Итак, к концу 1952 года Лепешинская пришла с вполне утешительными итогами. Вторая конференция по клеточным и неклеточным формам живого была разрекламирована в прессе217, старые недруги в большинстве своем затихли и смирились с поражением, люди типа П. В. Макарова стали перевертышами и во всю ее прославляли, этим «корифеям» вторила молодежь. Особенно важную для Лепешинской работу, выполненную в той области, которая ей была не под силу и откуда она непрестанно зазывала специалистов в свой лагерь, — биохимии, опубликовал недавний студент Тимирязевской Академии и тогда еще сторонник Лысенко Жорес Александрович Медведев258. Он рассмотрел биохимические «основы обновления клеточных форм».
Но, наверное, наибольшую радость приносили Лепешинской не перебежчики из лагеря науки (во все времена предатели вызывали чувство брезгливости и у тех, кого они предали, и у тех, кому продались, хотя в годы, описываемые мной, нормы морали стали иными), а истинные революционеры, прокладывавшие дорогу в неизведанное, открывавшие никому ранее неведомые УДИВИТЕЛЬНЫЕ факты.
В числе таковых прежде всего следовало назвать Г. А. Мелконяна. В статье, написанной без тени юмора и отнюдь не в предвкушении первого апреля, автор поведал об открытии невероятном. Статью поместил на своих страницах солидный журнал Академии паук СССР «Успехи современной биологии» (благодаря этой и схожим публикациям ученые между собой называли этот журнал «Потехи современной биологии»). Мелконян объяснял, что иногда в организме человека поселяются паразиты — ленточные черви эхинококки. Затем он сообщал, что однажды кому-то (возможно, даже не ему) «посчастливилось» извлечь эхинококк из большеберцовой кости человека после чего эхинококковые пузыри поместили на несколько лет в формалине (ядовитом для всех живых клеток растворе формальдегида и метилового спирта; его использовали для сохранения музейных образцов и предотвращения роста случайно просочившихся из воздуха клеток бактерий или грибов). Далее следовало его собственное открытие: оказывается, после многолетнего пребывания пузырей эхинокка в формалине из этих пузырей развились, в полном соответствии с открытым Лепешинской законом перехода неживого в живое, живые, растущие кости259. Из червя — кость! Да еще и живая!
«Факты упрямая вещь, — писал Мелконян, повторяя известную фразу Сталина, так популярную в те годы, — и с ними нельзя не считаться и игнорировать их, иначе и прогресса в науке не может быть… Этому соблазну отрицания и игнорирования чуть было не поддались и мы… когда, заметив факт образования костной ткани в банке вместо хранимого в ней музейного препарата, сочли вначале это озорничеством со стороны кого-либо из больных, подменивших препарат костями… Только более трезвое обсуждение… нас остановило от решения выбросить банку с костями и искать виновника «озорничества»… Вскоре в той же банке и в той же жидкости (в формалине! — В. С.) после извлечения всех костей стали вновь образовываться все новые и новые кости, что дало нам право уверовать в достоверность наблюдаемого факта» 260 .
Можно было бы посмеяться над подобной писаниной, так как анекдотичность утверждений Мелконяна, хотя он и работал профессором в Ереване, была кристально ясна, но на этом анекдоте можно проиллюстрировать как направленность мышления лысенкоистов, так и их умение добиваться своего, невзирая ни на что, ждать часа, соваться со своими домыслами в любые дыры, к любым неучам, отвергая советы и выводы знающих людей.
Началась «костяная одиссея» Мелконяна еще до войны. Как писал он в статье «Необычный тип остеогенеза вне организма», оставшейся неопубликованной, но сохранившейся в виде рукописи в архиве профессора В. Я. Александрова:
«В январе 1938 года в госпитальную хирургическую клинику Ереванского мединститута поступила больная С-ян В., у которой рентгенологически был диагностирован эхинококк правой большеберцовой кости… Больной провели трепанацию кости… и из костномозговой полости удалили в огромном количестве дочерние эхинококковые пузыри» 261 .
Чтобы демонстрировать студентам достаточно редкие экземпляры эхинококков, добытые из кости, пузыри зафиксировали И хранили в 5 %-ном растворе формалина. Несколько лет эхинококк оставался эхинококком, но, как писал автор:
«В конце августа 1945 года, после моего возвращения из отпуска, я по своему обыкновению осмотрел препараты музейного шкафа и заметил экстраординарное явление: в банке, где были эхинококковые пузыри, удаленные из кости, жидкость помутнела, стала коричнево-бурого цвета; на поверхности жидкости был слабый налет плесени и торчавшие из жидкости какие-то плотные образования, которые после извлечения их оказались различной величины спонгиозного строения костями» 262 .
