Несколько мужчин узнали ирландца, когда тот снова появился в Папелотте после полудня, около трех часов. Одни говорили, что он присоединился к конному отряду под попечением Аксбриджа и что они видели, как он работал саблей в бою, когда отступала пехота. Другие клялись, что тогда он уехал один, черт знает как, оглядываясь повсюду, словно орел в поисках добычи, готовый наброситься на нее в любое мгновение.

Другой отряд офицеров Сакс-Веймара принял его теперь на заднем дворе, на этот раз ликера не оказалось, но он достал флягу джина, от вида которой солдаты сразу повеселели. Пока все были заняты джином, Кул взобрался по самодельной лестнице, состоящей из столов, сундуков и стульев, и оценил положение вещей за стеной внутреннего двора. Он еще побыл здесь немного, облокотившись на камни, затем спустился вниз, согласившись покурить с остальными перед уходом.

Сержант и двое часовых дежурили наверху, но ничего необычного не заметили. Повсюду — от подножия стены и до конца поля — лежали тела, в основном, мертвые, раненые или ползли сами, или их носили к ферме. Лошади тоже кое-где были живые, но теперь они не бились в агонии. Одной такой лошади оторвало обе передние ноги, но она еще настойчиво царапала доски загона в дальнем углу, пока капрал не увидел это и не пристрелил ее.

Тем не менее эти детали каждое мгновение менялись оттого, что по всему полю рассеялся дым. Он рисовал смазанную картину происходящего благодаря двухчасовым пушечным перестрелкам с обеих сторон, перезарядке сотен винтовок и выпуску ракет, учинившим пожары по всему Хугумонту и Святой Гааге.

Дым становился плотнее, массивная туча повисла над землей и затянула все в радиусе двадцати ярдов. Рассмотреть что-то в таких условиях было невозможно, и один из часовых прильнул щекой к деревянным брусьям.

Вдруг все заметили какое-то колебание серо-коричневой дымовой завесы: нечто узкое, невероятно высокое, будто гигант на сваях. С заставы не поступало никаких предупреждений, но ведь могло быть и такое, что там это нечто никто не увидел сквозь дым. Сержант присел и бросил взгляд на свою винтовку.

Фигура начала медленно вырисовываться, выходя из неясного тумана. Это был высокий человек на огромной черной лошади, медленно движущейся величественной походкой, каждый шаг давался животному с трудом, будто лошадь несла на себе двойной груз. Сквозь густой дым можно было различить темные высокие ботинки, прижатые к бокам лошади, ее плавающий черный хвост, серые стальные латы, перевязанную голову и бледное лицо всадника с серыми безликими глазами, уставившимися в пустоту.

Сержант выстрелил, короткий выстрел эхом прогремел по двору, заставив офицеров обратить внимание в ту сторону.

Пуля затерялась в тусклом тумане. Высокая фигура, как фантом, по-прежнему приближалась.

Когда один из часовых сделал второй выстрел, туман закрутился, и с пасмурного неба на фигуру неизвестного упал луч света, пробежав серебристыми отблесками по латам, алым эполетам и лицу.

— Кирасир, — выдохнул сержант, который никогда не видел его так близко прежде.

— Что? — спросил командующий офицер. — Боже, в чем это он?

Всадник остановился, глядя на них с высоты чуть ли не в пятнадцать ярдов от земли. В глубоких серых глазах, глядящих на них, не было живого огонька, плотные губы кирасира были плотно сжаты, так как он не носил свойственных всем мужчинам усов.

Другой часовой смотрел на него так, будто он был привидением.

— Я же выстрелил, сэр, — прошептал он. — А пули могут прострелить эту сталь?

Его напарник пробормотал:

— Почему не появилась наша конница?

— Они придут позже, — сказал сержант. — Так же как британцы.

