"Уже ему казалось:

он всесилен".

Семен Липкин. Из книги "Кочевой огонь" (1).

"Знание какой-нибудь истины может быть не совсем удобно в известную минуту, но пройдет эта минута -- и эта же самая истина станет полезной на все времена и для всех народов".

Клод Адриан Гельвеций. Об уме (2).

Провал яровизации пшениц

На следующий же год после объявления о внедрении яровизации озимых в колхозную и совхозную практику стало ясно, что вместо повышения урожайности агроприем ведет к значительным потерям урожая. Поэтому уже в 1932 году призывы к обработке холодом озимых пшениц прекратились, а вместо этого Лысенко начал пропагандировать яровизацию яровых. Ни о каком провале первого предложения он позже, разумеется, и не упоминал. Вроде бы ничего особенного не случилось, просто наука сделала шаг вперед -- и теперь нужно проращивать на холоду уже не озимые, а яровые культуры. То, как он несколькими годами позже объяснил на публике свою неудачную выдумку с озимыми, стало привычным для него на протяжении всей последующей жизни. Например, 29 октября 1935 года в газете "Социалистическое земледелие" он опубликовал статью "Очередные задачи яровизации", в которой будто невзначай, просто потому что к случаю пришлось, объяснил отказ от первоначальной идеи:

"Предыдущими опытами выяснено, что любое растение озимой пшеницы, пошедшее в зиму полностью яровизированным, несравненно менее зимостойко, чем растение того же сорта пшеницы, одновременно высеянное, но пошедшее в зиму в неяровизированном состоянии. Это положение из работ по яровизации многим специалистам уже известно 2-3 года" (3).

Странно, что никаких научных сообщений об этом "два-три года назад" в печати не проскользнуло.

Но и с яровизацией яровых дела оказались плохими. Пока Лысенко шумел в газетах, на собраниях и встречах о 12-15 миллионах пудов дополнительного зерна, подаренного стране за счет яровизации (4), накапливались неутешительные данные о реальном положении дел с яровизацией (5). Никак не удавалось добиться даже того, чтобы вся запланированная посевная площадь была действительно занята такими посевами. Например, в 1932 году вместо 110 тысяч гектаров все яровизированные посевы в стране составили лишь 19 277 га (6). Впрочем, и эта цифра была плодом преувеличения. Ее высчитали помощники Лысенко якобы на основании анкет колхозов и совхозов, но позже сам Лысенко сообщил, что анкеты о собранном урожае поступили только из 59 колхозов и охватывали площадь в 300 га, так что больше чем о 300 гектарах говорить было нечего (7). Характерно и другое заявление, которое иначе как саморазоблачением не назовешь. Лысенко признал, что данные, сообщаемые в анкетах, фальсифицированы: "...нередки случаи... когда посев только числился яровизированным, без яровизации" (8).

Однако постепенно и теоретическая и практическая стороны этого агроприема стали подвергаться серьезной проверке (9). Сапегин, например, отмечал, что представление о стадиях имеет право существовать как всего лишь одна из концепций в физиологии растений (10), причем:

"Самой сущности внутренних яровизизационных процессов мы еще не знаем, углубленной теории развития растений, как теории самих этих внутренних процессов онтогенеза, еще нет (11)... предложение Лысенко не универсально, не панацея. Мы ведь знаем пока только две стадии развития растений, да и то лишь в первом, поверхностном подходе... (12). Сущность самих стадий -- еще полные потемки" (13).

С самого начала Сапегин считал, что если польза от яровизации и проявлялась кое-где, то она не превышала пользу, которую приносит обычная селекционная работа с сортами (14).

Систематическая проверка яровизации была проведена в независимых от Лысенко сортоиспытательных станциях во всех земледельческих зонах в точно контролируемых условиях, с соблюдением всех требуемых наукой принципов. К 1935 году (за 4--5летний период исследований) были накоплены вполне ясные данные. Их получили на 54 сортоучастках, расположенных по всей стране, эффективность яровизации проверяли для 35 сортов. Результаты были суммированы крупнейшим специалистом по методике опытного дела академиком Петром Никифоровичем Константиновым, к тому же выдающимся селекционером, сорта которого высевались на миллионах гектаров. Вывод проверки в комментариях не нуждался:

"В среднем по годам наблюдалось то снижение, то повышение от яровизации, а в среднем за пять лет яровизация прибавки [урожайности -- В.С.] почти не дала" (15).

На деле это означало, что яровизация себя не только не оправдала, но принесла огромный вред. Во время манипуляций с прорастающим зерном почти половина семян при перелопачивании гибла, и поэтому количество семян, потребных для высева, следовало увеличить больше, чем вдвое (16), всходы оказывались изреженными, и Лысенко, начиная с 1933 года, постоянно предупреждал, что нужно загущать посевы по сравнению с обычным севом (17). И это при острой нехватке в стране любого зерна, не говоря уже о посевном -- самом ценном!

Как только надежно проверенные данные были обработаны, ученые (в особенности академики Константинов и Лисицын) начали возражать против насильственного внедрения яровизации. Сначала они выступили на научных конференциях. Затем Константинов послал статьи в газеты (часть их была опубликована /18/). После этого Константинов вместе с Лисицыным и болгарским ученым Дончо Костовым1, приехавшим тогда в СССР, чтобы работать вместе с Вавиловым, опубликовали обстоятельную статью об ошибках в трактовке пользы от яровизации и отмены научных основ селекции (19). Ученые возражали против неправомерно широкого использовании метода на практике (20). С подлинной заботой о нуждах страны они резюмировали:

"Все сказанное обязывает к более или менее детальному районированию яровизации как агроприема на основе опыта. И эта работа должна предшествовать массовому внедрению яровизации...

Пока же... яровизация применяется очень широко и вообще учет производственного опыта стоит не на должной высоте. Методика учета заведомо страдает... Всякие отрицательные результаты нередко выбрасываются... Даже объективные данные опытных учреждений не всегда пользуются в институте [Лысенко -- В.С.] доверием только потому, что они не дают иногда высоких эффектов или же дают отрицательные результаты" (21).

Будто предвидя, какую бурю негодования вызовут их спокойные, деловые заметки, авторы заканчивали статью такими фразами:

"Высказанные замечания единственной своей целью имеют уяснение истины. К сожалению, полемические приемы и самого акад. Лысенко и его отдельных сотрудников далеко не содействуют разумной дискуссии, а, следовательно, и уяснению истины" (22).

Как в насмешку над трезвыми расчетами ученых, из центральных органов год за годом поступали команды об удвоении и утроении посевов яровизированными семенами (23). Лысенко продолжал заверять власти в том, что яровизация непременно даст миллионы тонн дополнительного зерна без всяких на то расходов, а власти предпочитали не слышать критики новой идеи!

Рьяные борцы за яровизацию (вроде бывшего студента Константинова Андрея Утехина, искавшего теперь покровительства у Лысенко), выслуживаясь перед властями, рапортовали, что всё больше колхозников обучаются яровизации, что только в Куйбышевском крае на краткосрочных курсах подготовлено 65 тысяч яровизаторов (24). В 1940 году Лысенко уверял, что якобы площадь, занятая яровизированными посевами пшеницы, превысила уже 10 миллионов гектаров (25), то есть стала равной площади посева пшеницы во Франции и Италии вместе взятых.

Однако, несмотря на распоряжения руководящих органов, планы яровизации яровых пшениц так никогда и не удалось выполнить: во многих областях работа была свернута целиком, не взирая ни на какие приказы сверху, и даже "бумажные" отчеты содержали цифры гораздо меньшие, чем предписывалось планом. Поразительно, что даже в Одесской области, где располагался лысенковский институт, яровизацию свели к минимуму, и пленум ЦК компартии Украины вынужден был записать в решении от 30 января 1936 года:

"Особенно выделяются в этом отношении Одесская область, где яровизированные посевы занимали в 1935 году всего лишь 11,9% площади ранних яровых, и Донецкая область -- 4,3%" (26).

Это при плане, предусматривавшем 100%-ные посевы яровизированными семенами!

