлз пытался поймать момент для бегства, из комнаты и из дома. Но они стояли на пути отступления. Квартира находилась на третьем этаже, из окна он выпрыгнуть не мог.

– Вот, Томми, – мягко проговорил Уве, – возьми немного. – Он протянул ему мешочек с наркотиками.

– Что это?

– Дурь. Похоже, отличный порох. Добавит тебе храбрости.

Томми был вне себя.

– А сам-то считает, что нельзя пить пиво в обед!

Уве снова заулыбался – разительная перемена настроения. Он махал мешочком у Томми перед носом.

– Ну и чего? Мне принять наркоту? – гневно спросил Томми.

– Да, прими сейчас, и смотри, больше не веди себя все время как мелкая девчонка.

Подцепив небольшую горку указательным пальцем, Уве начал водить им перед Томми.

– Давай-ка сначала сам, – гневно сказал тот.

Гангстер быстро вдохнул порошок носом, снова зачерпнул из пакета и протянул палец Томми. Тот вдохнул и, состроив гримасу отвращения, начал усердно чесать нос.

– На вкус как лекарство, – сказал он.

– Ты умеешь называть вещи своими именами, Томми. А теперь давай заберем малыша Майлза отсюда.

* * *

Пьяный от наркотиков, с выпученными глазами, Томми ехал, держа руль обеими руками. Уве нравилась музыка по радио. Он брал высокие ноты – Уве умел красиво петь.

Майлз сидел на заднем сиденье в наручниках. Они ехали уже больше получаса, прочь из города, подальше от цивилизации. Потом вдруг машина остановилась. Уве вытащил Майлза – место было пустынным и мрачным – и повел его вниз, к озеру.

Холодная темная вода простиралась перед ним без конца и края, вокруг плавали тонкие льдины.

– Ты знаешь, что вот это все не выполняет никаких функций, – Уве протянул руку в темноту.

– Что? – спросил Майлз.

– Все бесполезно и не имеет никакого значения. Поэтому то, что произойдет сейчас, не должно тебя пугать.

Уве, очевидно, был еще и философом.

– В этом будет настолько же мало смысла, как и во всем другом. Мы боимся смерти, только когда неправильно понимаем жизнь, когда думаем, что мы здесь по какой-то особой причине, или когда преувеличиваем собственную значимость. Это называется гордыня. Вот тогда умирать неприятно. В других же случаях – нормально.

Майлз смотрел на зловещую воду.

– Теперь ляг, – шепнул Уве.

Вода – смерть.

– Я не хочу.

– Это не страшно.

– Я не хочу, – повторил Майлз.

Он слышал собственный голос. Он говорил как ребенок, испуганный ребенок, который не хочет умирать.

– Томми? – позвал Майлз настолько громко, насколько смог.

Янссон молчал.

Все как в лихорадочном кошмаре. По ноге пошло тепло, он обмочился.

– Томми? – снова позвал Майлз, на этот раз громче.

Сильный удар по колену, и его ноги подкосились от боли. Потом последовал мощный толчок, лишивший его равновесия, и удар кулаком в голову. Ингмарссон упал навзничь. Уве подхватил его под руки и потащил к краю берега. Майлз видел там, наверху, небо, звезды и, может быть, галактики.

Уве перевернул его на живот, и Майлз стал вглядываться в воду. Крепкая рука гангстера вдавила голову Ингмарссона под ее поверхность.

Вода была ледяная. Майлз бил ногами, но безуспешно. Он пытался шевелиться всем телом, чтобы вырваться из сильных рук Уве.

Уве приглушенно над водой окликнул Томми, и Майлз почувствовал, как тот схватил его ноги и сел на них. Без шансов. Он застрял, воздух внутри заканчивался. Звон в ушах, жжение в горле, давление на уши, кожа закипала… Сердце слабо и быстро стучало.

Потом кислород закончился, боль пронзила обезвоздушенное тело.

Майлз сейчас умрет, а он совершенно к этому не готов…

Но в тот самый момент, когда он понял, что его жизнь подходит к концу, внутрь проникло что-то другое. Что-то другое между хрупкой жизнью и огромной темной вечностью. Что-то, чего не существовало, – и все равно оно существовало. Не поддающееся измерению, не имеющее формы или структуры, но в высшей степени реальное. Молчаливый голос, присутствие, невидимые руки, которые держали и успокаивали.

Что бы это ни было, оно показалось Майлзу альтернативой. Альтернативой, никогда им не используемой. Он всегда избегал ее, смеялся над ней, она для слабых, одиноких, для легко сдающихся… Альтернатива, которая никогда не была реальной…

Томми открыл наручники и забрал их. Майлз почувствовал, как он скользит сам по себе. Как Уве отпустил его волосы, как столкнул его в воду и он стал медленно тонуть. Все время другое несло его, подхваченного потоком, уносящим от земли, на встречу со смертью.

 

44

Северная Германия

Йенс заправлял машину. София с Лотаром разминали ноги. Вечерняя заправка светилась яркими огнями. По шоссе проносились автомобили.

Лотар дрожал, кутаясь.

– Замерз? – спросила она.

Сначала парень промолчал, потом пробормотал «да». София обняла его сбоку. От физического контакта он вначале напрягся, потом расслабился. Наконец пришли слезы.

София чувствовала сотрясения его тела, крепко держала его, пока он рыдал у нее на плече.

Она встретилась взглядом с Йенсом.

Лотар вырвался и отошел в сторону, чтобы побыть в одиночестве. София смотрела ему вслед.

Зазвонил мобильный. Номер скрыт.

– Да? – ответила она.

Голос Роланда Генца был узнаваем.

– Вы навещали нас?

– Где Альберт?

– Альберт у нас.

– Где Альберт?

– Ты знаешь, кого вы забрали, Софи?

Она обернулась. Лотар сидел на скамейке между заправкой и шоссе.

– Да, – ответила София.

– Мы организуем обмен.

– Я хочу, чтобы мы сделали это сейчас, – она старалась говорить спокойно, чтобы не показывать отчаяние.

– Свяжись с Ароном, – перебил Роланд. – Расскажи, что сын Гектора у тебя, что ты хочешь передать его им. Отдай нам Гектора. Нам нужен только он. Если справишься, получишь Альберта.

– Вы были там?

– Где?

– На ферме, когда мы приезжали, Альберт был там?

– Нет.

Звонок прервался.

София продолжала держать трубку в руке. Машины на шоссе мчались в обоих направлениях.

Йенс завел машину.

Михаил вышел из здания заправки.

Лотар встал со скамейки и пошел обратно.

 

45

Стокгольм

Антония и Ульф лежали в кровати. Они ушли из его квартиры сразу после того, как Антония рассказала ему о случившемся, и переместились всего на два этажа выше, к соседу Ульфа, который, уехав на несколько недель, попросил поливать цветы и кормить хомяка. Хомяк умер, а цветы все еще жили.

Антония с Ульфом лежали на полу, на двух матрасах под одеялом. Ульф был собран, но напряжен, она ощущала это. Антония придвинулась к нему, обняла сзади.

– Я боюсь, – сказала она.

Ульф гладил ее по руке, лежавшей у него на груди.

– Я тебе помогу, – успокаивал он.

– Ты боишься?

Ульф задумался.

– Нет, не думаю, – говорил он на певучем далекарлийском диалекте.

– А что ты чувствуешь?

– Замешательство… и гнев.

Она не могла придвинуться еще ближе – и все равно сделала это.

– Я люблю тебя, Ульф.

– Я люблю тебя, Антония.

Несмотря на странное убранство квартиры и однообразные картины с плачущими клоунами, дельфинами, прыгающими в закат, и натюрмортами с фруктами, Антония почувствовала здесь тепло и покой, ощутила свою цельность.

– Что мы будем делать потом? – спросила она.

– Потом?

– Когда покончим с этим? Сделаем все как надо. Когда посадим Томми, когда будем снова свободны?

– Тогда мы вернемся вниз, в мою квартиру.

– По-настоящему, – сказала она.

Ульф молчал почти полминуты.

– Тогда я привезу тебя к себе в дом. Будем охотиться в лесу. Будем готовить еду и заниматься любовью в разных местах… Хочешь?

– Да, хочу.

* * *

Майлз парил под водой. Сознание тлело слабым огоньком. Жизнь текла медленно.

Он наткнулся на что-то. Что-то вертикальное… трос. Майлз замер там, в своем невесомом состоянии.

Огонек внутри его получил кислород, стал гореть чуть ярче, достаточно для того, чтобы в руках у него начала течь кровь. И с помощью этой едва ощутимой силы он подтолкнул сам себя, чтобы подтянуться вверх по тросу.

Двигался он медленно, зависая в темноте. Потом еще толчок… Усилия забирали жизненные силы, которые подходили к концу.

Наконец Майлз вырвался на поверхность. Рука держалась за цепь. На другом ее конце плавал белый пластмассовый буй.

Но кислород не поступал, хотя вокруг был свежий, прохладный воздух зимнего вечера. В горле была пробка, он чувствовал вкус крови во рту, неописуемую боль, пронзившую все тело, глухой стук в ушах.

Все органы вывернулись наизнанку, когда Майлз начал изрыгать воду. Несколько литров соленой загрязненной воды Балтийского моря выплескивались из него равномерным потоком.

Вдруг тело стало пустым, выжатым, как старая губка, сухим, как мертвая ветвь.

Майлз смог набрать немного воздуха в легкие, это произошло само собой. Боль не отпускала, она была сильнее, чем когда смерть вертела его в своих когтях. Постепенно жизнь возвращалась к Майлзу Ингмарссону. Он выжидал около буя, пока не услышал, как Томми Янссон завел машину и уехал. Тогда Майлз поплыл к берегу.

Мокрый, как рыба, он стоял на твердой земле. Море осталось за спиной, в легких был воздух, и из них чертовым фонтаном вырывалась жизнь.

Только что под водой он встретил Бога – Майлз не сомневался в этом. Но не всепрощающего Господа, не дарующего любовь или неосуждающего. Он встретил что-то другое. Древнего Бога, в кого никто уже давно не решался верить, кого забыли и заменили на какого-то болтуна, много говорившего о духовности, вечной любви, счастье и прочей аскетической ерунде.

Нет, этот был Бог карающий. Бескомпромиссный. Тот, кто действительно знает все. Собственной всемогущей персоной. И он взял Майлза под руки и сказал: «Поступай неправильно, и я покараю тебя. Поступай правильно, и я покараю тебя, потому что ты думаешь, что поступаешь правильно. Пытайся – и, может быть, я оставлю тебя в покое».

Этот Бог был больше смерти, которая не смогла забрать его ни в автокатастрофах, ни в драках, ни в воде.

Майлз начал ругаться. Он ругался самыми плохими известными ему словами, прямо во тьму ночи. Ругался и проклинал все ужасное на этой земле, с чем ему пришлось столкнуться. Только звери, природа и Господь карающий слушали его. Крик постепенно стих в смолкающем эхе.

Майлз шагнул в темноту.

 

46

Ютландия

Маленький дом пустовал в роще оголенных зимой деревьев. Стопятидесятилетний беленый дом с треугольной крышей и светло-голубыми наличниками на окнах.

Йенс отыскал ключ в дупле дерева.

Он открыл дверь и показал им дом. Всем досталось по кровати на втором этаже. Потом Йенс махнул Михаилу и они спустились по лестнице в библиотеку, где на полках из вишневого дерева стояли ряды старинных книг. На открытой части одной из стен висели три ружья, одно над другим. Йенс открыл крепление и по очереди снял ружья. Михаил принимал их внизу. Первое было винтовкой «Винчестер» калибра .22 со спусковой скобой; второе – дробовик испанской фирмы «Айя», двустволка, старинная и солидная; третье и последнее – винтовка «M1 Гаранд».

Михаил держал «М1» в руках, с легкой улыбкой разглядывая ее и взвешивая в руке. «М1 Гаранд» – полуавтоматическая винтовка времен Второй мировой войны. Деревянная ствольная коробка, вес пять килограммов, метр в длину, магазин с пачечным заряжанием, который со звонком выскакивал сам, после того как стрелок делал пять выстрелов.

– Где твой дедушка достал ее? – спросил Асмаров.

– Понятия не имею.

Йенс вынул из комода коробки с патронами, несколько штук передал Михаилу.

– М-один – на второй этаж, дробовик – на кухню, «Винчестер» – в гостиную.

Асмаров взял «М1» вместе с патронами и поднялся по лестнице, прошел мимо комнаты Лотара. Засомневался, повернулся и постучал в дверь ногой, вошел в комнату и протянул «М1» Лотару.

– Умеешь заряжать такой?

– Нет, – ответил парень.

Михаил положил коробки с патронами на кровать, сел на покрывало и стал наблюдать за Лотаром.

– Ты как, нормально? – спросил он.

Лотар кивнул.

– Хорошо, тогда покажу тебе, как надо делать.

Асмаров выложил патроны и маленькие обоймы на покрывало.

– Вставляешь патроны сюда, – сказал он и показал как. Лотар сел рядом, вставил в обойму еще патроны.

Они сидели молча, заряжая оружие.

– Хорошая работа, – сказал Михаил, когда они закончили.

– Спасибо, – вежливо ответил Лотар.

– Ты справишься. Время играет на тебя.

Парень встретился глазами с Асмаровым.

– Спасибо, – снова поблагодарил он.

Михаил встал и вышел из комнаты.

* * *

Йенс зажег заранее подготовленный камин в гостиной. Тот разгорелся, и сухое дерево начало потрескивать.

Йенс присел на корточки перед огнем, чтобы чувствовать его тепло. Вошел Лотар и остановился у буфета, разглядывая стоящие в рамках фотографии.

Йенс обернулся.

– Мои бабушка и дедушка прожили здесь всю жизнь. Бабушка умерла несколько месяцев назад. Когда был маленьким, я проводил тут почти каждое лето.

Огонь набрал силу, Йенс подкинул два полена.

– Дом перешел по наследству к детям, и его собирались продавать. – Он встал. – Я не мог расстаться с ним, поэтому выкупил его у мамы и ее братьев и сестер. Не знаю, хорошо это или плохо.

Лотар держал в руке фотографию – бабушка Вибеке и дедушка Эсбен стоят рядом в праздничной одежде перед застольем, шестидесятые годы.

– Почему? – спросил он.

– Хорошо это или плохо?

– Да.

– Не знаю, – ответил Йенс.

– Да знаете наверняка!

Йенс подошел и посмотрел на фото.

– Это как-то связано с воспоминаниями. Теперь, когда дом мой, они становятся размытыми. На самом деле – в противоположность тому, ради чего я покупал его. – Он хлопнул Лотара по плечу. – Он добрый, этот дом, ты будешь здесь хорошо спать.

В комнату вошла София, стараясь избегать их взглядов.

– Я разговаривала с Ароном, – сказала она Йенсу по-шведски.

Тот ждал, что она скажет что-то еще, спросит что-нибудь, будет обсуждать что-то. Вместо этого София повернулась к Лотару и перешла на английский:

– Нам нужно поговорить.

– О чем? – спросил мальчик.

Она медлила с ответом.

– О твоем папе.

 

47

Вильфранш

Гектор сидел на стуле – на веранде, под защитой зонтика – и глядел на сад и вдаль, на мыс Кап-Ферра. Прохладный бриз тихонько шевелил зонтик.

Гектор был физически слаб, с трудом ходил и не мог поднимать предметы. Раймунда заставляла его делать гимнастику с того момента, как он очнулся. Упражнения раздражали Гектора своей простотой, казались в некоторой степени унизительными, но на самом деле давались ему нелегко. Раймунда говорила, что есть прогресс, но он был настолько мал, что Гектор не мог его оценить. Она рассказала ему о его физических ограничениях. Некоторые из них останутся на всю жизнь, другие со временем пройдут, если он будет делать так, как она говорит. Раймунда хорошо справлялась. Она была прямолинейна, искренна и добродушна и при этом не кривляка.

Голос к нему вернулся, но связки оставались слабыми, и сила по-прежнему отсутствовала. Иногда голос полностью пропадал – тогда он ждал некоторое время и выпивал стакан воды.

Однако Гектор Гусман изменился не только физически. Он ощущал эту перемену, но предпочитал ни с кем этим не делиться. Иногда Гектор боковым зрением видел, как кто-то несуществующий проносится мимо. То и дело он слышал дружелюбный голос прямо рядом с собой, хотя там никого не было.

Левая рука у него не работала как раньше, и иногда у него внезапно могли потечь слезы, хотя ни горя, ни боли он не чувствовал.

Странным образом улучшилось зрение, словно повысилась контрастность. Гектор ярче видел цвета – и вблизи, и вдали; все краски усилились. Мир светился совсем не так, как прежде.

Крайности в эмоциональном плане стали отчетливее. Гектор мог испытывать очень сильные эмоции из-за чего-то банального и незначительного, оставаясь при этом совершенно холодным и безразличным к чему-то важному и значительному. Так было и раньше, до комы, но сейчас это проявлялось острее, как будто восхищение по отношению к некоторым вещам оказывалось таким же монументальным, как равнодушие – к другим.

Приближающиеся шаги пробудили Гектора от мыслей. Пришел Арон. Он стоял перед Гектором и разглядывал его, потом взял стул и сел рядом. Они одинаково видели мир.

– Я говорил по телефону, – начал Арон.

– С кем? – просипел Гектор.

– С Софией.

София.

Она постоянно присутствовала у Гектора в сознании, бродила рядом, недосягаемая и призрачная.

– Лотар у нее, она хочет передать его нам.

– Ханке, – пробормотал Гектор. – Что они хотят?

– Заполучить тебя, – ответил Арон.

– Ясное дело. Как?

– Мертвым.

– Как они это сделают?

– Заманят тебя Лотаром. Обмен – вот чем сейчас занимается Софи.

– Она знает, что я пришел в себя?

– Нет.

Гектор окинул взглядом бескрайнюю бухту.

– Как она разговаривала? – спросил он.

– Уверенно, как всегда. Холодно, категорично и… – Арон запнулся.

– И?..

– Не знаю… в ее голосе было что-то еще. Пустота, разочарование, возможно, усталость.

Теперь Гектор увидел ее такой, какой помнил… воздушной, теплой, ненакрашенной, красивой. Зеленые глаза, едва заметные веснушки, свечение вокруг нее. Внутренний свет, пробивающийся наружу. Но в ней был не только обычный свет, но и какой-то более тусклый и непонятный.

– Что она сказала о Лотаре?

– Она мало говорила.

– Как он себя чувствует?

– Хорошо.

– Ты узнал что-нибудь еще?

– Нет.

– Ей угрожают?

Арон пожал плечами.

– Она передала информацию, на вопросы отвечать не хотела.

Винтовой самолет качался на волнах.

– Что все это значит, Арон?

– Что сейчас Ханке работают на полную. Они что-то готовят.

– Я знаю. Но почему София?

– А это имеет значение?

– Да, – ответил Гектор.

– Ханке забирают все, что принадлежит нам. Что может быть лучше, чем забрать твоего ребенка и любимую тобой женщину?

Гектор наблюдал за самолетом.

– Мы пойдем на встречу, обмен или что они там хотят.

– Зная, что они сделают все, чтобы убить тебя?

– Сделай все, что можешь, чтобы предотвратить это. Это то, за что я плачу тебе. Перехвати меня и Лотара. Обмани этих подлецов, Арон.

– Должен быть другой путь.

– Есть предложения?

– У меня есть много предложений.

– У тебя есть предложение, гарантирующее безопасность Лотара?

– Как я могу утверждать нечто подобное…

– Они причинят ему вред, – перебил Гектор и попытался пошевелить пальцами левой руки. – У нас нет другого выбора. У меня нет выбора. Позвони ей, расскажи, что я в сознании, что мы готовы встретиться там, где они захотят.

– Гектор, прошу тебя, подумай еще.

– Нет, пусть будет так…

Внезапно силы покинули Гектора. Он выглядел бледным и уставшим. Арон, заметив это, осторожно постучал в задвижное окошко.

Вышла Раймунда.

– Давай, давай, я помогу тебе, – сказала она.

* * *

Ангела посадила Андреса и Фабьена перед телевизором, ожидая удобного момента. Тот настал, когда Арон постучал по стеклу и Раймунда вышла, чтобы помочь Гектору.

Ангела бросилась на кухню, выдернула телефон из зарядки, побежала на второй этаж, закрылась в ванной, включила душ и набрала номер, который знала наизусть. Номер полиции в Биаррице.

За годы работы в качестве юриста в адвокатской конторе Ангела множество раз сталкивалась с Полем Густавом Пелтье, комиссаром Национальной полиции Франции. Талантливый следователь, карьерист…

В трубке раздался щелчок, и чей-то голос приветствовал позвонившего в полицию в Биаррице.

Ангела на беглом французском попросила соединить ее с лейтенантом Густавом Пелтье.

– И передайте, что звонит Ангела Гарсиа Ривера. Дело срочное.

Полминуты напряженной тишины, затем два сигнала, потрескивающие и неровные. Трубку подняли.

– Ангела? – Голос Густава, низкий и хриплый.

– Да, – ответила она.

– Ты пропала. Мы расследуем смерть Эдуардо. Где ты?

Она говорила тихо, держа трубку близко к губам:

– Густав, мне нужна твоя помощь.

Ее умоляющий тон удивил его.

– Ангела, какая помощь тебе нужна?

– Мне и моим мальчикам нужна защита.

– Хорошо, – сказал он, растягивая слово.

– Ты знаешь Гектора Гусмана?

– Гектор Гусман… – бурчал комиссар себе под нос, роясь в памяти.

– Испанец, – сказала Ангела, – сын Адальберто Гусмана, из Марбельи. Живет в Стокгольме.

– Да, теперь вспомнил. Интерпол много лет безуспешно разыскивал его отца… Стокгольм, говоришь? Там в ресторане был конфликт прошлым летом. Гектор Гусман сбежал, объявлен в международный розыск. Все верно?

– Да.

– Ангела, почему мы разговариваем о Гекторе Гусмане? Где ты?

– Слушай меня, Густав. Я могу сдать тебе Гектора, его ближайшее окружение и массу другой информации. В обмен на безопасность. Нам с мальчиками нужна защита.

Молчание в трубке.

– О чем ты, Ангела?

Из душа рядом текла вода.

– Мой супруг Эдуардо был братом Гектора Гусмана.

 

48

Стокгольм

Солнце уже поднялось, когда Майлз вышел на проселочную дорогу. Машин было мало. Он махал и голосовал левой рукой; наконец его взял пастор церкви Святой Троицы, не имеющий мобильного телефона и утверждавший, что Господь чудесен.

– Неправда, – возражал Майлз, который только что Его встретил.

– Ваш внешний вид говорит о том, что вам нужно в больницу, – широко улыбался пастор.

– Нет, это подождет. Для начала мне нужен телефон.

Леса и поля сменяли друг друга. Таблички со странными названиями поселков, маленькие деревянные виллы с садами без заборов. Мир, который Майлз не узнавал.

Его высадили в местечке без названия.

– Благослови вас Господь, – сказал пастор.

– И вам того же, – ответил Майлз, не зная, как нужно отвечать на это.

Он нашел уличный пункт питания с подачей еды в помещении. Запах жареного, игровые автоматы и работники, не имеющие постоянного места работы.

– Мне нужен телефон, – сказал Ингмарссон женщине на кассе.

Она дала ему свой, кнопочный, и спросила:

– Как ты себя чувствуешь, дружок?

Майлз знал, что выглядит ужасно: избитый, со сломанной рукой, умерший и воскресший, грязный, мокрый.

– Я выживу, спасибо.

– А рука? – Она показала на его правый кулак.

– Думаю, она сломана, но ничего страшного.

Женщина хотела сказать что-то еще, но Майлз, отойдя в сторону, уже звонил Антонии Миллер. Автоответчик сработал мгновенно.

– Исчезни и провались под землю, – сказал Ингмарссон и положил трубку.

Потом он позвонил своему брательнику Яну, вечно изменяющему жене козлу, владельцу тайной квартиры для утех в городке Бирка, которую он то и дело использовал, когда не играл хорошего папу и преданного супруга дома, в местечке Онгестберга.

– Я хочу одолжить у тебя квартиру, ту, тайную, – сказал Майлз.

Он сто лет не разговаривал с младшим братом и быстро осознал почему.

– Не знаю… Сейчас не время.

– Ян, я позвоню твоей жене и детям.

– Сходи отлей и ложись спать, Милле, – ему снова стало двенадцать, а может, было всегда.

Не успел Майлз ответить, Ян уже смягчился под воздействием угрозы.

– Я открою и положу ключи на кухонный стол. И только попробуй сломать чё-нить.

Майлз прервал разговор и отдал телефон добродушной женщине. Она протянула ему свернутый компресс из аптечки.

– Перевяжите пока, а потом идите к врачу.

Майлз взял компресс; он был готов жениться на этой женщине здесь и сейчас.

В глубине кафе он нашел столик, за которым стоят, встал около него и перевязал сломанную руку. Рядом сидел одинокий мужчина и безразлично жал на кнопку «кредит» на игровом аппарате. Тот выдал две вишни и даму пик. Ничего не произошло. Мужчина снова нажал. Снова ничего не произошло.

* * *

Майлз ехал на автобусе, электричке и метро. Он начал возвращение в реальность и одновременно в Стокгольм. Старался сохранять спокойствие, но ему это не удавалось.

В киоске он приобрел новый смартфон вместе с предоплаченной сим-картой и быстро направился в район Биркастан.

В квартире для утех было две комнаты, дом находился на улице Норрбакагатан, квартира записана на компанию, принадлежавшую приятелю Яна. Очевидно, они совместно владели жильем.

Приятель работал в сфере телекоммуникаций и любил маленьких девочек. Кого любил Ян, Майлз не знал и знать не хотел.

Меблировка удивила его. Квартира была обставлена со вкусом. Майлз знал, что ее обставлял не Ян. Скорее всего, и не телекоммуникационный педофил. Возможно, они купили ее уже с мебелью.

