Грег наблюдал, как доктор Форенски усаживает Лаки в кресло, и боролся с желанием сбежать. Зачем Лаки попросила его остаться? Ему хотелось одного: узнать ее имя и избавиться от нее раз и навсегда. А для этого вовсе не обязательно присутствовать на сеансе гипноза.

— Вам совершенно нечего бояться, — сказала врач, придвигаясь к Лаки и жестом приглашая Грега сесть поближе. — Под гипнозом люди не делают ничего такого, чего бы они не сделали в нормальном состоянии.

Грег решил, что эта пожилая женщина ему, пожалуй, нравится. Она не жалела времени, успокаивая Лаки. Интересно, у нее вызывают сочувствие все пациенты? Во всяком случае, этого нельзя было сказать о врачах, первыми поставивших Лаки диагноз.

— Смотрите на часы на стене, — приказала доктор Форенски. — Сосредоточьтесь на них и медленно считайте, начав от ста: девяносто девять, девяносто восемь и так далее.

— Сто, девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь, девяносто шесть...

Пока Лаки считала, Грег внимательно наблюдал за ней. Сейчас она казалась такой беспомощной, что он был готов ей поверить.

— Вам удобно, вы расслабились, да? Лаки кивнула.

— Семьдесят, шестьдесят девять, шестьдесят восемь...

— Теперь закройте глаза и расслабьтесь полностью. Лаки вздохнула, ее веки медленно опустились.

— Шестьдесят семь, шестьдесят шесть...

— Теперь вы чувствуете усталость, вам хочется спать, не так ли?

Лаки снова кивнула. Грег пристально смотрел на нее, выискивая признаки притворства, но ничего подозрительного не обнаруживал. Ее грудь под бледно-голубой футболкой мерно вздымалась и опадала.

— Когда совсем уснете, можете перестать считать, — сказала врач.

Лаки пробормотала «сорок семь» и умолкла.

— Откуда вы знаете, что она уже под гипнозом? — поинтересовался Грег.

Он никак не мог справиться со своим скепсисом, вспоминая поведение Лаки в генном шкафу. Он так и не решил тогда, говорит она правду или актерствует.

— А вы сомневаетесь? — отозвалась доктор Форенски.

Грегу стало не по себе: он подозревал в ней способность видеть насквозь и его, и любого другого.

— Если честно, я не очень-то верю в гипноз, — сознался он.

— Лаки, вы меня слышите? — спросила Форенски.

— Да, — тихо, словно издалека ответила Лаки.

— Откройте глаза и встаньте.

Лаки поднялась с кресла. Ее зеленые, опушенные длинными ресницами глаза и приоткрытые губы, как всегда, казались Грегу воплощением сексуальности. Неужели все это — только игра? Если да, то что она пытается доказать?

— Пожалуйста, встаньте на одну ногу, а другую вытяните назад.

Лаки послушалась и осталась стоять на одной ноге.

— Теперь перенесите всю тяжесть на носок и раскиньте руки.

Это уже походило на балетную позицию: Лаки балансировала на носке одной ноги, раскинув руки, как крылья.

— Отлично, — сказала Форенски. — Так и стойте. Не шевелитесь.

Доджер, сидевший рядом с Грегом, вскочил и уставился на Лаки. Она не шевелилась, словно превратилась из живого человека в статую. Грег все больше недоумевал, как это у нее получается.

— Вы знаете, что мы здесь, не правда ли. Лаки?

— Да. Я вижу, что вы, Грег и Доджер смотрите на меня. — Ее губы шевелились, но тело оставалось неподвижным.

— Долго оставаться такой позиции может только тренированная танцовщица, — заметила врач. — Однако под гипнозом на это способен любой: человеческий мозг ничто не отвлекает от поставленной задачи. Под гипнозом человек полностью контролирует свое тело.

— Но у нее стеклянный взгляд! Таким же он был в ту ночь, когда я ее нашел, но тогда она не реагировала на мои слова — только что-то лепетала и вела себя... странно. Я к ней обращался, но она меня как будто не слышала.