Последовала напряженная пауза, часовые ожидали, что произойдет дальше. Они не слышали топота лошадиных копыт, и никаких очертаний других людей не появлялось. Всадник был один, будто появился каким-то чудесным образом из облака, и послан, чтобы запутать их.

Все разом начали перешептываться, нечетко, но человеку, стоящему у стены рядом с ними, было достаточно слышно и понятно.

— Полковник Себастьян Кул! — прогремел голос с высоты гигантской лошади.

Никто не мог скрыть своего удивления, и они все смотрели на Кула. Некоторое время, подняв голову, он оставался неподвижен. В следующее мгновение на его лице появилось такое странное выражение, что никто не мог объяснить, что оно означает.

Сержант, не зная, как реагировать на всадника-фантома, в растерянности стал бессмысленно кричать:

— Стоять!

Кирасир мрачно посмотрел на него, затем четко повторил:

— Я ищу полковника Себастьяна Кула. Где он?

Часовые повернулись от стены к офицерам, стоявшим внизу. Несколько секунд царила тишина. В это время Кул посмотрел вниз на вымощенную булыжником дорогу и положил руку на рукоять сабли.

Потом он поднял голову и холодным тоном сказал сержанту:

— Скажи ему, что я здесь. И спросите, что ему нужно.

Сержант прокашлялся, перед тем как крикнуть:

— Полковник Кул здесь! Скажите, что вам нужно, и не подходите ближе.

Кирасир торжествующе усмехнулся, от чего его лошадь двинулась с места и ударила тяжелыми копытами по земле.

— Он знает, зачем я здесь. Меня зовут Жак Десерней. Пусть он выйдет и встретит меня как подобает. Его день настал.

В стенах внутреннего двора командир уставился на Кула.

— Что он имеет в виду?

Зеленые глаза полковника наполнились диким восторгом.

— Дуэль, джентльмены. Не будете ли вы так любезны устроить это?

Поединок в Папелотте был проведен под руководством военного командира, высокого темноволосого джентльмена. Отмерив шаги, он назначил двух офицеров в качестве секундантов, а сержанту и двум часовым поручил очистить территорию и привязать лошадь француза. На противоположной стороне стоял полковник Кул.

Француз слез с лошади, снял шлем и, держа его перед собой, кивнул головой. Так скромно он поприветствовал Кула, но едва они с командиром представились друг другу, он сразу же переключил свое внимание на ирландца. Между дуэлянтами царило невероятное напряжение, но ни один из них не вступал в разговор. Спустя некоторое время командир начал формальности дуэли.

— Джентльмены, прошу вас объявить, кто потерпевшая сторона в этом споре.

— Я, — заносчиво сказал ирландец.

— Месье, — сказал командир французу, — согласно правилам боя, честь обидчика не пострадает, если он решит признать свою ошибку. Вы готовы извиниться?

— Я проучу его, — угрожающим тоном произнес француз. — Он бросил мне вызов; и я здесь. Перейдем к делу.

— Что касается времени, — сказал высокомерно Кул, — ты избегал меня целый месяц!

— Если бы я знал, что тебе под силу сразить только женщину, я бы немедля свел с тобой счеты, — прорычал француз.

Командир собрался с мыслями и твердо сказал:

— Сейчас не время для оскорблений. Ваш выбор — решить этот вопрос мечами. Джентльмены, мы очистили для поединка территорию, а эти два офицера будут вашими секундантами. Вы согласны?

Офицеры с мечами в руках стояли позади дуэлянтов, которые взглянули на них и кивнули в знак согласия. Некоторое время спустя приготовления были завершены. На большом расстоянии от начисто выбеленной стены, которая теперь была усеяна зеваками и посторонними наблюдателями, все препятствия были убраны. Дуэлянтов попросили снять плащи. Секундант француза помог ему расстегнуть медные крепления на латах и положил их на землю перед владельцем. Француз снял пояс и сине-алый жакет, наклонился над сброшенным обмундированием, схватил ножны, гладко и плавно вытащил меч и встал в боевую стойку.

