Традиционно, начиная с Маркса и Энгельса, сторонникам коммунистических взглядов представлялось важным подчеркивать доступность и даже легкость изменения наследственности внешней средой. Эту веру разделял Сталин, который заявлял о могуществе социалистического преобразования природы и человека. В этих верованиях (иным словом их не назовешь) места для признания значительной устойчивости генов и консервативной природы наследственности биологических видов не оставалось. Поэтому споры между ламаркистами, с одной стороны, и генетиками, евгениками, специалистами в области охраны природы и сохранения отдельных биологических видов, с другой стороны, приобрели с начала 1920-х годов особую напряженность. В Москве прошло несколько дискуссий между этими группами ученых. Позже, когда Сталин подавит медицинскую генетику репрессивными мерами, дебаты перейдут в большей мере в область сельскохозяйственной биологии, а пока значительный интерес биологов был сосредоточен на проблеме человека и на исследовании наследственных заболеваний и их лечения.
Однако, благодаря привлекавшей всё большее внимание деятельности Н. К. Кольцова, который пытался установить связь между активностью генов и развитием признаков у человека и который вовлек в сферу этих интересов ведущих клиницистов и гигиенистов в СССР, проблемы медицинской генетики приобрели в стране широкий интерес. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в 1924 году известный московский врач и исследователь Владимир Филиппович Зеленин (1881–1968) основал в Москве Клинический институт функциональной диагностики и экспериментальной терапии (вскоре переименованный в Медико-Биологический институт). Этот институт стал первым в мире научным учреждением медико-генетического направления. В конце 1928 года Зеленин открыл в его институте Кабинет наследственности и конституции человека. Рожденный Кольцовым жгучий интерес передовых биологов и врачей СССР того времени к проблемам наследуемых болезней, различиям в этом отношении между национальностями и географического распределения патологических генов на территории страны, то есть главной тематике Общества расовой патологии, подвигла Зеленина на включение в научную программу Кабинета именно изучения наследственности в локальных популяциях разных национальностей, а также анализа медицинского статуса однояйцевых (монозиготных) и двуяйцевых (дизиготных) близнецов. Это была чистая калька кольцовской программы Общества расовой патологии.
Руководить кабинетом Зеленин пригласил врача С. Г. Левита. Дальнейший расцвет медицинской генетики в СССР был связан в значительной мере с деятельностью этого ученого, поэтому стоит рассказать детально о нем.
Соломон Григорьевич Левит (1894–1938) — выходец из беднейшей еврейской семьи — родился в городке Вилкомир (при советской власти город Укмерге Литовской ССР), населенном на 90 % евреями. Его отец (инвалид) был сторожем, в семье было еще трое сыновей, С. Г. был младшим из них. Он окончил реальное училище, затем учился в Виленской казенной гимназии (с 5 класса), с 10 лет зарабатывал себе на хлеб и учебу репетиторством. В юности он мечтал стать юристом и по окончании гимназии, в 1915 году, поступил на юридический факультет Петроградского университета, но затем разочаровался в своем выборе и решил учиться на врача. Он перевелся вскоре на естественный факультет Московского Императорского Университета, а после взятия власти большевиками в 1917 году записался в 1919 году в Красную Армию и отправился на фронта Гражданской войны. Более года он служил фельдшером, переболел тифом и был демобилизован, после чего продолжил учебу в МГУ. В 1920 году он вступил в большевистскую партию, в 1921 году окончил медицинский факультет МГУ и был послан на стажировку на год в Германию (он владел свободно немецким), где работал под руководством профессора Ронна — специалиста по физической и коллоидной химии. Таким образом он получил многостороннее образование. Исповедуя марксистские взгляды, он вместе с М. Л. Левиным основал в МГУ кружок врачей-материалистов.
По возращении из Германии в Россию Левит вначале выражал убежденность в правоте ламаркизма, заявляя, что с марксистской позиции очевидно прямое и быстрое влияние природных и социальных условий на изменение наследственности: "В сущности говоря, пролетариат СССР, а стихийно вслед за ним и большинство русских врачей уже давно признали возможность наследования приобретенных признаков" (2). На этом основании он даже сделал заявление, что никаких "наследственных болезней" быть не должно, и врачам не следует характеризовать болезни как наследственные, поскольку от их допущения веет фатализмом, а декларации о наличии наследственных болезней противоречат принципам профилактической медицины и обезоруживают врача. "От высказываний генетиков веет глубоким пессимизмом и немощью", — писал он (3). Левит был зачислен ассистентом на кафедре госпитальной терапии (заведующим был выдающийся русский терапевт Д. Д. Плетнев). В эти годы (1922–1925) Левит был включен в узкое число так называемых членов руководства МГУ.