— Видите ли, под гипнозом человек контролирует не только свое тело, но и мозг. А в тот момент она скорее всего продолжала переживать события, предшествовавшие катастрофе. Самая обычная реакция.

Грег вспомнил, как Лаки в ту ночь решительно и бесстыдно расстегнула «молнию» на его шортах. Если она переживала недавние события, значит, была перед этим с любовником! Подумав так, он испытал неприятное чувство, которое ему не хотелось называть ревностью. Он не услышал, как врач приказала Лаки вернуться в кресло и закрыть глаза.

— Вы меня слышите? — снова спросила она, и Лаки ответила утвердительно. — Хорошо. Теперь назовите нам свое имя.

— Лаки Бракстон, — без колебания ответила она, и Грег в изумлении вскочил.

«Лаки Бракстон». Как ни странно, это имя ей очень подходит... Боже, что за чушь лезет ему в голову?

— Это ваше настоящее имя? — спросила врач, и Лаки отрицательно помотала головой. — Почему же вы так себя называете?.

— Грег прозвал меня Лаки, потому что мне повезло: я не погибла в смертельной аварии. А фамилию Бракстон я прибавила потому, что не иметь фамилии очень страшно. И вообще, без Грега я никуда: это он меня нашел, он спас меня от тюрьмы... Сейчас я с ним.

Грег почувствовал, что в горле у него встал ком, и судорожно глотнул. Оказывается, Лаки по-настоящему ценила его заботу! Он был тронут до глубины души, хотя ни за что не сумел бы передать это словами.

— Понимаю. Но свое настоящее имя вы знаете?

— Нет. Как бы мне хотелось его вспомнить! Но я не помню.

Грег машинально погладил Доджера, облегченно переводя дух. Не помнит! Слова Лаки наполнили его ликованием. Лаки, вне всякого сомнения, находилась сейчас под гипнозом: если бы она помнила свое имя, то непременно назвала бы его. Значит, все это время она ему не врала!

— Хорошо. Давайте вернемся назад во времени. Восстановите в памяти день, когда произошла авария. Скажите мне, что вы видите.

— Что вижу? Ничего, кроме... колеблющегося света, словно меня окружает густой туман. Нет, не туман, скорее вода.

— Может быть, дождь?

Лаки замялась, и Грег решил, что ей запомнился ливень, поливавший побережье в ту ночь, когда он нашел ее.

— Нет, просто вода. Словно я нахожусь в океане, под водой... Вижу только колеблющиеся полосы света, проникающего откуда-то сверху, где светит солнце.

Форенски наклонилась к Грегу и тихо сказала:

— Все пациенты с амнезией сходным образом описывают прошлое, которого не помнят. Они, как правило, не видят ничего, кроме мглы. Некоторые говорят про какой-то свет, но все равно ничего не различают, и немудрено: ведь их память пуста.

Грег не мог отвести глаз от Лаки. Она прикусила нижнюю губу, как часто делала, сосредоточенно уставясь на компьютерный монитор. Было ясно, что она изо всех сил старается увидеть прошлое, но тщетно. Грег сочувствовал ей всей душой, совсем как в тот день, когда нашел ее в тюрьме, превращенную в посмешище для зевак.

— Давайте уйдем еще дальше в прошлое, Лаки. Скажем, в лето тысяча девятьсот девяностого года. Можете нам сказать, где вы находитесь?

После недолгого молчания прозвучал ответ:

— Не могу. Вижу свет, но рассеянный, словно пропущенный сквозь призму. Я не знаю, где нахожусь.

Слушая ее, Грег все больше убеждался, что она говорит правду. Врач уводила ее дальше и дальше в прошлое, но Лаки по-прежнему не видела ничего, кроме тусклого света.

Наконец Форенски повернулась к нему и сказала:

— Мне совершенно ясно, что у нее полностью стерта память. Это соответствует описанию синдрома Хойта — Мелленберга, но не объясняет, почему она не помнит собственного имени.

