В 1997 году Стивен Пинкер приехал в КМО представить новую книгу, «Как работает разум». Мне посчастливилось присутствовать на его завораживающей лекции. Среди прочего, он указал на такой факт: люди в своей речи пользуются устойчивыми метафорами, невзирая на культурные границы. Споры — всегда сражения: я победил; он проиграл; он меня побил; она пункт за пунктом атаковала все его утверждения; он заставил меня отстаивать свою позицию; мне пришлось отступить.

Любовные отношения — это пациенты или болезни: у них сердечные отношения; она сделала ему больно; это разбило ему сердце.

Идеи, мысли — словно еда: пища для размышлений; нужно это переварить; его предложение оставило дурное послевкусие; это было трудно проглотить; горькое предположение; мысль придала мне сил.

Добродетель, кстати, ассоциируется с направлением вверх. Видимо, это связано с прямохождением: он сознательный гражданин, высоко держит голову; это низкий поступок; так низко мне мне не пасть; он выбрал дорогу вверх; я старался опустился до его уровня.

И всё же, лишь когда я встретил Холлуса, я осознал, насколько уникальны для человека такие образы мыслей. Холлус проделал колоссальную работу, изучая английский, и он зачастую пользовался человеческими метафорами. Но время от времени в его речи я улавливал нечто такое, что казалось мне истинно форхильнорским образом мыслей.

Для Холлуса любовь была связана с астрономией — два существа узнают друг друга настолько хорошо, что все действия партнёра можно предсказать с абсолютной точностью. Выражение «восходящая любовь» означало, что привязанность останется и завтра столь же наверняка, как и то, что солнце взойдёт. «Новое созвездие» — новая любовь, вспыхнувшая между старыми друзьями: ты вдруг видишь новый звёздный узор, который всегда был, но до сих пор оставался незамеченным.

Что касается морали, она основывалась на хорошей интеграции мыслей. Фраза «эта мысль хорошо чередуется» указывала на замечание, вызывающее значительное число переключений между двумя речевыми щелями. Нечто аморальное — то, что исходит лишь из одной: «на этот счёт он был совершенно левым». Для Холлуса словосочетание «думать половиной мозга» подразумевало не тупость, а злобу. И, хотя форхильнорцы, как и мы, пользовались выражением «по зрелом размышлении», они подразумевали под этим ситуацию, когда вторая половина мозга наконец включалась, возвращая индивида обратно на путь добродетели.

Как поведал Холлус в тот вечер, когда он прилетел на ужин ко мне домой, форхильнорцы чередуют слова или слоги между двумя речевыми щелями, поскольку их мозг, как и наш, состоит из двух полушарий, и их сознание даже в большей степени, чем наше, обусловлено совместной их работой. Люди часто говорят о сумасшедших, что они «утратили связь с реальностью». Форхильнорцы этой метафорой не пользуются, но часто говорят о старании «не расклеиваться», подразумевая непрекращающиеся усилия по работе обоих полушарий мозга как целого. У здоровых форхильнорцев, таких как Холлус, слоги в своём имени всегда перекрываются: «лус» вылетает из правой речевой щели до того, как левая закончит произносить «Хол»; это даёт окружающим понять, что обе половинки мозга надёжно работают как одно целое.

Тем не менее Холлус рассказал мне, что скоростная видеосъёмка показала: стебельковые глаза у них движутся не абсолютно симметрично. Скорее, один стебелёк всегда приходит в движение первым, а второй следует за ним долю секунды спустя. Который из стебельков является ведущим — и которая из половинок мозга удерживает контроль — это время от времени меняется; изучение того, какое полушарие запускает какие действия — важная область психологии форхильнорцев.

Поскольку Сюзан вложила мне в голову вопрос о душах, я не преминул спросить у Холлуса, верит ли он в них. Как оказалось, подавляющее большинство форхильнорцев, в том числе и сам Холлус, в души не верит, но обусловленная работой обоих полушарий психология форхильнорцев в своё время породила мифы о жизни после смерти. В прошлом многие из форхильнорских религий настаивали, что каждый индивидуум обладает не одной, а двумя душами — по числу половинок мозга. Их концепция жизни после смерти включала два возможных места — рай (хотя и не столь благословенный, как иудео-христианский — форхильнорская поговорка гласит, что «даже в раю случается дождь») и ад (пусть он и не является местом пыток и страданий; Бог форхильнорцев никогда не был мстительным). Да и в целом их представители не склонны к экстремизму — возможно, наличие столь большого числа конечностей заставляет их более уравновешенно относиться ко многому (никогда не видел Холлуса более удивлённым, чем когда я встал на одной ноге и поднял вторую, чтобы посмотреть, не прилипло ли что-то к подошве; он был потрясён тем, что я не упал).

В общем, по старым их верованиям, обе души форхильнорца могут направиться в рай, или же обе направиться в ад, или одна может «пойти далеко», а вторая — «ещё дальше»; в послесмертии эти места не находятся «вверху» или «внизу», что у людей означает противоположные крайности. Если обе души идут в одно и то же место, даже если это ад, — это куда лучший исход, чем когда они разделяются: при разделении личность как целое будет утрачена. Форхильнорец с разъединённой душой умирает по-настоящему; всё, чем он когда-либо был, уходит в небытие.

