Точка невозврата
— Таша, домой!
— Мам, ну ещё чуть-чуть!
На прощание май раскрасил сад яблоневым цветом, и море неярких цветочных звёздочек перешептывалось со звёздной пылью, серебряными веснушками обсыпавшей небо. Сгущённые сумерки окутывали сонные шершавые стволы. Ветер снегом сыпал лепестки на обвившую сад дорожку, утоптанную среди травы, а по дорожке трусила изящная вороная кобылка с юной всадницей. Таша упрямо направляла лошадку на тропу, а та с не меньшим упрямством норовила с неё сойти, отправившись в вольную иноходь меж древесных рядов.
Сидя на террасе и распивая чай, за девочкой наблюдали две женщины. Одна — с тонкими чертами удивительной красоты лица в обрамлении тёмных волос, в простом жемчужно-сером платье; вторая — грузная, круглолицая, в лоскутной юбке и полотняной рубашке явно не первой свежести.
— Балуешь девку, Мариэль, ой балуешь, — качала головой вторая, слушая звонкое "тпру, кому сказала!", — мои в её возрасте носа из дома не казали, как солнце зайдёт…
— В наших садах ей ничего не грозит, — Мариэль спокойно помешивала чай — ложечка приглушённым колокольчиком позвякивала об фарфор чашки. — Лэйна, чай остынет.
— При чём тут "грозит или не грозит", — скривилась Лэйна, — детям в десять спать положено.
— Кем положено?
Что ответить, Лэйна не нашлась, но, опуская чашку на стол, досадливо стукнула донышком о некрашеную столешницу. Светильник посреди стола, — шарик ровного золотистого света в резной оправе, — укоризненно качнулся, бросив тень на её лицо.
— И вообще рановато ей на лошадь, — помолчав, вновь забрюзжала Лэйна, — уж коли приспичило, чтобы дочурка твоя лихой наездницей был — в таком возрасте все на пони прекрасно разъезжают. Вот лет с одиннадцати…
— Таша спокойно брала барьеры в полтора аршина. А выше пони прыгнуть трудновато, — свой чай Мариэль пригубила, словно вино вековой выдержки. — Когда в настоящих условиях ты не можешь добиться большего — значит, настала пора двигаться вперёд.
— Глубокомысленно, — хмыкнула Лэйна. — Как Лив?
— Спит.
— А как вообще?
— Прекрасно, — в голосе Мариэль слышалась прохладца. — Таша!
— Да-да, я уже!
Девочка ловко соскользнула с седла и повела кобылку в конюшню, примыкавшую к дому под прямым углом. Лэйна вскинула бровь:
— Сама рассёдлывает?
— И чистит, и кормит. Любишь кататься — люби и за саночками ухаживать, — Мариэль всматривалась в белоцветную яблоневую даль, простиравшуюся так далеко, что отсюда границ было не разглядеть. — Хорошее нынче лето. Думаю, урожай выйдет неплохой.
— У вас и в самые скверные лета дивные яблоки вызревают. И сидр выходит лучший во всех семи Провинциях, — Лэйна вздохнула, — недаром к королевскому двору поставляется!
— Чтобы этот король им как-нибудь подавился, — процедила Мариэль, — этим сидром…
— Да ладно тебе! Славный король, пусть и незаконный слегка, пусть и Кровеснежная ночь… Но среди простого люда жертв и не было, а знати этой поганой так и надо! Воровали, развратничали, денежки народные на свои празднества безумные просаживали… А теперь мы и голода не знаем, и налоги небольшие… Хотя что это я говорю — король незаконный? На ком корона, тот и законный, — Лэйна, чуточку нервно оглянувшись, залпом опорожнила свою чашку. — Вот я одного не пойму — ведь сады Фаргори, чай, уже вторую сотню лет разменяли, яблони все вон какие старые… и всё плодоносят, и всё богато! Что же это за деревья такие, когда обычные лет через двадцать уже корчевать пора?
— Лэй, не пытайся мне сказать, будто никогда не слышала гуляющих по деревне слухов, что все сорта яблонь в наших садах альвийские…
— Да сама небось знаешь, каково слухам-то верить. Спросить никогда не лишне, — рассудительно заметила собеседница, поднимаясь из-за стола. — Ладно, Мариэль, пойду я. Дойти же от вас ещё надо, до дому от самой окраины-то…
— Что поделаешь, Фаргори издавна живут близ своих садов, — пожала плечами Мариэль. — Ну что же, тогда… до встречи?
— До встречи, — под весом Лэйны террасное крылечко жалобно скрипнуло.
Уже подойдя к калитке, женщина вдруг обернулась через плечо:
— Ты ей не сказала, да?
Лицо Мариэль почти не изменилось.
Почти.
— Нет.
— И что скажешь? — невыразительные глаза смотрели на Мариэль неожиданно цепко. — Сама понимаешь, в таком возрасте… надо как-то…
Взгляд Мариэль был бесстрастным. И бесконечно закрытым. Золотистый свет, игравший отблесками на её лице, не отражался в затенённых ресницами глазах, терялся в чёрной глуби с едва заметным вишнёвым оттенком.
— Скажу, что нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём ещё лучше, да к тому же… — она осеклась. То ли вспомнила что-то, то ли заметила вытянувшееся лицо соседки. — Имеешь что-нибудь против?
— Ну… это… жестоко, — бормотнула Лэйна, разглядывая свои потрёпанные башмаки.
— Зато правдиво. А жизнь, Лэй, вообще жестокая штука, — Мариэль улыбнулась дочери, уже бежавшей к крыльцу. — Ну, хорошо покаталась, малыш?
— Здорово, мам! — девочка птичкой порхнула по ступенькам — белое платьице шлейфом летит следом, ярко-серые глаза сияют серебром, лицо-сердечко в облаке светлых волос светится улыбкой. — Звёздочка уже начинает меня слушаться!
— О, я в этом даже не сомневалась. Вы непременно поладите, — Мариэль, чмокнув дочь в макушку, притушила светильник лёгким прикосновением к медной оправе. — А сейчас — мыться, пить вечерний чай и спать.
— А я хотела на ночь краеведение поучить, — Таша молитвенно сложила тонкие ладошки, — мам, ну можно я карту расстелю, можно?
— Можно, можно, — с улыбкой вздохнула Мариэль.
— Ура! Ну сегодня у меня эти гномы получат! — с воинственным воплем Таша упрыгала в дом.
Яблони что-то шептали в спину Мариэль, когда та перешагивала порог следом за дочерью. Негромкий щелчок закрывшейся двери, скрежет трижды провернувшегося в замке ключа — и сад остался наедине с лунным светом, потихоньку разливавшим серебро по тропке, беспокойной листве и звёздочкам белых цветов…
Когда Таша открыла глаза, небо было выкрашено блеклыми красками предрассвета.
Спросонья она не сразу поняла, что делает на заднем дворе. Без одежды? И почему её руки…
Вспомнила.
Боль была почти физической. Она ныла в сердце глухой безысходностью.