— Может быть, попробовать еще что-нибудь? — Грегу не хотелось расставаться с надеждой. Ведь если гипноз ничего не даст, ему снова придется выслушивать скептические замечания брата и, главное, опять ночевать под одной крышей с женщиной, убежденной, что она принадлежит ему!

Доктор Форенски не спешила с ответом. Наконец, помассировав виски, она сказала:

— Можно попробовать вернуть ее в детство, в период, когда ей еще не исполнилось четырех лет. Большинство людей не помнят, что с ними происходило в этом возрасте: за разные массивы памяти отвечают разные участки мозга. Людям только кажется, что у них сохранилась память о себе в такие годы: исследования показали, что это сведения, почерпнутые ими из других источников. Но вдруг Лаки принадлежит к тем немногим, кто помнит самые первые годы своей жизни? Впрочем, даже если это так, маленькие дети обычно не знают свою фамилию, а если и знают, то не могут назвать ее по буквам, особенно когда она сложная.

— Все равно, давайте попробуем.

В ушах Грега все еще раздавалось признание Лаки, что она не мыслит себя без него. Если она так ничего и не вспомнит, даже своего раннего детства, то ему придется покровительствовать ей и впредь — хотя бы до тех пор, пока не объявятся ее родные или близкие. Как ни странно, эта мысль наполнила его неожиданным ликованием.

— А теперь, Лаки, вернемся далеко-далеко, в самое раннее детство. Ты еще совсем маленькая, ты еще мало ходила, мало говорила. Вспомни себя ребенком, только начавшим ходить.

Лаки уже не прикусывала нижнюю губу, она склонила голову набок, словно прислушиваясь. Доджер встал, и Грег почувствовал, что пес дрожит всем телом. Лаки менялась у них на глазах, и чутье подсказывало Грегу, что это не игра.

— Скажи нам, что ты видишь. Лаки.

— Тимно, — ответил детский голосок. У Грега волосы зашевелились на голове. Доджер вытянулся в струну.

— Повтори.

— Тимно. Тимно.

— Ты в темноте? — Врач покосилась на Грега. — Ты видишь какой-нибудь свет?

— Пададвелыо.

— Свет проникает из-под двери? — подсказал Грег, видя, что врач недоуменно молчит.

— Угу.

Детским был не только голос, но и что-то в поведении. Сначала Грег не мог понять, что именно, но потом его осенило: Лаки втянула голову в плечи, лицо ее жалобно сморщилось — как перед рыданиями или сразу после. Ничего себе! Что же у нее было за детство?

— Ты знаешь, где ты?

Лаки отвернулась от них и вжалась в кресло. Грег успел заметить, как из-под ее сжатых век просачиваются слезы.

— В шкафу.

— В шкафу?! — воскликнул Грег, сразу вспомнив разбудивший его среди ночи детский плач.

Вот черт! Не может быть! Впрочем, теперь он знал, что очень даже может.

Доктор форенски прижала к губам палец, призывая его к молчанию.

— Ты в шкафу? — переспросила она. Лаки кивнула и обернулась. По ее щекам уже вовсю катились слезы. — Что ты делаешь в шкафу?

— Плячусь.

Лаки по-детски всхлипнула, а потом раздались настоящие горькие рыдания. Грег боролся с желанием обнять и успокоить ее, словно несмышленое дитя. Как посмели причинить ребенку такое горе?! Большого труда ему стоило вернуться в реальный мир и напомнить себе, что он ничем не может ей помочь: Лаки переживала какое-то печальное событие из своего далекого прошлого.

Доктор Форенски недоуменно хмурилась, и Грег сообразил, что ничего не сказал ей о том, как Лаки спряталась в шкафу, прихватив с собой кухонный нож.

— От кого ты прячешься?

Лаки открыла рот, попыталась ответить, но не смогла. Потом, тяжело дыша и запинаясь, она все-таки пролепетала:

— От ма-мы.

