Интенсивная и в высшей степени продуктивная работа Медико-генетического института, не имевшая равных в мире и заложившая основы новой научной дисциплины, должна была высоко цениться властями. Ведь Левиту и его сотрудникам удалось обойти мировую науку более чем на полвека, мощно повышая репутацию Советского Союза. Но Сталину собственные пристрастия и антипатии были превыше всего, и в истории с Институтом медицинской генетики это проявилось в полной мере.
Первым шагом стало запрещение (без всякого объяснения причин) намеченной Кольцовым, Левитом, Мёллером и другими конференции по медицинской генетике, которую они собирались провести летом 1936 года в Киеве. 27 мая 1936 года в столице Украины арестовали Израиля И. Агола, ставшего одним из руководителей науки в Украинской Академии наук. Он был далеко не рядовым научным сотрудником, опубликовал много работ (2), и только что был назначен руководителем Управления науки в Министерстве просвещения СССР. Но в глазах Сталина он провинился тем, что подписал письмо в защиту Деборина с остальными девятью учеными, кого Сталин изничтожал одного за другим, а теперь еще "попался" на дружье с Мёллером. Агола арестовали через три недели после получения Сталиным письма Мёллера. В первом сообщении об аресте было сказано, что его задержали якобы на основании жалобы секретарши Агола, заявившей, что начальник сексуально домогался её (3). Затем это обвинение тихо исчезло и никогда больше не упоминалось. 27 февраля 1937 года Сталин лично подписал смертный приговор Аголу, и 10 апреля 1937 года его расстреляли. Он был полностью реабилитирован "за отсутствием состава обвинения" 25 мая 1957 года.
Летом 1936 года начались первые неприятности у Левита (4). Он тогда публично высказался в институте, что готов направить в партийные органы и в НКВД письма в защиту своего друга Н. А. Карева, как он считал несправедливо арестованного и оклеветанного недругами. Мы уже знаем, что главным недругом Карева был сам Сталин, и демарш Левита мог быть рассматриваем Сталиным как личный против него выпад. Отнюдь не случайно, хотя и совершенно удивительно для ученых, заведующий отделом науки Московского городского комитета ВКП(б) Эрнст Кольман объявил о проведении 13 ноября 1936 года в Доме Ученых общемосковского собрания научных сотрудников для разоблачения, как было сказано, "жульничества фашистских и фашиствующих ученых" и "расистских фальсификаций в биологии". Кольман обвинил в этих грехах В. Г. Штефко (зав. отделом Центрального института туберкулеза), но главным объектом критики был избран Соломон Григорьевич Левит и руководимый им институт. Кольман назвал Левита агентом нацистской доктрины. Сделать такой выпад по собственному желанию никто уже в стране не мог. Всё контролировал Сталин и только с его согласия могли разворачиваться широкомасштабные политические акции.
После Кольмана к трибуне вышел не имевший никакого отношения ни к евгенике, ни к генетике Трофим Лысенко, приглашенный кем-то (Сталиным? Кольманом?) на собрание московских ученых (напомню, Лысенко еще оставался директором Одесского института). В унисон с заведующим отделом науки Московского Горкома партии он патетически провозгласил правоту ламаркизма, назвал работы медико-генетического института фашистскими и высказался против генетики.
Принятой в то время в стране нормой поведения было смиренно соглашаться с критикой, исходящей от партийных руководителей, а Кольман был в Москве именно таким руководителем высшего звена. Однако Левит не стушевался и нашел силы выступить и опровергнуть обвинения высокого партийного руководителя. Более того он пошел в наступление и аргументировано показал некомпетентность заведующего отделом науки горкома партии в разбираемых вопросах и необоснованность его критических выпадов.
Веские возражения Левита, казалось бы, нечем было парировать, но известная в Москве деятельница ВАРНИТСО Дина З. Комиссарук, внедренная сверху в Институт экспериментальной биологии, активно мутившая воду в стенах этого кольцовского института, повторила тезис, что "Левит по своим взглядам меньшевиствующий идеалист и фактически не разоружился".
Заявления, что Левит сторонник фашизма, были абсолютно беспочвенными и, более того, многие помнили, что Левит еще в 1932 году подверг критике нацистскую биологию в известном сборнике, выпущенном в Москве большим тиражом (5). Его статью широко цитировали в советской прессе, рассматривая как одну из важных в борьбе против нацистских извращений в евгенике. Поэтому обвинения Левита в смыкании с нацистами выглядели несправедливо и даже нелепо.