Таша до крови прикусила губу. Если бы она вернулась раньше…
"…и что бы ты сделала? — тоненько возразил внутренний голос. — Тебя бы забрали вместе с Лив, вот и всё".
Лив…
"Ксаш!!!"
Таша, вскочив, метнулась в дом.
"…дура, дура, ду-ра, — безжалостно комментировал голос, — как ты могла забыть о сестре? В следующий раз ещё голову проверь, на месте ли…"
Задыхаясь, ворваться в детскую, втянуть носом воздух — кровь… пот, кожа, табак и немного въевшегося хмеля. Обычный букет наёмника.
Она только восстановилась — но придётся перекидываться, делать нечего… В мейлеру? Или рискнуть по такому случаю в собаку… Нет, нет, никакого риска — она должна быть в себе, это главное.
…раз…
…два…
…три?
Что-то не так.
Недоумённо моргнуть, прислушаться к ощущениям…
"Что за?!"
Перекинуться обратно. Два удара сердца — необходимая пауза — кажутся бесконечно долгими.
…ещё…
…снова?!
И, уже оборачиваясь обратно в человека, Таша вспомнила…
…кое-что.
— Прекрасно, ксаш вас дери, ПРЕКРАСНО! Когда мне нужно догнать троих наёмников, я застряла в обличье КОШКИ?!
Она обвела комнату отчаянным взглядом — что-нибудь, хоть что-нибудь, что можно…
…а это что?
Таша, присев, вытянула из-под тумбочки золотые часы-кулон — на тонкой длинной цепочке, с закрывающей циферблат золотой крышкой… вернее, это вначале она подумала, что там циферблат. И что это часы. Когда девушка откинула крышку, в зеркальном стекле она увидела отражение собственных глаз — с узким кружком серебристой радужки вокруг расширенных зрачков.
Значит, зеркальце-кулон. В закрытом виде легко умещается на ладони, на серебристом стекле ни царапинки, золочёная поверхность снаружи и изнутри испещрена затейливой рунной филигранью, а на задней крышке…
Таша прищурилась.
Молот в короне. Клеймо изготовителя.
И где-то она его определённо…
Таша рванула в свою комнату, пробежалась взглядом по книжной полке, схватила здоровенный талмуд и пролистнула несколько страниц.
Вот оно. Клеймо Риддервейтсов — старинного дома ювелиров. Гномьего.
Таша стиснула зеркальце в пальцах. Такие на каждом шагу не валяются — в том, что зеркальце волшебное, глядя на руны, сомневаться не приходилось, а у Риддервейтсов исключительно спец-заказы… И если только узнать имя…
"…если заказчик сказал своё настоящее имя и если гномы удосужатся тебе его сообщить, что вряд ли, — услужливо подсказал внутренний голос. — А узнаешь, и что дальше? Потеряешь три-четыре дня, добираясь до гномов, и даже если там тебе милостиво скажут имя убийцы — как ты собираешься его искать?.."
Ладно. Другой вариант?
Таша бросила книгу на кровать и, кусая губы, уставилась куда-то на стену.
"Им надо было везти Лив — значит, наверняка прибыли на лошадях…"
А сейчас сухо, пыльно…
Таша опрометью кинулась из комнаты. В коридор, на террасу, в сад. Пробежать по тропинке до калитки, выглянуть на пустую сумрачную улицу — и увидеть в пыли у плетня отчётливые отпечатки копыт. У калитки земля вся истоптана, а дальше тройная цепочка следов уводит по дороге в сторону…
К вившейся среди лугов тропинке, выводившей на Четырёхграничный Тракт.
Сборы заняли не больше пары минут. В свою комнату Таша заглянула лишь для того, чтобы одеться, — в первое, что выдернулось из сундука, — и захватить холщовую сумку. Затем в гостиную, вытащить из тайника над камином перстень, кожаный кошель и последнюю "побрякушку" — громоздкий медальон, тоскливо отливавший золотом. Потом на кухню, кинуть в сумку всё, что найдётся съестного. А после этого, заперев дом — в конюшню, седлать Звёздочку.
Выведя за забор кобылку, крайне недовольную фактом столь раннего пробуждения, Таша прикрыла калитку и с ловкостью привычки вскочила в седло. Окинула взглядом море шелестящей лиственной зелени, прячущиеся в волнах сердечки незрелых яблок и тихий светлый дом — в котором выросла и который видела, возможно, в последний раз. Хорошо, что старенького пони мама давно уже отпустила на вольный выпас, и хорошо, что нет у них ни коров, ни кур, ни иной живности: вполне могут позволить себе покупать яйца-молоко у соседей, а так сейчас бы ещё о них думать пришлось…
Даже интересно, когда их хватятся. Мама не особо любила сплетничать по-соседски с деревенскими кумушками, Таша и Лив нечасто гуляли с ребятами — их исчезновение заметят далеко не сразу. Да и не до них будет. Хотя да, сенокос… таки хватятся… Да и Гаст наверняка забежит сегодня-завтра…
Таша, отвернувшись, хлопнула Звёздочку по боку, и та сонно порысила вперёд.
Поравнявшись с частоколом ближайшего дома, Таша осадила лошадь, спрыгнув, подбежала к калитке Койлтов и — мяукнула. С чувством мяукнула, с толком, с расстановкой. И если это была лишь подделка девичьего голоска под кошачий, то ксашевски хорошая.
Только бы Пушок уходил сегодня гулять… Только бы он уже вернулся…
Никого.
Таша мяукнула снова — тонко, отчаянно.
Какое-то время во дворе было пусто, затем откуда-то из-под поленницы вылез здоровенный, косматый, на меховой шар походящий котяра и воззрился на гостью фонарями ярко-оранжевых глазищ. Таша помахала заботливо припасённым куском солонины, Пушок задумчиво почесался — и наконец изволил приблизиться.
Пушок безбоязненно захаживал в лес самыми холодными и голодными зимами — редкий волк рискнул бы с ним связаться. Несколько раз Таша, перекидываясь в мейлеру (как аллигранцы прозвали больших, в человеческий рост белых кошек), прогуливалась с ним. Конечно, рискованно, — заметь кто мейлеру вблизи Прадмунта, шума было бы много, — но в кошачьей ипостаси находиться рядом с существом, регулярно улучшавшим потомственный генофонд всех кошек в округе, было куда рискованнее.
Впрочем, летом у кота был другой способ проведения досуга — несколько причудливый. Не особо торопясь, охотясь по дороге на пташек и мелких зверюшек, он доходил до Тракта и наблюдал там за прохожими, возвращаясь домой лишь ближе к рассвету.
Дождавшись, пока Пушок расправится с мясом и уставится на неё, — кот прекрасно знал, что альтруизмом по отношению к нему Таша не страдает, — девушка представила себе образ…
…троих всадников в тёмных плащах, на чёрных конях, мчащихся в ночи…
…у одного на руках безжизненная Лив…
По крайней мере, именно такую зловещую картинку ей подсунуло воображение.
