Картина первая

Кабинет директора станкостроительного завода Алексея Потапова Высокая комната. Светлая мебель. На маленьком столике модели станков, бронзовые детали. Полдень. Лето. Окна раскрыты. За окнами московский пейзаж. Потапов в очень хорошем расположении духа вместе со своим секретарём Шурой, молоденькой девушкой, стоит перед большой диаграммой с красными и чёрными шнурками и передвигает красный шнурок на самый высокий столбик.

Потапов — Шура, а ведь не учёл художник.

Шура — Не учёл, Алексей Кирьяныч… Как же быть?

Потапов — Больше ста двадцати пяти не предполагал, а мы сто тридцать семь процентов. Ошибся художник.

Шура — Может, отдать переделать?

Потапов — Не надо, Шура, не надо… Мы поверх столбика. Вот так, булавочку переставим. (Прикалывает высоко красный шнур. Затем отходит чуть в сторону, любуясь диаграммой. Шура подходит к нему.) Айвазовский прямо. Как, Шура?

Шура — Красиво, Алексей Кирьяныч!

Потапов — Вот именно. (Напевает: «Бабушка козлика очень любила, вот как, вот как, очень любила». Телефонный звонок. Шура снимает трубку.)

Щура — Секретарь директора. Сию минуту. Алексей Кирьяныч, жена… (Передаёт трубку Потапову.)

Потапов — Да, Ирина Фёдоровна. (Напевает.) «Вот как, вот как, очень любила». Почему хорошее? Ещё бы не быть хорошему! Поздно, поздно. В главк поеду. Ты тоже поздно? Ну, конечно. Профсоюзный актив. Понимаю, понимаю. Небось, в президиум выберут? Правильно. Кстати, профсоюзный актив, придёшь раньше, чай вскипяти. Вот и прекрасно. Ко мне? Пусть едет. Конечно, приму. И даже без очереди. По важному делу? Ну, какие там у вас важные дела могут быть? Ситцевая республика… Хорошо, хорошо. Так не забудь насчет чая. (Положил трубку.) Беда, Шурочка, когда жена — профсоюзный работник, за общественным питанием смотрит, а муж, как овца, на подножном корму. Будете замуж выходить, учтите…

Шура — Учту. Алексей Кирьяныч.

Потапов — И правильно сделаете. Вот что, Шура, ко мне приедет директор текстильного комбината Северова, так вы её без очереди.

Щура — Хорошо, Алексей Кирьяныч.

Потапов — Вызовите Кривошеина.

Шура — Сию минуту. (Выходит, едва не столкнувшись с входящим Зайцевым.)

Зайцев — Алексей Кирьяныч, министр звонил?

Потапов — Звонил, поздравил нас, Сергей Сергеич. Каково?

Зайцев — Ну что ж, нам, с одной стороны, не привыкать, а с другой — приятно…

Потапов — А всё, Сергей Сергеич, почему? Производство налажено. По всему Советскому Союзу наши станки. Попадёте вы, к примеру, в Казахстан, во время отпуска…

Зайцев — Чего меня туда понесёт?

Потапов — Или в Поволжье…

Зайцев — В отпуск я планирую на Клязьме с удочкой.

Потапов — Как говорят, «на одном конце червяк, а на другом…» Что там на другом, Сергей Сергеич?

Зайцев — Шутник вы, Алексей Кирьяныч.

Потапов — А чего ж не пошутить? Заработали. (Напевает.) «Бабушка козлика очень любила, вот как, вот как…»

Зайцев (в тон Потапову) — Она из него мыло варила, вот как, вот как…

(Входит Кривошеин.)

Кривошеин — Алексей Кирьяныч, что-нибудь случилось?

Потапов — Случилось, товарищ технолог, случилось, Игнат Степаныч! Скажи ему, Сергей Сергеич.

Зайцев — Министр звонил.

Кривошеин — А-а…

Зайцев — Рот рыба: хоть бы шелохнулся. Поздравлял нас.

Кривошеин — Что ж, мы хорошо работали.

Зайцев — Но министр же звонил, министр!

Кривошеин — Не понимаю, что ты восклицательные знаки ставишь.

Потапов — Нет, конечно, приятно всё-таки… Ценят нас, тебя, Игнат Степаныч. Вот получили второй заказ. Весь год утрамбован.

Кривошеин — Вот это хорошо.

Потапов — Ещё бы не хорошо! (Подходит снова к диаграмме, за ним следуют Зайцев и Кривошеин.) Игнат Степаныч, если мы дали 137 процентов за прошлый месяц, — значит, мы пятилетку выполним?

Зайцев — Что за вопрос?

Потапов (Зайцеву) — Подожди. (Кривошеину.) Выполним?

