Не помню, в это время или чуть раньше я впервые спросил Перлмэна, когда мы вели очередную вечернюю задушевную беседу, а насколько мне трудно будет получить теньюр.

— Я не знаю вообще, возможно ли это, — ответил он. — Чтобы получить теньюр, нужно выполнить, по крайней мере, три главных условия. Во-первых, успешно читать один из главных курсов на кафедре, причем читать так, чтобы студенты дали высокую оценку преподавателю. Во-вторых, получить солидный грант от какого-то из внешних ведомств, внутриуниверситетские гранты при этом во внимание не принимают. В-третьих, надо проявить себя таким образом, чтобы в университете поняли, что вас знают и уважают в научном мире.

Я тут же спросил, могу ли я приступить к чтению курса лекций, и получил малоутешительный ответ, что все курсы расписаны на полтора-два года вперед, каталоги для студентов напечатаны, и они уже уплатили деньги за, по крайней мере, ближайший семестр вперед.

— Знаете, Вэлери, есть лишь одна реальная возможность. Я могу разрешить вам читать летний курс, начните готовиться, предложите мне список лекций, примерно двадцать четыре часовых лекции, я попробую вам помочь, хотя это будет и непросто, — завершил нашу беседу завкафедрой.

Вечером я рассказал Нине о нашем разговоре. Холодок из сердца не уходил. Я понимал, что уехав на Запад, я отрезал себе пути к отступлению, но так же отчетливо представлял, насколько возросла моя ответственность перед двумя самыми дорогими для меня людьми, женой и сыном, которые поверили мне и приехали сюда, в пока еще чужую страну, где я должен всеми силами бороться за место постоянной работы.

Конечно, когда я пишу это, я не могу передать всей гаммы переживаний того времени. Порой меня охватывал страх перед будущим, иногда страх уступал надежде, а чаще всего я понимал, что как не пропали мы с Ниной в свое время, оказавшись одновременно уволенными с работы в советской стране, где условия были во сто крат жестче, так не пропадем и здесь. Мне часто приходил на ум рассказ одного из наших друзей, мастера по ремонту телевизоров в СССР, который приехал с большим семейством в США лет за семь до нас и который после приезда три или четыре раза терял работу, но каждый раз тут же находил новую. Высказывание его было полно оптимизма:

— Я не просто каждый раз быстро находил работу. Каждая новая работа была лучше предыдущей.

«Не пропаду», — внушал я себе, но всё равно убрать все корни, питавшие мой внутренний страх, не удавалось.

Примерно через месяц после столь неутешительного разговора с заведующим секретарь кафедры Джессика позвонила мне и попросила зайти срочно к Перл-мэну. Его кабинет был на том же пятом этаже, что и мой, через минуту я был на месте.

— Валери, вы хотели начать читать курс студентам? Вы еще не отказались от этой идеи? — спросил меня с ходу Фил.

— Я просто счастлив, что Вы изыскали для меня такую возможность. — ответил я.

Разговор состоялся в марте 1989 года, и я был уверен, что речь идет о летнем курсе. Поэтому вполне сдержанно и спокойно я спросил, о каком курсе идет речь и когда я должен буду начать его читать.

— Это курс молекулярной генетики для старших студентов и части аспирантов, «Молекулярная генетика 500». Первая лекция должна состояться завтра, студентов примерно 70 или 75, читать вы будете каждый день по лекции, кончите к маю. Это наш интенсивный курс. Всего 45 часовых лекций.

Видимо на моем лице проявилось что-то заметное, так как Фил улыбнулся и продолжил пояснения:

— Этот курс традиционно читал на кафедре профессор Ф. Не знаю, известно ли вам, что он тяжело болен СПИДом, болезнь перешла в крайнюю стадию, поэтому его нужно срочно заменять, курс очень важен для кафедры, все профессора уже давно разобрали положенные им часы, и для вас — это блестящая возможность проявить себя. Надеюсь, вы не испугались такой перспективы? Вы вправе избрать любой учебник, сами можете построить курс так, как хотите; вы, вероятно, понимаете, что для наших студентов будет интересно услышать лекции человека, который знает много об истории молекулярной генетики и сам принимал участие в нескольких интересных направлениях исследований.