А теперь взглянуть прямо в кошачьи глаза и передать мыслеобраз — для оборотня общаться с животными на ментальном уровне так же естественно, как для людей обмениваться словами.
Пушок лениво моргнул, а затем окрестности расплылись в красочном мареве, и Таша увидела…
…уже на самом краю луга шум — стук копыт…
…ветер доносит запах лошадей, людей…
…отойти в сторону…
…одна за другой три лошади…
…мельком заметить маленькую фигурку перед одним из всадников…
…выйти к дороге, сквозь сумеречную дымку разглядев лишь силуэты вдали…
Прежде, чем Ташиным глазам вновь предстал двор Койлтов, она уже знала, куда повернули наёмники — в сторону Равнинной Провинции.
Таша, благодарно мяукнув, кинула Пушку ещё кусок мяса, вернулась в седло и направила Звёздочку на тропинку меж лугов.
Краешек восходящего солнца потихоньку раскрашивал просторное разнотравье алым светом. Уже завтра ведь восьмой липник, начало сенокоса… Девчонки даром что только от той истории с "некромансером" оттряслись, когда из дома и носа боялись казать — уже вовсю вертятся друг перед другом в праздничных нарядах. "Сенокос" — читай "смотрины", а "луг" — "гульбище", где себя во всей красе показать можно. Знай себе работай граблями, запевай общую песню и рисуйся перед женихами. А потом и хороводы, и по ягоды, и на Кристальное всей гурьбой сходить можно, и баловство потом, когда копнить начинают…
Девчонкам всем, конечно же, по нраву Гаст. И статен, и в плечах-то широк, и лицом-то хорош, и кудри-то смоляные буйные… и папенька-то — деревенский голова, и маменька-то — пастырева сестра. Все главы Прадмунта под рукой, так сказать. Хотя на деле-то деревней, пожалуй, один пастырь и управляет…
Вот ксаш, лёгок на помине!
С тропы, ведущей к мельнице, на луг вывернула телега, запряжённая унылой серой клячей. Пузатый, с пролысиной на макушке, на робком солнце сверкающей не хуже золотого креста на груди — пастырь мрачно чернел на месте возницы, в своей мешковатой рясе весьма смахивая на крупного ворона.
Поскольку встреча с отцом Дармиори в Ташины планы никак не вписывалась, она предпочла выйти из ситуации самым бесхитростным способом: сделав вид, что никакой ситуации нет. А именно пригнуть голову и предоставить Звёздочке свободу действий — то есть легко и непринуждённо промчаться мимо.
— Куда в столь ранний час, дочь моя? — надтреснутый тенорок дэя рассёк рассветную тишину.
Звёздочка фыркнула в ответ.
— Дочь моя?..
Ничтоже сумняшеся сойдя с тропы, бойкая лошадка обогнула по траве возникшее в виде телеги препятствие — и помчалась дальше, унося к Тракту старательно хранившую молчание всадницу.
— Тариша Фаргори!!!
— А не пойти ли вам… лесом, святой отец? — бросила Таша по ветру. Впрочем, не особо надеясь, что её услышат. Скорее даже надеясь, что не услышат.
Слишком долгими выйдут объяснения. Хотя эти долгие объяснения в любом случае предстоят ей, когда она вернётся…
Если она вернётся…
Итак, истинный облик похитителей: закутаны в тёмно-серые плащи, один, — наверное, главный, — на белом коне, двое других — на серых в яблоко.
Лив они тоже приодели в тёмный плащ…
Таша стиснула поводья так, что ногти врезались в кожу.
Выследить убийц — задача почти нереальная, подумала она. Но…
Звёздочка выскочила на Тракт.
Увидав перед собой ленту дороги, вьющуюся за горизонт средь туманных лугов с редкими перелесками и пятнами мелких озёр, алевших в рассветных лучах, тёплых чувств кобылка явно не преисполнилась. Свой решительный протест она выразила торможением — до того резким, что Таша едва не вылетела из седла.
Не без труда восстановив равновесие, девушка склонилась вперёд:
— Ничего не поделаешь, Звёздочка. Надо. Во весь дух.
Лошадка скептически стригнула воздух ушами.
— Звёздочка, ну пожалуйста… Ты же у меня самая хорошая, самая быстрая, самая умная девочка…
Звёздочка, полуобернувшись, покосилась на неё. Посмотрела вперёд. Шумно вздохнула.
Звёздочка была тем большей заразой, что прекрасно всё понимала (Таша на полном серьёзе утверждала, что интеллект её лошадки превышает среднестатистический человеческий). И чтобы уговорить её что-то сделать, не нужны были никакие мыслеобразы: требовалось лишь хорошенько её поуламывать.
Напоследок встав на дыбы, — не чтоб покрасоваться, а чисто из вредности, — Звёздочка иноходью помчалась по Тракту в сторону Равнинной.
"Так вот, — Таша попыталась удобнее устроиться в седле. — Выследить убийц почти нереально, но…"
Можно долго рассуждать о пессимистах и оптимистах. Можно упомянуть и о том, что стакан наполовину полон или наполовину пуст, и о том, что один видит свет в конце туннеля, а другой не видит — но принципиальное отличие пессимиста от оптимиста в следующем.
Пессимист видит проблему в любой задаче.
Оптимист видит задачу в любой проблеме.
Полуденное солнце застало Звёздочку порядком взмыленной, а Ташу — усталой, сонной и разве что не падавшей с седла. Море разнотравных лугов по обе стороны от Тракта застыло в безветренной неподвижности. По пыльной дороге расплывалось тягучее жаркое марево, скапливаясь в выбоинах, смеясь над путниками миражами отражённого неба.
Таше часто приходилось на своём пути обгонять длинные воловьи караваны — по два вола на две сцепленные друг с другом повозки, на которых высятся под брезентом груды товара, меланхолично посвистывают возницы, ковыряют ножами в зубах нанятые стражники да дрыхнут прихваченные в трактирах путники. Путешествовать караванами было долго, но затраченное время с лихвой компенсировалось дешевизной, надёжностью и относительным удобством.
А порой ей приходилось сворачивать к обочине, пропуская покачивающуюся навстречу громоздкую карету. По внешним атрибутам легко можно было определить, кто внутри. Пара лошадок и простенький экипаж указывали на купчиху, собравшуюся в гости к какой-нибудь троюродной сестре двоюродной тётки. Четвёрки коней, плюмажи и безвкусно дорогое убранство возвещали о графах, придворных лицах или не самых низко поставленных чиновниках. Если же на обильно позолоченной дверце к тому же красовался герб, на крыше восседали грозные стражники, а позади тряслась карета-другая попроще с челядью — значит, катит никто иной, как герцог. Ну, а если всё скромное убранство однотонно-чёрной кареты заключалось в гербе, зато за ней следовали ещё три экипажа, да на крыше каждого виднелась пара людей в чёрных одеждах, чрезвычайно мирных на вид — значит, за тёмными окнами из дымчатого стекла восседал сам князь. Впрочем, последних повстречать было бы большой удачей — в конце концов, князей всего шестеро, да и за управлением Провинциями не больно-то найдётся время для разъездов… Или большой неудачей — смотря, кто встречает.