Кривошеин — Конечно, даже раньше…

Потапов — А как раньше?

Кривошеин — Я думаю, в четыре года…

Потапов — В четыре? Нет, Игнат Степаныч, в три с половиной! И чтобы дух вон! В четыре! В четыре все выполнят. Это не доблесть…

Кривошеин — Как же не доблесть…

Потапов — Хорошо — доблесть… А нам подвиг нужен. Мы впереди должны быть… Уж если мы перешли на поток… Ну-ка, Игнат Степаныч раскинь мозгами…

Зайцев — А если в три?

Потапов (Зайцеву) — Подожди. Неплохо, конечно, в три, но нет, не взойдём… Так вот, Игнат Степаныч, тебе задание: так всё разработать, чтобы в три с половиной. Взойдём?

Кривошеин — Попробую. Думаю, что получится.

Зайцев — Хладнокровный ты какой-то, Кривошеин. «Попробую…» «Подумаю…» «Взойдём» — и всё!

Кривошеин — Да ты-то взойдёшь!

Потапов — Вот этим мы и жить сейчас будем. От этой печки танцевать… (Кривошеину.) Кстати, на новоселье скоро позовёшь?

Кривошеин — Скоро. Вот устроюсь немного…

Потапов — А на свадьбу?

Кривошеин (взглянув на Зайцева) — Я свободен, Алексей Кирьяныч?

Потапов (Зайцеву) — Сергей Сергеич, дуй на склад готовой продукции. Там с транспортом не в порядке.

Зайцев (потянувшись к телефону) — А я дам указания.

Потапов — А ты без указаний. Так сказать, лично проверь, персонально.

Зайцев (нехотя уходит) — Что ж, пойду персонально.

Потапов — Пойди, пойди. (Кривошеину.) Что случилось, Игнат Степаныч?

Кривошеин — О чём вы?

Потапов — Квартиру тебе дали. Знали — женишься…

Кривошеин — Я могу съехать с квартиры.

Потапов (почти задушевно) — Оставь, Игнат Степаныч, этот той. Думай лучше обо мне. Я ведь не из любопытства. Всё хотел спросить… Ты по-мужски, не стесняясь.

Кривошеин — Что ж стесняться… Сделал ошибку, теперь расплачиваюсь.

Потапов — Да в чём ошибка-то?

Кривошеин — Оттолкнул Кружкову от себя.

Потапов — Поправимо…

Кривошеин — К сожалению, нет.

Потапов — И давно?

Кривошеин — Несколько месяцев.

Потапов — Чего ж молчал?

Кривошеин — Радости мало говорить об этом.

Потапов — Да в чём дело? Что ты там начудил?

Кривошеин — Понимаете, Алексей Кирьяныч… Она работница. Показалось мне, что трудно будет нам друг с другом… Ну, как вам объяснить? Неправильный тон взял. Ну, не сложилось как-то…

Потапов — Да что у тебя там не сложилось?

Кривошеин (вдруг горячо) — Хотелось мне её как-то поднять, ну, всё сразу, понимаете?.. Ну, чтоб всё она узнала… И в музеи, и в театры, и книги, и лекции… А чувствую, что устаёт она от всего.

Потапов — Ещё бы… Она ж, милый, в вечерней школе учится…

Кривошеин — Я помочь хотел…

Потапов — От такой помощи ноги протянуть недолго… О любви-то ты ей говорил?

Кривошеин — Мало.

Потапов (передразнивая) — «Мало…» Эх ты, инженер…

Кривошеин — Одним словом, она ушла.

Потапов — Не с того начал. Ты б ей о любви, а потом она уж за тобой не то что в музеи, а на край света пошла.

Кривошеин — Вот так…

Потапов — Да, нехорошо… А сейчас она депутат Верховного Совета… Вот тебе и работница. А ты её любишь?

Кривошеин — Получается, что люблю.

Потапов — А знаешь что, пойди к ней на приём. Объяснись. Если она любит, поймёте друг друга.

Кривошеин — Нет, сейчас это уже невозможно.

Потапов — Ай-яй-яй, квартира из трёх комнат пропадает! А может, обойдётся? Вот мы с Ириной тоже вроде оба с характерами, а ничего… Ей богу, ничего. Где уступишь, для виду, конечно, и в общем — глава семьи. Хозяин положения. Чтобы она когда-либо пошла против меня? Нет, не бывает так. Тебе, конечно, было бы труднее. Сам глава семьи, а жена — депутат… Попробуй подать голос против? А? Не подашь? Не подашь.

Кривошеин — Теперь, конечно, не подам. Я прошу, Алексей Кирьяныч, больше никогда не говорить об этом.