Неудачи со сверхскоростным выведением сортов пшеницы

Еще более неприятная картина складывалась с другим разрекламированным "успехом" Лысенко -- выведением им за два с небольшим года сразу четырех сортов яровой пшеницы. В 1935 году Лысенко заявил, что к осени 1936 года будет располагать пятьюдесятью тоннами семян каждого сорта (27). Перед тем, как ехать на вторую встречу со Сталиным в конце декабря 1935 года, он вместе с Презентом писал:

"Принятые нормы размножения семенного материала сам-15 [то есть получение в 15 раз больше семян, чем посеяно -- В.С.], сам-20... на сегодняшний день ничего, кроме смеха, у нас не должны вызывать... Мы, как бы в угоду всем не верующим в новый метод работы, в плановое создание сорта, берем самые баснословно укороченные сроки выведения и размножения... для посева тысяч гектаров в колхозах и совхозах, где эти лица смогут наблюдать наш "провал" новой методики работы" (28).

Во время самого выступления перед Сталиным Лысенко поразил всех присутствующих фантастической скоростью размножения семян, когда сказал, что"...из 500 зернышек..., имевшихся у нас в начале 1934 года, к осени 1935 года, то-есть с небольшим через год мы получим сам-800" (29), и что такой темп будет удержан и в 1936 и в 1937 годах. Но к весне 1936 года семян собрали в десятки раз меньше обещанного, хотя точное количество названо не было: в одном выступлении Лысенко сообщил о 120 килограммах каждого сорта (30), в другом - о 130 кг (31), в третьем - о 1,5 центнерах (32).

Выше было отмечено, что в те годы в стране подняли на щит идею так называемого социалистического соревнования -- рекордных плавок, сверхплановой добычи угля и т. п., по этому поводу шумели газеты. При ненормальном планировании, вольном обращении с цифрами нормирование трудовой деятельности фактически перестало существовать. Кроме того, в большинстве отраслей промышленности превалировал выпуск технологически несложной продукции, которую можно было изготовлять с заметными отклонениями от предписанных стандартами характеристик, и которой, тем не менее, всё еще не хватало, она и в таком некачественном виде шла нарасхват. Поэтому власти и на верхах и в низах понукали трудящийся люд работать шустрее, перевыполнять нормы, словом, проявлять то, что называлось трудовым героизмом. Реального стимулирующего действия это не оказывало, большинство из тех, кто рвался в передовики, шло на обман.

Такая деятельность в принципе не могла иметь отношения к научному труду, была противопоказана для ученых. Быстро сляпанное исследование, без надлежащих повторов и контролей и столь же спешно внедренное в практику, могло преподнести в будущем столько неприятных сюрпризов, отозваться в перспективе такими нежелательными последствиями, что лучше было удержаться от такого "героизма" в науке. Однако Лысенко и тут ловил рыбку первым и не мог устоять перед соблазном покрасоваться. Он включился в соцсоревнование, объявив об этом в газете "Правда", причем среди пунктов обязательств повторялось, что лысенковский институт берется получить по 50 тонн семян каждого сорта (33) и что арбитром выполнения соцсоревнований согласилась выступать "Правда". Посылая вызов Вавилову, который выведением сортов не занимался, Лысенко, наверняка, намеревался выставить его в черном цвете: что-де ты всё о селекции теории разводишь, а сам даже такой пустяковины сделать не можешь, как вырастить за год из пятисот зернышек пятьдесят тонн семенного зерна!

Но одним бахвальством не проживешь. Легкий успех, достигнутый при ручном выращивании сотни колосьев в тепличных ящичках, повторить не удалось. Когда наступил ноябрь, отчитываться было нечем: было заявлено, что всего получили не пятьдесят, а якобы около полутора десятков тонн (34). Сообщая об этом уже не в "Правде", а в "Известиях", Лысенко признал этот факт, но попытался увернуться от провала помпезно принятых на себя социалистических обязательств. Он, во-первых, выставил новое обещание -- получить до начала следующего года 22 тонны семян (тем самым размер непойманной жар-птицы уменьшался более, чем вдвое, хотя почему он был уверен, что соберет именно 22 тонны, не говорилось), а, во-вторых, он заявлял, что в принципе соцобязательства выполнены. Провал с получением 50 тонн преподносился как несомненный и неоспоримый успех, абзац на эту тему был даже набран жирным шрифтом:

"Так как выведение вышеозначенных сортов (1163, 1160 и 1055) имело основной целью практически проверить правильность теории стадийного развития как основы селекционной работы, то факт выведения на этой основе сортов яровой пшеницы для Одесской области говорит, что взятое на себя обязательство институтом выполнено" (35).

Вместо ответа по ранее взятым обязательствам, он теперь давал более залихватские обещания:

"Мы с июля 1935 г. ведем опыты по созданию путем скрещивания нового сорта пшеницы в ОДИН год. Результаты будут известны летом 1936 года" (/36/, выделено мной -- В.С.).

Позже о сортах, выведенных за год, он не вспоминал, но нельзя не признать, что тактический выигрыш от горячечных заявлений был несомненен. Молчала о провале и "Правда" -- гарант и арбитр соцсоревнования. Главная задача -- вдалбливание в умы обывателей, что настоящие ученые ночей не спят, всё о благе народном пекутся, была выполнена, остальное же -- суета сует.

Провалилась и надежда на быстрое сортоиспытание этих "сортов". Выступая перед Сталиным в конце 1935 года, Лысенко выразился так, что его можно было понять однозначно: дескать, сортоиспытание -- этап пройденный: "...мы пропустили этот сорт через полевое машинное сортоиспытание" (37). Повторял он аналогичные заявления много раз (см., например, /38/), в том числе и на протяжении 1935 года. Однако позже, 29 августа 1936 года, выступая на выездной сессии зерновой секции ВАСХНИЛ в Омске (39), и видимо нечаянно, он проговорился, что "сорт" или "сорта" никакого -- ни производственного, ни государственного -- испытания не прошли:

"В настоящее время три новых сорта [почему-то не четыре, а лишь три -- В.С.] мы считаем уже готовыми; в известной мере они уже и размножены... Они прошли двухлетнее полевое сортоиспытание. В 1935 г.... на небольших делянках, а в 1936 г. на нормальных по площади делянках в полевом сортоиспытании" (40).

(Отметим, что и здесь Лысенко старается завуалировать истинное положение вещей: то, что он называл "полевым сортоиспытанием", на самом деле было обычным размножением, предшествующим начальным этапам конкурсного испытания, а сортоиспытание на делянках -- вообще нонсенс).

С другой стороны, как ни превозносил он отменные свойства выведенных им "сортов", иногда и он нечаянно ронял слова об обуревавших его страхах, как это случилось во время встречи в Омске, когда он сказал:

"Лично меня, как одного из главных авторов данной работы, волновал вопрос -- останутся ли эти сорта, не ухудшатся ли они по сравнению с тем, что я наблюдал на делянках сортоиспытания в 1935 г.... Все время меня мучила мысль -- не случится ли это с нашими новыми сортами яровой пшеницы? Каждому ведь известны случаи, что многие сорта на делянках ведут себя прекрасно, но потом, при внедрении в производство, по каким-то неизвестным причинам оказываются негодными" (41).

Положим, такие казусы у настоящих селекционеров не могли случиться: для того и существовало многоступенчатое сортоиспытание на всё возрастающих площадях, чтобы исключить возможность выпуска на поля недоработанного материала. Поэтому, подводя базу под видимый ему провал своих "сортов", Лысенко, как говорится, "наводил тень на плетень". Наверно, потому и не спешил он передавать их в производство, зная им истинную цену, а всё время напирал на то, что они "ускоренно размножаются".

Из всех этих недоговорок и непроверенных обещаний вытекало, что в речи в Кремле Лысенко попросту обманул Сталина, когда расхвастался о своих успехах в селекции. Сталин, конечно, был рад узнать, что в его стране выведен выдающийся сорт, но те, кому доводилось присутствовать не на одном, а на многих выступлениях Лысенко, не могли не обратить внимания на то, как часто он противоречил сам себе. То говорил об одном, то о трех, то о четырех сортах и т. п., и против его воли, слушателям становилось ясно, что сорта эти существуют только в его воображении.