Тракт был пусть не самым коротким, но самым безопасным путём. Пролегал в стороне от больших городов, — во избежание пошлин за проезд и товар, — но безлюдными окружающие местности назвать можно было вряд ли: с обеих сторон к Тракту лепились многочисленные деревеньки. Не у самой дороги, а в версте или в двух, но всё-таки.
Хотя пара стражников и в людном городе среди бела дня вряд ли помешает…
Таша, зевая, покосилась на свои руки. Она физически чувствовала грязь — ладони были не только липкими, но и… тяжёлыми. Горячими. Неуклюжими.
О том, что после ночных событий она должна быть чумазой с ног до головы, Таше вспомнилось не так давно.
Не хотелось бы загнать Звёздочку в первый же день, стоит дать лошадке передохнуть — ну, и заодно себя привести в порядок: окружающих пугать своей окровавленностью как-то не очень…
Тракт как раз пересекала очередная речушка с переброшенным через неё дутым каменным мостом. Названия Таша не припомнила бы — такие мелкие юркие речки с крутыми травянистыми берегами испещрили всю их Озёрную Провинцию сплошной водяной сетью, соединяя друг с другом многочисленные озёра и озерца. При дороге купаться не особо хотелось, но вот в стороне от Тракта, среди изумрудных пятен тенистых рощ, сверкало на солнце серебряной монеткой небольшое озерцо. Скорее всего, старица этой самой речушки.
Насколько могла прикинуть Таша — до желанной водяной прохлады было минут пятнадцать езды.
— Тпру!
Звёздочка охотно остановилась.
— Как ты относишься к купанию? Вооон там?
Вместо ответа Звёздочка радостно вскинула морду и свернула с дороги.
Озеро сияющим зеркальцем отражало лазурное небо. Сверкало золотистыми бликами на редких волнах. Дразнило свежим, оставлявшим на губах водяной привкус ветром и манило тенью раскидистых ив на берегу.
— Притормози-ка!
Звёздочка, и не думая останавливаться, на всех парах приближалась к воде.
— А ну стой!!
Никакой реакции.
— Зараза!!!
Девушка всё-таки успела скинуть плащ и швырнуть сумку на землю — перед тем как кобылка с разбегу врезалась в воду грудью и Ташу окатила пенистая волна.
Блаженно расплескав по озёрной поверхности смоляную гриву, Звёздочка принялась жадно пить.
— Вот зараза — она и есть зараза, — проворчала Таша, стягивая туфли и спрыгивая… хотя скорее выплывая из седла. С другой стороны, платье сполоснуть тоже не мешало — наверняка всё в разводах пота.
Одежда, подвернувшаяся Таше под руку, оказалась не самой практичной — она бы предпочла путешествовать всё-таки не в светлом шёлковом платье. И не в плаще чёрного бархата. И уж тем более не в атласных туфлях, которые уже после купания будут иметь весьма плачевный вид.
Ладно, может, потом она подкупит что-нибудь более… "путевое".
А пока Таша кинула туфли на берег, — те благополучно перелетели примятые Звёздочкой камыши и шлёпнулись на травку. Расседлала лошадь — и без того тяжёлые, а сейчас ещё и намокшие потник с седлом пришлось лично буксировать к берегу. Когда же лошадиная экипировка присоединилась к туфлям — зажав нос рукой, Таша наконец окунулась с головой. Вынырнув, откинула с лица разом потемневшие волосы и шагнула вперёд по мягкому илистому дну: со дна немедля поднялись бурые струйки. Щурясь от ослепительных бликов, увидела покачивающиеся на воде поодаль кувшинки и, не торопясь, поплыла к ним.
Таша долго плескалась в воде — отмывая грязь и кровь с кожи, выполаскивая платье, вымывая пыль из волос. На берег за это время она вышла только раз: чтобы сорвать пучок травы — оттирать им Звёздочку.
— Знаешь, иногда ты даже кажешься примерной лошадкой, — задумчиво сказала Таша, глядя на довольно пофыркивающую кобылку.
Звёздочку Таша купила жеребёнком-двухлетком — в Нордвуде, столице Озёрной, шесть лет назад. Вороная кобылка-иноходец с белой звёздочкой на лбу, которой та и была обязана своим именем, приглянулась ей сразу. Как выяснилось, не зря: лошадка оказалась не только красавицей, но и на редкость умной, быстрой и выносливой.
Правда, ко всем положительным качествам прилагалась редкостная вредность.
Вскоре Таша уже сидела на берегу, обсыхая, и грызла медовые лепёшки собственной выпечки. Звёздочка щипала травку под ивой. Платье сохло чуть поодаль — всё равно поблизости не наблюдалось ни одной живой души.
Глотнув воды из фляжки и на этом покончив с импровизированным завтраком, Таша прихлопнула особо назойливого слепня, сорвала травинку и принялась гонять её из одного уголка рта в другой.
За минувшие часы дороги она хоть как-то упорядочила свои мысли. Долгие поездки вообще располагают к размышлениям по одной просто причине: кроме как думать, больше нечего делать. А в Ташином случае это было не столько способом проведения досуга, сколько острой необходимостью — эти самые мысли переплелись и свалялись с убийственной замысловатостью, как нитки в клубке. Попробуй распутать: потянешь за один конец и тут же затянешь ещё с десяток узлов.
Ташу не оставляло ощущение, что всё происходящее — нереально… будто происходит — не с ней, будто просто — сон. Красочный, страшный и ксашевски реалистичный сон. Разве может такое случиться с ней, с мамой, с Лив? Ну не может же… они же счастливая семья. У них всегда всё было хорошо. С ними не могло приключиться чего-то ужасного — просто не за что.
Но… когда-то люди, отнявшие у Таши отца, решили по-другому. Вернее, отнявшие у Таши того, кого она считала отцом.
Вот и бледный мужчина в тёмном плаще рассудил иначе.
Вопрос, зачем им, знакомым в лицо, но неведомым им понадобилось убивать маму и похищать Лив, оставался без ответа, — хотя смутные догадки у Таши были… Но в первую очередь её волновало даже не это.
А то, что ей… рассказала мама.
Человек, которого Таша всю жизнь считала своим отцом, приходился ей отчимом, а родная сестра — сводной. Её мать успела побывать вдовой до того, как по расчёту окрутить деревенского парня, противного ей до тошноты. Её мать жила с ненавистным ей человеком больше девяти лет и родила от него нелюбимую дочь. Ну, и на десерт — нарекли Ташу не в честь бабушки Тары, как это всегда объясняла Мариэль, а в честь папы Тариша.
Её мать всю жизнь лгала: как окружающим, так и родным дочерям.
На фоне всего этого единственная новость, которая могла порадовать, — что Таша самая что ни на есть законная наследная принцесса трона Аллиграна, — как-то блекла.
