Максим рассказывал мне, что не так-то просто ему удалось заставить своих сотрудников заняться экспериментальной проверкой нашей идеи о фотофуг-принтинге. Один из его сотрудников, Сережа Миркин, помогал написать текст проекта, но уже готовился уезжать на стажировку в Калифорнию, ему было не до экспериментальной работы, а Виктор Лямичев поначалу ожесточенно сопротивлялся, так как у него была своя свежая идея, а работать на два фронта он не хотел. Но все-таки Максим надавил на него, и ко времени, когда я должен был дописать текст, первые результаты, подтверждающие верность идеи, были Витей получены. Максим прилетел в Коламбус, и мы засели еще плотнее за окончание заявки на грант, которую решили представить в самое могучее ведомство, выдающее гранты на исследования — Национальные Институты Здоровья США (все всегда называли этот конгломерат институтов Эн-Ай-Эйч от первых букв английского названия National Institutes of Health).

Пока еще в истории не было случаев, когда бы в Америке давали гранты на совместные исследования американских и советских коллег, но, съездив к руководителю соответствующего отдела в Институт Общих Медицинских Исследований, куда грант должен был быть направлен, мы заручились обещанием никаких политических рогаток на пути рассмотрения нашего проекта не ставить.

Мой ассистент Фрэнк Таттл и Фил Перлмэн помогли нам в редактировании английского текста, помощь в этом отношении оказал и Маллер.

Дальнейшие события показали, что некоторые нравы, бытовавшие в советской России, не искоренены и в Америке. С одним из доцентов, назову его Марком, у меня вроде бы сложились хорошие взаимоотношения. Он всегда был приветлив, а когда я о чем-либо спрашивал, с охотой отвечал. Как-то раз мы были приглашены к нему домой, однажды с Максимом вместе с ним обедали в ресторане. Внешне всё было вполне гладко, никаких конфликтов с этим человеком не возникало.

Когда мы с Максимом начали писать заявку на грант, Марк подошел ко мне и попросил, чтобы я вставил его в качестве соисполнителя по гранту, объяснив, что ему ничего не нужно, ни денег для него самого, ни средств на исследования, просто участие в еще одном гранте не помешает (он по-моему еще не был тенурирован, а только ждал, коща года через два закончится его предварительный для этого срок). Конечно, мне надо было отказать в такой просьбе, ведь в нашей работе этот человек участия не принимал, но я еще не научился говорить «нет» в тех случаях, коща надо это сказать (кстати, очень не простое искусство, которым многие русские в Америке не владеют). Не чувствуя подвоха, я промямлил, что не возражаю против такой просьбы. Но мне казалось, что просто вставлять чужого человека в заявку на грант, чтобы он потом мог этим грантом щеголять, нехорошо, и я предложил Марку написать одну-две страницы в заявку, предложив план для одного самостоятельного эксперимента. Речь шла о применении нашего метода к изучению триплексов не во внеклеточных условиях, а непосредственно в клетках. Марк до этого не раз рассказывал мне, что он такую работу взялся бы провести.

Марк свой раздел написал, мы добавили к трем нашим темам четвертую — Марка, затем он стал активно помогать готовить последние документы перед сдачей в отдел грантов университета. Я видел, что Марк знаком со всеми сотрудниками этого отдела, и вполне ему доверял. Мы с Максом рассчитали все планируемые расходы. На некоторых статьях, например, на оплате закупок части дорогих реактивов можно было сэкономить. Например, многие ферменты производили в СССР, затем продавали западным фармацевтическим фирмам, и те торговали ими на Западе по очень высоким ценам. Внутри СССР те же препараты можно было купить по мизерным ценам, и Макс мог безбедно приобрести их за счет собственного бюджета в Институте молекулярной генетики АН СССР. За счет сэкономленных средств я предусмотрел достаточно высокие зарплаты для привлеченных ученых из России (планировалось, что ими станут Миркин и Лямичев) и для самого Максима на то время, когда он будет приезжать на четыре месяца в году в США. Перлмэн просмотрел все наши расчеты и подписал проект гранта как заведующий кафедрой.

Вечером 29 сентября, за день до отправки гранта, девушка из отдела грантовых исследований Университета, которой мы передали за неделю до этого подготовленный проект, позвонила мне и попросила срочно прийти, чтобы в качестве руководителя проекта подписать титульный лист заявки, так как следующим утром необходимое число копий заявок надо было сдать представителю компании Федерал Экспресс, которая гарантирует доставку за ночь пакетов в любую точку США. Я поехал в отдел грантов, меня посадили за стол в переднем зальчике отдела и принесли аккуратно подготовленные пятнадцать экземпляров нашего проекта и титульный лист. На нем уже стояла подпись начальника грантового отдела. Я расписался в положенном мне месте, и при мне сотрудница отдела прошла в угол зала и стала делать нужное число копий титульной страницы, чтобы разложить по одной странице сверху каждого экземпляра. Я решил, что помогу завершить эту техническую операцию, а пока чисто непроизвольно взял в руки верхний из подготовленных экземпляров проекта, перелистнул несколько первых страниц, чтобы полюбоваться на наше произведение. Взгляд упал на страницу с бюджетом, и вдруг я увидел, что напротив фамилии Марка стоит солидная сумма, о которой и речи не шло, а зато зарплаты всех русских соисполнителей гранта уменьшены вдвое. Кровь прилила мне к лицу, и я спросил, откуда взялись эти цифры.

