Мы с Карен проговорили несколько часов. Она слушала с таким вниманием и сочувствием, что я обнаружил, что рассказываю ей вещи, которые в жизни никому не рассказывал. Я даже рассказал ей о том, как поругался с отцом, и как он потерял сознание у меня на глазах.
Но разговаривать можно лишь до тех пор, пока, пусть временно, не закончатся темы для разговоров, так что сейчас мы просто расслаблялись, лёжа в постели в номере Карен в «Фэйрмон-Ройал-Йорк-отеле». Карен читала книгу — настоящий бумажный том в переплёте — а я пялился в потолок. Мне, однако, не было скучно. Мне нравилось смотреть в потолок, в его белое пустое пространство.
Карен, должно быть, испытывала совсем другие эмоции, когда в начале своей карьеры смотрела на пустой лист бумаги в печатательной машинке, или как назывались эти штуки. Подозреваю, что пустая белизна должна пугать автора, чья работа — заполнять её, но меня его безликий простор, здесь, в спальне, не прерываемый даже люстрой, потому что она освещалась лишь торшерами и ночниками на тумбочках, умиротворял и позволял сосредоточиться, отсекая внешние раздражители. Он был идеален для того, чтобы прислушиваться к шевелению собственных мыслей.
Не помню…
Что?
Это тоже не помню. Ты уверен?
Чего я не помню? Конечно, если бы я смог вспомнить это — чем бы оно ни было — то я не беспокоился бы о своей неспособности это вспомнить…
Нет. Нет. У меня нет никаких воспоминаний о…
О чём? О чём у меня отсутствую воспоминания?
Ладно, как скажешь. Но всё это очень странно…
Я тряхнул головой, пытаясь привести мысли в порядок. Пусть это и клише, но мне обычно помогало — правда, не в этот раз.
Я уверен, что запомнил бы такое…
Не то чтобы я слышал чей-то голос; не было никакого звука, тембра, модуляции. Лишь слова, что скребутся на периферии восприятия, артикулированные, но не произнесённые слова, идентичные моим собственным мыслям.
За исключением…
Нет, у меня отличная память. Факты, цифры, мелкие подробности…
За исключением того, что это как будто бы не мои мысли.
Как ты сказал, кто ты такой?
Я тряхнул головой ещё более энергично; мой взгляд метнулся от зеркальной дверцы шкафа слева от меня к менее чёткому моему отражению в окне справа.
Хорошо, ладно. А меня зовут Джейк Салливан…
Странно. Очень странно.
Карен посмотрела на меня.
— Что-то не так, милый?
— Нет, — машинально ответил я. — Нет, всё в порядке.
Кратер Хевисайда расположен на 10,4° южной широты и 167,1° восточной долготы — довольно близко к центру обратной стороны Луны. Это означает, что Земля здесь находится прямо внизу, отделённая от нас 3500 км скалы и примерно в сотню раз бо́льшим пространством пустоты.
Кратер Хевисайда имеет 165 км в поперечнике. Диаметр обитаемого модуля Верхнего Эдема всего пятьсот метров, так что пространства для роста предостаточно. По планам «Иммортекс» к 2060 году ежегодно будут проходить сканирование около миллиона человек, и всю их кожуру надо будет где-то размещать. Конечно, они не задержатся в Верхнем Эдеме надолго: всего на год-два, пока не умрут. Невзирая на утверждения «Иммортекс» о том, что мозговые структуры копируются со стопроцентной точностью, технология постоянно улучшается, так что никто не захочет проходить процедуру раньше, чем это необходимо.
Верхний Эдем состоит из обширного дома престарелых с постоянным уходом, стационара для умирающих и комплекса роскошных квартир для тех постояльцев, кто ещё способен жить без круглосуточного присмотра. Нет, не постояльцев. Жильцов. Жильцов без права переезда.
Внутри Верхнего Эдема во всех комнатах и коридорах были очень высокие потолки — слишком уж легко случайно отправиться в полёт. Но даже при этом потолки на всякий случай имели мягкую обивку, а светильники были утоплены в неё. И повсюду растения — не только для красоты, но и чтобы поглощать из воздуха излишки углекислоты.