Грега пронзили жалость и боль: он вспомнил собственное горькое детство. Впрочем, он сражался с тетей Сис и постоянно от нее прятался, будучи гораздо старше. Он уже был способен за себя постоять.

— Почему твоя мама сердится на тебя? — спросила доктор Форенски.

«Вы что, не понимаете?!» Грегу показалось, что он выкрикнул эти слова, но они прозвучали только у него в голове. В следующее мгновение он сообразил, что врач все понимает, просто хочет вытянуть правду из Лаки, сжавшейся в кресле, как обиженный ребенок.

Лаки по-детски потерла глаза кулаком, и от этого зрелища у Грега перехватило дыхание. Доджер, очевидно, испытывал то же самое, что его хозяин: он заскулил и умоляюще оглянулся на него, словно желая сказать: «Прекрати это!»

— Я была плохая. Отень-отень плохая. Грег напрягал все силы, чтобы не заорать на врача, подвергавшую несчастную женщину пытке. С каждым словом лицо Лаки все больше морщилось, пока не стало очевидно, что ей больно. Самого его столько раз подвергали побоям, что он знал на собственной шкуре, каково это.

— Что ты сделала плохого?

— Выпила все молочко.

Черт! Грег вспомнил, как они с Коди целую неделю питались макаронами с сыром, так как в доме тети Сис не было больше ничего съестного. Тетка просаживала в «бинго» все, до последнего цента, не особенно заботясь об их прокорме. Но Лаки пришлось похуже, чем им: она была гораздо младше, и мучил ее самый близкий человек — мать.

— Что случится, когда мама тебя найдет? — спросила врач.

Грег спрятал руки за спину, потому что иначе схватил бы ее за плечи и хорошенько встряхнул. Разве она не знает, что бывает с детьми сумасшедших родителей?

—Жжется...

— Повтори!

— Мать жгла ее спичками! — прошипел Грег врачу на ухо.

Что за бесчувственное создание?!

— Она тебя обожжет? — нахмурившись, переспросила Форенски.

— Угу, — подтвердила Лаки.

Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками, приняв позу зародыша — ту самую, в которой он нашел ее в стенном шкафу. Как же она провела последнюю ночь? Грег тогда изнывал от желания и не мог себе позволить к ней заглянуть, поскольку совершенно себе не доверял. Как ей удалось проспать всю ночь, не издав ни звука?

— Как тебя зовут? — спросила Форенски, очевидно, уже не осмеливаясь продолжать расспросы о ее несчастном детстве. — Ты можешь ответить?

— Ткнись.

— Как-как, детка? Повтори еще разок.

— Ткнись.

Форенски посмотрела на Грега расширенными глазами. На сей раз она все поняла сама.

— «Заткнись»... Это и есть твое имя? — спросила врач.

Грег не удивился, когда снова услышал детское «угу». Лаки сжалась на кресле в плотный комочек, словно стремясь окончательно отгородиться от окружающего мира.

— А свою фамилию ты знаешь?

— Что такое «фамилие»?

— Где ты живешь?

— В шкафу.

Грег не сломался и не зарыдал, даже когда его жена погибла в автокатастрофе. Но сейчас он чувствовал себя раздавленным. Он догадывался, что пришлось пережить Лаки, — ведь и его самого с детства преследовали похожие демоны. Только он был постарше, посильнее духом. А Лаки приняла мучения совсем малышкой. К тому же, рядом с ней не оказалось тогда ни одной близкой души...

— Скажи, а папа у тебя есть? Лаки покачала головой.

— Может быть, ты знаешь, как зовут маминых друзей? — спросила врач.

Грег понимал, что ей не хочется опускать руки, хотя ее усилия явно кончились провалом. Маленькая Лаки не помнила ничего, что могло бы помочь ее опознанию.

— Не знаю, — всхлипнула она.

— Хватит! — Грег вскочил. — Разве вы не видите, что все это превратилось в бесполезную пытку?!