А далее события пошли по нарастающей, ясно указывая, что приказ расправиться с медицинской генетикой пришел из Кремля, лично от Сталина. Кольман, делая вид, что он не услышал возражений Левита, опубликовал свое выступление в исходном виде в качестве статьи в идеологическом журнале ЦК ВКП(б) "Под знаменем марксизма", редактируемом теперь Митиным (6). Автор обозвал генетиков зловещими прозвищами. Одно название статьи "Черносотенный бред фашизма и наша медикобиологическая наука" ясно говорило о направлении мыслей Кольмана и его подстрекателя.
В том же номере журнала "Под знаменем марксизма" была напечатана критическая рецензия на III-й и IV-й тома "Трудов МГИ" (7). Автор статьи, Лев Наумович Карлик, также как и Митин, и Юдин — выпускник Института красной профессуры естествознания и философии (закончил его в 1932 году), был зачислен Левитом в Медико-биологический институт заведующим патофизиологической лабораторией, но проработал там лишь полтора года и ушел из института. Карлик поставил перед собой задачу создать у читателей впечатление, что дела в медицинской генетике схожи с тем, что "вытворяли" враги социализма — педологи. Поскольку педологию поддерживал злейший недруг Сталина Троцкий, её запретили летом 1936 года. Разгром этой науки в СССР был предписан постановлением ЦК ВКП(б) от 4 июля 1936 г. "О педологических извращениях в системе Наркомпросов". В постановлении безосновательно утверждалось, что "теория и практика так называемой педологии базируется на ложнонаучных, антимарксистских положениях". К извращениям был отнесен, как писала "Правда", "главный "закон" современной педологии — "закон" фаталистической обусловленности судьбы детей биологическими и социальными факторами, влиянием наследственности и какой-то неизменной среды". Никакого фатализма в утверждениях педологов никогда не существовало, а то, что сталинисты объявляли "фаталистичностью", содержало правильные представления о роли наследственности и среды в воспитании. Тем не менее многих видных педологов сразу заключили под стражу.
Сравнение Карликом трудов ИМГ с работами педологов было поверхностным и неверным. На самом деле Труды Медико-Биологического института (третий том вышел под редакцией Левита и в нем были представлены результаты, полученные в 1933–1934 году, том четвертый вышел под редакцией С. Г. Левита и С. Н. Ардашникова и содержал итоги исследований 1935–1936 годов) были научными изданиями высшего уровня. Специалисты этого института несомненно опередили мировую науку, и их статьи не потеряли актуальности и сегодня, спустя более трех четвертей века. Стоит просто перечислить болезни, для которых ученые изучали наследственную природу, чтобы даже не-специалисты поняли, как высок был их уровень. В третьем томе были напечатаны результаты исследований наследственных признаков у близнецов, роли наследственной компоненты в развитии лейкемии, влияния генетических факторов и среды в формировании особенностей электрокардиограмм. Те же проблемы (генетика и среда) были изучены в приложении к развитию диабета, язвенной болезни желудка и 12-перстной кишки. Затем шли статьи о роли генетической компоненты в возникновении гипертонии и пароксизмальной тахикардии, были описаны цитологические методы исследования хромосом при использовании культур клеток крови (эти методы стали использовать достаточно широко только в конце 1950-х годов) (8).
Не менее впечатляет четвертый том. В нем была напечатана серия статей о клинико-генетическом изучении бронхиальной астмы и других аллергических болезней, злокачественного малокровия, пароксизмальной тахикардии, генетической дифференциации язвенных болезней и секреторных функций желудка, генетики рака груди, диабета, исследовании роли наследственности и среды в изменчивости размеров сердца, кожных капилляров, роста и веса тела. Обобщались результаты изучения роли генов в определении папиллярных узоров пальцев и в определении характера кардиограмм. Как уже было упомянуто, Г. Мёллер представил статью "Об изменчивости в популяциях расовых гибридов". Кроме того в сборнике было помещено пять статей о математических и статистических методах исследования генетики человека (как уже было сказано, двух главных авторов — Н. С. Четверикова и М. В. Игнатьева вскоре арестовали и поместили в сталинские лагеря, Четверикова почти на 20 лет).
