Эти воспоминания я начал писать сразу же после того, как я, моя жена и сын были лишены советского гражданства и 13 марта 1988 года выехали из СССР в США, а завершил их уже в начале 1990-го года. Словом, написаны они были довольно быстро, по свежим следам, и это наложило свой отпечаток.

С первого дня переезда в США я начал работать профессором кафедры молекулярной генетики и Центра биотехнологии Университета штата Охайо (г. Коламбус). Свободного времени не было, а закончить записки хотелось скорее, и эта спешка не могла не сказаться — и нередкими перескакиваниями с темы на тему, и корявостью стиля, и прочими огрехами, заметными во многих местах. Разумеется, и взгляды на некоторые события, теперь уже двадцатилетней давности, у меня частично поменялись, ушла острота обид, и теперь на некоторые вещи я смотрю легче и даже веселее. Резко поменялся и весь уклад жизни: положение профессора крупного американского вуза с пожизненно закрепленной за мной зарплатой кардинально отличается от положения профессора в России, да и сама американская жизнь несравненно более удобна и устроенна, что изменило само качество нашего существования и дало нам возможность быстро забыть трудности советского бытия, сделало нас мягче и зарубцевало многие сердечные раны.

Тем не менее, после того, как я получил лестное для меня приглашение главного редактора журнала «Континент» И. И. Виноградова передать рукопись для публикации в его журнале, я решил не вносить изменений в структуру текста, не устранять некоторые сюжеты, а следовать совету Тургенева — ничего не менять в том, что написано в молодости. Наверное, так будет правильнее, хотя некоторые частные пояснения мне пришлось, конечно, сделать — они помещены в квадратных скобках и набраны другим шрифтом. Добавил я также несколько сносок.

Закончу одним замечанием общего характера. В свое время, торопясь как можно полнее припомнить фактические события и персонажей, я не предавался размышлениям о том, каковы истоки характеров основных героев моего повествования и в чем причины очевидной общности поведения многих из них. Вносить теперь в текст, написанный как бы из того времени и несущий на себе его печать, сколько-нибудь значительные фрагменты сегодняшних размышлений на эти темы я считаю не вполне корректным и потому ограничусь лишь одним рассуждением.

Большинство героев в этом очерке действительно объединяет некая общая и, я бы сказал, типологически характерная черта — крайняя неразборчивость в средствах при наличии жгучего желания урвать от жизни всё возможное. Моральных препон и нравственных мучений для них как бы не существует, а самоконтроль направлен на достижение только одной цели — не попасться на жульничестве и не оказаться в лапах карательных органов. Всё остальное дозволено, сколь бы дикими не казались их поступки людям другой нравственной ориентации.

Но характер нравственного поведения человека и нравственных ориентиров, которым он следует, в очень большой мере определяется не только его глубинной и сугубо личностной духовной природой, но и факторами социальными. Поэтому одна и та же личность в разном социальном окружении может выявлять себя по-разному, и те же люди, о которых я рассказываю, в цивилизованном обществе показали бы себя с совершенно иной стороны. Там они столь же хамелеонисто (сегодня более привычно говорить — конформистски) подхватили бы требования окружающей среды и системы делать то-то и не делать другого и этим требованиям стали бы неукоснительно следовать. Мимикрия всегда достигается ими с совершенством, и поведенческая приспособляемость доводится до блеска. В силу присущей им сметливости, тяги к овладению профессиональными знаниями и инициативности, эти люди в обществе цивилизованном достигают нередко даже более высоких постов и званий, чем в тоталитарном. Те, кто в иных условиях за свои действия были бы отнесены к разряду мерзавцев, с легкостью ухитряются представать в облике вполне положительных персонажей. Поэтому и вину за иное поведение этих индивидуумов в обществах тоталитарных приходится возлагать в значительной степени на устройство общества, а не только на собственную их нравственно-психологическую природу.

Исходя из этого, мы с женой уже несколько лет ввели за правило не осуждать ни публично, ни между собой кое-кого из тех, кто упомянут в книге. Мы даже как-то в шутку подняли во время семейного праздника тост за здравие Иосифа Григорьевича Атабекова — ведь если бы не он и не его сподвижники, если бы не их желание сначала вынудить нас обоих уйти с работы, а затем создать невыносимые условия жизни и выставить с глаз долой на Запад, мы бы не приобрели возможность жить здесь совсем неплохо и радоваться жизни, не видать бы нам многого из того, чем сейчас наполнено наше существование. Потом тосты за его здоровье и призывы: «Да продлятся годы его» — вошли в нашу жизнь, стали традиционными, и многие гости, думая, что, когда провозглашается тост за Осю Атабекова, речь идет о каком-то хорошем парне, присоединяются к нашему призыву без лишних расспросов.