— Холлус предложил мне полететь с ними, к следующей цели, — сказал я Сюзан вечером, по возвращении домой.
Мы сидели на диване в гостиной.
— К Альфе Центавра? — спросила она.
Планировалось, что эта звезда и была следующей, и последней, остановкой «Мерелкаса» в его грандиозном вояже перед возвращением к Дельте Павлина и затем Бете Гидры.
— Нет, у них поменялись планы. Вместо этого они летят к Бетельгейзе — хотят увидеть, что там.
Сюзан помолчала.
— Я правильно помню? В «Глоб» писали, что Бетельгейзе в 400 световых годах?
Я кивнул.
— Значит, ты не сможешь вернуться, пока не пройдёт тысяча лет?
— С точки зрения земных наблюдателей — да.
Она ещё помолчала. Когда молчание стало тягостным, я решил его прервать:
— Понимаешь, на середине пути корабль должен будет развернуться, чтобы термоядерный выхлоп был направлен к Бетельгейзе. Поэтому через 250 лет та... сущность... увидит яркий свет и поймёт, что кто-то приближается. Холлус надеется, что он — оно — останется на месте, чтобы подождать нашего прибытия. Или даже полетит навстречу.
— Сущность?
С нею я не мог заставить себя произнести правильное слово.
— Сущность, которая заслонила нас от Бетельгейзе.
— Ты считаешь, что это Бог, — просто сказала Сюзан.
Она знала Библию. Она неделю за неделей слушала мои рассуждения за ужином — о том, что было в самом начале, о причинах и следствиях, о фундаментальных константах и разумном замысле. В любом случае, я не так часто употреблял слово на букву «Б» — по крайней мере, в её присутствии. Оно всегда значило для неё гораздо больше, чем для меня, — а потому я сохранял дистанцию, научную отстранённость. Но она знала. Знала.
Я слегка пожал плечами.
— Возможно.
— Бог, — твёрдо повторила Сюзан, не оставляя места для недоговорённости. — И у тебя появился шанс Его увидеть.
Она посмотрела на меня, склонив голову набок:
— Они берут с Земли ещё кого-то?
— Да, несколько... э-э-э... индивидуумов, — ответил я и попытался припомнить весь список: — Женщину из Западной Виргинии, с тяжёлой формой шизофрении. Горную гориллу из Бурунди. Очень-очень старого китайца. — Я пожал плечами. — Ещё несколько человек, сдружившихся с другими инопланетянами. Все до одного немедленно согласились.
Сюзан посмотрела на меня, сохраняя на лице нейтральное выражение:
— Ты хочешь лететь?
Да, подумал я. Об этом кричало всё моё существо. И пусть я разрывался от желания провести с Рики как можно больше времени, я бы предпочёл, чтобы он запомнил меня более-менее здоровым, способным передвигаться самостоятельно, достаточно сильным, чтобы его поднять. Я кивнул, не полагаясь на голос.
— У тебя сын, — сказала Сюзан.
— Я знаю, — мягко ответил я.
— И жена.
— Знаю.
— Мы... мы не хотим тебя потерять.
— Но в любом случае потеряете. Очень, очень скоро — вы меня потеряете, — сказал я как можно нежнее.
Мы помолчали. В голове бурлил водоворот мыслей.
Я и Сюзан — мы знали друг друга с университетской скамьи, ещё в 1960-е. Мы какое-то время встречались, но затем я уехал — направился в Штаты, пытаясь поймать мечту. Тогда Сюзан не встала у меня на пути.
И вот, сейчас, у меня появилась другая мечта.
Но сейчас всё было иначе — в несопоставимых масштабах.
Сейчас мы были женаты. У нас был ребёнок.
Если бы в расчёт нужно было принять только это, ответ был бы очевиден. Будь я здоров, чувствуй себя хорошо — я бы ни за что на свете не стал задумываться о том, чтобы покинуть Сюзан и Рики. Не стал бы — даже гипотетически.
Но я не был здоров.
Я не чувствовал себя хорошо. И, конечно, она это понимала.
Мы поженились в церкви, потому что на этом настояла Сюзан, и мы произнесли традиционные слова верности, в том числе «Пока смерть не разлучит нас». Конечно, никто из тех, кто произносит в церкви эти слова, даже не задумывается о раке; никто не ждёт, что этот проклятое создание с клешнями ворвётся в их жизнь, принося с собою мучения и горе.
— Давай подумаем ещё немного, — предложил я. — «Мерелкас» вылетает через три дня.
Сюзан еле заметно кивнула.