Слово «спонгиозиый» расшифровывать не стоит: это строгий медицинский термин, а все, что стало происходить позже, никакого отношения к медицине не имело.
Профессор Мелконян потерял покой. Он стал бегать от одного профессора к другому, умоляя помочь ему. И друзья помогали: банку на время передали профессору Алексаняну… и, о чудо! он признал, что, пока банка была у него, «опять произошло в банке образование костей». Алексанян якобы определил «бактериальную флору и произвел эксперименты с жидкостью на морских свинках». Включились в работу и другие ученые мужи: заведующий лабораторией патанатомии доцент В. Т. Габриелян, заведующий лабораторией нормальной гистологии профессор А. Г. Чахмахчян, заведующий кафедрой биохимии профессор Бунатян. Кто-то из них делал гистологические анализы костей, кто-то определял бактериальную флору, кто-то проводил химические анализы. Искали
«коллагеновые волокна в поляризованном свете, — серьезно повествовал Мелконян, — и обнаружили двойное лучепреломление Николя, характерное для присутствия коллагеновых волокон. Лучи интерференции также дали положительный результат» 263 .
Во время всех этих «высоконаучных» занятий случился казус, о котором Мелконян также пространно писал высоким стилем. «Произошло постигшее нас несчастье», здание Анатомикума затопило, и «кафедры гистологии и патологической анатомии, находясь в Анатомикуме, очень пострадали».
Но Мелконян нашел сухой выход из воды. Он сделал доклад на III съезде хирургов Закавказья 30 сентября 1947 года, после чего отправился в Москву. Фортуна была к нему благосклонна не только на знойном юге, но и в прохладной Москве. Его с распростертыми объятиями встретил большой начальник — председатель Ученого Медицинского Совета Министерства здравоохранения СССР Л. Н. Федоров и, расчувствовавшись, выдал Мелконяну отпечатанное на фирменном бланке Министерства обращение к ленинградскому гистологу Ш. Д. Галустяну. Этот маленький шедевр бюрократического стиля стоит того, чтобы воспроизвести его целиком.
«СССР. Министерство здравоохранения. Ученый Медицинский Совет. 28/XII 1948 г. № 08/29-М
Проф. ГАЛУСТЯНУ. Ленинград. Кировский проспект 69/71. Институт экспериментальной медицины
Дорогой Шаварш Давыдович!
Обращаюсь к тебе с совершенно необычной просьбой. Твой земляк профессор МЕЛКОНЯН Гаспар Акимович наткнулся на поразительный факт остеогенеза ин витро (то есть вне организма. — В. С.). Факт настолько очевидный, что я ни секунды не сомневаюсь в том, что проверка подтвердит эту замечательную находку.
Ввиду огромного принципиального значения этого факта, прошу тебя лично и как председателя Ученого совета немедленно оказать всемерное содействие в постановке исследований, использовав для этого все возможности Института экспериментальной медицины, вплоть до микрокиносъемки.
Через Кондратьева и дирекцию обеспечь проживание проф. Мелконяна в общежитии столько времени, сколько будет нужно для завершения исследований.
С искренним приветом и уважением Л. Федоров» 264
С этим направлением Мелконян поехал еще севернее — в морозный Ленинград. Там 3 января 1949 года его направили к разным светилам, которые, однако, отнеслись к пришельцу-южанину без должного энтузиазма. В частности, в справке, подписанной 8 января заведующим лабораторией цитологии ЦЭМ АМН СССР проф. В. Я. Александровым, которому Мелконян принес две банки с мутным содержимым, говорилось, что «живых костных или остеогенных клеток» в содержимом не найдено. «В жидкости находились в большом количестве бактерии и плесневые грибы и отдельные осколки кости… Проф. Мелконяну дан совет представить для обследования жидкость в тот момент, когда в ней будет происходить процесс образования костной ткани»265. Столь же несговорчивыми и черствыми оказались и еще несколько ленинградских специалистов.
Конечно, никаких новых банок с жидкостью или пузырями он никому больше не привез. Он вернулся в Ереван и продолжил борьбу за то, чтобы его статью опубликовали без всяких экспертиз и доказательств.
И, наконец, все мытарства остались позади. В контролируемом лысенкоистами журнале «биологических потех» его «труд» напечатали!
Статья Мелконяна наделала так много шума, что любой лысенкоист на его месте ходил бы гордым из-за внимания к его персоне. И не беда, что большинство серьезных биологов и медиков рассматривало его работу как безумную. Много они понимают! Зато внимание такое живое!