Это оружие французской тяжелой кавалерии было остро как бритва, а рукоять замыкалась тройными завитками блестящей меди вокруг руки. Посторонние наблюдатели со стены завороженно смотрели на этот меч. Кирасиры редко носили какое-либо другое оружие — они полностью зависели от этого классически устрашающего меча, который обладал остротой копья и тяжестью сабли. Ирландец неторопливо, снял верхнюю одежду и передал ее своему секунданту. Он выхватил свой меч, прежде чем секундант успел расстегнуть его пояс и отложить его в сторону.

Оружия дуэлянтов были неравны по размеру и назначению. Досягаемость цели у сабли меньше, чем у меча. Потому что гусары с помощью острого лезвия били врага на поражение, а степень поражения удара кирасира зависела от силы плеча. Это значило, что в сражении французы страдали от потери лошадей, а британцы — от быстрой смерти.

Командир подозвал секундантов, чтобы проверить и сравнить оружия, и потом сказал:

— Мечи разные, джентльмены. У вас есть выбор: мы можем поискать среди наших оружий равную пару, или вы вправе сражаться тем, что у вас есть, полагаясь на волю провидения.

Француз тут же сказал:

— Дайте мне, что у вас есть, я сражу его любым мечом.

Командир обратился к ирландцу:

— Вы — пострадавшая сторона, сэр, ваше право выбирать. Вы согласитесь сражаться нашими мечами?

Ирландец немного поразмыслил. Немецкое оружие будет непривычно им обоим, в этом случае у него появлялся шанс хоть как-то одержать победу над длинным мечом. Но хочет ли он этого? В конце концов, он мог остаться и при своей сабле.

Он ответил:

— Черт с нею, с этой разницей! Пора уже приступить к делу.

Командир кивнул секундантам, которые давали инструкции обеим сторонам по применению оружия и правильной позиции. Дуэлянты приняли позицию правой руки.

Хоть пушки сейчас и не палили, но дым все равно стоял стеною между Папелоттом и французами. Командир оглянулся на происходящее, словно хотел убедиться, что все происходит наяву, и заговорил:

— Призываю всех присутствующих здесь быть свидетелями. Эти два джентльмена согласились разрешить свой спор мечом. Они согласны с условиями поединка. Они не защищены какими-либо доспехами или другой одеждой. На клинках нет никаких меток. — Он сделал глубокий вдох и торжественно объявил: — Использование левой руки наказуемо. Если один из противников объявит, что он ранен, или второй увидит кровь, поединок будет остановлен. В таком случае дуэль может быть продолжена только при согласии раненого.

При этих словах ирландец ухмыльнулся с заметным сарказмом. В значении этой ухмылки можно было не сомневаться; если рану нанесет его сабля — никто не будет спрашивать мнения раненого.

— Земля Папелотта — под командованием его высочества принца Сакс-Веймарского. Если нависнет угроза нападения врага, я вправе остановить дуэль в любой момент. Когда я скомандую «Идите», вы пойдете друг на друга. Если кто-либо из вас нарушит правила, секундант вашего соперника поднимет меч, а ваш крикнет: «Стой!» Если вас остановили, вы должны отойти на шаг назад и опустить оружие.

Пока командир говорил, дуэлянты не спускали друг с друга глаз, им так не терпелось броситься в бой, что они с трудом слушали его; вместо действий они обменивались ненавидящими взглядами. Без сомнения, это была последняя стадия развития давней вражды. Завершение ее наступило в конце речи командира, когда ирландец вдруг спросил:

— Где письмо?

Француз приложил меч к телу и коснулся рукояткой груди, обтянутой полотном голубой рубахи.

— Оно здесь. Подойди и возьми его.

Секунданты стояли напротив своих подопечных, прижав к земле их мечи своими, и напряженно смотрели на командира.

— Идите! Бой.

Секунданты отпрянули назад.