* * *
— Холлус, — обратился я к инопланетянке на следующий день, в своём кабинете. — Я знаю, ты и ваша команда, должно быть, очень заняты, но...
— Да, ещё как. Прежде чем мы отправимся к Бетельгейзе, нужно провести большие приготовления. Кроме того, у нас на борту бушуют моральные споры.
— О чём?
— Мы верим, что ты прав: жители третьей планеты Грумбриджа 1618 действительно попытались стерилизовать эту часть Галактики. Ни форхильнорцы, ни вриды никогда бы о таком не подумали; прошу прощения за резкость, но это деяние настолько варварское, что это могло прийти в голову только людям — или, очевидно, обитателям Грумбриджа. И теперь мы спорим, стоит ли оповещать об этом наши родные планеты — стоит ли дать им понять, чего попытались добиться существа с Грумбриджа.
— Это кажется довольно разумным, — заметил я. — Почему бы не сообщить?
— Вриды в целом раса миролюбивая — но наш народ, как я уже говорил, — он... э-э-э... страстный. Да, пожалуй, это подходящее слово. Многие форхильнорцы наверняка захотят ответить на эту попытку уничтожения. Грумбридж 1618 лишь в тридцати девяти световых годах от Беты Гидры; мы могли бы легко направить туда корабли. К несчастью, жители планеты не оставили ландшафтных меток — а потому, реши мы наверняка уничтожить их обитателей, нам пришлось бы уничтожить всю планету, а не просто её часть. Обитатели Грумбриджа так и не разработали технологию ультрамощного термоядерного синтеза, доступную нашей расе; в противном случае их бомба добралась бы до Бетельгейзе гораздо быстрее. А эта технология даёт нам возможность уничтожить планету целиком.
— Ничего себе! — сказал я. — Вот это — настоящая моральная дилемма. Так вы сообщите своим планетам?
— Это ещё не решено.
— Вриды — великие специалисты по этике. Так что на этот счёт думают они?
Холлус ответил не сразу.
— Они предлагают нам воспользоваться термоядерным выхлопом «Мерелкаса», чтобы стерилизовать третью планету Бету Гидры.
— Родную планету форхильнорцев?
— Да.
— О господи! А почему?
— Они не объяснили до конца, но мне кажется, что в них говорит... — как ты говорил? — ирония. Раз мы хотим уничтожить тех, кто был, или мог быть, угрозой нашему существованию, тогда мы ничем не лучше жителей Грумбриджа, — сказала Холлус и помолчала. — Но я не хотела тебя этим нагружать. Ты хотел меня о чём-то попросить?
— Ну, в сравнении с тем, что рассказала ты, моя проблема кажется пустяковой.
— Пустяковой?
— Незначительной. В общем, я бы хотел поговорить с вридом. У меня возникла морально-этическая проблема, которую я не могу разрешить.
Покрытые прозрачным кристаллом глаза Холлус уставились на меня.
— Насчёт того, лететь тебе с нами к Бетельгейзе или нет?
Я кивнул.
— Наш друг Т-кна сейчас занят ежедневными попытками наладить контакт с Богом, но через час он освободится. Если к тому времени ты перенесёшь проектор в более просторное помещение, я попрошу его составить нам компанию.
* * *
Разумеется, остальные пришли к тому же выводу, что и я: сущность, которую Дональд Чен нейтрально назвал «аномалией», и о которой Питер Мэнсбридж элегантно отозвался как об «удаче», людям всей планеты объявили доказательством божественного вмешательства. И, конечно, люди придали этому своё толкование: то, что я назвал «дымящимся стволом», многие называли чудом.
Тем не менее это было мнением меньшинства — ведь большинство жителей планеты ничего не знали о сверхновой, а из тех, кто слышал, в частности, большой процент мусульманского населения, многие не доверяли съёмкам, сделанным телескопами «Мерелкаса». Другие заявляли, что нам удалось увидеть работу дьявола: мимолётный взгляд в сердце ада, а затем — всеобъемлющая тьма; нашлись сатанисты, которые заявили о доказательствах их правоты.
Ну а христиане-фундаменталисты зачитывали Библию до дыр, пытаясь отыскать в ней строки, которые можно подогнать под случившееся. Были те, кто искал и якобы находил нужные пророчества в наследии Нострадамуса. Математик-еврей из Еврейского университета в Иерусалиме указал, что сущность с шестью отростками топологически эквивалентна Звезде Давида, и предположил, что увиденное знаменует прибытие Мессии. Организация под названием «Церковь Бетельгейзе» спешно запустила в интернете продвинутый веб-сайт. И средства массовой информации выискивали возможность обнародовать любую псевдонаучную ерунду, хоть каким-то боком касающуюся древних египтян и созвездия Орион — того, в котором и взорвалась сверхновая.