Таша прекрасно помнила, как зимой у них объявился "некромансер". Забредший в Прадмунт "погреться" крючконосый сальноволосый мужик не особо огорчился, когда пастырь весьма недвусмысленно попросил его убраться восвояси — как, впрочем, отец Дармиори поступал со всяким забредавшим в деревню чужаком. Колдун, однако, никуда убираться и не подумал: обосновался в заброшенной избе рядом с кладбищем, у самого леса. Дом когда-то принадлежал старухе-ведьме Шере — впрочем, помимо ведьмовства, Шера неплохо знала знахарство, так что у деревенских была в почёте. Вот только закончила нехорошо: как-то зимой оголодавшие волки прямо в избе задрали. Старуху схоронили рядом с домом, который с тех пор и стоял заброшенным — до нового владельца-колдуна. Впрочем, скорее временного владельца.
Сестёр Кайю и Лайю, Ташиных ровесниц и не самых плохих её приятельниц, "некромансер", — хотя Таша весьма сомневалась, что колдун действительно был некромантом, — уволок в своё "логово", когда те возвращались с ближайшего к Прадмунту озерца Кристального (зимой деревенские всегда расчищали его под каток). Зачем "некромансеру" сподобились девушки, неделю оставалось вопросом: все Прадмунтские мужики во главе с отцом девчонок, безумным в своей ярости, не смогли даже близко подойти к избе — проклятый колдун окружил логово не самыми паршивыми защитными заклятиями. Впрочем, торжество его было недолгим: в деревню забрёл ещё один путник. Смуглый и светловолосый, весьма и весьма симпатичный молодой человек по счастливой случайности тоже оказался колдуном. По ещё более счастливой случайности — не просто колдуном, а чародеем, выпускником Камнестольнской Школы. И по совсем уже счастливой случайности — чародеем, с пониманием и состраданием отнесшимся к ситуации и в два счёта выкурившим "некромансера" из избы. В обездвиженном виде — прямо в распростёртые объятия мужицкой толпы с топорами и дубинами наготове.
Но это не стало благополучной развязкой — и самым жутким в этой истории тоже было другое. Когда рыдающие девчонки рассказали, что с ними произошло, утешений они не услышали. С обесчещенными девушками пастырь велел поступить просто: забить их камнями. И тогда — даже родители не стали противиться воли святого отца. Смыть свой позор для них оказалось важнее.
Слава Богине, спасший девчонок из лап "некромансера" чародей спас их и во второй раз: утерев нос пастырю, требовавшему смерти "нечистых" девиц, он увёл Кайю и Лайю из деревни. Те, кто пытались его задержать, ещё долго лечили многочисленные ожоги: мужики в буквальном смысле попали под горячую руку. Чародей не особо мелочился, щедро одаривая неожиданные живые препятствия пламенем боевых кьоров.
После той ночи Мариэль долго не выпускала дочь из дому — Таша легко могла оказаться на месте несчастных. Впрочем, у Кайи и Лайи не было такого маленького секрета, как наличие скрытой, когтистой и зубастой сущности…
Значит, старшие Фаргори скрыли, что их невестку "изнасиловали"? Но неужели они сами готовы были забыть об этом только ради золота и факта родни с "госпожой" — родни, которая всё равно не могла принести им никакой выгоды?
Впрочем, насколько знала Таша, пятнадцать, — даже с лишним, — лет назад их пастырь ещё не был таким фанатиком… Точнее, не так — фанатиком отец Дармиори был всегда, но пятнадцать лет назад он ещё не заражал своим фанатизмом односельчан.
Возможно, тогда для Тары и Гелберта это и не было смертельным грехом. Возможно, Тара действительно пожалела бедную, потерявшую всё девочку… Во всяком случае, Таше хотелось в это верить. Хотя бы в это. Однако то, что Фаргори скрыли от всех "прошлое" невестки, было очевидно: иначе бы добрые люди не давали спокойно жить Мариэль, а их не менее добрые дети — Таше и Лив.
Дальше… а дальше — не лучше. Скорее хуже.
Таша подозревала, конечно, что отношение Мариэль к Альмону — чувство, весьма далёкое от любви, но… Нет, после прочтения бесчисленного множества романтических баллад, легенд и сказок ей очень хотелось верить в любовь до гроба, да только кое-какие собственные умозаключения (в результате наблюдений за всеми знакомыми ей супругами) уже давно заставили её несколько приуныть. Таша, к своему глубокому разочарованию, поняла, что за годы совместной жизни любовь чаще всего уходит — и дай Богиня, чтобы её место заступило взаимное уважение, благодарность и другие положительные чувства. Чаще на место любви приходит раздражение… ну, во всяком случае, у крестьян. Ведь героями романтических легенд редко бывали крестьяне, которые так и остаются крестьянами — а не заделываются в финале принцами, получая руку принцессы и полкоролевства в придачу.
Но… обречь себя на жизнь с заведомо отвратительным тебе человеком…
Мерзкая, холодная, когтистая лапа стискивала сердце. Боль потери комом сидела где-то в груди, ощущаясь даже физически, сжимала горло до того, что трудно было дышать…
…и к боли потери примешивалась другая.
Таша чувствовала себя обманутой.
"Почему ты не сказала мне, мама?"
Таша не знала, каким был бы её взгляд на происходящее, на маму, папу… на мир — при знании правды. Но она узнала её только теперь, и теперь мир, ставший за эти годы таким родным и привычным, рухнул, рухнул, как карточный домик, разлетелся осколками, как зеркало, оставив скалящуюся зубьями, голую, неприглядную раму.
"Почему, почему, мам? Я бы поняла…"
"…а если нет? — возразил тоненький голос. — И всё, что она делала, она делала ради тебя…"
Нет. Не всё.
Не ради Таши Ленмариэль Бьорк спасала свою жизнь. Когда она хотела умереть рядом с любимым, она и не думала о будущем ребёнке. Только клятва Тариша заставила её жить.
Забавно: если бы не отец, которого Таша не знала — её сейчас не было бы на свете…
Какая… книжная история…
…трагедия, нелепая трагедия со слезливыми сюжетными вывертами!
Таша отшвырнула травинку, встала и быстро оделась.
— Пора, — седлая явно недовольную Звёздочку, тихо сказала Таша. — Мы и так задержались.
Вскочив в седло, Таша окинула взглядом гладь озера, брызжущую солнечными искрами, накинула капюшон и направила лошадку обратно к Тракту.
Следующая остановка планировалась лишь в Равнинной Провинции.
Когда Тракт уткнулся в дубовые ворота с расползавшимся в обе стороны от них высоким частоколом — ночь уже успела накрыть небо звёздной пылью.
— Приехали, — Таша осадила Звёздочку. Спрыгнув наземь, чуть не упала, — затекшие ноги подкашивались, словно наспех слепленные из теста, — морщась, доковыляла до ворот и постучалась.
Смотровое окошко распахнулось почти мгновенно. На Ташу, щурясь, уставилось светлоглазое, востроносое и краснощёкое до пунцовости мальчишеское личико. Следом высунулась длинная рукоять правдометра.