Даже неспециалистам было ясно, как высоки были результаты, полученные сотрудниками института, а известный биолог И. И. Канаев дал высокую оценку научной ценности третьего тома в журнале "Природа" и в трудах всесоюзных конференций, проходивших в Ленинграде (9). Буквально восторженные обзоры работ, помещеных в обоих сборниках, были опубликованы росссийскими и иностранными экспертами в области генетики (10). Среди бумаг С. Г. Левита, переданных мне его дочерью в 1986 году, я нашел отрывки из некоторых из этих публикаций (проф. Мёллера, 1934, проф. Дуггэна и проф. Росса МакФэрлэнда из США, 1935). По любым масштабам С. Г. Левит и его коллеги были признаны настоящими пионерами научного поиска.
Однако ведущим советским газетам в Москве было дано распоряжение раструбить в центральной прессе слова Э. Кольмана, напавшего на медицинскую генетику с фальшивыми обвинениями на собрании в Доме Ученых. Тенденциозное сообщение с политическим подтекстом о "выводах" Кольмана появилось в "Комсомольской правде" 15 ноября 1936 г. (11; автор скрыл свою фамилию под инициалами М. Ц.). На следующий день "Известия" поместили фельетон двух авторов, скрывавшихся под псевдлнимом "Братья Тур" (ими были на самом деле не братья, а Леонид Тубельский и Петр Рыжей). Эти известные своей подчиненностью властям журналисты вспомнили пустяковую историю, произошедшую более года назад и поданную ими сейчас как неприкрытую политическую провокацию (12). Речь шла о праздновании в марте 1935 года пятилетнего юбилея института и выпущенной по такому случаю институтской стенгазеты. "Братья Тур" сетовали, что в ней не нашлось места для политического осуждения якобы враждебной для страны деятельности директора института Левита. Стиль "фельетонистов ОГПУ" (как братьев Тур назвал академик Д. С. Лихачев, утверждавший, что они "пересыпали фельетоны ложью" (13)) виден из такого фрагмента их писанины: "…Куцая "соломонова" мудрость профессора Левита и возглавляемого им Медико-генетического института сводилась к таким откровениям, как признание абсолютного значения наследственности в происхождении почти всех болезней, фатальной биологической предопределенности характера ребенка, и тому подобной ерунде…" (12).
Сотрудники института решили противостоять клеветникам и провели общее собрание, на котором была принята резолюция, отвергающая грубый и безосновательный выпад в "Известиях". Текст резолюции направили в редакцию газеты, но остановить приказ о разгроме института уже никто не мог. Через две недели, 4 декабря 1936 года, Фрунзенский райком ВКП(б) исключил старого коммуниста Соломона Г. Левита из партии "за связь с врагом народа [имелся в виду арестованный философ Н. А. Карев — В. С.], за протаскивание враждебных теорий в трудах института и за меньшевиствующий идеализм".
Но Левит еще оставался директором института, хотя, как сказала мне дочь Левита, за ним было теперь установлено постоянное наблюдение, и шпики из НКВД неотступно сопровождали его. То, что коллектив института двумя неделями ранее на общем собрании обсудил сложившуюся обстановку, вступился за своего директора и принял резолюцию с несогласием оценок, высказанных в "Известиях" 16 ноября, обозлило тех, кто направлял кампанию против него. Для расправы с непокорными сотрудниками института и их директором опять были задействованы "Братья Тур". В их в новом "фельетончике" в "Известиях" мнимые "братья" выразили 10 декабря возмущение тем, что сотрудники института не приняли их предыдущий "фельетон" в качестве руководства к расправе с директором (14). Левиту поставили в вину на этот раз не только письмо в защиту арестованного друга Н. А. Карева, но и попытку на собрании "скомпрометировать работу прекрасного советского ученого Лысенко", также как реплику "голоштанный марксист" в ответ на одно из политиканских выступлений Н. П. Дубинина.
Был добавлен и еще один немаловажный акцент. Фельетонистам было дано задание обвинить вместе с Левитом заведующего сектором научных институтов наркомата здравоохранения СССР Х. Г. Раковского и самого наркома Г. Н. Каминского.