На прикроватном столике стояла бутылка из-под вина «Руффино» со свечой в горлышке. Стеарин стекал очень долго и застыл в плетеной части, украшавшей половину бутылки.

Майлз сел на диван. Целая история в плюше. Она должна была прийти из прошлого, но мебель была новой. И дорогой.

Игнмарссон начал искать домашний номер Миллер при помощи своего только что купленного смартфона. У нее не оказалось ничего подобного. Он искал ее возможных родственников, звонил людям с фамилией Миллер, но никто не знал ее. Может, ее уже и в живых-то нет…

Майлз начал рыться в памяти. В голове возник парень в трусах у нее на кухне. Как его звали? Ульф. Майлз видел его на вечеринке «синих мигалок», он много лет водил патрульную машину. Потом его повысили, и он стал шпионом. Майлз не знал ни одного шпиона. И вообще никого не знал.

Он набрал номер коммутатора. Мужской голос.

– Шпионский отдел, будьте добры, – сказал Майлз.

– Пожалуйста, – ответил голос.

В трубке прозвучало несколько гудков. Потом – другой голос, на этот раз женский, назвавший номер отдела.

– Уффе? – спросил Майлз.

– Простите?

– Я хотел бы поговорить с Уффе…

– Каким Уффе? – В голосе слышалось раздражение.

– Как там его фамилия… Рослый парень, из Далекарлии, насколько я помню. Пришел в отдел около года назад, раньше работал на патрульной машине…

– Да, я знаю, кого вы имеете в виду. Но его никто не зовет Уффе. Его зовут просто Ульф. Фамилия – Ланге.

Еще сигнал – переключение звонка – и другой сигнал, вероятно его мобильника. Но тот был выключен. Сработал автоответчик, и запрограммированный голос сообщил:

– Абонент недоступен. Нажмите «один», чтобы оставить сообщение, или оставайтесь на линии, чтобы вас соединили с коммутатором.

Держа телефон перед собой, Майлз нажал на цифру «один». Прозвучал сигнал, и Майлз пошел ва-банк:

– Антония Миллер? – Он говорил хрипло, как будто целый день не разговаривал.

Тишина на секунду дольше. Майлз добавил:

– Передай ей привет от самого плохого копа в команде, во всех отношениях.

Он назвал свой новый номер и затем прервал звонок.

Через десять минут его телефон зазвонил. Антония говорила испуганно.

– Эта линия безопасна? – спросил он.

– Не знаю; думаю, да.

– Где ты?

Антония колебалась.

– У одного друга.

– Ты там в безопасности?

– Да. Но надолго ли, не знаю; я в розыске.

– За что?

– Не знаю. Куча выдуманного дерьма, ориентировка пришла вчера. Но не важно. Я спалилась, и мне нельзя высовываться.

– Вызови такси и приезжай сюда. Сможешь?

– Да.

– Выбери фирму поменьше, из тех, кто не фотографирует пассажиров, – сказал он. – И вот еще что…

– Да?

– Наверное, тебе стоит предупредить Ульфа.

– Уже предупредила, – ответила Антония.

Майлз назвал верную улицу, но неверный номер подъезда.

Несколько минут он нервно ходил по квартире, потом встал у окна в гостиной, аккуратно подвинул занавеску и стал наблюдать за улицей.

Через двадцать минут подъехала Антония. Она вышла из такси и пошла к двери дома напротив. Там остановилась и достала из кармана телефон. Майлз наблюдал за обстановкой. Он не знал, что ищет. Может, кого-то или что-то, чего здесь быть не должно. Улица была пуста, не считая пожилой дамы, терпеливо ожидавшей терьера, у которого случился запор.

Телефон завибрировал у него в руке. На дисплее ее номер. Майлз смотрел на нее, стоящую внизу.

– Дверь прямо напротив, третий этаж, – сказал он, назвав код подъезда и номер квартиры.

В прихожей раздался звонок. Мелодия состояла из двух тонов и была в чем-то приятной на слух.

Ингмарссон предельно внимательно посмотрел в глазок; у ободранных краев – ничего. Он открыл оба замка, отворил дверь, впустил Антонию, так же быстро закрыл и запер дверь.

Антония была бледна как полотно. Она взглянула на него – раны на лице, перевязанная рука, – но ничего не сказала, просто прошла в квартиру со спортивной сумкой в руке. Сев на диван, в нескольких предложениях поспешно рассказала о том, как Томми ворвался к ней в квартиру. Майлз рассказал о том, как его пытались убить.

Томми…

– Боже мой, Майлз…

Он стоял, оперевшись о дверной косяк.

– Я думал, ты мертва.

– Нет, я жива. А где Томми сейчас? – спросила она.

– Ищет тебя, полагаю.

Антония взглянула на него.

– И он думает, что ты труп?

Майлз кивнул.

– А Роджер Линдгрен?

– Мертв.

– Как?

– Я убил его.

Антония хотела понять, какие чувства скрываются за холодными словами Майлза. Он опередил ее:

– Потом там появился Томми. Он следил за нами. Спрашивал о банковской ячейке, о Ларсе Винге.

Они оба перевели взгляд на сумку у Антонии на коленях.

– Нашла что-нибудь?

Женщина расстегнула молнию на сумке, вытащила большую папку, засунула в нее руку, вытащила стопку бумаг и распечатанные фотографии, и кинула всё на столик перед ним.

Майлз наклонился и увидел сорокалетнюю женщину на велосипеде. Как она работает в саду, как выходит из больницы в Дандерюд, как стоит у окна на вилле и смотрит прямо на него. Множество других фотографий с ней в разных ситуациях. Все сняты телеобъективом.

– За ней следят, – сказал он.

– Следили…

– Кто она?

– Ее зовут София Бринкман, – ответила Антония.

Майлз разглядывал снимки.

– Ее имя всплыло в деле о «Трастене», – добавила Антония. – Она медсестра, которая ухаживала за Гектором Гусманом, когда тот лежал в больнице после автокатастрофы.

Майлз поднял глаза.

– Вот как.

– Я виделась с ней очень коротко – задала несколько вопросов. Она ничего не знала.

Антония пыталась вспомнить встречу.

– Что-то утеряно? – спросил Майлз.

– Ничего. Помимо фотографий, в сумке аудиофайлы.

– Аудиофайлы с чем?

– Я едва успела проверить хоть что-то. Но это прослушка.

– Кого?

Антония показала на фотографии Софии.

– Почему ее прослушивали? – спросил он.

– Вот этого я не знаю.

Майлз взял стопку и просмотрел другие снимки. Он увидел Гуниллу Страндберг, Ларса Винге, бородатого мужчину, которому было около шестидесяти, красного от давления и отекшего, брата Гуниллы Эрика Страндберга. Майлз перебирал дальше: Андерс Аск и Ханс Берглунд, коллеги Винге, потом Гектор Гусман и Арон Гейслер. Потом еще фото, сделанное с расстояния. Он внимательно посмотрел на снимок – мужчина со светлыми волосами, сидящий на скамейке, похоже, на Страндвэген. Другая фотография. Мужчина повернул лицо, Майлз увидел его профиль.

– Это он, – произнес Ингмарссон.

– Кто?

Майлз показал ей снимок.

– Мексиканец.

– Чего?

– Это он, парень, которого я забирал в аэропорту; ну, которого освободили.

Майлз смотрел на мужчину, спасшего его после автокатастрофы. Он вытер лицо правой рукой.

– Кто-нибудь знает? – спросила Антония.

– Томми знает.

– А кроме него?

Майлз обвел глазами стол, Антония сделала то же. Чрезмерная представленность медсестры Софии Бринкман, снимки, снимки, снимки… прослушка, прослушка, прослушка.

– Нам нужно определить ее местонахождение.

Они приступили к работе. София Бринкман не отвечала на звонки, больше не работала медсестрой, никаких контактов. Тотально асоциальна – даже в Интернете.

Антонии удалось связаться с ее мамой, Ивонн, женщиной с четкой дикцией, которая рассказала, что София с Альбертом уехали на Кипр, на реабилитацию для людей с повреждением спинного мозга. Майлз, в свою очередь, поговорил с учительницей из школы Альберта, которая подтвердила информацию – их не будет три недели.

Антония положила трубку и нашла телефонный номер раздачи газет в Стокгольме.

– Раздача газет, Мехмет.

– Здравствуйте, Мехмет. Хотела бы узнать, во сколько раздают утреннюю газету на улице Эриксбергсгатан. Я уезжаю завтра рано утром, хочу почитать в такси.

Мехмет попросил ее подождать и защелкал клавишами.

– Эриксбергсгатан… это район Ёстермальм. В три – полчетвертого примерно.

* * *

Анн Маргрет нервничала из-за работы, ощущала гиперответственность. Чувствовала, что не получает удовлетворения.

Она взяла работу домой. На кухонном столе лежал ноутбук, стоял принтер и несколько папок. Анн хотела копнуть глубже, дать Томми больше, показать, что она ценит его доверие, почувствовать себя значимой, успешной в работе… достойной. Она нуждалась в этом.

Анн Маргрет выпила бокал белого вина, четвертый по счету. Вино в пакете – очень удачное приобретение.

Начальники любят отчеты. Одним из таких она сейчас и занималась – подробный обзор, содержащийся в одной папке.

Через старый динамик прошлого века пробивался голос Эроса Рамазотти. Анн Маргрет сложила распечатанные документы в папку, выпила еще вина.

Если б она была трезва, обладала аналитическим складом ума или критически проверила отчет, то, возможно, заметила бы связь, хоть и маленькую.

Но Анн Маргрет двигал комплекс отличницы, который коренился в желании получать похвалу. А такая особенность личности слишком часто приводит к узости взглядов.

Потом она позвонила ему, навеселе, и, расхрабрившись, извинилась за поздний звонок; сказала, что вот работала над отчетом дома и хотела бы узнать, не посмотрит ли он его в ближайшее время. Он мог бы зайти и проверить его у нее дома, выпить бокал вина – или завтра, на работе?

– Я зайду, – прохрипел Томми.

Анн Маргрет причесалась перед зеркалом в ванной, накрасила губы, проверила, не просвечивают ли трусы сквозь белые брюки. Она напевала песню Эроса, ни слова не понимая по-итальянски. Брызнув духи на правую сторону шеи, потерла ее запястьем, сделала милое лицо перед зеркалом. Потом выпила еще немного вина из пакета, который неожиданно оказался пустым. Анн каждый раз этому удивлялась.

Она достала новый из холодильника, привычно сняла защитную пленку и наполнила бокал.

Через полчаса звонок в дверь. Анн Маргрет пробежалась по квартире, чтобы проверить, всё ли в порядке.

Томми с мутным взглядом улыбался, когда она открыла дверь. Он, конечно, тоже был слегка пьян.

Она, двигаясь немного призывно, прошла на кухню, Томми за ней.

Они сели рядом за стол. Свечи пахли фиалками. Анн Маргрет предложила вина и приступила к делу, рассказывая и докладывая. Даже смеялась, радуясь тому, что Томми не злится.

Он не слушал, смотрел на стену. Приклеенные буквы: Carpe diem. Томми тупо разглядывал слова, забыв, что они означают.

Наконец он подался вперед, взял папку со стола, положил ее на колени и начал бегло просматривать страницы. Анн Маргрет говорила об Антонии Миллер.

– …Следующие звонки были сделаны ее матери, которая живет в Фальщёпинге, в японский ресторан, этому Ульфу, пара единичных звонков – подругам.

Томми читал, а Анн Маргрет все разъясняла. Отголосок чего-то у него в сознании.

– Ульф какой? – перебил он.

Анн Маргрет перестала тараторить, немного подумала над вопросом и отмотала назад пленку памяти.

– Ульф, – сказала она. – Ну, тот, из шпионского отдела. Ульф Ланге.

Анн Маргрет наклонилась к пакету и нажала на кнопку. Бокал наполнился вином.

– Ты получал информацию о нем в предыдущих отчетах. – Она отпила из бокала. – Антония разговаривает с ним по телефону несколько раз в неделю. Возможно, они встречаются; я написала, что у меня есть подозрение. Доказательств нет, но вероятность велика… так что я все записала для тебя. Собственный анализ, можно сказать.

– Они разговаривают в рабочее время? – спросил он.

– Что?

– Они говорят на службе или в частном порядке?

– Посмотрим, – сказала Анн Маргрет, откашливаясь, чтобы скрыть нервозность.

Она пролистала назад папку, лежащую у Томми на коленях, наклонилась, провела по указателю пальцем и сунула его под пронумерованную ячейку.

Ей понадобилось время. Анн Маргрет перенесла папку с коленей Томми на стол, нашла телефонные номера и время звонка.

– Ммм, как я и думала, – тихо сказала она. – Это частные беседы. Чаще всего они разговаривают вечерами.

– И они пара, ты говоришь, – Антония с Ульфом? – спросил Томми.

– Я не знаю, но я провела параллели и пришла к выводу, что…

– Ты – золото, – без воодушевления перебил он.

Она неловко улыбнулась.

– Аа… спасибо.

Томми забрал папку, перелистал назад и начал читать сначала. Он проглядывал лист за листом, в то время как Анн Маргрет хлебала вино и без умолку болтала.

Он даже удивился тому, насколько ясна картина. Тому, что структурно папка была просто-таки открытой книгой о делах Томми.

Он бросил взгляд на сидящую рядом женщину, которая чесала языком и старалась выслужиться. Неужели она и понятия не имела о том, что произошло? Все же написано здесь, к тому же в логической последовательности. Любой внимательный человек понял бы, что Томми Янссон, последние полгода задававший ей все эти вопросы, с большой вероятностью замешан в убийстве Гуниллы Страндберг и Ларса Винге. Она что, совсем дура, эта женщина, сидящая рядом с ним?

– Это надо отметить! – сказал Томми, захлопнув папку.

Анн рассмеялась.

– Отметить? – Она допила остатки вина.

– Ты проделала выдающуюся работу, Анн Маргрет. Пойдем!

Она непонимающе смеялась.

– Что?

Томми скрыл раздражение, он терпеть не мог повторять.

– Пойдем отмечать! Только сначала выпьем по бокальчику.

Счастливый гогот Анн Маргрет.

– Боже мой! Да?

* * *

Томми и Анн Маргрет вдвоем у нее на тесной одинокой кухне. Он позаботился о том, чтобы она продолжала пить вино, пока не стала совсем пьяной и не потеряла последнюю связь с реальностью, которая все-таки, как казалось, у нее была. Так и получилось. Анн Маргрет встала и стала нелепо танцевать, глядя в потолок и размахивая руками.

Вот она качнулась вперед и попыталась поцеловать его. Проницательность на нуле. Замечательно.

Томми нашел пачку апельсинового сока, бутылку ликера «Кампари» в дверце холодильника и водку в морозилке. Затем смешал опасный коктейль прямо в бутылке «Кампари» – минимум сока и море спирта – прихватил с собой два стакана.

– В дорогу, – сказал он.

Анн Маргрет хотела ответить ему в рифму, но произнесла что-то нечленораздельное.

* * *

Они сидели в его служебной машине. Анн Маргрет пила коктейль, проливала на сиденье и крутила радио – ей хотелось музыки. Она подпевала, Томми с отвращением на нее косился. Ей так легко удавалось вызывать в нем это чувство.

Ехали они долго, но Анн Маргрет была настолько пьяна, что у нее пропало чувство времени.

Они свернули туда, где Томми убил Майлза Ингмарссона, где утонула любимая Уве Нигерсона.

– Где мы? – спросила женщина; она говорила невнятно и жалостливо.

– На природе. У нас будет небольшой пикник.

Анн Маргрет порывисто взглянула в кромешную темноту. Потом снова на Томми.

– Здесь? Но ведь темно и зима.

– Да-да, но зачем же жаловаться на погоду? Идем!

Вдруг с ней что-то произошло.

– Нет, я не хочу. Я хочу поехать домой, Томми.

– Не будь такой чертовой занудой. – Он засмеялся и открыл дверь, обошел капот, направляясь к ее двери.

Анн Маргрет засуетилась, заперла дверь около ручки, стараясь скрыть нарастающую тревогу под натянутой улыбкой за стеклом. Томми постучал и близко наклонился к нему:

– Что такое, Анн Маргрет? Открой!

– Я хочу домой сейчас, Томми. Уже поздно, я замерзла и устала, – она в мгновение ока протрезвела.

Он сильно стукнул по стеклу.

– Не ленись, выходи, и мы выпьем.

Анн Маргрет смотрела на свои колени, плотно сжав губы.

Томми открыл дверь ключом дистанционного управления, который лежал у него в кармане, и дернул ручку. Анн Маргрет попыталась броситься на водительское место, но он схватил ее за руку. Женщина кричала, когда он вытаскивал ее из машины. Грязь со снегом на белых брюках. Томми отпустил ее. Анн Маргрет хотела было встать и побежать, но он легко поймал ее. До воды еще оставалось некоторое расстояние. Он принял решение, что это случится здесь.

Томми завалил ее на спину на траву, без сопротивления обхватил ее шею обеими руками и начал сильно сжимать. Анн Маргрет беззвучно произносила его имя. Он смотрел в сторону, дышал, уткнувшись себе в плечо.

В то время, как она барахталась и дрожала под ним, Томми Янссон решил бросить пить.

 

49

Ютландия

В гостиной горел камин.

– Почему Мальмё? – спросил Михаил со своего кресла.

– Не знаю, – ответила София. – Роланд сказал, что нужное нам место – многоуровневая парковка. Что я с Лотаром должна подняться на самый верхний этаж…

Она стояла, скрестив руки, двигала ногой по ковру и смотрела в пол.

– Что сказал Арон, когда ты сообщила ему о месте? – спросил Йенс из другого кресла.

– Ничего, просто ответил «да». Что они там будут.

– Никаких возражений?

– Нет.

– Что еще ты сказала?

– Что Гектор будет ждать на верхнем этаже, как мне сказал Роланд.

– И Арон просто принял это?

– Да.

– Как будет происходить обмен? – спросил Михаил.

– Я подожду, пока не появится Гектор, передам Лотара и уйду. Этажом ниже в машине будет ждать Альберт.

Йенс с Михаилом переглянулись. София это заметила.

– Что? – спросила она.

– Ничего. Просто все это кажется мне странным, – ответил Йенс.

– Назови что-то не странное, – сказала София.

– Сложно, – тихо произнес он.

Они на время замолчали.

– Вот теперь мы здесь, Йенс, – произнесла София.

– Где?

– Ты говорил, что, даже если я смогла бы передать Гектора Ханке, ты сомневаешься, что они отдадут мне Альберта.

– Гм, да, говорил.

– Ты по-прежнему так считаешь?

Йенс не ответил.

– Тогда что посоветуешь?

– У меня нет советов, София.

– Перестань, Йенс! Скажи, что мне делать, – она говорила с раздражением.

– У тебя есть вариант не ходить туда? – спросил он.

София покачала головой:

– Нет.

– Что ж…

– Мы планируем наши действия, исходя из того, что обмен произойдет. Что мы увезем оттуда Альберта, – подключился Михаил.

София стояла с закрытыми глазами, потом открыла их.

– Каковы наши действия? – спросила она.

– Мне нельзя светиться, – ответил Михаил. – Я – старый телохранитель Ханке, в меня начнут стрелять с обеих сторон. Я буду поблизости с машиной для бегства. Йенс будет контролировать этаж, где должна произойти передача Альберта. Вы с Лотаром делаете так, как вам сказали.

– Оружие? – спросил Йенс.

– Нет, не для нас, – сказал Михаил. – На этот раз мы нейтральны. Есть три группы – мы, Ханке и банда Гектора. Пусть они разбираются, а не мы. Быстро войдем, быстро уйдем, не нужно с кем-то ругаться без необходимости.

София стояла, обхватив себя руками и склонив голову.

– Пойду загляну к Лотару, – сказала она и вышла из гостиной.

Дрова в камине трещали и поскрипывали. Михаил почесал шею.

– Они прикончат Гектора на крыше парковки, – сказал он Йенсу.

– Арон ведь понимает это?

– Да. Он расставит снайперов поблизости.

– Что думают делать Ханке?

– Зависит от того, кто у них отвечает за операцию. Но – убить Гектора… Или взять его… Не знаю.

Горел огонь, приближался новый день.

 

50

Стокгольм

Стокгольмская ночь. Теперь они могли передвигаться относительно свободно.

Майлз Ингмарссон и Антония Миллер шли в городской темноте. Он числился мертвым, она – в розыске.

Антония нашла кое-какую женскую одежду в квартире: лакированные туфли на высоком каблуке, серое приталенное пальто. Майлз надел красивый пиджак. Они шли под руку, словно пара, возвращающаяся домой с празднества. На улице Карлбергсвэген рядом с ними замедлила ход коповская машина; толстый полицейский в форме с неаппетитным гамбургером в руке уставился на них, потом машина газанула и уехала прочь.

Было три часа ночи, когда они оказались на улице Эрикбергсгатан, перед подъездом Софии Бринкман. Разносчица газет, девушка в спортивном комбинезоне, появилась через четверть часа. Майлз с Антонией притворились пьяными, как будто забыли код, и увязались за ней на лестницу; немного побродили, потом поехали на лифте наверх и увидели, как спускается разносчица.

Квартира Бринкман находилась на третьем этаже. Антония глянула через отверстие для почты: внутри железная решетка, взломать невозможно. Газета и письма горой лежали на полу.

– Не получится, – сказала она.

Они спустились вниз и вышли на улицу. Майлз сделал пару шагов назад, взглянул на фасад и указал вверх:

– Вон балкон ее квартиры. – Он перевел взгляд на водосточную трубу, закрепленную на углу здания. – Ты легко заберешься туда.

Антония глянула наверх. Высоко.

– Я? – спросила она.

Майлз показал перевязанную руку.

Она прикусила губу, скинула туфли и бросила пальто на землю. Два мощных рывка вверх – и карабкаться. Майлз следил за ней взглядом. У нее были сильные руки; она ползла все выше, ноги обхватывали трубу, как опору.

Он зажег сигарету.

Антония почти достигла цели, оказавшись даже выше балкона. Там она провисела несколько секунд, затем отпустила трубу, оттолкнулась ногами и полетела вниз, к балкону, вытянув вперед руки. Секунду она находилась в свободном падении, а потом ухватилась за нижнюю часть балконной решетки. Балкон зашатался.

Майлз судорожно курил. Антония подтянулась вверх на руках, схватилась за верхний край решетки, забралась наверх, перелезла через решетку и приземлилась на маленький балкон. Встала, сняла свитер, обмотала им руку, разбила стекло балконной двери и скрылась внутри квартиры.

Ингмарссон стоял и ждал, куря сигарету за сигаретой. Поздоровался с проходившей мимо молодой парой, махнул одинокой собаке. Подошел поддатый молодой мужчина и попросил сигарету. Майлз дал ему одну, зажег своей зажигалкой. Парень рассказал, что только что встретил любовь всей своей жизни и что у нее офигенные сиськи. Потом он ушел.

Майлз проводил его глазами. Есть хорошие люди, есть плохие. А есть…

– Не зевай!

Майлз посмотрел наверх, что-то летело к нему. Полиэтиленовый пакет, на большой скорости разреза́вший воздух. Сработал инстинкт – Майлз, как заправский вратарь, поймал пакет, не выпуская изо рта сигарету.

Антония уже была снаружи на решетке; она прыгнула на трубу, схватилась за нее и поехала вниз. Затем подняла пальто, закуталась в него и надела туфли.

– Теперь пойдем домой, Майлз.

* * *

Содержимое пакета оказалось на полу квартиры для утех.

Антония собрала всё, что имело отношение к Софи. В том числе такое, что, как казалось с первого взгляда, не несло какой-либо информации.

Она просматривала каждый предмет детально и осторожно, передавала дальше Майлзу. Ее концентрация передалась ему. Ингмарссон всё перепроверял.

Там были рукописные заметки, телефонная книжка, чеки, информация о карте, фотографии, салфетка с написанным от руки номером. Информация из школы ее сына, Альберта, пометки на газете, гора старых счетов и другие бумаги.

– Хорошо, – сказала сама себе Антония, глядя на лежащие перед ней на полу стопки, и махнула рукой. – Это и есть София Бринкман.

Майлз листал телефонную книжку.

– Надо заняться обзвоном, – сказал он.

– Еще ведь ночь, – возразила Софи.

– По крайней мере, люди в это время дома.

Они проработали телефонную книжку Софи, притворяясь коллегами по работе или старинными друзьями из прошлого. Люди спросонья отвечали на вопросы, но не дали ни одной зацепки.

Антония Миллер прочитала номер с салфетки. Код Германии. Она набрала номер.

Гудок. Чертов длинный гудок… потом еще один.

Она махнула Майлзу, чтобы тот молчал, что он и делал все это время.

На другом конце подняли трубку. Бормочущий мужской голос.

Антония решила рискнуть.

– София, – только сказала она.

– Привет, София, – ответил голос на ломаном английском.

– С кем я говорю? – спокойно спросила Антония.

– Это я, Рюдигер.

И что теперь? Антония запнулась.

– Мне нужно поговорить с Софией, – поспешно сказала она по-английски.

– Я не могу вам помочь, – ответил мужчина.

– Ее жизнь в опасности.

– Этого недостаточно, – спокойно произнес он. – Я кладу трубку, не звоните больше.

– Подождите! – Антония чуть ли не кричала. – Вы в контакте с ней?

Мужчина молчал. Она пошла ва-банк.

– Меня зовут Антония Миллер. Я работаю в полиции Швеции. Ее жизнь в опасности, моя – тоже. Я прячусь; думаю, она делает то же. Мне нужно связаться с ней.

Мужчина продолжал молчать, но трубку не повесил.

– Я оставлю вам свой номер, – сказала она.

Нет ответа.

София продиктовала ему номер. Вот тогда, когда она закончила, мужчина повесил трубку.

* * *

В Отделе криминалистики пахло по́том.