(Входит Шура.)

Шура — Товарищ Северова.

Потапов — Проси. (Шура вышла, входит Северова.) Дорогу текстильной промышленности. Здравствуйте, Ольга Ивановна. И познакомьтесь. Наш главный технолог Игнат Степаныч Кривошеин.

Северова — Северова. (Знакомятся.)

Потапов — Ольга Ивановна, директор текстильного комбината.

Кривошеин — Я знаю. (Потапову.) Я больше вам не нужен?

Потапов — Пока нет. (Кривошеин поклонился Северовой и вышел. Северова провожает его недружелюбным взглядом.) Что ты на него так, Ольга Ивановна? Понравился, небось? Женщина всегда останется женщиной.

Северова — А зачем же ей быть мужчиной; их и так достаточно.

Потапов — Не скажи, на нас сейчас большой спрос.

Северова — А-а, Потапов, кто-то сболтнул однажды глупость, а ты повторяешь.

Потапов — Однако ты его с интересом рассматривала. Яркий представитель сильного пола? Заинте-ресовалась бы. Холост. Неплохой жених бы для тебя был.

Северова — Оставь, Потапов. Я к тебе не за женихом пришла.

Потапов — Зачем изволила, соседка?

Северова — Помог бы нам… по-соседски.

Потапов — Чем же тебе помочь?

Северова — Как производство производству.

Потапов — Ольга Ивановна, у нас же профили разные.

Северова — А ты в анфас на это дело посмотри.

Потапов — Так вы ж ситчик делаете. Восемнадцатый век. А мы — станки. Я б вас давно за московскую черту вывел, во Владимир куда-нибудь или, там, в Муром.

Северова — Что так близко? Подальше бы…

Потапов — Можно и подальше. Москва, Ольга Ивановна, давно уже из ситцевой стала индустриальной.

Северова — Лозунгами разговариваешь?

Потапов — Ладно, не ругайся… В чём дело-то?

Северова — Алексей Кирьяныч, выслушай меня серьёзно. Ты ведь знаешь, тесть твой с инженером Горбенко станок изобрели?

Потапов — Старик всю жизнь что-нибудь изобретает.

Северова — Понимаешь, станок для электромеханического способа гравирования. У нас сейчас рисунок гравируется от трёх недель до двух месяцев, а этот станок даёт возможность гравировать в два дня. Понимаешь, в два дня! Какое богатство тканей мы можем выпускать разных рисунков!.. Ну, вот мы сейчас даём 90 примерно рисунков в год… А сумеем восемьсот. Восемьсот, Потапов!

Потапов — Да что вы, художественная мастерская?

Северова — Конечно! Стопок улучшит ткани, сделает их веселее. Имея такое количество рисунков, мы и выпускать тканей будем больше.

Потапов — Ну-у?

Северова — Человечество за это время какой путь прошло? Быстрее звука летать стало. Атомная энергия перестала секретом быть.

Потапов — Как известно, перестала.

Северова — А материю мы выпускаем ешё по-старинке.

Потапов — Отсталая вы отрасль, Ольга Ивановна.

Северова — Так вот мы революцию в текстильной промышленности делаем!

Потапов — Ого!

Северова — Нам война помешала.

Потапов — Портянки делали?

Северова — И парашютный шёлк.

Потапов — Теперь занавесочки будете?

Северова — И занавесочки…

Потапов — А может, не надо занавесочки? Может, не надо заслонять солнце от человека? И вообще о человеке, больше думать. Станки надо делать, Ольга Ивановна! А ты с ситцами!

Северова — Я со станками. Прими от нас заказ.

Потапов — Тяпки ж от вас приняли, а теперь что: лейки, что ли, для пригородного хозяйства?

Северова — Заказ на станки, на новые печатные станки!

Потапов (рассмеялся) — Вот характер женский! Ведь нет разума, одно голое чувство.

Северова — А ты одень его. (Расстёгивает портфель, достаёт яркий отрез материи очень красивой расцветки и, развернув, бросает его на стол.) Вот! Хорош?

Потапов (пробует наощупь) — Сколько платили в комиссионном?

Северова — Потапов! Это нашей фабрики. Пробная. Да если твоя Ирина оденется в такое?!

Потапов — А зачем ей? Она профсоюзный деятель. Я б для профсоюзных деятелей форму изобрёл. Коричневое платье с чёрным передником. Заседать в таком удобней.

Северова — Помоги нам. Не сопротивляйся. Если ты дашь согласие, министерство разрешит.

Потапов — О женщины, женщины! И как вам доверяют государством управлять? Милая моя, хлеб нужен. Читала постановление ЦК? А доклад товарища Андреева? А я станки для сельхозма-шиностроения выпускаю.

