Прошел еще один день. Предвечерье. Ковалев ходит по комнате. Останавливается возле письменного стола. Листает рукопись, вчитывается в нее, кладет на стол, снова вчитывается, делает пометки. Поднимается, сосредоточенно шагает по комнате. Корниенко стоит у окна, смотрит на улицу.

Корниенко. Успокойся, Павел. Могут же быть дела у человека?

Ковалев (смотря на часы, строго) . Сказал — в шесть, а уже восьмой.

Корниенко. Аккуратностью вы все славитесь.

Ковалев. Мог бы позвонить.

Корниенко. А если в таком месте, что позвонить невозможно?

Ковалев. Нет таких мест.

Корниенко. Тебе виднее.

Ковалев. Как меняются люди!

Корниенко. Нельзя распускать себя!

Ковалев. Точку поставил. Понимаешь, точку? Не могу сидеть дома. Пойду похожу.

Корниенко. А вдруг приедет?

Ковалев. Если я ему еще нужен, обождет. (Прячет рукопись в стол, закрывает ящик на ключ.)

Корниенко. Все на ключик прячешь?

Ковалев. Так прочнее. (Взглянув на часы.) Все правильно, все правильно, Валя! Скоро вернусь. (Уходит.)

Корниенко остается в комнате. Телефонный звонок.

Корниенко (снимая трубку) . Я, Сергей Васильевич... Одна. Совсем одна... Ушел гулять... Что такой голос грустный? Лично так лично... Весь день писал. Сказал, точку поставил... Да как вам сказать? Его не поймешь — какой он... Никуда не собираюсь. (Вешает трубку.)

Звонок. Корниенко идет открывать. Возвращается с Барбарисовым.

Барбарисов (оглядывая комнату) . В каком укрытии генерал?

Корниенко. Его здесь нет.

Барбарисов. Странно. Сказал, к семи будет.

Корниенко. Перешел на зимнее расписание, опаздывает.

Барбарисов. А я торопился. К сожалению, на пути следования автобуса цветочных киосков не оказалось.

Корниенко. В вашем возрасте в такси лучше ездить.

Барбарисов. Это почему же?

Корниенко. Спокойней...

Барбарисов. Раньше вы никогда не напоминали мне о возрасте.

Корниенко. Не замечала.

Барбарисов. Вы становитесь жестокой. Вам требуется отдых.

Корниенко. Требуется.

Барбарисов. Есть две путевки в Крым. Мы могли бы прекрасно отдохнуть.

Корниенко. Мне все об этом говорят.

Барбарисов. Кто все?

Корниенко. Ваши товарищи.

Барбарисов. У меня их не так много.

Корниенко. Некоторые...

Барбарисов. От меня ждут подтверждения — две путевки в резерве. (Подходя к телефону.) Могу звонить?

Корниенко. Заказывайте одну.

Барбарисов. Валентина Алексеевна, из лучших побуждений.

Корниенко. Поздно.

Барбарисов. Отдыхать никогда не поздно.

Корниенко. О путевках позаботился Сергей Васильевич.

Барбарисов. Для вас?

Корниенко. Для нас.

Барбарисов. Удар в спину. Товарищ называется!

Корниенко. Надеюсь, вы по-товарищески его предупредили, что собираетесь приглашать меня в Крым?

Барбарисов. Нет, конечно! Но это совсем другой вопрос!

Корниенко. Вероятно, он думал так же.

Барбарисов. И вы, не задумываясь, приняли его предложение?

Корниенко. Предложения он мне еще не делал.

Барбарисов. А если это сделаю я?

Корниенко. Не стоит.

Барбарисов. Почему?

Корниенко. Не хочу обижать вас отказом.

Барбарисов. Не обижайте.

Корниенко. Поэтому и не стоит. Заказывайте путевку, отправимся втроем в Мисхор.

Барбарисов. Ах, вы даже определили место?! Ну, тихоход! Никогда не думал, что военные такие прыткие! Несмотря на неприятности, заниматься устройством личных дел?!

Корниенко. Какие у Сергея Васильевича неприятности?

Барбарисов, Если он вас не посвящал — не имею права.

Корниенко. Я серьезно спрашиваю.

Барбарисов. Не правомочен.

