София была буквально парализована от ужаса, взгляд ее затуманился, а в горле пересохло. Потом раздался треск, сильный удар, колесо повозки подпрыгнуло на каком-то препятствии на песке, и все внезапно обрело ясность. Это было похоже на то, как оказаться на гигантской карусели. Фейерверки все еще ревели и вспыхивали под куполом, шипящие искры летели вниз на арену, превращая ее в кошмарную сцену, освещая обезумевших от страха несущихся лошадей и самодельную пагоду в центре, наполненную орущими от страха зрителями. Разбегались участники этого идиотизма, отчаянно стремившиеся выбраться из конюшен. Спотыкаясь о свои неудобные наряды, бежали они сломя голову к помещению для верховой езды.

Борясь за то, чтобы удержаться стоя, София выждала, пока колесница побежала свободно, и потащила на себя один повод. Ближайшая лошадь повернула налево, увлекая за собой и другую, затем мотнула головой и яростно дернула вожжи, сбивая свой шаг, так что экипаж опасно накренился в одну сторону. София упала на одно колено, палантин запутался вокруг нее, одна рука окорябалась в кровь о грубую оглоблю, а другой она по-прежнему удерживала поводья. Обе лошади споткнулись, а затем снова сорвались с места. В следующую секунду произошел болезненный толчок, искры разлетелись в стороны от колеса рядом с ней, и один из больших камней упал и изо всех сил ударился о стену.

София успела сорвать с себя парчовую накидку свободной рукой и попыталась встать на ноги. Рядом с ней взметнулся град щепок — это поднялся на воздух помост для музыкантов. Она укрыла руками голову, пока все не закончилось, потом снова взяла повод и посмотрела вперед, между рвущимися лошадьми. И похолодела: впереди стоял ребенок, сжимавший в маленьком кулачке пучок зелени, глаза его были расширены от испуга. Он крутил головой в разные стороны; кто-то звал его, но малыш не понимал, куда ему нужно идти.

Дрожа от ужасного предчувствия, София закричала и с силой натянула поводья. Ее вопль отчаяния потонул в последнем оглушительном грохоте фейерверка наверху. Лошадь, стоявшая ближе к ней, откликнулась, качнулась в сторону и направилась к пагоде в центре. Взрывы прекратились. В зловещем временном затишье вонючий, пропахший серой воздух хлестал Софии в лицо, высасывая дыхание из ее легких. Тем временем все, казалось, происходило очень медленно. Ребенок все еще стоял впереди. Еще одним рывком поводьев она попыталась заставить лошадей бегать в карьер, и они пропустили пагоду всего на дюйм.

Затем лошади побежали по гладкой площадке, и София смогла разглядеть, что было впереди. Там наблюдалось скопление других колесниц, которые вынуждены были остановиться и разворачивались, когда возничие пытались направить их обратно в помещение для верховой езды. Если бы это были скачки, София обогнала бы их, но в этом кошмаре не было места, чтобы сделать это — колесницы стояли непреодолимой стеной. Через несколько секунд она столкнется с ними, ударившись о груду досок, и разобьется насмерть.

Использовать поводья в третий раз было рискованным предприятием: если лошадь отреагирует яростно, колесница перевернется, но, по крайней мере, это произойдет до того, как она врежется в остальных. Затем София вспомнила, как этой парой управлял прежний возница: не при помощи поводьев, а издавая пронзительные крики. Его команды, хоть и достаточно эффективные, тогда наполовину тонули в шуме процессии, но если она крикнет сейчас, пара не сможет ее не услышать.

София схватила повод и оглоблю обеими руками, наклонилась вперед и закричала на лошадей что есть силы, так чтобы ее крик попал прямо в их вздрагивающие уши.

— Тпру! Эй вы, пара робких пони с капризными задницами! Остановитесь, пусть будут прокляты и поруганы ваши разгоряченные шкуры! Остановитесь!