Я всегда относился с недоверием к заявлениям больших корпораций, но пока слова «Иммортекс» нигде не расходились с делом.
В моей квартире было всё, чего я мог пожелать, и она была в точности такой, какую мне показывали в ходе виртуального тура на Земле. Мебель выглядела как сделанная из натурального дерева — сосны, которая мне особенно нравилась — но, конечно же, не была деревянной. Хоть компания и заявляла, что предоставит любую роскошь, которую вы способны оплатить, я не мог взять с собой свою старую мебель из Торонто — она должна была остаться моему… моему сменщику — к тому же доставка её с Земли обошлась бы в совершенно астрономическую сумму.
Так что, как вежливо объяснил мне домашний компьютер, отвечая на мои вопросы, мебель была изготовлена из чего-то под названием «взбитый реголит» — из размельчённой и насыщенной воздухом горной породы, превращённой в материал вроде очень пористого базальта, который потом покрыли ультратонким пластиковым покрытием с напечатанным на нём очень детальным рисунком древесных волокон. Искусственная сущность, снаружи замаскированная под естественную. Ничего особенного, если не задумываться над этим слишком сильно.
Поначалу мне показалось, что мягкая мебель выглядит жестковатой, но усевшись, я сразу понял, что на Луне мебели не нужно быть такой уж мягкой для того, чтобы на ней было удобно сидеть. Мои восемьдесят пять кило здесь ощущались как четырнадцать; на Земле я так мало весил лишь в глубоком детстве.
Одна стена была гигантским телеэкраном — и притом первоклассным. Невозможно было разглядеть отдельные пикселы, даже подойдя к ней вплотную. Сейчас она показывала озеро Луис неподалёку от Банффа в Альберте — в те времена, когда ледники ещё не растаяли и не затопили весь этот район. Подозреваю, что это изображение было сгенерировано компьютером; не думаю, что тогда кто-то мог снимать в таком высоком разрешении. По озеру катились невысокие волны, а в его водах отражалось голубое небо.
В целом это был гибрид пятизвёздочного отеля и кондоминиума высокого класса; всё прекрасно оборудовано и очень удобно.
Не на что жаловаться.
Совершенно не на что.
Существует миф о том, что человек в основном общается невербально: что люди передают гораздо больше информации выражением лица, языком тела и даже, по утверждениям некоторых, феромонами, чем словами звукового языка. Но, как известно каждому подростку, это полная чушь: они могут часами висеть на телефоне без функции передачи видео, слыша лишь слова, которые произносит собеседник, и обшаться при этом без малейших затруднений. Так что, пускай моё новое тело в невербальном отношении и менее экспрессивно, у меня не должно быть никаких трудностей с тем, чтобы выразить даже самые тонкие свои нюансы.
Или я в этом просто себя убедил. Однако на следующее утро, по-прежнему в номере Карен, когда я снова посмотрел на её пластиковое лицо, на камеры её глаз, я обнаружил, что мне нестерпимо хочется узнать, о чём она думает. А если я не могу сказать, что творится у неё в голове, то наверняка и другие не могут сказать, что творится в моей. Так что я прибег к проверенному временем методу; я спросил:
— О чём ты думаешь?
Мы всё ещё были в постели. Карен ответила, не глядя в мою сторону:
— Я думаю о том, что могла бы быть твоей матерью.
Я почувствовал что-то такое, что не сразу смог опознать — это было ни на что не похоже. Однако через мгновение я догадался, аналогом чего могло быть такое ощущение: когда внутренности словно сворачиваются в клубок. По крайней мере, она не сказала, что годится мне в бабушки — а ведь технически так оно и было.
— Я думаю, — продолжала она, — о том, что мой сын на два года старше тебя.
Я медленно кивнул.
— Смешно, правда?
— Женщина моих лет с мужчиной твоих? Люди будут косо смотреть. Они скажут…
Я велел голосовому синтезатору рассмеяться, и он это сделал — несколько неубедительно, как мне показалось.
— Они скажут, что я с тобой ради твоих денег.
— Но это, понятное дело, полная чушь. У тебя собственных денег полно… э-э, ведь так? То есть, даже после процедуры у тебя всё равно осталось прилично, да?