Корниенко. Я бы хотела, чтоб вы поняли: его неприятности для меня не безразличны.

Барбарисов. Спрашивайте его сами.

Корниенко. Я перестану вас считать другом.

Барбарисов. Что поделать? Слово.

Корниенко. Какие неприятности? В академии?

Барбарисов. Не выпытывайте, ничего не скажу!

Корниенко. С Максимом?

Барбарисов. Валя, напрасный труд!

Корниенко. Если он что скрывает от меня... Тогда... Тогда — все! Больше того — я скажу: вы причина всему!

Барбарисов. Повторяю: не правомочен!

Корниенко. Вы мстите мне? Не по-мужски, не по-дружески!

Барбарисов. Хорошо же! Но вы ничего не знаете. Даете слово?

Корниенко. Честное слово!

Барбарисов. У него пропал пистолет.

Корниенко (ошарашена) . Какой пистолет?

Барбарисов. Дарственный. В тот вечер, когда мы были у него в гостях. Не можем найти. Все перерыли.

Корниенко. Но кто мог взять?

Барбарисов. В этом весь вопрос. Весь вопрос!

Звонок.

Корниенко (уходя) . Но кто же, кто же посмел? (Возвращается с Родичевым.)

Родичев. Мне, как всегда, нет прощения.

Корниенко. Он очень ждал вас. (Знакомя с Барбарисовым.) Друг Павла, доктор Барбарисов.

Родичев (знакомясь) . В Москве не знаешь, сколько времени в каком кабинете просидишь. Обиделся? А мне уезжать сегодня. Надолго ушел?

Корниенко. Вы очень ему нужны!

Родичев. Вот беда!

Корниенко. Постараюсь найти. (Уходит.)

Родичев (присматриваясь к Барбарисову) . Лечите Ковалева?

Барбарисов. Не столько лечу, сколько дружу.

Родичев. Что он, как сейчас?

Барбарисов. Как лошадка, сбившаяся с ноги.

Родичев. Нервы лечит?

Барбарисов. Микстуры Павлу помогают плохо.

Родичев. Сменили бы лекарство.

Барбарисов. Меняли.

Родичев. Помогло?

Барбарисов. Как вам сказать... Не очень. Есть, правда, один неплохой способ лечения... Но, к сожалению, не всегда удается применить его.

Родичев. У вас в Москве такие клиники, врачи... А что за препарат?

Барбарисов. Препарат довольно просто называется: внимание к человеку.

Родичев (прямо) . Меня упрекаете?

Барбарисов. Никого не упрекаю. Вы — люди занятые.

Родичев. Доктор, не хитрите со мной. Ковалев не чужой мне человек. Я воспитанник его. Он меня учиться посылал. В обком взял. Чувствую, камень у него на сердце.

Барбарисов. На сердце много хуже, чем в почках. Медицина в таких случаях бессильна.

Родичев. А если предложу ему вернуться в область?

Барбарисов, Для пенсионеров Москва удобней.

Родичев. Почему же?

Барбарисов. Зрелищных предприятий много. Сады, скверы... Бульвары со скамеечками.

Родичев. Для некоторых пенсионеров лучше не садовые скамейки, а степной ветер и сознание, что они живут полнокровной жизнью.

Барбарисов. Но надо, чтобы нуждающийся в лечении воспользовался этим.

Родичев. Стоит поговорить с Ковалевым? Или обидится?

Барбарисов. Обижаться люди тоже устают.

Родичев. Поддержите меня в разговоре.

Барбарисов. Говорите с ним наедине. Только наедине.

Родичев (смотрит на часы) . Надо, чтобы его еще нашли!

Барбарисов. Задержитесь до следующего поезда.

Родичев. Невозможно. Бюро обкома назначено. Люди из районов приедут.

Входит Ковалева.

Ковалева (обрадовалась, увидев Родичева) . Иван Ильич? Какой вы молодец!

Родичев. Не слишком... Опоздал вот...

Ковалева. Важно, что приехали.

Родичев. Не мог раньше вырваться...

Ковалева. Ничего страшного. Посидим вечер. Павел так соскучился по вас! Я ужин вкусный приготовлю.

Барбарисов. Не готовь, Даша, ужин. Гость копытами бьет.

Ковалева (Родичеву) . Павел очень вас ждал, очень!