Северова — Я ж тебе не предлагаю заменить. Ты справишься с двумя заказами. Совместишь. Я знаю твою мощность.

Потапов — Мою? Преувеличиваешь.

Северова — Вспомни, Алексей, сколько наш район Родине дал! В нашем районе родился станок. Пусть и в серийное производство у нас пойдёт.

Потапов — Да ты пятилетний план читала?

Северова — Всё читала. А если что новое появляется, полезной, думаешь, будем ждать следующую пятилетку?! В книжечку заглядывать, графу искать?

Потапов — Слушай, Ольга Ивановна, ты сама директор, должна понять: что значит принять новый заказ? Это значит сломать налаженное кропотливым трудом производство. Мне ж тебе не нужно объяснять. Полетят все графики, всё выполнение, а у нас оно (показывает на диаграмму), видишь, даже художник не предусмотрел. А у меня такие планы, такой разворот предполагаю сделать… Пятилетку в три с половиной года. А ты — с ситцами.

Северова — Я тоже хочу, ну, хотя бы в четыре…

Потапов — Бог на помощь…

Северова — Ты не бог, а у тебя прошу помощи.

Потапов — Демагогия, Ольга Ивановна. Типичное женское легкомыслие.

Северова — Ты так думаешь?

Потапов — Конечно.

Северова — Значит, нет?

Потапов — Нет.

Северова — А если заставят тебя?

Потапов — Не заставят. Рекомендую тебе не тратить понапрасну время, а двигать ваш станок, как и положено в таких случаях, по всей бюрократической карусели.

Северова — Странные слова ты говоришь, Потапов. Ну ладно, только имей в виду. У нас московский характер. Уж если что мы решили сделать для пользы народа, сделаем, как бы ни было нам трудно. Держись! Будем бороться за твой завод!

Потапов — Желаю удачи. Только ты бы лучше о своей фабрике подумала, с планом-то у вас того…

Северова (пряча материю в портфель) — Не беспокойся…

Потапов — Женишка бы тебе найти, злость бы, может, пропала, а то лютуешь.

Северова — Это уже не твоя печаль. Прими к сведению — за твой завод мы уже начали бороться. До свидания. (Ушла.)

Потапов (стоит, барабаня пальцами по столу) — Характер, выдумала тоже, московский, а у нас, что ли, бразильский? И что им власть такую дали? Ведь нет государственной ориентировки.

(Входит Зайцев.)

Зайцев (подавая пакет Потапову) — Вот, из главка прислали!

Потапов (вскрывая пакет) — Ну, что тут главк нам пишет?

Зайцев — Наверно, благодарность, а может, премия?

Потапов (читает; по мере того, как он знакомится с содержанием пакета, улыбка сходит на-нет) — Так, так… Уже успели. Нет, ты подумай, Сергей Сергеич! Уже успели! Что ж, поборемся, товарищи женщины. Вы с характером, а мы что, в лесу родились? Как думаешь?

Зайцев — Насчёт женщин — отрицательно.

Потапов — Так вот, дорогие женщины, на этот раз мы вам дорогу не уступим. Будем невежливыми, Сергей Сергеич. Вот что, давай сюда Кривошеина. Хотя стой! Потом Кривошеина. (Взял бумажку, спрятал её в портфель.) Они в главк, а я в министерство. Сначала в министерство. Передай в сборочный, пусть форсируют. Слышишь, Зайцев?

Зайцев — Слышу, Алексей Кирьяныч… Только, в чём дело, не пойму.

Потапов — Я им выгравирую такое на память… такие рисуночки будут…

Зайцев — Это для клуба, что ли?

Потапов — А-а, Зайцев… Вот приеду из министерства, узнаешь. Скажи Кривошеину, чтоб ожидал меня. И нажимай здесь.

Зайцев — Когда будете?

Потапов — Не знаю. (Ушёл.)

Зайцев — Что за рисунки? Вот человек! (Сел на место Потапова. Снял трубку.) Диспетчера. Передайте в сборочный. Алексей Кирьяныч приказал форсировать сборку. Уже 140? Хорошо. Какие ещё указания? Неважно. Но они будут, указания будут. Обязательно будут. Какие? Это неважно. Важно, чтобы они были, указания!

Занавес

 

Картина вторая

Столовая в квартире Потапов и Гриневой. Просторная, светлая комната. Квартира расположена на пятом или шестом этаже. Ощущение высоты создают сотни огней в других, видных через раскрытую дверь балкона домах. В столовую ведут две двери из других комнат. Московский летний вечер. За окнами сравнительно светло. Вместе с открытием занавеса в комнату входят Гринева и Кружкова. У Гриневой в руках газеты и письма, она только что вытащила их из почтового ящика. Кружкова останавливается на пороге балкона. Гринева зажигает свет.