Примеры несогласованности в цифрах, которые я находил, знакомясь с печатными материалами, выходившими под фамилией Лысенко (42), поражали меня еще по одной причине: в 50-е годы во время встреч с ним я не раз удивлялся блестящей памяти Трофима Денисовича, умению вспоминать дословно протяженные куски текста из любых его работ. Этим он потрясал меня в продолжение нескольких наших с ним многочасовых бесед. А ведь, наверняка, двадцатью годами раньше его память хуже не была. Можно дать только одно объяснение этим "оговоркам". Лысенко проникся психологией руководителей нового общества и утвердился в мысли, что выпуск в обращение фальшивых векселей ненаказуем, а, напротив, приветствуется. Поэтому он использовал любые способы привлечь внимание к своему безостановочному "подвигу", жаждал зажечь воображение верхов тем, что рождает новые приемы, выводит новые сорта, что сорта его прекрасны. На запоминающих все несовпадения коллег он не обращал внимания, так как убедился, что никакого реального вреда они ему принести уже не могут.

Он смелел в общении со Сталиным и использовал встречи для собственного выдвижения на роль истинного кормильца народного, прибегая при этом к любым эффектным ходам, пусть не имеющим ничего общего с наукой, но действовавшим на столь же далекого от науки Сталина безошибочно. Об одном ярком примере такого его поведения я услышал от профессора-химика Я.М.Варшавского:

"В 1937 году после ареста главного ученого секретаря АН СССР ("непременного секретаря", по тогдашней терминологии) Н.П.Горбунова, временное исполнение этих обязанностей было возложено на Владимира Ивановича Веселовского, тогда кандидата химических наук, работавшего в Институте им. Карпова. В один из первых же дней работы в новом качестве он был вызван в Кремль на совещание у Сталина по вопросу о срочном выходе из прорыва в обеспечении Москвы овощами. Был вызван из Одессы на это совещание и Т.Д.Лысенко.

Как водится, ученые (и в их числе проф. Лорх -- автор одного из лучших сортов картофеля) докладывали о мерах, которые они принимают или собираются предпринять. Неожиданно Сталин поднял с места Лысенко, попросив осветить положение с картофелем в Москве. Лысенко вышел, вынул из одного кармана несколько мелких картофелин, высыпал их на стол перед Сталиным и сказал, что вчера, не поленившись, съездил на поле Института картофельного хозяйства, где работал Лорх, и выкопал первый попавшийся ему на глаза куст, и вот какая мелочь оказалась на поле института. Затем он полез в другой карман, вытащил оттуда три больших картофелины, положил их также перед Сталиным и добавил: а вот такая картошка растет под любым кустом на его поле в Одессе.

Эффект от такой не имеющей касательства к науке выходки превзошел все ожидания. Сталин начал выговаривать ученым и потребовал, чтобы они срочно исправили свою работу, привели ее в соответствие с методами Лысенко" (43)2.

Аппетит приходит во время еды и, начав раздавать обещания по поводу выведения сортов, Лысенко никак не мог угомониться. С пшениц он перебросился на хлопчатник, и во время декабрьской встречи передовиков сельского хозяйства со Сталиным пообещал ему, что в том же темпе, за 2 года, решит и проблему выведения замечательного сорта хлопчатника, о котором Сталин мечтал. В марте 1936 года украинские власти организовали аналогичную московской встречу ударников села с руководством украинской компартии, и тогда Лысенко снова вернулся к вопросу о сорте хлопчатника (он говорил тогда по-украински, но центральные газеты напечатали речь по-русски):

"Если же я к весне не получу 40 кг семян нового сорта, то я не смогу дать к осени 5 т, а если так, то не выполню своего обещания, данного в Кремле товарищу Сталину. А вам известно из опытов пятисотниц, что если обещание дано партии и правительству, значит нужно его выполнить, иначе не будешь настоящим колхозником.

Г о л о с и з п р е з и д и у м а . Правильно. (Аплодисменты).

Л ы с е н к о . А я хотя и не колхозник, а рядовой ученый ...

Г о л о с и з п р е з и д и у м а . Вы в коллективе работаете.

Л ы с е н к о . Совершенно правильно. Так вот, если я не выполню задание, какое право я имею называть себя ученым?" (45).

Никаких сортов у него, разумеется, не получилось. Он еще несколько лет (вплоть до начала войны) продолжал упоминать о якобы размножаемых и всё еще доводимых до кондиций сортов яровой пшеницы, так и фигурировавших под четырехзначными номерами, но постепенно и в речах стал упоминаться только "сорт ╧ 1163", об остальных умалчивалось (46). Об этом "сорте" академики Константинов и Лисицын и профессор Дончо Костов писали:

"Зерно пшеницы 1163 слишком мучнисто и, по словам акад. Лысенко, дает плохой хлеб. Этот недостаток академик Т.Д.Лысенко обещает быстро исправить. Кроме того, сорт поражается и головней, Но если принять во внимание, что сорт селекционно недоработан, то-есть не готов и, кроме того, не прошел государственного сортоиспытания, то сам собою встает вопрос, для каких надобностей этот неготовый, неапробированный сорт размножается такими темпами. Едва ли семеноводство Союза будет распутано, если мы будем выбрасывать в производство таким анархическим путем недоработанные сорта, не получившие даже права называться сортом" (47).

Вердикт специалистов вскрывал также тот неприятный для Лысенко факт, что потуги его услужить властям, делом доказать правоту Постановления ЦКК и РКИ 1931 года, позорно провалились. Да и в постановлении речь шла не просто о быстрой селекции. Там указывалось, что свойства новых сортов должны быть лучше, чем у предшествующих. Ни одному из выставленных требований "сорта" Лысенко не отвечали.

"Шедевр" Лысенко так никогда и не был доработан. Это его детище не принесло пользы сельскому хозяйству, как, впрочем, не принесло и прямого вреда: сеять сорт не стали, а, значит, и убытков не понесли. Убытки были в другом: тактика обмана, фикции, имитации успехов, политического приспособленчества создала новую стратегию в науке. Исследования заменяла суетливая фальсификация под лозунгом борьбы за передовую советскую науку.

Неудача с летними посадками картофеля

Повернувшись лицом к Сталину, Лысенко произнес с кремлевской трибуны 29 декабря 1935 года:

"Я буду изо всех сил драться, чтобы иметь право в будущем году рапортовать товарищу Сталину, что все 16 тысяч колхозов юга Украинской ССР уже решили проблему преодоления вырождения картофеля" (48).

По картофельному вопросу даже разгорелась дискуссия. Лысенко, желая еще больше заинтриговать руководителей страны своими разработками в этой области, сказал:

"Я обращаюсь, товарищи, к представителям южных районов СССР со следующей просьбой: расскажите наибольшему числу колхозников... о мероприятии летней посадки картофеля. Если на будущий год мы с вами по-настоящему возьмемся за дело, мы сумеем обеспечить весь юг Украины посадочным материалом" (49).

Тут из президиума раздался вопрос: "Заволжью поможете?" Лысенко ответил хитро:

"Поможем, но в 1936 году, к сожалению, еще немного. В районах Казахстана, Туркестана и других мы сможем развернуть массовые опыты только в 1937 году. Мы работаем в Одессе, дальность расстояния... является большим тормозом. Если вы найдете нужным, то я перееду туда работать. В этих районах своя специфика. По одной написанной инструкции этого дела не сделаешь, нужно самому посмотреть, проанализировать конкретные условия. Мы и не решаемся пока развертывать там массовые опыты" (50).

Из президиума снова раздался голос -- теперь одобрения такого подхода:

"Правильно!"

Однако, несмотря на готовность Лысенко переехать куда-угодно (а, может быть, он намекал, что ему в Одессе уже неуютно и тесно, и пора его перебазировать в какое-нибудь местечко получше), летние посадки картофеля не приобрели популярности. Ни на юге Украины, ни в других регионах страны с теплым климатом, сколько Лысенко не обещал, какие распоряжения не поступали сверху, летние посадки себя не оправдали: урожаи оказались низкими, причем скрывать это дальше стало невозможным. Надо было давать хоть какое-то объяснение, и Лысенко решил, что виновных в случившемся надо искать вне стен его института:

"В этом году плохой урожай картофеля не потому, что была засуха, а потому что поле засадили всяким сборным материалом с урожая летних посадок прошлого года" (51).