Томми Янссон сидел в тесном невзрачном кабинете мелкого начальника Стефана Андерссона и пил утренний кофе из пластиковой кружки.

– Что она сделала, эта Миллер? – спросил Стефан.

Томми поморщился.

– Самое малое, занималась вымогательством; больше я не могу тебе говорить, но она предала всех нас. Вот все, что я могу сказать.

Стефан насвистывал в одной тональности.

– Что, так глобально? – спросил он.

Томми, похоже, колебался.

– Обещаешь, что это останется между нами?

Андерссон кивнул.

– Она присваивала крупные суммы денег. Когда мы обнаружили это, она попыталась свалить все на коллег.

Стефан прищурился.

– То есть окунуть нас всех в дерьмо… Твою мать, – сказал он.

– Это еще мягко сказано, – тихо проговорил Томми. – Поэтому я сижу тут, – добавил он. – Хочу попросить тебя об услуге, Стефан: пусть это останется между нами.

– Рассказывай.

– Она как сквозь землю провалилась. Избавилась от старого телефона, но наверняка приобрела новый. Она встречается с коллегой, мужиком из Шпионского отдела, Ульфом Ланге.

– Гм.

– Мы прошерстим его телефон, проверим, с кем он разговаривал последнее время, отфильтруем номер, который, как нам кажется, принадлежит ей. Потом выследим ее.

Стефан издавал ритмичные звуки.

– Ты общался с этим Ланге? – спросил он.

– Нет, черт возьми.

– Хорошо.

– Это выполнимо? – поинтересовался Томми.

– Да-да. В наше время выполнимо все. Давай сразу начнем. Возьмем мой личный компьютер.

– А потом что?

– Потом, когда у нас будет ее номер, найдем ее. Если у нее включен навигатор, установим местоположение сучки с точностью до метра.

Стефан загорелся работой, это здорово.

– Тогда, я думаю, мы можем начать, – сказал Томми.

Стефан достал личный ноутбук из портфеля.

– Иди сюда и садись рядом, – радостно предложил он.

Томми пододвинул к нему стул.

– Можешь отследить, если включится GPS? – спросил он.

– Да, конечно, – ответил Андерссон, открывая ноутбук.

– И это останется между нами?

– Зуб даю, – заверил Стефан.

 

51

Мальмё

Сидя на крыше многоэтажного дома, Лежек достал части разобранной винтовки из сумки, собрал их и разложил маленькую двуногую подставку, закрепленную у начала приклада. Затем лег на живот около вентиляционного отверстия и прижал оружие к правому плечу. Через прицел парковочный гараж отлично просматривался.

Справа от него, в пятидесяти метрах, монтировал свою винтовку Хасани.

– Два? – В наушнике у Лежека звучал голос Арона.

– Два, – ответил тот через микрофон около щеки.

– Три?

– Три, – ответил Хасани.

– Начинай и ищи, – прошептал Арон.

Лежек искал. Гараж, машины, близлежащие дома, каждый этаж, каждое окно. Каждый угол и каждый закуток, видимый через оптический прицел. Но было много слепых зон, мест, ему не доступных, где могли находиться снайперы.

При первом появлении дульного пламени все трое должны направить туда свои винтовки. Но тогда, возможно, будет уже поздно. И нет уверенности, что все пойдет именно так. Может, целью Ханке было забрать Гектора…

Лежек не имел ни малейшего понятия. Как и Арон с Хасани. И Гектор определенно тоже.

* * *

Они ехали на новой «Субару Аутбэк», украденной Йенсом с тест-драйва у дилера «Субару» в микрорайоне Егерсро.

София и Лотар выбрались из машины около многоуровневой парковки и перешли улицу по пешеходному переходу. Она взглянула через плечо и увидела, как Йенс садится в машину.

София была удивлена тем, как мало вопросов задавал Лотар, когда она рассказала ему о Гекторе. Парень лишь попросил ее купить новую одежду. Что они и сделали.

На этаже с гаражом было влажно, темно и стояло множество машин. Лифт, ползущий наверх, был тесным и блестел алюминием.

Лотар тщательно подбирал одежду. Джинсы, кроссовки, полосатая рубашка, темно-синий кардиган с треугольным вырезом.

– Ты красивый, – сказала она.

– Красивый?

– Хорошо выглядишь, Лотар.

Ей хотелось обнять его, пригреть и сказать, что все будет хорошо.

Когда они вышли на верхний, открытый этаж парковки, воздух обдал их холодом.

По лицу Лотара было видно, что он нервничает и напряжен. Сейчас подросток молчал, погрузившись в себя. София держалась поближе к нему, бессознательно прикрывая собой.

Она взглянула на часы. После назначенного времени прошло уже двадцать минут. Гул из подземелья. На этаж въехала машина и остановилась на парковочном месте вдали от них. Из нее вышел мужчина в пиджаке. Он открыл заднюю дверь, вытащил кожаный портфель и направился прочь. София провожала его взглядом, пока он не скрылся в лифте.

– Привет.

Голос у нее за спиной, сзади и сбоку.

Она обернулась. Между двумя припаркованными автомобилями, наклонившись вперед, сидел Гектор.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Он был спокоен, почти умиротворен.

– Гектор? – ответила София.

Он похудел с их последней встречи, волосы отросли, и на нем было слишком мало надето для местного климата.

– Думаю, безопаснее будет, если вы тоже сядете.

Они сели между машинами, в нескольких метрах от Гектора.

Несмотря на обстоятельства, София не могла оградить себя от чувств – от наполнявшей ее радости, от теплой восторженности, которой не должно было здесь быть, не сейчас. Но она помнила его – она узнала цвет и форму чувства, разделяемого только с Гектором. Ей казалось, что она увидела в нем то же самое – такое же тепло, такое же узнавание чего-то ушедшего и неоконченного. Но еще в нем были равнодушие и холод, а может, горе. И одновременно со всем этим, что образовывало фундамент его личности, Гектор излучал уверенность, как будто владеет ситуацией, хотя здесь, на крыше, был совершенно беспомощен. Но все равно он пришел сюда. Как будто ему нравилось тут быть. Как будто он понял что-то новое в жизни.

– Привет, София, – он говорил низким и резким голосом.

– Привет, Гектор, – тихо ответила она.

Он перевел взгляд на мальчика рядом с ней.

– Это Лотар, – объяснила она.

Гектор жадно рассматривал его.

– Привет, Лотар.

Мальчик молчал.

– Ты знаешь, кто я? – добавил Гектор.

Лотар кивнул.

Гектор заметил выражение его лица и сказал:

– Мне жаль, что все так получилось, что так случилось с твоей мамой. Что все так произошло.

Лотар смотрел в пол.

В воздухе чувствовалось сильное напряжение. София устремила глаза к небу – оно было ярко-голубым, – а потом сделала так, как ей сказали.

– Оставайся здесь, Лотар, и держись ближе к полу.

Она встала и пошла.

Голос Лотара у нее за спиной:

– София!

Она ускорила шаг по открытому этажу, направляясь к лифтам, туда, откуда они пришли.

Тут она услышала его и обернулась. Он стоял.

– Куда вы? – Он был озадачен, растерян.

– Оставайся там, Лотар, сядь! Делай, что я говорю. – Ее строгость звучала неубедительно, а Лотар вел себя как домашнее животное, которого, вопреки его пониманию принуждают сменить хозяина.

– Зачем?

Она увидела в нем ребенка.

– Лотар, – сказал Гектор. – Сядь!

Подросток повернулся к отцу. София торопилась, смотря в пол, с тяжестью на сердце.

Быстрый свистящий звук пронесся мимо нее, а затем что-то твердое с глухим хлопком ударило в плоть и ткань.

Гектор упал и теперь лежал на полу. Последовали еще выстрелы, все из оружия с глушителями; тихие и безмолвные, они попадали в машину, рядом с которой лежал Гектор.

София спряталась за машиной.

Огонь продолжался.

Она посмотрела вдаль. Лотар был в порядке и на том же месте – он свернулся около колеса. В десяти метрах от него София увидела Гектора. Его ранили в левую ногу, в бедро. Из раны хлестала кровь.

Потом снова этот звук, но немного другой. Оружейные очереди вдали. Пули с тихим свистом проносились в голубом небе у них над головами – в противоположных направлениях.

Она посмотрела на Гектора. Он лежал в том же положении, только теперь с пистолетом в руке; из раны била кровь.

– Всё кончилось? – спросил Лотар.

– Не шевелись, – сказал Гектор.

София почувствовала, что на ее глазах появились слезы. Вытерев их рукавом свитера, она обратилась к Гектору:

– Тебе надо перевязать рану, остановить кровотечение.

Он вытащил ремень из брюк, обвязал им верхнюю часть бедра.

– Затягивай как можно сильнее, – сказала она.

Потом снова пули, ударявшие в машину, туда, где прятался Гектор, – на этот раз с другой стороны. Они разбивали стекла у него над головой, стучали по железу, долго и ритмично.

Он держался близко к полу, совершенно неподвижно, запертый с двух сторон. Малейшее движение – и в него попадут.

Выстрелы прекратились, оставив после себя странную тишину. Все перевели дух, по-прежнему не двигаясь.

– София? – строго спросил Гектор.

– Да? – ответила она.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как ты себя чувствуешь?

– Так себе, а ты?

– Бывало и лучше.

Скрытый юмор у него в голосе.

– Когда бывало?

София знала, что он улыбается.

– Я думал о тебе, когда вышел из комы.

Она опустила глаза.

– Я тоже скучала по тебе, Гектор.

Лотар между ними слушал, хотя не понимал ни слова по-шведски.

– Что ты здесь делаешь, София?

Она просто сидела.

– Ты меня предала?

– Что ты имеешь в виду? – Это было единственное, что смогла выдавить из себя Софи.

– Ты предала меня? – еще раз спросил он, с ударением на «меня».

– Нет, Гектор, – ответила она. – Я тебя не предала.

– Что мы здесь делаем?

Вопрос повис в воздухе.

– Наши дети, Гектор.

– Альберт? С ним всё в порядке?

– Не знаю.

Гектор услышал в ее голосе беспомощность.

– Где он?

На автомобиль, у которого сидел Гектор, обрушился новый поток пуль. С двух сторон. Снайперы действовали сообща. Затем стрельба резко прекратилась. Потом вновь повторилось то же, что и раньше, – кто-то стрелял в них. Снова тихий обстрел над головами.

Гектор сжался настолько, насколько возможно, казалось, осознав свою участь, – он не выйдет отсюда.

– Бери Лотара и уходите отсюда, сейчас же! – закричал он.

Пули снова попадали в машину, но не доставали до Гектора. София знала, что долго так продолжаться не будет: снайперы найдут нужную траекторию.

– Можешь встать и побежать? – спросила она Лотара.

Тут стекло машины прямо над ней разлетелось.

София застыла, не в силах пошевелиться.

* * *

Арон со снайперской винтовкой лежал на крыше на другой стороне улицы, напротив Лежека и Хасани. Он находился выше их – обзор у него был лучше – и осматривал в прицел дома около парковки.

Мужчина, подстреливший Гектора, прятался в часовой башне. Арон приказал Лежеку и Хасани стрелять туда. Они изрешетили его – но слишком поздно: Гектора уже ранили, а Лежек и Хасани раскрыли свои позиции. Потом людей Ханке стало почти невозможно найти. Они занимали продуманные позиции и постоянно находились в движении, перемещаясь ближе к Гектору. У них было преимущество, и Арону приходилось много раз менять направление своего движения. Каждая секунда, каждая выпущенная пуля означали жизнь или смерть.

Сейчас он на время отложил свою основную задачу, чтобы сделать кое-что другое, запланированное им, о чем никто не знал.

Арон отключил рацию – теперь с ним невозможно было связаться – и лег на живот, глядя в прицел и целясь в машину, у которой сидела София. Поймал ее голову в прицел, выдохнул, задержал дыхание и нажал на спуск. Оружие дернулось, пуля вылетела, стекло разбилось. Он не видел Софии, не знал, попал ли, и продолжал целиться в ожидании ее возможного появления.

Арон снова включил рацию. Голос Лежека – высокий, взволнованный, резкий.

– …Первый, первый, прием! На помощь! Третий застрелен. Не могу сдерживать атаку.

Арон перевел прицел на крышу напротив и увидел, как Лежек покидает точку. Арон повернул винтовку влево. Хасани лежал на животе около своего оружия, кровь была повсюду; он застрелен, мертв.

– Первый на связи; должно быть, сбой в работе рации, – сообщил Арон в микрофон.

Голос Лежека, тяжелое дыхание:

– Я ухожу отсюда, попытаюсь добраться до Гектора.

Арон снова направил прицел на крышу парковки. Заметил стрельбу в сторону Гектора. Снайпера он не видел. Снова принялся искать Софию. Ее не было видно.

Вверх по рампе на большой скорости заехала машина, «Субару». Арон засек водителя через прицел.

Йенс Валь.

* * *

София лежала, прижавшись к полу. На пандус быстро въехала машина, двигатель работал на полную. Автомобиль остановился, открылись двери.

Паника усиливалась – чувство, что час пробил. Сводило живот. Они убьют ее, Лотара и Гектора. Она больше не увидит Альберта… Может быть, он уже мертв. Они подойдут близко. Она увидит их… Они просто застрелят ее. Вообще какая теперь разница?

Громкий гул машины за спиной: автомобиль на большой скорости давал задний ход рядом с припаркованными машинами. София подняла глаза.

К ней приближалась «Субару» Йенса с открытым багажником. Софи не раздумывая встала и прыгнула внутрь. Сиденья были опущены; она выкатилась в салон, ударилась плечом, но боли не почувствовала. Йенс поехал дальше, к Лотару. Тот сделал то же, что и Софи, – прыгнул в машину.

– Давай еще назад! – закричал он.

Йенс колебался.

– Делай, что он говорит! – рявкнула Софи.

По машине стреляли.

Йенс дал мощный задний ход к Гектору, врезался в изуродованный выстрелами металлолом. Раненый свернулся калачиком. Лотар лег на живот – София держала его за ноги – и протянул руку своему папе. Гектор схватил ее, напрягся. Подросток втянул его в машину, что-то крикнул Йенсу – и тот рванул вперед, набирая скорость.

Гектор наполовину лежал в автомобиле, когда Йенс подъзжал к съезду. Пули продолжали стучать по крыше, дверям, попадали в стекла. Секунды никак не кончались.

Йенс сманеврировал на съезд, оказался под крышей и понесся вниз.

– А Альберт? – закричала София Йенсу.

– Его здесь нет. Здесь никого нет.

* * *

Он был одет как велокурьер, Коен де Грааф. Он следил за драмой из кабинета на самой верхушке офисного здания.

Коен наслаждался действием наркотика. В такие моменты отлично работала голова. Эмоции подавлены, жизнь мягка и податлива. Вначале все шло хорошо. Но потом он потерял контроль и над ситуацией, и над своими людьми.

Люди Гектора держались далеко от него. Коен рассчитывал на обратное: они знают, что только Гектор является мишенью, а значит, будут прикрывать его как можно ближе.

Напротив, Гектор стоял там один, с женщиной и мальчиком. Одна пуля, похоже, попала в него, но этого было недостаточно.

В действие вмешалась какая-то машина. Она втянула в себя Софию, Лотара и Гектора, как чертов пылесос. Снайперы Коена открыли по ней огонь, но она поехала дальше к съезду.

Де Грааф ожесточенно чесал щеку, сосредоточившись на происходящем. Поняв, что они не смогут остановить автомобиль, он вышел из офиса, спустился на лифте и обошел здание. Там его ждал велосипед – светло-голубой, с изогнутым рулем, навороченный, быстрый, с шипованными шинами.

Коен плыл в автомобильном потоке. Втулка приятно тикала.

Он зигзагом маневрировал между машинами, двигаясь по центру пробки на красный, потом свернул на тротуар, предугадывая действия пешеходов. Героин просто создан для велосипедистов.

Коен хорошо знал город. Университетская больница располагалась вон там вдали. Это его единственный шанс, и он решил им воспользоваться.

* * *

Йенс протискивался на испещренной пулями машине в автомобильном потоке. Было слишком светло, слишком обыденная обстановка. Люди смотрели на них. Он позвонил Михаилу:

– Жди нас в Университетской больнице.

И положил трубку.

София как можно туже перевязала рану Гектора. Тот сильно мучился, терял много крови и слабел. Лотар держал папу за руку.

– Люди Ханке у нас на хвосте, – тихо сказал Гектор. – Позвони Арону, – добавил он.

– Нет, не сейчас.

Гектор не понимал.

– Мы оставим тебя в больнице, а потом позвоним Арону.

Теперь он понял.

– Лотар пойдет со мной, – сказал Гектор, пытаясь придать голосу строгость.

– Лотар останется со мной, – возразила София.

Он взглянул, собираясь задать сыну вопрос на английском, чтобы ввести в курс дела. София заметила это.

– Нет, Гектор. Этого не будет, не усугубляй ситуацию.

Машина остановилась у входа в больницу. Багажник открылся. Большой и широкий Михаил подхватил задыхающегося Гектора, который бросил ледяной взгляд на Софию.

– Он должен быть со мной. Понимаешь, что я говорю?

Она отвела глаза. Михаил вытащил Гектора, громко закричавшего от боли, и положил его на землю.

Они сменили автомобиль и все вместе сели в украденный «Пассат» Михаила.

– Привет, – бросил он в пространство и повернул ключ. Мотор завелся.

– Привет, Михаил, – невнятно ответили остальные.

Когда они уезжали, Лотар обернулся.

Он увидел, как работники больницы выбежали и окружили отца.

София набрала номер Лежека.

– Мы оставили Гектора в больнице. Вам нужно немедленно приехать туда.

– Лотар? – спросил он.

Она положила трубку.

* * *

Соня въехала на просторную парковку рядом с больницей и остановилась в стороне, на некотором расстоянии от входа.

Лежек и Арон вышли из машины и быстро направились к зданию.

В большом холле они остановились, совершенно не понимая, куда идти. Нашли схему, но она была нечеткая. Они быстро приняли решение: направиться в отделение реанимации, а там уже найти операционные и, надо надеяться, Гектора. Они спросили медсестру, охранника, врача с косым пробором. Три минуты спустя они нашли коридор. Продвигаясь вперед, распахивали двери одну за другой.

Наконец они нашли его. Гектор лежал на койке под зелеными продезинфицированными простынями. Лампы над ним ослепляли ярким светом. Глаза были закрыты, он находился под наркозом. Вокруг него – врачи, одетые в зеленую одежду, в зеленых шапочках и с белыми повязками на лице. Четверо. Женщина-хирург, мужчина-анестезиолог, медсестра и медбрат – политкорректно до невозможности.

Хирург запротестовала, требуя покинуть помещение.

Лежек достал из кармана куртки пистолет и направил его на анестезиолога.

– Готово? – спросил Арон и показал на Гектора.

– Нет, – ответила хирург.

– Он умрет, если мы заберем его?

– Как сказать… Его нужно зашить, он потерял много крови. Потом, очевидно, он был в плохой форме еще до ранения, верно?

– Он недавно вышел из комы, – объяснил Арон.

– Из комы? Долгой?

– Долгой. Зашей его сейчас, сделай, что можешь. Мы торопимся.

Хирург сделала, что смогла. Они взяли болеутоляющее, чистые бинты и все остальное, что медсестра достала из шкафчика.

– Раздевайся, – сказал Арон хирургу. Затем показал на анестезиолога. – Ты тоже.

* * *

Арон и Лежек в зеленой медицинской одежде выкатили Гектора в коридор, нашли пустую койку, подвезли ее к двери операционной и заблокировали ее. Затем повезли Гектора в сторону, противоположную той, откуда пришли, в спешке преодолели стеклянную дверь и оказались на площадке с двумя широкими лифтами.

Пришел лифт. Двери открылись, внутри никого. Они вкатили Гектора. Лежек нажал кнопку первого этажа, и двери начали медленно закрываться.

Быстрые шаги снаружи, в отверстии показалась рука, двери автоматически открылись.

Вошедший парень тяжело дышал и благодарно улыбался. Велокурьер – рюкзак, облегающая одежда, шлем. Странный вид. Глаза…

Он встал туда, где было место, у края койки, взглянул на Гектора и потом перевел взгляд на потолок.

Лифт начал медленно опускаться.

Мгновение пустоты, мгновение умственного отдыха. Лежек смотрел на свои ботинки.

Резкое движение велокурьера, вытаскивающего что-то из рюкзака.

– Пистолет, – сказал Арон. Это слово он произнес четко и спокойно.

Лежек обеими руками схватил Коена за руку с пистолетом, отвел ее вверх и назад. Арон поймал его левую руку, и они с Лежеком повалили Коена на спину, продолжая держать руки. Лежек одной ногой надавил де Граафу на живот. Арон поставил левый ботинок ему на горло и нажал со всей силы. Коен, не мигая, смотрел на обоих. Лифт подъезжал к первому этажу, Лежек оторвал свою вторую ногу от пола и умудрился достать ею до кнопки экстренной остановки. Лифт качнулся и остановился.

Оба давили всей массой тела. Коен де Грааф безнадежно сопротивлялся. Через минуту пистолет выпал у него из руки, глаза закрылись. Лежек и Арон хладнокровно душили его.

Сердце Коена остановилось, и он стремительно упал в темноту ада.

Лежек и Арон отпустили его руки, которые тяжело рухнули на пол. Лежек нажал кнопку первого этажа. Лифт дернулся и продолжил движение.

* * *

Площадка около лифтов на первом этаже была пуста, и они спокойно и решительно выкатили койку с Гектором. Никто ничего не заметил. Соня ждала их на заднем дворе больницы. Они подняли спящего Гектора в машину, Арон сел рядом с ним на заднее сиденье, Лежек разместился впереди. Соня тронулась с места.

Арон повернулся к Гектору, пощупал пульс. Ритмичный, но слабый.

Вздохнув, Арон потер лицо обеими ладонями.

– Чертова заваруха, – пробормотал он и посмотрел назад, не преследуют ли их.

– Гектор жив, – сказал Лежек.

Да, Гектор жив. Но Хасани погиб. «Возможно, по моей вине», – подумал Арон и сел ровно.

София, он держал ее на прицеле…

Мысли вертелись у него в голове, пока Соня спокойно выезжала из города.

Почему Мальмё? – спрашивал он сам себя.

Потолкавшись среди машин, они выехали на шоссе в сторону Копенгагена, потом вверх на мост Ёресундсбрун по направлению к Франции. Наблюдая плоский ландшафт Дании, Арон продолжал размышлять.

Дания… и Йенс Валь. Он сегодня снова поучаствовал, вновь оказался рядом с Софией. Дания и Йенс Валь. Общий знаменатель, но какой? Арон нервничал, мысли путались, он напрягался, но никак не мог вспомнить…

Арон громко вздохнул, снова потер лицо.

– Лежек, – сказал он.

Тот обернулся вполоборота.

– Помоги мне. Дания и Йенс Валь?

Оба задумались. Лежека осенило первым.

– Корабль из Парагвая… порт в Роттердаме прошлым летом, когда мы в первый раз встретили Йенса.

– Ага?

– После стрельбы в Михаила… Мы уехали на судне, высадили Йенса на западе Ютландии, потом сами высадились, помнишь? Тьери забрал нас.

Арон вспомнил. Вот как было, он должен был это помнить… Йенс звонил бабушке по матери – или по отцу – с судна. Она жила в Ютландии.

Арон почувствовал, что умственно иссяк. Пролив Ёресунд… За ними Швеция, впереди – Дания. Он взвешивал все за и против. Иссяк или нет, но он еще не закончил, а попробовать стоило…

– Выбрось меня здесь, – сказал он и показал на аэропорт Каструп, видневшийся за мостом.

 

52

Вильфранш

Мальчики купались в бассейне, хотя на улице было не больше четырнадцати градусов. Раймунда читала книгу в шезлонге и присматривала за ними.

Ангела в своей комнате на втором этаже у окна видела, как Андрес обрызгал Раймунду, которая отложила книгу, встала, делая вид, что разозлилась, и пошла к нему. Он смеялся и в панике плыл, делая быстрые гребки, но медленно продвигался вперед. Фабьен делал то же самое в мелкой части бассейна, радостно визжал и уплывал, хотя никто за ним не гнался.

Ангела отошла от окна, схватила две собранные дорожные сумки, лежавшие на кровати, быстро спустилась вниз и поставила их друг на друга в кладовке. На секунду остановилась, набрала воздуха в легкие и вышла в холл, по холодному мраморному полу добралась до массивной дубовой входной двери, открыла три замка и прошла дальше по ковру в гостиную.

Французская застекленная дверь, ведущая к бассейну, была открыта, льняная занавеска колыхалась на вечернем ветру. Ангела остановилась в темноте дома и посмотрела в светлое пространство за дверью. Теперь Раймунда сидела с закатанными штанами на краю бассейна; опустив ноги в воду, она брызгала на мальчиков, которые пытались ответить тем же.

Ангела бросила взгляд на ручные часы. Прошла минута или две. Потом она услышала, как осторожно открылась входная дверь и в доме послышались шаги.

Ангела не оборачивалась: она знала, кто это. Просто вышла прямиком на солнце и изобразила на лице улыбку.

– Я сменю тебя, Раймунда, спасибо. На кухне готов твой обед.

Раймунда встала с края бассейна.

– Спасибо, милая, – ответила она, повернулась к Андресу, плескавшемуся в воде, и с нарочито строгим взглядом сказала: – А вот этого хулигана нужно повоспитывать.

Тот рассмеялся, и строгая Раймунда превратилась в улыбающееся солнце. А затем ушла.

Ангела подождала, пока Раймунда не оказалась внутри в доме, потом махнула мальчикам, что пора вылезать из воды, сама в это время взяла их брошенные на стол синие банные халаты. Мальчики протестовали. Ангела показала, что сейчас не время. Их удивила ее внезапная жесткость. Они сделали, как было сказано, – вышли из бассейна, надели халаты и взялись за мамины протянутые руки.