— Кто, куда, откуда? — ломким баском вопросил привратник.
— В Равнинную, вестимо, — откликнулась Таша, послушно сжав рукоять в пальцах. — Тариша Альмон… Морли, из Прадмунта, что у границы Озёрной и Окраинной. А сейчас — переночевать бы где-нибудь.
В конце концов, она ведь не соврала — просто назвала родовое имя отца. А чуточку скрытности в таком деле проявить совсем нелишне.
Правдометр утвердительно звякнул, рукоять засунулась обратно в окошко, и мальчишка без лишних слов распахнул ворота.
— Трактир прямо перед вами, — широко зевнул привратничек, забрасывая правдометр в будку.
Правдометр представлял собой нечто вроде серебряного молотка, только с двумя ручками и циферблатом, и заменял телепатов там, куда этим самым телепатам было недосуг заглядывать. Стрелка циферблата педантично покачивалась между делениями "правда", "ложь" и "что-то здесь нечисто". Прибор, через касание проверяемого к деревянной ручке определяющий, что у того на уме, вызывал у простого люда суеверный ужас, но Его Величество Шейлиреар, отдавая указ ввести правдометр в повсеместное употребление на границах и в судилищах, был неумолим. Мол, удостоверения личности и улики можно подделать, но допрос-то расставит все галочки над "и".
Теоретически правдометр могли обмануть маги, и на такой случай рядом с правдометром положено было держать чудометр, фиксирующий изменения магического поля — но чудометры не в пример часто ломались, а чинить их, чего уж греха таить, торопились не всегда…
— Всего хорошего, — плечом заряженного арбалета поправляя шляпу, успевшую за время сладкого сна съехать на глаза, пожелал привратничек, — и приятного пребывания в Пограничном… и в Равнинной… и вообще.
Таша, кивнув, свистом подозвала Звёздочку и повела кобылку к трёхэтажному светлому зданьицу, увитому плющом, выглядывавшему из-за высокого плетня. Трактир расположился прямо у дороги — весьма симпатичный, надо сказать.
Такие вот Приграничные Поселения были на каждой из четырёх границ, пересекаемой Трактом. Не могли же трактиры стоять на оживлённом пути в гордом одиночестве — вот и обросли рыночками да парой-тройкой десятков жилых домов. Когда-то в этих самых домах жили военные из Приграничного гарнизона (в былые времена на трактиры часто совершались разбойничьи набеги), теперь же их занимали сплошь предприимчивые дельцы-торгаши: соединяя пять из шести Провинций, Четырёхграничный был самым оживлённым путём Королевства, и ясное дело, что на неиссякаемом потоке путников можно было заработать неплохие деньги.
Во дворе было тихо и темно — лишь лужицы оранжевого света из окон расплывались на брусчатке. Окна второго-третьего этажей смотрели в ночь чёрными впадинами: постояльцы уже видели десятые сны. Тихо поскрипывала на ветру вывеска с намалёванным на ней ядовито-жёлтым крылатым змеем, логично гласившая "Золотой Дракон". Немного в отдалении от светлокаменного здания трактира расположилась маленькая бревенчатая таверна — из раскрытых окон доносился звон кружек, обрывки разговоров и пьяный смех, запах стряпни и хмеля.
Таша затворила ворота, тихо брякнувшие подвешенным колокольчиком. Откуда-то из темноты немедля вынырнул долговязый паренёк лет четырнадцати, в мешковатой рубахе и продранных на коленках штанах.
— Добрый вечер, — радостно, хоть и немного сонно, улыбнулся он, заправляя под рубаху выбившийся серебряный крестик на грубой бечёве. — Идите, а я вашу лошадь в конюшню отведу.
Таша, однако, повода из рук не выпустила:
— Я сама её отведу. И распрягу сама.
— Да не бойтесь, — хмыкнул мальчишка, — я конюший здешний. Не умыкнёт никто вашу красавицу.
Глаза у него были ярко-зелёными, чуть раскосыми. Кошачьими по форме и чистоте цвета.
— Я не за лошадь боюсь. Звёздочка очень не любит чужие руки.
— Бросьте, я с любой слажу, — мальчишка решительно взял у неё повод. — Красивая у вас лошадка!
— Не стану возражать.
— Вся в хозяйку, видать… У лошадей такой нежный нос, просто удивительно, — задумчиво протянул руку к Звёздочкиной морде. — Красивая девочка, хорошая девочкаАА!
— Я же говорила: она не любит чужие руки, — пожала плечами Таша, отбирая у мальчишки повод и ведя Звёздочку к конюшне.
Парень, нянча укушенный палец, пробормотал пару крайне нелестных для Звёздочки слов и поплёлся за ними.
— Остальное сам сделаешь, — сказала Таша, когда кобылка была благополучно расседлана. — Тебя как зовут?
— Шероном кличут, — помедлив, буркнул паренёк.
— Шерон… Могу я задать тебе один вопрос?
— Смотря какой.
— У вас не останавливалось сегодня трое мужчин с девочкой лет девяти? В тёмных плащах, один на белой лошади, двое на серых в яблоко.
Шерон покосился на неё. Бормотнул:
— Запрещено мне сведения о постояльцах давать…
Таша запустила руку в сумку, извлекла из кошеля серебряную монетку и задумчиво покрутила её в тонких пальцах.
Мальчишка вздохнул:
— Какое вам до них дело?
— Та девочка — моя сестра, — после секундного колебания честно ответила Таша. — Они…
— Украли её, да? — Шерон мрачно кивнул. — Я сразу понял, что с девчонкой что-то неладно. Бледная, как простыня… Как чистая простыня. Глаза неживые… Тот мужик её за руку ведёт, а она перед собой уставилась и ноги так переставляет… Словно кто-то за ниточки дёргает.
"И Лив покорно шла с ним? Ой, магией тут явной попахивает… Подчиняющие чары, может?"
— Тот мужчина — со светлыми волосами, водянистыми глазами и шрамом на щеке?
— Он самый, — парень рассеянно взъерошил волосы, цветом и жёсткостью напоминавшие солому. — Он и не прятался особо. Даже капюшон не натянул. Я, видно, как-то не так на него посмотрел, когда лошадь брал — он как зыркнет на меня… душа в пятки ушла. Нехорошие у него глаза, ой нехорошие…
"Что верно, то верно".
— Они тронулись часа четыре назад. Ишь, не боятся по темноте шастать! Дальше по Тракту поехали. И я слышал, как они друг с другом переговаривались… прикидывали, когда будут в приграничном трактире Заречной.
"Почти нагнала!"
— Спасибо, — Таша протянула ему монету, но Шерон помотал головой:
— Уберите.
— Тебе не нужны деньги?
— Нужны, но я просто помочь хочу. Ненавижу работорговцев… Вот что: у вас лошадка быстрая?
— Очень.
— Они не больно-то спешили. И поехали по Тракту, я видел. А вы можете срезать путь через Пустошь.
При одном слове по коже пробежались колкие холодные лапки мурашек.
