В ночную работать трудно. Сам не заметишь, как задрем­лешь над станком, особенно если днем не удалось выспаться.

Борода говорил нам. что до войны подростки не работали в ночных сменах. Но сейчас — война. Станки не могут проста­ивать. Фронту нужны снаряды.

Не сразу мы привыкли к ночной. В первое время Борода то и дело находил своих спящих питомцев в самых неожиданных местах. Гошка Сенькин, например, старался устроиться с ком­фортом. Он залезал на верхнюю полку в инструментальной кладовой, клал под голову шинель и начинал задавать храпака. Храпел он с присвистом, с бульканьем.

По этому храпу мастер находил его безошибочно. Борода взбирался по лесенке и тормошил его.

— А? Что? Уже на завтрак? — спрашивал Гошка спро­сонья.

— Слезайте, ваша остановка, — говорил Борода.

Узнав мастера, Гошка брюзжал:

— Так у меня же станок испорчен. Не тянет. А починить некому.

— Уже починили. Давай, давай, Сенькин. Сам знаешь — прохлаждаться не время.

— О-хо-хо... — Гошка зевал так, что трещали скулы, и плелся на свое рабочее место.

— Эй, стахановец, — кричал ему вслед Воронок, — сколько обедов навернул во сне? С такими, как ты, навоюешь.

— Видали мы таких патриотов, — сонно отвечал Гошка, а сам уже придумывал, куда бы ему еще забраться поспать, что­бы мастер ни за что не обнаружил. Но предательский храп под­водил Сенькина всюду. Даже в уборной, где, конечно, особого комфорта не было, но зато стояла сравнительная тишина.

Юрка Хлопотнов прятаться не умел и не хотел. Он засыпал внезапно, сраженный сном, словно пулей, прямо у станка. По­душкой служила подставка, периной — металлические струж­ки. Борода накрывал его шинелью и останавливал станок. Проснувшись, Юрка очень смущался и торопливо хватался за болванку.

— И как это я? — виновато бормотал он.

После сна лицо у Юрки было розовым, как у младенца. На нежной щеке оставались рубцы от подставки, в волосах запу­тывалась стружка.

— С добрым утром, Юрий Тимофеевич! — радостно и благо­желательно орал Сашка Воронок.

— С добрым утром, — вежливо отвечал Юрка, и лицо его мгновенно заливалось краской.

Помню, как сам я «запорол» деталь. Мне казалось, что я во­все и не сплю, что глаза мои прекрасно все видят. И вдруг — скрежет металла, резкий удар резца о вращающиеся кулачки и встревоженный голос Воронка:

— Проснись, Лешка!

Но так было только на первых порах. Через месяц мы ра­ботали в ночной не хуже, чем днем. Сашка Воронок даже на­ходил в работе ночью особенный героизм.

— Представляешь, — говорил он мне, — все спят. Спят дети, старики. Спят в окопах бойцы на фронте. А утром — снова бой. Снова нужны снаряды. А вот мы не спим. Мы спешим сделать их побольше. Чтобы не было заминки в бою. Здорово?

— Здорово! — соглашался я.

Если у Воронка выходил из строя станок, он бегал консуль­тироваться по поводу поломки и к Мишке, и к Андрейке, и к самому Бороде. Вот и в этот раз у его станка собрался «кон­силиум» .

— До утра ничего не сделать, — сказал мастер, — придется дожидаться слесарей. Дежурный, как на грех, заболел.

— Везет людям, — сказал Гошка.

— Ложись поспи, — предложил мастер Воронку.

— Так тебе этот лунатик и заснет, — шепнул мне Сенькин, — пойдет сейчас бродить по крышам.