Ангела вошла с ними в дом и прошла через гостиную; мальчики оставляли мокрые следы на ковре. Полицейские прочесывали виллу.

– Мама? – позвал Андрес, непонимающе оглядываясь.

Она не реагировала, просто тянула мальчиков за собой, через прихожую, мимо кухни. Двое полицейских в форме сторожили Раймунду, которая сидела у кухонного стола. Ангела встретилась с ней взглядом и отвернулась. Раймунда выглядела удивительно уверенно. Уверенно, потому что знала: предатель – не она.

В столовой Ангела встретила Густава Пелтье. Он был таким же, каким она его запомнила: нервный, в пиджаке, джинсах, кожаных мокасинах, волосы средней длины с проседью, шарф – неопрятный сноб средних лет.

– Ангела, все готово. Сумки?

– В кладовке под лестницей.

Густав щелкнул пальцами, подзывая одного из полицейских, приказал ему забрать их и сопроводил Ангелу с мальчиками через ворота к ожидающему их полицейскому автомобилю.

За рулем сидел коп в штатском: молодой парень с крайне сосредоточенным взглядом.

Густав быстро запрыгнул вперед, и они тут же уехали. Пелтье торопливо говорил в рацию. Вилла осталась позади.

 

53

Дания

Они ехали на запад Дании. У Софии в кармане завибрировал телефон.

– Да?

– Что случилось? – Равнодушно-любезный голос Роланда Генца ни с чем не спутать.

– Почему ты спрашиваешь меня?

– Гектор жив?

– Не знаю.

– Он был жив, когда вы с мальчиком уехали?

– Где Альберт?

– Ответь на мой вопрос.

– Ответь на мой, – настаивала она.

– С Альбертом всё нормально. Гектор жив?

– Он был жив, когда мы уезжали. Я хочу поговорить с Альбертом.

– Нет, этого не будет. Где сейчас Гектор?

– Не знаю. У нас была договоренность, которую вы не выполнили.

София старалась сохранять спокойствие… уверенность.

– Отдай мне Альберта, – тихо попросила она. – Вы ничего этим не выигрываете. Я хочу, чтобы вы вернули мне сына…

– Нам нужно знать, жив ли Гектор.

– Почему…

– Мы дадим о себе знать.

Звук стих – Роланд повесил трубку.

Внутри София вся дрожала. Горе и отчаяние, растерянность и ярость, бессилие и беспомощность в избытке с парализующей силой захватили ее существование. Она позволила страданиям затопить ее и придавить своей тяжестью. Они причиняли боль, мучили, душили и сжигали ее. София просто выжидала и глубоко дышала – больше она ничего не могла сделать.

Женщина почувствовала хлопок по руке. Довольно неуклюжий и неловкий хлопок Лотара, сидевшего рядом, как будто вся вина теперь лежала на нем. Что он не должен сидеть тут без Альберта.

София взяла его за руку. Это успокоило ее, вернуло к жизни.

Она сосредоточилась на мире за окном. Природа не могла определиться. Тепло с холодом заключили мир, встретились на уровне нуля и создали антипогоду. Она искала что-то похожее внутри себя – антибытие, эмоциональный ноль. Но ничего подобного не существовало…

– Один полицейский ищет тебя, Софи, – сказал Асмаров.

Она не понимала.

– Что ты сказал, Михаил?

Он посмотрел на нее в зеркало заднего вида.

– Один шведский полицейский тебя искал. Женщина, зовут Антония или как-то так, хочет с тобой связаться.

– Откуда ты узнал это?

– От Рюдигера.

«Антония», – думала Софи. Антония Миллер. Она вспомнила женщину-полицейского, которая расследовала убийства в ресторане. Антония приходила к ней домой, на виллу в Стоксунде, задавала вопросы, была в меру любопытна…

– Что она сказала?

Михаил сел ровнее, снова взглянул в зеркало.

– Не знаю. Рюдигер просто дал знать.

– Она ему позвонила?

– Да.

– Что он ей сказал?

– Думаю, ничего.

Михаил стал выискивать что-то в кармане брюк, достал – и протянул руку назад к ней с бумажкой, зажатой между указательным и средним пальцами. Шведский мобильный номер.

Йенс повернулся. Он молчал. Наверное, просто ожидал ее решения.

– Она была у меня дома, нашла салфетку с номером.

Эти слова ничего ему не говорили.

– Позвони ей. Послушай, что она скажет. Тебе нечего терять, – сказал он и отвернулся.

София положила телефон на колени и посмотрела в окно, как будто там должно появиться решение. Затем набрала номер с бумажки. Два гудка. Женский голос.

– Да?

– Вы искали меня.

Пауза.

– Да, искала. – Было слышно, как женщина облегченно вздохнула.

– А зачем?

– Где вы? – спросила Антония.

София не замечала каких-то особых примет мира, проносившегося за окном, в основном всё расплывалось.

– Я положу трубку, если вы не скажете, что вам нужно, – сказала она.

Снова молчание, словно женщина на другом конце взвешивала каждое слово, боясь сказать не то, боясь упустить шанс.

– Я тоже в бегах, – сказала Антония.

– Я не в бегах, – равнодушно произнесла София.

– Теперь – да.

– Объясните.

– Сейчас происходит всякое…

– Что именно?

– Ларс Винге…

– Что такое с Ларсом Винге?

– Вы же знаете, кем он был?

– Да.

– Он оставил после себя сумку. Она у меня.

– Так…

– В ней излишне много вас.

Антонию стало лучше слышно.

– Я должна понять почему, чтобы закончить все это.

– Закончить что?

– Пока не знаю.

– Вы говорите, вас преследуют. Кто?

– Я провалилась сквозь землю. Больше не могу ничего сказать.

– Что вы знаете? – спросила Софи.

– Достаточно.

– Чего вы не знаете?

– Еще больше.

София встретилась глазами с Йенсом.

– И чем я могу вам помочь? – спросила она.

– Картина, мне нужна картина.

– Картина чего?

– Мертвые. Что с ними случилось, что они знали, что знаете вы? «Трастен», что случилось там? Нас тут двое прячется; мы оба полицейские и мы вышли на след чего-то крупного…

София перевела фокус с того, что видела вдали, на близлежащие предметы. На внутренней стороне стекла были видны отпечатки детских ладоней. Михаил угнал семейную машину.

– София? – Голос Антонии стал дружелюбным.

– Да?

– Какая помощь вам нужна?

Снова смена фокуса, от отпечатков ладоней к действительности за окном. В ней появилась контрастность. София видела машины, природу, небо.

– Найти моего сына, – тихо сказала она.

 

54

Вильфранш

После того как Лежек и Соня высадили Арона, они ехали без остановок. На пароме из города Редби в Путтгарден. Через Германию до ее южной границы, через Альпы и дальше в сторону швейцарского Лугано. Там Гектор очнулся. Они углубились в Италию и проехали до Средиземного моря, затем свернули на запад, к французской Ривьере и Вильфраншу.

Несмотря на все обстоятельства, Гектор чувствовал себя хорошо. Скоро Раймунда позаботится о нем.

Когда ранним утром они прибыли в Вильфранш, город еще спал. Они ехали наверх к вилле по извилистой дороге.

Лежек взглянул на дом, осмотрел фасад. Опущенная занавеска в гостевой комнате с окнами на дорогу. Оговоренный знак, что все в порядке… но вечером. Не сейчас, не в такой ранний утренний час. Сейчас занавеска должна быть отодвинута – и там должен светить ночник. Так они договаривались, а Раймунда из числа внимательных.

– Не останавливайся. Проезжай мимо, – сказал Лежек Соне. – Ляг, Гектор, спрячься, – добавил он.

Они проехали виллу; Лежек не заметил ничего необычного. Они направились дальше в гору и остановились у обочины после первого холма.

– Ждите меня здесь, – сказал Лежек, вылез из автомобиля и скрылся в саду.

Он быстро спускался к вилле. Там перелез через ограду, приземлился на газон у бассейна, застыл и прислушался. Полная тишина. В бассейне плавали игрушки и надувной матрас. Такого никогда не было – Раймунда тщательно поддерживала порядок.

Под прикрытием деревьев и кустов он обошел вокруг дома. Перед ним стояла машина – маленький «Пежо», на котором Раймунда обычно ездила за покупками. Лежек прошел к торцевой стене дома, пригнулся под большими окнами гостиной и заглянул в полумрак комнаты. Мебель стояла на месте, в порядке, как обычно. Он двинулся дальше к столовой, та же картина – безмолвная мебель в пустой комнате.

Лежек снова пригнулся, пробежал до кухни и осторожно заглянул внутрь. В темноте за кухонным столом сидел человек; красный луч фонарика давал достаточно света, чтобы он мог читать книгу. Рядом на столе расположились термос, кофейная чашка, французская газета и блестящий черный пистолет.

Лежек вытянулся. У раковины на полу спали еще двое. Они лежали на ковриках каждый в своем спальном мешке. Рядом с одним из них стоял черный рюкзак с эмблемой Национальной полиции Франции. Больше никаких вопросов.

Лежек сделал шаг назад, бесшумно побежал обратно через ограду и соседский сад и запрыгнул в машину.

– В доме полиция, и они ждут нас, – сказал он, садясь на заднее сиденье рядом с Гектором.

Соня завела машину и тронулась с места.

– А остальные? – спросил Гектор.

– Я никого не видел. По-видимому, они уходили в спешке.

Все задумались.

– Как полиция нашла нас? – спросил Гектор.

– Раймунда или Ангела? – ответил вопросом на вопрос Лежек.

– Ангела, – сказала Соня. Никто не спорил.

– Что она знает? – поинтересовался Гектор.

– Достаточно, – ответила Соня.

– Достаточно чего?

– У нее есть наши имена, она знает всю историю, она была замужем за твоим братом, Гектор.

Соня ехала вверх по петляющей дороге.

– Куда ехать? – спросила она.

Все погрузились в размышления.

– Нам просто-напросто нужно исчезнуть, – строго произнес Гектор.

– У нас нет денег, – сказала Соня. – А нет денег – нет друзей.

Она искала взгляд Гектора в зеркале.

– Нет друзей, нет денег, – бормотал тот себе под нос. Потом заулыбался, как будто в этом было что-то смешное.

Они начали перебирать имена. Имена партнеров, друзей, знакомых, людей из прошлого. Никто не подходил – риск был слишком высок. Они зашли в тупик.

Через четверть часа Лежек сказал:

– Троюродный брат твоего отца, Гектор.

– Кто? – спросил тот.

– Адальберто каждый год посылал деньги в монастырь в Тоскане, поддерживал его деятельность, помнишь?

Гектор задумался. Да, он помнил. Роберто…

– Едем в Тоскану, – сказал он.

 

55

Стокгольм

Паспорта соответствовали стандарту ЕС.

Марианне из химчистки сидела за рулем своего серебристого «Ягуара XJ6» и разглядывала их, словно сотрудница паспортного контроля.

– После того как ты мне позвонила, Антония, ему понадобилось полтора дня, чтобы их изготовить. Некоторые мастера достойны восхищения, – сказала она и отдала документы женщине и мужчине, сидящим сзади.

Майлз с Антонией открыли новые паспорта и стали разглядывать свои фотографии, фальшивые имена, фальшивые подписи.

– Это не обычное дело, чтобы вы понимали.

Они непонимающе посмотрели на нее.

– Это шедевр, – сказала Марианне. – Фальшивые карты, удостоверяющие личность, и действительные паспорта… Не принимайте их как само собой разумеющееся. – Она пристально посмотрела на них. – И наконец. Это семьдесят шестая, ее мне подарил Ассар. Малейшая царапина – и я никогда вас не прощу.

Она открыла дверь машины, длинную и тяжелую, вышла из автомобиля, наклонилась и снова заглянула внутрь.

Смахнула с себя строгость, и черты ее лица приобрели обычный вид.

– Будьте осторожны, что бы вы ни делали, – сказала она и захлопнула дверь.

Майлз и Антония перелезли вперед, Майлз сел за руль. Тот был большим и узким. Ингмарссон повернул ключ. Старая машина завелась. Мотор работал надежно. Антония включила навигатор на телефоне и приложение с картами и вбила адрес маленькой деревни в Ютландии, который дала ей София. Затем поднесла телефон к лицу Майлза, чтобы тот увидел маршрут.

– Нам ехать десять часов, – сказал он и выехал с парковочного места.

– Поиграем? Позагадываем животных? – равнодушно сказала Антония.

* * *

Томми лежал на диване, прислонив голову к груди Моники. Она погладила его по волосам легким и едва заметным движением.

– Ты был хорошим, Томми.

Она говорила тихим и расслабленным голосом; речь давалась ей с трудом, слова растягивались. Она боролась со словами.

– Всегда, с тех пор как я впервые встретила тебя. По отношению ко мне и девочкам, ко всем, кого ты знал. Даже к врагам.

Он искал симметрию между потолком и верхней частью распахнутой двери.

– Но потом ты стал плохим, Томми.

Закрыв один глаз, он совместил часть двери и угол на потолке.

– Ты перестал разговаривать со мной, стал молчаливым и мрачным. Ты то и дело оживлялся, как будто депрессия пряталась внутрь. Ты изменился. Я хотела помочь, но не могла до тебя достучаться, Томми… Ты замкнулся и исчез.

Он отвлекся от симметрии и просто тупо смотрел в потолок.

– Может, все кончилось, Томми? Может, конец?

Моника резко замолчала, слабо дыша; потом продолжила, уже тише:

– Ты должен поговорить с дочерьми и объясниться. Дай им возможность не нести на себе этот груз. Ты мог поговорить с ними раньше, так сделай это сейчас… Сделай как лучше, Томми.

Он слушал. Он слышал, но не понимал. Раньше понимал. Но раньше – это не сейчас, в прошлом все было совсем иначе. Он был другим, всё было другим. Раньше он был полицейским, супругом, папой, коллегой – легкий, заботливый и, несмотря на относительно мрачный взгляд на жизнь, старающийся поступать правильно. Теперь он по-прежнему был полицейским, супругом, отцом и так далее. Но еще – преступником, убийцей, и при том же мрачном взгляде на жизнь он теперь осознанно поступал плохо. Путь был предопределен. Томми не мог изменить его, как бы ни хотел. Последствия стали бы слишком серьезными.

Моника… Она для него всё. Вероятно, та сила, которая толкала его вперед. Она должна быть абсолютным добром, но она им не была, а, напротив, являлась воплощением зла.

Томми взглянул на супругу.

– Я бросил пить, – сказал он.

Моника читала у него по глазам.

– Хорошо, – прошептала она.

– Я люблю тебя, – сказал Томми.

Она верила в него, и он видел это. Для него это играло особенную роль, когда он сам перестал верить в себя. Томми отвернулся.

– Я люблю наших девочек, – добавил он.

Моника гладила и гладила его.

Солнце скрылось за облаком, и в гостиной стало сумрачно.

– Я хочу повернуть время вспять, Моника. Но не могу.

Она продолжала его ласкать.

– Да, Томми, это невозможно.

Она говорила тихо, едва слышно. Вся она – словно птенец, выпавший из гнезда.

Время обволакивало их. Томми хотел остаться там, остаться у своей Моники, чувствовать себя спокойно и обыкновенно.

– Томми? – прошептала она.

Он выжидал.

– Я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что.

Он попытался опередить ее.

– Я позабочусь обо всем, обещаю.

– Нет, не то, – перебила Моника и повернула его голову к себе. – Помоги мне перебраться на тот берег, когда придет время.

Томми не знал, что делать.

– Пообещай помочь мне, если я застряну в себе. Я не хочу быть там, я не хочу бояться. Пообещай подтолкнуть меня через черту.

– Да о чем ты, черт возьми, говоришь?

Он не мигая смотрел на нее. Но она просто спокойно наблюдала за ним. Это все усугубляло. Томми встал, вышел на кухню, обошел один раз вокруг стола, держа руку на голове. Да что он вообще делает на кухне?

Потом – вниз в подвал по узкой крутой лестнице.

Самый нижний ящик стола пустовал – ранее он вылил бутылку джина в туалет.

В голове у него шумело, он грыз ноготь большого пальца.

В кармане зажужжал телефон. Томми ответил:

– Да?

– Это Стефан.

– Стефан какой? – заорал он.

– Стефан Андерссон, из Технического!

Томми усердно почесал голову.

– Да?

– Я определил местоположение телефона Антонии Миллер. Навигатор включен.

– Где?

– Улица Норрбакагатан, Васастан, Биркастан.

* * *

Томми отпер шкаф с оружием, где хранил свои охотничьи ружья, и достал старый короткоствольный револьвер 38-го калибра, который украл после обыска у одного скользкого адвокатишки четыре месяца назад. Проверил оружие – полностью заряжено, взвесил его на руке; серебристый «ствол» с перламутровой рукояткой.

В прихожей он сдернул с крючка пуховик. Скрытый внутренний карман; Томми засунул туда револьвер, надел куртку и вышел в непогоду. Позвонил Нигерсону из машины, назвал адрес в Биркастане. Томми ехал быстро, и служебная машина скрипела от перегрузки.

* * *

Уве Нигерсон был уже на месте – стоял, прислонившись к капоту своего «мерса». Он вел себя как на отдыхе.

Томми проехал мимо в поисках парковочного места. Когда он подошел, Уве уже был около багажника; он открыл его при помощи пульта. Все оружие Уве красиво лежало на пледе. Нигерсон провел в воздухе рукой:

– Вуаля!

Томми увидел два пистолета, две винтовки – одна покороче, с оптическим прицелом, вторая старая и ржавая, – три ножа, включая две «бабочки» и одну финку, а также два глушителя.

– Ну и что выберешь? – спросил Томми.

Уве почесал подбородок, как будто собирался выбрать конфету из набитой коробки, показал на современный черный пистолет и глушитель. Затем наклонился, прикрутил глушитель и вскинул пистолет, словно трофей.

– А ты?

– Ничего, – ответил Томми.

Уве театрально открыл рот и выпучил глаза.

– Ходишь по лезвию?

Долбаный сарказм, с которым Томми никогда не знал, что делать.

– Иди к черту, – было единственным, что он смог ответить.

Уве закрыл багажник, и они двинулись к воротам. Навстречу вышел мужчина с собакой средних размеров. Уве замер, взглянул на пса и прижался к стене, держась на расстоянии.

– Собачек боишься? – довольно засмеялся Томми, наконец почувствовав превосходство.

– Да, – ответил Уве. – Я всегда их боялся, с детства.

Казалось, он говорил открыто и искренне. И превосходство Томми испарилось, даже не успев закрепиться.

Они уже заходили в ворота, когда снова позвонил Стефан из Технического отдела.

– А теперь еще что? – ответил на звонок Томми.

– Сигнал исчез, потом снова появился. Шоссе Эссингеледен, на юг.

– Черт…

Томми обернулся и побежал обратно к своей машине.

– Давай на моей! – кричал Уве ему вслед.

Томми засомневался, но потом направился к «Мерседесу» и прыгнул на переднее сиденье.

Машина с ревом рванула вперед мимо зданий. У кого-то сработала автосигнализация.

 

56

Ютландия

Природа неистовствовала. Дул сильный ветер, гнулись деревья, снег с дождем бил в стекла. Лотар стоял в своей комнате и смотрел в окно.

София прислонилась к дверному косяку. Она не знала, наблюдал ли он за погодой или просто был погружен в свои мысли.

София перенесла вес тела на одну ногу, давление на порог усилилось, и дерево издало скрипящий звук.

Лотар обернулся. Какое-то время он смотрел на нее, а потом сказал:

– Может, мне сбежать отсюда?

– Нет, не надо, Лотар.

– Что вы со мной сделаете? – Он был настроен решительно.

– Не знаю, – тихо ответила она.

– Я снова в заложниках? Только на этот раз у вас?

– Нет, не в заложниках.

– Значит, я могу забрать вещи и уйти отсюда?

– Нет, не можешь.

– То есть я похищен?

София обхватила себя руками, словно ей стало холодно, хотя на самом деле было тепло.

– Я хочу к папе, – почти неслышно сказал Лотар.

Она больше не хотела говорить, не могла больше. Отвернулась, собираясь уходить.

– Альберт говорит, что вы думаете, что вам нельзя совершать ошибки, – сказал он ей в спину.

София остановилась и повернулась. Лотар продолжал:

– Он сказал, что вы думаете, что вам нельзя совершать ошибки. Поэтому вы думаете, что поступаете правильно.

– Я знаю, что делаю ошибки, – сказала она в свою защиту.

Лотар спокойно покачал головой.

– Он говорил это не как обвинение. Он не знал, живы ли вы. Я рассказал о моей маме, о том, что они убили ее. Он боялся, что то же самое случилось с вами.

– И?..

– Что поэтому сложилась именно такая ситуация.

– Из-за этого? Из-за того, что мне нельзя совершать ошибки?

Лотар пожал плечами.

– Возможно.

– Альберт так сказал?

Он кивнул.

Ей хотелось ухмыльнуться, сказать, что он не знает, о чем говорит… Но он знал.

– Что еще сказал Альберт?

– Не имеет значения.

Лотар был спокоен. Ничего из рассказанного им не заключало в себе ни критики, ни осуждения.

– Зачем ты рассказываешь это, Альберт?

– Моя мама убита. Потому что я втянут в чужой для меня мир. Мне нечего сказать. Я встретил папу, о существовании которого даже не знал, – и меня тут же забрали у него. – Он сменил тон на более мягкий. – И все время именно вы, София, решаете, каким будет итог.

– Нет, неправда… – начала она.

– Правда. Моя жизнь в ваших руках, но вы не осмеливаетесь это признать.

София отвела от него глаза. Дождь и снег били в стекло, ветер будто вздыхал, пытаясь проникнуть в старый дом.

– Лотар, что ты хочешь, чтобы я сделала?

Ей было нехорошо.

– Будьте выше.

– Выше?

– Выше правильного и неправильного.

Сын Гектора. Воплощение отца, именно сейчас, в этот момент. Неожиданно назвать вещи своими именами, разрушить собственный образ, придать чему-то истинный размер. Бесстрашный, смелый, мудрый… необузданный.

– Каким образом? – прошептала она.

– Расскажите мне, о чем вы думаете. И что со мной случится. Я должен знать.

– Ты знаешь, – сказала София.

– Нет, как я могу знать, если вы не говорите?

Она хотела сбежать. Но стояла на месте. Глубоко вздохнула два раза:

– Я хочу вернуть сына, и я сделаю все для этого.

– Все?

София кивнула. Ее лицо было напряжено.

Потом она развернулась и спустилась вниз на кухню, встала у раковины и взялась за ее края, глубоко дыша и закрыв глаза.

Лотар спустился вслед за ней.

– Хочешь попить или съесть что-нибудь? – спросила София, стоя к нему спиной.

– Попить что-нибудь, пожалуйста, – ответил он и сел на стул.

* * *

Михаил наклонялся вперед, прокладывая дорогу через площадь, – боролся с дождем и ветром.

Серебристый «Ягуар» стоял рядом с кафе.

Михаил подошел к автомобилю сзади, прочитал номер и, не оглядываясь, распахнул дверь и залез на заднее сиденье.

– Поехали, – сказал он Майлзу, сидевшему за рулем. Антония на переднем сиденье быстро взглянула на него. Асмаров показал, чтобы она смотрела прямо.

Они выехали с площади, потом из города. Михаил вывел их на проселочную дорогу, и машина прибавила скорость. Асмаров обернулся, достал из кармана куртки рацию и нажал на кнопку приема.

– Как обстановка?

В рации треск. Голос Йенса:

– Не могу оценить ситуацию, а у тебя?

Михаил снова посмотрел назад. Ужасная погода и плохая видимость. Настолько, что «Пассат» Йенса был едва различим в трех машинах от них.

– Никто не преследует, – сказал он.

– Немного попетляем, потом поедем дальше.

По указанию Михаила они ездили мимо Майлза – туда и сюда, вперед и назад.

Полчаса спустя они ехали по аллее к дому бабушки Йенса. Майлз припарковался у входа, и они вышли.

Антония огляделась. Несмотря на непогоду, вокруг было красиво.

Отлично смотрелся беленый фахверковый дом с соломенной крышей.

Михаил уже открыл багажник и вытащил спортивную сумку; теперь он подошел к Антонии и показал, чтобы они с Майлзом наклонились к машине. Затем толкнул Ингмарссона к машине; тот схватился за нее обеими руками, сломанную руку пронзила боль.

– Стой так, – сказал Асмаров и ощупал его. Затем проделал такую же процедуру с Антонией.

– В сумке, – сказала она. – Мое служебное оружие – в сумке.

Михаил дал им указание войти в дом.

В прихожей их встретила София. Вошедшие были мокрыми и замерзшими.

– Здравствуйте, София, – сказала Антония, убирая мокрые волосы со лба.

Та молчала и смотрела на мужчину.

– Майлз Ингмарссон, – представился он.

– Идите за мной, – сказала София и вошла на кухню.

Майлз и Антония нашли себе по стулу у стола. София настороженно прислонилась к раковине.

Михаил пришел вслед за ними и поставил сумку на стол; затем взял стул, пронес его над полом и сел в стороне от остальных у стены, широко расставив ноги.

– Спасибо, что дали нам возможность прийти, – сказала Антония.

София выжидала.

Антония потянулась за сумкой. Она вытащила все копии фотографий и выложила их на стол, жестом пригласила Софию посмотреть.

София увидела себя в разных обстоятельствах на своей вилле в Стоксунде. Она увидела Альберта до аварии – он стоял за ней на кухне. Она увидела себя на велосипеде, за рулем, работающей в саду…

– Здесь еще есть бесконечные часы прослушки, – сказала Антония.

– Я знаю.

Слова Софии удивили Майлза и Антонию.

– Откуда вы знаете? – спросил Ингмарссон.

– Мы нашли микрофоны.

– Как?

– Проверили виллу, – хрипло ответила Софи.

– Кто их установил? – спросила Антония.

– Вы.

– Нет, не мы.