Будучи человеком исключительно мощного темперамента и отличавшийся огромной трудоспособностью, Левит успевал и учиться, и вести общественную работу, и много читать, и работать в лаборатории. На созданной в МГУ Четвериковым специализации по генетике (после ареста Четверикова ею стал руководить Серебровский) Левит прошел под руководством Серебровского практикум по этому предмету. В деборинском журнале "Под знаменем марксизма", который тогда еще был центральным теоретическим журналом ЦК ВКП(б), Серебровский заявил в 1926 году, что генетика и марксизм не противоречат нисколько друг другу, что генетика, "будучи совершенно объективной точной наукой", правильно трактует проблемы медицины (4). Вернувшись на следующий год из Берлина с 5-го Международного генетического конгресса, Серебровский опубликовал в "Правде" статью о важности доложенного на конгрессе американцем Германом Мёллером доказательства возможности искусственного вызывания мутаций рентгеновскими лучами и заявил, что теперь марксисты не могут отрицать генетики, поскольку именно эта наука доказала изменение наследственности факторами внешней среды (5).
Поскольку Левит в это время, выполняя дрозофильный практикум у Серебровского, часто контактировал с ним, последний, будучи прекрасным полемистом и пылким апологетом большевизма, сумел быстро склонить на свою сторону другого большевика — Левита, и тот полностью излечился от своего ламаркистского "недуга". Больше никогда в жизни он не выражал склонностей к ламаркистским взглядам. Наращивал он и свои медицинские знания, в 1929 г. опубликовал монографию "Геморрагические диатезы. Болезнь Верльгофа и сходные с ней патологические формы".
Серебровский убедил его перейти вместе с ним в Комакадемию, и до 1930 года Левит числился ученым секретарем Секции естественных и точных наук Комакадемии, одновременно работая заведующим кабинетом в зеленинском институте. Предложенная Зелениным программа изучения наследственности человека выполнялась с размахом.
Первые научные результаты кабинета были изложены в опубликованном в 1929 году томе трудов, выпущенном под редакцией Левита и Серебровского (6). В предисловии к сборнику Левит отметил важную роль новейших достижений в генетике (оценив особо работы американских ученых) и утверждал, что, изучая гены и происхождение патологических форм, советские ученые идут нога в ногу с мировой наукой (7).
В 1930 году кабинет был переименован в Отделение генетики, и в нем серьезное внимание было обращено на изучение наследственных характеристик близнецов. Том II "Трудов" открывался статьей Левита "Человек как генетический объект и изучение близнецов как метод антропогенетики" (8). Зеленин в том году попал в немилость властей, и Левита назначили директором всего института. Заняв кресло руководителя учреждения, он сфокусировал исследовательскую программу института исключительно на изучении наследственных болезней (9) и начал создавать первый в мире исследовательский центр, специализированный исключительно на медицинской генетике.
Но в этот момент в судьбу института вмешались личные пристрастия товарища Сталина. Как уже упоминалось выше (см. Главы 4 и 6), Левит вместе с Дебориным, Стэном, Каревым, Гессеном, Аголом и другими деборинцами подписал письмо с протестом против обвинений Ярославского, который заявил, что сторонники Деборина недооценивают научные труда Сталина и отклонились от партийной линии в науке. "Письмо девяти" с отверганием высказываний Ярославского было опубликовано в журнале "Под знаменем марксизма" в мае 1930 года перед самым началом 16-го съезда партии большевиков, и над Левитом, как и над остальными подписавшими письмо, начали сгущаться тучи. Размах нападок указывал на то, что Сталин лично дирижирует разворачивающейся кампанией против тех, кто не согласился признать его лидером философии в СССР. Стэн и Карев уже были обвинены, но и все другие подписанты письма, не были забыты. Левит, кроме того, допустил еще одну ошибку, когда подверг сомнению верность слов Сталина, произнесенных на конференции марксистов-аграрников в декабре 1929 года, что теория отстает от успехов и запросов практики.
Несколько ученых в СССР получили в это время приглашения американского Рокфеллеровского фонда, бравшегося оплатить их годичное пребывание в США для ознакомления с новыми методами исследований. В числе получивших приглашение, были Левит и Агол, и они посчитали разумным воспользоваться такой возможностью и ретироваться с глаз долой, надеясь, что за год шум уляжется и об их "грехах" подзабудут. В декабре 1930 года они вместе с М. С. Навашиным выехали в США.