Не менее захватывающее дух открытие сделала доцент Ростовского университета Ф. Н. Кучерова, заведовавшая кафедрой гистологии. Она растирала — что бы вы думали? — ПЕРЛАМУТРОВЫЕ пуговицы. Порошок вводила в организм животных. И наблюдала: из порошка ВОЗНИКАЛО ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО.
— А что особенного? — объясняла доцент Кучерова. — Перламутр-то из раковин добывают, а раковины ведь раньше живыми были! Вот они и сохранили свойство живого.
И защитила на этом материале Кучерова кандидатскую диссертацию266. И положенный кандидатам диплом ВАК ей вручил! Еще бы, ведь заместителем председателя биологического и медицинского совета ВАК был Жуков-Вережников.
По-видимому, Кучерову считали в университете перспективным педагогом, так как, когда кафедру гистологии закрыли, ее перевели доцентом… на кафедру физики, и в 70-е годы она защитила докторскую диссертацию, причем не где-нибудь, а в самом МГУ.
А иркутский «биолог» В. Г. Шипачев, которого высоко ценили и в Москве (он состоял членом Ученого совета Министерства здравоохранения РСФСР и обладал высоким титулом Заслуженного деятеля науки) издал книгу под будоражащим ум материалистическим названием «Об исторически сложившемся эволюционном пути развития животной клетки в свете новой диалектико-материалистической клеточной теории»267. Предисловие к книге написала Лепешинская. Автор книги сообщал читателям, что если зашить животным в брюшину семена злаковых растений, а потом, спустя некоторое время, разрезать им живот и исследовать развившиеся в брюшине вокруг инородных тел воспаления (естественно, гнойные), то можно «без труда» наблюдать, как растительные клетки распадаются и образуют живое вещество Лепешинской, а затем из него формируются нормальные животные (а не растительные!) клетки. Чем не триумф учения Лепешинской!
Правда, выяснялась совсем уж дремучая безграмотность Шипачева. Он не знал элементарных понятий. К своей книге он ниспослал эпиграф, заимствованный у великого И. П. Павлова — Нобелевского лауреата: «Что ни делаю, постоянно думаю, что служу этим, сколько позволяют мои силы, прежде всего моему Отечеству». Высокие слова Павлова выглядели издевкой в данном случае.
В. Я. Александров в изящно написанном памфлете, посвященном даже больше Лепешинской, чем Шипачеву, и названном «К вопросу о превращении растительной клетки в животную и обратно»268, едко высмеял безграмотного лепешинсковеда. В ответ Шипачев завалил Александрова и редакцию «Ботанического журнала», напечатавшего рецензию, письмами с предложением провести всесоюзную дискуссию между ним и Александровым. Дескать, затеем научный спор, а там еще посмотрим, кто кого перекричит.
Очередную тайну у природы выведал Н. М. Сисакян. Он объявил в журнале «Биохимия» в 1953 году, что в ходе исследования «процесса метаморфоза тутового шелкопряда» ему удалось подсмотреть, как совершается «обмен веществ неклеточного живого вещества в процессе развития»269, демонстрируя этим свою поразительную приспособляемость к условиям внешней среды. Среда, в свою очередь, была благожелательной: в этом же 1953 году Сисакян стал членом-корреспондентом АН СССР.
Сама Лепешинская в это время искала пути внедрения ее идей в практическую медицину. Она уже успела заявить, что живое вещество облегчает заживление ран, ожогов и т. п.273, повторив это умозаключение и во время второго совещания по живому веществу. Она нашла настоящего врача, клюнувшего на новинку. Некто А. А. Сафонов — хирург-практик, трудившийся в одной из московских клиник, написал статью в сборник для учителей, упоминавшийся выше274, в которой пропагандировал способ лечения, заключавшийся в нанесении крови на рану (дескать, в крови высокая концентрация живого вещества). Ни о какой антисептике речь не шла, все заменялось пустословием или опасными для больных поучениями:
«…врач, приступая к лечению ран, должен в первую очередь создать благоприятные условия, которые… необходимы для жизни и развития тканей, живого вещества… Именно в эту сторону должен направлять свои усилия врач, а не на стрельбу из «антисептической пушки» по микробам.
Привлечение в рану живого вещества, создание необходимых условий для его развития — вот наиболее правильный путь к решению проблемы лечения ран» 275 .