В Долине было много пустошей. Но Пустошь — одна.
— Я нарисую, как, — продолжил Шерон. — Если не будете здесь особо задерживаться, завтра их нагоните. Есть на чём рисовать?
— Нет…
"…но, раз другой альтернативы не наблюдается, — резонно подсказал внутренний голосок, — в конце концов, ты с собой особого зла не несёшь, верно?"
— Ладно, идите, а я попрошу у Риикона, что нужно… Ну, у хозяина нашего. Вам с ним ещё предстоит знакомство, — добавил Шерон. — А как будете отправляться, я вам карту отдам.
Таша улыбнулась:
— И как прикажешь тебя благодарить, если деньги тебе не нужны?
— Человек человеку друг, — изрёк Шерон. — Лучшей наградой будет, если на обратном пути заглянете с сестрёнкой.
Уловив какой-то шелест позади, Таша обернулась. Настороженно замерла.
Через открытую дверь ей был отлично виден двор — и хромавший по нему человек в чёрном.
— Кто это?
Шерон поднял голову:
— А, это? Постоялец наш. Дэй.
…глухой звук, с каким лошади перетирают зубами сено…
…пьяный шум из окон таверны…
…далёкий шёпот листвы…
…шелест его одежд…
…но ни малейшего намёка на звук его шагов.
От напряжения Таша почти шевелила ушами.
Оборотень может услышать приближение человека, крадущегося на цыпочках, аршинов за тридцать.
— Не нравится он мне…
Незнакомец скрылся в здании трактира.
— Да бросьте, — Шерон уверенно коснулся крестика под рубашкой. — Уж дэя вы можете не бояться.
Ташу это совсем не успокоило. Скорее наоборот.
Дэев Таша не любила. Хотя единственным дэем, которого она знала, был их пастырь, но ей с детства втолковывали, что отец Дармиори является самым страшным человеком на всю кругу — как, впрочем, втолковывали все прадмунтцы своим ребятишкам. Пастыря не любили, за спиной клеймили последними словами, но боялись до такой степени, что ослушаться не осмеливались никогда. В итоге Таша выросла в твёрдом убеждении, что все дэи одинаковые, великие и ужасные воплощения власти Богини на земле — просто некоторые умело маскируются под добрых дядюшек.
— Он вчера ночью прибыл раненый, — продолжил Шерон, — на своих двоих. Сказал, напали волки на Тракте, загрызли его лошадь и чуть его самого не прикончили.
— Волки? На Тракте?? Летом???
— Ну да, согласен. Наверное, это были неправильные волки.
— А как же он спасся?
— Ну, судя по тому, что окровавленный меч он при мне чистил…
— Меч? У дэя?
— Знаете, когда путешествуешь, стоит учитывать: волкам и прочим тварям плевать, чем занимается их потенциальная еда. Священнослужители точно такие же люди из плоти и крови… ну, может, чуть постнее других.
Таша промолчала.
— Рана на ноге у него паршивая была, — Шерон чистил жевавшую сено Звёздочку, — еле дошёл. Но у него с собой кое-какие целебные мази нашлись, да и отлёживался сегодня весь день, так что сейчас вроде как нормально… Правда, всё равно хромает здорово. А денег на новую лошадь у него нет, кажется.
— Нет? И как же он дальше?
— Пешочком, как же ещё? Или к какому каравану привяжется… Ладно, вам спать пора — у вас и так времени немного, если пораньше хотите выйти.
— Да, ты прав, — Таша бросила монету на землю. — Если хочешь, оставь её валяться — но она твоя. Не знаю, что бы я без тебя делала. Спасибо, Шерон.
И вышла, не обернувшись.
— Добрый вечер, мне…
— Комнату на ночь. Я понял, — кивнул старик за стойкой "вахты". Впрочем, стариком его можно было назвать с натяжкой: пусть седовласый, но статный, глаза удивительно зоркие, лицо гладкое, безбородое, с благородными чертами аристократа, и выправка — явно бывшего военного. — Ужин?
— Да, пожалуй, — выложив на дубовую столешницу пяток серебрушек, Таша расписалась в гостевой книге внушительной толщины. — Это за ночь, но я уеду раньше.
— Как пожелаете… госпожа Морли, — заглянув в книгу, трактирщик совершил законный обмен монеток на ключ.
— Спасибо, — Таша направилась было к обшитой дубовыми панелями лестнице, но обернулась, — да, и… может служанка меня разбудить через три часа?
— Может.
— Ещё раз спасибо, — Таша шагнула на первую ступеньку — и обернулась вновь, — а… у вас настойки сон-травы не найдётся?
— Найдётся, — невозмутимо ответил старик, — служанка занесёт.
Третье "спасибо" Таша говорить не стала — кивнула и, вертя ключ в руке, поднялась на второй этаж.
Предназначенная ей комнатка оказалась небольшой, с высоким потолком, на удивление уютной: кровать с резным деревянным изголовьем, ночник на тумбочке, пёстрые ситцевые занавески на окнах и дружный строй горшочков с фиалками на подоконнике. Кинув сумку на пол, Таша прошествовала в ванную комнату, лёгким прикосновением к абажуру зажгла светильник на стене и крутанула помеченный алым крестом вентиль. Тихий звон сработавшей магии, — будто серебряный бубенец перекатнулся, — и об эмалированное дно раковины плеснулась струя подогретой воды.
Умывшись, отфыркавшись, оперевшись руками о края раковины — Таша посмотрела в висевшее на стене зеркало. Недостатком самокритичности она вроде никогда не страдала, но и особого недовольства собственная внешность у неё не вызывала. Хотя собой-маленькой она была довольна куда больше, но маленькие — все хорошенькие…
Со временем детская белокурость обратилась в бледно-золотистую копну волнистых волос, настолько пышную, что вполне способную уравновесить всю остальную Ташу — маленькую, хрупкую и на свои-то пятнадцать лет тянущую лишь при определённом освещении. Забрать эту копну куда-либо представляло собой определённую проблему: заколки ломались, не выдерживая напора, ленты неумолимо развязывались, а косы упорно расползались. Мама не уставала повторять, что для оборотня это нормально, но нужда постоянно находить консенсус с собственной шевелюрой, пусть даже вызывающей завистливые вздохи окружающих, не особо радовала. Лицо окружалось этими волосами, как ореолом, но вот лицо это не то чтобы не удалось — просто не являло собой идеала. Вот глаза, без всяких, хороши, — большие до истинной кукольности, сияющие серебром и в обрамлении ресниц столь длинных, что бросают тень на щёки, — а так… Вряд ли древние скульпторы вдохновенно ваяли из мрамора личики сердечком с губками бантиком, некоторой курносостью, широковато расставленными глазами и россыпью золотистых веснушек. Вот только всё это сочеталось столь гармонично, связываясь общей живостью, что никто не задавался вопросом, красиво ли это лицо. Главное, что на него хотелось смотреть и смотреть.
Веснушки Таша не выводила и даже не собиралась: они и летом-то не больно заметны, а зимой вовсе исчезали. И вообще о внешности своей пеклась не особо. Потому что оборотням об этом печься не стоило.
