Сразу после ланча с Кольмом Мэри поехала домой за Понтером. Понтер с видимым удовольствием смотрел на канале «Космос» повтор классического «Стартрека». Понтер, разумеется, видел этот эпизод впервые, но Мэри его тут же узнала — напыщенный и наигранный «Пусть это будет полем последней битвы», в котором приглашённые звёзды Фрэнк Горшин и Лу Антонио разрывали пейзаж лицами, выкрашенными наполовину в белый, наполовину в чёрный цвет.

Они сели в машину Мэри и выехали в Садбери, куда планировали попасть часа через четыре — как раз к ужину у Рубена Монтего.

Летя по четырёхсотому шоссе, Мэри вдруг нажала клаксон, а потом замахала рукой — их только что обогнал Луизин чёрный «форд-эксплорер» с номером D2O — химическая формула тяжёлой воды. Луиза махнула в ответ и умчалась вперёд.

— По-моему, она превышает максимально разрешённую скорость, — сказал Понтер.

Мэри кивнула.

— Уверена, что ей не составит труда отговориться от штрафа.

* * *

Час проходил за часом; километры оставались позади. Шанайю Твейн и Мартину Макбрайд сменила сначала Фэйт Хилл, а потом Сьюзан Аглукарк.

— Я, наверное, не лучший источник сведений о католицизме, — сказала Мэри в ответ на комментарий Понтера. — Наверное, нужно познакомить тебя с отцом Калдикоттом.

— Что делает его лучшим источником, чем ты? — спросил Понтер, отрывая взгляд от дороги — езда по скоростным шоссе всё ещё была для него в новинку — и поворачиваясь к Мэри.

— Ну, он рукоположен. — Специальным жестом — небольшим поднятием левой руки — Мэри теперь могла предотвращать гудок, издаваемый компаньоном Понтера, когда она и сама знала, что слово, которое она только что произнесла, ему не знакомо. — Посвящён в сан — собственно, это и делает его священником. Ну, то есть, частью духовенства.

— Прости, — сказал Понтер. — Я всё равно ничего не понимаю.

— В религии существует два класса людей, — сказала Мэри, — клирики и миряне.

Понтер улыбнулся.

— Так совпало, что я не способен произнести ни того, ни другого слова.

Мэри улыбнулась в ответ; она уже начала привыкать к его чувству юмора.

— Так вот, — продолжала она, — клирики — это те, кто прошёл специальную подготовку для выполнения религиозных функций. Миряне — простые люди как ты или я.

— Но ты говорила, что религия — это система верований, этических и моральных принципов.

— Так и есть.

— Тогда все приверженцы религии должны иметь к ним равный доступ.

Мэри моргнула.

— Ну, да, конечно, просто… видишь ли, исходные тексты могут по-разному трактоваться.

— Например?

Мэри задумалась.

— Ну, например, вопрос о том, оставалась ли Мария — мать Иисуса — девственницей всю свою жизнь. Дело в том, что в Библии есть упоминания о сродниках Господних. «Сродники» — это старинное слово, обозначающее братьев.

Понтер кивнул, хотя Мэри подозревала, что если Хак сразу перевёл «сродников» как братьев, то Понтер, вероятно, услышал какую-то бессмыслицу наподобие «“братья” — это старинное слово, обозначающее братьев».

— И этот вопрос так важен?

— Нет, думаю этот — не особенно. Но другие, относящиеся к области морали, могут быть важны.

Они проезжали через Парри-Саунд.

— Какие, например? — спросил Понтер.

— Ну, к примеру, аборты.

— Аборт… это прекращение жизни плода?

— Да.

— А в чём моральная проблема?

— Ну, в том, можно ли это делать. Убить нерождённого ребенка.

— А зачем вам это может понадобиться? — спросил Понтер.

— Ну, если беременность была случайной…

— Как можно случайно забеременеть?

— Ну, ты знаешь… Мэри оборвала себя. — Нет, разумеется, ты не знаешь. В твоём мире поколения рождаются каждые десять лет.

Понтер кивнул.