Для стажировки Левит и Агол направились в лабораторию Германа Джозефа Мёллера (1890–1967). Мёллер родился в Нью-Йорке в бедной семье (остался без отца в возрасте 9 лет). Он хорошо учился в средней школе, и, благодаря блестяще сданным в школе выпускным экзаменам, получил в 1907 году стипендию для первого года учебы в Колумбийском университете в Нью-Йорке. В 1909 году он впервые в этом университете организовал студенческий клуб для обсуждения насущных биологических проблем. В нем участвовали его школьный товарищ Эдгар Алтенбург и двое студентов курсом младше — Бриджес и Стёртевант, которые позже составили (вместе с Мёллером) костяк лаборатории, организованной Томасом Хантом Морганом — будущим создателем хромосомной теории наследственности, награжденным в 1933 году Нобелевской премией.
В СССР с начала 1920-х годов было хорошо известно, что Мёллер разделяет коммунистические взгляды. В 1921 году на конференции в Колд Спринг Харборской лаборатории (вблизи от Нью-Йорка, ею тогда руководил убежденный евгеник Ч. Дэвенпорт) он познакомился с Н. И. Вавиловым, который пригласил его приехать в СССР. В августе 1922 года Мёллер посетил СССР с кратким визитом, побывал в Кольцовском институте, 19 августа 1922 года посетил летнюю биостанцию Кольцовского института, где передал С. С. Четверикову небольшой набор мутантов дрозофилы, с которой работали в лаборатории Моргана. Четвериков организовал спецкурс для студентов-биологов в МГУ, в ходе которого использовал эти линии для обучения студентов и аспирантов хромосомной генетике по-видимому впервые в Европе.
В первой половине 1930 года Мёллер, регулярно наезжавший в лабораторию своего учителя Томаса Моргана в Калифорнийском технологическом институте, провел немало дней в беседах с другим известным советским генетиком, Антоном Романовичем Жебраком, который в течение двух лет (с 1930 по 1932 годы) работал в лабораториях Моргана и Данна в США. Антон Романович был многолетним членом партии большевиков, спокойным и уравновешенным человеком, убежденным и глубоко знающим марксистскую теорию ученым. Гость из СССР оказал на американского ученого огромное влияние, усилив его прокоммунистические настроения.
Жебрак сохранял всю жизнь уважительное отношение к Мёллеру как специалисту и вспоминал:
"В дни приезда Г. Меллера… в лабораторию Моргана — становился его ассистентом… и очень внимательно наблюдал за его виртуозной работой, пытаясь подражать ему. Меня поражала его большая работоспособность, собранность и умение дорожить временем. Он безошибочно оценивал по тем или иным признакам большое количество гибридных комбинаций, легко ориентировался в колоссальном экспериментальном материале" (11).
В лаборатории Моргана Мёллер выполнил несколько первоклассных исследований: изучил обмен хромосом участками (кроссинговер), предложил методы слежения за так называемыми маркерными генами, а в 1916 году обосновал "теорию сбалансированных леталей". В 1915 году Морган, Стёртевант, Бриджес и Мёллер опубликовали книгу "Механизм менделевской наследственности" ("The Mechanism of Mendelian Heredity"), которую выдающийся немецкий, а с 1934 года мериканский ученый Курт Штерн назвал "фундаментальным учебником новой генетики", а другой светила генетики ангичанин Конрад Уоддингтон посчитал равной по своему значению работам Галилея или Ньютона. С 1918 года Мёллер начал вести самостоятельные исследования, посвящая основное время обдумыванию возможностей искусственного вызывания мутаций генов внешними факторами (сначала повышенной температурой, а затем, вместе с Алтенбургом — облучениями). В 1918, 1920, 1921 и 1926 годах он опубликовал результаты тончайших по замыслу и весьма демонстративных исследований, указывавших на роль точечных мутаций в эволюции. Он также опубликовал важные результаты об обмена генами при кроссинговере и о методах расчета летальных мутаций, а также первые данные о вызывании мутаций рентгеновскими лучами. Его доклад о последней работе на 5-м генетическом конгрессе в Берлине в 1927 году (за три года до приезда Левита и Агола в США) стал событием (позже, в 1946 году, ему присудили за эту работу Нобелевскую премию).