Стоит кратко рассказать об обоих руководителях Наркомздрава. Они были хорошо образованы. Григорий Наумович Каминский (Гофман) (1895–1938) закончил с Золотой медалью гимназию в Минске и два курса медицинского факультета Московского университета, а Христиан Георгиевич Раковский (1873–1941), по национальности болгарин, урожденный Кристьо Станчев (литературный и партийный псевдоним Инсаров), гражданин Румынии, закончил Женевский университет в 1897 году, получив диплом врача. "Раковский владеет всеми балканскими языками и четырьмя европейскими, — писал Троцкий в "Моей жизни", изданной в Берлине в 1930 году, отмечая, что "личные черты Раковского — широкий интернациональный кругозор и глубокое благородство характера сделали его особенно ненавистным для Сталина, воплощающего прямо противоположные черты" (15). При Ленине Раковский был членом Оргбюро ЦК РСДРП и РКП(б), в 1919–1923 председателем правительства Украины, с 1923 по 1927 послом российского государства в Англии и во Франции. С 1921 года он постоянно (и резко) оппонировал Сталину, за что не раз его исключали из партии, восстанавливали и исключали снова. Каминский, став наркомом здравоохранения, взял только что освобожденного из заключения Раковского под свое начало и назначил начальником сектора науки в аппарате Наркомата.
О наркоме Каминском Нобелевский лауреат И. П. Павлов, который очень скептически относился к большевистским начальникам, говорил, что он "умный большевик, с ним все охотно сотрудничают". Известно, что Павлов с Каминским дружили. Но "умный большевик" рассматривался Сталиным как неблагонадежный. Каминский и Раковский представляли для Сталина особую опасность, потому что, находясь на высоких постах в партии и в государственном аппарате, нередко высказывали скепсис в отношении сталинских действий. У Сталина накапливалось раздражение по адресу наркома и его заместителя, и это объясняет, почему в статью "Братьев Тур" от 10 декабря 1936 года с обвинениями Института медицинской генетики в фашиствующих устремлениях, оказались внесены фамилии Каминского и Раковского. В Кремле было хорошо известно, что Каминский и его подчиненный постоянно поддерживали медико-генетический институт и считались его покровителем.
Через две недели строки о враждебных действиях наркома и его заместителя в деле генетиков появились уже в "Правде", причем не в какой-то малозначащей корреспонденции, а в редакционной статье, каждая из которых отражала мнение ЦК партии. Заголовок статьи был зловещим: "По ложному пути" (16). Теперь зловредного наркома Каминского (он еще оставался наркомом) обвинили в том, что он пытался отвести от "врага Левита… справедливую критику". Оказывается, в эти дни проходил 2-й съезд невропатологов и психиатров, к открытию которого был отпечатан "Бюллетень", со статьей белорусского академика-невропатолога (состоял в академии с 1931 года) Михаила Борисовича Кроля, и в ней Левит был снова обвинен в расизме и фашизме. Каминский приказал собрать тех делегатов съезда, которые были членами партии, и предложил им принять решение об изъятии и уничтожении "Бюллетеня", поскольку он содержит откровенную клевету Кроля на Левита. Партгруппа съезда предложение наркома одобрила. Этот, казалось бы, локальный эпизод вызвал возмущение наверху. Эпизод был назван в редакционной статье газеты (то есть непосредственно от имени ЦК партии) позорным:
"Известно, что Левит и руководимый им институт в своих трудах протаскивают по существу фашистскую "научную" концепцию: о биологической предопределенности рас, о всемогущей̆ роли наследственности, о биологической обусловленности преступности и т. д. Известно, что за связь с контрреволюционными элементами С. Г. Левит исключен Фрунзенским райкомом ВКП(б) из партии. И все-таки тов. Каминский нашел возможным предложить кандидатуру Левита в президиум съезда. Понимают ли товарищи, что история с первым номером "Бюллетеня" отнюдь не способствует смелому развертыванию самокритики и направляет работу съезда по ложному пути?" (17).
Через три дня, в последний день работы декабрьской сессии ВАСХНИЛ 1936 года (см. главу 15), "Правда" снова вернулась к Левиту и Каминскому и заклеймив их в очередной раз (18). Запрещение генетики человека несомненно приобрело жгучую актуальность для Сталина. Он был уверен, что можно легко и быстро поменять природу соетских людей, а эти генетики твердили совершенно обратное. Мёллер то присылал ему книгу, наполненную страстным отверганием надежд Сталина, то выступал на декабрьской сессии ВАСХНИЛ с отвержением ламаркизма и защитой медицинской генетики, хотя Сталин запрещал ему произносить такие речи. Столь демонстративное игнорирование его распоряжений сопровождалось развитием работ в большом институте в Москве. Именно поэтому в тексте, помещенном центральным комитетом партии, битым слогом утверждалось, что большевики отвергают "всемогущую роль наследственности". Такое заявление означало, что Сталин не захотел прислушаться к Мёллеру, предупреждавшего его о том, что СССР покроет себя позором, если, с одной стороны, поддержит лысенковцев и, с другой стороны, разрушит медицинскую генетику. Именно этот отказ о генетики был главным заявлением, содержащимся в редакционной статье главной газеты большевиков.
