После ланча Хизер вернулась к себе в офис, чтобы продолжить работать со своим конструктом. Тем временем Кайл и Бекки рассказали Чите, что Хизер выяснила относительно послания Ханекера. ПРИМАТ был флегматичен, как всегда.

Бекки пользовалась большим конструктом до ланча, так что сейчас пришла очередь Кайла. Он оставил Читу включённым, а сам, с помощью дочери, забрался в конструкт, чтобы решить в психопространстве последнюю нерешённую проблему.

Кайл распланировал всё в голове до мельчайших деталей. Он будет ждать в проулке рядом с Лоренс-Авеню-Уэст; он проезжал мимо этого здания достаточно часто, чтобы хорошо знать его окрестности. Он знал, что Лидия Гурджиефф работает примерно до девяти вечера. Он дождётся, пока она выйдет из здания и пойдёт по проулку, по его восточной стороне. И в этот момент Кайл выступит из тени.

— Миз Гурджиефф? — спросит он.

Гурджиефф испуганно вскинет взгляд.

— Да?

— Лидия Гурджиефф? — повторит Кайл, словно у него ещё остаются причины сомневаться.

— Да, это я.

— Меня зовут Кайл Могилл. Я отец Мэри и Бекки.

Гурджиефф начнёт пятиться.

— Оставьте меня в покое, — скажет она. — Я вызову полицию.

— Конечно, пожалуйста, вызывайте, — ответит Кайл. — И хотя вы работаете не по лицензии, давайте ещё позовём сюда представителей Ассоциации психиатров Онтарио и Медицинского совета Онтарио.

Гурджиефф продолжит пятиться. Она оглянется через плечо и увидит ещё один силуэт в конце переулка.

Кайл будет смотреть на неё, не отводя взгляда.

— Это моя жена Хизер, — пояснит он небрежно. — Полагаю, с ней вы уже знакомы.

— М-мисс Дэвис? — запнётся Гурджиефф, если вспомнит имя и лицо женщины, с которой она встречалась всего однажды. Потом: — У меня SOS-свисток.

Кайл почти равнодушно кивнёт. Он постарается, чтобы его голос звучал совершенно ровно.

— И вы, без сомнения, рады им воспользоваться даже тогда, когда никакого насилия нет и в помине.

В этот момент заговорит Хизер:

— Так же, как вы рады были обвинить моего отца в моём растлении, несмотря на то, что он умер ещё до моего рождения.

Гурджиефф замрёт на месте.

Хизер подойдёт ближе к ней.

— Мы не собираемся вам делать ничего плохого, миз Гурджиефф, — скажет она, слегка разведя руками. — Даже мой муж не собирается вас и пальцем касаться. Но вам придётся нас выслушать. Вы услышите о том, что вы сделали с Кайлом и с нашей семьёй. — Хизер поднимет руку с зажатым в ней записывающим устройством. — Как видите, у меня здесь видеокамера. Я собираюсь всё это записать — чтобы не было никаких разночтений, никаких различных интерпретаций, никакой возможности выставить всё в ином свете. — Она помолчит, после чего её голос сделается резче. — Никаких фальшивых воспоминаний.

— Вы не можете, — скажет Гурджиефф.

— После того, что вы сделали со мной и моей семьёй, — глухо ответит Кайл, — я полагаю, мы можем делать практически всё, что хотим — в том числе опубликовать эту запись вместе с другими изобличающими уликами. Моя жена в последнее время стала чем-то вроде знаменитости; её часто показывают по телевизору. Она способна предостеречь весь мир от того нездорового сорта злобных мошенников, к которому принадлежите вы. Вам, возможно, и не нужна лицензия, но бизнес свой вы всё равно можете потерять.

Гурджиефф оглянется по сторонам, словно загнанное в угол животное, оценивающие шансы бегства; потом она снова повернётся к Кайлу.

— Я слушаю, — скажет она, наконец, скрещивая руки на груди.

— Вы понятия не имеете, — скажет Кайл, — как сильно я люблю своих дочерей. — Он сделает паузу, давая словам проникнуть вглубь сознания. — Когда родилась Мэри, я был счастливейшим человеком на планете. Я любовался ею целыми часами. — Он отвёл взгляд, вспоминая. — Она была такая маленькая, такая крошечная. Её пальчики — я не мог поверить, что бывает что-то настолько маленькое и изящное. С того мгновения, когда я впервые увидел её, я знал, что готов умереть за неё. Вы это понимаете, миз Гурджиефф? Я принял бы за неё пулю в сердце; я вошёл бы в горящий дом. Она была для меня всем. Я не религиозен, но впервые в жизни я по-почувствовал на себе благословение.

Гурджиефф посмотрит на него, по-прежнему вызывающе, но ничего не скажет.

