Земли фиванской славные вельможи, О, сколько ужасов узнать, увидеть Вам предстоит! Какое горе вам Покроет душу, если дому Кадма Наследственную верность вы храните! О, если б Истр [55] и Фасис, волны слив, Струей могучей Фивы затопили — Им все ж не смыть неслыханную скверну, Что этот дом таит — еще таит, Но вскоре обнаружит; скверну бедствий 1230 И вольных и невольных; но душе Больнее добровольное страданье.

Скорбели мы о том, что знали раньше, — Что нового прибавить можешь ты?

Быстрейшая для речи весть — погибла Великая царица Иокаста!

Несчастная! Что ж в гроб ее свело?

Своя рука. Лишь тот, кто видел дело, Его всю горечь в сердце испытал; Но все ж, поскольку память мне подвластна, 1240 Страдалицы вам участь расскажу. Вы помните, как в исступленье горя Она умчалась. Из сеней она В свой брачный терем бросилась, руками Вцепившись в волосы свои. А там Она, замкнувши двери, воззвала Ко Лаию, погибшему давно, Коря его: «Ты помнишь ли той ночи Старинной тайну? В ней ты сам себе Родил убийцу, а меня, супругу, На службу мерзкого деторожденья Своей же плоти горестной обрек!» Она и одр свой проклинала: «Ты мне 1250 От мужа — мужа, и детей от сына Родить судил!» И вслед за тем — конец. Но как она покончила — не знаю. Раздался крик — в чертог Эдип ворвался — Не до нее тут было. Все за ним Следили мы. Метался он повсюду. «Меч! Дайте меч мне!» Так взывал он к нам. То снова: «Где жена моя, скажите… Нет! Не жена — перст нивы материнской, Двойной посев принявшей — и меня, И от меня детей моих зародыш!» Тут, в исступления грозе, сам бог — Не мы, конечно, — в терем оскверненный Его направил. Страшно вскрикнул он 1260 И, точно силой неземной ведомый, На дверь закрытую нагрянул, ось Из гнезд глубоких вырвал — и вломился Во внутрь покоя. Мы за ним. И вот Мы видим — на крюке висит царица, Еще качаясь в роковой петле. Стоит он, смотрит — вдруг с рыданьем диким Ее хватает и с петли висячей Снимает бережно. Вот на земле Лежит несчастная. Тогда — ах, нет! Ужасное свершилося тогда! Эдип срывает пряжку золотую, Что на плече ей стягивала ризу, И, вверх поднявши острую иглу, 1270 Ее в очей зеницы погружает. — «Вот вам! Вот вам! Не видеть вам отныне Тех ужасов, что вынес я, — и тех, Что сам свершил. Отсель в кромешном мраке Пусть видятся вам те, чей вид запретен, А тех, кто вам нужны, — не узнавайте!» С такими причитаньями не раз он, А много раз, приподнимая вежды, Колол глаза. Кровавые зрачки Не редкой каплей темно-бурой влаги, А черным градом истекая, лик И бороду страдальца орошали. 1280 Так бедствие двойное прорвалось В двойном деянии — жены и мужа. То счастье древнее — ах, древле было Оно по правде счастьем. А теперь Царит в чертоге этом грех, стенанье, Позор, погибель — все, чем только зло Речь наша нарекла — все в нем найдешь.

Что ж ныне он? Слабеет натиск мук?

Он требует, чтоб двери мы открыли, Чтоб показали Кадмову народу Того, что пролил кровь отца, а мать Свою — ужасных слов не повторить мне. 1290 Покинуть хочет он и дом и землю, Проклятию послушный своему. Все ж без опоры, без проводника Не обойтись ему: невыносимы Его терзанья. Сам ты убедишься. Уже скрипят дверей дворцовых створы. Ах, зрелище увидишь ты — такое, Что жалость может и врагу внушить

О ужасное дело! ужаснее всех, Что когда-либо жизнь омрачили мою! 1300 Что за ярость, несчастный, постигла тебя? Что за дух кровожадный из адских глубин Устремился и прянул тяжелым прыжком На твою горемычную долю? О несчастный, несчастный! Хотелось бы мне И спросить и узнать и подумать с тобой — Не могу, не могу! Не выносит мой взор Этой страшной, зияющей раны!

Я несчастный, несчастный… В какие места, О мой демон, завел ты меня? И зачем Вдруг рассеялся стон мой в воздушных волнах? 1310 Куда ты завел меня, демон!

В невиданный, неслыханный позор!