Ошарашенный, я вышел от Фила, добрел до своего кабинета, тщательно запер дверь и набрал домашний телефон. Когда я сказал Нине, что мне дали читать курс, она радостно вскрикнула, но когда я объяснил остальные детали, радости в голосе Нины стало поменьше.

Нужно было срочно приниматься за подготовку к лекциям, а я не знал еще, по какому учебнику учить и насколько сложен будет для меня данный курс. Я вчерне представлял содержание первой лекции — рассказ об основных вехах в развитии всего комплекса молекулярно-генетических наук. Эти вещи я хорошо знал. Но завтра! Без подготовки! Осталось меньше суток!

Я решил посоветоваться с профессором кафедры и одновременно заместителем декана биологического колледжа Томом Байерсом, как лучше всего поступить, Я уже не раз консультировался у него по разным случаям. Добрый и внимательный Том и его жена Сандра стали нашими близкими друзьями, они нас приглашали то к себе домой на ужин, то на бейсбольный матч на стадион, то на концерт популярной музыки, то на собрание их религиозной группы (оба — глубоко верующие люди); они нередко бывали у нас дома. Я позвонил Тому — на счастье он был на месте в своем офисе на втором этаже — и попросил зайти ко мне на несколько минут. Том пришел, я рассказал ему о случившемся, увидел обрадованное и одновременно серьезное выражение его лица, а затем услышал несколько важных советов.

— Студентам будет трудно порой разобрать ваш акцент, Валерий, особенно в случаях использования новых для них терминов. Чтобы избежать этих чисто лингвистических трудностей, я советую вам к каждой лекции готовить две-три странички краткого изложения материала лекции, лучше с картинками, объясняющими основные процессы и с написанными сбоку от картинок пояснениями терминов и фаз процессов. Я понимаю, что вас будет волновать то, насколько корректно всё написано в ваших английских текстах. Но это легко привести в норму, используя помощь двух ваших ассистентов лектора.

Том объяснил деталь, которую я до этого не знал. Оказывается в американских университетах существует правило, согласно которому профессору, читающему курс, если к нему записалось достаточно большое число студентов, выделяют в помощь ассистентов из числа аспирантов, которым за ассистентскую работу платят. Узнав, что на курс, предложенный профессором Ф., записалось 75 студентов, Том тут же сказал, что ассистентов должно быть не меньше двух. Тут же я позвонил Джессике и узнал имена этих ассистентов, а еще через полчаса они оба — девушка и молодой человек — были в моем офисе.

Теперь моя жизнь складывалась следующим образом. Я вставал, как обычно, рано утром и мчался в университет, с тем чтобы в спокойной обстановке подготовить текст пособия для студентов на следующий день. Всякие привычные мне черновики, с которых нужно было перепечатать текст набело, пришлось отложить. Я стал сразу писать тексты на компьютере, волнуясь и спотыкаясь практически на каждом предложении, но все-таки примерно к полудню очередные 3 странички были готовы. В этот момент приходил кто-то из ассистентов (они разделили обязанности между собой), мы читали совместно текст, я вносил исправления в тех местах, которые были совершенно непонятны ассистентам, после чего они уносили с собой текст для окончательного приглаживания стиля.

Я наспех проглатывал какую-то пищу, данную мне Ниной (я, по правде, так и не смог привыкнуть к американскому общепиту — сэндвичам, хотдогам, пицце и т. п.), и начинал лихорадочно (всё теперь было в спешке!) проглядывать материал к сегодняшней лекции. В 2 часа дня я уходил на лекцию. Я стал замечать, что примерно с третьей лекции на них зачастили другие профессора кафедры. Каждый раз они спрашивали разрешения посетить лекцию и внимательно следили за моими объяснениями.

Через час я возвращался в офис и принимался готовиться к завтрашней лекции — читал учебник, бегал в библиотеку, если мне хотелось добавить что-то из других источников или из оригинальных работ по теме лекции, делал ксерокопии нужных мне рисунков. Не позднее шести часов вечера я отрывался для того, чтобы спуститься на второй этаж в лабораторию и спросить моего ассистента, как продвигается его работа, а затем снова возвращался в офис. Лекционные ассистенты приносили исправленные странички на завтра, я корректировал текст в моем компьютере, распечатывал нужные страницы, вклеивал, если это было нужно, картинки, после чего шел в комнату с огромным кафедральным ксероксом, умевшим не только делать копии, но сразу их брошюровать. С пачкой приготовленных на завтра пособий, я возвращался в офис, опять перекусывал и продолжал подготовку к следующей лекции до 11 часов ночи, иногда и далеко за полночь. Потом спускался вниз, садился в припаркованную вблизи на стоянке машину и ехал домой. Спать приходилось мало, волнений значительно прибавилось, но теперь волнения приобрели новую окраску: успеть всё сделать лучшим образом, успеть прочесть то, другое и тому подобное.