Кружкова — Зачем, Ирина Фёдоровна, свет зажгли? Ещё видно.

Гринева — Не люблю полумрак. Или темно или полный свет. Садись, Аня. Будем хозяйничать. (Достаёт из буфета заварной чайник.) Мы с Алексеем чаёвники. (Уходит и возвращается.) Поздно актив кончился.

Кружкова — Вы хорошо говорили, Ирина Фёдоровна.

Гринева — Жизнь научит. А потом, знаешь, складно говорить не так уж трудно.

Кружкова — Трудно. Ко мне приходят разные люди. Простые и непростые. Иной говорит, а я чувствую, проверяет меня, где я неправильно скажу, где не знаю чего, а я ещё много не знаю. А мне говорят, просят меня: помогите, решите, вмешайтесь. А если мне самой нужно помочь?

Гринева — Да, депутату нельзя ошибаться.

Кружкова — Вот меня и беспокоит… Вот хотя бы эта, Свиридова.

Гринева — Наша Северова?

Кружкова — Она… Пришла ко мне, плачет. «Может, мне не к вам надо было, — говорит, — может, в партком или ещё куда, а я к депутату решила. Своя работница, — говорит, — поймёт. Муж вернулся из армии. Ушёл слесарем, вернулся капитаном. Говорит мне: «Отстала ты от меня, трудно нам понять друг друга, запросы, — говорит, — у тебя, и вообще, — говорит, — культура страдает. Не ровная мы пара теперь. Давай врозь». Объявление в «Вечорку». А какое же тут объявление, когда у меня двое ребят. Да что ребята? Ребята — полбеды. Я их прокормлю. Жила без него. А как быть с любовью? И в чём я отстала? От кого я отстала? Я на почётной доске. День и ночь работала всю войну. И сейчас. Не хочу я врозь», — говорит. И плачет: «Помоги, Анна Сергеевна, ты депутат, ты всё можешь». А как помочь? И мне горько стало. И я сижу и плачу. Сидим и обе плачем.

Гринева — Долго ж вы плакали?

Кружкова — На часы не смотрела… Сказала, что поговорю с ним. Вызову его. А что я ему скажу? Выругаю, а вдруг не поймёт. А может, и выругать не смогу. О другом буду думать.

Гринева — О Кривошеине?

Кружкова — О нём.

Гринева — Сама же ушла!

Кружкова — Ушла, а вот любовь не ушла. Я не хотела быть при нём, хоть он и умный, Ирина Фёдоровна. Слишком он всё мне объяснял… Может, это от профессии. Хороший технолог, говорят.

Гринева — Пошёл он к чорту со своей технологией! В станках понимает, а в людях разобраться не может. Знаешь, Анна, трудно быть советчицей в таких вопросах, но я бы на твоём месте выбросила его из головы. Инженер?! Когда мы поженились с Алексеем, кем я была? Простой прядильщицей. А он инженер. И вот видишь: двенадцать лет, как один день. Живём.

Кружкова — И не бывает у вас ссор?

Гринева — По правде сказать, почти не бывает.

Кружкова — Так всегда у вас было?

Гринева — Было… А что, Кривошеина ты с тех пор не встречала?

Кружкова — Он приходил ко мне в апреле. После выборов уже… Я спросила его, почему не приходил в декабре, до выборов? Ушёл… Один раз я его встретила на улице — перешёл на другую сторону. Знаете, Ирина Фёдоровна, я бы даже уехала куда-нибудь. В Иваново или в Орехово-Зуево…

Гринева — Зачем же тебе? Пусть он едет.

Кружкова — А вдруг я неправильно сделала? Вдруг я своё личное счастье прогнала?

Гринева — А что ты всё-таки скажешь мужу Свиридовой?

Кружкова — Я не судья. Я сама потерпевшая. Попрошу его помочь жене, если она в чём отстаёт.

Гринева — А тебе он не мог помочь?

Кружкова — Пытался, но не так.

(Входит Виктор.)

Гринева — А, студент!

Виктор — Почти нет. (Бросил книги на стоя.) Последний экзамен сдал.

Гринева — Поздравляю.

Виктор — Ещё диплом, Ирина!

Гринева — Ты хоть бы поздоровался с незнакомой девушкой.

Виктор — Я знаком. Виктор Гринев. Я вас знаю. Был доверенным лицом по вашей кандидатуре.

Гринева (испуганно) — А чайник-то, наверно, перекипел. (Ушла. Виктор и Кружкова некоторое время молчат, подыскивая тему для разговора.)