Родичев. Но я и в самом деле вынужден ехать сегодня. Обстоятельства...

Ковалева (недоверчиво) . Обстоятельства? Всегда обстоятельства. А где же Павел?

Барбарисов. Валентина Алексеевна отправилась за ним в места скопления пенсионеров.

Ковалева. Он не посещает этих мест. (Барбарисову.) Кстати, ты бы не потешался над пенсионерами. Сам в них скоро угодишь.

Барбарисов. Терапевты — люди без возраста.

Ковалева. Иван Ильич, я все-таки буду готовить ужин. Принудительное гостеприимство, но вам придется его выдержать.

Барбарисов (очень доволен) . Я всегда говорил: женщины много сильнее нас!

Звонок. Ковалева поспешно уходит. Возвращается с Шабановым и Наталкой. У Шабанова в руках волшебный фонарь.

Шабанов (возмущенно) . Как у вас население обслуживают?! Пока жалобную книгу не потребовал, не хотели чинить. Бюрократы! Я б им устроил волшебные картины, если б не Наталка!

Наталка (сокрушенно) . Как он только их не обзывал! Сквозь землю готова была провалиться!

Шабанов. Говорят: «Устаревшая техника. Не принимаем». (Наталке.) А ты чего меня за руки хватала?

Наталка. Зацепить бы мог кого!

Шабанов. И зацепил бы! Стоило! На пятнадцать минут дело, а уговаривал час. Хорошо, старикашка оказался в очках, отыскал болячку.

Наталка. Ты и есть самая главная болячка.

Барбарисов (смеясь) . Счастье семейной жизни?

Шабанов. Не женитесь, доктор, — погибнете в цветущем возрасте.

Ковалева. Наташа, помогите мне...

Шабанов. Давай, давай, жена... Нечего хлеб на дармовщину есть.

Наталка. И когда я от тебя избавлюсь? (Уходит с Ковалевой.)

Шабанов. Вот я ее муштрую! Скоро будет ходить, как Кантемировская дивизия по Красной площади на Первомайском параде.

Барбарисов. Смотри, отставку даст.

Шабанов. Нравится, когда командую. У нас разделение. На людях — я командую, без людей — она. Все довольны.

Барбарисов. Все военную терминологию забыть не можешь?

Шабанов. А зачем бывшему танкисту забывать военную терминологию?

Барбарисов (с жестом) . Приложился?

Шабанов. Без заправки до места назначения не доберешься. (Присаживается к роялю, тихо, но озорно поет на мотив «Любо, братцы, любо...».)

Барбарисов. Зачем тебе волшебный фонарь?

Шабанов. Картину с детективным сюжетом смотреть будем. (Ставит фонарь на стол.) Пробный сеанс в узком семейном кругу. (Уходит.)

Звонок. Барбарисов идет открывать дверь. Возвращается с Тепляшиным.

Барбарисов. Иван Ильич, компания хорошая подбирается.

Тепляшин (здороваясь с Родичевым) . Павел дома?

Барбарисов. Ищут.

Тепляшин. Ты бы все-таки розыгрыши перенес на другое время. Видел его?

Барбарисов. Занят был. Уговаривал Валентину Алексеевну ехать в Мисхор.

Тепляшин. Ты?!

Барбарисов. А почему бы и не я? С врачом ехать спокойнее, чем с генералом. Солнечный удар хватит, что ты будешь делать?

Тепляшин. У некоторых людей к старости болтливость заменяет дар речи.

Родичев смотрит на часы.

Барбарисов. Сколько до поезда?

Родичев (ходя по комнате) . Два часа двадцать семь минут.

Барбарисов. Огромный запас времени. А если принять во внимание, что вы уезжаете завтра, еще больше.

Родичев. Доктор, у нас нет главврача в поликлинике. Не согласились бы? В нашей области ценят веселых людей.

Тепляшин (Родичеву) . А как в вашей области обстоят дела с кадрами в драматическом театре?

Родичев. От талантливых не отказываемся.

Тепляшин. Возьмите Барбарисова. Блестящий комик. Публика будет лежать при одном его появлении.

Барбарисов. Хочешь, я тебя сейчас развеселю? В Крым поедешь ты, а не я.

