Сразу же после выезда из СССР я столкнулся с проблемой получения теньюра, и мне стало ясно из разговоров с несколькими людьми, что добиться постоянной должности мне вряд ли удастся.

Впервые я услышал уверенное суждение на этот счет от известного правозащитника Юрия Федоровича Орлова. Прошло дней десять со времени выезда нашей семьи из Москвы, мы еще были в пересылочном месте, в Вене, где дотошные чиновники эмиграционного ведомства США проверяли наши бумаги и, видимо, добывали разнообразную информацию обо мне и о жене, когда вдруг я узнал, что в Вену прилетел профессор Орлов, который хочет со мной повидаться. Выпускник Московского физико-технического института, член-корреспондент Армянской Академии наук, он отсидел в тюрьме и провел несколько лет в ссылке в Якутии за участие в правозащитной деятельности. Сразу же после выезда из СССР он был принят на должность приглашенного профессора в Корнельский университет (расположенный в штате Нью-Йорк) — один из лучших в США университетов. Помимо физики Юрий Федорович много времени отдавал работе в разных международных комиссиях по правам человека и именно с этой целью прилетел в Вену. Встреча с ним была сердечная, очень добрая и полезная, но одно из сказанных непререкаемым тоном заявлений Юрия Федоровича меня сразило наповал. Спросив, сколько мне лет, и узнав, что я недавно перешагнул 50-летний рубеж, он сказал:

— Ну, теньюра вам не получить ни за что. Слишком вы стары. Придется вам перебиваться, как и мне, на временных позициях, хотя Вам в ваши 51 год до пенсии еще очень далеко, ведь в США на пенсию выходят в 65 лет. Удержаться столько лет на временных должностях будет очень трудно.

В другой раз я услыхал то же суждение в первый день прилета в США. Сразу при выходе из здания аэропорта, когда еще мы не осознавали, как следует, что с нами происходит, мы столкнулись с инвалидной коляской, в которой сидел милейший Давид Моисеевич Гольдфарб — отлично выглядевший (последний раз мы видели его в больнице за две недели до того, как Хаммер вывез его в США, и тогда он производил впечатление умирающего больного), в прекрасном настроении, а с обеих сторон его инвалидной коляски за ручки держались жена Гольдфарба Цецилия Григорьевна и сын Алик. Алика я не видел лет восемь. Из юноши-аспиранта он превратился в зрелого мужчину с бородой. Оказалось, что Давид Моисеевич собрался лететь в обратном с нами направлении — в СССР, повидаться с внучками. Он рассказал, что страдает без внучек, не может без них существовать и вот решил слетать на время в СССР, чтобы унять сердечную муку, вызванную разлукой с самыми любимыми существами на свете (в то время дочь Давида Моисеевича Ольга с двумя дочками еще жила в Стране Советов). Алик вызвался прийти вечером на ужин, организуемый нашими друзьями, которые встречали нас гурьбой в Нью-Йоркском аэропорту. Они сказали ему, в каком из ресторанчиков планируют встретиться вечером, и в назначенный .час я увидел Алика. Он предложил мне выйти из ресторана минут на 15, чтобы поговорить о будущей работе (он в то время был принят в Колумбийский университет на временную должность), и я услышал то же, что и двумя неделями раньше от Юрия Федоровича Орлова.

— Хорошо, что вы получили должность полного профессора, да еще выдающегося, иными словами, перепрыгнули через эту проклятую ступень Associate Professor, которую я никак перепрыгнуть не могу. Но теньюра вам ни за что не получить, — уверенно проговорил Алик. — Ну, не отшивайтесь, — добавил он, — мы вам поможем и в каких-нибудь второстепенных университетах на временных должностях до пенсии продержим.

Кто такие могущественные МЫ, он не уточнил, я счел неудобным про это спрашивать, но настроение у меня было паршивое. Я все-таки раньше верил, что смогу вернуться к полноценной работе в науке. Эти первые разговоры опрокидывали такие надежды и, казалось, не оставляли иного пути, как пребывание на временных должностях.

Мы провели в Нью-Йорке два дня, мельком посмотрели город и улетели в Коламбус. В тот год в Охайском университете было решено иметь всего одну штатную единицу Выдающегося Приглашенного Профессора, и руководство университета хотело использовать её для определенных пропагандистских целей. В день нашего приезда в газете города Коламбуса появилась статья о новом профессоре университета. Через несколько дней после приезда меня попросили принять группу американских корреспондентов, еще через пару дней была созвана пресс-конференция, на которой меня снова расспрашивали о наших мытарствах в СССР, об оценках развития страны, о планах на будущее (вместе со мной за столом сидел лишь Ролф Барт, который представлял меня корреспондентам и подавал им знаки, когда тот или иной из них может задать следующий вопрос), состоялись мои выступления перед промышленниками города и многие другие ответственные встречи. Не забывали приглашать меня и на все серьезные университетские собрания.

Тем не менее вся эта часть нашей жизни не могла для меня составлять главного. Я понимал, что надо приниматься за работу, за серьезную научную работу, которой только и можно обеспечить себе, жене и сыну прочное будущее. Вот здесь-то я и столкнулся сразу с несколькими серьезными проблемами. Первая из них заключалась в том, что я не мог себе представить точно, а что же я хочу и в какой области научной деятельности должен сосредоточить свои усилия.