Лошади прислушались, и их уши прянули назад. Они поняли ее и начали сбавлять темп. К удивлению Софии, то же самое сделали и все остальные лошади в конюшнях. Конюхи, выбежавшие к другим упряжкам ошеломленно остановились на своем пути. Блуждавшие во тьме группы партии римлян и древних бриттов отступили назад, к стенам. В искривленной линии экипажей головы повернулись, когда отборные сассекские ругательства разнеслись по величественному зданию.

Она снова закричала, ее слова звонким эхом отскакивали от стен, продолжая приводить в изумление окружающих.

— Дьявольское отродье, остановитесь, вы, бессловесные проклятые мулы!

И они остановились, так резко, что она чуть не упала через главную оглоблю прямо под копыта. Шеи ее лошадей были натянуты, бока вздымались, они остановились как раз на расстоянии нескольких шагов от другой колесницы, запряженной черными лошадьми. Потерявшая дар речи теперь, София обнаружила, что смотрит в выпученные глаза лорда Горли.

Позади нее со стороны пагоды послышался рев голосов. Ближайший грум прыгнул на спину одной из ее дрожащих серых лошадей. Справа к ней подошел ее возничий, хромающий между экипажами, одна сторона его лица была залита кровью. В мгновенье ока лорд Горли оказался на земле в припадке ярости:

— Прочь с моих глаз! — завопил он и бросился на него с проворством, которое не соответствовало его возрасту. Раненый грум колебался только мгновение, прежде чем отступить и убежать в нишу.

Лорд Горли повернулся, чтобы подойти к колеснице Софии, но принц-регент оказался там раньше. Его лицо было бледным, и он настолько тяжело дышал, что его высокий воротник врезался ему во второй подбородок, раздувая толстые щеки. Кругом царила жуткая паника.

— Моя дорогая леди, — он почти рыдал. — Моя дорогая леди. Как мог я позволить случиться этому с вами? — Он вытянул свои руки в мольбе, чтобы помочь ей спуститься.

Каким-то образом София смогла взять себя в руки. Она немного помедлила, глядя на него сверху вниз. Ее взгляд, несмотря на перенесенные потрясения, был полон чувства собственного достоинства и даже какого-то величественного спокойствия, что вызвало у принца восхищение.

— Скажите мне, что вы не ранены, — умолял он. — Ужас! Я едва могу говорить. Позвольте мне возместить ущерб. Просите все, что угодно, все, что угодно.

Неожиданно ей в голову пришла одна мысль. Она пришла на это страшное мероприятие с определенной целью, и теперь, пока принц был в ее власти, пришло время осуществить ее.

София выдержала его взгляд.

— Я хочу знать имя главы английской разведки.

Принц перестал дышать, и гримаса неверия исказила его черты. Затем, преодолев себя, он выговорил со стоном:

— Полковник сэр Генри Хардинг. Но зачем вам это, скажите ради всего святого?

— И где его можно найти?

Он посмотрел на нее сумасшедшими глазами и выдохнул:

— Брюссель. — И затем: — Леди Гамильтон, я умоляю вас спуститься.

София сошла с колесницы, ноги ее дрожали, но она старалась быть сильной, чтобы терпеть его раскаивающуюся помощь, справиться с реакцией лорда и леди Горли и противостоять потрясенным и алчным лицам всех тех, кто только что стал свидетелем самой скандальной и катастрофической фантасмагории, которая когда-либо была инсценирована.

Себастьян решил, что он должен навестить миссис Гоулдинг. Ему показалось, что, несмотря на ее холодность, когда они встретились, она захочет вновь увидеть его. Проблема заключалась в том, что он намеревался уехать из Брайтона рано утром следующего дня с Софией Гамильтон, поэтому, теоретически, его не будет в городе до начала времени нанесения визитов. Себастьян мог передать свою карточку в ее апартаменты на следующий день, но если он сам не появится, это будет воспринято как неуважение. Лучшим вариантом было нанести вечерний визит. Его не смогут принять, если у нее не будет компании, — Румбольдов, например, — но он мог, по крайней мере, оставить записку, объясняющую его скорый отъезд.

