Много гостей перебывало у нас в этом доме, и в нем же произошла одна трагикомическая и довольно странная история. В начале 1990 года я пригласил в Коламбус еще одного именитого гостя — профессора Алекса Рича из Массачусетского Технологического Института. Александер Рич с первых лет своей научной карьеры оказался вовлеченным в исследование самых центральных вопросов молекулярной генетики. Собственно говоря, и триплексы впервые, еще в пятидесятых годах, наблюдал именно он. Он часто бывал в СССР, поддерживал близкие отношения с верхами Академии наук СССР, будучи сам одним из руководителей Национальной Академии наук США, бывал у нас в Москве дома, мы буквально подружились с его женой Джейн.

В это время у нас в Коламбусе жил Максим. Узнав, что собирается хорошая компания, с радостью согласился прилететь из Лондона главный редактор журнала «Нэйчур» Джон Мэддокс с женой Брендой — известной писательницей, автором нескольких бестселлеров, у которой именно на эти дни приходился день рождения. Мы пошутили с Джоном, что лучшего места для празднования ее дня рождения, чем Коламбус, в мире не найти. Впрочем Мэддоксы бывали в Штатах очень часто, а Бренда особенно любила наезжать в США, хотя бы потому, что сама родилась в Америке и сохраняла и в Англии свое американское гражданство. Мэддоксы не раз уже прилетали и к нам в Коламбус, мы чуть ли не каждую неделю перезванивались. В один из приездов Джон выступил с докладом на семинаре, привлекшим невиданное число слушателей, а теперь они собирались к нам третий раз.

Не знаю, имею ли я право говорить о том, что с Джоном Мэддоксом частенько случались странные истории, достаточно надежной статистикой я не обладаю, но думаю, что это все-таки чистая правда. Он был не то, что забывчив, но очень уж порой задумчив и погружен в собственный внутренний мир (ему было, я думаю, отчего погружаться: что бы ни творилось в мире, где бы он ни путешествовал, а помотаться по миру он любил, раз в неделю руководимый им всемирно-известный журнал «Нэйчур» выходил в свет и очень часто открывался его собственной статьей, причем он мог писать с равным успехом и о физике, и о биологии, и о любой другой науке, и все статьи были интересны, хотя иногда бесили кое-кого из ученых до умопомрачения).

В те годы мы по-настоящему дружили, однажды жили неделю в их доме в Лондоне, в один из других приездов Джон повез нас на машине из Лондона в Уэллс, где у него был огромный старинный дом на склоне живописного холма, на котором паслись овечки. По-моему, Джон вообще был родом из Уэллса и был избран членом уэдшского парламента. Бренда с утра растапливала камин и колдовала с огромными поленьями дров. Камин был таких размеров, что в нем можно было стоять в полный рост. Вдоль стен камина она ставила скамейки, а в центре выкладывала дрова. Дрова полыхали, а она нежилась, сидя на скамейке внутри и поворачивая дрова то одной, то другой стороной.

Наивный взгляд Джона из-под круглых очков и взъерошенная шевелюра, вопросительный тон в разговоре и напускная нерешительность нисколько не отражали реальности, так как железная хватка и неукротимая воля многолетнего главного редактора «Нэйчур» были в мире отлично известны. Единственно, перед кем он пасовал и тушевался всегда, была его красавица-жена. Особенно заметны были его робость и подчиненность, когда добродушная Бренда вдруг покрикивала на него с укоризной:

— Джон, перестань курить, ты обещал мне не курить в кухне!

— Джон, — это пятая рюмка водки за вечер! Не хватит ли на сегодня?

Начав рассказывать о Джоне, не могу удержаться от еще одного воспоминания.

Относится оно к дням, описанным выше, когда я был приглашен Максимовым и Аккерман в Париж. Как только я оказался в Париже, я позвонил Джону в Лондон, и он пообещал, что обязательно навестит меня в Париже. Мы условились о дне и времени встречи. В этот день с утра я сказал Максимовым, что у меня будет гость и назвал его. В мире редакторов имя Джона всегда производило очень сильное впечатление, и я заметил, что и Владимир Емельянович и его жена Таня удивились, что столь именитый гость специально прилетит повидаться со мной. Утром я сбегал в магазин, купил нехитрой еды на ужин и бутылку «Столичной» в западном исполнении. В шесть вечера я вернулся в редакцию, где для меня кто-то заботливо каждый вечер раскладывал и готовил к ночи диван, и накрыл стол: мы договорились, что Джон приедет в семь вечера, Таня принесла мне тоже какую-то вкусную еду. Но ни в семь, ни в восемь, ни в девять Джон не объявился. Известить меня о его прибытии должен был кто-то из Максимовых, так как позвонить он неминуемо должен был в их квартиру. Максимовы жили на третьем этаже, а помещение редакции, где я ночевал, было на пятом этаже, однако у двери в подъезд с улицы на колодке звонков название «Continent» было указано напротив кнопки звонка к Максимовым. Рядом же с верхней кнопкой было пустое пространство. Было это сделано, как я понимаю, чтобы не упустить почту в момент, когда в редакции никого нет. Поэтому вся почта и вообще всё приносимое в редакцию поступало в руки редактора и его домочадцев. В десять вечера Таня позвонила мне и спросила, где же мой гость. Ответить мне было нечего, кроме того что я его еще жду. В половине одиннадцатого та же Таня позвонила еще раз и сказала, что они ложатся спать (до этого мы договаривались, что хотя бы ненадолго я Джона к ним приведу). Лег спать и я.

В три ночи меня разбудил телефонный звонок. Таня заспанным и, как мне почудилось, недовольным голосом сказала:

— Валерий, идите встречайте вашего гостя, он звонил с улицы и стоит у входной двери.