– Вы, вы, полицейские. Гунилла Страндберг их установила.

Мысли мешались у Антонии в голове.

– Зачем? – Ее глаза сверкнули.

София узнала в ней это оживление, как в их первую встречу, – жажду, любопытство… беспокойство. Что-то навязчивое, что Антония старалась держать в рамках.

София схватила фотографию Альберта.

– Расскажите, что вы знаете, зачем вы здесь? – спросила она.

Антония поймала взгляд Майлза, словно вопрошая: можешь помочь мне?

– Твой выход, – произнес он.

Антония собиралась с мыслями.

– Можно мне воды? – попросила она.

София взяла стакан с полки, наполнила его водой из-под крана и отдала Антонии, которая разом выпила половину. Затем поставила стакан на стол перед собой и посмотрела в него, как будто там плавала вся ее история.

– В августе прошлого года я была первым следователем, кто оказался в «Трастене» после выстрелов и убийств, – начала она. – Я расследовала дело, ни к чему не пришла. Уже довольно давно меня заменили. Дело передали Майлзу.

Она мимоходом показала на него и продолжила рассказ. О том, как Ингмарссона посадили на должность, чтобы тот ничего не делал, как она продолжала искать, не находя ответы, а только новые вопросы. О том, как через некоторое время она посмотрела на дело шире, вышла за рамки и взяла в оборот полицейских, расследовавших убийство Гусмана. Там тоже ничего. А потом как удача пришла с неожиданной стороны – от стокгольмского бандита по имени Хокан Зивкович, который дал ей довольно бесполезную информацию, но упомянул Ларса Винге как человека, на которого стоит обратить внимание. О том, как все это привело к банковской ячейке и сумке, стоящей сейчас перед ними. А потом о покушении Томми на Майлза и что ей с Ингмарссоном пришлось скрыться. О том, как они связались с Софией с помощью салфетки, найденной у нее в квартире.

– А теперь мы сидим тут, – подвела итог Антония.

София показала на сумку Ларса Винге.

– Пожалуйста, можете задавать вопросы, – спокойно сказала она.

* * *

Томми лежал на животе на сырой земле, приложив к глазам бинокль. Рядом с ним – Уве с ружьем, оснащенным оптическим прицелом. Дул ветер с моросью, холодно и сыро одновременно, видимость плохая. Дания, гребаная страна…

С помощью бинокля Томми мог заглянуть в старую кухню. Внутри – четверо. София Бринкман и здоровый гад на стуле у стены. Он продолжал осмотр: за столом сидела Антония Миллер; рядом с ней, спиной к нему, – мужчина… Не может быть. Мужчина повернул голову.

Профиль…

Никаких сомнений, ни малейших. Майлз, мать его, Ингмарссон, воскресший из мертвых…

– Ты видишь то, что вижу я? – пробормотал Томми.

– Четверых, – ответил Уве.

– Видишь мужчину у стола?

Нигерсон некоторое время смотрел в бинокль.

– Да, – вяло сказал он.

– Ты не умеешь топить людей, Уве.

– Ты меня ранишь, Томми, – грустно произнес тот.

– Можешь взять обоих?

– Возможно, – ответил Уве.

– Возможно?

– Кто важнее?

Томми задумался. Антония Миллер. Она двигатель всего дела, больше всех знает, разбирается в ситуации; она должна умереть в первую очередь. Поэтому он здесь. Но с другой стороны… Майлз…

– Давай, Томми, ты клиент. Говори, как ты хочешь.

* * *

Антония словно плыла на облаке. Она наслаждалась, слушала, понимала. Теперь перед ней открылась вся картина. Убийство в «Трастене» – каждый шаг, каждое слово, каждая деталь. София и Михаил дали ей все. Антония видела перед собой полное развитие событий: кто был там, что они говорили и делали. Убийства, как они совершались и кем. Все ее расследование, которое она так и не смогла довести до конца, проигрывалось у нее перед глазами, на все вопросы были получены ответы. Лица, которые она видела лишь на бумаге, ожили и начали говорить с ней. И помимо «Трастена» – коррумпированные Гунилла Страндберг с братом, прослушка Софии, ее причастность… Непричастность. Антония жадно впитывала всё.

– Винге? – спросила она.

София убрала со лба волосы.

– Он следил за мной, фотографии сделаны им. Он стал слишком наглым. Потом мы поймали его. Он заговорил, рассказал, что Гунилла и ее коллеги коррумпированы. Утверждал, что они убили его девушку…

– И поэтому он застрелил Гуниллу, а после и себя? – спросила Антония.

София не раздумывала.

– Может, и нет.

– Почему?

– Винге был необычным, – ответила София.

– Необычным? В чем?

– Он был сломан, одержим в каком-то разрушительном смысле.

– И такие люди не совершают самоубийства?

София не ответила.

– Там должно было быть третье лицо, – сказала Антония. – Кто-то, кто все знал.

– Томми Янссон, – вставил Майлз.

– Шеф в Управлении. Близкий друг Гуниллы Страндберг, – пояснила Антония. – От него-то мы и прячемся. Его-то мы и должны поймать…

Мысль оборвалась. Голова нуждалась в отдыхе, а размышления в упорядоченности.

София смахнула с лица усталость.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Антония.

– Как я себя чувствую?

– Да, как вы себя чувствуете?

– Не знаю, что ответить, – произнесла она с легкой улыбкой.

– Ваш сын… Вы упомянули, что вам нужна помощь в поисках сына?

У нее за спиной разбилось окно. Пуля, попав в шею Антонии, разорвала сонную артерию.

Миллер упала со стула, из нее хлестала кровь. Она умерла мгновенно.

Последовали еще выстрелы; пули разносили другие окна на кухне и попадали в стены. На полках разбивались стаканы и тарелки, разлетались вместе с древесиной и лаком.

Все залегли – Михаил и София на пол, Майлз на тело Антонии, защищая ее и обхватив шею рукой. Кровь лилась между его пальцами, густая и темная.

Асмаров дал Софии табельное оружие Антонии и пошел наверх.

– Позаботься о Лотаре, – сказала ему вслед София.

Она подползла к Майлзу, взяла его за руку, сильно сжала. Он посмотрел ей в глаза.

– Она мертва, – сказала София и протянула ему оружие Антонии. Майлз взял его.

Отчетливый звук пяти выстрелов там наверху, где Михаил стрелял из своей винтовки «М1», и звон выскочившего пустого магазина.

Быстрые шаги за кухонным окном, входная дверь распахнулась, кто-то вошел в прихожую и двинулся в сторону кухни.

Майлз поднял пистолет, держа его в левой руке, и направил на человека, который шел к ним с ружьем в руках.

– Неет! – закричала София, сумев направить пистолет Ингмарссона в пол.

Войдя на кухню, Йенс пригнулся и опустился на пол; тяжело дыша, сел у стены – в руках ружье, – посмотрел на мертвое тело Антонии Миллер, потом на Майлза.

– Там, на улице, как минимум двое, – сказал он и отдышался. – В ста метрах восточнее. – Йенс сглотнул и добавил: – И еще, думаю, третий за деревьями на западе. – Он внимательнее посмотрел на Майлза. – Мы знаем друг друга.

Ингмарссон молчал.

Наверху громыхала винтовка Михаила.

– Либо мы остаемся здесь и прячемся, пока не взойдет солнце, – сказал Йенс.

Он перепроверил, заряжено ли его ружье.

– Либо я и…

Йенс взглянул на Майлза.

– Ингмарссон, Майлз Ингмарссон, – сказал тот.

– Либо я и Майлз Ингмарссон выйдем и встретим их.

София посмотрела на обоих. Йенс – испуган, любопытен, воодушевлен. Майлз – неподвижен, спокоен, непоколебим.

– Мы выйдем и встретим их, – глухо произнес Ингмарссон.

Обсуждать было больше нечего. Майлз пошел в прихожую, Йенс – следом. В дверях он остановился, обернулся к Софии и сказал:

– Держись рядом с Михаилом.

Она сидела на месте.

– Я жив благодаря страху, – сказал Йенс.

Слова вырвались неожиданно.

– Какому страху? – спросила София.

– Вот этому, например.

Он стоял с ружьем в одной руке, а другой жестикулировал. Странно с его стороны начинать разговор сейчас. Но она хотела…

– Я не верю, – сказала София.

Он посмотрел на тело Антонии Миллер, потом на Софию. Какая-то боль застыла в его глазах.

– Так что ты хочешь сказать, Йенс?

– Я хочу быть свободным с тобой, вместе. Но не так. Я устал.

Они оставались там, в только что произнесенных им словах, пока Йенс не повернулся и не вышел из дома.

София проводила его взглядом, замерла на мгновение, потом села, поднявшись на несколько ступеней. На лестнице были стенки, которые защищали Софию.

Михаил засел наверху, под окном, у стены, с зажатой между ног винтовкой.

– Лотар? – спросила она.

Асмаров показал слева от себя.

– Я здесь, – сказал Лотар и вышел. – Я помогаю Михаилу перезаряжать.

– Лотар, – позвала она.

Он снова ступил вперед.

– Не переживай, – сказала София.

Он понял, что она говорила об их последней беседе, улыбнулся ей и вернулся назад к Михаилу.

Грохот с улицы. Асмаров, вскочив, ответил тремя агрессивными выстрелами.

В ту же секунду, когда раздались выстрелы, чья-то ладонь зажала рот Софии. Ее потащили назад, вниз по лестнице. Кто-то держал ее железной хваткой, прижимая к кухонному полу.

Еще два выстрела из винтовки Михаила, и мужчина, схвативший ее, лег ей на спину. Арон…

Снова звенящий стук – магазин упал на пол. Так близко… ей хотелось закричать, позвать Михаила на помощь. Но Арон Гейслер был невероятно силен. Его тело давило на нее, железная рука сжимала рот. В другой руке он держал нож; София успела заметить, как сверкнуло лезвие. Не очень длинный – раскладной нож крупной модели. Он впился ей в бок. То, что казалось таким острым, ощущалось по-другому, когда проткнуло слои кожи и ткани. Скорее наоборот. То, что проникло в нее, было чем-то тупым, толстым и большим. Что-то, что прорубило ее. Боль пронзила все тело. София кричала у него под рукой, в то время как Михаил продолжал стрелять наверху. Арон бил ножом и проворачивал его, чтобы нанести как можно более серьезные раны. У Софии отнялись ноги. Арон вынул нож из тела, и у нее в глазах на мгновение потемнело.

Лежа неподвижно, София видела его ботинки, когда он бесшумно передвигался по кухне, потом его целиком; как он остановился у стола с разбросанными фотографиями. Арон быстро сгреб их в спортивную сумку и вышел из дома.

Глаза Софии наполнились кровью; ее затягивало вниз во что-то пустое и плотное.

* * *

Видимость была отвратительная – ветер и мокрый снег. Йенс пробирался через растительность в саду. Майлз двигался где-то справа. Они заходили на цель каждый со своей стороны.

Вдруг звук откуда-то издали. Йенс остановился, сел на корточки, прислушался. В его ушах барабанил пульс.

Разрыв во времени. Вдали завелся мотор мощной машины, и она уехала. Йенс все еще не двигался. Движение справа – из непогоды появился Майлз, спокойный и невозмутимый. Он сел рядом с Йенсом, оба прислушались.

– Здесь больше никого нет, – шепнул Йенс.

– Спасибо, что спас мне жизнь там, в полицейской машине, – ответил Ингмарссон.

– Вправду спас?

– Да, я бы умер, если б тебя там не было.

* * *

Йенс увидел Софию, когда они вошли, – кровь, закрытые глаза. Михаил сидел около нее у лестницы.

– Нет, нет, нет, – бормотал он себе под нос, быстро подходя к ней.

Асмаров действовал оперативно – пытался остановить кровотечение. Подошел бледный и испуганный Лотар и принес полотенца.

– Ей срочно нужна помощь, – сказал Михаил.

– Я вызову «Скорую», положи Софию в машину, я поеду им навстречу, – произнес Майлз.

* * *

«Ягуар» несся по проселочной дороге. Йенс сидел на заднем сиденье, склонясь над Софией, и прижимал платки к ее ранам, из которых стремительным потоком вытекала кровь.

Майлз – за рулем, наклонившись вперед; сумка Антонии лежала под передним сиденьем. Он сунул туда руку и, поискав, нашел фальшивый паспорт, который дала ему Марианне, и протянул его Йенсу.

– Вот это пойдет?

Йенс взял паспорт и бегло взглянул на фото.

– Да, – ответил он и сунул его в карман джинсов Софии.

Голубые проблесковые маячки машины, идущей навстречу. Майлз мигнул дальним светом, когда они приблизились.

Передача произошла быстро. Сотрудники «Скорой», женщина и мужчина, перенесли Софию на носилки и вкатили их внутрь через задние двери. Йенс залез следом, двери закрылись. «Скорая» с гудящими сиренами унеслась прочь.

Майлз стоял на месте и глазами провожал машину, пока та не исчезла. Непогода стихла.

Потом взгляд его упал на «Ягуар». Открытые двери, кровь на заднем сиденье.

Майлз запрыгнул внутрь, развернул автомобиль и уехал, ища на карте в телефоне какое-нибудь озеро.

Одно нашлось поблизости.

Он остался сидеть за рулем, мотор «Ягуара» работал на холостом ходу. Песчаный берег и длинные мостки, уходящие далеко в воду. Солнце садилось. В это время года быстро становилось темно.

Антония… Майлз видел ее перед собой. Она не должна была умереть. Та пуля предназначалась ему… Горе захватило его. Но он не дал ему победить себя.

Майлз позвонил брату. Ян Ингмарссон ответил на другом конце:

– Алло!

– Слушай внимательно, братик. Меня нет, я исчез, пропал. Мне нужна твоя помощь. Поможешь?

– Расскажи, что случилось.

– Нет, ты поможешь мне, я спрашиваю?

Ян дышал в трубку.

– Да, помогу.

– Хорошо. Кто рулит в посольстве в Копенгагене?

– Один идиот, дислектичный придурок, который сидел в Министерстве обороны и лаял на того практиканта, кто…

Майлз перебил его:

– Я ищу кого-нибудь из руководства посольства поблизости; это должен быть кто-то хороший, надежный, кто может нарушить правила и не болтать лишнего.

– Не понимаю…

– Берлин, Варшава, Гаага, Брюссель, Прага, Вена… Проверь еще, кто там вторые и третьи лица.

– Я не врубаюсь, Майлз…

– Надежные люди! Что непонятно?

Ян перечислял имена: большинство были идиотами, имбецилами и чокнутыми ослами. Такова бо́льшая часть людей его круга.

– Кстати, Прага… – сказал он.

– Что Прага? – заинтересовался Майлз.

– Там же она, ну, эта старая баба-социалистка, как ее, Сольвейг Свеннсон, она посол.

– Да?

– Да. С нее, впрочем, толку мало, как и с ее второго человека – той размазни из Смоланда, которая была с ней все годы, ее старого спичрайтера. Но если я правильно помню, третий – хороший парень, Вессман. Инициативный, старой закалки, толковый, с ходом мысли, подходящим для МИДа, занимается важнейшими для посольства вещами. Он много раз ужинал у нас, у мамы с папой. Ты его видел.

«Инициативный, старой закалки, толковый», – повторял про себя Майлз. Так Ингмарссоны говорили о коллегах.

– На него можно положиться?

– Да, если дашь то, что ему надо.

– А что ему надо?

– Деньги и влияние, как и всем.

– В каком порядке?

– Сначала влияние, а если не получится, то деньги.

– Мы можем дать ему и то, и другое?

– Мы?

– Да, мы, – решительно произнес Майлз. – Есть в посольстве еще кто-нибудь, кого я знаю?

– Нет, насколько я помню. Думаю, нет.

– Мне срочно нужна там работа, под фальшивым именем с фальшивым резюме, что-нибудь среднее, не связанное с дипломатией, никакой публичности, просто чудак, который никого не волнует. Договорись об этом с Вессманом.

Мрачный смех брата.

– Погоди, Майлз, какого хрена ты…

Майлз перебил его:

– Нет, ничего такого. Покажи, что ты толковый, Ян, что можешь справиться с этим.

Майлз отчетливо представлял младшего брата, как он сидит сейчас и выжидает.

– И еще, Ян, – добавил он.

– Что?

– Одна женщина, Санна Ренберг, лежит сейчас в реанимации в больнице Сёдершюкхюсет. Навести ее, пожалуйста, и дай ей все необходимое. – Майлз раскрыл карты. – Мне вправду нужна твоя помощь на этот раз. Я бы не…

Ян услышал тон Майлза, вошел в положение и смягчил унижение старшего брата.

– О’кей, Милле. Сделаю все, что смогу.

Разговор прервался.

Майлз зажег сигарету, немного опустил стекло.

Антония мертва. Он сделал затяжку, рука дрожала.

Томми Янссон…

Майлз вытащил из карманов пиджака телефон, бумажник и пачку сигарет, открыл дверь машины и положил их на землю.

Несколько глубоких затяжек. Он закрыл дверь и завел мотор.

Томми Янссон… Конченый, конченый ублюдок.

Майлз вдавил педаль газа в пол. «Ягуар» зарычал, быстро набирая скорость, и выехал на мостки; шины стучали о доски. Ингмарссон приближался к краю.

«Ягуар» вылетел за мостки, потяжелел в невесомости и ударился носом о воду. Водяной каскад на переднем стекле.

Майлз ударился лбом о жесткий руль. Автомобиль оставался на плаву, но быстро набирал воду.

Майлз открыл дверь, выскользнул в холодную воду и поплыл прочь от машины. Она тонула у него за спиной, на мгновение зависнув под поверхностью воды, пока та не вызвала короткое замыкание и машина не скрылась в глубине.

Он вылез из воды, поднял телефон, бумажник и сигареты и пошел через лес назад, к дому Йенса. Затем позвонил Ульфу, далекарлийцу из разыскного отдела, и рассказал, что Антония мертва, убита.

Ульф заплакал в трубку.

* * *

Медсестра в флуоресцентной куртке сидела рядом с Софией. Водоотталкивающая поверхность материала гортекс была мокрой, светоотражатели блестели на свету.

Приглушенный звук высоких частот – сирены «Скорой помощи». Сирены, которые выли в ночи вместе с ярким синим холодным свечением, врывавшимся и покидавшим пространство, где она находилась. Она лежала на носилках и, привязанная к ним и накрытая желтым пледом, ощущала тряску «Скорой».

Вдруг сирены стихли. Остался только синий свет, мигавший с сумасшедшей скоростью. София слышала шум двигателя. Машина двигалась быстро, но продолжала набирать скорость. Возможно, они ехали по проселочной дороге или по шоссе.

Голос в глубине машины привлек ее внимание. Контуры мужчины, сидевшего на откидном кресле. Йенс.

– Что ты сказал? – шепотом спросила она.

Он придвинулся ближе, сел рядом с ней.

– Я здесь, с тобой. Не беспокойся.

– Арон, – прошептала она. – Меня ранил Арон Гейслер.

Ладонь Йенса у нее на щеке. Он успокаивал Софию. В глазах была грусть.

София снова ощутила скорость. Машина ехала быстро. Умопомрачительно быстро.

Она впервые посмотрела вниз, на себя. Кровь на груди, руках, на животе; кровь везде. Холодная и липкая.

– Раны серьезные?

Медсестра наклонилась к ее лицу, поймала ее взгляд.

– Просто не нерничайте, не разговаривайте, – сказала она на датском.

Не разговаривайте…

Тут Софию осенило. Медсестра говорила то же самое бесчисленному количеству пациентов. Не разговаривайте. Так обращались к тем, кто был на грани потери сознания, к тем, кто стремительно терял жизненную энергию.

«Скорая» резко затормозила. Снова загудели сирены. В этот раз они звучали громче, врываясь в ее сознание.

Колючий холод окутал Софию; тошнота, усугубленная слабостью тела, шла от шеи и области рядом. Потом – чувство, что ее бросает то вверх, то вниз, невесомость. Что она вот-вот перейдет черту и упадет. Она не могла сдерживать себя. Холод усилился, он пронизывал все тело целиком. Судороги, сильные и неконтролируемые.

Вдруг рядом с ней появилась медсестра; она удерживала ее тело на койке, пытаясь не дать ей двигаться. София заглянула ей в глаза и увидела там страх.

Она слышала собственный голос, повторяющий слово «нет». Нет – как Боже правый, я не могу сейчас умереть.

* * *

– Штука крон на то, что у меня член больше, чем у тебя, Томми, – сказал Уве.

Они устроили туалетную паузу в небольшом леске.

– Я пас, – пробормотал Томми, расстегивая ширинку.

– Да уж, это разумно. А то твой кошелек похудел бы на штуку крон. А кто хочет лишаться денег только потому, что имеет маленький член?

– Никто, смею предположить.

– Абсолютно точно! Никто, – сказал Уве и начал справлять нужду.

– Я бросил пить, – выдал Томми.

– Так держать, Янссон! То, что нужно такому симпатичному парню, как ты. Ведь ты же сам знаешь, Томми, что ты настоящий красавчик?

– Это я много раз слышал.

Уве засиял.

– Томми! Ты шутишь в ответ? Боже мой! Все становится лучше и лучше! Ты и я, Томми, черт побери, как мы хорошо проводим время…

Уве захихикал и, напевая главную тему из фильма «Рокки», сконцентрировался на струе.

Томми засунул правую руку под куртку и достал из внутреннего кармана револьвер 38-го калибра.

– Зимой я обычно пишу «Уве» струей на снегу, заглавными или строчными буквами, прописными или печатными.

Томми поудобнее взял револьвер, поднял руку и выстрелил Уве в щеку. Раздался мощный хлопок, голова Уве дернулась, и он упал на месте. Из ширинки торчало его богатство.

Томми закончил мочиться, стряхнул капли, засунул член внутрь и подошел к Уве, который лежал на боку и, вытаращив глаза, смотрел на Томми. Он тяжело и прерывисто дышал, в щеке зияла дыра. Верхняя челюсть была раздроблена, во рту болтались окровавленные зубы.

Томми Янссон молча посмотрел на него, поднял оружие и разрядил весь барабан в Нигерсона – в пах, в грудь, в плечо, в шею, в лоб. Еще пять выстрелов.

Уве умер шесть раз.

* * *

Вода в раковине приобрела розоватый оттенок. Арон смывал с рук кровь Софии.

Он зарегистрировался в мотеле у шоссе недалеко от датско-немецкой границы. В спальне открыл сумку, которую забрал из дома Йенса, выложил ее содержимое на кровать и начал скрупулезно его просматривать. Дело касалось Софии. То, что за ней следили, что полицейские, занимавшиеся слежкой, были коррумпированы, он уже знал. Но можно было выяснить кое-что еще – возможно, она стучала полицейским, по крайней мере, выходила на связь с Гуниллой Страндберг, которая вела охоту на Гектора. Все это было неточно и отчасти невинно. Но материала хватало для того, чтобы составить целостную картину. Картину, разоблачающую Софию, которая позволит Гектору все осознать, забыть и оставить ее в прошлом.

Арон разделил предметы из сумки на две стопки. В первой находился компрометирующий Софию материал. Во второй – все остальное.

Он убрал первую стопку в сумку, сел на кровать и уничтожил всю вторую стопку: разрезал бумагу, сломал носители информации, разорвал снимки и изображения до неузнаваемости. Потом положил все это в пакет, завязал его и выкинул в мусорный бак за рестораном мотеля.

 

57

Мюнхен / Валье-дель-Каука

– Тебе там удобно? – спросил Кристиан.

Альберт кивнул.

Частный самолет «Бомбардир Челленджер», отделанный бежевой кожей и ореховым деревом, был рассчитан на восемь пассажиров, но летели всего четверо. Альберт, Кристиан, а за ними Эрнст и Роланд – каждый на своем сиденье.

– Тебе нужно что-нибудь? – задал очередной вопрос Кристиан.

Альберт покачал головой.

– Хочешь пить?

– Нет, – хрипло ответил подросток.

– Голодный?

Кристиан улыбнулся. Альберт не был голоден, он отвернулся.

* * *

«Челленджер» спокойно летел на высоте двенадцать тысяч метров, двигаясь вперед на реактивных струях. Альберт ел, читал, пытался убить время. Наступила ночь; он заснул, но спал лишь урывками. В темноте они приземлились для дозаправки и снова взлетели. Альберт уснул.

Потом наступил день. Самолет, пробившись сквозь облака, начал снижаться; он пролетел по широкой дуге над городом, выровнялся и подготовился к посадке. Частный аэропорт с маленькой диспетчерской вышкой из забытых времен. Самолет приземлился, резко затормозил и вырулил к двум ожидавшим серебристым машинам «Кадиллак Эскалейд».

Немилосердно слепило бело-желтое солнце, струился раскаленный воздух. Дом остался далеко.

– Где мы? – спросил Альберт.

– Давай я помогу тебе вылезти, – сказал Кристиан.

* * *

Их везли по открытой местности, потом по лесу, похожему на джунгли. Шлагбаум, вооруженный охранник, снова лес. За деревьями – снайперы с направленными на проезжавшую машину винтовками. Потом деревья расступились – за́мок, зоопарк, бассейны, водопады, теннисные корты.

Машина замедлила ход и остановилась у входа.

Когда дверь со стороны Альберта открылась, его уже ждала инвалидная коляска. Кристиан поднял его.

По лестнице спустился темноволосый мужчина с широкой белозубой улыбкой, в рубашке свободного покроя и новых джинсах.

– Кристиан, – начал он. – Добро пожаловать! И ты, Альберт, тоже. – Остановился перед подростком. – Я знаю твою маму. Меня зовут Альфонсо Рамирес. Мой дядя – дон Игнасио, это его дом, и он приветствует всех вас.

Альфонсо что-то выискивал у Альберта в лице.

– Вы похожи, вы с мамой. Тебе повезло.