Себастьян провел основную часть вечера за ужином с хозяином дома, где он остановился, и ждал, пока все не отправятся спать, прежде чем смог выскользнуть на улицу. Когда он приехал к строениям церкви Благоволения, он вдруг засомневался: нужно ли ему увидеться с Делией или нет? Несколько недель назад он был уверен в этом, но не теперь, когда София Гамильтон значила для него гораздо больше. Себастьян ждал в неопределенности внизу, пока его карточку относили наверх; вскоре ему принесли записку: миссис Гоулдинг дома и готова принять его.

Когда его провели через здание, которое, несмотря на обветшалый вил, еще сохранило признаки респектабельности, он вообразил, что с ней должны быть ее друзья, но, войдя в маленькую гостиную, застал ее одну. Делия подошла к нему быстрым шагом, затем остановилась и сделала изящный реверанс, не сводя с него глаз. Она была дамой не робкого десятка, и поэтому, была ли она раздражена или обрадована, она всегда имела склонность демонстрировать это.

Как раз сегодня Делия находилась в приподнятом настроении.

— Полковник Кул. Какая неожиданность видеть вас здесь!

— Я должен извиниться за столь поздний визит, но я уезжаю из Брайтона завтра рано утром. Я не мог уехать, не справившись о вас.

— Справившись? Нет ничего, что друг не мог бы предложить прямо. Мой муж мертв, и я вернулась обратно, чтобы позаботиться о себе самой в Англии. — Она помолчала, затем сказала с меньшей горячностью: — Вы действительно не знали, что Гоулдинг был убит?

Он покачал головой:

— Я соболезную вам.

Ее улыбка была насмешливой и загадочной:

— В самом деле?

Себастьян пристально посмотрел на нее. Неужели она ожидала, что он обрадуется смерти храброго человека? Делия уловила взгляд, сжала губы и отвернулась.

— Я имел это в виду, когда говорил, что ваши друзья сделают для вас все, что смогут. Если есть что-то, что в моей власти, вы должны сказать мне.

Возможно, опасно было так говорить, так как он понятия не имел, какие планы привели ее в Брайтон; родственники мужа были из Линкольншира, а герцог жил в Лондоне. С другой стороны, между ними всегда была довольно безрассудная откровенность. Ее чувства могли поставить его в неловкое положение, но он мог всегда надеяться на то, что узнает о них.

Делия посмотрела ему в глаза и вздернула подбородок.

— Будьте спокойны, я не жду от вас подобных предложений, сэр.

— Тем не менее я здесь. Ну же! — сказал он. — Вы вообразили, что я подведу вас?

— Почему бы и нет? Вы делали это и раньше. — Делия отвернулась и отошла от него. Она не собиралась предлагать ему сесть. Ее прямые красиво изогнутые брови нахмурились. — Вы оставили меня.

Себастьян почувствовал волну восхищения ее откровенностью, которая заслуживала такого же ответа.

— Именно так это выглядело с твоей стороны? Но подумай о ситуации. Ты, должно быть, понимала, что происходило у меня в голове. Ты была замужем, верная, уважаемая. Если бы нашу связь обнаружили, что я смог бы предложить тебе? Ничего, кроме испорченной репутации, дома в холмах, где ты едва бы видела меня или любую другую живую душу. Ни семьи, ни светской жизни. Я не мог содержать тебя должным образом — у меня никогда не было денег. И ты знала это.

Делия все еще была бледна.

— Ты не мог рассказать мне об этом?

— Если бы я сделал это, я никогда бы не набрался храбрости уйти.

Карие глаза изучающе смотрели на него.

— Тебе легко говорить это сейчас.

— Нет, нелегко. — Тем не менее, не дожидаясь приглашения, он сел, наклонился вперед и посмотрел на нее: изящная, стройная фигура, никоим образом не изменившаяся с тех пор, как он видел ее в последний раз. В ней чувствовалась некая вызывающая независимость, которую ни замужество, ни вдовство не могли изменить.