За ночь материал завтрашней лекции укладывался в голове, поэтому приезд на работу был радостным — нужно было всё продуманное лучшим образом вложить в краткие объяснения на двух-трех страницах.

Я довольно заметно устал за те 45 дней, пока продолжался мой первый курс, но чувствовал день ото дня нараставшее удовлетворение от работы. Как-то перед концом курса — насколько помню, за одну или две лекции до его завершения, — я шел к аудитории и увидел Джессику, стоящую перед ней.

— Доктор Сойфер, — сказала она мне, — погуляйте минут десять, я должна... — и протараторила что-то мне совершенно непонятное, но я сообразил, что от меня требуется побыть вне аудитории какое-то время. Перед лекцией мне всегда не хватало некоторого времени, как студенту перед экзаменом, и я с удовольствием проглядел мой конспект еще раз. Потом Джессика вышла с кучей каких-то листков и любезно придержала передо мной дверь. Я всему этому происшествию не придал никакого значения.

На следующее утро Джессика позвонила и сообщила, что вчерашний опрос студентов дал мне оценку 6,15. Теперь я понял, что она приходила раздать студентам опросные листы, а теперь посчитала мои результаты. Но что значит 6,15, я не знал. Наверное, подумал я. шкала 10-бальная, и такая оценка может означать нечто плохое: выше середины, но далеко от лучшего результата. Наверное я с треском провалился с лекциями, а ведь Перлмэн предупреждал меня, что дальнейшие шаги в жизни зависят от студенческой оценки.

Я все-таки решил проверить у кого-то, какие бывают обычно оценки и для этого набрал телефон Ралфа Барта, сказав ему, что получил при опросе студентов шесть и пятнадцать сотых балла. Это плохо или очень плохо? — осведомился я.

Решительный Барт ответил без запинки:

— Такой оценки быть не может. Вы что-то напугали. Позвоните Джесси и спросите ее еще раз, а лучше подойдите к ней и попросите написать ваш балл на бумажке, — командным голосом приказал мне Ролф, добавив, что много лет преподает, но такой оценки у него лично никогда не было, и о таком балле у его коллег он не слышал.

Совсем расстроившись, я поплелся к Джессике и смиренно поведал, что не понял по телефону оценку и прошу мне ее написать.

Джесси буквально расплылась в улыбке, схватила листок бумаги из стопки на краю стола и огромными цифрами написала: 6,15, — а рядом поставила восклицательный знак.

Расположенная за ее креслом дверь в кабинет Перлмэна была открыта, он, видимо, услышал наши переговоры и прокричал мне:

— Вэлери, зайдите ко мне!

Пока я шел в его кабинет, Фил отодвинул кресло от своего стола, пересел в маленькое кресло у окна, пригласив знаком и меня сесть, и после этого сказал, что рад моему результату. Из его рассказа я понял, что шкала отметок в университете семибальная, и я заработал у студентов (главным для Перлмэна было то, что это была не маленькая группа, а 75 студентов) высший из баллов, полученных профессорами их кафедры.

— Я буду вас просить прочесть курс и в следующем семестре и предлагаю срочно подумать над тем, какой проект гранта и в какое главное ведомство вы подадите. Сейчас конец мая, очередной срок подачи заявок буквально на носу, вам не успеть, а следующий контрольный срок 1 октября, у вас есть время подумать.

Я начал продумывать некоторые идеи относительно изучения репарации у растений. Теперь я уже знал многие методы, которые помогли бы пойти дальше в понимании молекулярных принципов этих процессов у растений. Репарацию ДНК микроорганизмов и человека активно исследовали во всем мире, а растения так и оставались плохо изученными. Я начал читать статьи о репарации, приобрел несколько книг на эту тему, пустующие псхлки в моем офисе понемногу стали заполняться.

Но неожиданно в мои планы вмешалось новое обстоятельство, коренным образом изменившее жизнь.