Но ведь раньше было торжественно провозглашено, что любой картофель станет оздоровленным и высокоурожайным, как только пройдет чрезвычайно полезную процедуру летних посадок, улучшающую даже наследственность. При чем же тут "всякий сборный материал"? Лысенко и здесь ищет руку врага:

"... посадочный материал из урожая летних посадок 1936 года во многих колхозах был разбазарен и не оставлен на семена только потому, что кому-то захотелось, чтобы колхозы не имели посадочного материала, а отсюда, конечно, и хорошего урожая... Картофелем уже можно было завалить юг, но, к сожалению, мы этого еще не добились" (52).

Не упустил он возможности кинуть камень и в огород ученых, не воспринимающих безоговорочно эту его новинку. Он зачислил в разряд ретроградов тех академиков и сотрудников аппарата президиума ВАСХНИЛ, которые, по его мнению, "по долгу службы знают, что это дело должно быть в их ведении (с какой стороны -- это другое дело)" (53), но мешали продвижению яровизации в практику и теперь препятствуют летним посадкам.

Между тем, несмотря на провал, Совет Народных Комиссаров отверг в приказном порядке все сомнения. 3 февраля 1937 года газета "Известия" опубликовала специальное постановление правительства СССР "О летних посадках картофеля по методу академика Т.Д.Лысенко", в котором говорилось: "Обязать Совнарком УССР с 1938 года прекратить в южной части Украинской ССР посевы картофеля вырожденными семенами и целиком перейти на посев картофеля невырожденными семенами"3. Это постановление выполнено не было. Вот, что писал сам Лысенко 1 апреля 1938 года:

"Для осуществления этого постановления в 1937 г. под летние посадки на Украине было запланировано 53 тысячи га. Фактически же было посажено 1...3 га, что составляет 25% к правительственному заданию" (55).

На следующий год правительство СССР, опасаясь, видимо, нереальности раздутых Лысенко цифр, было вынуждено сократить план и в очередном постановлении "О мерах по повышению урожайности картофеля в 1938 году", принятом 19 марта 1938 года, план был снижен до 49,8 тысяч га. Чтобы мероприятие не сорвали и на этот раз, в важном государственном документе для каждой области Украины теперь был задан объем посевов, записанный отдельной строкой. Но и скорректированный план остался невыполненным. Уже после войны Лысенко признал, что к 1940 году, по его собственным подсчетам (а мы уже знаем его страсть к завышению результатов) в стране было всего 7,3 тысячи гектаров летних посадок (56). Выяснились также многие нежелательные стороны этого "чудодейственного" агроприема:

"... летом сажать картофель под плуг [как это делали и делают повсеместно и в России и на Украине -- В.С.] нельзя, необходимо сажать под лопату, а лучше специальной картофелесажалкой, сконструированной специалистом Института селекции и генетики А.И.Нижняковским при участии А.М.Фаворова", --

пишет Лысенко в апреле 1938 года (57), так как сажалка эта "не иссушает почву". Но вот вопрос: а где её взять? И сколько она будет стоить? И где гарантия ее хорошей работы? Сажать же под лопату означает в десятки раз увеличить затраты ручного труда. Кроме того:

"Сразу же вслед за посадкой поле необходимо забороновать: ни в коем случае нельзя допускать глыбистой поверхности почвы, так как это приведет к чрезмерному и быстрому ее иссушению, а в практике летних посадок 1937 года были случаи, когда из-за непроведенного рыхления почвы последняя изобиловала трещинами, что чрезмерно иссушало ее, и в результате был получен низкий урожай" (58).

Как видим, он окружает свое предложение многими ограничениями, условиями, которые могут якобы повлиять на урожай при летних посадках, тем самым снимая с себя вину и перекладывая ее заранее на "плохих" исполнителей его несомненно правильной идеи! И, наконец, Лысенко дезавуирует свое же прежнее заявление, сделанное им в "Правде" 27 июня 1937 года, что клубни от летней посадки "значительно лучше переносят зимнее хранение и до самой весны не прорастают". Известно, что гниение картофеля во время зимнего хранения в основном обусловлено зараженностью клубней бактериями, грибами и вирусами. Лысенко же всё время оспаривал роль вирусов, потому и писал в "Правде" о замечательной сохранности клубней, выращенных летом и осенью. И вдруг менее чем через год выясняется, что картофель, полученный по его методу, гниет даже сильнее, чем обычный. Естественно, Лысенко не признает ошибочности своих предпосылок, а находит "косвенную" причину: оказывается, кожура картофеля от летних посадок слишком тонка, легко повреждается, поэтому "нужно организовать копку так, чтобы вывернутые клубни могли быть обветрены в течение получаса, и, во-вторых, избегать лишнего перебрасывания клубней из корзины в корзину" (59). Тем самым хлопоты с хранением такого картофеля возрастают. Лысенко предлагает закладывать его в специальные траншеи глубиной 1,2 м и шириной 1,5 метра, пересыпая слой картофеля слоем земли. Во сколько раз возрастет при этом стоимость картофеля, и кто будет рыть эти могилы, академик предпочитает умалчивать.

5 мая 1939 года ему приходится очередной раз давать отбой. В газете "Соцземледелие" он публикует статью "О хранении картофеля в траншеях с пересыпкой земли", где сообщает о массовом гниении клубней теперь уже в траншеях и предлагает срочно, немедленно -- вскрыть траншеи, заложенные по его рекомендациям осенью 1938 года,

"тщательно просмотреть траншеи с картофелем и во всех случаях, где началось массовое прорастание клубней, немедленно вынуть их из траншей, обломать ростки и поместить клубни в подвалы или сараи, защищенные от прямых лучей солнца. Картофель, начавший сильно прорастать, ни в коем случае нельзя оставлять в траншеях" (60).

Лысенко спешит предупредить, что вынуть из траншей нужно и тот картофель, "верхние слои которого убиты морозом". Но и всё, что осталось целым и невредимым, тоже не следует хранить дольше 15 мая. За два месяца до летних посевов все клубни (вопреки тому, что утверждалось раньше) должны быть из траншей удалены. Возникал вопрос, кто же такую работу осилит: по штучке, по картофелине всё перебрать и отсортировать, да еще не из корзин или буртов, а из уходящих на рост человека в землю траншей, где картошка пополам с землей перемешана! На эту тему Лысенко советов не давал. Его заявление в центральной печати было равносильно саморазоблачению. Никакого оздоровления летние посадки не принесли, никакой комплекс мер против гниения создан не был. Конечно, не от хорошей жизни пришлось Лысенко идти против своих же слов: просто гибель картофеля приняла катастрофический характер.

Итак, очередной "подарок" колхозного академика не принес ничего, кроме вреда. Летние посадки картофеля быстро свернули. Хотя Лысенко продолжал и позже твердить: "Летние посадки картофеля я считаю блестящим достижением советской агрономической науки" (61) и даже пытался гальванизировать этот труп, вставив в постановление "О мерах подъема сельского хозяйства в послевоенный период", принятое на февральском пленуме ЦК ВКП(б) в 1947 году, фразу о необходимости возобновить летние посадки (62). Записать -- партийные лидеры записали, а сажать картошку таким методом никто не стал. Нелепость очередного агрономического "чуда" специалистам была ясна (63).

В ответ на научную критику Лысенко публично оскорбляет Вавилова

Нельзя не признать, что Лысенко, в общем, везло в жизни. Он как в сорочке родился. И всё шло стремительно, ярко, без сучка и задоринки. Не понимал он лишь одного: что все его идеи, все предложения, такие ему близкие и понятные, всё больше и больше входили в противоречие с законами и фактами науки, рождали у специалистов, а не у дилетантов, коими он себя окружил, недоумение, а чем дальше -- и раздражение.

Конечно, и генетики, и селекционеры, и сам Вавилов пытались поправить Лысенко, обращались к нему с предложениями, делаемыми в мягкой интеллигентной форме. Не нашлось смельчака, который бы должным образом, с фактами в руках, публично отхлестал зарвавшегося нахала, еще лучше в присутствии Сталина, а только это и могло отрезвить Лысенко, заставить его задуматься над своими шагами. Многие уже боялись его. Все-таки сказанные Сталиным слова "Браво, товарищ Лысенко, браво" значили очень много. Рядясь в тогу новатора, приписывая себе роль народного спасителя и радетеля о хлебе насущном, Лысенко преуспевал в другом -- он заинтриговывал своей персоной власти, и они стояли за него горой, считали своим, передовиком--стахановцем. Мешать же стахановцам, спорить с ними было уже небезопасно. Не зря "Правда" предупреждала: "Люди, не помогающие стахановцам -- не наши люди" (64)4. Тем более, что все знали: "Кто не с нами -- тот против нас!" Понимая это, никого слушать дважды академик Лысенко не просто не хотел, он терял всякую сдержанность и после увещеваний переходил в контрнаступление. А поскольку научных фактов в распоряжении не было, поскольку его теоретических разработок, кроме нелепых выдумок, также не существовало, то в ход пошли брань и оскорбления. Он час от часа наглел, матерел и ощетинивался.

