Никки Ван Хаузен ехала домой после встречи с Дженис Фалькони; она надеялась, что встреча немного успокоила бедняжку. В багажнике у неё болталось несколько табличек с надписью «Открытый дом», которые понадобятся ей завтра: воскресенье — лучший день для таких мероприятий.
Открытый дом.
Впустить незнакомцев, позволить им рыскать по дому, воображать собственную жизнь, наложенную на голые кости здания: этот дом, но с их мебелью. Люди будут заходить и пытаться решить, подходящее ли это место, чтобы долгие годы накапливать в нём свои воспоминания.
Шёл снег. Никки включила дворники. Её отвлекали воспоминания Эрика — сегодняшняя пресс-конференция, вчерашняя операция. Столько всего произошло за такое короткое время!
И то ведь были лишь новые воспоминания. Эрик на пятнадцать лет старше Никки. Странно было думать о том, что у неё сейчас больше воспоминаний о его жизни, чем о своей собственной — на полтора десятилетия больше: ещё пятнадцать рождественских празднеств, дюжина отпусков, грандиозная гулянка на сорокалетие и более тихая на пятидесятилетний юбилей, развод с женой, похороны родителей, отъезд сына на учёбу.
Несмотря на мокрые и скользкие улицы движение было довольно плотным. Она настроила радио на DC101. Там группа Pussycat Dolls пела свою песню «Don’t Cha», и она вдруг осознала, что Эрик её вообще не знает; эта песня не будила в нём абсолютно никаких воспоминаний — он был не из того поколения.
Машина втиснулась перед Никки, и её внимание снова полностью сосредоточилось на дороге. Она и в лучшие времена терпеть не могла агрессивных водителей, а в снегопад таким манерам и вовсе не было никакого оправдания.
Pussycat Dolls допели финальный припев, и начались автоновости. Дела шли на удивление неплохо, и…
Ещё один маньяк пронёсся мимо неё, непрерывно меняя ряд, и…
И передняя машина, белый «форд фокус», дёрнулась, чтобы освободить место. Никки нажала клаксон, две другие машины свернули, она услышала визг покрышек и звук столкновения на высокой скорости и увидела, как «форд» переворачивается от удара в него другой машины. Она вдавила тормоз, но…
Чёрт! Она ударила в переднюю машину, и её подушка безопасности сработала. Она погрузилась в неё и снова услышала металлический скрежет и звук разбиваемого стекла и, приглушённые подушкой, людские крики.
На несколько секунд она растерялась, затем подушка сдулась, и она увидела на ней похожее на гвоздику кровавое пятно. Она подняла руку — та была в крови; она посмотрела вниз и увидела, что кровь капает на брючный костюм.
Никки заглушила машину, затем откинула козырёк и заглянула в зеркальце на обратной его стороне. Слава Богу, нос у неё, похоже, не был сломан, но определённо кровоточил.
Спина болела, но не сильно. Её ветровое стекло треснуло в тысяче мест, так что сквозь него почти ничего не было видно. Она посмотрела в зеркало заднего вида — и обнаружила лишь штырь, на котором оно крепилось; само зеркало, должно быть, оторвало при ударе.
Рукавом она вытерла кровь с носа; ей, однако, нужно было что-то, чтобы остановить кровотечение, а её сумка, похоже, тоже куда-то улетела.
Никки выглянула в боковое окно. Ещё одна разбитая машина стояла практически впритык — этим путём выбраться не удастся.Поэтому она расстегнула ремень безопасности и полезла на пассажирское сиденье. Перелезая через коробку передач, она заметила свою сумку далеко позади, на полке под задним стеклом. Добравшись до пассажирского сиденья, она попыталась открыть дверь. Она не поддавалась, и Никки испугалась, что её тоже повредило в столкновении, но…
Но нет, дверь не заклинило; она просто была заперта. Она никогда не пользовалась этой дверью, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы отыскать запор — кровь дождём капала на обивку сиденья.
Дверь открылась. Она выбралась наружу, в потёмки раннего вечера, и осмотрела повреждения своей машины. Капот смялся в гармошку. У неё достало соображения озаботиться возможностью взрыва бензобака; она нагнулась — от чего поясницу пронзило кинжалами боли — и заглянула под днище посмотреть, не течёт ли бензин. В темноте было сложно сказать, но вроде бы ничего не текло.