Анализируя сегодня размах и глубину исследований сотрудников Медико-генетического института, держа в руках толстенные сборники опубликованных ими работ, невозможно избавиться от горького чувства обиды за то, что это первоклассное учреждение было разгромлено, его директор был расстрелян, некоторые сотрудники арестованы за фальсифицированные преступления. Научный престиж страны пострадал, и мощное дело было загублено в угоду лишь интересам Сталина. Ведь развернутая дискредитация института и его директора не могла идти без указки сверху, от Сталина.
Разворачивавшиеся в СССР события отрезвили Мёллера и пригасили его пробольшевистские настроения. Он быстро осознал, к чему идет дело в сталинской державе. Исключение из партии Левита, арест Агола, предостережения Баумана, грязные нападки на генетику в "Правде", в "Известиях", "Комсомольской правде" и многие другие события стали для него ясным сигналом, что если он останется в СССР, то и его жизнь окажется под ударом, и что надо уезжать, как можно скорее. Уже многие иностранцы, приехавшие раньше его или одновременно с ним строить социализм в СССР, оказались арестованными и попали в тюрьмы и лагеря. Но и выехать из СССР по собственному желанию было непросто. Железный занавес на деле уже захлопнулся. Поэтому надо отдать должное Мёллеру: расправиться с ним Сталину не удалось, он оказался хитрее и позаботился о том, чтобы не попасть в Сибирь или в расстрельный подвал. Во-первых, он заблаговременно предупредил Сталина в своем письме, что мысли, изложенные в его книге, успели раззвонить и прославить все ведущие коммунистические газеты мира. Во-вторых, он прозорливо рассчитал, как надо обставить свой отъезд из СССР. Он нашел прекрасный предлог для освобождения из сталинских тисков. Он связался с коммунарами в Испании, восставшими против диктатуры Франциско Франко, и получил приглашение присоединиться к ним. Более того, ему сообщили из Испании, что он уже приписан к канадской группе по переливанию крови. Мёллер известил об этом советские власти. Чтобы обезопасить его отъезд из СССР, в Москву, по договоренности с ним, прибыли представители Интербригад, и в сопровождении такого экскорта в апреле 1937 года американец беспрепятственно покинул СССР. Помешать отъезду Сталин не мог: это грозило слишком большим международным скандалом. Но многим друзьям Мёллера Сталин уготовил смертную плаху.
На следующий день после его отъезда по личному распоряжению Сталина был расстрелян Израиль Иосифович Агол. Та же судьба, как сообщили в 1998 году французские журналисты (19), постигла переводчика книги Мёллера для Сталина. Через несколько месяцев, Мёллер ненадолго вернулся в СССР, чтобы забрать остававшиеся в Москве материалы его научных работ. Уехал он уже навсегда. Советская страна потеряла ученого, честно и страстно любившего эту страну. СССР покинул человек, уже опубликовавший исследование, за которое вскоре ему присудят Нобелевскую премию.