Так что Холлус был отчасти озадачен моим страхом смерти.

— Вы, люди, верите, что у вас единственная, неделимая душа, — сказал он. Сейчас мы находились в зале коллекций, изучая подобных млекопитающим рептилий из Южной Африки. — Так чего тебе бояться? По вашей мифологии, ты сохранишь свою личность даже после смерти. Ты же не опасаешься попасть в ваш ад, правда? Ты не плохой человек.

— Я не верю в души или в жизнь после смерти.

— А, хорошо, — сказал Холлус. — Меня удивляет, что на нынешней, довольно продвинутой, стадии развития вашего общества столь много людей по-прежнему увязывают концепцию божества с идеей о том, что они обладают бессмертной душой; из первого совершенно не обязательно вытекает второе.

Собственно, я никогда не подходил к этому вопросу с такой стороны. Может быть, Бог Холлуса — доведённое до логического предела коперниковское развенчание Бога: да, Создатель есть, но его создания душой не обладают.

— И потом, — сказал я, — даже верь я в жизнь после смерти, как утверждает религия моей жены, отнюдь не уверен, что я достаточно хороший человек, чтобы попасть на небо. Планка может быть задрана слишком высоко.

— Планка?

— Это метафора; она связана с прыжками в высоту, видом спорта. Чем выше установлена планка, которую нужно перепрыгнуть, тем сложнее это сделать.

— Ага. Аналогичная метафора для нас — сужающиеся проходы. Тем не менее ты должен знать, что страх смерти иррационален: она неизбежно ждёт каждого.

Для него это было взглядом со стороны, чем-то абстрактным; это не ему осталось жить считанные месяцы.

— Знаю, — ответил я, пожалуй, чуть резковато.

Я глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. Он правда мой друг; нет необходимости быть с ним столь сухим.

— Если быть точным, я не боюсь смерти, — солгал я. — Просто не хочу, чтобы она наступила так скоро.

И, после паузы, добавил:

— Меня всё ещё удивляет, что вы не победили смерть.

Сейчас я не забрасывал удочку, меня действительно это удивляло.

— Очередные мысли в характерном для человека стиле, — сказал Холлус. — Считать смерть противником.

Мне стоило показать ему «Седьмую печать» — либо этот фильм, либо «Билл и Тед: мнимое путешествие».

— Неважно, — ответил я. — Думаю, при вашем уровне развития вам наверняка по силам продлить жизнь куда дольше.

— Мы и продлили. Средняя продолжительность жизни до появления антибиотиков составляла половину от нынешней, а до последующего появления лекарств, очищающих забитые артерии — три четверти от нынешней.

— Согласен, но... — сказал я и умолк ненадолго, пытаясь как можно внятней выразить мысль. — Не так давно я видел по Си-Ти-Ви интервью с доктором. Он сказал, что первый человек, который будет жить вечно, возможно, уже появился на свет. Мы считали, что можем победить — прошу прощения, избежать — смерти, что в бессмертии нет ничего теоретически невозможного.

— Не уверен, что мне хотелось бы жить в таком мире, где единственной неизбежностью останутся налоги, — заметил Холлус, и стебельки его глаз затрепетали. — Кроме того, моё бессмертие — в детях.

Я на мгновение зажмурился:

— У тебя есть дети? — спросил я.

И почему я ни разу не спросил его — её — об этом?

— Да, — сказал Холлус. — Сын и дочь.

И затем, в удивительно человеческом порыве, инопланетянин спросил:

— Хочешь взглянуть на них?

Я кивнул. Голографический проектор тихо зажужжал, и внезапно в зале для коллекций возникли ещё двое форхильнорцев — в натуральную величину, но неподвижные.

— Это мой сын Кассольд, — сказал Холлус, указывая на левого. — И дочь, Пильдон.

— Он уже взрослые? — спросил я: Пильдон и Кассольд казались не меньше Холлуса.

— Да. Пильдон, она — как это называется? Тот, кто работает в театре; она говорит актёрам, как играть правильно, а как нет.

— Постановщик?

— Точно, постановщик; отчасти по этой причине мне хотелось посмотреть некоторые из ваших фильмов — чтобы лучше понять, как игра у людей соотносится с игрой у форхильнорцев. А мой сын, Кассольд — он, полагаю, психиатр. Лечит пациентов с нарушениями психики.

— Уверен, ты ими очень гордишься, — сказал я.

Холлус качнула телом вверх-вниз:

— Ты даже не представляешь, как, — ответил он.

* * *

Холлус исчез в середине дня; он — нет, она: ради всего святого, она же мать! — она сказала, ей нужно кое-что изучить. У меня появилось время, которым я воспользовался, чтобы разгрести стопки бумаг на столе и немного поразмыслить о вчерашнем. Обозреватель Алан Дершовиц, на мой взгляд, один из лучших, как-то сказал: «Когда я молюсь, именно тогда я сильнее всего сомневаюсь насчёт Бога, а когда смотрю на звёзды — именно тогда испытываю огромный прилив веры». Мне пришло в голову, что...