Он рассмеялся, показал на Кристиана и кивнул, чтобы тот помог ему. Они подняли коляску с Альбертом, каждый со своей стороны, и внесли вверх по лестнице, а затем внутрь через большие ворота.

Его оставили в просторном открытом холле – мрамор, золото, фарфоровые животные в натуральную величину, все роскошно. В клетке под потолком нервно металась шимпанзе и то и дело кричала. Мимо пробегали слуги, временами появлялись телохранители. Как в кино – в плохом кино.

К ним подошел мужчина лет пятидесяти пяти, темные волосы, бледная кожа, нарушенная координация.

– Дон Игнасио, это Кристиан Ханке и Альберт Бринкман, – произнес Альфонсо.

Шимпанзе в очередной раз закричала.

Игнасио Рамирес взглянул на Кристиана, а затем на Альфонсо.

– Это что? – Он показал на Альберта.

– Альберт, – ответил Кристиан.

– Похищенный, прикованный к инвалидному креслу ребенок в моем доме? Где сын Гектора Гусмана?

– У нас его больше нет, – ответил Кристиан.

– Вот как? А с этим мы что будем делать?

– Он будет со мной. Временно, – добавил Кристиан.

– Временно?

Шимпанзе орала и носилась по клетке. Игнасио не обращал на это внимания, чего не скажешь о Кристиане. Обезьяна его раздражала.

– Да, временно, – ответил он, раздражаясь.

– А ты, надолго ты тут останешься? На время?

– Мы будем здесь, пока не узнаем, как дела у Гектора.

Игнасио недовольно посмотрел на него:

– Вы приехали сюда, чтобы скрыться?

– Мы достанем Гектора, рано или поздно. Нам просто нужно немного времени, чтобы собраться с мыслями.

Игнасио вспыхнул.

– Временно, собраться… Что это за чушь? Ты и твой отец хотите достать Гектора Гусмана – в этом суть нашего сотрудничества. Мы помогли вам найти его сына, мы помогли вам техническими средствами и людьми. Мы столько сделали для вас, что у вас появился шанс застрелить Гектора. Но вы даже тогда всё запороли. А теперь еще и это?

– Сотрудничество продолжится, пока не покончим с Гектором; так мы видим ситуацию.

Дон Игнасио сделал преувеличенно большие глаза.

– Так вы видите ситуацию? – Он повернулся к Альфонсо: – Вот так они видят ситуацию.

Альберт наблюдал за всем происходящим. Игнасио изливал свой сарказм. Шимпанзе кричала у них над головами.

Кристиан опустил глаза. Игнасио ловил его взгляд.

– Но у меня другое ви́дение, дорогой Кристиан Ханке. Больше ничто не имеет значения.

Шимпанзе бесновалась.

Игнасио поднял руку, к Кристиану подошел один из телохранителей и показал, что хочет обыскать его. Кристиан протянул руки. Телохранитель нашел телефон и засунул себе в карман.

– Я проделал то же с Роландом и Эрнстом, – сказал Игнасио. – Вы – мои гости, пока я не решу, как будут развиваться события. Если сбежите отсюда, я восприму это как оскорбление; мои люди будут охотиться за вами в лесу и стрелять в спину. Мы бросим ваши трупы бегемотам. Они будут давить вас и мочиться на вас, пока вы не станете неузнаваемы. Тогда вас отдадут свиньям.

Охранник схватил Кристиана под руку и увел его.

– А ты, сынок? – спросил Игнасио. – Что случилось с тобой, почему ты в коляске?

Альберт посмотрел на него, потом на Альфонсо, снова на Игнасио.

– Меня сбила машина, – ответил он.

Игнасио не выразил ни капли сочувствия.

– Когда?

– Прошлой осенью.

– И ты навсегда прикован к креслу?

– Похоже на то.

– Справляешься?

– Да, справляюсь, по большей части.

Дон Игнасио пошевелил во рту языком – ему в голову пришла новая мысль.

– Они хорошо с тобой обращались, эти Ханке?

Вопросы сыпались один за другим.

– Мне не с чем сравнить, – ответил Альберт. – Меня никогда не похищали.

Игнасио улыбнулся, как и Альфонсо, который спокойно сказал:

– Отвечай на вопрос дона Игнасио, Альберт.

– Нет, не могу сказать, что хорошо.

Игнасио пробормотал что-то едва слышное, но он еще не закончил.

– Никогда не любил немцев.

Он задумался над чем-то, на его лбу вздулась вена. Внутри разгоралась обида. Игнасио очнулся от размышлений.

– Альфонсо, я устал от Ханке, устал от Гусмана, устал от того, что эти идиоты никак не могут прикончить друг друга. – Он раздраженно вздохнул. – Позаботься о том, чтобы мальчика накормили.

Потом Игнасио Рамирес ушел.

 

58

Ницца

Гостиничный номер, за окном – огни Ниццы.

Ангела, Густав и высокая женщина-прокурор, а также ее ассистент проработали целый день.

Ангела предоставила им информацию, которой владела.

Ее история началась в Марбелье, где она встретила Эдуардо, но еще Гектора и их отца Адальберто. Она рассказала о том, как быстро поняла, что семья занимается незаконными вещами. О том, как они с Эдуардо решили строить собственную жизнь, на своих условиях. Как они на протяжении нескольких лет лишь изредка контактировали с семьей. Как появился Хасани, когда Гектора сбила машина в Стокгольме. Как все шло своим чередом, пока неожиданно не убили Эдуардо. Как она с мальчиками и Хасани незамедлительно полетели в Швецию, где они прятались и находились под охраной. Потом – убийство Дафне и Тьери и переезд в квартиру на Норр Мэларстранд. Однажды им пришлось срочно оттуда уехать; Хасани сказал, чтобы они следовали за ним, и их повезли через Европу на юг, во французскую Ривьеру и Вильфранш.

Имена, которые она называла, ассистентка вбивала в компьютер, компьютерные базы обрабатывали информацию, и на экране появлялись снимки людей, которые затем крепили к своего рода доске объявлений, прислоненной к дивану. В центре – Гектор Гусман. Вокруг него – Арон Гейслер, Лежек Смиалы, Хасани, Соня Ализаде, Эрнст Лундваль и София Бринкман.

Женщина-прокурор – в кресле. Ангела и Густав – на стульях.

– Что случилось, как вы думаете? Почему София Бринкман с сыном не поехали? – спросил Густав.

– Не знаю, – ответила Ангела. – Все произошло так быстро… Хасани поднялся в квартиру и забрал нас, сказав, что нужно торопиться. Нас погрузили в его машину и повезли на юг.

Густав внимательно взглянул на доску, показал на снимок Эрнста:

– А он технократ, Эрнст Лундваль… Где он находился?

– Он приходил и уходил, не жил там; в тот день его не было, мне кажется. Не знаю.

– Его имя упоминали Лежек или Хасани?

– Нет, они ни о чем не разговаривали, только иногда во время путешествия коротко говорили по телефону с Ароном.

Густав почесал голову.

Прокурор, которая сидела и слушала, виновато улыбнулась Ангеле.

– Вы дали нам больше информации, чем мы могли мечтать, мадам Гарсиа, но одной вещи не хватает. Вы сами знаете, какой.

Да, Ангела знала. Не было ни единого факта, на котором прокурор могла бы построить обвинение.

Густав снова включился в беседу:

– Мы надеялись завести дело на Гусмана, исходя из рассказанного. Но придется пойти другим путем.

– Каким? – поинтересовалась она.

Он показал на доску:

– Швеция. Там есть единственное расследование по Гектору Гусману, которое имеет значение. Потасовка в одном из ресторанов Стокгольма полгода назад. Тогда он исчез.

Он встал, подошел к доске и указал на Софию:

– Если вы называете Эрнста технократом, Хасани – телохранителем, а Лежека – руководителем среднего звена, – он обратился к Ангеле, – как вы в таком случае назовете ее?

Ангела задумалась.

– Не знаю. Она находилась там, потому что была вынуждена – во всяком случае, возникало такое впечатление.

– Ей угрожали? – спросил Густав.

На лице у Ангелы появилась гримаса недовольства.

– Возможно… Но, с другой стороны, она работала на них. Иногда исчезала, потом снова появлялась, вела тайные встречи с Лежеком, участвовала в секретных делах, которые постоянно происходили рядом с нами… Играла своего рода активную роль.

Густав опять повернулся к доске и показал на фото Софии:

– Активную роль? Центральную?

– Возможно, – ответила Ангела.

– Что ее связывает с Гектором? – спросила прокурор.

– Они были парой.

Густав поднял брови.

– Они встретились в прошлом году, когда его сбила машина в Стокгольме. София работала медсестрой…

Густав что-то пробормотал, обозначая свое любопытство.

– Какая она? – вставила свое слово прокурор.

Ангела задумалась над вопросом, представила Софию.

– Она обыкновенная… хотя и в необычном плане.

– То есть какая? – переспросила прокурор.

– Теплая… Но и холодная, сдержанная… открытая. Эгоистичная… но и сострадательная. Уравновешенная и хрупкая… сильная, даже когда слаба…

– Складывается впечатление противоречивой личности?

– Нет, она не противоречива.

Вопросы и ответы повисли в воздухе.

Густав обратился к прокурору, указывая на доску:

– Я объявлю ее в международный розыск.

– Потому что?..

– Потому что, если уж делать мишенью одного человека из этой группы…

Прокурор кивнула:

– Конечно.

 

59

Стокгольм

В спальне висели пиджак и новая рубашка, которые ему подарила Моника на день рождения три месяца назад.

Томми одевался перед зеркалом, висевшим с внутренней стороны дверцы шкафа, застегивал рубашку. Ему казалось, что он выглядит опрятно. Отсутствие алкоголя не добавляло ему красоты, но делало его солиднее. В нем было что-то надежное. И он хотел сохранить это ощущение.

У большого окна террасы сидела Моника с кислородным баллоном справа от нее и не отрывала глаз от сороки, которая прыгала по снегу и искала пропитание. Время от времени Моника подносила трубку ко рту и дышала.

Он встал перед ней, держась за лацканы пиджака.

– Вот твой подарок. Стильный, правда?

Он было улыбнулся, желая покрасоваться. Ничего не вышло.

Моника смотрела в сторону.

Раздался пронзительный звук дверного звонка. В прихожую вошла домработница. Тайка, размерами метр на метр, как всегда чирикала. Томми никогда не мог запомнить ее имя.

Затем в прихожую вошла медсестра, привезшая новое инвалидное кресло. Она пожала руку Томми.

– Здравствуйте. Вы муж Моники, как я понимаю?

– Томми Янссон, – быстро представился он, собираясь уйти.

– Нам нужно немного поговорить.

– Немного поговорить?

– Да, вы получали сообщение об этом.

– Аа, наверное, пропустил… Что же мы должны обсудить?

– В первую очередь Монике нужно вот это инвалидное кресло. Потом нужно обсудить респиратор. То, что нам, вероятно, вскоре придется подключить ее к респиратору. – Медсестра разговаривала так, будто Томми был глухим и вдобавок умственно отсталым.

– Ага, – ответил он.

– Привеет, Моооника, – сказала тайка у них за спинами.

* * *

Они сидели в гостиной: медсестра, Томми и Моника в своем новом кресле. Тайка готовила кофе на кухне. Медсестра, разложив брошюры, рассказывала о разных вариантах помощи, связанных с респираторами.

Томми посмотрел на жену, Моника поймала его взгляд. Оба знали, что это значит.

Помоги мне перебраться на тот берег…

Она была сейчас такой милой, Моника… Как он может забрать у нее жизнь? У своей Моники…

Его тошнило.

Он извинился, когда домработница вошла с кофе на подносе.

Томми бросился в ванную, склонился над унитазом. Желудок сокращался, но ничего не выходило.

 

60

Ютландия / Прага

Операция длилась шесть часов. София боролась за свою жизнь.

Она по-прежнему находилась под наркозом, без сознания, накачанная тяжелыми препаратами, – зависла между жизнью и смертью.

– Она выкарабкается?

Вопрос задал Эйнар Ларсен, комиссар из Колдинга. Он стоял вместе с врачом Вибеке Стин у ног Софии в полицейской куртке – на улице было противно, – в остальном одет в гражданское: как всегда, в джинсах с чересчур высокой талией, в неглаженой рубашке и в мышиного цвета сером пиджаке.

– Пациентка была мертва, когда поступила сюда, – ответил врач. – Мы оживили ее. Раны глубокие. Тот, кто резал ее, знал свое дело.

– Тот? – переспросил Ларсен.

– Да, тот. Когда это была та, в последний-то раз?

– Никогда не знаешь, – ответил Ларсен.

– Неправда. И я буду говорить «он», когда речь идет о жестоком насилии. И призна́ю свою ошибку в тот день, когда нападавшим окажется женщина, ладно?

Ларсен рассмеялся. Он выглядел дружелюбно: рост сто девяносто, круглое лицо, румяные щеки, рыжие волосы.

– Ладно…

Ларсен держал паспорт, лежавший у Софии в кармане, и блокнот, из которого он читал. Он продолжил:

– Двое мужчин на машине передали ее персоналу «Скорой» на проселочной дороге, один поехал вместе с ней. Вы его видели?

– Нет.

– Вы видели кого-то, кто мог иметь отношение к женщине?

– К сожалению, нет.

– Что-то еще?

– По паспорту она шведка, – сказала Вибеке.

– Да, вижу, – ответил Ларсен.

– И она не должна была выжить.

– Что вы имеете в виду?

– Она была мертва, когда поступила, но что-то вернуло ее к жизни.

– В этом же ваша заслуга, не так ли?

– Угу, – неуверенно ответила она. – Но дело еще не сделано. Посмотрим, как она будет восстанавливаться.

Ларсен посмотрел в паспорт.

– Мы закончили? – спросила Вибеке.

Эйнар, казалось, был полностью погружен в бумаги, но ответил:

– Да, да. Огромное спасибо за помощь.

Она уже выходила из комнаты. Эйнар не сводил глаз с паспорта.

– Подождите, – услышала Вибеке его голос у себя за спиной.

– Да? – Она обернулась.

Ларсен показал ей паспорт.

– Это действительно один и тот же человек?

Хирург удивилась, что он спрашивает ее, вернулась назад и посмотрела на фото Антонии Миллер, а затем – на Софию.

– Сложно сказать, – ответила она.

Эйнар Ларсен разозлился, сверяя снимок в паспорте с лицом Софии.

– На паспортном контроле, может быть, и прошло бы. Но нет, это не один и тот же человек. Нос! Посмотрите на нос!

Она пожала плечами.

– Вы – полицейский. Я буду здесь всю ночь, если вдруг понадоблюсь.

Она вышла из палаты.

Эйнар Ларсен остался стоять на месте, погрузившись в свои мысли и держа в руке паспорт. Наконец он нажал на рацию, прикрепленную к левому плечу.

Раздался треск, кто-то ответил.

– Это Эйнар. Я хотел бы проверить шведский идентификационный номер, – сказал он и зачитал цифры из паспорта.

Дания и Швеция синхронизировали свои базы данных.

После недолгого ожидания Эйнар Ларсен получил ответ, что такой номер не существует.

– Попробуйте еще раз, – сказал он и снова прочитал номер. Затем номер паспорта – и попросил их поискать по имени.

Тот же ответ: цифры и имя никому не принадлежали.

– О’кей, спасибо.

Рация замолчала. Ларсен сел на стул, начал проверять паспорт, поднял его на свет, рассматривая цифры и ламинирование снимка. Он не мог определить, был ли документ поддельным.

Наступал вечер. Перерабатывать Эйнар не хотел. Он хотел поехать домой, поиграть с детьми, ущипнуть жену за филейную часть и сесть смотреть телевизор. Тот английский сериал о за́мке…

Эйнар посмотрел на женщину на кровати. Кто она? Почему лежит здесь? Кто хотел ее убить?

Он внимательно разглядывал Софию. В ней было что-то каноническое. Даже, можно сказать, благородное. Но было еще и другое… Какая-то доброта. Эйнар, как он считал, умел замечать подобное. Хотя и понимал, как странно звучит все это. Но правда… своего рода внутреннее убеждение, что он мог познать большую часть внутреннего мира человека, просто глядя на него. А эта женщина стала жертвой. Чего-то, что она не могла контролировать. Он видел это. А в его мире таких людей нужно защищать.

Да, решено, подумал Эйнар. Он позвонил дежурному на участке и объяснил ситуацию.

Через час приехали два парня-криминалиста, сфотографировали пациентку, взяли пробу ДНК из слюны, кровь и отсканировали пальцы, чтобы получить старые добрые отпечатки.

Полчаса спустя неспешно появился новенький стажер-полицейский и сообщил, что будет сторожить около двери.

– Пожалуйста, – сказал Эйнар и указал на пустовавший стул: – Возьмите его и поставьте у двери снаружи. Вы знаете, как действовать?

– Не пускать никого, кроме персонала больницы, и звонить, если будет что-то подозрительное.

– Отлично, – по-деловому отреагировал Ларсен.

Стажер вышел, криминалисты поработали еще несколько минут и убрали свое оборудование в чемоданчики.

– Какие последующие действия? – спросил Эйнар одного из них.

– Мы внесем все данные в нашу систему и разошлем шведам; посмотрим, будут ли у них или у нас зацепки.

* * *

Йенс медленно шел по коридору. Один полицейский сидел на стуле недалеко от палаты Софии.

Оттуда вышли два копа в гражданском, у каждого в руке было по коробкообразному портфелю.

«Криминалисты», – подумал Йенс, когда увидел их. Они опасны. Он предполагал, что Софии угрожало разоблачение. Если они упертые, то скоро выяснят ее настоящие…

Йенс прошел мимо сторожившего полицейского до конца коридора и вышел с другой стороны.

* * *

Кеннет Вессман был низкоросл, коренаст и походил на терьера, готового к атаке. Но, в парадоксальном контрасте с внешностью, он обладал доброжелательным нравом.

Он пожал руку Майлзу Ингмарссону в ресторане-пабе «У Малехо Глена», находившемся в нескольких кварталах от шведского посольства.

– Добро пожаловать в Прагу, – улыбнулся Вессман. – А ты – Майлз, брат Яна. Говорят, мы с тобой как-то встречались… – произнес он без энтузиазма, подвинул стул и сел за стол. – Но это, блин, совсем неинтересно сейчас, я прав?

– Совершенно неинтересно, – ответил Майлз и сел напротив.

– Ладно, – сказал Вессман, кладя руки на стол. – Вы, похоже, сильно вляпались. Лично меня подробности не заботят… Но, как говорит твой брат, тебе нужна работа, квартира и анонимность, верно?

– Верно, – ответил Майлз.

– Какая работа тебе нужна, чем хотел бы заниматься?

– Расследованиями. Мне необходим доступ к большинству ресурсов.

– По всему миру или только в Швеции?

– По всему миру.

– Это будет стоить дорого. И ты сказал, что тебе необходим доступ к большинству ресурсов. Что ты имел в виду?

– Разведывательные данные.

Вессман изумился.

– Хм… тогда будет еще дороже. И чертовски рискованно.

– Что сказал Ян?

– Он сказал, что поможет мне со следующим карьерным шагом. Но денежные вопросы я должен обсудить с тобой.

– Назови цену за работу, анонимность, доступ к данным и жилье, – сказал Майлз.

Вессман задумался, прокручивая и просчитывая варианты. Потом назвал Ингмарссону солидную шестизначную сумму.

– О’кей, – ответил Майлз. – Но еще организуй доктора.

– Доктора?

– Да, врача. С доступом к оборудованию и лекарствам; того, кто умеет держать язык за зубами. Устроишь? Тогда закончим торговаться.

– Ты болеешь?

– Нет, не я.

Вессман больше не стал задавать вопросы.

– Подумаю, что смогу сделать, – сказал он.

– Не пойдет.

Пауза.

– Я организую врача, – сказал Вессман. – Когда и насколько?

– Сообщу позже.

Они замолчали; все было понятно без слов.

– У тебя с собой паспорт, Майлз? Поддельный?

Ингмарссон протянул паспорт. Вессман засунул его во внутренний карман пиджака.

– Хорошо, найму тебя под этим именем. Ты – компьютерщик и получишь доступ к большей части данных посольства.

– Я ничего не понимаю в компьютерах. Что мне делать, если кто-то спросит?

– Ты же когда-то был дипломатом?

Майлз кивнул.

– Да просто ври напропалую. Это у нас получается лучше всего.

* * *

Шведское посольство располагалось в нескольких кварталах к северу от ресторана. Они шли вверх по брусчатым улицам до территории замка.

Вессман показал на здание справа от них:

– Ты будешь жить здесь, у одного моего друга; там пустая квартира, я ее забронировал.

Все было удобно и близко расположено. Майлзу нравилась Прага.

* * *

Кеннет Вессман провел его в посольство, устроил на работу, организовал пропуска. Все прошло легко. Майлзу понравился Вессман.

Потом – вниз, в подвал, темный коридор и комната в глубине. Без окон, три компьютера, мебель как в официальных шведских учреждениях, несколько серверов, чайник и растворимый кофе.

– Сойдет? – спросил Вессман.

Комната была ужасно тесной и безликой.

– Лучше не бывает, – ответил Майлз, снимая пальто.

 

61

Ютландия

Йенс с Михаилом вошли в больницу ночью в двадцать минут четвертого. Полицейский в голубой рубашке около палаты Софии наливал кофе из взятого с собой термоса. На коленях – ручка и журнал «Камикадзе судоку». Он привстал, когда увидел, что к нему быстро приближаются двое крупных мужчин.

– Стойте, – громко сказал полицейский, суетливо высвобождая пистолет из кобуры. Мысли у него в голове путались, он взял рацию, попытался нажать на нее, понял, что теряет время, и переключился на перцовый баллончик в кожаном чехле, пристегнутом к ремню. Замешательство полицейского привело к его собственному краху. Михаил схватил его, втащил в палату, положил на живот, заклеил ему руки и рот изолентой, швырнул в туалет, выдернул пистолет и рацию и закрыл дверь.

Йенс разблокировал колеса под кроватью Софии. Они выкатили ее в коридор и направились к заднему выходу из больницы.

Вибеке Стин наткнулась на них, когда выходила из комнаты отдыха. Она была вне себя.

– И куда вы ее увозите, а?

– Отсюда, – ответил Йенс по-датски.

– Вам это запрещено.

– Мы все равно это сделаем.

Вибеке стояла на своем:

– Она в очень плохом состоянии, без медицинской помощи она умрет.

– Она получит помощь, – сказал Йенс.

– Когда?

– Через десять-пятнадцать часов.

– Возможно, будет уже слишком поздно…

Йенс заметил, что врач говорила серьезно, почти умоляюще.

– Прошу вас все обдумать, – добавила она.

– Лучше помогите нам, – попросил Йенс.

Она скептически прищурилась:

– Как?

– Мы в любом случае заберем ее.

– Ей нельзя просыпаться, – сказала Вибеке. – Вы должны все время держать ее под наркозом. Ни в коем случае нельзя допустить кровотечение. Нужны постоянные капельницы и контроль пульса.

Йенс отошел от кровати и направился к Вибеке, отметив ее встревоженность, что было вполне естественно. Подхватив ее под руку, он сказал:

– Давайте возьмем все необходимое.

Йенс и Вибеке опустошили запасы лекарств. Врач продолжала объяснять ему, какие препараты он должен давать Софии, как часто и каким образом. Когда они закончили, Йенс попросил у Вибеке ключи, закрыл ее в кладовке и ушел.

Они выкатили койку на улицу с черного входа в больницу. Там стоял «Шевроле Экспресс» с открытыми задними дверями. Лотар ждал в багажном отсеке фургона. Софию закатили внутрь. Они заблокировали каталку, закрепили ее тросами к полу и стенам и поехали прочь, медленно и осторожно.

Заднюю часть автомобиля трясло, в то время как Лотар с Йенсом крепили капельницу, а Йенс передавал Лотару информацию, которую только что получил от врача в больнице.

– Я все сделаю, – сказал Лотар.

– Отлично, – ответил Йенс и, немного помолчав, добавил: – Ты молодец. – Он похлопал Лотара по плечу.

Тот молча расставлял лекарства в пластиковой коробке на полу.

Йенс пролез вперед и опустился на сиденье рядом с Михаилом.

* * *

Эйнар Ларсен был ошеломлен. Своего коллегу со связанными руками обнаружил рано утром сменщик. Пациентка с неустановленной личностью исчезла. А вдобавок и кровать, на которой она лежала.

Ни одна из камер наблюдения ничего не зарегистрировала.

Ларсен прочитал данные из Швеции. Тест ДНК ничего не показал, отпечатки пальцев – тоже. Личность женщины оставалась неустановленной.

Он почесал голову, что иногда делал, когда хотел сконцентрироваться. Что-то терзало его.

Эйнар перебирал в памяти события последних дней, заявления, расследования. Он что-то увидел, заметил на ходу… недавно… только что… Что-то, связанное с полицией Копенгагена, которая занималась заявлением от полиции Мальмё, по другую сторону пролива. Они попросили о помощи…

Что же, блин, там было?

Эйнар стал перебирать свои бумаги, высокие неразобранные стопки. Он ругал сам себя за неаккуратность. Но в конце концов нашел то, что искал.

Он пролистал отчет. Странная стрельба у многоэтажной автостоянки в Мальмё. Никаких свидетелей, оружие с глушителями, как предполагала шведская полиция. Скудная информация… Но внимание Эйнара Ларсена привлекла не стрельба, а то, что случилось в больнице через короткое время после нее.

Он продолжил рыться в бумагах на столе – и обнаружил, что в Университетскую больницу в Мальмё поступил мужчина с пулевыми ранениями. Мужчина без удостоверения личности. Он был прооперирован, а затем его забрали двое мужчин и исчезли.

Похожая история?

Он снова почесал голову.

– Здравствуйте!

Эйнар поднял глаза от стола. Перед ним стояла Вибеке Стин. Он привстал.

– Добро пожаловать, присаживайтесь. Нормально прошло с художником?

Она села.