В речи, произнесенной 25 февраля 1936 года, он обратился к подобному стилю полемики, обвинив Вавилова в намеренном обмане читателей в книге "Научные основы селекции пшеницы", где Вавилов коснулся вопроса взаимоперехода яровых и озимых хлебов. Лысенко сделал особенно резкое и рассчитанное на то, что никто его не проверит, заявление:

"Приведу другой пример из литературных источников. Николай Иванович пишет: "Маркиз, являющийся яровым сортом в Канаде и у нас, в Аргентине рассматривается как озимый сорт. Я уверяю, а кто не верит -- пусть проверит посевом, что Маркиз при весеннем посеве в Аргентине всегда будет яровым, то-есть будет выколачиваться.

Дальше Николай Иванович по литературным источникам указывает, что в опытах Чемряка озимый образ жизни является доминантом, а яровой рецессивом. Я также уверяю, что это неверно. Я НЕ ГОВОРЮ, ЧТО У ЧЕМРЯКА ТАК НЕ БЫЛО. Я ТОЛЬКО ГОВОРЮ, ЧТО НИ У КОГО В БУДУЩЕМ ТАК НЕ БУДЕТ" (/65/, выделено мной -- В.С.).

Можно было подумать, что он не отвечает за свои слова, не соображает, что Вавилов -- это кладезь знаний, и просто так, за здорово живешь, обвинять его во лжи, по крайней мере, несерьезно5. Но это было бы самое поверхностное, самое неверное объяснение, тем более, что несколькими минутами раньше Лысенко сказал:

"Мне могут здесь возразить, что ведь Н.И.Вавилов и целый ряд других товарищей возражает не так себе, зря, свои возражения они обосновывают, подкрепляют огромным литературным материалом. Это так. Против этого я не собираюсь возражать. Как никто, я признаю, что акад. Вавилов в десятки раз знает больше в сравнении со мной и фактическое состояние селекционной работы во всем мире, и мировую литературу" (66).

После этого "реверанса" он продемонстрировал, что его грубые выпады хорошо продуманы, и что у него есть "философские" обоснования столь нехорошего изъяна в поведении Вавилова. Обоснование это опять несло на себе социальный налет -- дескать, то, что знает Вавилов, нам классово чуждо, мы печемся о другом благе, о колхозно-совхозной науке, и твердо верим в свою единственно правильную линию. Вавилов опирается лишь на данные буржуазной науки. Мы же делаем новое революционное дело, для которого ни прототипов не существует, ни законов еще нет, утверждал Лысенко. Поэтому не следует обращать внимания на слова Вавилова, как и не стоит бояться противоречий со всей генетической литературой (67). Высказал он и еще одну причину расхождений с наукой. Оказывается, "старой науке было невыгодно это признавать", да к тому же представители старой школы не имели, дескать, той революционной смелости, которая присуща ему и его сторонникам:

"Чем это объяснить? Я лично объясняю это только тем, что... если признать наши теоретические установки, ...то тогда получится много противоречий между обычными генетическими установками и положениями, вплоть до таких вещей, как определение количества генов, "управляющих" тем или иным признаком.

Другими словами, если генетику-морганисту признать наши теоретические положения, то ему придется все свое мышление о наследственной основе растительных форм перестраивать" (66).

Так, витийствуя, он брал на себя уже функции ментора, поучал и Вавилова, и других ученых (в этом же выступлении он признал, что "большинство академиков и специалистов" разделяют точку зрения Вавилова). То обстоятельство, что за каждым теоретическим положением, развитым в науке, стояли сотни и тысячи опытов, а за его "законами" не было и одного строго поставленного,его не заботило. А поскольку противопоставить генетикам научные аргументы, поспорить с ними на равных он был неспособен, то оставалось лишь одно: всю генетику объявить неверной и только мешающей формированию науки колхозно-совхозной.

И все-таки пришел конец терпению ученых. В конце августа 1936 года в Омске была запланирована очередная встреча крупных специалистов в области зернового хозяйства. На этот раз руководители ВАСХНИЛ и ведущие специалисты-зерновики намеревались обследовать посевы другого чудодея -- Николая Васильевича Цицина -- и обсудить еще раз стратегию в области селекции зерновых культур. Поехал в Омск и Лысенко, взяв с собой в качестве сопровождающего Ивана Евдокимовича Глущенко6 . По приезде Лысенко был тепло встречен Вавиловым, они пошли вместе осматривать поля -- Лысенко теперь усвоил правило: ходить только с китами науки или с вождями, раз и он стал китом (шутка ли, академик двух академий). Они беседовали с Вавиловым мирно, даже дружески. Похоже, и Вавилову это нравилось (70).

Однако, стоило начаться научным дебатам, как опять возник спор о правомерности предложений Лысенко, о его завихрениях относительно законов генетики и методах получения гибридов, и тут все миролюбие Лысенко испарилось. В ответ на очередные спокойные замечания Вавилова, ссылки на мировую литературу, он, разъярившись, решил отвечать уже иначе: стал открыто приписывать Вавилову то, что никак не было тому присуще, -- обвинять в том, что Вавилов склонен намеренно искажать истину:

"Приводить же такие примеры, "опровергающие" выявленную нами закономерность развития гибридных растений..., какие нередко приводит Н.И.Вавилов, это значит вводить в заблуждение аудиторию... Разберем его пример со льном... вся беда в том, что этого явления, НА МОЙ ВЗГЛЯД, у Н.И.Вавилова не было, хотя он и утверждает, что это ЕГО ОПЫТ, и ОН САМ, СВОИМИ ГЛАЗАМИ ЭТО ВИДЕЛ" (/71/, выделено мной -- В.С.).

Прозвучали из его уст во время этого выступления слова еще более злые:

"До последних дней акад. Н.И.Вавилов, и проф. Карпеченко, и ряд других голо, беспринципно отвергают выявленную нами (Лысенко, Презент) основную закономерность развития гибридов" (72).

Понимал ли Лысенко, чей лексикон он принес на заседание академиков? Можно ли было оскорбить и даже унизить ученого сильнее? Ведь он пытался обвинить Вавилова в отсутствии принципов, в подтасовке данных, на что ни один ученый и просто умный человек не пойдет, ибо знает, что наука -- это повторение, воспроизведение твоих же данных идущими за тобой последователями, разрабатывающими на базе твоих данных новые вопросы. Ошибись намеренно один раз -- и больше тебе никто никогда не поверит.

Однако Лысенко, уже привыкший к тому, что все его раскладки ВСЕГДА подтверждались анкетами, присланными из колхозов, похоже, сам уверовал в свою непогрешимость и не видел ничего сверхъестественного в таком подходе.

Идея о том, что Вавилов -- книжный человек, который толком практики не знает, в экспериментах сам лично не участвует, а потому и не понимает, что правда, а что вымысел, засела в его мозгу, и он теперь часто прибегал к такому оскорбительному стилю реплик.

Дискуссия в ВАСХНИЛ в 1936 году

Многие ведущие специалисты, возмущенные нигилистическим отношением лысенкоистов к законам науки, потребовали провести дискуссию в рамках ВАСХНИЛ по генетике и селекции. Подготовка к сессии началась загодя. Были написаны статьи и оппонентами Лысенко, и его сторонниками (73). Большую их часть (правда, с купюрами) опубликовали в журнале "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства" и в виде двух отдельных книг: "Сборник дискуссионных статей по вопросам генетики и селекции" (опубликован в 1936 году) и "Спорные вопросы генетики и селекции" (вышел в 1937 году). Помещенные в них статьи свидетельствовали, что на грядущей сессии ВАСХНИЛ (с 1935 года, когда Муралов сменил Вавилова на посту Президента, это была IV сессия ВАСХНИЛ) ожидаются бурные дебаты.