— Как Гоулдинг оставил тебя?

— Бедной. Не было ничего, кроме долгов. Родственники заплатили их и организовали мою отправку домой, но теперь, когда я оказалась в Англии, их долг выполнен, и они совершенно ясно дали мне понять, что я не должна в будущем рассчитывать на них. Если бы у нас были дети, то все было бы иначе, но меня пугала мысль иметь ребенка в Индии. Это тебе известно.

Себастьян почувствовал смятение, и она заметила это, выражение ее лица было суровым и трагичным одновременно. Она всегда предпринимала с ним определенные меры предосторожности, но он никогда не предполагал, что она делала то же самое и со своим мужем. Он невольно вздохнул:

— Бедная Делия.

Она подошла и села на тот же самый диван, не слишком близко, и повернулась к нему с иронической улыбкой.

— В Брайтоне ничего интересного для меня нет, поэтому я скоро поеду в Лондон.

Охота за мужьями — вот что ее интересовало. Себастьян почувствовал больше отвращения при этой мысли, чем когда он узнал о ее сочетании браком с Гоулдингом.

Неожиданно Делия изменила тему разговора и настроение.

— Но теперь у тебя все складывается удачно. Я слышала о тебе повсюду в городе.

— Думаю, мне не на что жаловаться.

— Жаловаться, — произнесла Делия почти в своей старой дружелюбной игривой манере. Она не стала подробно останавливаться на том факте, что теперь они оба свободны, она была слишком горда для этого. Вместо этого она любезно поинтересовалась:

— Был ли ты дома, виделся ли с семьей?

— Нет.

— Они знают, что ты вернулся из Индии?

— Да, я сообщил им, но не получил ответа.

— Странные люди, — сказала она и коснулась его запястья. Это казалось теплым, естественным движением. — Если бы я была твоей матерью, я не могла бы дождаться, когда увижу тебя. А что насчет твоих сестер?

Не думая, он положил свою ладонь на ее руку. Если бы кто-нибудь другой осмелился говорить с ним таким образом, он бы с ним быстро расправился, но Делия была единственная женщина, которой он мог доверять и позволить говорить даже то, чего он не хотел бы слышать. Как и он, она происходила из семьи обедневшей знати, у которой не было ничего, кроме доброго имени; как и он, она давно отправилась в путь по течению, чтобы в полной мере использовать то, что предложит ей жизнь.

— Мои сестры замужем за ирландскими джентри, которые имеют земли в северной территории. У них большие поместья, и они наслаждаются утонченным стилем жизни, а их мужья благороднее, богаче и менее склонны к выпивке, чем всегда были мои родители, даже в пору своей прекрасной юности. Поэтому, естественно, в порядке вещей, мои надменные сестры никогда не общаются с родителями. И, сказать по правде, мои родители не желают общаться со мной.

В ответ на его насмешливый и горький тон Делия крепко пожала его руку.

— Что настроило их против тебя?

Себастьян посмотрел ей в глаза, он всегда знал, что мог рассказать Делии все, что угодно. Она была волнующей смесью, так как обладала острым умом и ласковым нравом, которая поощряла доверие.

Он решил ей признаться, ибо испытывал удовольствие от того, что она была рядом с ним в качестве слушателя, а не судьи. И это держало их в отдалении от обсуждения планов на ближайшее будущее. Ей всегда нравились истории: он расскажет ей такую, в которой прежде никогда не признавался.