— А менструальные циклы всех ваших женщин синхронизованы. Так что когда мужчина и женщина сходятся вместе на четыре дня в месяц, это обычно происходит тогда, когда женщина не может забеременеть.

Понтер снова кивнул.

— Ну, в общем, у нас всё не так. Мужчины и женщины постоянно живут вместе и занимаются сексом в течение всего месяца. Случаются беременности, которых не ожидали и не планировали.

— Когда я впервые попал к вам сюда, ты мне говорила, что у твоего народа есть способы предотвращения беременности.

— Есть. Механические и фармацевтические.

Понтер смотрел мимо Мэри на залив Джорджиан-Бей.

— Они не работают?

— По большей части работают. Но не все их применяют, даже когда не хотят зачать ребёнка.

— Почему?

Мэри пожала плечами.

— Неудобно. Дорого. Для тех, кто не пользуется контрацептивными таблетками — необходимость… э… отвлекаться от процесса…

— И всё же создать новую жизнь и потом от неё избавиться…

— Вот видишь! — сказала Мэри. — Даже для тебя это моральная проблема.

— Разумеется. Жизнь бесценна — потому что конечна. — Пауза. — Ну так и что же ваша религия говорит об абортах?

— Что это грех, причём смертный.

— О. То есть ваша религия предписывает применять средства контрацепции?

— Нет, — ответила Мэри. — Это тоже грех.

— Но ведь это… я думаю, тут подойдёт ваше слово «чушь».

Мэри двинула плечом.

— Бог велел нам плодиться и размножаться.

— Это поэтому у вашего мира такое большое население? Потому что так велел ваш Бог?

— Думаю, это один из факторов.

— Но… прости меня, конечно, но я не понимаю. У тебя ведь был партнёр в течение многих декамесяцев, не так ли?

— Да. Кольм.

— И у вас с ним не было детей.

— Верно.

— Но ведь вы же наверняка занимались сексом. Почему у вас не появилось детей?

— Ну, на самом деле я таки пользуюсь контрацептивами. Я принимаю таблетки — это комбинация синтетического эстрогена и прогестерона. И поэтому не могу забеременеть.

— Но ведь это грех?

— Многие католики это делают. Это дилемма для многих из нас: мы хотим быть послушны Богу, но должны принимать во внимание и практические соображения. Видишь ли, в 1968 году, когда весь Западный мир становился гораздо либеральнее в вопросах секса, Папа Павел VI издал энциклику. Я помню, как родители обсуждали её в последующие годы; даже для них она стала неожиданностью. Она гласила, что каждый сексуальный контакт должен быть открыт для зачатия. Если честно, большинство католиков ожидали ослабления, а не усиления ограничений. — Мэри вздохнула. — Я лично сторонница контрацептивов.

— Это безусловно лучше, чем аборт, — согласился Понтер. — Но, предположим, ты всё-таки забеременела, не желая того. Предположим…

Мэри немного притормозила, давая соседней машине её обогнать.

— Что?

— Ничего. Прости. Поговорим о чём-нибудь другом.

Но Мэри уже поняла.

— Ты подумал про изнасилование, да? — Мэри пожала плечами, признавая, что тема непростая. — Тебе интересно, что моя Церковь ожидала бы от меня, если бы я забеременела в результате изнасилования.

— Я не хочу, чтобы ты лишний раз вспоминала об этом.

— Да нет, всё нормально. В конце концов, это ведь я завела разговор об абортах. — Мэри глубоко вдохнула, выдохнула и продолжила. — Если бы я забеременела, то, по мнению Церкви, я должна бы была родить ребёнка, пусть он и был зачат в результате изнасилования.

— И ты бы родила?

— Нет, — сказала Мэри. — Нет, я бы сделала аборт.

— Ещё один случай, когда ты отказываешься соблюдать предписания своей религии.

— Я люблю католическую церковь, — сказала Мэри. — Мне нравится быть католичкой. Но я отказываюсь передавать кому бы то ни было контроль над своим телом. И всё же…

— Да?

— Нынешний Папа стар и дряхл. Я не думаю, что он протянет долго. Его преемник может ослабить правила.