— А потом, — продолжит Кайл, кивая жене, — одиннадцать месяцев спустя, Хизер снова оказалась беременна. И, знаете ли, у нас тогда было туго с деньгами; на самом деле мы не могли позволить себе ещё одного ребёнка. — Они с Хизер обменяются грустными улыбками. — Вообще-то Хизер предложила сделать аборт. Но мы оба хотели второго ребёнка. Я взял кое-какую дополнительную работу — вечерние занятия плюс репетиторство. И мы как-то справились, как и все обычно справляются.

Кайл посмотрит на Хизер, словно раздумывая, хочет ли он делиться этим с женой — тайной, которую он хранил все эти годы. Но потом он слегка пожмёт плечами, зная, насколько бессмысленными станут эти опасения уже очень скоро, и продолжит:

— Я говорю правду, миз Гурджиефф — у нас уже была девочка, и, честно говоря, я надеялся на мальчика. Вы понимаете — с которым можно будет играть в мужские игры. Я, дурак, даже думал назвать его Кайл-младший. — Он сделал глубокий вдох, затем шумно выдохнул. — Но когда ребёнок родился, это оказалась девочка. Я не сразу это осознал — мне понадобилось секунд двадцать. Я знал, что третьего ребёнка у нас не будет. — Он снова бросил нежный взгляд на Хизер. — Вторая беременность оказалась очень тяжёлой для моей жены. Я знал, что у меня никогда не будет сына. Но это не имело значения, потому что Бекки была идеальна.

— Послушайте, — заговорит Гурджиефф. — Я не знаю…

— Да, — резко перебьёт её Кайл. — Да, вы не знаете — вы вообще ничего не знаете. Мои дочери были для меня всем.

Гурджиефф попытается снова.

— Каждый в вашем положении так говорит. Лишь от того, что вы так говорите, это не становится правдой. Я провела с вашими дочерьми сотни часов, разбираясь со всем этим.

— Вы хотите сказать, что провели сотни часов, внедряя им в головы свои идеи? — скажет Хизер.

— Опять же, так все говорят.

Кайл не выдержит и взорвётся от ярости.

— Будьте вы прокляты, вы, тупая… — Он замолкнет, по-видимому, подыскивая несексистский эпитет, но потом продолжит, как будто слово, которое он ни разу не произнёс за много лет, подходило к ситуации, как никакое другое: — Вы, тупая сука. Вы настроили их против меня. Но Бекки одумалась, и…

— Вот как? — самодовольно скажет Гурджиефф. — Да, такое тоже случается. Люди прекращают бороться, решают прекратить битву. То же самое, знаете ли, происходило в нацистской Германии…

Ну да, нацистская Германия. Она скажет что-нибудь настолько же дебильное.

— Она одумалась, потому что всё это неправда, — скажет Кайл.

— Так ли? Докажите.

— Вы наглая сучка. Вы…

Но Хизер успокоит его одним взглядом и скажет спокойным голосом:

— О, мы можем это доказать — полностью и исчерпывающе. В следующие несколько дней кое-что станет достоянием гласности и изменит мир. Вы сможете увидеть ту же самую абсолютную истину, которую видели мы с дочерью.

Кайл выдохнет, затем скажет:

— Вы в неоплатном долгу перед моей женой, миз Гурджиефф. Я бы посвятил остаток жизни тому, чтобы лишить вас профессии — но она убедила меня, что в этом нет необходимости. Вся ваша профессия неузнаваемо изменится, возможно, вообще исчезнет в течение следующих нескольких недель. Но я хочу, чтобы вы думали об этом ежедневно до конца своих дней: о том, что моя прекрасная дочь Мэри вскрыла себе вены из-за вас, и что вы почти уничтожили то, что осталось от моей семьи. Я хочу, чтобы эти мысли преследовали вас до вашего смертного часа.

Он посмотрит на Хизер, потом снова на Гурджиефф.

— И это, — сказал он женщине, стоящей перед ним с открытым от удивления ртом, — то, что мы называем завершённостью.

И тогда он возьмёт жену за руку, и они вдвоём уйдут в ночь.

Это было то, чего ему хотелось сделать, то, что он намеревался сделать, то, что ему нужно было сделать.

Но сейчас он не мог.

Это была фантазия, и, как сказала ему Хизер, в юнгианской терапии фантазия часто должна заменять реальность. Мечты важны, и они могут помочь исцелиться. Эта определённо помогла.

Кайл вошёл в разум Бекки — с её разрешения — и просмотрел воспоминания о сеансах «психотерапии». Он хотел сам увидеть, что было неправильно, как всё оказалось извращено, как его дочь обернулась против него.

Он не собирался влезать в голову Лидии Гурджиефф — он бы лучше прошёл босиком по фекальной жиже. Но, проклятие, как и в случае с оптическими иллюзиями, неккерова трансформация в психопространстве иногда происходит по желанию, а иногда — самопроизвольно.