Оборотни, вампиры, альвы… нелюди — для людей они всегда были прекрасны. Даже если при взгляде на статичный портрет любой только сплюнет, встретив того же нелюдя в жизни — не сможет оторвать глаз. Это был их дар, привлекать людей. Ещё один. Притягивать, как пламя мотыльков. И они для этого ровным счётом ничего не делали. Они просто… были. Нечто внутреннее озаряло их лица, будто неким таинственным светом. А люди — такие любопытные существа: отказываются видеть то, что им не нравится, слышать то, что им неудобно, забывают то, что не хотят помнить, но при этом сознание их зачастую само выделывает до того забавные штуки…
Закрутив вентиль и промокнув лицо обмякшим полотенцем, Таша притушила светильник.
На столе уже дожидался поднос, вздымавший к потолку горячий ужинный дымок. Ужин включал в себя куриный бульон, гренки, кружку горячего травяного чая и овсяное печенье, и Таша с ним расправилась наскоро. Не раздеваясь, рухнула на кровать. Уставилась в потолок.
Таша не любила ночь. И пусть мама утверждала, что только ночью мыслям присуща особая артистическая лёгкость — потому что ночью сознание свободно от дневных сомнений и страхов. И пусть Лив говорила, что ночь ей нравится куда больше дня — лунный свет, в отличие от солнечного, не может ослепить или обжечь…
Нет, Таша ценила красоту ночи. Искры звёзд на чёрном бархате неба. Серебристые блики в зеркале тёмной воды. Сюрреалистичные, волшебные очертания, которые обретали в лунном свете самые знакомые и обыденные вещи.
Ночь — время зверей.
Но когда ты человек…
…днём, в бесконечных хлопотах и заботах, гораздо легче забывать то, что хотелось забыть. Просто… откинуть ненужные воспоминания… отмахнуться от них… с мыслью, что всегда успеешь подумать об этом потом.
А ночью, когда ты остаёшься одна, и нет ничего, кроме четырёх стен, тишины и темноты — всё, от чего ты так долго отмахивалась, разом возвращается…
…и наступает потом.
В дверь коротко стукнули.
— Ваша настойка, — хорошенькая темноволосая девушка-служанка поставила на тумбочку глиняную кружку. — Там три капли, на три часа, как просили.
Маленькими глотками опорожнив содержимое стакана, — настойка отдавала мятой и мелиссой, — Таша потянулась за кошельком. Девушка между тем собирала тарелки.
— Ужин был вкусный, — заметила Таша.
Служанка вздохнула:
— Вы бы это повару нашему сказали. Может, хоть это его настроение улучшит, а то день-деньской орёт благим — и не очень — матом…
— Комплексы?
— Похоже на то, — девушка хихикнула. Склонила голову, — доброй ночи, госпожа.
— И вам того же, — серебрушка скользнула из пальцев Таши в карман фартука. Служанка, расплывшись в улыбке, потянулась к свече на тумбочке.
— Нет, не надо!
— Оставить свет?
— Да!
— Как скажете, — она склонила голову и вышла.
Таша откинула голову на подушку, вглядываясь в огонёк свечки.
Время всех потом…
"…ты собираешься отобрать свою сестру у троих наёмников, — безжалостно зашептал тоненький голос, — наивная…"
"Хватит!"
"…кошкой…"
Таша закрыла слипающиеся глаза.
"…ты всего-навсего маленькая перепуганная девочка…
…а они…"
И наступила тьма.
Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину, и картинка полутёмной комнаты растворилась в светлом мареве. Когда в зеркальце осталось лишь отражение его лица — отложил серебристый круг в золотой оправе на стол и, положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на огонь в камине. Умирающие угли подергивались тленной серостью.
Фигуры расставлены по местам. Игроки на позициях. Остался всего один ход.
И тут-то всё и начнётся.
Всё шло к этому. Всё до было лишь подготовкой. И она прошла безукоризненно, но дальше… дальше потребуется уже настоящая виртуозность.
Он знает, как всё будет. Он просчитал каждый ход. Он предугадал каждый поступок, каждое решение. И даже если что-то пойдёт не так, — ведь нельзя не допускать такой возможности, даже мастера имеют право на ошибку, — у него есть возможность это исправить. Нет, он вмешается совсем чуть-чуть, он не откажется от своего намерения руководить издалека… наблюдать. Просто наблюдать — до поры до времени. Но подкорректировать кое-что… самую капельку…
Это ведь не нарушит правил.
Тихо скрежетнула бронзовая дверная ручка.
— Входи, Альдрем, — не оборачиваясь, бросил он.
Старик осторожно вступил в комнату.
Вошедший являл собой идеальное воплощение доброжелательного дворецкого, всю жизнь проведшего в распахивании дверей, громогласном провозглашении имён и подношении овсянки. Во всяком случае, он был худым, как жердь, седым, как лунь, и морщинистым, как печёное яблоко — всё в лучших дворецких традициях. Из-под потрёпанного тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки. Единственное, что чуть выбивало его из образа, так это тёмные, слишком пронзительные глаза да чёрные перчатки без пальцев.
— Вы в порядке, хозяин? — в меру почтительно осведомился слуга. В меру, потому что в тоне его определённо читалась хорошо замаскированная фамильярность очень старого знакомого. — Вас целый день не было.
— Я же предупреждал, что придётся отлучиться. Больше я себе такого не позволю, не беспокойся. Для моего… досуга мне вполне хватит ночей. Как вёл себя мой морок?
— В точности подражая вам. И это без какого-либо ментального контроля с вашей стороны. Превосходная работа, как и следовало ожидать. Никто ничего не заподозрил.
— Ну, я облегчил ему работу. Всё-таки для окружающих у меня разыгралась мигрень, так что… особого общения ни с кем не требовалось.
Слуга приблизился. Его шагам, звонко отдававшимся от паркета, вторило эхо — просторная комната почти пустовала, а кое-какая имеющаяся обстановка была скромной почти до аскетизма.
— И как всё прошло? — спросил Альдрем.
Его господин улыбнулся:
— Как и ожидалось.
Он всегда всё рассказывал Альдрему. В конце концов, когда у тебя нет благодарного слушателя, которому можно всё рассказать — не получаешь должного удовольствия от того, что делаешь.
— Радостное известие, — невозмутимо откликнулся слуга. — Значит, следующий этап?
— Он почти начался. Осталось только одно маленькое событие.
— Я помню. И вы уверены?..
— Я знаю.
Альдрем склонил голову:
— Вам стоит отдохнуть.
— Да, ты прав. Скоро пойду.
— Что-нибудь нужно?
— Подкинь поленье-другое. И… бренди.
Слуга согнулся в поклоне. Медленно выпрямился и последовал к двери.
Он неподвижно смотрел в огонь. В то, что от него осталось.
Не подведи меня, девочка, думал он. Впрочем, всё должно быть в порядке. И вот тогда…
Всё пойдёт по плану.