Ирландец одним скачком оказался рядом с офицером, мгновенно выхватил саблю и приставил смертельное оружие к голому горлу француза. Еще бы секунда — и он взмахом сабли снес бы ему голову с плеч.

Но француз увернулся, взмахнув клинком, — он приготовился к такому неожиданному выпаду. Со всей силой он ударил мечом так, что казалось, молот ударил по наковальне, а глазеющие на происходящее люди увидели искры. Потом быстрым движением вниз он расцепил клинки и сделал шаг назад, широко открытыми глазами пытаясь увидеть следующее движение противника.

Весь трюк ирландца был в скорости. Его попытка удивить провалилась, но этот прием продемонстрировал силу и упругость его рук; не успела сталь остыть, как снова зазвенела в ударе, будто он хотел свернуть французу челюсть. Потом резким поворотом сабли он предотвратил удар в свой собственный живот.

Люди смотрели на них затаив дыхание; движения дуэлянтов были столь молниеносны, что только серебро оружий сверкало, как спица в колесе. Воюющие стороны невероятно точно согласовывали движения — свет, поворот ног, уверенный баланс. Податливая обувь ирландца скользила по неровной земле, в то время как француз твердо стоял в своих сапогах на подбитых гвоздями подошвами.

Крови пока не было, не считая царапины на горле Кула, но это мелочь. Оружие обоих имело разрушительную силу — и люди поняли, что эти два человека сражались уже не раз. Решили они так потому, что сами далеко не всегда предугадывали следующее движение своего противника, а эти двое сражались мастерски.

В следующее мгновение, пока Кул подымал саблю над головой противника, француз успел отступить на шаг, отразить удар, и пока соперник балансировал, ударил его точно в плечо.

Секундант тотчас же поднял вверх меч, а другой воскликнул: «Стоп!», и в тот же момент оба стояли на расстоянии трех шагов между ними с воздетым вверх оружием.

Тяжело дыша, француз молча глядел на своего противника. Стоящие поблизости от него слышали, как он пробормотал: «Проклятый трус». В последний момент француз развернулся, и острый край меча рассек плечо и грудь ирландца по диагонали.

Тут секундант объявил:

— Они оба ранены!

Кул, осмотрев рану в плече и побледнев от увиденной крови, поднял голову. Так оно и есть: по волосам француза на щеку струилась кровь.

Но Десерней коснувшись левой рукой головы, раздраженно щелкнул пальцами.

— Он не задел меня. Эту рану я получил в Лини.

— Должно быть, ударили рукоятью, — отметил один из сидящих на стене.

— Желаете продолжить? — спросил командир ирландца.

— Царица небесная, разумеется, — сквозь зубы, сдерживая стон, прорычал Кул.

В недоумении командир, немного помедлив, прокричал: «Идите!»

Последствия были невероятными. Француз начал атаковать, тогда-то свидетели происходящего оценили его настоящие силы. Его удары были сокрушительны. Меч плясал дугами и спиралями, тесня ирландца все дальше и дальше. Он не давал ему возможности оказывать сопротивление. Какими бы сильными ни были руки у ирландца, он оказался под стеной так быстро, что чуть не врезался в нее.

Тогда ирландец кое-как собрался с силами. У него был порван рукав, и кровь струилась с плеча на левую руку, но рана не остудила его пыл. Он умудрялся выполнять невообразимое количество прыжков, выпадов, приседал, пытаясь сбить француза с ног, но тот каждый раз перепрыгивал, порываясь снова ранить его в плечо.

Вдруг, ко всеобщему удивлению, великан улыбнулся. Это была мимолетная, неприятная усмешка, но означала она твердо принятое решение. Мгновение спустя все поняли, что это было за решение. Сверкнув мечом, француз ударил, ирландец покачнулся назад, секунданты в унисон завопили. Наблюдающие видели, как грудь ирландца пересекла линия, неровная кривая полоса рассекла его одежду, и на рубаху просочилось красное пятно.