Кружкова — Какой же диплом у вас?

Виктор — «Настоящее и будущее Москвы».

Кружкова — Красивая тема.

Виктор — Увлекательная. Вы знаете, Анна Сергеевна, мне снится она!

Кружкова — Кто?

Виктор — Москва… Воздушная, золотая, пронизанная голубизной.

Кружкова — Счастливый вы, Виктор, институт заканчиваете.

Виктор — Я счастливый? А вы?!

Кружкова — Я только месяц назад девятый класс вечерней школы окончила.

Виктор — Я не о том….

Кружкова — А о чём же ещё?

(Звонок. Виктор уходит открывать дверь. Возвращается вместе с Фёдором Степановичем Гриневым. Из кухни приходит Гринева.)

Гринев — Принимай гостя, дочь. Алексей дома?

Гринева — Садись, отец, чай будем пить.

Гринев — Погорячей бы чего-нибудь…

Гринева — Сегодня не праздник.

Гринев — Это правильно, будни. (Виктору.) У тебя-то что, дипломат?

Виктор — Не дипломат, а дипломант.

Гринев — Всё одно — на ассамблее дипломаты, в районе тоже дипломаты. Дома — тоже дипломаты. Разговоры одни.

Гринева — Чем ты недоволен?

Гринев — А то не знаешь, предфабком? Почему наш станок не пускают в ход?

Гринева — Пустят, обожди немного.

Гринев — Все ждалки отсидел. Надоело. В министерство блюстиции пойду.

Гринева — Куда, куда?

Гринев — В министерство блюстиции.

Виктор — Изобретаешь, отец.

Гринев — Твоё дело — слушать. Сказал блюстиции, — значит, так оно и есть. Блюсти советские законы надо. (Кружковой.) Вот напишу тебе жалобу, депутат, что будешь делать?

Кружкова — Напишите, займёмся.

Гринев — Всё занимаются, а дела ни с места. (Гриневой.) Алексей-то где?

Гринева — В министерстве или в главке.

Гринев — Заседают? Никак до текущих дел не доберутся.

Гринева — Хватит ворчать, отец… Поздравил бы лучше Виктора: все экзамены сдал. Историком будет.

Гринев — В глубь веков? Нет, чтоб, как все люди, пойти по науке и технике. Впрочем, поздравляю. Историков ещё у нас в роду не было. Может, про меня историю сочинишь?

Виктор — Про Москву пишу.

Гринев — Раз про Москву, без меня не обойдёшься. Москва без меня — что я без Москвы. Весь век друг за друга держимся. Что ж ты напишешь?

Виктор — О том, какая она сейчас есть, какой будет. Как люди будут жить в Москве.

Гринев — А тебе, что ли, известно?

Виктор — Известно.

Гринев — Завирает молодое поколение.

Виктор — Ты вот уже и сейчас Тверскую не узнаешь? А какой она станет?! На девять километров от Красной площади сплошь подымутся фронтоны величественных зданий. Новый Арбат, как стрела, врежется в Можайское шоссе.

Гринев — Врежется?

Виктор — Как стрела.

Гринев — Ну, врезай дальше.

Виктор — А вот всего через несколько лет здесь, под нами, набережные Москвы-реки превратятся в прекрасные прогулочные магистрали столицы.

Гринев — Говоришь ты плохо.

Виктор — Почему?

Гринев — Прогулочные магистрали… Будто специально для прогульщиков…

Виктор — Не придирайся, отец. Ты представь себе. Весна, тёплый вечер. Шелестят листья над рекой. Девушки идут в ярких, как весенний луг, платьях…

Гринев — Платьев не будет.

Виктор — То есть как не будет?

Гринев — А так, не будет! В чертежах твои девушки будут ходить, из синей кальки с белыми пунктирчиками блузки шить будут. Не делают ведь наш электрогравировальный станок. Маринуют. А станок — не гриб, он не любит, когда его маринуют. Где Алексей? С ним переговорю.

Гринева — Он вам не поможет. У него государственный заказ.

Гринев — А я что, для частника-кустаря стараюсь? (Жест в сторону Виктора.) Вот он, дипломат, о новой Москве рассказывает. Каменщики дома на Можайке строят. Котельщики мосты на Яузе клепают. А я что? Я тоже хочу свой кирпич положить.

Виктор (сестре) — Отец прав. Не понимаю! Да за такое дело двумя руками ухватиться надо. Почему Алексей не поможет отцу? Хотя бы поинтересовался немного.

Гринева — Это — не твоё дело.

Виктор — И ты бюрократкой становишься?