— Мои родители сокрушались по поводу всего, что я делал, и всего, чего я стоил — моей учебы, моей военной подготовки, моих друзей. Или, возможно, они просто считали, что я презираю их. Заметь, я всегда понимал, какими жалкими они были как родители, как землевладельцы, как попечители наследства. Но именно в Дублине, когда я заинтересовался политикой, я смог действительно в полной мере понять и оценить их бессилие и позор. Мои родители утверждали, что поддержали Англо-ирландскую унию об Объединении в 1801 году, но что касается какой-либо пользы, которую они могли извлечь от этого, у них не хватило ни твердости характера, ни энергии. Они могли точно так же присоединиться к протесту против объединения, как это сделал я. — Себастьян увидел удивление на лице Делии, но не остановился. Он почувствовал неожиданное облегчение от того, что произнес эти слова. — Они думали — если они вообще думали, — что Уния, ликвидировавшая автономию Ирландии, будет благом, но английская колонизация принесла ирландцам разорение и рабство, и это стало ясным как Божий день сразу же…

Делия отняла свою руку и откинулась на спинку дивана, она была очарована его рассказом и в то же время встревожена.

— Значит, ты стал мятежником?

— Я был студентом. И еще я был влюблен.

Она внимательно посмотрела на него, лицо ее вытянулось.

Себастьян произнес печально:

— Она умерла.

Делия вздрогнула, затем сказала приглушенным голосом:

— Ты стал повстанцем из-за нее?

— Нет. — Это было не совсем правдой. Он следовал за Морин О'Шиа повсюду, как марионетка, и даже теперь, оглядываясь назад, не понимал, как он мог поступить иначе. Она была старше его, красивая и яркая как пламя, и когда она ввела его в свою жизнь, все, что она предлагала ему, было неодолимо. — Нет, в то время это были мои убеждения. Но я в самом деле присоединился к римской церкви из-за нее.

Выражение Делии сразу же изменилось.

— Ты католик? — Когда он кивнул, она взяла его за руку. — Ты католик, как и я. И ты никогда не говорил мне! Грешно скрывать это!

Он улыбнулся:

— Я тоже никогда не видел жену генерала во время исповеди.

Она покачала головой.

— Конечно, я должна была отречься ради своего супруга. Иначе Гоулдинг не женился бы на мне. Но ты… ты же был свободен. — Слово повисло в воздухе между ними, затем она посмотрела на него, склонив голову к плечу, и сказала:

— Боже Всемогущий, не удивительно, что твои родители отвернулись от тебя! Они вычеркнули тебя из завещания?

— Там мало что можно завещать, — ответил он. — Насколько тебе известно.

Ее глаза снова изучающе посмотрели на него, и он увидел в них одновременно жалость и ревность:

— Ты женился на ней?

Он покачал головой, затем положил ее руку себе на колено и стал перебирать ее пальцы.

— Я даже не уверен, приняла ли бы она меня. Я не проявил себя. Она хотела, чтобы я записался в один ирландский полк за границей и сражался бы под знаменами Бонапарта ради свободной Ирландии. — Делия посмотрела на него широко открытыми глазами. Он крепко держал ее за руку. — Но ее арестовали. Это было время, когда Чарльз Леннокс был наместником короля в Ирландии — сейчас он герцог Ричмондский, будь он проклят! Была проведена новая облава заговорщиков. Всю ее семью привлекли к суду. Она умерла в тюрьме до суда.

Делия тихо вскрикнула, соскользнула на пол и прижалась щекой к его колену. Они долгое время молчали, и он задавался вопросом, думает ли она, что он слишком взволнован, чтобы говорить дальше. Фактически же он чувствовал себя освободившимся от тяжкого груза.

Наконец, она спросила, подняв на него глаза:

— Ты мог так легко присоединиться к французской армии?

Себастьян усмехнулся:

— Матерь Божья, я сказал, что я презирал свою семью, но это не значит, что я их ненавидел. Нет, об этом даже никогда не было речи. Друзья действительно думали, что я соглашусь. — (Макреди был одним из них. Десерней бросил ему вызов после дуэли в лагере, но никто из стоявших рядом не мог предположить, что этот ирландец был офицером во французской кавалерии.) — Я отчаянно хотел, чтобы все это осталось позади, хотел вступить в армию и уехать. Тот факт, что у меня были такие опасные связи, вселил ужасный страх в моих родителей, поэтому я смог заставить их дать мне деньги на покупку офицерского чина, которые они, возможно, заняли у одного из моих зятьев. С тех пор моя нога ни разу не ступала на землю Ирландии.