Сашка действительно исчез. Я подумал, что он прикорнул где-нибудь. Но Воронок, оказывается, и не думал спать. Сашка дышал во дворе свежим воздухом и посматривал в окно столо­вой на поваров, хлопочущих над котлами. Он пытался догадать­ся по запаху, доносившемуся из форточки, что они готовят на завтрак. Его чуткий нос уловил аромат разварившейся овсянки. Сашка уже хотел вернуться в мастерскую, как увидел выхо­дившего из столовой кладовщика Михеева. Под мышкой у кла­довщика был увесистый сверток. Михеев посмотрел налево и направо, но не заметил Сашку, притаившегося за дверью. Кла­довщик подошел к большой куче металлической стружки и быстренько спрятал в ней сверток. Потом опять возвратился в сто­ловую, снова поглядев налево и направо.

«А ты, дядя, однако, жох», — подумал Сашка. Он решил, что кладовщик припрятал хлеб, чтоб позднее продать его на рынке.

Долго не думая, Сашка раскидал стружку и по форме сверт­ка догадался, что это не хлеб, а что-то другое.

Сашка помчался со свертком в спортивный зал и только там развернул его. Перед Воронком лежала задняя баранья нога. Жирная, большая, весившая не меньше четырех килограммов. Для человека, собиравшегося бежать на фронт, это было сказоч­ное сокровище. Воронок положил сверток за груду спортивных матов и, посвистывая, опять направился во двор.      

Там уже бегал растерянный кладовщик, походивший на ищейку, потерявшую след.

— Послушай, сынок, — обратился он к Сашке, — ты ничего тут не замечал?

— Что именно?

— Ну людей каких-нибудь. Со свертком. Понимаешь, у меня из кладовой кое-что пропало.

— Ах, ах, — сочувственно сказал Воронок, — замки были сломаны, и воры скрылись, не оставив следов?

— Вот-вот. Никаких следов.

— Что с возу упало, то пропало, — значительно сказал Сашка.

— Не могли они далеко уйти. Каких-то пять минут всего и прошло.

— Откуда вы знаете? Следили за ними с часами в руках?

— Может, они в стружку его запрятали?

Кладовщика притягивало к этой куче, будто магнитом. Он принялся расшвыривать ее руками и стал похож на собаку, откапывающую припрятанную кость.

— Глубже, глубже бери, — советовал Сашка, — на дне, на­верное, припрятали.

Кладовщик поднялся с колен и жалобно сказал:

— Что же это творится? Грабеж среди бела дня...

— Среди черной ночи, — поправил Воронок, — а что, соб­ственно, украли-то? Пуд соли? Ящик конфет?

— Мя-я-со, — плотоядно сказал кладовщик, — два пуда ба­ранины. Пойдешь в свидетели?

— Два пуда! Этак они, пожалуй, миллионерами станут, а?

— Пойдешь в свидетели?

— А я видел? Я знать ничего не знаю. Может, ты сам это мясо украл? Два пуда.

— Ах ты хам, ах ты шпана малолетняя! Наверное, ты украл мое мясо? Сознавайся!

— Мне два пуда не поднять, — логично заметил Сашка. Кладовщик больно ухватил его за ухо.

— Сознавайся, сознавайся, воровское отродье!

Сашка вырвался и ударил кладовщика головой в живот. Тот раскрыл рот и сел на кучу стружки.

— Сознайся, — пролепетал кладовщик, — я тебе ничего не сделаю.

— Ничего не сделаешь, — подтвердил Сашка.

Кладовщик вскочил и схватил Сашку за руку. Он быстро поднес ладонь Воронка к носу и понюхал ее.

— Пахнет сырым мясом, — сказал он торжествующе, — пах­нет, пахнет!

Сашка брезгливо вытер ладонь о штаны.

— Нюха у тебя, дядя, совсем нет.

Слушай, сынок, давай поделимся. Поровну. Половину тебе, половину — мне. А?

— Не смеши лучше людей. Поменьше воровать надо. Око­пался в тылу и воруешь. Не стыдно?

— Пойдем, сынок, я тебе хлеба дам. Чего шум поднимать? Пропало мясо — и бог с ним. Спишем по акту, и вся недолга. А ты подпись поставишь, а?

— Ищи дураков. Мы с тобой, дядя, разные люди. Заруби это на своем красном носу.