— Марк был сегодня здесь рано утром, принес новый бюджет, сказал, что все изменения согласованы с вами и вставил новые страницы, — ответили мне.

— А Вы сохранили прежние страницы? — спросил я.

— По-моему они у меня на столе, — проговорила одна из работниц отдела, исчезла на минуту и вернулась с вынутыми из проекта страницами в руках.

— Я хочу вернуть всё в исходное состояние, — ответил я, — потому что именно эти цифры были обсуждены с профессором Перлмэном, и я не думаю, что на данном этапе следует что-то менять.

Девушка нисколько не смутилась, согласилась, что если грант будет одобрен, то, как директор проекта, я смогу внести изменения и на более позднем этапе. Я проследил, чтобы при мне все изъятые Марком страницы были вставлены на место, а все принесенные им страницы разорваны. На следующий день я заехал в отдел еще раз, дождался, чггобы при мне агент из Федерал Экспресс, приехавший забирать срочную почту, получил именно тот вариант, на котором я настаивал, и лишь затем уехал успокоенный.

Наверное через месяц меня вызвал Перлмэн к себе и впервые стал говорить со мной в раздраженном тоне. Он начал меня допрашивать, почему я не послушал Марка и не вставил в проектный бюджет рациональные цифры трат на реактивы.

— Марк показал мне копию Вашей заявки (я совершенно искренне про себя удивился, откуда он его взял, ведь я старательно следил за тем, чтобы целиком Марку текст не попал), и из бюджета следует, что вместо обычных тысяч двадцати пяти на год на реактивы вы с Максимом заложили только десять тысяч. Теперь первый же рецензент прицепится к этому, скажет, что вы ничего не понимаете в стоимости реактивов и в количестве, потребном для такой работы, и на этом основании зарубит ваш проект, — говорил заведующий.

— Ничего подобного, — ответил я. — Мы с Максимом пришли к заключению, что многие ферменты для западных фирм готовят в Институте биохимии Литовской ССР, на Западе эти ферменты продают за большие деньги, а внутри СССР и в том числе у Института, где работает Максим, есть специальная договорная цена на эти реактивы, и они будут доставлять их нам с оказией.

Я сказал, что берусь сейчас же позвонить директору отдела Института общей медицины из Национальных Институтов Здоровья и расскажу об этой нашей договоренности. Я прибавил также, что, по моим понятиям, поведение Марка аморально, так как он видел окончательный проект бюджета, даже вносил в него без моего ведома исправления в зарплаты сотрудников, что я нашел неправильным, и я удивлен, почему ни на стадии подготовки проекта, ни позже он не пришел ко мне и не указал на эту якобы вопиющую глупость.

Как я и ожидал, мой звонок в Институт общей медицины был воспринят благожелательно, меня попросили срочно прислать дополнительное письмо, разъясняющее эту деталь, я подготовил письмо, показал его Перлмэну, тот внес небольшие поправки, и наши отношения остались хорошими.

Но я был, конечно, возмущен. Как-то мне показалось уместным рассказать об этом случае Тому и Сандре Байерсам, заглянувшим ко мне вечером в офис. Том только улыбнулся и сказал:

— Все эту историю знают. Марк какими-то путями узнал, что уловка с повышением его зарплаты не прошла. Он ведь считал, что вы, русские, дураки и ничего не заметите. Он рассвирепел и бегал с вашим проектом по всем профессорам кафедры и показывал всем бюджетную страницу. Но мы же знаем Марка не первый год, а когда Фил Перлмэн сообщил о том, как было всё на самом деле, у многих на кафедре по отношению к вам шевельнулось доброе чувство. Вы молодец, что не поддались на его шантаж.

В октябре в Коламбус прилетел Виктор Лямичев, который первые месяца полтора жил у нас. Я оплатил его прилет и выплачивал ему небольшие деньги из моего университетского гранта как постдоку (он уже защитил кандидатскую диссертацию, которая по американским понятиям приравнивалась к диссертации на соискание степени доктора философии, так что он уже был «доком» и мог работать постдоком). Он продолжил эксперименты по изучению фотофутприн-тинга, Фрэнк Таттл помогал ему в этом. На основании полученных результатов мы подготовили статью в «Нэйчур», профессора на кафедре сказали мне, что если после рецензирования редакция решит взять ее для публикации, то такое решение может положительно повлиять на решение рецензентов из Национальных Институтов Здоровья, так как публикация статьи в столь престижном журнале, как «Нэйчур», свидетельствует о высоком уровне предлагаемого проекта. В конце ноября из редакции действительно пришло официальное уведомление, что нашу статью в печать приняли. Мы тут же послали копию этого извещения в качестве приложения к заявке.