Тепляшин. Болтун — находка для шпиона, но не находка для друзей... Кажется, так говорил Козьма Прутков?

Барбарисов. Если он имел в виду тебя...

Тепляшин. Не до шуток, Михаил. (Родичеву.) Извините, у нас большая тревога. У меня пропал на квартире пистолет...

Барбарисов (серьезно) . Не надо, Сергей.

Тепляшин (не обращая внимания на Барбарисова) . Боюсь, все может закончиться трагично. У меня был Павел. Он в тяжелом душевном состоянии. Что-то пишет. Скрывает ото всех. Сегодня поставил точку. Так он сказал Валентине Алексеевне. Поставил точку. Понимаете?

Барбарисов. Точку?

Тепляшин. Да, точку. Какую — не знаю. Никто не знает. Пистолет не могу найти! Психологически могу предположить...

Родичев. Когда пропал пистолет?

Тепляшин. Шесть дней назад.

Родичев. Что же вы молчите?

Тепляшин. Вчера хватился. Места не нахожу... Возьмите на себя... Поговорите с ним...

Входят Ковалев и Корниенко.

Корниенко. Пожалуйста, сдаю на руки.

Ковалев (несколько смущенно) . Извини, Иван Ильич.,, Но я... Думал, уже не успеешь.

Родичев (несколько замедленно, присматриваясь к Ковалеву) . Нет, извиняй ты меня... Как вырвался из Совмина — прямо к тебе.

Барбарисов (Тепляшину, не очень естественно) . Обсудим детали нашей поездки в Мисхор. (Уходит с Корниенко и Тепляшиным.)

Ковалев (сдержанно) . Давно не виделись.

Родичев. Давно... Как чувствуешь себя?

Ковалев. Малоинтересный вопрос... Но, чтоб с ним покончить, отвечу: чувствую нормально. Лучше скажи, как там... у нас?

Родичев. Что же, и там нормально. Жизнь идет.

Ковалев. Ясно. В письме ты угрожал серьезным разговором. Я готов.

Родичев. Зачем же угрожал? Встретиться хотел, поговорить. (Задушевно.) Соскучился...

Ковалев (сдержанно) . Хорошо, если так.

Родичев. А как же иначе? Только так.

Ковалев. Бывает и по-другому. О чем разговор?

Родичев. Что торопишься?

Ковалев. Не я тороплюсь.

Родичев. Держишь ты родственников в трепете.

Ковалев. Мне только родственниками и осталось командовать.

Родичев. Не ершись. Не для того встретились.

Ковалев. А для чего?

Родичев. Хотел рассказать тебе... ну, о виноградниках твоих.

Ковалев. Им что, мое имя присвоили?

Родичев. Присвоить не присвоили, но называют ковалевскими. В голой степи вымахали — глаз не оторвешь.

Ковалев. Читал в твоем письме.

Родичев. В письме всего не скажешь. А ты тоже вроде думаешь о них?

Ковалев. Откуда такая информация?

Родичев. Родня сообщила.

Ковалев. Жена?

Родичев. Сестра жены. Книгу пишешь или статью какую? Давай издадим в области?

Ковалев (смутившись) . Болтают ерунду... Ничего я не пишу.

Родичев. Пишешь. Даже рукопись прячешь.

Ковалев (с усмешкой) . Ты что, за рукописью приехал?

Родичев. Ты вроде и не рад встрече?

Ковалев. Если б не рад, не ждал бы столько дней!

Родичев. Павел, а не поехать ли тебе к нам?

Ковалев. Куда?

Родичев. Ну, виноградники посмотреть... Может, прибавилось бы что в рукописи?

Ковалев (раздраженно) . Да брось ты рукопись! Брось! Нет ее!

Родичев. Как нет?

Ковалев. Ты что, с бумагой приехал встретиться или со мной?

Родичев (теряя спокойствие) . На кого сердишься? Скажи. Павел, на кого?

Ковалев. Ни на кого.

Родичев. Что с тобой происходит? Объясни мне.

Ковалев. Ты на улицах Москвы запах бензина (с особой интонацией) чуял?

Родичев (повторяя интонацию Ковалева) . Чуял.

Ковалев. А я двадцать лет чуял, жил этим! Вы скоро убирать будете?

