Париж

Я отправил письмо десятому человеку с курьером. Дата всеобщего смотра назначена: первое июня. Назначив ее, Бонапарт назвал час своей собственной смерти: полночь, когда он вызвал меня к себе в кабинет.

Я мало вижусь с Фуше в последнее время, что делает конспирацию еще более надежной. В последний раз, когда мы встречались, нам удалось обменяться несколькими быстрыми словами вне пределов слышимости старого Камбасера.

— Мир будет твоим должником, Роберт.

Я прошептал:

— И вашим, министр.

Он покачал головой.

— Я работаю за кулисами. Нужна другого сорта храбрость, чтобы выйти на сцену.

На следующее утро София проснулась потрясенная. Почти невозможно было поверить в то, что случилось с нею вчера. Она разыскала Гарри и успокоила его, затем позволила ему редкое удовольствие спать рядом с собою в ее кровати ночью. Таким образом она пыталась оградить себя от мыслей о Жаке Десернее. В действительности же она думала о нем много часов подряд. Это было похоже на наваждение. Она лежала без движения, пока сын спал. Ее сознание было наполнено теплом и светом, показывающими, чего она стыдилась. София чувствовала, что связана с его телом настолько сильно, будто она обитала в нем, а он в ней. Она могла вообразить его лежащим без сна, тоже мечтающим о ней: его серые глаза широко открыты, мысли о ней бурлят в его теле, как шампанское. София знала, что если бы она могла встать с постели, отправиться в Джолифф-корт и войти в его спальню, то обнаружила бы его бодрствующим и ожидающим ее, предающимся мыслям о ней, затерянным в царстве, о существовании которого до этого времени она не знала. София понятия не имела, как долго эта одержимость держала ее в плену, потому что неожиданно на нее сошел глубокий сон без сновидений, и когда она проснулась, было поздно. Встав и спустившись вниз к завтраку, она обнаружила, что Гарри полностью одет, накормлен и слоняется по столовой, чтобы составить ей компанию.

Рядом с ее тарелкой лежали письма, одно из которых очень обрадовало ее.

— Дорогой! Письмо от дедушки.

Оно пришло с одной из португальских отправок, которые регулярно прибывали в Нью-Хейвен. София быстро просмотрела его.

— Он скоро будет здесь. Если все будет хорошо, если будет попутный ветер, он прибудет на следующей неделе. — София потянулась за следующей страницей, и в ее голосе прозвучало разочарование. — О, оказывается, нет! Ему поручили транспортировку в Остенде, в Бельгию.

— Ему дали новый корабль? Мы можем увидеть его?

— Надеюсь, что можем. Мы отвезем тебя в Нью-Хейвен и поднимемся на борт.

После этого утро почти закончилось, а ей еще нужно было приготовить для испытаний Шехерезаду и двух других чистокровных верховых лошадей, которые должны были выступать в Эпсон Даунс через несколько дней. Гарри приближался на своем пони, которого вел под уздцы Митчелл, так как она не позволяла ему брать поводья самому.

София сама вела лошадей пешком полмили между домом и гладким пространством дерна, которое всегда было избранным местом для проведения клифтонских испытаний.

Она чувствовала себя возбужденной, в вызывающей дрожью боевой готовности, что заставляло ее осознавать каждое мельчайшее изменение в цветах, движениях и запахах вокруг нее. Неделю назад новость о том, что возвращается ее отец, полностью заполнила бы ее мысли. На сей раз, хотя она и была чрезвычайно рада его приезду, другие чувства преобладали над обычными реакциями.

Тем временем Жак Десерней должен был посетить испытания, она же чувствовала себя абсолютно не подготовленной к этому. Ее собственное поведение днем ранее было настолько не свойственно ей, что она не могла оценить его. Оглядываться же назад было все равно, что смотреть на себя в кривое зеркало.

Что он думал о ней, она не могла даже предполагать. Всего несколько дней назад она сбежала в Брайтон лишь потому, что запаниковала из-за одного сорванного поцелуя. Теперь София чувствовала себя так, словно она никогда не была осторожной или робкой в своей жизни. Она собиралась встретить Жака без следа смущения по поводу того, что случилось с ними накануне на полу конюшни.

Объездчик из Джолифф-корта Филипп уже был там и проинформировал Митчелла, что мистер Десерней придет пешком позже. Новость вызвала у Софии тайный трепет удовольствия, потому что инстинкт говорил ей, что он придет пешком не случайно; как и ей, сегодня ему даже верховая езда покажется слишком пассивной.