А затем она обозрела всю сцену целиком. Прямо перед ней все три полосы были заблокированы разбитыми машинами, которые развернуло поперёк движения. Асфальт поблёскивал в свете уличных фонарей, продолжал падать мелкий снег. Она добрела до ограждения с правой стороны и влезла на него, чтобы лучше видеть.
Ещё одна повреждённая машина и разбитый пикап перекрывали движение перед тремя машинами, что она уже видела. Некоторые из их водителей, как и она, уже выбрались наружу. Она посмотрела назад: машины забили дорогу, насколько хватало глаз. Раздавались гудки, через которые пробивался другой звук: кто-то кричал «Помогите! Помогите!»
Источник звука был где-то справа: в дальней от неё из трёх машин, перегородивших дорогу. Она двинулась туда посмотреть, что происходит, и…
Чёрт! Ноги едва не выскользнули из-под неё, и она ощутила всплеск боли; дорога была скользкой ото льда. Она устояла, схватившись за одну из разбитых машин. Её водитель уже тоже был снаружи, но лишь оцепенело стоял, прислонившись к передней решётке; его лицо было в крови. Она направилась к машине, из которой раздавались крики — и, подойдя ближе, увидела, что всё ветровое стекло разбилось и вывалилось, а передняя часть машины смята ещё больше, чем у её собственной. Она подошла к машине с правой стороны. Внутри было двое людей: мужчина-водитель и женщина-пассажирка, оба белые, оба возрастом за сорок.
— Как вы? — спросила Никки.
— Ноги, — крикнула женщина. — Ноги зажало!
Никки выгнула шею, чтобы заглянуть внутрь; машину сдавило так, что бардачок едва не упёрся женщине в грудь; её из машины было не достать.
— И мой муж, — умоляющим голосом сказала женщина. — Мой муж!
К другой стороне машины можно было подойти лишь, перебравшись через багажник, который остался более-менее целым. Никки так и сделала и подошла к передней двери со стороны водителя.
— Она заперта! — крикнула Никки. Она потянулась через то место, где было ветровое стекло, а застрявшая женщина вытянулась, как только могла, пытаясь достать до кнопки разблокировки дверей; ей это удалось первой, и двери со звуком, напоминающим выстрел, разблокировались.
Ники открыла искорёженную дверь — понадобились все её силы, чтобы распахнуть её, так измята она была. Рулевая колонка выгнулась вниз. Мужчину-водителя бросило вперёд, и он напоролся шеей на верхнюю часть рулевого колеса; машина то ли была слишком старой для подушки безопасности на стороне водителя, то ли она не сработала.
Мужчина находился на открытом воздухе дольше, чем Никки, к тому же на нём не было зимней одежды; Никки видела, что его парка расстелена на заднем сиденье. Однако же, подумала она, сейчас не настолько холодно; он не мог успеть посинеть от холода, и…
И он посинел не от холода, а от нехватки кислорода! Она не хотела его двигать — у него вполне могла быть повреждена шея, но если он не дышит, то любое другое ранение перестанет что-либо значить через несколько минут. Она как смогла, руками зафиксировала его голову и шею, и осторожно отклонила его туловище назад, к спинке сиденья.
Горло у него было вдавлено внутрь прямо под нижней челюстью.
Никки выпрямилась и огляделась; вокруг ничего не изменилось. Скорая попросту не сможет до них добраться.
— Помогите! — закричала она. Она видела восемь или девять человек, в разном состоянии выбравшихся из своих машин; некоторые окровавлены, двое просто лежат на асфальте. — Этому человеку нужна помощь! Среди вас есть доктор?
Несколько человек обернулись к ней. Один мужчина крикнул «Нет», а женщина добавила «Если найдёте, скажите мне!»
Никки глубоко вдохнула, потом выдохнула; было достаточно холодно, чтобы видеть и собственное дыхание, и дыхание застрявшей на пассажирском сидение женщины — однако ничего подобного не было заметно у мужчины-водителя.
Она сама была на грани паники. Господи, что же делать? Что делать? Она потёрла ладони друг о друга, пытаясь согреть. Потом она поднесла их ко рту и подышала на них, и рассмотрела, что они все в крови.
