Лунобус, как я успел разглядеть перед посадкой в него, был весьма простым устройством; центральный модуль в форме кирпича с огромными конусами дюз, торчащими из заднего конца, и два цилиндрических топливных бака, приделанных по бокам. Сам лунобус был серебристо-белый, а баки, как мне сказали, были покрашены в цвет, средний между синим и зелёным. В нескольких местах на нём был нанесён логотип «Hyundai», а так же эмблема Объединённых Наций на каждом боку ближе к корме.

Переднюю сторону кирпича занимало широкое окно кабины пилота (который, похоже, не любил, когда его называют водителем). Лунобус мог взять на борт четырнадцать пассажиров; в салоне было восемь крутящихся кресел вдоль одного борта и шесть вдоль другого; в промежутке за вторым креслом висели скафандры скафандры. Рядом с каждым пассажирским креслом имелся примерно такой же, как на самолёте, иллюминатор; на них даже были такие же опускающиеся виниловые шторки.

За последними двумя рядами с одной стороны был маленький туалет, а с другой — тесная шлюзовая камера; «и горе тому бедолаге, который их перепутает», как сказал пилот во время предстартового инструктажа.

Пассажирский салон занимал лишь половину длины корпуса; другую половину занимал грузовой отсек, двигатели и системы жизнеобеспечения.

Лунобус обычно летал по маршруту от ЛС-1 на видимой стороне до Верхнего Эдема и кратера Чернышева — оба на обратной стороне. В Чернышеве располагалась обсерватория SETI, огромные телескопы которой вслушивались в небо в поисках разговоров инопланетян. «Иммортекс» сдавала SETI часть Верхнего Эдема и позволила построить там вспомогательный радиотелескоп, давая учёным 1200-километромую базу для интерферометрии. В Верхнем Эдеме постоянно присутствовало несколько специалистов SETI, и двое из сегодняшних пассажиров лунобуса были радиоастрономами.

Согласно информации на свисающих с потолка мониторах мы приближались к Верхнему Эдему. Серая изрытая оспинами кратеров поверхность Луны уносилась назад под льющуюся из динамиков пассажирского салона песню, которой я никогда не слышал. Песня была довольно неплохая.

Карен, старая дама с соседнего кресла, подняла голову и улыбнулась.

— Какой отличный выбор, — сказала она.

— Что? — не понял я.

— Музыка. Это из «Кошек».

— А что это?

— Мюзикл — из времён ещё до вашего рождения. Основанный на книге Т. С. Элиота «Популярная наука о кошках».

— И как это связано?

— Вы ведь знаете, куда мы направляемся?

— В Верхний Эдем, — сказал я.

— Да. Но где это?

— На обратной стороне Луны.

— Правильно, — сказала Карен. — Но если быть более точным, это в кратере Хевисайда.

— И?

Она пропела:

— Вверх, верх, путь перед тобою

Вверх-вверх-вверх-вверх, к Хевисайда слою…

— А что такое слой Хевисайда?

Карен улыбнулась.

— Не расстраивайтесь, мальчик мой. Полагаю, бо́льшая часть людей, смотревших мюзикл, этого не знали. В мюзикле это кошачья версия рая. Но вообще-то «слоем Хевисайда» раньше называли ионосферу.

Мне было странно слышать от миниатюрной старушки разговоры об ионосфере, но, снова напомнил я себе, она была автором «Диномира».

— Видите ли, — продолжала она, — когда обнаружили, что радиосигналы принимаются на больших расстояниях, даже за горизонтом, то все были озадачены — ведь электромагнитные волны распространяются по прямой. Так вот, британский физик по имени Оливер Хевисайд предположил, что в атмосфере, должно быть, существует электрически заряженный слой, от которого радиоволны отражаются. И он оказался прав.

— Так что в честь него назвали кратер?

— На самом деле два. Один здесь, на Луне, второй на Марсе. Но, видите ли, мы не просто направляемся в кратер Хевисайда. Мы едем в лучшее место на свете — идеальный дом престарелых. Рай для состарившихся кошек.

— Рай, — повторил я. По спине пробежали мурашки.

Торонто. Август. Тёплый бриз с озера.

Пьеса была великолепна — возможно, лучшая пьеса Уиткомба, а вечер выдался тёплым и приятным.

А Карен выглядела… ну, не сказать, что потрясающе — это бы уже было преувеличением. Она была обычной тридцатилетней женщиной, но одетой с большим вкусом. Разумеется, на нас глазели, но Карен ничуть не смущалась. Она даже сказала одному парню, что если он не перестанет пялиться, она включит тепловое зрение.

Так или иначе, я не мог пожаловаться на внешность Карен. На мне самом, когда я был натуральным, взгляду особо не на чем было остановиться — тощий, лопоухий, со слишком близко посаженными глазами и…

И…

Забавно. Я помнил все эти вещи лишь потому, что Триста, та жестокая девочка из школы, перечислила мне их, загибая пальцы, когда я пригласил её на свидание — ещё один «великий момент» в любовной биографии Джейка. Я не помнил её слов, но…

Но у меня были трудности с формированием ментального образа себя самого. Психологи «Иммортекс» рекомендовали избавиться от всех своих прежних фото у себя дома, но у меня таких просто не было. И всё же я лишь через несколько дней смог заставить себя посмотреться в зеркало, и даже тогда — ведь мне теперь не нужно было бриться — это был лишь поверхностный взгляд. Смогу ли я и правда забыть, как я выглядел раньше?