Филипп, как и подобает жокею, был легким как тростинка, с чувствительными руками, и он демонстрировал вдохновенную верховую езду. Гарри, глядя на юношу, объявил, что он Шехерезаде понравился.

Затем появился Десерней. Он шел вверх по усыпанному лошадьми склону с востока своим решительным энергичным шагом, его волосы развевались и блестели на солнце.

София попыталась успокоиться, но тщетно. К тому времени, когда Жак подошел к ней, она была неспособна произнести ни слова, сам же он казался лишь немногим лучше. Остальные, слишком занятые, чтобы заметить это, занялись испытаниями, и София вздохнула с облегчением. При других обстоятельствах она бы сотрудничала с Митчеллом более тесно, но Гарри и его пони позволили ей ретироваться. Одной рукой она держала поводья Принца как раз под его мягкой мордой и страстно желала, чтобы Десерней с другой стороны потянулся и коснулся ее, как бы опасно это ни было. Когда он гладил шею Принца или улыбался Гарри, она испытывала чувство ревности.

София лишилась покоя, как будто все, что они говорили и делали вчера, было просто сказочным сном. В то время как все вокруг, включая Гарри, ободряли Шехерезаду и смотрели в другую сторону, Жак потрогал рукой нос пони, и его пальцы коснулись ее ладони. София, задрожав, подняла глаза вверх и смогла наконец заговорить.

Нужно было выбрать тему, которая бы не озадачила и не встревожила Гарри, что исключало все, о чем она сгорала от желания сказать. Но она попыталась.

— Сегодня утром я получила письмо от своего отца. Он возвращается домой на следующей неделе.

Затем она вспомнила его обвинение: «Ты прячешься за своего отца».

Жак бросил на нее быстрый взгляд, но сказал нейтральным тоном:

— Вы, должно быть, очень рады. — Через мгновение: — Насовсем?

— Нет, он получил назначение в Бельгию.

София не могла понять, показалась ли эта новость ему хорошей или плохой, потому что он устремил взгляд на летящие фигуры лошадей, теперь борющиеся друг с другом в состязании.

Она спросила:

— Как часто вы получаете известия от ваших родителей?

Он состроил гримасу, но ответил:

— Один раз в месяц или два.

София мягко продолжила:

— И как они пишут вам?

Жак повернулся:

— Что вы имеете в виду? — Это было почти грубо.

— С любовью? С привязанностью?

Жак отвел глаза, его лицо стало жестким, но он продолжал удерживать руку на шее Принца, лаская его за ушами.

— Как обычно. Их любовь к детям не меняется.

— Тогда… — она колебалась, — почему вы не вернетесь обратно? Когда Бонапарт пал, и Франция больше не в состоянии войны, разве это не подходящее время?

Он покачал головой.

— Я же говорил вам. Если бы не я, Рене был бы жив и наслаждался высоким постом в Париже, возможно, с женой и детьми. Я не могу смотреть в лицо своим родителям, потому что его гибель стоит между нами.

— Но вы не должны обвинять себя в этом. Это судьба распорядилась так жестоко.

— Нет, — сказал он. — Не судьба.

«Тогда твои родители потеряют двоих сыновей». — Однако она не сказала этого вслух.

Себастьян Кул постарался заставить ее подозревать Десернея. Он подошел так близко, как только мог, к тому, чтобы назвать его шпионом. Как Десерней мог быть им? Он был человеком сильных эмоций, и они заставляли его испытывать горечь по отношению к Франции. Он испытывал смертельную ненависть к Бонапарту и отрезал себя от своей семьи и своей родины. Английская армия оттолкнула его, поэтому теперь он был один. Он решил остаться в этом очаровательном уголке Англии и следовать за единственной целью, оставшейся у него — единственной, которая привязала его к ней. Безрассудного волнения от этой мысли было достаточно, чтобы изгнать предупреждения Себастьяна Кула из своего сердца.

Десерней стоял, не двигаясь и не видя ничего вокруг. Затем он обернулся и посмотрел назад, на Клифтон, на крышу фермы, наполовину скрытой в складке долины на западе, на лошадей и людей, перемещающихся по зеленому простору перед ним. Он избегал ее взгляда. Казалось, он собирался что-то сказать, но Гарри заговорил первым.

— Ты собираешься смотреть на Шехерезаду на скачках?