Через две недели после его отъезда Г. Н. Каминский (который с февраля 1934 года по 15 марта 1937 возглавлял Наркомат здравоохранения РСФСР, а с 20 июля 1936 по 25 июня 1937 Наркомат здравоохранения СССР) сформировал новую комиссию для проверки медико-генетического института. В моем распоряжении оказались стенограммы четырех её заседаний на 134 страницах, переданные мне дочерью С. Г. Левита, и они позволяет убедиться воочию, как обстояло дело с нагнетаним страстей вокруг деятельности института. Председателем комиссии был назначен профессор Владимир Семенович Левит — хирург, заведующий кафедрой госпитальной хирургии 2-го Московского медицинского института, заслуженный деятель науки, который, как пояснила мне Тиля Соломоновна Левит, был "в величайшем почете у партийных начальников". Заместителями председателя Комиссии были назначены заслуженный деятель науки профессор С. Н. Давиденков и заслуженный деятель науки профессор А. Д. Сперанский, а членами комиссии профессора Л. Н. Федоров, Б. И. Лаврентьев и Л. Я. Бляхер. С начала мая 1937 года они инспектировали институт, опрашивали членов коллектива (в тот момент в нем было около 50 научных сотрудников), просматривали лабораторные журналы и публикации. Затем С. Г. Левит как директор института сделал подробный доклад перед комиссией (сотрудники института были приглашены на это заседание) и, наконец, между 15 и 25 мая состоялось четыре многочасовых заседаний комиссии, на которые были допущены некоторые из ответственных сотрудников. Несмотря на попытки некоторых большевиков, также как члена месткома института Лихтенштейна и председателя месткома аспиранта Менделевича накалить обстановку и драматизировать внутриинститутские непорядки, ни один из членов комиссии не пытался недооценить важность исследований, проводящихся в ИМГ. Даже напротив, Давиденков, Сперанский и Бляхер активно вступали в дискуссии с теми, кто пытался бросить тень на работу института и своими выступлениями и репликами давали понять, что ИМГ по их заключению — это первоклассный научный центр. Они также всячески подчеркивали, что понимают и одобряют лидирующую роль директора института Левита.
Однако в конце мая ситуация вдруг резко изменилась. От комиссии было затребовано в срочном порядке окончательное заключение. Оно заняло 10 машинописных страниц (текст был напечатан через два интервала, дата на документе отсутствует, но, судя по приложенному к заключению "особому мнению" С. Н. Давиденкова, помеченному 22 июня 1937 года, само заключение было завершено именно в этот или предшествующий ему день). В преамбуле Заключения было сказано, что, "приступая к выполнению [своих] задач, МГИ должен был учесть характер своей тематики, возможность неправильного толкования выводов его работ буржуазными фашистско-настроенными генетиками", что:
"Увлекшись результатами своих работ МГИ не уделил должного внимания развертыванию самокритики, что повело к беспечности и ряду грубых политических ошибок, связанных с ослаблением большевистской бдительности. Создался, таким образом, отрыв теории от практики, что повело к аполитичности трудов ин-та, недостаточной борьбе против расизма, к грубым извращениям и политическим ошибкам (ст[атьи]. Игнатьева и Андреса {43} ) и Фашизированная псевдо-наука Запада и прежде всего Германии не нашла должного отпора в работах института" (20).
Несмотря на эти критические замечания, преамбула завершалась положительной оценкой главных достижений института, что показывало несомненное несогласие членов комиссии с огульными обвинениями этого научного центра:
"МГИ все же проделана большая теоретическая работа, представляющая большой интерес, имеющий несомненное научное значение… На Западе работают над этим как раз передовые ученые, стоящие в оппозиции к расизму. Медико-Генетический институт также работает в этой области, осторожно и критически относясь к выдвигаемым положениям, занимая нередко самостоятельную позицию, не совпадающую с установившимися на Западе воззрениямии Есть основание думать, что близнецовый материал МГИ один из самых крупных в мире.
Таким образом, основные линии теоретической работы Ин-та по разделу генетики и антропогенетики отвечают современным требованиям, поставленным перед этим разделом науки.
МГИ поставлены также новые проблемы, которые разрешаются оригинально" (21).
Комиссия пришла к однозначному выводу относительно будущего института:
"1. Обследованный Медико-Генетический Институт должен быть сохранен как научно-исследовательский центр по общей и медицинской антропогенетике…
2. Теоретическая часть работы Института, как имеющая основное значение в развитии этой еще молодой дисциплины, должна быть усиленаи
3. Институту надлежит расширить свою работу в отношении клиникии
5. МГИ должен поставить себе первоочередной задачей широкую борьбу с извращениями генетики в буржуазных и особенно в фашистских странах. Должен быть выпущен ряд статей о фашистских законах о стерилизации, научно обоснованных и печатаемых в различных медицинских журналах и доступных широким врачебным кругам. Институт должен стать центром советской антропогенетики, быстро откликающимся на все реакционные фашистские лженаучные положения и гипотезы по антропогенетике" (22).