Приезд в лабораторию Мёллера в Остине почти на 13 месяцев двух убежденных большевиков — Левита и Агола япозволил завершить трансформацию пылкого американского ученого в активного приверженца коммунистических, даже более того — большевистских — взглядов.
Приехавший с Левитом к Мёллеру Израиль Иосифович Агол (1891–1937) вступил в большевистскую партию в октябре 1917 года, с 1921 года работал в редакциях газет "Правда" и "Труд", одновременно обучаясь на медицинском факультете Московского университета, который он закончил в 1923 году. Короткое время он работал психиатром, а в 1924 году поступил на философский факультет ИКП, а потом при патронаже Серебровского перешел на факультет естественных наук. По окончании ИКП стал работать в лаборатории Б. М. Завадовского в Свердловском университете, в 1927 г. издал книгу "Диалектический метод и эволюционная теория". Затем перешел в лабораторию Серебровского в Комакадемии, где вместе с другими молодыми сотрудниками исследовал сложную структуру гена. В 1929 году он опубликовал первую в мире работу по изучению трехмерного строения гена, и в том же году его назначили директором Биологического института им. К. А. Тимирязева Комакадемии, он был включен в состав редакционного совета журнала "Естествознание и марксизм" (1929–1930). После возвращения из США он в 1932 году начал работать на Украине, заняв ответственную должность во Всеукраинской ассоциации марксистско-ленинских научно-исследовательских институтов, затем в 1934 году был избран академиком Всеукраинской академии наук (ВУАН), в мае-октябре того года исполнял обязанности Непременного секретаря ВУАН, в 1934–1937 годах заведовал лабораторией генетики Института зоологии и биологии ВУАН. С начала 1937 года его одновременно назначили на высокую должность в Москве — руководителем управления науки Наркомата образования СССР.
Левиту по возвращении из США от Мёллера пришлось вначале несколько труднее. В его отсутствие директором Медико-биологического института был назначен Борис Борисович Коган, который постарался свернуть в институте все генетические исследования и переориентировать сотрудников на чисто медицинские работы. Левиту пришлось около полугода провести во 2-м Московском мединституте, где он исполнял обязанности заведующего кафедрой патофизиологии. Но, пользуясь своими прежними связями в ЦК партии (где кандидатом в члены Политбюро ЦК был с 1929 по 1932 год Карл Янович Бауман, человек с высшим образованием и широким диапазоном взглядов, не раз показывавший, что готов поддержать исследования генетиков), Левиту удалось в начале 1932 года добиться возвращения на должность директора института. Он продолжал тесное сотрудничество с Кольцовым и Серебровским, а последний, хотя в свое время (в 1930 г.) и признал свою ошибку в призывах широко применять методы искусственного осеменения у человека (12), продолжал верить в правоту своих взглядов.
Взяв бразды правления в институте, Левит с огромной энергией стал восстанавливать медико-генетическое напрваление, уделил большое внимание привлечению к работе института клиник Москвы, откуда можно было получать материалы для исследований. Той же осенью в институте были созданы новые отделы цитологии, внутренней секреции, нейрологии, рентгенологии, антропометрии и психологии (13). К концу 1933 года Левит восстановил в институте те отделы, которые существовали при В. Ф. Зеленине (клинический, физиологический, биохимический, патофизиологический, эндокринологический), лаборатории генетики, внутренних болезней, группы биометрии, стоматологии, конституции тела, радиологии, физиотерапии и другие. Левит стал редактором "Медико-биологического журнала".