— О, да.
— Честно?
Я сказал ей, сколько стоит мой биржевой портфель; я также сказал, сколько стоит принадлежащая мне недвижимость.
Она повернула голову и, улыбаясь, посмотрела на меня.
— Неплохо для молодого человека вроде тебя.
— Это не так уж много, — сказал я. — Нельзя сказать, что я неприлично богат.
— Нет, — согласилась она. — Лишь чуть-чуть фривольно.
— И всё же… — сказал я, и мои слова повисли в воздухе.
— Я знаю, — сказала Карен. — Это безумие. Я почти вдвое старше тебя. Что у нас общего? Мы росли в разных столетиях. Даже в разных тысячелетиях.
Это было правдой и не нуждалось в комментариях.
— Но, — сказала Карен, по-прежнему пряча глаза, — я думаю жизнь — это не та часть путешествия, что осталась позади; это та часть, что ещё нужно пройти. — Она помолчала. — Кроме того, это сейчас мой возраст составляет 200% твоего; через тысячу лет это будет всего 105%. А ведь мы собираемся прожить эту тысячу лет, верно?
Я помолчал, обдумывая это.
— Я всё ещё пытаюсь уложить в голове истинное значение слова «бессмертие». Но, думаю, ты права. Думаю, разница в возрасте — не такое уж большое дело, если на неё взглянуть под таким углом.
— Ты правда так думаешь?
Я снова на мгновение задумался. Если мне нужен повод уйти, то сейчас была прекрасная возможность. Но если я не хочу уходить, то мы должны разобраться с этой проблемой раз и навсегда.
— Ага, — сказал я, — я правда так думаю.
Карен перекатилась на бок, лицом ко мне. Она усмехнулась.
— Я не думала, что ты знаешь Аланис Морисетт.
— Кого?
— О, — сказала Карен, и я увидел, как её пластиковые черты опустились. — Это певица, очень популярная. Кстати, канадка. И, — она изобразила хрипловатый голос, которого я никогда раньше не слышал, — «Ага, я правда так думаю» — это строка из её песни «Ирония».
— Ах, — сказал я.
Карен вздохнула.
— Но ты этого не знаешь. Ты не знаешь и половины того, что знаю я — потому что ты прожил вдвое меньше меня.
— Так научи меня, — сказал я.
— Что?
— Научи меня той части твоей жизни, которую я пропустил. Подтяни меня до своего уровня.
Она отвернулась.
— Я даже не знаю, с чего можно бы было начать.
— Начни с заголовков новостей, — сказал я.
— Слишком много всего.
Я нежно погладил её по плечу.
— А ты попробуй.
— Ну-у-у… — протянула Карен. — Мы вышли в космос. Мы вели ту глупую войну во Вьетнаме. Мы скинули коррумпированного президента. Советский Союз пал. Появился Европейский союз. Микроволновые печи, персональные компьютеры, сотовые телефоны, интернет. — Она повела плечами. — Версия от «Ридерз Дайджест».
— От кого? — Но потом я улыбнулся. — Нет-нет, просто дразнюсь. Моя мама выписывала его, когда я был маленький.
Но шутка её задела, и я это заметил.
— Нас разделяет не история, а культура. Мы выросли, читая разные журналы, разные книги. Мы смотрели разные передачи по телевизору, слушали разную музыку.
— Ну и что? — сказал я. — Всё есть в сети. — Я улыбнулся, вспомнив наш прошлый разговор. — Даже защищённое копирайтом — и владельцы получат свои микроплатежи автоматически, как только мы запросим доступ, верно? Так что мы можем скачать твои любимые книги и всё остальное, и ты можешь познакомить меня с ними. В конце концов, времени-то у нас хоть отбавляй.
Карен явно заинтересовалась.
— Но с чего начать? — спросила она.
— Я бы начал с телешоу, которые ты смотрела, когда была маленькой.
— Ой, ты такое смотреть не захочешь. Всё плоское, в низком разрешении… кое-что даже чёрно-белое.
— Разумеется, захочу, — сказал я. — Это будет весело. Собственно, — я сделал жест в сторону гигантского экрана-стены, — почему бы тебе не подобрать что-нибудь прямо сейчас? Давай сразу и начнём.