Но всем только и оставалось, что гадать.
Мне же выпал шанс полететь туда — и узнать наверняка.
* * *
Мы вновь оказались в конференц-зале на пятом этаже Кураторской, но на сей раз без видеокамер. В помещении находился лишь я с крошечным инопланетным додекаэдром — и проекции двух инопланетян.
Холлус молча стояла с одной стороны зала, Т-кна — с другой. Их разделял стол. Ремень Т-кна сегодня был зелёным, а не жёлтым, но и сейчас на нём красовался тот же символ «галактики крови».
— Приветствую, — сказал я, как только проекция врида стабилизировалась.
Раздался звук перекатывающихся камней, за которыми последовал механический голос:
— Приветствие взаимно. От меня ты чего-то желаешь?
Я кивнул:
— Совет, — сказал я, слегка склонив голову. — Мне нужен твой совет.
Врид был недвижим, он обратился в слух.
— Холлус сказал тебе, что у меня последняя стадия рака, — сказал я.
Т-кна прикоснулся к пряжке на ремне:
— Скорбь выражена ещё раз.
— Спасибо. Но, послушай, вы дали мне шанс отправиться с вами к Бетельгейзе — встретить то, что бы там ни было.
Звук падающих на землю камешков:
— Да.
— Я скоро умру. Не знаю точно, когда — но наверняка не позднее, чем через пару месяцев. И мой вопрос — следует ли мне провести эти последние месяцы с семьёй или отправиться с вами? С одной стороны, моей семье важна каждая минута, которую они проводят со мной, — и, ну... думаю, я понимаю, что их пребывание рядом со мной, когда я... когда я умру, — необходимая часть для того, чтобы подвести итог, последнюю черту нашим отношениям. И, конечно, я сам их очень люблю, очень хочу остаться с ними. С другой стороны, скоро моё состояние ухудшится, я начну становиться для них всё большей и большей обузой.
Я помолчал.
— Живи мы в Соединённых Штатах, во внимание, наверное, следовало бы принять вопрос денег — там, на юге, последние несколько недель жизни в больнице могут вылиться в астрономическую сумму. Но здесь, в Канаде, этот фактор ни на что не влияет; во внимание следует принять только эмоциональные аспекты, их воздействие на меня и мою семью.
Я сознавал, что выражаю свою проблему в математических терминах — факторы, уравнения, финансовые и эмоциональные аспекты, — но слова изливались из меня именно так, я не репетировал речь. Я лишь надеялся, что не поставил врида в тупик.
— И от меня ты спрашиваешь, который выбор тебе следует сделать? — спросил меня голос транслятора.
— Да, — ответил я.
Раздался звук перемалываемых камней, за которым последовала краткая пауза, а затем:
— Моральный выбор очевиден, — сказал врид. — Он всегда очевиден.
— И? — спросил я. — Каков моральный выбор?
Новый скрежет камней о камни:
— Мораль нельзя выдать из внешнего источника. — При этих словах руки врида прикоснулись к перевёрнутой груше, что была его грудью. — Она обязана прийти изнутри.
— Значит, ты не дашь ответа, так?
Проекция врида колыхнулась в воздухе и исчезла.
* * *
Этим вечером, когда Рики смотрел в подвале телевизор, мы с Сюзан вновь сидели на диване.
И я сказал ей о своём решении.
— Я всегда буду любить тебя, — добавил я.
Она закрыла глаза:
— И я всегда буду тебя любить.
Неудивительно, что мне так сильно нравилась «Касабланка». Пойдёт ли Ильза Лунд с Виктором Ласло? Останется ли с Риком Блэйном? Последует ли она за мужем или последует зову сердца?
Есть ли что-то важнее, чем Сюзан? Чем Рик? Чем они вместе? Были ли ещё факторы, другие условия в этом уравнении?
Но — если откровенно — было ли что-то большее в моём случае? Конечно, Бог может находиться в сердце «аномалии» — но, если я полечу туда, уверен, я ни на что не повлияю... в отличие от Виктора, чьё сопротивление нацистам помогло спасти мир.
Тем не менее я принял решение.
Сколь бы трудным оно ни было, я его принял.
И мне никогда не узнать, правильное ли оно.
Я склонился к Сюзан и поцеловал её — поцеловал словно в последний раз.