Он повернулся к Гарри и улыбнулся.

— Конечно. А ты?

— Конечно.

Затем Десерней произнес изменившимся тоном, не глядя Софии в глаза:

— Обещайте, что приедете покататься со мной верхом, послезавтра.

София посмотрела на него испуганно. Это был почти приказ. Он сказал быстро:

— Я приеду и заберу вас утром. Скажите «да».

— Да, — вымолвила она. Ответить по-другому она и не смогла бы.

Жак смотрел через плечо Гарри.

— Не берите с собой грума — я уверен, что вы превосходно знаете дорогу. Вы можете показать мне Фристонский лес.

София услышала стук копыт позади них и повернулась. Себастьян Кул скакал на своем сером гунтере со стороны Клифтона.

Увидев Кула, Десерней заторопился. Ему не хотелось портить впечатление от сегодняшнего дня этой неприятной для него встречей. София не могла сдержаться, поэтому спросила:

— Почему не завтра?

Жак повернулся спиной к приближающемуся всаднику.

— Завтра я еду в Нью-Хейвен. Пришел корабль.

Для нее такого рода разочарование было ново, и, к своему огорчению, она почувствовала, что готова заплакать.

Он быстро и горячо прошептал:

— Мой ангел, я тебя люблю.

У Себастьяна было впечатление, что он приехал не совсем вовремя. Эти двое разговаривали тихими голосами, не обращая внимания ни на мальчика, ни на занятие с верховыми лошадьми. Он не уловил ни слова из того, о чем они говорили, но если речь шла о чистокровных скаковых лошадях, Эпсом Даунсе или чем-либо еще, а не о них самих, он готов был съесть свою собственную шляпу.

Когда Себастьян подъехал ближе, он увидел, что София выглядела взволнованной, а Десерней — сердитым, полковник успокоился: немного солнечного света вернулось в его день.

Он остановил гунтера не слишком близко к пони и низко поклонился, оставаясь в седле и снимая шляпу.

— Моя дорогая кузина. — Он выпрямился и кивнул: — Добрый день, мистер Гарри. Месье, — его взгляд снова обратился на Софию. — Какая радость видеть вас в добром здравии! Но неужели вы никогда не отдыхаете? После напряжения вчерашнего дня, ужасов предыдущего вечера…

— Что вы имеете в виду? — Он был бесцеремонный дьявол, этот Десерней.

Себастьян же обращался только к ней:

— Помнишь, ты рассказала мне в карете о случившемся и я умолял тебя рассказать всю историю заново? Я не мог поверить в нее тогда, и я едва могу сделать это сейчас. Хотя меня самого заставляли пересказывать ее несколько раз.

Ее щеки порозовели от смущения, а глаза казались влажными.

— Всем нашим соседям, я полагаю?

— Все интересовались самым любезным образом, — сказал Кул с сочувственной иронией, надеясь, что она будет признательна за предупреждение.

— О чем? — потребовал сурово Жак.

Себастьян, наконец, снова перевел свой взгляд на Десернея.

— Вам не сказали? Вы недостаточно вращаетесь в нашем маленьком обществе, месье. Леди Гамильтон чуть не погибла в безумной мистерии в Морском Павильоне позапрошлой ночью.

София перебила его:

— Я же не погибла. — Она бросила быстрый, полный значения взгляд на Гарри, который весь превратился в слух. — Здесь не время и не место…

Глаза Десернея расширились, и он посмотрел на нее пылающим взглядом.

— Что там случилось?

Прежде чем она могла ответить, Гарри сказал громко:

— Мама?

Она положила руку ему на запястье.

— Дорогой, принц устроил для нас фейерверк в конюшнях. Но он начал взрываться слишком рано и напугал лошадей.

Гарри смотрел на маму раскрыв рот, затем выдал:

— Что за глупый человек.

Она улыбнулась, Десерней — нет.

— Его высочество чрезвычайно сожалел, и никто сильно не пострадал, — сказала она, предвидя его вопрос, — в том числе и лошади.

— В следующий раз я тоже поеду в Брайтон, — сказав это, мальчик перевел серьезный взгляд с Десернея на Себастьяна.

— Дедушка сказал мне, что, пока его не будет с нами, я единственный мужчина в доме.

— И ты замечательно присматривал за мной, — София улыбнулась. — Я расскажу ему об этом в понедельник.