Исследовательская программа института в 1933 году была разветвленной и многообразной. Прежде всего нужно упомянуть об анализе близнецов. Интерес к сравнению наследственных различий у близнецов уже был проявлен в мире. Именно на модели близнецов, особенно членов пар, живших разобщенно, можно было пытаться понять роль наследуемых характеристик и признаков и оценить роль среды обитания на них. Однако нигде в мире эту работу не проводили столь систематично и многопланово. В 1933 году в институте изучали медицинские и биологические характеристики почти 600 пар одно- и двуяйцевых близнецов, на следующий год их число достигло 800 пар (14), к весне 1937 года сотрудники исследовали уже более 1700 пар — такую цифру назвали в мае 1937 года на слушаниях по проверке деятельности института (15). Это была самая крупная по размеру исследовательская программа близнецов в мире. Больным детям-близнецам оказывали необходимую медицинскую помощь, и при институте был создан специальный детский садик. В знаменитую Московскую консерваторию по инициативе Левита приняли 5 пар близнецов, и развитие их музыкальных талантов исследовали врачи и педагоги-музыканты (16). К 1933 году эта работа позволила получить уникальные данные о наследуемых и средовых влияниях на умственное развитие, физиологию и патологию признаков в детстве и в зрелом возрасте (17). Математики Николай С. Четвериков и Михаил В. Игнатьев в содружестве с врачом Соломоном Н. Ардашниковым развили методы количественных исследований и применили математическую статистику к анализу близнецов. Такой подход был особо важен для понимания и интерпретации тех случаев, когда размах колебаний измерений был особенно велик, а также для случаев, когда надо было вычленить из полученных данных влияние среды и значение генетической компоненты (Н. С. Четвериков и М. В. Игнатьев были во второй половине 1930-х годов арестованы по сфабрикованному чекистами обвинению во вредительстве; только спустя четверть века Н. С. Четвериков смог выйти на свободу, с него были сняты все обвинения, он был реабилитирован и опубликовал книгу, суммирующую полученные тогда в ИМГ результаты (18)).
О том, как мощно развивались исследования в институте, можно судить на примере еще одного яркого сотрудника Левита. Молодой выпускник МГУ Владимир П. Эфроимсон получил уникальные данные о темпе мутационного процесса у человека (19). Эту работу высоко оценил Герман Мёллер, когда в 1934–1937 годах он работал в Москве в Институте генетики АН СССР. Но на Эфроимсона поступил донос, он был арестован и обвинен в антисоветских разговорах. Сразу после ареста Мёллер направил в судебные органы отзыв о важном значении для науки работы Эфроимсона, но к его словам никто не собирался прислушиваться: ученого осудили, отправили в сталинские лагеря на каторжные работы, а тремя годами позже английский генетик Холдейн, который не мог знать результаты и выводы Эфроимсона, которые так и остались неопубликованными, обнародовал от своего имени аналогичные выводы (20), признанные в мировой науке.
Приведенные примеры представляют лишь малую часть того, что делалось в этом уникальном научном учреждении, равного которому в мире не было еще несколько десятилетий. То, что Левит (по сути молодой исследователь) сумел развить невероятно разветвленную и целенаправленную программу большого научного коллектива, программу, открывавшую принципиально новую область в мировой науке — изучение наследственности человека и связи наследственности с болезнями — до сих пор представляется каким-то чудом. Ведь те научные задачи, над которыми начали всерьез работать в советской России, даже не были поставлены в мире, а коллектив Левита уже глубоко продвигался вперед в их решении. Левит шел на полвека впереди мировой науки, и в этих словах нет и капли преувеличения.
Обсуждая будущие клинико-генетические направления исследований института Левит указывал на то, что:
"(1)… исследования делаются… специалистами-клиницистами, которые работают в тесном контакте с теоретиками-генетиками; (2) эти исследования систематичны, что выражается, во-первых, в том, что болезнь за болезнью подвергается… детальному исследованию, и, во-вторых, в отказе от подбора казуистического ("интересного") материала, составляющего львиную долю антропогенетических исследований и приводящего сплошь и рядом к неправильным выводам; (3) в каждом отдельном случае изучают не только ярко выраженные формы болезни, но и начальные, зачаточные ее формы, что способствует разработке проблем патогенеза, профилактики и терапии; (4) [проводят] систематическое обследование родственников пробандов, что подымает все подобное исследование на значительно большую высоту; (5) в эти исследования вовлечен большой, иногда максимально доступный (в Москве) клинический материал" (21).