Член Комиссии С. Н. Давиденков приложил 22-го июня к "Заключению" свое "Особое мнение" на двух страницах. Он возразил против недооценки практических успехов института, посчитал, что неправилен вывод комиссии о недоучете сотрудниками института влияния среды на реализацию генетического потенциала и что разрыв между успехами института в изучении антропогенетики и восприятием результатов практиками-клиницистами обусловлен плохим знанием практиками основ генетики.
В любом случае из знакомства с "Заключением" и "Особым мнением" вытекает непреложный вывод: ни члены комиссии, ни сотрудники института не предвидели трагической судьбы этого научного учреждения — его закрытия в самое ближайшее время, тем более, что Нарком здравоохранения страны был расположен благожелательно по отношению к институту.
Но через четыре дня, 26 июня 1937 года, Каминского арестовали. Это произошло на следующий день после того, как 25 июня на пленуме ЦК ВКП(б) он высказался против неоправданных арестов честных людей и против выдвижения Сталиным Л. П. Берии на пост руководителя НКВД. Каминский в 1920–1921 годах был секретарем ЦК КП(б) Азербайджана, а в августе 1921 года председателем Бакинского совета рабочих и красноармейских депутатов и знал Берию. Он резко отрицательно отозвался о новом ставленнике генсека, упомянув, что последнего подозревали в шпионаже в пользу Турции. По словам дочери Каминского её отец:
"выступил вслед за Ежовым, который потребовал особых полномочий для органов внутренних дел в связи с выявлением широкого круга "врагов". Г. Н. Каминский спросил: "Почему членов ЦК арестовывают без ведома других членов ЦК? Это нарушение Устава партии. То, что сейчас творится, — это безумие, так можно уничтожить всю партию. Я знаю перечисленных людей как верных ленинцев". Г. Н. Каминский связал чрезвычайные меры с внедрением Берия в окружение Сталина. Он подчеркнул необходимость контроля партии за деятельностью органов внутренних дел. Во время перерыва между заседаниями Пленума Г. Н. Каминский был арестован и на следующем заседании уже не присутствовал" (23).
В воспоминаниях Н. С. Хрущева упомянут этот случай и сказано, что мгновенно после слов Каминского о Берии Сталин объявил перерыв, после которого Каминский навсегда исчез. В биографиях Каминского сказано, что он был арестован 26 июня 1937 года и на следующий же день послушый Сталину Пленум ЦК принял постановление "Исключить Каминского, как не заслуживающего доверия, из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и из партии".
Арест наркома ускорил принятие Сталиным решения о разгроме Института медицинской генетики. Всего девятью днями позже, 5 июля 1937 года, Левита сняли с поста директора института. Около полугода он оставался безработным и был вынужден отмечаться в милиции. Чтобы не пугать жену и дочь, он каждое утро "собирался на работу", уходил из дома и шел в библиотеку, чтобы читать новые научные журналы. Его арестовали в ночь с 10 на 11 января 1938 года, 16 мая 1938 года Сталин утвердил своей подписью распоряжение о казни ученого, 17 мая "тройка" приговорила его к смертной казни "за терроризм и шпионаж". Расстреляли Левита 29 мая 1938 года, а тело свалили в общую могилу в Бутово в пригороде Москвы.
Институт вскоре был официально закрыт. Первое время оставалась небольшая лаборатория во главе с Соломоном Наумовичем Ардашниковым (любимым учеником Левита), приписанная к Всесоюзному институту экспериментальной медицины, но большинство сотрудников первоклассного института было уволено. Вскоре была распущена и лаборатория Ардашникова. Фактом закрытия института и арестами сотрудников этого выдающегося научного учреждения (брата генетика Сергея Сергеевича Четверикова Николая Сергеевича, М. В. Игнатьева, В. П. Эфроимсона, А. Г. Андреса и других) Сталин доказал, что ему чужды научные интересы страны, его не волновал престиж советской науки на мировой арене и не интересовала личная судьба советских ученых.
Каминский был приговорён к расстрелу военной коллегией Верховного суда СССР 8 февраля 1938 года (Сталин поставил свою подпись на утверждении этого решения членами Политбюро) и был расстрелян через день. Было ему 42 года. Раковского арестовали 27 января 1937 года и расстреляли 11 сентября 1941 года по личному распоряжению Сталина в Медведевском лесу под Орлом без суда и следствия. Все обвинения против обоих невинных и заслуженных людей были расценены Военной Коллегией Верховного Суда СССР в 1955 году, после смерти Сталина, как фальсифицированные, и невинно осужденные были реабилитированы.