– Не знаю. Память подводит… Надеюсь, изображения вам помогут.

Эйнар допросил ее. Вибеке рассказал о мужчинах, о том, как они выглядела, когда она встретила их в коридоре. Что они не угрожали ей, но вели себя бесцеремонно.

– Они беспокоились за пациентку, – сказала врач.

– Ее друзья?

– Возможно…

– Они говорили что-нибудь?

Вибеке задумалась.

– Они сказали, что она получит помощь через десять-пятнадцать часов.

– Еще что-то?

– Он разговаривал на датском, мужчина, который обращался ко мне. Но говорил странно.

– В каком смысле?

– Знаете, когда люди долго живут за границей, их речь становится как будто несовременной, почти как детская.

Эйнар Ларсен записывал в блокнот.

– У меня еще один вопрос, – сказал он.

– Да, пожалуйста…

– Зачем это делать? Забирать человека из больницы?

– Что вы имеете в виду?

– Такое случалось раньше? Что кто-то совершал подобное?

Вибеке сдерживала смех.

– Да, это был третий раз за неделю.

Он улыбнулся ее юмору.

– Нет, такого не случалось раньше, – сказала она.

Но такое случилось буквально на днях на шведской стороне пролива. Аналогичная ситуация.

Эйнар попрощался с Вибеке Стин, сел и продолжил размышления.

Зачем делать такое, идти на огромный риск…

Очевидно, что за человеком следят; возможно, он находится в розыске.

В розыске…

Эйнар Ларсен начал искать в компьютере. Он не мог войти в шведскую базу данных, поэтому начал с датской. Поиск давался легко, потому что женщин там почти не было. Ни одной женщины, выглядевшей как пациентка. Он стал проверять базы Европола и потом Интерпола.

После получаса прокрутки списка и просмотра слишком большого количества фотографий находящихся в розыске Ларсен наконец узнал ее. Розыск вела французская полиция, и он имел пометку низкого приоритета.

Женщину звали София Бринкман, шведка, внесена в реестр в Стокгольме.

Эйнар поднял трубку и набрал номер полковника полиции Густава Пелтье.

 

62

Тоскана

Одетый в черную рясу Гектор сидел на скамейке под кипарисом и окидывал взглядом мир вокруг.

Монастырь стоял на плато. Из сада открывался удивительный вид: волнистый ландшафт, леса, деревни, одиночные дворы, горы, горизонт.

Рядом с ним располагался огород, за которым ухаживали двое монахов – вырывали сухую траву, возделывали землю.

Подошел Арон – в руке черная спортивная сумка – и сел рядом с Гектором.

– Как тебе удалось попасть в такое райское место? – спросил он.

– Роберто, троюродный брат папы, – ответил Гектор.

– Здесь безопасно?

– Где ты был?

– В Дании.

– Ты нашел их?

– Частично, – ответил Арон.

– А Лотар?

– Не знаю. Когда я приехал, его уже не было.

– Что случилось?

Ветер шевелил листву на деревьях, растущих поблизости.

– София мертва, – выговорил Арон.

Гектор вздрогнул.

– Я нашел ее на полу в доме. На них напали.

– А Лотар? – снова спросил Гектор.

– Там больше никого не было. Пусто.

Гектор пытался отрешиться от переживаний, но что-то в груди…

– Кроме… – начал Арон.

– Кроме чего?

– Другого трупа, женщины.

– Какой?

– Не уверен, но мне кажется, это была она – полицейский, к которой перешло дело о ресторане «Трастен»; мы читали о ней в газетах, помнишь?

Гектор задумался и вспомнил.

– Миллер?

– Ага, Антония Миллер.

– Что она там делала?

Арон передал Гектору сумку:

– Посмотри вот это.

Гектор в нерешительности взглянул на Арона, а потом открыл сумку.

То, что он прочел, дало ему примерную картину того, что София находилась в контакте с сотрудницей полиции с первой их встречи, что снабжала их информацией и стучала, что продолжала активно этим заниматься.

– Она давно обманывала нас, – сказал Арон. – Гектор, она нас предала. И вела эту деятельность до конца.

Гектор быстро листал фотографии и записи, но не мог продолжать и отдал сумку Арону.

– Кто пришел в дом, кто убил Софию и Миллер?

– Сложно сказать. Йенса, Михаила и Лотара не было. Я не знаю.

Гектор посмотрел на Арона. Тот неустанно боролся за их существование. Но что-то с ним было не так, что-то изменилось. В его глазах пропала искренность. Как будто он скрывал что-то. Как будто он и это пытался скрыть, хоть старался не отводить взгляд, не моргать, нарочито разыгрывая, что он такой же, каким был всегда. С другой стороны, он жутко устал, как и все другие.

– Спасибо, Арон, – поблагодарил Гектор.

– За что?

– За все.

Вдали зазвонили колокола. Гектор встал и пошел к монастырю. Оба монаха с огорода уже направились туда. Остальные подходили с другой стороны.

Арон остался сидеть, глядя ему вслед.

* * *

Гектор зашел в часовню и сел на деревянную скамью. Монахи начали петь. Они пели красиво, проникновенно, он не мог толком описать это словами.

София мертва. Глубокое горе поразило его. Он испытывал тоску и отчаяние, чувство невыносимой пустоты и утраты.

Песнь монахов гулким эхом звучала под каменным сводом помещения.

София стояла перед ним, Гектор теперь отчетливо видел ее и решился не прогонять этот образ.

Одно чувство в нем стало острее. Мечта, которая жила в его подсознании с того момента, как он впервые встретил Софию. О том, что она была его женщиной, его спасением, его жизнью; что она была той, кто мог воплотить недоступное ему самому. Найти счастье и разделить его с ним…

Из горла вырывались горестные крики. Он закрыл рот рукой. Чувствовал, как подступают рыдания, как боль стремится вырваться наружу и перевернуть весь его мир. Но он сопротивлялся, сдерживая слезы и отчаяние.

У него получилось. Через некоторое время он убрал руку от лица.

«Она предала нас», – вспомнил он слова Арона. Да. «Но предала ли она меня?» Волновало ли его это, когда все случилось?

Она мертва.

Ее больше нет.

Он больше никогда ее не увидит.

Песнь монахов плыла по часовне.

Если б он верил в то, во что верят они, он помолился бы за ее душу. Но Гектор не знал, как это делать.

Единственное, что делало его равным этим мужчинам, была крайняя бедность; даже одежда на нем не принадлежала ему. Но поющие мужчины сознательно стали именно такими – нищими. Гектор же сделал сознательный выбор, чтобы стать противоположностью им.

Горе шло под руку со злостью. Она толкала его вперед по жизни, будучи зарытой глубоко, прямо за брюшиной, в темном внутреннем мире, который Гектор скрывал в себе с детства. Теперь она овладела им. Странным образом успокаивала, подавляла горе, помогала думать и принимать решения. И он принял решение. Он должен найти своего сына Лотара, забрать то, что принадлежит ему, с процентами и убить всех до единого уродов, которые нарывались.

Но больше он думал о том, что сделать с человеком, убившим Софию, а вместе с ней и его мечту.

 

63

Прага

София открыла глаза – белая комната с тонкими занавесками. Высокий потолок. Она помнила, как ее везли на «Скорой», помнила, что там сидел Йенс. Он и сейчас сидел на стуле рядом с ней.

– Где мы? – прошептала она.

– В Праге, – ответил Йенс.

– Зачем?

– Мы скрываемся здесь.

– Альберт?

– Нет… ничего нового.

Большой шкаф напротив нее, открытый. Внутри висят ее вещи.

– Михаил распаковал твою сумку, – сказал Йенс.

Рядом с ней на столе – аккуратно расставленные лекарства, салфетки и антисептические средства.

– Лотар… – начал Йенс. – Он воспринял заботу о тебе как свою личную ответственность. Давал тебе лекарства в пути, продлевал тебе наркоз…

– Как мы сюда попали?

– На машине из Дании. Тебе сделали операцию в больнице. Тобой начала интересоваться полиция. Нам пришлось действовать быстро.

– Чье это жилье?

– Все устроил Майлз – даже врача, который тебя лечит…

В дверь заглянул Лотар, радостный и воодушевленный, как будто ее пробуждение было чудом, воскрешением.

Его радость передалась ей.

– Лотар, спасибо, что заботишься обо мне, – тихо поблагодарила она.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил он.

– Нет, спасибо. Хорошо здесь?

– Я смотрел по карте. Мы живем в центре. Если пойти вниз по улице, то попадешь на площадь, а потом на Карлов мост через реку. Там находится Старый город. С другой стороны, – он показал за спину, – есть большой парк с обсерваторией.

– Сходим туда как-нибудь, – еле слышно сказала София. Разговоры утомили ее.

– Сходим, – сказал Лотар и скрылся за дверью.

– Он рад, – начал Йенс. – Он изменился. Гордится тем, что участвовал в спасении твоей жизни. Он не пережил бы твою смерть. Это стало очевидно, когда тебя ранили. Лотар к тебе тянется. В какой-то мере ты теперь его вторая мама.

Она не знала, как реагировать на слова, произнесенные Йенсом. Стоило ей шевельнуться, как ее пронзила боль.

Подняв одеяло, София взглянула на свою рану.

– Придется попросить тебя промыть рану. Сможешь, Йенс?

Он встал и пододвинул стул ближе к кровати.

Она показывала и объясняла, что нужно взять со стола, где стояли лекарства, параллельно поднимая одеяло и задирая кофту.

Йенс осторожно снял повязку. Рана выглядела ужасающе. Длинная, неровная, разных оттенков, зашитая на скорую руку.

– Говори, что мне делать, – сказал он, наливая антисептик на салфетку.

– Ты наверняка знаешь, что делать, – произнесла она.

Йенс начал обтирать края раны, София вздрагивала, когда спирт попадал на открытые участки.

Осторожно обрабатывая рану, он встретился с ней глазами.

Женщина кивнула – мол, все правильно делаешь, – подняла руку и погладила его по волосам.

– У тебя хорошо получается…

Она смотрела на него, а он сосредоточенно промывал рану.

– Ты снова оставишь меня, Йенс?

Он не ответил.

– Однажды я проснусь, а тебя не будет?

– Нет, – тихо ответил Йенс.

* * *

Майлз без устали работал четыре дня, почти круглые сутки – искал, разбирался, анализировал. Он вновь почувствовал себя полицейским.

Фактически посольство являлось шпионским центром, тесно связанным со шведской службой разведки. Раньше, во времена холодной войны, вся работа была направлена на Восток, против русских. Но сегодня речь в первую очередь шла о поддержке шведских компаний в стране, где функционировало посольство, – другими словами, о промышленном шпионаже. Все делалось аккуратно и незаметно, лишь пара человек в посольстве участвовали в работе. В Праге таким человеком был Вессман.

Он постучал по дверному косяку.

– Что ты нашел? – спросил Майлз.

Кеннет Вессман вошел, держа в руках бумаги.

Чтобы добыть нужную Майлзу информацию, они с Вессманом выдумали заявку с вопросами от телекоммуникационной компании «Эрикссон». Когда дело касалось «Эрикссона», разведывательная служба всегда была готова помочь. Вессман лично поговорил с сотрудниками службы; сказал, что их заказчику нужна информация об одном немецком конкуренте, а конкретно – в каких встречах он принимал участие, как, куда и когда они ездили.

Разведка могла помочь с такими вопросами, для них это была рутина.

Кеннет Вессман помахал бумагами и протянул их Майлзу.

– «Ханке Гмбх» владеет некоторым количеством самолетов, другие берет в долгосрочный лизинг. Вот список основной массы их воздушного флота, а кроме того, маршруты, куда они летали за последние недели.

Майлз взял листы.

– Пассажиры?

– Эти списки нам недоступны.

– А по законному требованию?

– Тогда им придется копать глубже. Этот список – то, на что мы должны опираться. – Он говорил с некоторым раздражением.

– О’кей, спасибо, Кеннет, – сказал Майлз и начал просматривать бумаги, зачеркивая одни записи и обводя кружком другие.

Там было много разных поездок – то туда, то сюда. Но одна выбивалась из списка.

* * *

Майлз Ингмарссон выбежал в своих мокасинах из посольства и направился вниз по брусчатке к квартире. Во рту – сигарета, под мышкой – связка бумаг. Он поскользнулся несколько раз, но удержал равновесие.

Дверь открыл Михаил.

Ингмарссон запыхался. Он прошел внутрь мимо Михаила и заорал:

– Йенс!

Тот выглянул из комнаты Софии и махнул Майлзу, который прошел мимо кухни; там за кухонным столом сидел Лотар с игральными картами в двух стопках.

– Привет, Лотар.

Подросток поднял руку.

Когда Майлз вошел в комнату, София бодрствовала.

– Добро пожаловать в Прагу, – сказал он.

– Спасибо, – слабым голосом отреагировала она.

Ингмарссон отдал стопку бумаг Йенсу, который тут же начал читать, пробегая глазами сверху вниз, страницу за страницей.

– Нашел что-нибудь? – спросила София.

– Возможно, – ответил Майлз.

– Что?

Он показал на стопку, которую читал Йенс.

– Информацию о последних перелетах Ханке.

Она ждала деталей.

– Может, это лишь догадка… Но из Аугсбурга, небольшого аэропорта к западу от Мюнхена, в Колумбию, на военный аэродром Картаго, вылетел частный самолет, принадлежащий одному из дочерних предприятий Ханке.

– Когда? – спросила она.

– Во временной отрезок, над которым я работал.

– Я летела в Картаго, когда ездила к ним, – прошептала Софи.

– Я знаю.

– А пассажиры?

Майлз покачал головой:

– О них мы никогда не узнаем.

Йенс поднял глаза от бумаг.

– Я могу туда поехать, – тихо сказал он, как будто между прочим.

Голос Лотара из кухни, веселый и жизнерадостно дерзкий:

– Михаил, мы будем играть дальше или ты сдаешься?

Они подошли к вопросу, которого никто из них не хотел касаться.

Майлз все понял.

– Пойду сварю кофе, – буркнул он и вышел из комнаты.

Теперь издалека доносился смех Лотара – счастливое воркование.

– Возьми его с собой, – сказала София, холодно и решительно.

Атмосфера в комнате приобрела мрачную окраску.

– Твою мать, – с отвращением буркнул себе под нос Йенс.

Обоих мучил стыд, о котором они не могли рассказать друг другу.

– Это неправильно, – прошептала София.

Она сидела не шевелясь.

Йенс встал и вышел.

За окном было зимнее голубое небо. Ясное и чистое, высокое и широкое. София перевела взгляд на него.

Люди умирают. Она сдается. Она больше не может находить оправдания. Хочет поменять обличье, спрятаться, ничего не чувствовать. Но это самообман, как и многое другое. Нож Арона, вонзившийся в нее, принес ей боль облегчения. Как будто она выровняла что-то. Но это было только на время. Ничто не могло освободить ее полностью.

Она прикладывала много сил, чтобы держать Лотара на расстоянии. Как если б старалась не думать о жажде или голоде. Не вышло.

На уровне чувств он всегда был в ее мыслях. Не только как муки совести, но и как ребенок. Ребенок, который тянулся к ней, нуждался в ней, доверял ей.

Йенс говорил, что она Лотару как вторая мама. Может, он ей как второй сын – и это единственное, о чем он мечтает и чему она так сопротивляется.

* * *

Лотар вошел к ней точно вовремя. Каждый час он давал ей обезболивающее, осматривал раны, мерил пульс и температуру.

– Михаил жульничает в картах, – сказал он, пока проверял, хорошо ли работает капельница. – И не признаётся, горилла проклятая…

Теперь Лотар встретился глазами с Софией и тихо засмеялся, чуть не перейдя на хохот.

– Завтра ты поедешь с Йенсом, – перебила она.

– А куда?

– Присядь.

Лотар колебался, но послушался. Веселье закончилось.

– Куда я должен ехать? – снова спросил он, положив руки на колени.

– Это роли не играет, – ответила София и с грустью посмотрела на него.

Лотар, казалось, понял, к чему она клонит. Как будто положение, в котором он находился, снова стало для него понятным, а до этого он просто забыл, в какой ситуации находится.

Что именно здесь и сейчас он вдруг осознал, что эти люди на самом деле не желают ему добра, что он всего лишь пешка в игре – и, возможно, в это мгновение самый одинокий человек на земле.

Лотар тер колени, и его взгляд блуждал по полу.

– Хорошо, – сказал он, совершив над собой усилие, чтобы казаться радостным и довольным.

София почувствовала тупую боль.

– Мы еще увидимся? – Теперь его голос стал едва слышным.

Она не смогла ответить.

– Все будет хорошо, – сказал Лотар, как будто снова брал ответственность за все, и за ее здоровье тоже, чтобы она не испытывала вину.

Он встал и вышел из комнаты.

 

64

Ницца / Стокгольм

Густав Пелтье еще оставался в Ницце, когда ему позвонил датский коллега Эйнар Ларсен.

Разговор удивил его. София Бринкман с тяжелыми ножевыми ранениями обнаружилась в больнице, в местечке в Ютландии.

Еще у Эйнара Ларсена были теории по поводу стрельбы в Мальмё, но это подождет.

– Возьмите с собой то, что у вас есть, и встретьте меня в Стокгольме, – сказал Густав и купил билет на самолет. Затем перемахнул через Альпы и приземлился в аэропорту Арланда в Стокгольме.

Он встретился с Эйнаром в зале прилета. Ларсен оказался высоким и рыжеволосым. Они пожали друг другу руки. Эйнар ему сразу понравился.

Главный следователь по делу «Трастена» Томми Янссон подъехал за ними к аэропорту и повез их на своей «Вольво» в город.

Янссон говорил о Швеции: о гномах и троллях, об оленях и саамах, о празднике середины лета и о выпивке. О лодках в стокгольмских шхерах, Евровидении и далекарлийских лошадках. Он пытался говорить бодро и оживленно, но у него это получалось плохо. Томми Янссон, по-видимому, нехорошо себя чувствовал. Густав взглянул на Эйнара. Ему, очевидно, ситуация тоже казалась напряженной – он сидел, скрестив руки на груди, пытаясь шутить с ничего не понимавшим Томми.

В Стокгольме они припарковались у здания полиции на Кунгсхольмен, Томми провел их внутрь, а потом наверх, в конференц-зал.

Эйнар налил в чашки кофе до краев. Томми взял булочку с корицей и запихал ее в рот. Жуя, он дышал носом; потом добавил кофе и взял еще булочку. Казалось, что он немного успокоился.

– Хорошо, – начал Густав Пелтье. – Спасибо, что мы смогли собраться так оперативно. Мне удалось связаться с невесткой Гектора Гусмана, она дала нам информацию о нем. К сожалению, мы его упустили. При разговоре с ней всплыло одно имя – София Бринкман. Нам мало что известно о ней, но она, по-видимому, близка Гектору как в личном, так и в профессиональном плане. Мы решили сконцентрировать наше внимание на ней, объявили в розыск, и Эйнар здесь выследил ее, когда она, в сопровождении неустановленной личности, с ножевыми ранениями оказалась в одной из больниц Ютландии.

Томми слушал. В разговор вступил Эйнар:

– Здесь может быть связь с произошедшей ранее стрельбой в Мальмё. Там тоже раненого вывезли из больницы свои люди.

– Кто это был? – спросил Томми.

– Судя по описанию, возможно, Гектор Гусман. Но точной информации нет, – ответил Эйнар.

Томми обвел мужчин взглядом. Настал его черед врать. Он настроился на новую волну – более спокойного, собранного, настоящего копа – и начал:

– У нас тут крутая заваруха…

На лицах датчанина и француза появилось любопытство.

– Нас долгое время обманывали. Двое из наших близких коллег перешли на другую сторону.

Густав Пелтье поднял брови.

– Заваруха заключается в том, что эти двое работали над расследованием событий в «Трастене».

– Объясните.

– Это долгая история. Но с самого начала дело вела Антония Миллер. Думаю, она не справилась, ни к чему не пришла, просто-напросто плохо работала. Я сказал, что мне нужен кто-то другой. Она боролась за то, чтобы сохранить рабочее место, и предложила Майлза Ингмарссона, который, по ее мнению, был хорош. Зная его, я подумал, почему бы и нет. Но я жутко жалею об этом. Оказалось, что оба следователя, Антония Миллер и Майлз Ингмарссон, сотрудничали друг с другом – и прогнили до основания. Угрожали бандитам и влезали в их дела. Когда до меня дошли слухи и я стал интересоваться этими двумя, они как сквозь землю провалились. Должно быть, всё поняли. Это произошло всего пару недель назад.

– Какие от них последние известия? – спросил Эйнар.

Томми вздохнул.

– Так чудовищно грустно… Майлз Ингмарссон убил здесь, в городе, изготовителя амфетамина по имени Роджер Линдгрен. Мы нашли на месте ДНК, кровь и отпечатки Майлза. У них были совместные дела… как мы теперь понимаем.

Вид у Томми был удрученный. Эйнар сочувствовал ему:

– Томми, мы не можем все предусмотреть.

Выпятив губы, Янссон с благодарностью взглянул на Эйнара.

– Как это отразилось на расследовании? – спросил он.

– Статус-кво. Оно, естественно, приостановлено. Нет ресурсов.

Густав откинулся назад, в руке он держал чашку с кофе.

– Мы собираем то, чем располагаем. Расследуем то, что можем, продвигаемся вперед. Гектор Гусман должен быть арестован. София Бринкман станет нашим к нему пропуском. Она находится в международном розыске, и наверняка ее скоро засекут.

– Звучит хорошо, – сказал Томми.

– Отлично, – подключился Эйнар.

* * *

Все прошло лучше, чем ожидал Томми. Он создал образ немного наивного, раскаивающегося, но стойкого человека. Теперь он пригласит Эйнара с Густавом в свой небольшой неприметный дом и заставит их поучаствовать в мучительном ужине вместе с ним, его умирающей женой и хорошо воспитанными дочерьми. После этого их представление о Томми станет законченным.

А он продолжит свободно идти по созданному своими руками разноцветному аду.

 

65

Валье-дель-Каука

Они приземлились после неплавного внутреннего перелета из Боготы. Йенс, Михаил и Лотар вышли в новый мир. Слепящее солнце, душное тепло и новые ароматы.

Такси было старым «Ниссаном» с давно сломанными амортизаторами. Все тряслось.

Отель в Картаго, куда они заселились, был обычным. Номер – не маленький и не большой: две кровати, телевизор на комоде, внизу – мини-бар.

Михаил вытянулся на кровати. Лотар сделал то же на другой и включил телевизор.

Йенс набрал номер старого знакомого по бизнесу, у которого был прямой контакт с Альфонсо Рамиресом.

Голос на другом конце.

– Свяжись с Альфонсо Рамиресом и скажи, что Йенс из Стокгольма в городе и хочет встретиться. Перезвоню через три часа.

Они заказали еду в номер и стали смотреть странную передачу. Три часа тянулись медленно. Лотар дрых.

Йенс снова набрал номер. Безымянный человек дал ему адрес.

– Можешь ехать туда сейчас.

Йенс кивнул Михаилу, вышел из номера и повесил на дверь знак «Не беспокоить».

* * *

Место не представляло собой ничего особенного – аккуратный дом около оживленной дороги, пара окон, низкая стена вокруг.

Йенс открыл дверь. Ресторан, оживленная атмосфера, музыка. Высоко наверху яркое освещение. Дети бегали кругами и играли, взрослые выпивали, танцевали и принимали легкие наркотики.

К нему подошел Альфонсо Рамирес, протянул руку и, чтобы перекричать музыку, заговорил Йенсу прямо в ухо:

– Ты похорошел с последнего раза.

Он засмеялся над собственными словами и показал рукой Йенсу следовать за ним.

Проложив путь через людское море, они оказались у стола, где сидел бледный и мрачный мужчина, который окинул Йенса пустым взглядом.

– Дон Игнасио, – представил Альфонсо мужчину, показав, чтобы Йенс сел напротив.

Дон Игнасио… Такого Йенс не ожидал.

Он ощущал силу и энергетическое поле около дона Игнасио. Щит, о котором знали все присутствующие. Никто не подходил слишком близко, никто не выказывал страх. Все играли в игру, по которой сейчас вечеринка и надо веселиться. Потому что он так решил.

– Вы давно знаете друг друга, – сказал дон Игнасио и махнул на Альфонсо.

Телохранителей не было видно, но они находились здесь все время и повсюду.

– Мы встречались мимоходом, – сказал Йенс.

– «Трастен», – начал Альфонсо. – Я считаю тот день одним из лучших в моей жизни.

Йенс так не считал.

– Расскажи, кто ты, – сказал дон Игнасио.

– Расскажите, кто вы, – парировал Йенс.

Дон Игнасио рассмеялся. Это было искренне, как будто его никто раньше об этом не спрашивал.

– Ты сам знаешь, – ответил он, и улыбка мгновенно исчезла.

– А вы знаете, кто я, иначе не пустили бы меня сюда.

Дон Игнасио провел указательным пальцем под носом.

– Мой отец работал на государственной железной дороге и имел весьма странные идеи.

– Например?

– Он хотел, чтобы я получил образование, нашел работу и создал семью.

– Какой чудак, а? – сказал Йенс.

– Гм, вот я и рассказал о себе. А теперь скажи мне: зачем мы сидим тут?

Все дружелюбие пропало.

Йенс пошел ва-банк:

– Я должен забрать Альберта.

Игнасио и Альфонсо молчали. Йенс ждал реакции, намека… Но они просто неподвижно сидели с ничего не выражающими взглядами и ждали, что еще он скажет. Йенсу хватило и этого. Он у них, Альберт у них.

Молчание прервал Альфонсо:

– В тот день в Стокгольме, Йенс… Когда ты лежал на полу в «Трастене», избитый и покалеченный тем русским. Ты был полумертвый, но продолжал бодаться с ним. Позже оказалось, что именно это спасло жизнь нам, остальным. Ты тянул время. Мне стало любопытно, кто ты, и я решил пробить тебя, когда приехал домой. Это было непросто, муторно, заняло много времени, и люди не хотели помогать мне. Но картина сложилась.