Надо сделать небольшое отступление от рассказа собственно о сессии, чтобы пояснить шаги Вавилова перед её началом. Это была последняя сессия, на которой Вавилов играл еще сколько-нибудь заметную роль как руководитель ВАСХНИЛ: он еще оставался вице-президентом и вместе с другими вице-президентами готовил сессию, хотя решающей роли в руководстве самой дискуссией уже не играл (Г.К.Мейстер исполнял партию первой скрипки в новом оркестре под руководством дирижера Муралова).

Эта дискуссия, по-видимому, была очень важна для Вавилова в чисто личном плане. До дебатов он еще сохранял веру в то, что Лысенко неплохой практик, просто не разбирающийся в теории, к тому же окруженный самоуверенными политиканами типа Презента, и что, если хорошенько ему всё объяснить, привести научно проверенные и неопровержимые факты правоты генетических выводов, то он, Лысенко, конечно же, всё поймет и с радостью примет. После сессии Вавилов начал острожно, а потом и более решительно отходить от веры в "хорошего практика Лысенко". О вере Вавилова в возможность обучения Лысенко рассказала 27 января 1983 года на заседании памяти Н.И.Вавилова член-корреспондент АМН СССР Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская. По ее словам, Вавилов до конца 1936 года твердил своим ученикам и коллегам о необходимости терпеливо и целенаправленно объяснять Лысенко его заблуждения.

Характерным было поведение Вавилова перед подготовкой к сессии ВАСХНИЛ 1936 года. Вавилов поручил Герману Мёллеру (будущему Нобелевскому лауреату)7 , работавшему тогда в вавиловском институте в Москве, подготовить вместе с Прокофьевой-Бельговской специальные микроскопические препараты, отражающие важные события из жизни хромосом с тем, чтобы показать их перед началом сессии Лысенко и также сделать красочные картинки на бумаге с пояснениями, чтобы любой человек, посмотрев в микроскоп и увидев препараты с настоящими хромосомами, а затем познакомившись со схематическими упрощенными картинками и прочтя пояснительный текст к ним, мог воочию убедиться в том, как это всё точно соответствует представлениям генетиков.

На приготовление препаратов клеток с нужными сочетаниями хромосом ушло много времени, но и Мёллер и работавшая с ним Прокофьева-Бельговская выполнили просьбу Вавилова: всё было готово к сроку. В фойе здания, где проводилась сессия, установили столики с микроскопами, рядом с ними разложили картинки.

Первым пришел сам Николай Иванович и долго, придирчиво изучал препараты и пояснения, после чего удовлетворительно изрек:

"Ну вот, наконец-то, всё совершенно ясно. Теперь мы сможем им все объяснить!"

Затем столь же придирчиво осмотрел экспозицию также пришедший заранее Николай Константинович Кольцов. И ему всё очень понравилось.

Лишь перед самым началом заседания в фойе появились Лысенко с Презентом и другие "мичуринцы". Конечно, Вавилову было неудобно сказать Лысенко -- академику и директору института, что весь этот ликбез был устроен специально для него. Поэтому Николай Иванович, поздоровавшись, деликатно сообщил, что вот здесь его коллеги приготовили любопытные препараты хромосом с пояснениями, и пригласил познакомиться с ними.

Лысенко и Презент от осмотра не отказались: не сняв длиннополых плащей, они присаживались боком к микроскопам, бросали беглый взгляд на пояснительные картинки, неумело тыкались глазом в окуляры микроскопов и быстро переходили к следующим микроскопам.

На весь осмотр не ушло и пяти минут. Дружно хмыкнув, лысенковская компания покинула фойе. Никакие препараты и доказательства их не смутили. Им заранее всё было ясно. В полемике с генетиками они использовали другие аргументы и руководствовались другими целями.

Сессия открылась в декабре 1936 года и с самого начала превратилась в арену настоящей борьбы. В течение полутора недель генетики и в их числе Мёллер и ведущие селекционеры страны выступили против лысенкоизма в целом -- и убожества их теоретической мысли и преувеличений своих практических успехов. Сообщения о выступлениях на сессии ежедневно комментировали главные газеты страны, на ней присутствовал зав. отделом науки К.Я.Бауман, который даже выступил, призывая ученых спорить и искать истину в открытых и честных дискуссиях8 .

Логически свою оборону (а уже приходилось обороняться под напором партийной прессы, дружно нападавшей на "бесплодных" генетиков и превозносившей огромную пользу от "мичуринцев") биологи построили разумно. Главные теоретические доклады должны были сделать трое: Вавилов о генетике растений, Серебровский -- о генетике животных, Мёллер -- о теоретической генетике. Затем должны были выступить другие биологи, на частных примерах показав силу методов науки и ее результативность.

Вавилов в своем докладе, помимо детального рассказа об успехах генетики растений, указал на недопонимание лысенкоистами основ науки, привел примеры огромного вклада науки в практику, а генетики в особенности, в развитие селекции. В сущности о том же говорил и Серебровский, который в длинном выступлении постарался доказать, что успехи генетики неоспоримы, что, несмотря на свою сугубую теоретичность, она уже дала много практике и станет настоящей золотой жилой в будущем. Но оба докладчика будущее не определяли завтрашним днем, трезво осознавая, что между раскрытием основных закономерностей и приложением их к селекции еще немало работы. За это и ухватились многие из стана Лысенко. Вот видите, говорили они, обращаясь к широким кругам и в данном зале, и за его стенами, генетики только обещают будущий прогресс, но не дают ничего для сегодняшнего и даже завтрашнего дня. А мы ждать не можем. Как сказал Цицин:

"... ведь в этом гвоздь спора, так как Т.Д.Лысенко доказывает, что генетика в современном состоянии своего развития отстает на несколько лет от быстро растущей, социалистической действительности" (74).

Особое значение могло иметь выступление Германа Мёллера, в котором он рассказал о факторах наследственной изменчивости (генах), о природе мутаций (именно за открытие искусственного вызывания мутаций он получил позже Нобелевскую премию) и темпах мутирования. Конечно, и сама генетика была наукой сложной, и рассказ Мёллера получился далеко не простым, но все-таки он содержал важные указания на нереальность надежд менять гены запросто, по желанию экспериментатора и простым изменением окружающей среды. Именно этот аспект больнее всего задел лысенковцев, и мы увидим, как они принялись нападать на своего американского коллегу.

Н.К.Кольцов, также бывший академиком ВАСХНИЛ, обратился и к лысенкоистам и к их оппонентам с призывом более глубоко вникать в исследуемые вопросы, повседневно учиться, стремиться к познанию истины, а не к жонглированию словами. Кольцов не пощадил самого Вавилова, сказав ему следующее:

"Я обращаюсь к Николаю Ивановичу Вавилову, знаете ли вы генетику, как следует? Нет, не знаете... Наш "Биологический журнал" вы читаете, конечно, плохо. Вы мало занимались дрозофилой, и если вам дать обычную студенческую зачетную задачу, определить тот пункт хромосомы, где лежит определенная мутация, то этой задачи вы, пожалуй, сразу не решите, так как студенческого курса генетики в свое время не проходили" (75).

Кое-кто из генетиков поступил иначе. Так, Н.П.Дубинин называл ошибки Лысенко заблуждениями и утверждал, что они временны и случайны, так как обусловлены чересчур большим доверием к Презенту, который, собственно, и ответственен за все ошибки своего патрона. Такими речами Дубинин оказывал дурную услугу своей науке. Еще более неприятным было то, что он укорил своих собратьев по науке (главным образом, своих учителей -- Кольцова и Серебровского) за их, как он выразился, "грубейшие, реакционные ошибки... подчас дискредитирующие науку" (76) и находил ошибки (как он выразился -- "элементы лотсиантства") даже в вавиловском законе гомологических рядов. Как показало время, эта позиция Дубинина не была быстро преходящим "грехом молодости"9. Много лет спустя Дубинин вернулся к сессии ВАСХНИЛ 1936 года и повторил дифирамбы в адрес Лысенко, но раскритиковал генетиков:

"Итак, доклады Н.И.Вавилова, А.С.Серебровского и Г.Г.Мёллера на дискуссии не содержали новых идей ни в теории, ни в практике, не указывали путей прямого, быстрого внедрения науки в производство. Выступления этих лидеров опирались на прошлое генетики.