Параллельно в этой же книжке давались наказы еще одной категории специалистов, пока не охваченных заботой авторов «новой клеточной теории». Садовод-практик Ф. Л. Лесик276 утверждал, что приживление привитых на яблони и других плодовых культурах почек побегов обязательно идет с участием живого вещества:
«Живое вещество… преобразуется в клеточное тело которое, заполнив щель, срастается с клетками тканей подвоя и привоя» 277 .
Объявляя об этом как об уже хорошо изученном явлении, садовод наставлял тех, кто этого еще не усвоил и тем тормозил прогресс в садоводстве:
«Необходимо изучить пути образования ядер плазмой безъядерных клеток» 278 .
И это выдвигалось в качестве новой серьезной научной проблемы и преподносилось учителям биологии как истина, чтобы они, в свою очередь, формировали правильное НАУЧНОЕ мировоззрение школьников!
Пособию для учителей организовали шумную рекламу. Особенно цветистой была рецензия М. Ф. Никитенко в тех же «Потехах» — «Успехах современной биологии»279. Чувство меры было потеряно автором полностью и заменено восторгом, переходящим границы разумного. Например, всерьез утверждалось:
«Уже одним понятием доклеточного живого вещества О. Б. Лепешинская окончательно разрушила фундаментальные догмы вирховианства» 280 .
Из твердокаменной убежденности автора рецензии явствовало, что никакие опыты по доказательству существования живого вещества больше не нужны, и вытекал наказ всем остальным ученым страны Советов:
«Чтобы выполнить лучше призывы нашей партии, каждый советский ученый должен следовать примеру научно-исследовательской работы О. Б. Лепешинской. В этом залог дальнейших успехов в развитии советской науки» 281 .
А самой сильной стороной ее научной деятельности выставлялись отнюдь не те черты, которые прежде считались обязательными для любого ученого, все равно — теоретика или экспериментатора — умение формулировать идеи, проверять их опытным путем, оттачивать логические построения в столкновении с мнениями других ученых. По мнению рецензента:
«Важнейшей особенностью передового, новаторского учения О. Б. Лепешинской является его ленинско-сталинская партийность» 282
В результате такой идейной устремленности из-под пера Никитенко вытекало следующее общее заключение:
«Учение О. Б, Лепешинской… демонстрирует гигантский рост советской науки по сравнению с реакционной человеконенавистнической лженаукой американо-английского блока поджигателей войны… Учение О. Б. Лепешинской… есть результат могучего и благотворного влияния идей Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина» 283 .
Завершая эту часть повествования, следует упомянуть, что по «проблеме живого вещества» было защищено множество диссертаций, а это, в свою очередь, помогло занять командные должности в управлении наукой армии беспринципных и безнравственных людей, для которых артефакты стати базой «творчества». В частности, в Воронежском университете в 1954 году защитил диссертацию и стал кандидатом медицинских наук Рэм Викторович Петров, который на 252 страницах доказывал, что бактерии брюшного тифа и дизентерии якобы способны зарождаться из живого вещества, что он лично с успехом наблюдал и описал284; сейчас Р. В. Петров — известный человек: он академик АН СССР и АМН СССР, вице-президент АН СССР, директор Института иммунологии, председатель одного из научных советов Академии, член самых авторитетных органов, управляющих наукой в России. Аналогичное открытие сделала и опубликовала серию «научных» трудов на эту тему Ирина Николаевна Блохина, сразу ставшая директором Горьковского Института микробиологии, вакцин и сывороток. Пользуясь родственными связями (родной брат Ирины Николаевны — Николай Николаевич Блохин, директор Горьковского Института восстановительной хирургии вскоре стал президентом Академии медицинских наук СССР), эта ученая Дама стала подниматься все выше и выше. Уже в брежневские времена она была выдвинута в депутаты Верховного Совета СССР, затем стала председателем Комиссии Верховного Совета по науке и высшему образованию (иными словами, в масштабах страны определяла такие вопросы, как финансирование государственных научных программ и политику в области народного образования). В своем городе Горьком удалось в ректоры Горьковского университета продвинуть ее мужа, Угодчикова. Что-что, а плести вязкую паутину взаимного выдвижения и захвата командных позиций в стране эти люди умели как нельзя лучше.
В целом гипотеза о живом веществе стала важной частью «мичуринского учения», и, формулируя ВСЕОБЩИЙ ЗАКОН — превращения неживого в живое, Лысенко писал:
«После возникновения первичного живого в соответствующих условиях из неживого, живое и дальше, по тем же законам, стало возникать из неживого, но уже при посредстве живого. Живое создает только условие для превращения неживого в живое. Поэтому существует и действует наиболее общий закон, по которому неживая природа связана с живой, согласно которому реализуется потенциальное свойство неживой материи превращаться в живое» 285 .