— В этом теперь нет необходимости, когда ты нашел свое место в Англии. Я слышала все о Бирлингдине. Какое состояние и какое поместье!

В ее словах прозвучала неподдельная радость за него, а не зависть. Или амбиции. Он нежно держал ее подбородок своими пальцами.

— Только до тех пор пока сын Гамильтона не достигнет совершеннолетия.

— Но тем временем у тебя уже будет собственность и доход.

— Как у опекуна. Вполне достаточно для жизни.

Она сказала игриво:

— В самом деле, сэр, но разве вам не хочется большего? — она высвободилась и отодвинулась назад, чтобы сесть на корточки, вне пределов его досягаемости. — Если что-нибудь случится с наследником, Бирлингдин достанется тебе одному, это так? Других мужчин в роду нет?

— Нет. Это так, да, тогда у меня будет Бирлингдин и титул баронета.

Делия продолжала тем же игривым тоном:

— А что, если ты возьмешь в жены леди Гамильтон, тогда ты получишь также и Клифтон?

— Нет, он передается по женской линии.

— О, это хорошо, — сказала она, легонько покачиваясь на пятках, затем грациозно поднялась. — Я, в самом деле, хотела бы понять эти вещи. Следующий раз я включу тебя в свои молитвы и буду знать, о чем молиться на твой счет.

Себастьян содрогнулся:

— Довольно, Делия!

Она стояла, печально глядя на него.

— Я только дразнила тебя. — Она снова улыбнулась. — Ты забыл, как мне нравится дразнить?

— Нет, я не забыл. — Она стояла рядом, и Себастьян взял ее за руки.

Прежде чем подойти еще ближе, она спросила:

— Когда я получу приглашение в Бирлингдин?

Себастьян быстро подумал. Она не доставит ему неприятности, если останется лишь его другом.

— На следующей неделе. У меня будет небольшой прием, и мы все отправимся на скачки в Эпсом Даунс.

— Я снова увижу леди Гамильтон?

Себастьян поднялся. Пришла пора убегать.

— Только если ты будешь себя хорошо вести.

Она коротко засмеялась.

— О, но я умею хорошо себя вести. Я чувствую, что нам с ней предназначено быть друзьями.

Жак был в ярости. Первый раз, когда он приехал в Клифтон, ему сказали, что леди Гамильтон уехала в Брайтон с полковником Кулом. Он знал, что это означало: она сбежала! Никто из слуг не мог ответить ему, когда она вернется, но он знал, что это было им известно, ведь, как он выяснил, Гарри был дома. София никогда бы не оставила «Аристида» в неизвестности. Но она могла оставить его, не предупредив.

Десерней не стал настаивать и уехал. Он мчался на Мезруре, будто сидел верхом на грозовом облаке, его желудок скрутился в узел, а глаза сузились, когда он скакал по местности, которую неожиданно возненавидел: бесплодная, однообразная, невыразительная масса, врезающаяся в голубой пролив.

На следующий день он приехал снова, не надеясь на то, что София вернулась, но с решимостью каким-либо образом увидеть ее сына. Она не вернулась, и боль его новой душевной раны саднила сильнее, чем он того хотел бы. Но найти ребенка оказалось легко. Когда мажордом закрыл перед ним дверь, Жак убедился, что ни в саду перед домом, ни около окон никого не было, тогда он взял Мезрура за узду и направился к конюшням. Там наверняка есть кто-нибудь, с кем можно будет поговорить.

Как раз в этот момент конюх Митчелл вышел на усыпанный гравием двор.

— А где все? — спросил Десерней, когда тот подошел к нему.

— На площадке для выездки, месье, с Шехерезадой и парой чистокровных верховых. Хотите взглянуть?

У Митчелла был размеренный голос и глаза, которые привыкли оценивать лошадей и людей, не всегда в пользу последних.