Когда суть сказанного дошла до Себастьяна, он мог видеть, что глаза Десернея тоже потемнели от гнева. По меньшей мере, у него было нечто общее с французом, ни один из них не хотел, чтобы адмирал был где-либо, кроме как в открытом море. Десерней вряд ли был человеком, которого адмирал Меткалф захотел бы видеть рядом со своей дочерью. Что же касается Себастьяна, он предпочитал, чтобы София Гамильтон была по возможности наименее защищена и наиболее доступна для его собственных ухаживаний. И ограда вокруг юного Гарри сейчас была довольно плотной, даже если не считать бдительности адмирала. Но он пытался выглядеть восторженно:

— Ты ожидаешь приезда своего отца домой?

— Да, вместе с португальской отправкой. Однако он пробудет здесь всего несколько дней.

Кул поднял голову.

— Как жаль. Я так ждал, что смогу проводить больше времени в его компании. Мы так мало виделись друг с другом в Лондоне.

Себастьян решил, что настало время изложить свои соображения по поводу приема.

— Кстати, я приехал с приглашением. У меня будут гости в Бирлингдине в субботу и воскресенье — люди из Лондона и Брайтона, и Эддингтон-сын согласился остаться на ночь. Ничего официального. Я просто чувствую, что Бирлингдин нуждается, — он пожал плечами, — в некоторой теплоте. Могу я надеяться, что ты почтишь нас своим присутствием?

Себастьян видел, что это было для нее довольно неожиданно, хотя ей должно было быть известно о приготовлениях в Бирлингдине из-за близких связей между слугами обоих домов.

Она почему-то стала заикаться когда ответила:

— Это очень… очень любезно с твоей стороны, кузен. Я… конечно, я хотела бы сказать «да»…

— И, пожалуйста, привози Гарри, — сказал он услужливо, при этих словах мальчик вежливо улыбнулся ему.

— Но, боюсь, я буду не свободна. В Клифтоне сейчас происходит так много всего. Надеюсь, что ты понимаешь…

Он стиснул зубы. Было приятно игнорировать Десернея во время этого диалога, но он задавался вопросом, насколько молчание француза оказало влияние на ее отказ.

— Может быть, ты нанесешь нам утренний визит?

— Ты очень добр.

В то время как Себастьян пытался понять, означает это «да» или «нет», Десерней резко сказал ей:

— Я поговорю с Филиппом, а потом пойду. Но вы не забудете о нашей встрече.

В действительности, это был даже не вопрос, но она ответила сразу взволнованным голосом:

— Нет, конечно, нет.

Десерней склонился над ее рукой и поцеловал ее со страстью, которая заставила волосы Себастьяна зашевелиться. Затем он быстро провел рукой по волосам Гарри, точно так же, как он гладил пони, кивнул Себастьяну и ушел большими шагами, как варвар, которым он и был.

Себастьян поднял брови, глядя на леди Гамильтон, но она смотрела вслед французу, и он не мог прочитать выражение ее лица. Каким-то образом, к его удивлению, он остался один на поле боя. Это должно удовлетворить его на сегодня.

Жак постоянно поражался красоте английской деревни. Он вырос в долине, где река извивалась по пастбищам под высоким куполом неба. Его Нормандия была страной прозрачного воздуха и широких просторов, манящая всадника и путешественника. Здесь же, на пути к Фристонскому лесу, ландшафт постоянно изменял свои очертания. Живые изгороди из боярышника, увитые опьяняющими цветами, обрамляли горные отлоги, которые искривлялись по направлению к морю над поднимающейся впереди землей. Крутой склон холма неожиданно оказался на пути рядом с ним, чтобы затем обнаружить долину с буйной растительностью, фоном для которой служили повторяющиеся гряды похожих друг на друга холмов, отступающих на запад, покрытые вдалеке голубыми лесами. Там и тут мелькали фермерские домики или деревеньки в низинах, замаскированные деревьями, и только один церковный шпиль или несколько дымовых труб выдавали их присутствие. А дальше вверх, где земля вздымалась по направлению к высокому Даунсу, были рукотворные холмы, насыпи, служащие приютом костям и сокровищам древних саксонских лордов в их зеленых запущенных могилах.

София Гамильтон ехала рядом с Жаком на гнедом гунтере, почти таком же высоком, как Мезрур, который знал дорогу, как ей показалось, инстинктивно. Там, где тропинка была узкая, он пропускал ее вперед, чтобы иметь возможность наблюдать за ней сзади и наслаждаться совершенством ее гибкого тела и грацией.