— Ах, — сказал Понтер.

Они ехали дальше. Шоссе повернуло прочь от Джорджиан-Бей. По обе стороны дороги появились скальные обнажения Канадского щита и островки соснового леса.

— Ты не задумывался о будущем? — спросила Мэри через некоторое время.

— Последнее время я только о нём и думаю.

— Я имела в виду наше будущее, — сказала Мэри.

— Я тоже.

— Я… ты только не обижайся, но я считаю, что мы должны хотя бы обсудить такую возможность: что если, когда мне придёт время возвращаться, ты вернёшься вместе со мной? Ну, то есть, поселишься в моём мире постоянно.

— Зачем? — спросил Понтер.

— Ну, здесь мы сможем быть вместе всё время, а не только четыре дня в месяц…

— Так-то оно так, — сказал Понтер, — но… но там у меня вся жизнь. — Он поднял свою массивную руку. — Да-да, я знаю, что твоя жизнь здесь, — быстро произнёс он. — Но у ведь меня ещё Адекор.

— Может быть… я не знаю… может быть, Адекор тоже поехал бы с нами?

Понтерова сплошная бровь немедленно взлетела на надбровье.

— А партнёрша Адекора, Лурт Фрадло? Она тоже с нами поедет?

— Ну, она…

— А Даб, сын Адекора, который через год должен переехать жить к нему? И, разумеется, партнёрша самой Лурт, и партнёр её партнёрши, и их дети. И моя младшая дочь, Мегамег.

Мэри шумно выдохнула.

— Я знаю, я знаю. Это совершенно непрактично, вот только…

— Что?

Она сняла одну руку с руля и сжала его бедро.

— Понтер, я так сильно тебя люблю. Видеться с тобой только четыре дня в месяц…

— Адекор очень сильно любит Лурт, но тоже видится с ней только в эти дни. И я очень любил Класт, хотя наши встречи длились те же четыре дня. — Его лицо было бесстрастно. — Мы так живём.

— Я знаю. Я просто обдумываю возможности.

— А ведь есть и другие проблемы. Ваши города нестерпимо воняют. Я не думаю, что смогу выдерживать это постоянно.

— Мы могли бы поселиться за городом. Где-нибудь вдали от городов, от машин. Где-нибудь, где воздух чист. Мне неважно, где жить, если вместе с тобой.

— Я не могу оставить свою культуру, — сказала Понтер. — Как и бросить семью.

Мэри вздохнула.

— Я знаю.

Понтер несколько раз сморгнул.

— Хотел бы я… хотел бы я предложить решение, которое сделало бы тебя счастливой.

— Речь не только обо мне, — сказала Мэри. — А что сделало бы счастливым тебя?

— Меня? — переспросил Понтер. — Я был бы доволен, если бы ты встречала меня в Центре Салдака каждый раз, когда Двое становятся Одним.

— И тебе бы этого хватало? Четырёх дней в месяц?

— Мэре, ты должна понять: я и представить себе не могу чего-то большего. Да, в твоём мире мы проводили вместе много дней подряд, но когда я здесь, то очень скучаю по Адекору.

По выражению лица Мэри Понтер, должно быть, заключил, что его слова её огорчили.

— Прости, Мэре, — продолжил он, — но ты не можешь ревновать меня к Адекору. У людей моего мира двое партнёров, однополый и разнополый. Обижаться на мою близость с Адекором совершенно неуместно.

— Неуместно! — воскликнула Мэри, но потом сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. — Да, ты, конечно, прав. Я это понимаю — по крайней мере, умом. И я пытаюсь примириться с этим на уровне чувств.

— Если это для тебя что-то значит, Адекору ты очень нравишься, и он желает тебе только добра. — Понтер помолчал. — Ты ведь тоже ему этого желаешь, правда?

Мэри ничего не сказала. Солнце висело низко над горизонтом. Машина летела вперёд.

— Мэре? Ты ведь желаешь добра Адекору, правда?

— Что? — встрепенулась она. — О, конечно. Конечно.