Некоторое время ирландец скрючился, облокотившись на одно колено, тяжело дыша сквозь зубы. Француз тоже не мог отдышаться, он тоже был ранен, но не сводил широко открытых серых глаз с лица врага.

Ирландец с трудом поднялся и, в бешенстве, произнес искаженным от злости голосом:

— Игра окончена. Сейчас ты умрешь.

В растерянности командир пытался поймать его взгляд.

— Вы хотите сказать… вы желаете продолжить?

Зеленые глаза яростно сверкнули, и Кул бессвязно прошипел:

— Только попробуй остановить меня еще раз, и ты пожалеешь об этом.

С тех пор никто не слышал, чтобы командир проронил еще хоть слово. Бой был беспощадный и долгий, но противники сражались как львы, им уже нечего было продемонстрировать друг другу, но мастерство и желание победить, которое читалось на их искаженных лицах, преобладали.

Разрезая воздух на части массивным мечом, француз успевал говорить:

— Она просила пристрелить тебя как шелудивого пса.

— Скажи ей, пусть убирается к… — последние слова застряли в горле ирландца, когда он получил жесткий удар по шее.

— Но я сказал: «Нет».

Тот, кому были адресованы эти слова, похоже, не расслышал их. Он двигался, словно танцор в восточном танце, изящной, но губительной поступью. В полдень, блистая в бою, он умер.

Никто не заметил ни времени, ни того момента, когда меч француза пронзил сердце ирландца. Темноволосая голова Кула откинулась назад, и какое-то время казалось, будто его налитые яростью зеленые глаза бросают вызов небесам. Француз стоял на месте, но в полной боевой готовности, не сводя глаз с точки, которую только что пронзил его меч. Потом оружие выпало из обессилевших рук жертвы, и мягкое тело упало на конец меча. Француз выпрямился, подхватил левой рукой грудь противника и с ревом, чтобы заглушить звук извлекаемого клинка из тела и кости, вытащил меч. Ирландец упал, подогнув под себя ноги, красная от крови левая рука откинулась назад, в грязь, а правой рукой он словно еще собирался схватить саблю, лежавшую неподалеку.

Некоторое время француз, стоя прямо, смотрел на мертвое тело. Затем склонил голову и стер кровь со лба левой рукой. Он зашагал к куче с обмундированием, наклонился, чтобы подобрать темно-красный пояс гусара, и аккуратно вытер лезвие своего меча. Бросив пояс, он направился к своей лошади.

Командир подозвал сержанта и двух часовых, чтобы те отнесли тело на задний двор, и испуганно уставился на француза.

Все было кончено; ему больше было нечего добавить или сделать. Но их всех поразило то, что пришедший к ним враг продемонстрировал свою силу и собирался повернуться к ним спиной и уйти невредимым. Секундант француза, не получив от командира никаких распоряжений на запрет действий, помогал ему собрать снаряжение кирасира.

Можно было предположить, о чем думал тогда незнакомец. На мужественных чертах его лица застыла ужасающая маска из размазанной крови и пота. Его грудь периодически вздымалась и опускалась, пока кирасир собирался и вкладывал меч в ножны на поясе. В тот момент, когда он взял шлем, так же как раньше, чтобы распрощаться с этим местом, его глаза, встретившие взгляд командира, были бездонными, как море в ночи.

Он устало произнес:

— Спасибо. Все кончено. Вы больше никогда не увидите меня.

Кирасир взобрался на лошадь, надел шлем с такой уверенностью, что наблюдавшие за происходящим просто не могли не восхититься силой его духа. Он приветственно помахал всем и приставив руку к шлему. Потом лошадь развернулась и аккуратно сделала шаг, изящно помахивая хвостом.

Черная лошадь с достоинством тронулась с места, их высокие фигуры теряли очертания, и меньше чем через минуту за ними восстановилась прежняя пелена тумана, в котором они утонули навсегда.