Родичев. Готовимся.

Ковалев. Хожу по бульварам, думаю... А перед глазами... пшеница. Поля. Комбайны. Тракторы. Двадцать лет — это срок! Весна... Каждая весна — посев. Двадцать весен! В дождевиках. В сапогах. На «газиках»... Бригадиры. Звеньевые. Люди. Не выбросишь из сердца. Тебе не понять! Ребенок плачет, когда от груди отнимают... А у взрослого дело? Смеяться должен? Лезгинку танцевать? Мы пришли в тяжелые годы. Сменили тех, кто в тюрьмах да в ссылках погиб. Когда вырубили стольких людей! И каких людей?! Теперь-то все понимаешь! Разве от этого не горько? Разве не болит сердце! А разве мы не ходили под смертью? Сколько честных коммунистов в размол пустили? (Замолчав, отвернулся от Родичева.)

Родичев. Успокойся, Павел. Успокойся.

Ковалев (страстно) . Я знаю, мы многого недобирали. Ошибались. Да, ошибались. Кто не работает, тот не ошибается. Но мы работали! Мы были солдатами партии!

Родичев (сильно) . Почему были? Кто тебя отлучает от партии?!

Ковалев. Отлучить меня от партии нельзя. Не получится! Но обыватель в душу мне плюнуть может, Это разрешено.

Родичев. Слушай, Павел, я многому от тебя научился. Ты в меня свою душу вложил. Но скажу прямо. На людей можно обижаться. Бывает, заслуживают... И на меня — если есть за что — обижайся! Ладно. Но на время, на партию обижаться нельзя!

Ковалев. Зачем же так, Иван Ильич? Да и глупо было бы.

Родичев (почти со злостью) . Не спорю, глупо! Но чувствую, сидит в тебе что-то! Сидит!

Ковалев (глухо и упрямо) . Забывать нас стали.

Родичев. Ты что, оперный артист? Скучаешь без оваций?

Ковалев (с обидой) . Знаешь, сравнения эти... Я еще голоса не потерял, а к овациям мы, партийные работники, никогда не привыкали.

Родичев. Ты сделал крупную ошибку.

Ковалев (желчно) . Мой путь только ошибками и усеян.

Родичев. Я с тобой как с другом, как с товарищем говорю. И меня когда-нибудь сменят... И, может, быстрей, чем тебя. Что же я, на твое положение перейду? Личные обиды надо прятать. И не уходить от дела, которому жизнь посвятил. Многое изменилось, надо понимать. Не на словах принимать, а душой, сердцем и разумом. Обязательно разумом. Примешь разумом — к сердцу пути найдутся!

Ковалева (входя) . Может, чай подать?

Ковалев (раздраженно) . Погоди, Даша! Успеется!

Ковалева. Но Иван Ильич...

Ковалев. Обождет твой Иван Ильич!

Ковалева уходит.

В чем же моя ошибка все-таки? Общих положений я наслушался вдоволь.

Родичев. Нравится тебе роль московского дачника?

Ковалев. К обломку еще и дачник прибавился?

Родичев. На болтунов ты плюнь! Но (с ударением) там бы ты их не почувствовал... Степной ветер болтовню их по оврагам бы развеял.

Ковалев. Что-то тебе ветер понравился!

Родичев. А я его всю жизнь люблю! Бери работу — по возможностям! По силенкам. Мы же не принцы наследные! Что можем, то и тянем. Только чтобы по сердцу было. Ну, решай. (Смотрит на часы.)

Ковалев. Все-таки торопишься?

Родичев. Вот что, Павел Степанович, если скажешь — я останусь. Провести вечер в твоей семье — удовольствие. (Раздумывая.) Бюро назначено на послезавтра. Но если скажешь — перенесу.

Ковалев (потеплев) . Ладно... Езжай. Только просьба к тебе: о рукописи моей забудь. Ее нет. Не вспоминай. Нет ее.

Родичев (снова тревожно) . Но ты что-то писал?

Ковалев. Что-то писал... Хочешь, дам тебе... рукопись. (Открыв стол, вытаскивает рукопись, закрывает ящик на ключ.) Вот... (Читает.) «Отчет коммуниста Павла Степановича Ковалева о его жизни и работе в Коммунистической партии Советского Союза». Вот и весь виноград...