Йенсу все это не нравилось.

– У тебя хороший послужной список, – продолжал Альфонсо. – Ты работал с многими. Ты – мастер своего дела. Возможно, лучший контрабандист, который доступен в настоящее время. И почему мы тебя не знали?

Он театрально засмеялся. Потом – пауза. Альфонсо подался вперед.

– А теперь расскажи, как ты собирался добиться исполнения своего желания?

– Я хочу обменять Альберта на сына Гектора Гусмана, Лотара.

Альфонсо и дон Игнасио переглянулись.

– Лотар, – сказал Дон Игнасио. – Значение этого мальчика было сильно преувеличено. Как и всего дела. Ты в курсе истории?

– Частично, – незаинтересованно ответил Йенс.

Музыка, смех и веселье вокруг них.

– Сначала дело касалось бизнеса. Ханке нанес травмы Гектору Гусману в Стокгольме, сбив его машиной. Такого рода действие является предупреждением. Гектор повысил ставки и взорвал девушку Кристиана Ханке в Мюнхене, хотя, скорее всего, целью являлся сам Ханке. Тут все перешло в разряд личного. А когда что-то становится личным, то чаще всего летит к чертям, не согласен?

Йенс молчал. Игнасио Рамирес вытер лицо ладонью. У него под глазами были темные круги, через бледную кожу уже начала проступать щетина.

– Как вы нашли Лотара, мне просто интересно? – спросил Игнасио.

– А зачем вам эта информация?

Он покачал головой, показывая, что здесь нет никакой задней мысли.

– Просто хочу узнать, как такое получилось.

Йенс откинулся на спинку стула.

– Мы искали Альберта, – начал он. – Мы исходили из того, что он у Ханке, и начали искать в Мюнхене.

– Кто это мы?

– Софи, я и Михаил…

– Михаил? – переспросил Альфонсо.

– Он раньше работал на Ханке. Ты видел его в «Трастене». Это он тогда спас нам жизнь, не я.

– Большой русский?

– Да.

– Так это вы атаковали ту ферму? – спросил Игнасио.

Йенс кивнул.

– Сколько вас было? Кто еще?

– Больше никого. Только мы втроем.

Молчаливое удивление.

– Оружие? – поинтересовался Альфонсо.

– У Михаила был старый револьвер.

– А у тебя?

Йенс покачал головой.

– Ничего? – спросил Альфонсо.

– Да, ничего. Мы решили вооружиться, когда придем туда, – ответил Йенс.

Тут Игнасио захохотал, а вместе с ним и Альфонсо.

– Что такого смешного?

– То есть вы просто вошли и забрали его? – спросил дон Игнасио.

Йенс не ответил.

Дон Игнасио сел на стуле прямо.

– Они неправильно оценили ситуацию – думали, вас больше. Думали, что это в полную силу нападает Гусман. Но Альберта увезли еще несколько дней назад. Ральф с Роландом уехали за считаные минуты до вашего появления, и Лотар как раз должен был уехать с оставшейся охраной… Вам повезло.

Йенс покачал головой:

– Нет, не повезло. Мы пришли забрать Альберта. Нам это не удалось.

– Вам достался Лотар, без него вы тут не сидели бы.

Игнасио сменил тон.

– Мы согласны на твое предложение с одним дополнением, – сказал он.

Йенс выжидал.

– Ты будешь частью обмена. Останешься здесь, с нами, будешь работать на нас.

К такому Йенс был не готов… Дела плохи. Прямым текстом, крайне неприятно.

Перед ним Альфонсо и Игнасио Рамирес. Улыбаются. Уроды.

– Какова гарантия, что Альберт точно попадет к матери? – спросил Йенс.

– Мы все устроим, – ответил Альфонсо.

– Он должен попасть в европейскую страну, причем незаметно, поскольку не может ехать обратно по своему паспорту.

– Есть несколько вариантов. Вероятнее всего, он полетит на военном самолете. Мы сами часто так путешествуем.

– Я хочу, чтобы вы устроили это как дипломатическую передачу.

Альфонсо кивнул:

– Без проблем.

– А обмен? – спросил Йенс.

– Тут тоже решай, как ты хочешь. Но вы с Лотаром останетесь здесь, с нами…

Йенс опустил глаза. Перед ним тянулся чертовски мрачный путь – и обрывался где-то впереди. Может, прямо вниз, в ад.

* * *

Михаил собрал сумку Лотара, положил туда вещи, сложенные подростком и лежавшие в шкафу гостиничного номера. Он знал толк в порядке, этот парень.

Лотар вышел из ванной с зубной щеткой и пастой в руке, отдал их Михаилу, а тот положил все это в сумку.

Подросток вздохнул. Его вздохи были нервными, как будто в комнате заканчивался кислород.

– Сядь, – сказал Михаил и поднял наручники.

– Я не убегу.

Но это не обсуждалось. Лотар сел на кровать, и Асмаров пристегнул его к железной спинке кровати.

Михаил закончил собирать сумку, застегнул молнию и обернулся к Лотару.

– Я встречал твоего папу, – сказал он. – Я сбил его на пешеходном переходе в Стокгольме. Он сломал ногу и попал в больницу. Я тогда работал на Ральфа Ханке.

Лотар пытался осознать, что только что сказал Михаил.

– Потом пару недель спустя я поехал обратно в Швецию с другом и с пистолетом и стал угрожать Гектору Гусману, что убью его, если он не сдастся. Все пошло не так, как планировалось, полетело к чертям; нас разбили, мужчине, с которым я приехал, выстрелили в живот, и я приготовился к смерти. Но твой отец пощадил меня.

Лотар немного расслабился и теперь сидел и слушал.

– Потом у меня появилась возможность в какой-то степени отплатить ему, когда я спас их в ресторане в Стокгольме.

– «Трастен»? София рассказывала, – сказал Лотар.

– Да, «Трастен». – Михаил потер подбородок ладонью. – Во всем этом деле твой отец показал себя сильным, держался достойно и ничему и никому не давал себя унижать. Помни об этом. Ты – его сын; не забывай, что ты сильный, что никогда не подчинишься другому человеку, каким бы сильным тот ни казался.

Лотар погрузился в захватившие его мысли.

– Ты слышал, что я говорю?

– Да, – через некоторое время ответил парень.

Сигнал гостиничного телефона разорвал тишину. Всего один. Он означал прощание.

– Мой папа заберет меня, – сказал Лотар.

– Хорошо, держись за это.

– А ты, Михаил, ты заберешь меня?

– Нет, твой папа заберет, ты же только что сказал.

Асмаров внимательно смотрел на мальчика.

– Прощай, Лотар Гусман, – сказал он и вышел из номера.

* * *

Михаил вышел через лобби отеля в темноту вечера. Только что закончился дождь. Воздух наполняло влажное и душное тепло.

Настроение у него было хуже некуда. Его снедала тоска. Он хотел сменить ее на злость, но та не приходила – на ее месте были только отчаяние и пустота. Ему нравится Лотар – и совсем не нравится то, что происходит.

Михаил прошел несколько кварталов, сел в такси, которое отвезло его к условленному месту, и вышел на маленькой площади в районе трущоб. Здесь пахло едой, мусором и выхлопными газами. Над головой, как паутина, – электрические провода. Тусклый желтый свет, будто у лампочек слабая мощность; вселенная низкого тока. И повсюду шум: от машин, мопедов, людей, собак и музыки – все это вместе создавало калейдоскоп впечатлений. Но Михаила охватывало горе.

Черт…

Рядом с ним резко затормозил блестящий бандитский джип. Михаил сел на заднее сиденье. Внутри было тихо и прохладно.

Альфонсо ухмыльнулся.

– Похоже на воссоединение – встреча участников «Трастена».

Он расхохотался.

* * *

Йенс ждал у остановки на оживленной улице в восточной части города. Люди здесь ездили как сумасшедшие, мотоциклы и мопеды создавали смертельную опасность.

На остановке притормозил большой серебристый «Кадиллак». Йенс открыл заднюю дверь. На заднем сиденье он увидел Альберта. В машине оказались только они вдвоем и шофер.

– Привет, Альберт, – сказал Йенс.

– Привет, Йенс.

Кожа у Альберта сильно потемнела от солнца, волосы были взъерошены.

Автомобиль въехал в поток.

– Как у тебя дела?

– Хорошо, – ответил Альберт. В его голосе звучала не радость, а скорее недоумение.

– Точно? – спросил Йенс.

– Что происходит?

– Я здесь, чтобы забрать тебя отсюда.

– Куда?

– К маме.

– Домой?

– Нет, не сейчас. Ты поедешь в Прагу, поживешь там какое-то время.

– Как вы освободили меня?

– Это имеет значение?

– Да, имеет.

«Кадиллак» громыхал по двухполосной дороге, перестраивался, увиливал, ехал на желтый.

– Нет, не имеет, Альберт. Сейчас мы уезжаем отсюда. Ты поедешь домой, к маме; это единственное, что имеет значение.

– Не в моем случае.

– Что с тобой такое?

Водитель сигналил и превышал скорость.

– Я слышал, как они говорили об этом.

– Кто? Говорили о чем?

– Что меня меняют на кого-то.

– Да, – ответил Йенс. – Все верно.

– На Лотара?

– Да…

– Кто-нибудь спросил мое мнение?

– Нет, в этом не было необходимости.

– Я хочу остаться здесь.

– Почему ты упрямишься?

– Отстань, Йенс. Я хочу остаться. Не хочу, чтобы меня поменяли на Лотара. Он ничего не сделал.

– А ты?

– Тоже нет, но дело не в этом.

– Ты нужен матери.

Тут Альберт взглянул на Йенса.

– Ты переигрываешь, – сказал он.

Парень ожесточился. Во всяком случае, так он себя вел.

Йенс повернулся к нему:

– Послушай меня, Альберт…

Тот отвел глаза.

– Твоя мама ранена.

Теперь на его лице отразился испуг.

– Что случилось?

– Ее ранили ножом.

– Как она себя чувствует?

– Учитывая обстоятельства – хорошо.

Тысячи мыслей.

– Кто это сделал?

– Арон Гейслер.

Удивленные глаза.

– Арон? Почему?

– Мы пока не знаем… Но это не имеет значения. За всеми нами ведется охота, Арон, мы в розыске. У тебя нет сейчас возможности заявлять о собственных желаниях. Ты должен поехать к маме – и случится именно это. Понимаешь, что я говорю?

Альберт был увлечен какой-то мыслью.

– Понимаешь, что я говорю? – повторил Йенс.

– Да.

Сейчас он стал больше похож на себя, перестал быть таким жестким.

– Если тебя это утешит, я остаюсь здесь, с Лотаром, – сказал Йенс.

– Остаешься?

– Да.

– А почему?

– Я – часть обмена. Но тебе же это неинтересно.

Альберт наклонил голову, как будто ему стало стыдно.

– Я не знаю, что сказать, – в конце концов выдавил он.

– Тебе необязательно что-то говорить и чувствовать вину. Просто так получилось. Ты ни при чем.

* * *

Когда автомобиль вырулил к военному аэродрому и выехал на поле, шел дождь. Там с гудящими двигателями стоял «Боинг-737» с эмблемой ВС Колумбии на хвосте, трап на колесах вел к заднему входу.

Еще один «Кадиллак» повернул перед ними. Йенс смотрел, как он останавливается. Видел, как из него вышел Михаил и под дождем направился к ним.

– Давай ко мне, – сказал он Альберту. – Позаботимся о том, чтобы увезти тебя отсюда.

Потом все трое двинулись к самолету.

– Что ты потом собираешься делать, Михаил? – спросил Йенс.

– Потом?

– Когда вернешься. Уедешь из Праги?

– Нет, останусь еще на какое-то время.

– Зачем?

– Много причин.

– Назови хоть одну.

Асмаров бегло взглянул на Йенса и сказал:

– Я не считаю, что Лотар должен жить в этой стране и с этими людьми. И ты тоже, Йенс. – Михаил достал листок. – Свяжешься со мной по этому адресу, – добавил он, кладя бумажку Йенсу в карман.

На трапе они вместе поднимали Альберта в коляске. Добрались до верха и поставили коляску перед дверью в самолет.

Йенс протянул руку Альберту, тот пожал ее.

– Береги себя и маму, – сказал он, развернулся, похлопал Михаила по плечу и сбежал вниз по лестнице, а потом к машине, где его ждал Альфонсо.

* * *

Михаил закатил Альберта в самолет. Задняя часть представляла собой пустое багажное отделение, впереди – семь рядов больших старых сидений из первого класса восьмидесятых годов.

Асмаров помог Альберту сесть в одно из них.

Из кокпита вышел пилот в зеленой форме ВС. Он сложил коляску Альберта.

– Мы приземлимся в Праге. Во время рулежки мы опустим мальчика в деревянный ящик в багажном отделении. Он помечен как дипломатическая почта. Ты, – он показал на Михаила, – выйдешь вместе с нами и успеешь скрыться.

* * *

Йенс наблюдал за тем, как «737-й» выруливает на взлетно-посадочную полосу. Мигающие аэронавигационные огни создавали яркое свечение за мокрым стеклом автомобиля.

Двигатели загудели, и самолет начал набирать скорость на мокрой от дождя полосе, круто взмыл ввысь и полетел в темноту, удаляясь от земли.

Альберт летит к Софии…

– Адрес гостиницы? – спросил Альфонсо, сидевший рядом с ним на заднем сиденье.

Йенсу вдруг захотелось сломать ему шею, задушить водителя, забрать Лотара и сбежать.

Но Альфонсо держал пистолет в руке, а водитель – на коленях, так что его было видно.

Нужно подождать.

* * *

Альфонсо поднялся вместе с Йенсом, наверх в гостиничный номер, пистолет болтался у него в руке.

Йенс расстегнул наручники Лотара, взял его сумку, и все трое вышли из номера.

После того как они проехали некоторое расстояние по проселочной дороге, Йенс обратился к Лотару:

– Я останусь здесь, с тобой.

Парень не сразу понял.

– Я буду работать на этих людей. Я буду много ездить, но буду возвращаться к тебе так часто, как смогу.

Лотар задумался, потом расслабился, повеселел.

– Хорошо, – прошептал он.

* * *

Их новый дом. После езды через густые джунгли перед ними вырос замок наркоторговцев.

Они увидели животных в загонах, теннисные корты, бассейны, водопады, вертолеты; вечером везде включили подсветку.

У большого дома машина не остановилась, а поехала дальше, преодолев еще один лес, и оказалась на другой грунтовой дороге.

У подножия заросшего холма стояли в ряд белые одноэтажные домики, оранжерея, еще два строения без окон, и были разбиты небольшие сады. Они выглядели как миниатюра поселка, если б не трехметровая стальная ограда вокруг с табличками, предупреждающими о высоком напряжении. В центре – решетчатая калитка, снаружи – охрана.

Они остановились за периметром. Йенс увидел несколько человек, которые сидели на освещенной веранде одного из домиков.

Они были одеты в свободную одежду, как люди, находящиеся в отпуске; сидели за столом, возможно, играли в карты…

Альфонсо повернулся с переднего сиденья.

– Узнаёшь их? – спросил он, кивая на веранду.

Несмотря на приличное расстояние, Йенс узнал, по крайней мере, одного из них.

– Эрнст Лундваль, – ответил он.

– Верно, – сказал Альфонсо. – Двое других – Кристиан Ханке и Роланд Генц.

Сын и правая рука Ральфа Ханке.

Дон Игнасио собирал людей. Так же, как зверей в загонах. Йенс и Лотар теперь тоже стали предметами коллекции. Картина ясна. Альфонсо с доном Игнасио имели в своем распоряжении нужных людей, чтобы получить контроль над желаемыми сферами бизнеса, который вели Ханке и Гусман. Возможно, над всеми… Потому что их сыновья были у Альфонсо и Игнасио.

Йенс взглянул на Лотара. Он сидел рядом и ничем не выдавал своего отношения к происходящему.

– Вы не будете здесь жить. Вы – гости большого дома, – сказал Альфонсо.

– Что это значит? – спросил Йенс.

– Что мы начнем с лучшего. Если станешь вести себя хорошо, Йенс, и будешь сговорчив… Ну ты понял. Тогда Лотару здесь будет сносно.

 

66

Стокгольм

Томми вез Монику в инвалидной коляске. В тот день было холодно. Она смотрела на неизменно красивую природу. Несмотря на серость и тусклость, Моника все равно любовалась тем, что видела.

Она перестала разговаривать с Томми. Он думал, что из-за болезни. Но Моника могла говорить, иногда даже очень хорошо. Однако она никогда больше не будет с ним разговаривать. Она так решила. И вот именно тогда Томми начал с ней по-настоящему общаться. Их прогулки, как эта, стали невыносимыми. Он вез ее коляску перед собой и раскрывал одну отвратительную тайну за другой. Словно от этого ему становилось легче, и в этом заключалась функция Моники. Истории были частично закамуфлированы, но она все равно понимала истинный смысл. Томми – убийца, неоднократно совершавший преступления и с искаженной прямотой, умными словами и детской психологией их оправдывавший. Все время он напоминал ей, что делал это ради нее, чтобы она выздоровела.

Он был так болен, ее Томми… Он не мог даже оказать ей маленькую услугу не говорить так, не класть на нее груз вины.

– А помнишь Данию? Это был лучший отпуск. Девочкам понравилось. Они обожали тот берег и рестораны. Вот куда мы снова поедем. Будем жить в том же месте, должно быть так же здорово.

Он говорил так убежденно, будто каждая его мысль была истиной. Моника даже не помнила Данию.

Она знала, что Томми никогда больше ни в чем ей не поможет, а уж чтобы толкнуть ее на другой берег – тем более. Самое главное ее желание, о котором она попросила супруга после целой жизни у него в подчинении. Томми будет помогать лишь самому себе, снова и снова, с силой вращения, медленно затягивающей его в центр собственной самодовольной и искаженной вселенной.

А ей ничего не остается, как молиться за него, много и долго молиться, слабо надеясь, что однажды он возьмется за ум и выстрелит себе в голову.

 

67

Прага

Кеннет Вессман показал свой дипломатический паспорт пограничнику в аэропорту Вацлава Гавела в Праге и получил большой деревянный ящик от шведской дипломатической миссии в Колумбии.

Ящик погрузили в транспортный автомобиль.

За рулем сидел Майлз, Кеннет сел в машину. Они отъехали от таможни. Но вместо того, чтобы ехать в сторону города, они повернули за угол здания и проехали чуть-чуть, пока из темноты не показался крупный мужчина в рубашке.

Михаил дернул задние двери и залез внутрь.

– Чертовски холодно, – сказал он, дрожа.

Они быстро поехали прочь, Майлз перелез назад и помог Асмарову открыть ящик. Крышка поддалась.

В ящике сидел Альберт, поджав под себя ноги.

– Меня зовут Майлз Ингмарссон, – сказал Майлз, протягивая руку вниз в ящик.

– Меня зовут Альберт Бринкман, – сказал Альберт, пожимая ладонь Майлза.

* * *

Она лежала в кровати и слышала, как открылась дверь; слышала голос Майлза и ответы Альберта. Потом звук резиновых колес по деревянному полу квартиры. Коляска Альберта.

Он появился у нее в комнате. Они посмотрели друг на друга. Альберт был похож на себя, но что-то неуловимое в нем изменилось. Что-то во взгляде.

По щекам у нее потекли слезы. Она взяла его за руку, наклонилась к нему. И несмотря на боль от раны, смогла обнять его. Она держала его близко к себе, но он казался далеким.

– Привет, мама, – сказал Альберт.

– Привет, родной.

 

Две недели спустя

Стокгольм / Прага

Когда Томми открыл дверь, в доме было тихо. Он прошел по коридору в гостиную. В глаза бросалась чистота, как будто кто-то сделал уборку.

– Есть кто? – осторожно окликнул он.

На кухне, у стола, в коляске сидела Моника: голова свесилась набок, мертвые глаза широко открыты, руки безжизненно висят. На столе – стакан с водой и открытая баночка с лекарствами.

Томми стоял не шевелясь. Лучи вечернего солнца падали на нее. Пасторальная безмятежность. Он сделал несколько осторожных шагов. Взял стул, заметив, что старается не шуметь, будто боится потревожить ее дух, который, как он точно знал, еще здесь, на кухне. И сел рядом с Моникой.

Ее ладонь была холодной, но он держал ее в своей, стараясь согреть.

– Моника, – прошептал Томми.

Он поделился с ней частью своей тайны во время их прогулок. Не целиком, но в малых дозах. Ему стало лучше. Он надеялся, что ей это тоже что-то дало – доверие, может быть… Но прежде всего это помогло ему. А теперь она исчезнет… Или она уже исчезла? Она нужна ему… как человек, который несет его вину.

Исповедь, покаяние…

Томми подробно рассказал своей мертвой супруге, как он стрелял, душил, убивал людей из своего окружения; о своей способности самопознания и самоконтроля, ведь он сам смог бросить пить. Потом все пошло́ само собой. Томми говорил о своем взгляде на жизнь. Он говорил правду, она сама выходила из него, и ему это нравилось. Вселяло уверенность, что все, сделанное им, было правильным, что он был вынужден идти по проторенному пути.

Казалось, Моника соглашалась с ним, потому что молчала – просто сидела и внимательно его слушала, уставившись в одну точку.

Позже Томми заплакал тяжелыми слезами, его тело сотрясалось от рыданий. Он почувствовал, что свободен. Такое прекрасное чувство…

Томми отпустил неподвижную и холодную руку Моники, позвонил и сообщил о смерти жены.

Приехали несколько коллег в форме, проделали стандартную при самоубийстве процедуру, выразили соболезнования. Работники «Скорой» дождались, пока они закончат, вошли на кухню и вынесли Монику в машину.

Когда они уезжали, Томми смотрел им вслед. Потом сложил все вещи Моники в коробки и спустил их в подвал. Там, в своем маленьком кабинете, укромном месте, убежище, он взглянул на письменный стол. На нем лежали горы бумаг, беспорядок.

Он начал убирать, раскладывать, сортировать… Нужно было проверить все, что могло навредить ему, разоблачить. Так что Томми сделал все наоборот. Он начал расследовать самого себя, оставаясь, несмотря ни на что, великолепным следователем. Он смотрел со всех возможных углов, как события насыщенной прошедшей недели могут вывести на него. Только так он имел возможность залатать дыры. И снова Томми восхитился своей ловкостью – как следователя, так и преступника.

Он работал, писал, чертил… оценивал риски. Два имени стояли у него перед глазами – Майлз Ингмарссон и София Бринкман. В остальном он был недосягаем.

Он справится, доведет дело до конца, будет работать, опережать соперника на ход, будет жутко опасным. Томми почувствовал свою силу… непобедимость.

* * *

Майлз ждал в зале прилета аэропорта в Праге. Он увидел, как она идет к нему. Рядом с ней шел его брат Ян, несущий сумку. На ней была шаль, солнечные очки, шарф. Но этого не хватало – недавно сделанная пластическая операция бросалась в глаза.

Она ускорила шаг, юркнула к нему в объятия и задержалась там. Они долго так стояли. Ян ждал поодаль.

– Теперь мы вместе, – сказала Санна.

Он прервал объятия и взглянул на нее.

– Это заживет, – шепнула она. – Так сказал доктор.

Он осторожно похлопал ее по щеке.

Подошел Ян.

– Привет, Майлз, – сказал он.

– Привет, Ян.

Майлз посмотрел на младшего брата, и ему показалось, что тот вырос на метр с последней их встречи, в плане характера. В нем появилась прямота, какая-то уверенность. Словно он перестал скрывать все недовольство собой и таким образом с ним расквитался.

– Спасибо за всю твою помощь, Ян.

Брат пожал плечами, показывая, что он вроде как не понимает, что имеет в виду Майлз. А тот это и имел в виду. Ян неустанно работал над тем, о чем Майлз его просил. Прежде всего над защитой Санны в больнице. Он приехал вместе с ней сюда, к тому же купил ей новую одежду, чтобы она чувствовала себя комфортно. Теперь ему пора назад, лететь домой.

Ян обнял Санну, протянул руку Майлзу. До того как пожать ее, тот сказал:

– Надеюсь, что скоро мы сможем сесть, ты и я, поесть вместе, выпить и поговорить.

– О чем?

– Ни о чем, – ответил Майлз.

– Я тоже мечтаю об этом.

Майлз пожал ему руку, Ян улыбнулся, повернулся и ушел.

* * *

Они ужинали в их общем доме, в квартире в Праге.

София, Альберт, Михаил, Майлз и Санна. Два стула стояли пустыми. Так было решено. На них будут сидеть Лотар с Йенсом. Когда, никто не знал, но это не имело значения.

София смотрела на людей, которые ели, пили и болтали друг с другом.

Она начала узнавать Альберта. Он разговаривал, старался разобраться, быть вовлеченным. Она рассказала ему все без обиняков, не приукрашивая и не смягчая. Ей тяжело это далось. Но он требовал. Он требовал от нее быть честной, не столько для себя, сколько для нее самой. И София осталась довольна… Словно это стало началом пути принятия себя такой, какая она есть, совершенствования себя.

И то же произошло со всеми за столом – будто по молчаливому соглашению, они решили стать лучше, каждый в отдельности.

Майлз светился тем светом, который она любила. Санна держалась хорошо, участвовала в разговоре, была честной, мудрой и доброжелательной, создавала вокруг себя гармонию. И Михаил, который все больше и больше с каждым днем становился человечнее. Может, он всегда таким был.

Но еще они сидели здесь по причине, на которую никто из них повлиять не мог. За всеми ними из-за угла постоянно охотилась смерть. Лишение свободы.

И с этим никто из них не мог смириться. Они будут драться за выживание… за свою свободу.

Альберт сидел на другом конце стола. Он смеялся над чем-то, что рассказывал Майлз.

София заразилась его смехом.