Голографический проектор пискнул дважды. Он заставил меня вздрогнуть; сегодня я больше не ожидал увидеть Холлус. Тем не менее, она появилась у меня в кабинете и выглядела куда взволнованней, чем я когда-либо видел: стебельковые глаза быстро раскачивались, а сферическое тело колыхалось, словно его вела невидимая рука.

— Последняя звезда, где мы побывали, прежде чем сюда добраться, — сказала Холлус, как только её проекция стабилизировалась, — была Грумбридж 1618, в шестнадцати световых годах отсюда. На второй планете этой звезды некогда была цивилизация, как и на других планетах, где мы побывали. Но её обитатели исчезли.

— С возвращением, — с улыбкой сказал я.

— Что? Да, да. Спасибо. Но сейчас мы их нашли. Мы обнаружили пропавших жителей планеты.

— Только сейчас? Каким образом?

— Каждый раз, когда мы находили планету, которую явно покинули, мы сканировали весь небосвод. Предположение очень простое: если жители планеты решили её покинуть, они воспользуются межзвёздным кораблём. А межзвёздный корабль, по всей вероятности, полетит к пункту назначения кратчайшим путём. Следовательно, выхлоп от термоядерного реактора — конечно, если в качестве двигателя используется термоядерный реактор — будет «смотреть» на их родную планету. В поисках следа от искусственного термоядерного синтеза мы изучили спектры всех звёзд классов F, G и K в радиусе семидесяти световых земных лет от Грумбриджа.

— И что-то нашли?

— Нет. Нет, так ничего и не нашли. До вчерашнего дня. Конечно, мы сохранили полный спектр на компьютерах. Я его вызвала и запустила программу более обширного поиска, чтобы проверить все звёзды всех типов на расстоянии до пятисот световых лет — форхильнорских световых лет, то есть примерно до семисот двадцати земных световых лет. И программа нашла их след: термоядерный выхлоп на прямой между Грумбриджем и Альфой Ориона.

Это означало ярчайшую звезду в созвездии Ориона, то есть...

— Бетельгейзе? — спросил я. — Ты имеешь в виду Бетельгейзе? Но это же красный сверхгигант, правильно?

В зимнее время я видел эту звезду бессчётное число раз; она образовывала левый рукав Ориона, моего любимого созвездия. Думаю, её название взято из арабского и означает «плечо охотника».

— Да, Бетельгейзе, — сказала Холлус.

— Но ведь никто не стал бы переселяться к такой звезде. У неё не может быть населённых планет.

— Мы так и думали! Бетельгейзе — крупнейшая звезда в ночном небе на наших трёх обитаемых планетах; если бы она была на месте Солнца, её внешний слой оказался бы за орбитой Марса. Она гораздо холоднее, чем Солнце, Дельта Павлина или Бета Гидры; конечно, потому-то она и красная.

— И как далеко Бетельгейзе? — спросил я.

— Четыреста двадцать девять земных световых лет отсюда; от Грумбриджа, конечно, примерно столько же.

— Чертовски далеко.

— Всего лишь полпроцента от диаметра нашей Галактики.

— Всё равно, — сказал я. — Не могу представить, зачем им понадобилось посылать туда корабль.

— Нам тоже непонятно. Бетельгейзе — главный кандидат в сверхновые; она непригодна для того, чтобы основать там колонию.

— Так зачем им туда лететь?

— Мы не знаем. Конечно, можно предположить, что корабль летит куда-то по ту сторону Бетельгейзе или что он планирует воспользоваться ею для дозаправки: с внешних слоёв атмосферы разрежённого красного сверхгиганта собирать водород может быть довольно просто. И, конечно, можно воспользоваться Бетельгейзе в качестве гравитационной пращи — получить прибавку в скорости, изменив угол в каком-то направлении.

— Вы не нашли свидетельств того, что население Грумбриджа выслало и другие корабли?

— Нет. Но, если они хоть на чуть-чуть изменили курс и выхлоп больше не был направлен на их планету, мы бы не смогли их засечь.

— Как давно они запустили ковчег? И сколько времени пройдёт, пока он долетит до Бетельгейзе?

— Измерить межзвёздные расстояния непросто, особенно если нет базы для измерения параллакса. Ковчег в пути не меньше пяти тысяч лет — очевидно, в отличие от нас, обитатели Грумбриджа 1618 так и не разработали термоядерные двигатели, способные разгонять корабли до субсветовых скоростей. Но можно с определённостью сказать: они пролетели больше пяти шестых пути до Бетельгейзе.

Холлус помолчала, раскачиваясь туловищем вверх-вниз, как всегда делала, когда была взволнована.

— Том, ты понимаешь, что это значит? Может быть, твоё предположение верно, и на остальных пяти планетах, где мы побывали, их жители загрузили себя в компьютеры. Но обитатели Грумбриджа так не сделали! Они построили корабль, они до сих пор живы. И этот корабль куда медленнее наших; его можно будет перехватить. А это означает, — сказала она и принялась раскачиваться ещё сильнее, — что мы можем встретить ещё одну цивилизацию!