Со времени, когда Боб Уэллс побывал с семинаром в Коламбусе, прошло несколько месяцев. Как мы и уговорились, Боб приготовил приглашение для Франк-Каменецкого, я переправил его в Москву с оказией, там началось оформление для Максима выездных документов. Все формальности осуществились на этот раз гладко, настал март 1989 года, когда Макс прилетел к Уэллсу.

К этому времени стало ясно, что Максова идея с подавлением репликации вируса SV40 полностью провалилась. Участок, с которого начиналась репликация, никакого триплекса не образовывал из-за несовершенства последовательности оснований в этом месте. Те несколько нуклеотидов, которые затесались в район, потенциально способный формировать триплекс, портили дело и мешали стабилизации триплекса. Тем самым опрокидывались и наши радужные надежды, что удастся контролировать развитие вирусов, обнаружить подходы к предотвращению раковых заболеваний и многое другое, что могло бы быть, но не случилось.

Когда стало ясно, что Максим сумеет приехать в Штаты, я начал обзванивать всех крупных специалистов, работавших по триплексам, и договариваться с ними о визите Макса во время его пребывания в США. Ни один из них не отказался принять Максима, и от Уэллса Максим отправился в турне по Соединенным Штатам. Это была его первая поездка, его радушно принимали в разных университетах, он выступал с лекциями, давал семинары, общался с десятками людей.

В Коламбус он приехал полный впечатлений, надежд, планов. Перлмэн распорядился собрать для Макса кафедральный семинар, он с блеском на кафедре выступил, и начались наши с ним бесконечные обсуждения возможных планов совместной работы. Почти все время суток мы проводили в разговорах, обдумывая разные подходы к тому, что можно было бы делать дальше, используя мои новые возможности на кафедре, полученные деньги, в то же время учитывая данные, полученные недавно во многих лабораториях мира в связи с начавшимся мощным изучением триплексов. В тот его приезд мы в основном крутились мыслями вокруг одной темы: как продлить время жизни триплексов путем введения в систему двухвалентных ионов, высокомолекулярных полианионов, как преодолеть отрицательное влияние отдельных «неправильных» нуклеотидов на формирование триплексов. Максим улетел в Москву, а чего-то решающего, яркого мы так и не предложили.

Второй раз, уже по моему приглашению, Максим приехал в июне 1989 года. Сначала он остановился в Нью-Йорке. Его поселили в доме для приезжающих Колумбийского университета, я собрался к нему в Нью-Йорк, оттуда позвонил Соросу и договорился с ним, что привезу к нему Максима в гости на одну ночь. На машине друга Максима, замечательного художника, давно поселившегося в Нью-Йорке, Толи Крынского, мы поехали на Лонг Айленд в загородное имение Джорджа Сороса, расположенное на берегу Атлантического океана. Потом уехали в Коламбус, где продолжили наши научные посиделки.

В один из дней мы расположились в моем офисе, куда я успел купить еще одно кресло. Как только я открывал дверь, Максим плюхался в него, разваливался в своей расхристанной манере и блаженствовал. Мы снова и снова возвращались к различным сторонам в строении триплексов и старались найти какие-то новые подходы к изучению этих структур.

Однажды Максим упомянул неизвестный мне факт, касавшийся структуры ДНК в участках триплекса. Он сказал, что та часть ДНК, которая сохраняла двойную нить, оказываясь опутанной третьей нитью, изменяет привычную для двуспиральной молекулы конформацию и переходит в новое состояние. Упорядоченность структуры ДНК в этом участке нарушается, плоскости оснований вместо того, чтобы быть параллельными друг другу, сдвигаются со своего места и расходятся в стороны. Новая структура из так называемой конформации Б превращается в конформацию А.