Родичев (очень тревожно) . Для чего ты все это... писал?

Ковалев. Для себя. Чтоб не забыть... Отвечал сам себе. Сегодня точку поставил...

Родичев (возмущенно) . Точку поставил?! Распорядился?! Ишь ты, хозяин нашелся?! Точку поставил?!

Ковалев (растерянно) . Да ты что на меня?

Родичев. Думаешь, слепой к тебе приехал? Не видит ничего? Не чувствует? Точку поставил? Да ты понять можешь, что происходит? Какой мы этап проходим?!

Ковалев (не понимая) . Да ты что, Иван? Успокойся.

Родичев. Я тебе успокоюсь! Я не сиделка медицинская! Я к тебе без снотворного! Что ж, ты не видишь? Не понимаешь? Нельзя больше так хозяйствовать! Нельзя ползком по земле пробираться! Трудно мне говорить, трудно... А вынудил. Мимо тебя, что ли, все проскакивало? Критикуют? Ладно. Еще резолюция! Еще обязательства! Прикроем стыдобушку, лишь бы авторитет не поколебать! Так, что ли? (С горькой прямотой.) Ну, не тянул ты, не тянул. Пойми. Говорить меня заставляешь?

Ковалев (резко) . А я тебя не прошу говорить!

Родичев. А я твоего разрешения не спрашиваю! Открой стол.

Ковалев. Это еще зачем?

Родичев. А я говорю — открой!

Ковалев. Да ты что?!

Родичев. Точку поставил?! Где пистолет?

Ковалев (начиная понимать) . Ты... ты...

Родичев. Я тебе такой восклицательный знак влеплю! Давай ключи!

Ковалев (бросая ключи на стол) . Эх ты! друг-товарищ!

Родичев, один за другим, открывает ящики. Быстро осматривает их. Ковалев, скрестив руки на груди, наблюдает за Родичевым.

Родичев (захлопывает последний ящик. Оборачивается к Ковалеву) . Где пистолет?

Ковалев. Может, мне для тебя «скорую помощь» вызвать?

Родичев (беря рукопись) . Что все это значит?

Ковалев. Эх ты! Друг-товарищ! Мог подумать?! Мог подумать?!

Родичев. Я требую объяснения!

Ковалев. Я все могу объяснить! (Забирая рукопись.) Все! Год за годом, день за днем я просмотрел свою жизнь! Страницу за страницей. Вся жизнь, с первого до последнего дня, отдана партии. Вся жизнь. Все, что мог. Все, что имел. Я снова обрел свою силу в жизни партии и в своей собственной жизни! Я жил, живу и буду жить! Как ты мог подумать? Как ты мог? Это очень жестоко с твоей стороны!

Родичев (сокрушенно) . Ах ты, Павел, Павел...

Ковалев (смотря на часы) . А теперь вот что — езжай.

Родичев. Хочешь, останусь?

Ковалев. Нет, езжай. Езжай, Ваня. Уборка! Уборка! Понимаю...

Родичев. Смотри, Павел!

Ковалев. Да езжай ты спокойно, черт тебя дери! И поцелуемся, что ли?

Родичев (обнимая Ковалева) . Жду тебя.

Ковалев. Ладно, Ваня... Ладно. Жди!

Долгий поцелуй. Рукопожатие. Родичев уходит, Ковалев направляется к столу. Открывает ящик. Прячет рукопись. Закрывает ящик на ключ. Входит Тепляшин.

Тепляшин (тревожно) . Где же Родичев?

Ковалев. На поезд ему...

Тепляшин. Как же он так уехал?

Ковалев. Некогда. Уборка начинается.

Тепляшин. Он ни о чем с тобой не говорил?

Ковалев. А чем же другим мы занимались?

Тепляшин. И мне с тобой надо поговорить.

Ковалев. Не все сразу. Не все сразу, Сережа.

Тепляшин. Совершенно безотлагательное дело.

Ковалев. Успеем. (Уходит.)

В комнату входит Корниенко. Увидев Тепляшина, подбегает к нему,

Корниенко. Сергей Васильевич!

Тепляшин. Ничего не знаю. Ничего не знаю. Родичев уехал.

Корниенко. Что за люди, что за люди? (Плачет, опуская голову на грудь Тепляшину.)