Другой характер имел доклад Т.Д.Лысенко... Он атаковал своих противников с новых позиций, выдвинул несколько принципиальных идей в свете своей теории стадийного развития растений, указал на необходимость пересмотра научных основ селекции, развернуто ставил вопрос о связи науки с производством.

Очевидно, что в этих условиях общественное звучание позиции Т.Д.Лысенко было предпочтительным. Надежды на успех от применения науки в сельском хозяйстве начали связываться с его предложениями. Дискуссия значительно ослабила позиции Н.И.Вавилова и А.С.Серебровского" (77).

Михаил Михайлович Завадовский (он исполнял обязанности вице-президента) -- ведущий в мире специалист в области эмбриологии и индивидуального развития, выступив на сессии, отметил" низкий уровень, на котором ведут свои нападки Лысенко и Презент" (78).

"Язык Щедрина, к которому прибегает Презент, -- сказал он, -- используется тогда, когда нужно убить, а не тогда, когда хотят исправить" (79).

(Это было заявлено смело: не следует забывать, что Сталин тоже говорил и писал в том же презрительно-саркастическом тоне и частенько прибегал к цитированию Салтыкова-Щедрина с теми же целями). Одновременно Завадовский осудил несерьезное отношение многих генетиков к ошибкам Лысенко, видевших в них несущественные и неопасные выкрутасы безграмотного агронома. Завадовский звал генетиков к внимательному анализу именно генетических ошибок Лысенко, к предметному и детальному их разбору, к их публичному, а не кулуарному, как это нередко бывало, развенчанию. Он сказал:

"Генетик, видя в выступлениях своих оппонентов ворох нелепостей, готов пройти с миной пренебрежения к дискуссии, даже мимо того, к чему едва ли он должен и может относиться снисходительно" (80).

Помимо этого с докладами на сессии выступило еще несколько ученых на стороне генетики (Сапегин, Жебрак и другие).

Некоторые же специалисты, прилично разбиравшиеся в генетике, решили, что не объявить публично о своем признании правильности основных положений Лысенко в складывающихся обстоятельствах -- уже небезопасно. Особенно отчетливо это прозвучало в выступлении родного брата Завадовского -- Бориса Михайловича, также академика ВАСХНИЛ, выразившегося весьма категорично:

"Я должен прежде всего выразить свое восхищение той силой, с которой академик Т.Д.Лысенко поставил ряд кардинальных вопросов... Я считаю также необходимым разрушить миф-легенду о "вандалах", якобы поставивших своей задачей разрушить генетическую науку и не знающих ее ценности. Необходимо дать категорический отпор всем попыткам... изобразить атаку тов. Лысенко на некоторые каноны классической генетики как проявление "невежества, незнания основ этой науки"" (81).

В согласии с таким заявлением Б.М.Завадовский не удержался от критики выступавших до него Вавилова, Серебровского, Мёллера, своего брата и других, обвинив их в разработке проблем, далеких от нужд практики.

Выступление Бориса Михайловича отражало то, с чем много раз в истории сталкивались люди: с раздвоением сил в обществе, с отходом грамотных людей -- даже из одной семьи -- к разным полюсам. За два десятилетия до этого выходцы из одних семей нередко оказывались по разные стороны баррикад, одни шли в Белую армию, другие в Красную, одни сохраняли веру в идеалы самодержавия, другие со всей страстью вставали на сторону большевиков. Это не было чисто русским феноменом, такое поведение свойственно людям во всех странах, на всех континентах, во все времена. Это же произошло здесь, когда два брата выступили антиподами друг друга. (Забегая вперед, нужно, правда, сказать, что когда пришел 1948-й год, Борис Михайлович больше не шел на поводу у лысенковцев, а мощно выступил против них).

Проявилось на этой сессии и еще одно важное для оценки морального климата в советской науке положение. Не только братья Завадовские оказались по разные стороны научных "баррикад". Открыто разошлись между собой Вавилов и Кольцов. Конечно, можно и по сей день услышать, что, высказав публично осуждение плохого знания Вавиловым генетики, Кольцов нанес ему удар в спину. Но если вспомнить, сколько раз Вавилов публично превозносил полуграмотного Лысенко, как он настойчиво протаскивал его в члены-корреспонденты, академики, лауреаты, можно понять понять досаду образованных генетиков и прежде всего лидера биологов Кольцова. Мы увидим ниже, что даже сразу после этой сессии, когда Кольцов обратился к Президенту ВАСХНИЛ Муралову с письмом, осуждавшим поддержку лысенковщины и требовавшим принять резолюцию против лженауки, Вавилов в беседе с Кольцовым с глазу на глаз согласился с его оценкой, а при открытом голосовании предпочел уклониться от резолюции, предложенной Кольцовым.

Громадное значение должно было быть обращено на участие в дискуссии признанных лидеров советской селекции и агрономии. Почти единодушно эти специалисты подвергли критике безоглядное распространение яровизации, которую лысенкоисты старались внедрить во всех земледельческих зонах, во всех хозяйствах, со всеми культурами. Лисицын, на заре яровизационной кампании положительно расценивший желание Лысенко ускорить созревание злаков, теперь просто высмеял бахвальство яровизаторов, сказав:

"Мы сейчас не имеем точного представления о том, что дает яровизация. Академик Лысенко говорит, что она дает десятки миллионов пудов прибавки. В связи с этим мне приходит на память рассказ из римской истории. Один мореплаватель, перед тем как отправиться в путь, решил принести жертву богам, чтобы обеспечить себе счастливое возвращение. Он долго искал храм, где было бы выгоднее принести жертву, и везде находил доски с именами тех, кто принес жертву и спасся. "А где списки тех, кто пожертвовал и не спасся? -- спросил моряк жрецов. -- Я хотел бы сравнить милость разных богов".

Я бы тоже хотел поставить вопрос академику Лысенко -- вы приводите урожаи в десятки миллионов пудов. А где убытки, которые принесла яровизация?" (82).

Академик Константинов оперировал уже упоминавшимися данными многолетней проверки яровизации. Его цифры были столь показательными, что даже газета "Правда" была вынуждена сообщить в информационной заметке о сессии:

"Академик Константинов считает, что яровизация не является универсальным агроприемом... Число случаев понижения урожаев из-за яровизации не так уж мало, чтобы ими можно было пренебрегать" (83).

Но приводились эти слова в "Правде" походя, скороговоркой, без комментариев (чтобы сохранить видимость объективного изложения основных событий на сессии). Складывалось впечатление, что к словам крупнейшего селекционера ни в Наркомземе, ни в ЦК партии прислушиваться не собирались10 . А между тем Константинов, которого по праву можно было назвать кормильцем народным, держал речь спокойно, вовсе и не стремился обидеть или принизить Лысенко. Закончив анализ яровизации, он остановился на ошибках Лысенко в вопросах семеноводства, объяснил, почему "брак по любви" нельзя применять на практике, почему нападки на метод близкородственного скрещивания (инцухт-метод) неверны (85). Он сказал:

"Если бы акад. Лысенко уделял больше внимания основам современной генетики, то его работа была бы во многих отношениях облегчена. Многие явления, над которыми акад. Лысенко ломает голову, придумывая для их объяснения разные теории ("брак по любви", "мучения", "ген-требование" и т. д.) современной генетикой уже научно объяснены. Отрицая генетику и генетические основы селекции, акад. Лысенко не дал генетике взамен ничего теоретически нового... Большое недоумение вызывает несерьезное отношение акад. Лысенко не только к генетике... Отрицание существования вирусов [имеется ввиду многократно повторенное Лысенко утверждение, что в падении урожаев многих культур, особенно картофеля, вирусы никакого значения не имеют, а все это обусловлено "вырождением крови" растений -- В.С.]... едва ли послужит интересам науки в нашей стране, тем более, что мы и так отстали в этой области" (86).

Аналогичным было выступление другого выдающегося селекционера А.П.Шехурдина. Его критика оказалась настолько серьезной, что "Правда" в том же репортаже с сессии была вынуждена отвести два предложения изложению взгляда этого ученого:

"Одним из первых выступает доктор сельскохозяйственных наук орденоносец Шехурдин (Саратовская селекционная станция). Он утверждает, что экспериментальные работы, проводившиеся несколько лет в Саратове, не подтверждают учения акад. Лысенко о вырождении сортов в результате самоопыления" (87).