Буквально за несколько недель до этого, размышляя над проблемами репарации ДНК у растений, я натолкнулся на доказанный факт, что ДНК, находящаяся в конформации А, становится устойчивой к облучению ультрафиолетовым светом из-за изменения положения нуклеотидов в спирали ДНК. Много лет в своей жизни я занимался облучением ДНК, в том числе и ультрафиолетовым светом, и хорошо знал детали взаимодействия разных спектров света с ДНК. Поэтому прочитанная незадолго до этого разговора статья о невозможности образования некоторых типов поражений в А конформации ДНК сидела в памяти прочно.

Когда Максим лишь вскользь упомянул о переходе конформации Б в конформацию А, мне в ту же секунду пришла в голову свежая идея. Я сразу сообразил, что можно использовать ультрафиолетовый свет как поисковый зонд для детекции триплексов и выявления их протяженности и стабильности. Смысл этой идеи легко пояснить: раз двунитевая часть ДНК в зоне триплекса принимает новую форму, причем перестает повреждаться ультрафиолетовым светом, то следует облучать ДНК этим светом, и там, где в молекулах будут вкрапления триплексов, ДНК останется неповрежденной. Тогда на следующем за облучением этапе надо будет применить метод изучения последовательности нуклеотидов (как говорят, секвенировать ДНК, от английского sequence — последовательность) и тут же обнаружить с точностью до нуклеотида, где именно в ДНК находится участок, сложившийся в триплекс. В тех же участках ДНК, где триплексы содержаться не будут, ультрафиолетовый свет повредит нуклеотиды, и при секвенировании все повреждения станут видны. Благодаря этой идее можно было нащупать подход к созданию нового, очень чувствительного и простого метода обнаружения триплексов. В то время это было очень существенным и важным делом.

Максим мгновенно идею понял, мы оба возбудились и начали, прерывая друг друга и все более воспламеняясь, проговаривать детали экспериментов, которые нужно было сделать.

За короткий срок идея была доведена до практического состояния. Максим улетел в Москву и обещал, что засадит кого-то из своих сотрудников в его московской лаборатории за безотлагательную экспериментальную проверку моего предложения и за описание технических деталей, с тем тгобы позже мы могли быстро написать заявку на грант и не тратить время на эти детали.

Пролетело лето. Где-то в его конце Максим прилетел в Штаты и привез мне сырой набросок текста технической части будущей заявки на грант и первые результаты экспериментов. Они, кстати, однозначно подтвердили правоту догадки о возможности разработки нового метода детектирования триплексов (Максим назвал метод фотофутпринтингом триплексов).

Мы засели плотно за написание заявки на грант. До установленного срока оставалось не так уж много времени, а нам надо было еще многое сделать, отшлифовать у кого-то английский, приготовить иллюстрации, все материалы скомпоновать и т.д. Сам текст заявки был не очень большим, что-то около 25 страниц, но к нему нужно было приложить копии опубликованных статей, описания некоторых дополнительных процедур, в целом должно было получиться более сотни страниц. Накопленный мною опыт в написании книг (особенно научно-популярных, которые требуют умения представить каждую идею в понятном и привлекательном виде) на этом этапе пригодился.

Работали мы очень усидчиво и даже исступленно. Я пресекал все попытки Максима отвлечься, привычно поболтать часок-другой по телефону с приятелями, удрать в музей на полдня или что-то в этом роде. Для меня это был привычный ритм, Максим от такого ритма осязаемо страдал. Помню, как однажды поздним вечером, возможно уже ночью, он вдруг вскочил и заорал на меня своим тонким визгливым голосом, выпучив глаза и смешно вздергивая бородой:

— Я так не MOiy! Я не могу по стольку сидеть, писать, говорить, снова писать и снова говорить! Я хочу играть в теннис, я хочу смотреть картины, я хочу, в конце концов, пойти в гости, побалдеть. Я не могу по стольку работать! Всё! Кончай! Это сумасшествие какое-то!

Его минутная выходка ни к какому радикальному изменению наших планов не привела. В этот день я закруглился, мы поехали спать. Но в последующие дни писали наш проект очень целенаправленно.