И тут в голове возникла мысль: этому человеку требуется неотложная трахеоcтомия, причём немедленно. Нет, не так — cito!
И… да, да, да, Эрик знал, как её делать, и она теперь знает тоже.
Но ему — ей! — нужен скальпель, или хотя бы что-нибудь по-настоящему острое.
— О, Господи, — сказала застрявшая женщина, глядя на своего мужа, синий цвет которого становился всё насыщеннее. — Боже, он умирает!
Никки расстегнула его ремень безопасности и с большим трудом вытащила его из машины и уложила на спину на холодный мокрый асфальт. У неё не было ни бритвы, ни ножа — даже в сумке. Но повсюду валялись осколки разбитых зеркал заднего вида, и она нашла среди них длинный, узкий и заострённый на конце.
Верхняя часть кадыка мужчины была раздавлена. Она сдвинула пальцы вниз примерно на дюйм, пока не ощутила выпуклость перстневидного, или крикоидного хряща. Она сдвинулась немного назад, нащупав впадину между ним и кадыком — эластический конус.
Она знала, что должна стерилизовать осколок стекла и кожу пациента, но для этого у неё не было ни возможности, ни времени. Она взяла осколок так крепко, как только могла без того, чтобы порезаться, и провела им горизонтально по шее мужчины над конусом, но…
Но она даже не разре́зала кожу. Похоже, знать, как это делается — совсем не то же самое, что иметь решимость сделать это.
— Что вы делаете? — закричала жена мужчины, которой было видно лишь, что Никки опустилась на колени рядом с её мужем; тело мужа с её места было практически не видно.
Это был хороший вопрос. Какого чёрта она делает?
То, что должна сделать. То, что её — Эрика — учили делать.
Она снова сделала глубокий вдох, затем снова попыталась сделать разрез, в этот раз хотя бы прорезав кожу. Но ей нужен разрез глубиной двенадцать миллиметров — только вот она понятия не имела, сколько это — двенадцать миллиметров. Чёрт! Это… это…
Около половины дюйма.
Она снова налегла на осколок, углубляя разрез. Хлынула кровь, густая и тёмная, и…
Чёрт! Стекло сломалось; острый конец застрял в ране. Никки отбросила остаток своего импровизированного скальпеля, и он звякнул об асфальт. Потом выловила пальцами кусочек стекла из раны и также отбросила его. Ткани сомкнулись, закрыв разрез.
Никки залезла в карман жакета и вытащила шариковую ручку, украшенную названием её фирмы; у хорошего агента по недвижимости всегда найдётся ручка, чтобы подписать договор. Она вытащила из неё пишущий стержень и непослушными от холода пальцами открутила синий колпачок, пока не получила пластмассовую трубку, открытую с обоих концов.
Эту трубку требовалось просунуть в разрез на двенадцать миллиметров, и если двенадцать — это полдюйма, то…
Она запихнула трубку в разрез. А потом дунула в трубку и положила ладонь на грудь мужчины. Она приподнялась! Никки выждала пять секунд, снова дунула в трубку, снова выждала пять секунд, и снова дунула, сосчитала ещё пять Миссисипи, снова дунула, и…
И глаза мужчины неуверенно открылись.
Она выждала ещё немного — убедиться, что он начал дышать самостоятельно. Похоже на то — она с удовлетворением отметила, что из трубки выходит пар.
Никки села на асфальт пятой точкой, подтянула колени к груди, обхватила их руками и замерла, ожидая, когда выровняется её собственное дыхание. Через минуту или две она протянула руку и ощупала нос — проверить, идёт ли кровь. Похоже, остановилась, хотя нос был определённо очень чувствителен к прикосновениям.
Где-то вдалеке послышались сирены; одному Богу известно, когда сюда доберутся подготовленные медики, но…
Но, похоже, она сейчас стала подготовленным медиком. И как бы она ни сходила с ума в больнице, как бы ей ни хотелось не вторгаться в жизнь Эрика и Джен, как бы ей ни хотелось, чтобы всё стало так, как прежде, до того, как началось всё это безумие — она только что спасла человеку жизнь.
А это нечто такое, что она будет помнить всегда.