— Нет. Мне интересно, есть ли поблизости мистер Арри. — «Иисус, что за имя!» Губы Митчелла скривились в насмешке, но он ответил с достоинством:

— Да, он здесь, месье. Он вбил себе в голову, что пони нуждается в компании, когда другие уезжают на выездку. Вы найдете его там внутри, — и он указал по направлению к конюшням. — Я буду неподалеку. — Он имел в виду — в пределах видимости и слышимости.

Жак кивнул и отвернулся, а позади него Мезрур пыхтел от нетерпения, что его оставили одного.

Внутри конюшни были темные и прохладные, пахло навозом и соломой. Лошади безмолвно стояли в просторных стойлах, мотали головами в стороны и жевали сено. Заметив Жака, они замерли и перестали есть.

Стоящая рядом лошадь с любопытством заржала, и Жак заметил движение в конце ряда. Там был Гарри. Его лицо выглядело бледным в сумраке, без своей матери он был менее уверен в себе, даже нервничал. Жак пошел к нему навстречу своим обычным широким шагом.

— Аристид! Я слышал, у тебя новый пони.

Сначала на лице ребенка появилась робкая улыбка, затем карие глаза озарились.

— Жак!

— Ты покажешь мне его?

Мальчик перевел благоговейный взгляд на животное в стойле.

— Его зовут Принц.

Жак увидел симпатичное животное пегой масти с аккуратной, слегка приплюснутой мордой, что демонстрировало примесь арабского скакуна, и тонкими ногами, которые обнаруживали силу и гибкость, когда он бежал. Принц вращал своими глазами в знак протеста, когда Жак стал пристально осматривать его зубы, и это рассмешило Гарри.

Жак похвалил пони, сказал, что он просто замечательный и очень смышленый, затем сел на корточки напротив Гарри и сказал:

— Теперь давай посмотрим на тебя. Что ты делал, пока твоя мама отсутствовала?

— Я нарисовал рисунок. Солдат с мушкетом. Но Мод сказала, что маме больше нравятся цветы. Ниже я нарисовал несколько цветов.

— Когда мама возвращается домой?

Широкая улыбка.

— Возможно, сегодня. — Затем он бросил на Жака задумчивый взгляд и сказал мягко: — Не беспокойся. Она не утонет.

Жак нахмурился, не понимая, о чем он говорит, затем вспомнил про тот несчастный случай у брода ниже Бирлингдина.

Гарри вопросительно посмотрел на Жака:

— Лошади не должны заходить в воду, не так ли? Они же не могут плавать.

Десерней поднялся на ноги, взял ребенка и посадил его на стог сена. Он знал подробности несчастного случая: опрокинувшаяся карета, выброшенные в воду мать и сын, две утонувшие лошади.

Конечно, кто-то рассказал ребенку об этих ужасах.

— Аристид, лошади умеют плавать. Им просто нужно держать ноздри над водой. Ты знаешь, почему?

Гарри покачал головой.

— Ты знаешь, что происходит, когда ты погружаешься под воду? Ты можешь закрыть рот и зажать нос, тогда вода не попадет в твои легкие. Но лошади так делать не умеют. Они могут закрыть рты, но их ноздри по-прежнему будут открыты. Если они опускаются под воду, вода сразу попадает им внутрь, и они очень быстро тонут. Никто никогда не говорил тебе этого?

— Не говори этого маме, она расстроится.

Значит, София не обсуждала это с сынишкой. Она пыталась защитить его от смертей; но он видел, как лошади умерли, и скрывал это, переживая внутри своей маленькой беспокойной головы, чтобы пощадить ее.

— Лошади не против воды, — продолжал Жак. — Некоторые из них любят ее. У меня когда-то была кавалерийская лошадь, которой нравилось купаться в реке, протекавшей мимо нашей фермы. Даже когда она стала слишком стара, чтобы ездить на ней верхом, она заставляла водить ее вниз, чтобы поплавать.

— Она все еще есть у тебя? Как ее зовут?

Жак покачал головой.