Казалось бы, входя в новые никем неизведанные области науки, ученые института должны были всё свое время отдавать только экспериментам, обсуждению результатов внутри коллектива, подготовке статей с описанием полученных данных и ничему больше. Но Левит был настоящим патриотом своей страны. Ему хотелось поднять уровень науки в целом в СССР, заинтересовать новыми отраслями знаний максимально большое число молодых пытливых умов. Поэтому он открыл двери института для стажировки огромного числа студентов со всей страны. Содержание программ этих курсов напоминает программы, существующие в наши дни на медицинских факультетах американских университетов (22). Многие слушатели курсов оставили краткие отзывы о том, как их обучали в Институте, и благодаря этим отзывам можно судить, как много талантливой молодежи побывало в институте, как широка была география охвата студенческой массы со всей страны. Я смог ознакомиться с этими записями благодаря тому, что дочь С. Г. Левита — Тиля Соломоновна Левит передала мне в Москве перед своей эмиграцией из СССР в США в 1986 году бумаги, оставшиеся от её отца, в которых были и эти отзывы. Я приведу лишь два из них:
"Мы, студенты Горьковского университета — Дикман Р. С, Рощина Е. К., Гагарина В. Л. и Ершов П. А., уезжая после полуторамесячной производственной практики в Вашем институте, желаем выразить Вам и всем вашим сотрудникам искреннюю благодарность… Вы лично и Ваши помощники, которым Вы вверили нас (А. Г. Андрес, В. В. Жив, С. Н. Ардашников, Г. В. Соболева), проявили самое заботливое отношение к нами Мы за время учебы в Университете проходим четвертую по счету практику и нигде… не получили столько знаний, сколько здесь";
"За время своего пребывания в Институте я получила массу ценнейших знаний… Каждый, побывавший в этом коллективе, получает не только знания, но и сам вырастает в смысле более высокого представления о своих обязанностях… невольно берешь [на себя] обязательство равняться на этот работающий с любовью, широким диапазоном коллектив. М. М. Думер — аспирант Укр. Института эксперим. медицины" (23).
В институт приезжали также научные сотрудники, и снова не может не поражать то, из сколь различных уголков страны они ехали (24).
Показательными были высказывания западных ученых, посетивших институт. Адольф Мейер (Adolf Meyer /1866-1950/) — выдающийся американский психиатр, в то время профессор университета Джонса Хопкинса (город Балтимор, столица штата Мэриленд, США) отметил, что в институте осуществляется "чрезвычайно важная работа, превосходно спланированная и организованная". По мнению Перла Мошинского из отдела социальной биологии Лондонского университета (Pearl Moshinsky, Department of Social Biology, University of London) "Институт производит очень большое впечатление. Его существование возможно только в Советской стране". Ученик Холдейна Питер А. Горер (Peter Alfred Gorer /1907-1961/), из Листеровского Института, Лондон и отделения генетики животных Лондонского Университетского колледжа (Lister Institute and University College, London) написал: "Я считаю, что работа этого института представляет первостепенную важность для медицины и биологии человека вообще", Роберт Алмер Харпер из Колумбийского университета, Нью-Йорк (Robert Almer Harper /1862-1946/), отметил, что ИМГ — это "наиболее интересный институт из виденных мною до сих пор". Дубнов и Дубнова из Калифорнийского университета оставили такое заключение: "Коллективная разработка Вами жизненно важных фундаментальных проблем и интересные и революционные результаты, полученные Вами, производят глубокое впечатление", Росс А. МакФэрлэнд из Колумбийского университета, Нью-Йорк отметил кратко: "Прекрасная работа", Р. П. Уэллс из Отделения зоологии Университетского колледжа, Лондон написал:
"На меня произвели большое впечатление работы этого института в смысле оригинальности проблематики и единой точки зрения в проведении исследований. Я убежден, что этим способом окажется возможным пролить новый свет на многие проблемы медицины и психологии, являющиеся темными в настоящее время" (25).
В 1934 году Кольцов, Левит и другие ученые провели в Киеве Всесоюзную конференцию по медицинской генетике, на которой были доложены основные научные результаты, полученные сотрудниками института. По завершении конференции было заявлено:
"… медицинская генетика имеет крупное значение для целого ряда как теоретических, так и практических медицинских проблем. Вопросы этиологии болезней, их патогенеза, вопросы биологии и патологии пола, конституции человека и др. невозможно ставить и решать на современном уровне науки без применения данных генетики и цитологии. Медицинская генетика приобретает все большее значение в вопросах профилактики и терапии.
В то время, как буржуазия, и в особенности её фашистское крыло, использует антропогенетику для обоснования "расовых теорий" и, извращая её, делает её острым орудием наступления на пролетариат и колониальные народы, медицинская генетика в СССР включается в общий фронт развернутого социалистического наступления и становится одним из средств оздоровления трудящихся" (26).
Эта резолюция была подписана ведущими специалистами страны и в их числе Н. К. Кольцовым, М. Л. Левиным, С. Г. Левитом, Г. Мёллером (США), Т. И. Юдиным, С. Н. Давиденковым и др.
Весной 1935 года институту присвоили имя Максима Горького (он стал называться "Научно-исследовательский медико-генетический институт им. Максима Горького"). Это рассматривалось как некая награда, так как писатель в это время часто встречался со Сталиным и обсуждал с ним создание мощного медицинского центра — Института экспериментальной медицины.