Тепляшин. Валя, Валя... (Гладит ей голову.)

Входит Барбарисов.

Барбарисов. Ну что?

Тепляшин. Родичев уехал.

Входит Шабанов.

Шабанов. Я готов. А вы?

Барбарисов (махнув рукой) . Мы давно готовы.

Шабанов (в дверь) . Наталка, Даша. Что ж вы все?

Входит Наталка. Шабанов вместе с ней натягивает экран, устанавливает волшебный фонарь.

Корниенко. Начинай, Борис. Разве тебе мало нас?

Шабанов. Павел нужен... (В дверь.) Павел!

Ковалева (входя) . Боря, без него.

Ковалев (входя) . Без меня нельзя. Ковалев на месте.

Шабанов. Правильно. Ты здесь главный. (Уходя.) Наталка, шторы! Шторы затяни.

Барбарисов. Кажется, сеанс серьезный предполагается. (Наталке.) Упрямый у вас муженек!

Наталка. Что втемяшится — ломом не выбьешь!

Шабанов (входя) . Забыла, как из тебя вышибали?

Наталка. А, Боря, что вспоминать?

Шабанов. Эх, женщины! Сестры милосердия! Гаси свет.

Наталка гасит свет. Пучок света освещает экран.

Внимание!

На экране возникает лицо юноши в красноармейской пилотке. Лицо суровое. Глаза серьезные, чуть печальные. Губы сжаты.

Пропавший без вести сын Федора Федоровича Голль. Он, Наталка?

Наталка. Какой же он, когда хлопец в пилотке?

Шабанов. Ты не на пилотку смотри. В глаза смотри. В глаза смотри. Ну? Наталка, что молчишь?

Наталка. Не торопи, Боря.

Шабанов. Эх ты! Тогда другого смотри.

На экране появляется портрет, очень похожий на предыдущий. Но форма уже другая, немецкая. Глаза как будто те же, но с жестокой усмешкой. Губы чуть оттопырены. Как будто то же лицо, и вместе с тем другое.

Узнаешь, Наталка?

Наталка (тихо) . Узнаю... Фридрих...

Шабанов Фридрих Голлер... Смотри в глаза ему, Наталка. Вот он, вырос на наших хлебах. (Ко всем.) Похожи? Молчание.

Что ж вы молчите? Наталка, что молчишь? Что ж ты молчишь?

В комнату неслышно входят Ирина, Максим, Голль и Кирилл.

Помнишь ты его глаза? Помнишь кулак со свинчаткой? Он же это? Он!

Наталка. Он... Фридрих!

Голль (прерывающимся голосом) . Не он! Не он!

Ирина (Ковалеву) . Вот мы и пришли. Пришли все. Слышишь, отец, мы пришли все! И Кирилл!

Ковалев. Очень хорошо. Вы пришли вовремя.

Ковалева. Ирина, ты хотя бы позвонила. (Зажигает свет. Смущенно.) Федор Федорович! Так неожиданно...

Голль. Павел Степанович, я с Кириллом... (Глядя на экран.) Но дело не в том! Дело в Феде. Это не Федя! Кирилл, скажи!

Кирилл. Я не помню Федю.

Голль. Как ты не помнишь?

Кирилл. Я не помню его лица!

Голль. Как же так! Как же так! Не помнить своего брата!

Ирина (Кириллу) . Ты не помнишь своего старшего брата? Не помнишь брата?!

Кирилл. Я же сказал, я... забыл его лицо.

Ирина. Это ужасно, Кирилл! Ужасно! Брата?! Как же ты живешь так?

Кирилл. Я не помню его в красноармейской форме.

Ковалева. Ирина, возьми себя в руки! Это стыдно, в конце концов! Борис, достаточно!

Голль (метнулся к экрану) . Нет! Мне недостаточно! Я хочу видеть. Хочу сравнить. Мне или жить, или... или...

Ковалева. Федор Федорович, разве можно так? Что же вы так волнуетесь?

Голль. А как же не волноваться отцу? Как же я могу быть спокойным?!

Ковалева. Да-да, спокойными быть нам нельзя! Мы должны всегда знать правду!