По пути он заставил ее рассказать о происшествии в Брайтоне. Обдумав это и вспомнив случай у брода, он решил, что слишком много несчастных случаев в ее жизни связано с лошадьми, но когда он выразил свою озабоченность, София засмеялась.

— Я живу, как соня, — сказала она. — Лошади — мое единственное приключение.

— Значит, не навлекай на себя неприятности. Ты не должна сама заниматься Шехерезадой, например.

Она покачала головой.

— Не беспокойся, кузен Себастьян уже предупредил меня по этому поводу.

Десерней внутренне содрогнулся, затем, позабыв о Куле, продолжил любоваться Софией, когда она ехала впереди. От пышных темно-синих юбок для верховой езды, которые струились по гладкой спине гунтера, ее талия и спина поднимались ровно и гибко, как стебель цветка. Ее жакет обрисовывал прямые изящные плечи, а волосы, уложенные в тонкую сетку под полями черной шляпы, лежали свернутыми на затылке. Жак жаждал момента, когда это хорошо закрепленное сооружение уступит его пальцам, и он почувствует ее локоны, рассыпающиеся в его руках, подобно шелку.

У него не было возможности изменить то, что произошло между ними или что должно будет произойти далее. Он мог только идти вперед, его кровь бурлила от страсти, которая влекла его за ней и подталкивала к Англии, так чтобы он стал преследователем, а она добычей. Впечатление было еще более сильным, когда они вошли в лес. В некоторых местах пятнистый солнечный свет, проникающий сквозь деревья, затенял ее образ настолько, что она, казалось, растворялась на фоне листьев. В других, где ветки росли низко и густо, тусклый свет омывал ее как будто в мистическом водоеме, где он мог потерять ее навсегда.

Однажды Жак не удержался и позвал:

— София…

Она повернула свою голову, ее лицо было бледным под завернутыми полями шляпы. Но Жак внезапно замолчал.

Земля стала влажной, и передние копыта Мезрура тяжело ступали, когда он поднимался по усыпанной листьями тропинке вверх.

Жак был теперь ближе, но оставался позади нее.

— Скажи мне, почему холмы называются Даунс — «низы»? Это глупо. Почему не Апс — «верхи»?

София засмеялась:

— Я, в самом деле, не знаю.

Тропинка пересекала склон, и для них было достаточно места, чтобы идти бок о бок.

— Возможно, они были названы людьми, пришедшими сюда с более высоких мест на севере, под названием Вилд. Если ты едешь со стороны Вилда и проходишь через ущелье в холмах, направляясь на юг, ты спускаешься вниз.

— Куда мы направляемся?

— К одному красивому месту, чтобы насладиться видом. Поверь, это замечательное место.

— Я уже очарован видом.

Он потянулся и положил свои пальцы на ее затянутую в перчатку руку. Ей казалось, что ее рука потерялась в его большой ладони, но он сжал ее нежно, как будто это было нечто хрупкое, которое могло быть раздавлено, если применить слишком много силы. София не отняла руки, но секундой позже движение лошадей разлучило их, и она подарила ему взгляд из-под ресниц, который говорил ему, что она испытывает то же, что и он, когда они касаются друг друга. Никакие произнесенные вслух слова не могли сравниться с молчаливым диалогом их глаз.

Жак почувствовал возбуждение от того, что она сдержала слово и отправилась с ним, потому что сегодня была суббота, и вместо этого она могла принять приглашение в Бирлингдин. Лично ему это давало большое преимущество перед Себастьяном Кулом. Для всего деревенского сообщества, над которым она главенствовала, это означало, что за леди Гамильтон из Клифтона ухаживает виконт де Серней, и, согласившись поехать с ним верхом одна, она приняла это ухаживание.

В глазах общества она была скомпрометирована. Но чем? Он посмотрел на нее, и его сердце сжалось. Он сказал ей, что не вернется обратно во Францию, но поняла ли она, что он имел в виду насчет замка и наследства Сернея-ле-Гайара. Мысленно Жак пересматривал, что он мог предложить ей в сравнении с тем, что она уже имела, и находил все это недостаточным. Он не мог даже быть щедрым на правду. В чем бы он ей ни признался на этой новой, опьяняющей стадии их отношений, была одна тайна, о которой он никогда не должен говорить: ее муж, Эндрю Гамильтон, чья смерть преследовала его, чей призрак стоял ближе к нему, чем она когда-либо могла предположить.