— Думаешь? — сказала Карен.
— Ага, — ответил я, пытаясь сымитировать голос той певицы, Аланис, — я правда так думаю.
Губы Карен как-то странно дёрнулись — словно в раздумье она попыталась их оттопырить. Потом она заговорила, приказывая компьютеру открыть сетевой репозиторий старых телешоу. Несколько секунд спустя на телестене начали появляться белые буквы, по одной за раз, и складываться в слова под зазвучавшую из динамиков барабанную дробь: «ЧЕЛОВЕК…»
Карен, которая пришла в заметное возбуждение, села в постели.
— Вот, я включила сразу на титрах, чтобы дать тебе начальное представление — потом мы вернёмся назад и посмотрим тизер.
«…НА ШЕСТЬ…»
— Значит так, — сказала она. — Видишь того парня в кабине? Это Ли Мэйджорс.
«…МИЛЛИНОВ ДОЛЛАРОВ.»
— Он играет Стива Остина, — продолжала Карен, — астронавта и лётчика-испытателя.
— Какого года это шоу? — спросил я.
— Этот эпизод из сезона 1974 года.
Это было… чёрт, это было за столько же лет до моего рождения, сколько их прошло после несчастья с моим отцом.
— Шесть миллионов — тогда это было много?
— Целое состояние.
— Хмм…
На экране шёл диалог между пилотом и наземной службой:
— НАСА-1, пока всё хорошо.
— О'кей, Виктор.
— Стартовый ключ посадочных ракет в положение «включено». Пошла тяга…
— Видишь, — сказала Карен, — он испытывает экспериментальный самолёт, который сейчас разобьётся. Он потеряет руку, обе ноги и глаз.
— Я знаю рестораны, в которых он не смог бы поужинать, — сказал я и сделал идеальную комическую паузу. — Там, чтобы расплатиться, руку и ногу отдать приходится.
Карен легко хлопнула меня по руке; на экране маленький экспериментальный аппарат отделился от крыла гигантского самолёта. Аппарат был похож на ванну — ничего удивительного, что он разбился.
— Однако, — продолжала она, — ему заменили потерянные конечности сверхпрочными протезами на атомной энергии, а вместо утраченного глаза вмонтировали камеру с двадцатикратным зумом и способную видеть в инфракрасном свете.
Диалог на экране продолжался:
— Разрыв в третьем амортизаторе…
— Тангаж на ноль.
— Тангаж запредельный! Не могу держать высоту!
— Поправка: Отсек альфа вскрыт. Аварийный отстрел селекторов!
— Контроль, не могу его удержать. Он разваливается! Он разва…
Летающая ванна пронеслась через экран; картинка была очень зернистая.
— Это настоящая архивная съёмка, — объяснила Карен. — Эта катастрофа произошла в действительности.
На экране появилось нечто, по-видимому, призванное выглядеть как компьютерная графика — похоже, они сверлили дырку в затылке Остина, чтобы установить искусственный глаз — и скоро восстановленное человеческое тело уже перебирало ногами на беговом тренажёре. Я прочитал угловатые цифры на экране.
— Шестьдесят километров в час? — недоверчиво спросил я.
— Лучше! — ухмыльнулась Карен. — Шестьдесят миль в час.
— А насекомые у него по лицу размазывались, как на ветровом стекле?
Карен рассмеялась.
— Нет, и волосы никогда не растрёпывались. У меня в спальне висел постер с ним, когда я была подростком. Он был просто великолепен!
— Я думал, у тебя висел Супермен и тот, как его — Том чегототам?
— Том Селлек. И они тоже. У меня в спальне вообще-то была не одна стена.
— То есть введение в твою культуру обещает быть чередой подростковых кумиров?
Карен усмехнулась.
— Не беспокойся. Я также любила смотреть «Ангелов Чарли» — в семнадцать у меня была причёска как у Фэрры Фосетт. Её я тебе покажу в следующий раз; тебе понравится. Это было первое в истории джигл-шоу.
— Джигл?
Она придвинулась ближе ко мне.
— Увидишь.