Голль. Какой бы она ни была жестокой! Мне не все равно! У вас свои дети! Я хочу все знать! Не мешайте мне! (Шабанову.) Начинайте, начинайте снова!

Ковалев. Продолжай, Борис! (Гасит свет.)

В комнате тишина. На экране сначала возникает лицо юноши в красноармейской пилотке, затем рядом лицо человека в немецкой форме.

Шабанов. Смотрите.

Тишина.

Достаточно?

Голль. Нет! Недостаточно! Я хочу еще смотреть!

Корниенко. Достаточно!

Голль. Нет!

Ковалев. Не мешай, Валентина!

Поставленные рядом, портреты странно похожи и в то же время как бы и не похожи.

Шабанов. Наталка, смотри!

Наталка. Смотрю. (Как завороженная идет к экрану.)

За ней идет Голль. Оба напряженно смотрят,

Шабанов. Одно же лицо?!

Наталка (обернувшись, тихо) . Нет, Боря, разные! Разные лица.

Шабанов (упрямо) . Одно!

Наталка. Разные! Ты взгляни, Боря... У Феди шрам на лбу...(Жестко.) А у того нет!

Голль (хрипло) . У Феди был шрам... Был...

Наталка (подбегая к мужу) . А шрамы, Боря, не исчезают! Ты же знаешь?

Голль. Наташа, вы... вы святой человек! Я забыл о шраме. Забыл! Вы мне вернули сына! (Плачет.) Вы, Наташа!

Тепляшин (взволнованно) . Товарищи, я должен спросить...

Ковалев. Неужели нельзя обождать?

Тепляшин. Нельзя. Невозможно!

Голль (Тепляшину) . Погодите, погодите. Я счастливый... (Смеется.) Счастливый! Да-а, я счастливый. Я нашел сына! Федю! Он был честный! Не мог быть другим! Я знал! Я буду беречь его в сердце до последнего вздоха!

Тепляшин. Товарищи... Послушайте. Здесь все, кто был у нас на дне рождения Максима. У меня исчез в тот день пистолет.

Голль. Пистолет?

Ковалев. Ах вот оно что! Вот оно что!

Тепляшин, Я хочу спросить... прямо спросить: кто взял пистолет?

Молчание.

Кирилл. Я взял... Я взял.

Голль (потрясен) . Ты? Кирилл, ты?!

Кирилл. Я.

Ковалев. Это еще что за штучки?

Голль. Какой ужас! Ты хотел... Ты хотел...

Кирилл. Погоди, отец! Погоди. Мне было горько... Что-то во мне происходило... Но со мной были Ирина и Максим...

Голль. Как ты мог, Кирилл?

Кирилл (Голлю) . Дай мне все сказать, все, что думаю. Я же прожил в эти дни целую жизнь! Я думал... Меня не покидали друзья. Они нашли слова... Спасибо, Максим. Спасибо, Ирина!

Максим. Да что ты, в самом деле?

Кирилл. Молчи. Клянусь вам, я запомню брата в красноармейской форме! И запомню другого... Прошу вас, не сомневайтесь! Мы очень любим жизнь! Нам хочется, чтобы она была для всех людей. Для всех... И даже для тех, кто еще не все понимает в жизни...

Ковалев (сурово) . Тогда как же понять ваше поведение?

Кирилл. Павел Степанович, вы опасно говорили о жизни... и смерти. Очень опасно. А вы отец Ирины...

Ирина. Ты с ума сошел?

Ковалев. Да вы что? Наша жизнь принадлежит не нам. От первого до последнего дыхания наша жизнь принадлежит Родине.

Кирилл. Я боялся, пистолет мог выстрелить.

Тепляшин. Но где пистолет?

Голль. Где он? Где же он?

Кирилл (Тепляшину) . Пистолет лежит у вас в столовой, за картиной, где весеннее утро и березы, освещенные солнцем.

Голль. Кирилл, Кирилл, разве так можно?!

Ковалев (очень взволнованно) . Погодите, погодите! Вот что нас тревожит! Мы отвечаем за каждую молодую душу. Мы им передаем жизнь, которую построили. Им продолжать ее! Нам есть что делать в жизни! Мы — отцы! Мы обязаны беречь сыновей! До последнего вздоха! Беречь живых детей! В них — наша жизнь!

Занавес

1963