Гринев — Понять этого не можете. Да если б товарищ Сталин знал, он бы лично приказал выполнить всё, что товарищи Горбенко и Гринев придумали. (Кружковой.) Чтосмеёшься? Лауреатов бы дал. Как пить дать! Молчишь, депутат? Доложи правительству.

Кружкова — Доложу.

Гринев — Будут с тобой считаться?

Кружкова — Будут.

Гринев — Сей момент! (Гриневой.) Расскажи обо всём Алексею.

Гринева — Пойми, отец, ты родня ему. Нельзя такие дела по-родственному решать.

Гринев — Слушайте, что она говорит?! Бюрократизм, значит, и равнодушие — можно по-родственному. Это разрешается? По-родственному? Да у нас теперь вся земля родственная. Понять этого не можешь, предфабком! (Собрался уходить.) Ладно, пойду я. (Гриневой.) Но если ты  (Кружковой) и ты такое дело в землю зароете, я товарищу Сталину напишу и про тебя, Ирина, и про тебя, слуга народа, про всё ваше районное начальство, — тут уж я разберусь, кто мне родственник, а кто посторонний. Спасибо за компанию. (Ушел, не прощаясь.)

Виктор — Довели человека! Дочь, называется!

Гринева — Молчи уж ты!

Виктор — Отец прав.

Гринева — Не рассуждай. Догони отца лучше. Знаешь ведь, что он в таком настроении сделает, ещё милиционера какого с поста сшибёт.

Виктор — На самом деле, пойду. (Кружковой.) До свидания… Жаль, что не вместе… А может быть, по пути?

Гринева — Анна у нас в гостях.

Кружкова — Мне пора. Завтра в первую смену. Идёмте, Виктор. (Прощается с Гриневой. Быстро уходят. Гринева выходит на балкон, смотрит вниз, затем возвращается к столу. Заглянула в пустой чайник, пошла в кухню с чайником. Вернулась. Села за стол, читает газету. Открывается дверь, входит Потапов. Гринева не слышит. Потапов подходит к Гриневой и целует её в висок. Гринева поднялась.)

Гринева — Алёшенька!

Потапов — Испугалась?

Гринева — Читала…

Потапов — Легла бы отдохнуть… Устала ведь?

Гринева — Тебя хотела дождаться.

Потапов — Может, соскучилась?

Гринева — Я всегда по тебе скучаю, Алёша.

Потапов — И я, Ириша…

Гринева — Скоро чай закипит… Садись, давай твой чемодан. (Забирает портфель. Потапов снимает пиджак, галстук. Всё это Гринева уносит в другую комнату. Потапов разворачивает газету и ложится на диван.)

Потапов — У тебя гости были?

Гринева — Были… Кружкова, отец заходил, Виктор… (Подсаживается на диван к Потапову.) А ты где был сегодня? Ну, рассказывай.

Потапов — У министра. (Приподнялся.) По вашему семейному делу.

Гринева — Ты всегда шутишь.

Потапов — Какие уж тут шутки… От отца твоего отбивался.

Гринева — Алёша, я всегда была недогадливой…

Потапов — Не наговаривай на себя… Ты ж ведь знала, с чем Северова приезжала ко мне?

Гринева — Знала.

Потапов — А о том, что Северова министру писала, знала?

Гринева — Нет.

Потапов — Значит, обошли профсоюзного деятеля. (Сел на диван.) Так вот, атака отбита. Министр поручил мне представить докладную записку о возможности изготовления сверхпланового заказа на моём заводе. Но так как ясно, что это невозможно, то я спокоен. Просто придётся Кривошеину дня два покорпеть над материалами. Он-то знает мощность завода!

Гринева — А ты?

Потапов — Смешной вопрос…

Гринева — А может быть, ты сумел бы выполнить и наш заказ, Алёша?

Потапов — То есть, конечно, сумел бы, но в ущерб основному. И потом, знаешь, Ирина, много канители с новым заказом.

Гринева — Что ж, Алёша, всё, что делаешь новое, всегда трудно. Всегда в ущерб чему-то… Ведь правда?

Потапов — Правда-то — правда, но, знаешь, меня просто возмутила бесцеремонность твоей этой Северовой. Лезет на чужой завод. За своим надо смотреть. У меня, слава богу, за прошлый месяц 137 %, план! 137! А у вас 98? Двух процентов не дотянули… И теперь шумихой о новом станке хотите покрыть невыполнение плана? Да ещё за чужой счёт!