— Гру-би-ян, — укоризненно и мягко протянул кладов­щик, — ну какой же ты грубиян... Промолчать хоть обо всем этом сможешь? Отблагодарю, не сомневайся.

Воронок рассмеялся ему в лицо и побежал рассказать мне обо всем происшедшем.

— Подвезло нам, Сазончик, — сказал он в заключение. Мы помчались в спортзал. Сверток был на месте.

По дороге в цех мы выглянули во двор. Кладовщик раз­гребал руками уже третью кучу стружки.

— Неужели он так и останется безнаказанным? — спросил я у Воронка.

— Что поделаешь? Некогда нам его разоблачением зани­маться. Да и вещественное доказательство сегодня уже уплы­вет в чьи-то счастливые руки.

— Юрке скажем?

— О ноге? Разумеется! Он же тоже решил бежать с нами на фронт. Наш третий компаньон. Пусть знает, какое у меня щедрое сердце.

Но Юрка Хлопотнов почему-то не очень обрадовался наше­му сообщению.

— Может, раздумал бежать с нами? — напрямик спросил его Сашка.

— Да нет, не раздумал...

— Ну так чего кислый?

Юрка мялся-мялся и наконец сказал:

— Что же получается? Выходит, мы спекульнем мясом, ко­торое полагается нашим ребятам? Ведь кладовщик у нас его украл. Или я чего не понимаю?

Мы с Воронком призадумались. Юрка, пожалуй, был прав.

— Так он же все равно продал бы мясо, — неуверенно ска­зал Сашка.

— Он-то бы продал, — подтвердил я, — а вот мы-то вряд ли имеем на это право. Мясо надо вернуть в общий котел.

— Придется, — грустно согласился Воронок.

— А вы — хорошие! — с любовью сказал Юрка Хлопот­нов. — Зря я в вас засомневался.

Наша процессия, гуськом возвращавшаяся из спортзала, привлекла всеобщее внимание. Сашка нес на вытянутых руках баранью ногу. Юрка помахивал беззаботно холстинкой. А сзади выступал я с видом грозного прокурора.

—Вот это да! — Гошка Сенькин остановил станок и зача­рованно воззрился на мясо. У него даже слюнки потекли. — Вот это сила! — сказал он.

Ребята сгрудились вокруг нас, расспрашивая наперебой о нашей находке.

Борода серьезно выслушал нас и крякнул.

— Судить кладовщика! — зашумели ребята.

— Милицию позвать! Набить ему рожу!

— Спокойствие, — сказал мастер, пряча мясо в шкафчик для инструмента — Утро вечера мудренее. Утром я пойду к ди­ректору и доложу обо всем. И тебя, Воронков, попрошу со мной.

Напрасно в последующие дни мы ожидали суда. Кладовщик ушел с работы, избежав скамьи подсудимых.

А баранья нога попала в общий котел.

Эх, когда же настанет день и мы возьмем в руки настоящее оружие?! Воронок уверяет, что скоро.

Пока что наше оружие — станки. Так говорят Черныш и Нина Грозовая. Но очень уж разное это оружие. У Андрейки новенький Дип, за которым и младенец сможет работать. Этот Дип расшифровывается так: «Догнать и перегнать». Речь идет о соревновании с капиталистическими странами. Так думали конструкторы, давая имя своему замечательному станку. Вот Андрейка и догоняет и перегоняет. Я на Дипе работал. Еще в училище. Тогда меня и наградили значком отличника Трудо­вых резервов. Нормально работал. А в подсобном цехе завода с тяжелой руки Бороды мне все время доставались какие-то неважнецкие станки. Иностранных марок прошлого века. Толь­ко в нашем подсобном цехе и можно было встретить такие. Я уже стеснялся носить свой значок. Напрасно Борода думал, что я покажу высший класс на этих драндулетах. Он явно пе­реоценил мои способности. Частенько я, размышляя об этом, с завистью поглядывал на Андрейкин Дип.