И внезапно он очутился там, в разуме Лидии.

И нашёл там вовсе не то, чего ждал.

Это не было тёмное, пропитанное разложением и бурлящее злобой место.

Её разум был таким же сложным, богатым и полным жизни, как разум Бекки, разум Хизер, разум самого Кайла.

Лидия Гурджиефф была личностью. Впервые Кайл признал её человеческим существом.

Конечно, усилием воли он мог бы неккернуть в кого угодно из людей, чьи образы плавали в мыслях Лидии — сейчас она, похоже, была в продовольственном магазине, толкала гружёную тележку вдоль широкого запруженного народом прохода. Или он мог прибегнуть к уже знакомой метафоре растворённого вещества — выпасть в осадок, рекристаллизоваться и таким образом покинуть её разум.

Но он этого не сделал. Удивлённый тем, что он здесь обнаружил, он решил задержаться на некоторое время.

Он уже видел сеансы «психотерапии» — в его мыслях это слово всегда стояло в кавычках — с точки зрения Бекки. Увидеть их с точки зрения Лидии тоже не составило труда.

И внезапно кавычки разлетелись, словно кружащие в ночи нетопыри. С точки зрения Лидии она в самом деле занималась психотерапией. Бекки была так невероятно печальна, и все признаки булимии были уже налицо. Что-то с этой девочкой было явно не так. Лидия чувствовала её боль — так же, как в течение очень долгого времени чувствовала свою. Конечно, стремление к очищению могло быть связано просто с желанием похудеть. Лидия помнила, каково это — быть молодой. Прессинг, которому год за годом подвергается женщина, вынужденная соответствовать смехотворным стандартам стройности, присутствует постоянно; она помнила собственное ощущение неадекватности, которое испытывала в возрасте Бекки, стоя перед высоким зеркалом во всю стену в своей ванной. Она также прибегала к слабительному, считая, что причиной тому стремление похудеть, и лишь позже узнав, что расстройства питания часто связаны с эпизодами сексуального насилия.

Однако… однако у этой Бекки были симптомы. Лидия сама через всё это прошла. Её отец приводил её к себе в логово, почти каждую ночь, и заставлял трогать его, ублажать ртом, велел клянуться хранить тайну, говорил, что мама очень расстроится, если узнает, что он предпочёл ей Лидию.

Если эта бедняжка — эта Бекки — прошла через что-то подобное, то, возможно, Лидия сможет помочь ей обрести хотя бы какой-то покой, как это удалось самой Лидии после того, как они с Дафной открыто высказали всё отцу. В конце концов, сестра Бекки Могилл, Мэри, которая считала, что её скорбь связана лишь со смертью её школьной подруги Рейчел Коэн, узнала настолько больше, когда Лидия взялась искать по-настоящему. Наверняка Бекки, её младшая сестра, прошла через то же самое, так же, как Дафна, сестра самой Лидии, пережила то же, что и она, в отцовской берлоге.

Кайл отпрянул. Лидия ошибалась — и ещё как ошибалась, но в ней не было зла. Она была сбита с толку и, без сомнения, глубоко травмирована собственным, сугубо реальным опытом: Кайл провёл достаточно подробные изыскания и нашёл не только воспоминания самой Лидии, но и воспоминания её отца. Он до сих пор был жив, беззубый и страдающий недержанием; бо́льшую часть того, кем он был, уничтожила болезнь Альцгеймера, но воспоминания его были по-прежнему доступны: он в самом деле был тем монстром, какого видела в нём Лидия. Нет, не с Лидией Кайл хотел теперь встретиться для финального объяснения. Нет, не она, а её отец, Гас Гурджиефф, если бы он был сейчас жив в любом практическом смысле, стал бы подходящей мишенью для его гнева.

Лидия не была монстром. Конечно, они никогда не станут друзьями, никогда не станут болтать за чашкой кофе, и даже находиться с ней в одной комнате ему будет неприятно. Она была как Кори без жеодного кольца: одарённая — если это слово здесь уместно — третьим глазом с квантовомеханической перспективой, видящим многие миры, все возможные исходы. Но её третий глаз навеки затуманен и всегда видит лишь самое худшее.

Кайл не станет с ней объясняться. Как он и сказал в своей фантазии, её профессия неузнаваемо изменится в ближайшие несколько дней; больше она никогда не и с кем не сможет сделать то, что сделала с Кайлом и его семьёй. Терапия или консультирование или как ещё она это называет, потеряет всякий смысл; никого больше не удастся ввести в заблуждение относительно другого человека. Её не нужно останавливать; она уже и так потеряла всё.

Кайл выпал в осадок, оставляя сложную, запутавшуюся и печальную личность Лидии Гурджиефф позади.