Но, невзирая на внешность, восьмидесятилетней женщине было, несомненно, легче положить ладонь на колено сорокачетырёхлетнему мужчине, чем наоборот.

И, к моему глубочайшему замешательству, Карен сделала именно это в её номере в отеле после спектакля, когда мы сидели рядом на роскошном обитом шёлком диване в гостиной. Она подняла руку со своего колена, двигая её очень медленно и давая мне кучу времени на то, чтобы жестом, мимикой или словом дать понять, что мне не нравится её очевидная траектория — и положила её мне на правое бедро над самым коленом.

Я ощутил тепло её касания — не 37 градусов Цельсия, но явно выше комнатной температуры.

И давление я тоже ощутил: мягкое нажатие её пальцев на эластичный пластик, покрывающий механику и гидравлику моего колена.

Рука биологической Карен была бы покрыта старческими пятнами, с полупрозрачной сморщенной кожей и разбухшими артритными суставами.

Но эта рука…

Эта рука была с безупречной кожей и серебристо-белыми ногтями. Я отметил, что на ней нет обручального кольца, которое я видел у неё на презентации в «Иммортекс». Наверное, подумал я, оно отправилось с биологическим оригиналом на Луну.

И всё же, эта рука…

Я чуть-чуть качнул головой, пытаясь избавиться от образа её прежней биологической конечности, который память накладывала на новую и гладкую синтетическую.

Я вспомнил, как много лет назад посещал курс психологии, на котором преподавательница рассказывала об интенциональности — способности мозга изменять окружающую реальность. «Я не думаю о том, как я двигаю рукой, — говорила она. — Я не разрабатываю план, в соответствии с которым сокращаются и расслабляются отдельные мышцы. Я просто двигаю рукой!» И всё же я понимал, что то, что я сделаю сейчас, будет иметь огромные последствия, определит дальнейший путь, моё будущее. Я обнаружил, что колеблюсь, и…

И моя рука пошевелилась. Я увидел, как она слегка дёрнулась. Но я, должно быть, отменил движение, аннулировал первичный импульс, воспользовался тем осознанным вето, о котором говорил Портер, потому что моя рука практически сразу снова замерла.

Просто двигай рукой!

И, наконец, рука задвигалась: повернулась в плечевом суставе, в согнулась в локтевом, крутанулась в запястье, слегка согнула пальцы — и моя ладонь легла на её.

Я ощутил на ладони тепло и…

Электричество? Так ведь это называют? Покалывание, реакция на касание другого — да, чёрт возьми, именно так — другого человека.

Карен смотрела на меня, её камеры — её глаза, прекрасные зелёные глаза — сфокусировались на моих.

— Спасибо, — сказала она.

Я видел своё отражение в её глазах. Мои брови устремились вверх, как всегда, слегка зацепившись за что-то по пути.

— За что?

— За то, что видишь настоящую меня.

Я улыбнулся, но потом она отвела взгляд.

— Что?

Она несколько секунд молчала.

— Я… я была вдовой не так долго — всего два года — Но Райан… у Райана был альцгеймер. Он не мог… — Она запнулась. — Прошло столько времени.

— Подозреваю, что это как ездить на велосипеде.

— Думаешь?

Я закрыл глаза и слушал голос Карен, который, я должен признать, был тёплым и живым и очень человеческим.

— Это ничего, — сказала она, прижимаясь ко мне. — Времени у нас хоть отбавляй.

— Точно. — Я улыбнулся.

И Карен тоже улыбнулась мне своей идеально симметричной улыбкой. Она снимала роскошный двухкомнатный номер. Мы перешли в спальню и там…

Чёрт, это оказалось совершенно лишено сексуальности. Я хотел, чтобы это было сексуально, но получилось лишь трение пластика о тефлон, кремниевые микросхемы и синтетическая смазка.

С другой стороны, Карен, похоже, это нравилось. Я знал старый анекдот о том, что если есть вишнёвое мороженое каждый день, а потом вдруг перестать, то тебе по-настоящему захочется вишнёвого мороженого. Да, после нескольких лет, полагаю, и вишнёвое мороженое покажется вкусным…

В конце концов Карен кончила — если в данной ситуации применим этот термин. Она прикрыла свои стеклянные глаза пластиковыми веками и издала несколько раз от раза более резких и более гортанных звуков, в то время как её механическое тело стало даже более жёстким, чем раньше.

В это время и я почувствовал себя где-то на грани оргазма; я всегда ощущаю возбуждение, когда кто-то испытывает оргазм благодаря мне. Но не было всплеска, пика, максимума, и возбуждение быстро прошло. Когда я вышел из неё, мой протезный член был по-прежнему напряжён.

— Привет, незнакомец, — тихо сказала Карен, глядя мне в глаза.

— Привет, — ответил я. И улыбнулся, сомневаясь, что на искусственном лице будет просто отличить искреннюю улыбку от вымученной.

— Это было… — сказала она и замолчала, подыскивая слово. — Это было хорошо.

— Правда?

Она кивнула.

— Я никогда не кончала во время акта. Мне нужно было… гмм, в общем, сам понимаешь. — Она довольно усмехнулась. — Должно быть, в отделе телесного конструирования в «Иммортекс» и женщины работают.

Я был рад за неё. Но я также знал, что старинная пословица права. Секс делается не между ног, а между ушей.

— А тебе как? — спросила Карен. — Тебе понравилось?

— Это было… — я замолчал. — Э-э… думаю, к этому надо привыкнуть.