Прошли Рождество и Новый год, закончились зимние каникулы, пролетел конец января и февраль 1990 года. Я ничего не знал о том, как обстоят дела с нашим грантом. Надежд у меня было мало, так как я уже знал, что получить грант очень сложно и что лишь несколько процентов проектов из числа поданных проходят через сито отбора.

В начале марта Перлмэн, увидев меня в коридоре, спросил, узнавал ли я, какова моя оценка по гранту. Я сказал, что не знаю и специальных усилий по узнаванию принимать не хочу. Фил на это не без экспрессии сказал, что оценки уже известны и что я просто должен, причем немедленно, позвонить соответствующему клерку и узнать свою оценку. Мы пошли к нему в кабинет, я получил от Фила номер телефона и нехотя пошел звонить.

Мою инертность можно было легко понять. Я не ждал ничего особенно хорошего, потому приближать дурную весть не хотелось. Пусть бы всё шло своим порядком. Но теперь делать было нечего: раз обещал, надо звонить. Я к тому же не знал, а какая оценка хорошая, какая плохая. Но набрал телефон, назвал себя и свой университет и стал ждать. «Вы получили 1,05», — ответил мне чиновник из Института общей медицины. Я повесил трубку, и тут же раздался звонок Фила:

— Ну что, Вэлери, узнали?

— Узнал. Одна и пять сотых.

Я услышал как на том конце провода Перлмэн буквально заорал кому-то:

— Сойфер получил грант! У него одна и пять сотых.

Потом он проговорил в трубку:

— Пожалуйста, зайдите ко мне срочно.

Я понесся к Перлмэну бегом.

Как всегда, незнание правил игры очередной раз не дало мне возможности сразу осознать, что же происходит с моими оценками. Когда я вошел к Перлмэну, он объяснил, что при рассмотрении грантов в Эн-Ай-Эйч принята система отсчета, согласно которой рассматривают, сколько баллов потерял, а не приобрел тот или иной конкурент, и добавляют утерянные баллы к единице. Так что максимальной является оценка единица, а минимальной десять. Гранты дают тем, у кого оценка после рецензирования остается близкой к единице (кто не приобрел штрафных очков). Фил сказал мне, что обычно через сито отбора проходят те, чей балл не превышает единицы с четвертью, а с такой оценкой, как моя, опасаться нечего: она однозначно говорит, что грант будет получен.

Теперь надо было ждать официального подтверждения, что мы награждены (это так и называется в Штатах — награждение грантом!) и что будет выделена конкретная сумма — в зависимости от числа тех, кто в этом году получил такую же оценку. Ведь сумма отпущенных государством денег на исследования строго определена законом о бюджете, принятым Конгрессом США на этот год. Именно основываясь на этом законе, правительство отчисляетте или иные, утвержденные Конгрессом суммы разным ведомствам, а затем деньги приходят в дирекцию Национальных Институтов Здоровья, а уже в недрах Эн-Ай-Эйч ассигнования распределяют между конкретными программами исследований, затем отчисляют определенные суммы на каждую подпрограмму и лишь в самой подпрограмме решают, сколько дать денег каждому награжденному грантом проекту. Таким образом, выделение средств на каждый грант в принципе зависит от полученного балла и от заявленной суммы, которую исследователи хотели бы получить, но на конечном этапе происходит корректировка выделяемых средств. Хоть в последнем случае и есть место для произвольных вычислений, но запрошенная исследователями сумма принимается во внимание. Впрочем, из проекта, в котором описаны все этапы работы, всегда можно понять, не запрашивают ли исследователи больше того, что обычно идет на тот или иной вид деятельности и не раздувают ли они каким-то еще образом запрашиваемую сумму.

Несмотря на радужные ожидания, в тот момент жизнь еще все текла по-прежнему: я надеялся, что получение гранта может коренным образом изменить отношение ко мне и приблизить к получению постоянной должности профессора в университете, но все еще не знал, как сложатся дела на самом деле.

Потом настали не очень-то приятные дни, вернее, недели. То от одного, то от другого американского знакомого из разных университетов я слышал, что они уже поздравительные письма о выделении им грантов получили. Каждый день я ждал, когда сотрудник университетской почты притащит белый ящик с сегодняшней почтой на этаж в комнату Джесси, я даже иногда помогал её помощницам разложить письма по индивидуальным ячейкам профессоров, надеясь обнаружить и мое письмо. Только всё было напрасно: нужного мне письма из Эн-Ай-Эйч не было и не было. Что случилось?

Звонить еще раз начальнику отдела не хотелось. Перлмэн иногда меня коротко спрашивал:

— Еще не получили?

Я отвечал, что нет, не получил. То, что эта задержка происходит неспроста, было для меня очевидно. (Забегая вперед, скажу, что, видимо, вопрос о выдаче первого американо-советского совместного гранта на солидную сумму, превышавшую полмиллиона долларов, обсуждалась на самых разных уровнях, частично эта догадка была подтверждена чуть позже, когда в нескольких газетах дотошные корреспонденты несколько приоткрыли завесу над тем, как натужно и через сколько ведомств, включая такие, как органы безопасности, проходили бумаги, касавшиеся выделения американских правительственных средств именно на этот грант.)