— Она умерла. От старости, — добавил он быстро. Затем он протянул руку и отбросил волосы со лба мальчика. Гарри был бледен, а кожа нежная, как у его матери. — Мои родители прислали мне письмо, я получил его сегодня. Они рассказали мне, что случилось с ней. Ее звали Парагон. — Глупо, но рассказ об этом наполнил его глаза слезами. Он снова спустил мальчика вниз, шмыгнул носом и сказал уже весело:

— Ну, а ты собираешься познакомить меня с другими?

Они обошли по кругу стойла, но Гарри был задумчив. Через некоторое время он сказал:

— Пойдем, я покажу тебе Джока и Сэма.

Он взял Жака за руку и повел его через арочный дверной проем в самое дальнее помещение конюшен. Уголком глаза Жак увидел Митчелла, который показался в проходе и смотрел, как они уходят. Жак цинично усмехнулся про себя.

Джок и Сэм были лошадьми английской породы, которые разделяли стойло с одной стороны огромного пространства. Там же хранились их хомуты и сбруя, медь и кожа, мешки с кормом и стога сена высотой с человеческий рост, над которыми они царствовали, как короли с огромным сокровищем.

— Джок принадлежит маме, — Гарри указал на белолобого гиганта с длинной косматой гривой и подпругой размерами с давильный пресс. Конь смотрел на Жака со спокойным интересом.

— Мама говорит, что Сэм принадлежит мне. — Его конь был более худощавым, но с выпуклой грудью и мощным крупом. Он был великолепен, невозмутим и симулировал полное безразличие по отношению к мальчику и мужчине, стоящим позади него.

Гарри серьезно посмотрел Жаку в лицо.

— Тебе нравится Сэм? Он может быть твоим. Можешь взять его.

Это было так неожиданно и удивительно — столь щедрый акт для маленького ребенка, что Жак на мгновение потерял дар речи.

Гарри, чувствуя сомнение Десернея, подчеркнул свое намерение:

— Тебе нужна большая лошадь. Митчелл говорит, что кавалерийские лошади большие.

Жак откашлялся. Он был взволнован.

— Спасибо тебе. Никто никогда не предлагал мне ничего настолько изумительного. Но Сэм должен остаться здесь. Почему бы мне не приходить и не навещать его иногда вместе с тобой?

Мальчик неуверенно спросил:

— Он не подходит для кавалерии?

Жак на мгновение задумался, затем сказал:

— Давай поиграем. Ты берешься за этот кусок дерева вот здесь. У него почти правильная длина для меча. А я возьму вот этот. — Он взял черенок грабель, которые стояли прислоненными к стене. — Теперь просто позволь мне объяснить это Сэму.

Сэм поворачивался в своем стойле, его массивные быстрые копыта шаркали по полу, а огромные подвижные глаза внимательно смотрели на Жака. Жак немного поговорил с ним, скользя рукой вниз по белой звездочке у него на носу, позволяя коню понюхать его ладонь.

Затем он поднял Гарри наверх, посадил его на гладкий простор спины Сэма, вместе с мечом и всем остальным, и сам вскочил позади него. Сэм передернул кругом, затем притворился, что они всего лишь пара мух, из-за которых не стоило беспокоиться.

— Сначала копье. Есть три позиции. В состоянии покоя — это когда ты держишь копье вертикально. Возьмись своей рукой вот здесь, под моей. Второе — атака. Подними локоть вот так, наклонись вперед. Представь, как быстро мы идем, и ты держишь копье на весу всю дорогу.

Мальчик начал прыгать вверх-вниз.

— Ух ты, Сэм, атака! — Гарри был взволнован, он чувствовал возбуждение от скорости и вызов, а Жак, тихо смеясь позади него, следил, чтобы мальчик не соскользнул с гладкой спины лошади.

Затем они достигли линии врагов, и Жак с ревом опустил свое копье колющим ударом, а Гарри поднял свой меч над головой и издал воинственный клич. В этот самый момент в конюшню вошла леди София Гамильтон. Ее лицо было белым от ярости. Звуки замерли у них на губах.