Гринева — Алексей, ты нехорошо говоришь, мне не нравится…

Потапов — А мне дела ваши не нравятся. Появляется ваша тётя, и, видите ли, она будет бороться за мой завод! Нет, ты подумай! Не за свою фабрику, а за мой завод! За мой завод! Нет уж, извините, там, где я хозяин, где я директор, где люди подчинены мне…

Гринева — Алёша, а почему ты так часто говоришь «мой завод…», «я директор…», «я хозяин»? Ты хозяйственник, Алёша, а хозяин всё-таки — государство, народ — хозяин.

Потапов — Ирина, ты не на профсоюзном собрании. Не учи меня.

Гринева — Я не учу, просто напоминаю.

Потапов — Ну и что ж, что я так говорю. Я на самом деле директор, и, кажется, неплохой! Или я ошибаюсь?

Гринева — Насколько мне известно, не ошибаешься. Ты действительно хорошо руководишь заводом. Но, Алексей, мне кажется, в своём характере ты постепенно теряешь одно качество…

Потапов — Какое же?

Гринева — Чувство нового, Алексей…

Потапов (ошеломлён) — Что, что?!

Гринева — Чувство нового.

Потапов (вскочил с дивана, заходил по комнате и вдруг громко захохотал) — Ха-ха! Вот это действительно ново! Типичный профсоюзный деятель! При отсутствии аргументов говорит лозун-гами. Ириша, повторяю, мы не на собрании членов профсоюза.

Гринева — А ты думаешь, наше дело — только членские взносы собирать и смотреть за работой детских яслей?

Потапов — Вы ещё должны воспитывать массы…

Гринева — Да, представь себе… И не только массы, но и отдельных членов профсоюза…

Потапов — А поскольку я являюсь членом профсоюза…

Гринева — И воспитывать в них чувство патриотизма к своему предприятию…

Потапов — Ага, к своему!

Гринева — Да, к своему! К своему району, к своему городу.

Потапов — Но почему я должен делать всё на своём заводе? Почему заказ не может быть выполнен на другом московском, уральском или сибирском заводе? Почему, я спрашиваю тебя?

Гринева — Но ведь твой завод может помочь нам?

Потапов — Мой? Не может!

Гринева — Слово коммуниста?

Потапов — Типичное женское легкомыслие.

Гринева — Опять просчёт. Ты просмотрел большую силу.

Потапов — Какую?

Гринева — Я говорю о женщинах.

Потапов — Почему? Я всегда с удовольствием смотрю на женщин!

Гринева — Не говори пошлости.

Потапов — А ты говори доказательно.

Гринева — Вспомни картофелекопалки.

Потапов — Я выполнил свой план раньше всех в районе.

Гринева — Но перед этим сколько ты отказывался от них? Сколько доказывал, что они помешают выполнить основной план? Сколько раз ездил в райком, в главк? А не хотел подумать, что для рабочего снабжения эти двести картофелекопалок — большое дело… Знаю, знаю, ты оказался первым, ты и здесь обогнал текстильщиков и даже был отмечен в постановлении бюро райкома. Но я б не отмечала тебя. Ни в коем случае! Просто ты, в конце концов, понял, что можешь заработать выговор — это раз, это отразится на твоей репутации — два, а, значит, тебя где-нибудь, на каком-нибудь торжественном собрании не выберут в президиум — это три. Мне кажется, ты стал слишком дорожить своим местом в президиуме…

Потапов — Блеск! Ты, кажется, завтра где-то доклад делаешь?

Гринева — Делаю… Тебе-то что?

Потапов — Я чувствую… На мне тезисы проверяешь?

Гринева — Дурак!

Потапов — Спасибо!

Гринева — Пожалуйста!

Потапов — Вы закруглились?

Гринева — Да!

Потапов — Теперь послушай меня.

Гринева — Не хочу!

Потапов — Я требую

Гринева — Я знаю, что ты мне скажешь.

Потапов — Тем лучше! Так заруби себе на носу и передай своей Северовой. У меня свой план! Свой завод! Своё ритмично налаженное производство! И я не допущу вмешательства. Тебе понятно?

Гринева — Мне понятно, что я была права!

Потапов — Ладно… Теперь давай мне… чаю!

Гринева — Чайник на кухне, можешь взять сам.

Потапов — А ты?

Гринева — А я уже напилась, сыта по горло! (Ушла в свою комнату. Входит Виктор.)

Виктор — Здравствуй, Алексей!

Потапов (рассеянно) — А-а, пришёл, садись чай пить…

Виктор — Что это у вас жжённым пахнет?

Потапов — Где? Да, да! Ой, чайник! (Побежал на кухню. Виктор поднимает с пола уроненные во время спора газеты. Входит Потапов с обгорелым коричневым дымящимся чайником.)

Виктор (радостно) — Распаялся?

Потапов — Что радуешься! Распаялся. Да ещё как! Погорели мы на этом деле, Виктор!

Занавес