Форенски сокрушенно покачала головой и приказала Лаки уснуть на несколько минут, а Грег все никак не мог прийти в себя. Как хорошо он представлял ее мучения! Его детство тоже нельзя назвать безоблачным, но у него, по крайней мере, был Коди. Лаки же поджаривалась на этой адской сковороде в одиночку.

Доктор Форенски встала и пригласила его выйти с ней из комнаты, чтобы дать Лаки поспать. Грег щелкнул пальцами, но Доджер не шелохнулся.

— Ладно, можешь побыть с ней. В коридоре Форенски сказала:

— Кажется, я знаю, почему Лаки не в состоянии вспомнить свое имя. Не вызывает сомнений, что она подвергалась в детстве жестокому обращению, от которого страдало не только тело, но и рассудок.

— Это еще мягко сказано! Мамаша так часто орала ей: «Заткнись!», что она решила, будто это и есть ее имя. — Грег вошел следом за врачом в кабинетик с окнами на стоянку. — Неудивительно, что теперь эна не может уснуть, если не спрячется в шкаф.

— Неужели? — Форенски присела за стол. — Расскажите поподробнее.

Грег описал, как нашел Лаки в стенном шкафу.

— Ей было страшно, но она сама не знала, чего боится. О матери она не говорила, поэтому я решил, что опасность грозит ей в настоящем.

— Это тоже не исключено: она ведь и в самом деле не осознает, что конкретно вызывает у нее страх. Когда человек спит, в его мозгу происходит бессознательное перетасовывание воспоминаний, накопленного опыта. А что тасовать мозгу Лаки? Неудивительно, что ее подсознание сосредоточено на перенесенной в детстве психической травме, раз у мозга отсутствует иная пища. Постепенно эти сны станут посещать ее реже и реже. Появятся новые переживания, и мозг сосредоточится на них.

— Могу лия чем-то ей помочь?

— Конечно. Если кто-то и может, то только вы. Пока Лаки не найдет родных — если они у нее есть, — вы останетесь самым важным человеком в ее жизни. По-моему, кроме всего прочего, она в вас влюблена.

Грег вскочил, подошел к окну и уставился на автомобильную стоянку.

— Но я не хочу, чтобы она меня любила!

— Неужели?

Грег не ответил. Сказать по правде, он теперь не знал, как относиться к Лаки. Перед сеансом гипноза он убеждал себя, что единственная его цель — избавиться от нее. Но потом он взглянул на Лаки другими глазами и так растрогался, что уже ничего не мог понять. Ведь он-то воображал, что давно окаменел!

Форенски продолжила, тактично обходя щекотливую тему чувств:

— Так вот насчет имени... Дети, подвергавшиеся жестокому обращению в семье, часто убегают из дому. Уличная жизнь сурова, но это все же лучше, чем прежние мучения. Чтобы выжить, многие беглецы вынужденно обращаются к наркотикам или проституции. Кажется, вы говорили, что Лаки была одета, как проститутка?

— Да. — Грег обернулся и хмуро взглянул на нее. — Она походила на проститутку не только видом, но и повадками.

— Если наша гипотеза верна, это многое объясняет. Видите ли, такие женщины часто меняют имя. Возможно, Лаки меняла его неоднократно и в своем теперешнем состоянии просто не способна вспомнить имя, данное ей при рождении.

Грегу стало совсем худо, но он нашел в себе силы холодно кивнуть, словно происходящее не вызывало у него особого интереса. На самом деле он был оглушен. Лаки являла собой причудливый сплав невинности и сексуальности. Здравый смысл с самого начала подсказывал, что у нее были мужчины, и немало. Но ему так не хотелось, чтобы это оказалось правдой.

— Не отчаивайтесь, — сказала врач напоследок. — Как говорится, что ни делается, все к лучшему. Травмы головы часто коренным образом меняют личность

пострадавшего. Учитывая, какой могла быть прежняя жизнь Лаки, случившееся дает ей прекрасный шанс все начать с чистого листа.