Я натянул на себя побыстрее брюки и рубашку и бросился вниз. Сконфуженный Джон выглядел помятым и как будто побитым. Мы поднялись на лифте наверх, и Джон рассказал, как случилось, что он так задержался. Оказалось, что он в то утро должен был лететь в Испанию на заседание, а оттуда днем собирался залететь ко мне в Париж, чтобы ближе к ночи улететь спать домой в Лондон. В силу присущей ему отрешенности от бренностей жизни и благородной рассеянности Главный Редактор умудрился где-то потерять паспорт. Сразу вылететь из Мадрида ему поэтому не удалось. Пограничные власти серьезны не только в Испании и таких провинностей никому не прощают. Его продержали в аэропорту до ночи. Джон показал мне простой листок бумаги, на котором в верхнем правом углу была приклеена его фотография, сделанная в автомате в аэропорте, и отражавшая физиономию человека в расстроенных чувствах. На бумаге было напечатано на явно старенькой машинке следующее:

«Обладатель этой бумаги заявляет, что он Джон Мэддокс, гражданин Великобритании, постоянно проживающий в Лондоне по адресу... потерявший свой паспорт на территории Испании и желающий вылететь в Лондон через Париж. Обладателю этой бумаги разрешено покинуть территорию Испании, и испанские власти не несут ответственности за информацию, сообщенную этим господином».

Мы весело посмеялись над случившемся, и в тишине парижской ночи провели прекрасные часа три за разговорами, обсуждениями моих будущих планов на жизнь и будущих встреч.

Итак, мы ждали Мэддоксов в гости снова. С утра все гости прилетели в Коламбус, Алекс дал семинар, затем я пригласил многих профессоров кафедры к нам домой. День был солнечный, светлый, радостный.

Гостей мы звали на 6 вечера. В половине пятого небо затянуло тучами (но все-таки зима, чего не бывает, решили мы). В пять на зеленые лужайки вдруг невесть откуда посыпал мелкий снежок. К половине шестого снег пошел крупными хлопьями, снегопад усиливался каждую минуту. Слава Богу, Джон с Брендой и Алекс Рич приехали вовремя, и Бренда помогала Нине и Тане приготовить всё к столу. Другие гости заходили в дом залепленными снегом так, будто они не пять метров от машины до входа в дом шли, а час провели под сильным снегопадом. На улице почернело, как ночью, и только в свете фонарей было видно буйство стихии, закидывавшей наш дом снегом. Но все собрались. Местная профессура, человек пятнадцать, вела себя несколько робко со столь именитыми гостями. Джон в привычном стиле шутил, потягивая какой-то крепкий напиток. Я решил, что настало время пировать и предложить гостям по русскому обычаю шампанское (американцы предпочитают шампанским заканчивать вечер), взялся за пробку первой бутылки, потянул ее кверху, что-то хрястнуло, и пробка с могучей силой ударила меня по глазу. В секунду глазница раздулась так, что глаза не стало видно. Бренда и Нина стояли тут же, поднялся переполох, присутствующий здесь же Барт тоном Наполеона скомандовал, что меня нужно везти в больницу, только в больницу, причем срочно. Ролф сел в свой Мерседес, Володя расположился рядом с ним, и в кромешной тьме мы тронулись с места.

Ничего страшного с моим глазом не произошло, он остался цел, а синяк вокруг и раздутость были не так страшны для организма, как по своему внешнему виду. Часа через полтора мы вернулись домой праздновать. Поздно вечером гости стали разъезжаться. Джона и Бренду Мэддокса Нина с Максом повезли на нашем замечательном «крайслере» в гостиницу, благополучно добрались до гостиницы, поехали назад, но не смогли добраться до дома. Километрах в трех от дома на табло вдруг засветились красным светом все огни, Макс испугался, постарался на низкой скорости дотянуть до дома, но мотор заглох, пришлось оставить машину прямо на дороге и пробираться через наметенные сугробы. Они еле добрались с Ниной до дома, а утром машина как ни в чем ни бывало завелась.

Алексу Ричу предстояло в эту ночь лететь обратно в Бостон. Макс предлагал отвести его в аэропорт на нашей машине еще до того, как они поехали с Мэддоксами, но осторожный Алекс наотрез отказался рисковать. Было вызвано такси, в которое Алекс забрался и уехал.

На следующее утро по телефону до нас стали доходить одна за другой неприятные новости. Оказалось, что не только мой глаз пострадал и машина сломалась. Выяснилось, что стоило Джону отойти от дверей гостиницы, в которой его оставили Нина и Максим, как у лифта он поскользнулся на мраморном полу, упал и сломал руку. Потом позвонил Алекс из Бостона и сообщил, что долететь-то он долетел, но дважды таксист не мог разглядеть отворотку шоссе к аэродрому, дважды проскакивал мимо и крутился вокруг, прежде чем попал в нужное место.

Успех в ту ночь сопутствовал только Алексу: вылет самолета задержался, он сумел вскочить в салон вовремя и далее без проблем приземлился в Бостоне.

Наступило лето следующего года, Хартман приехал к нам в дом на новое место, в пригороде Вашингтона, и вдруг, хитро улыбаясь, спросил:

— Ну хоть бы рассказали, какие черти крутили вокруг вас снежный хоровод в ту ночь, когда Валерию вышибло глаз пробкой, бедный Джон сломал руку, а ученого из Эм-Ай-Ти профессиональный таксист вынужден был возить вокруг аэропорта, потому что ему застлало пургой глаза?

Я понял еще раз, что мир очень мал, и что веселые истории всегда найдут достойных слушателей.