Еще более резко прозвучали слова одного из руководителей сессии вице-президента ВАСХНИЛ Мейстера (88), высказавшего несогласие с центральным положением, развиваемым Лысенко и Презентом, о том, что практика социалистического строительства будто бы диктует необходимость отмены "старых" -- буржуазных наук, только вредящих делу социализма, и замены их новыми науками. "Та позиция, которую заняли т. т. Презент и Лысенко в отношении современной науки, совершенно непонятна и не соответствует философии пролетариата", -- сказал Мейстер (89). Правда, тут же он добавил: "Этим мы, конечно, ни в коей мере не склонны умалять значения открытий Лысенко". Особо выделив генетику как науку, играющую первостепенную роль в качестве непременной теоретической основы селекции, Мейстер заявил, что неудачи Лысенко с выведением сортов, с работой по инцухту обусловлены именно тем, что Лысенко не взял на себя труда изучить генетику:

"На Одесской станции ничего не получается с инцухтом. Но в этом еще большой беды нет. Надо разобраться в причинах неудачи, познакомиться с вопросами инцухта в литературе. Все же у генетиков и селекционеров есть чему поучиться" (90).

Особенно резко звучали фразы из заключительной части его выступления:

"...в статье "Возрождение сорта" Лысенко всю современную экспериментальную работу с хромосомами старается представить в смешном виде. Но, читая эти строки, действительно становится смешно, но не по поводу генетики, а по поводу того легкого отношения к науке, которое проявляется, притом без всякой застенчивости.

...зачем же свои неудачи возводить в принцип и дезорганизовать селекционеров, наиболее опытные из которых все равно с вами, Лысенко, не согласятся... Нельзя, конечно, запретить Лысенко и Презенту писать о чем и как угодно, поскольку подобные статьи находят себе место в печати. Но совершенно непонятно, как в официальном органе НКЗ Союза могут помещаться статьи, дезорганизующие селекцию и семеноводство.

Пора бросить дезорганизацию семеноводства. Пора добиться того, чтобы декреты о семеноводстве и правила, установленные для последнего, проводились земорганами в жизнь. Тогда исчезнет и вырождение сортов, наступит конец беспринципной демагогии, и поля наши покроются лучшими селекционными сортами, как это уже имело место в прошлом в некоторых наших краях и областях" (91).

Казалось бы ответить на прозвучавшую критику со стороны и чистых теоретиков-генетиков и ученых-селекционеров, при отсутствии практических результатов будет невозможно. Однако отсутствие успехов не лишило полемического задора лысенкоистов. Вполне прочувствовав заботливое отношение к ним верхов, отчетливо понимая, что под партийным прикрытием им не грозят серьезные беды, сторонники Лысенко даже не старались прислушиваться к доводам ни теоретиков, ни практиков. Презент, Перов, Долгушин в решительных выражениях объявили генетику наукой вредной, вовсе и не наукой, а буржуазным извращением научной мысли. Фактически они призывали расправиться не только с учеными-генетиками, но и вовсе запретить в СССР саму генетику как вредительскую науку. Презент четко озвучил большевистский тезис о том, как следует вести теперь дискуссию:

"Диктатура пролетариата и социализм не могут не поставить на очередь творческую дискуссию. Наша дискуссия ничего общего не имеет с теми дискуссиями, которые имеют место на Западе и в Америке" (92).

Много времени он посвятил запугиванию Вавилова и дискредитации его как руководителя науки и обратился к генетикам со следующими словами:

"... знамя дрозофилы, украшающее грудь многих генетиков, мы оставляем тем из генетиков, для которых дрозофила стала кумиром, заслоняющим от них всю замечательную радость построения обновленной советской науки, науки социализма" (93).

Долгушин призывал:

"отступить назад..., забыть Менделя, его последователей, Моргана, кроссинговер... и другие премудрости генетики" (94)11 .

С нетерпением ждали участники сессии выступления Лысенко. В его адрес уже столько раз звучала обоснованная критика, что без фактов и надлежащих объяснений отвергнуть её, казалось, было невозможно. Но Лысенко продемонстрировал иное отношение.

"Некоторые из дискуссирующих в журналах выступают в довольно приподнятых тонах, с нередкими на мой взгляд перегибами, со стремлением подтасовать факты в выгодном для себя направлении. Лично к себе я этого отнести не могу", --

начал он (96). Он еще раз нелестно высказался в адрес Вавилова, осмеял как ошибочные утверждения Вавилова и Константинова, что сорта, выведенные с учетом законов генетики, весьма стабильны, чего нельзя сказать о продуктах свободного внутрисортового переопыления. И опять он не мог уйти от обвинений Вавилова в намеренном искажении истины (97). Факты, противоречащие его теориям, Лысенко просто объявил ненужными:

"Н.И.Вавилов в своем докладе заявил, что проводить внутрисортовое скрещивание не нужно, бесполезно... Вавилов указал, что есть много примеров, говорящих о столетней и больше долговечности сортов пшеницы, ячменя и других культур-самооопылителей... Пусть даже сортов-самоопылителей, живущих столетиями, будет во много раз больше, нежели количество, которое Н.И.Вавилов назвал в своем докладе, но ЭТИ ФАКТЫ СЕГОДНЯ УЖЕ НЕ НУЖНЫ" (/98/, выделено мной -- В.С.)12 .

Он оспорил научные положения и самого Вавилова, начав с закона гомологических рядов в наследственной изменчивости.

"Изложенное мной..., -- сказал Лысенко, -- конечно, в корне противоречит и "закону" гомологических или параллельных рядов изменчивости Н.И.Вавилова. Этот "закон" в своей основе зиждется на генетической комбинаторике неизменных в длительном ряду поколений корпускул "вещества наследственности". Я не чувствую в себе достаточно силы, знаний и уменья, чтобы по-настоящему разбить этот "закон", не отвечающий действительности эволюционного процесса. Но в своих работах я все время наталкиваюсь на неприемлемость этого "закона": сама работа говорит, что нельзя мириться с этим "законом", если ты борешься за действенное, направленное овладение эволюцией растительных форм" (/100/, выделено мной -- В.С.).

Раззадорившись, Лысенко начал крушить всех и вся. Он обвинил Константинова в злонамеренном обмане, Мейстера -- в непонимании (даже в нежелании понять) истоков и масштабов его работы (101). По его словам, критики нарочито перевирали его высказывания, неправильно цитировали, замалчивали успехи. Он обвинил в этом и Карпеченко, и Сапегина, и Серебровского, и Мёллера, и других (перечисляя по очереди каждого из "обидчиков" и сетуя на коварство и несправедливость по каждому пункту критики). По его словам, все они и, в первую очередь, Вавилов наносят вред социалистическому строительству. "Признать закон гомологических рядов -- это значит отказаться от проблем управления природой растений", -- сказал он (102).

Такую определенность в отказе от главного вавиловского положения можно понять. Согласно закону гомологических рядов у близких видов и родов растений наследственные изменения -- мутации генов должны были возникать преимущественно в одних и тех же гомологических участках хромосом. Тем самым вавиловский закон строго определял рамки изменчивости, исключал возможность легкого манипулирования наследственностью. Лысенко же считал для себя непреложным тезис о прямом и скором воздействии среды на растения, уповал на то, что природу растений менять легко, что никаких генов нет и нечего преувеличивать поэтому консерватизм мифических наследственных структур. Это положение он считал краеугольным и, опираясь на него, декларировал возможность скорого решения тех практических задач, которые считал самыми важными для успеха социалистического строительства.

Лысенко сообщил на сессии о своих ближайших планах, в частности, о намерении быстро переделать все озимые зерновые культуры в яровые (не яровизировать, как он хотел раньше, а полностью преобразить, так воздействовав на наследственные свойства озимых, чтобы они навсегда превратились в яровые). Ранее Вавилов и его сотрудница Кузнецова, изучая генетическую природу озимости и яровости, пытались определить, какие и сколько генов управляют указанными свойствами. По мнению Лысенко, занявшись этим, "они упустили из рук хорошую работу" (103). Его рецепт был прост: вот если бы они отказались от представлений о наличии генов, то тогда

"они легко могли бы придти к выводу, что озимые растения в известные моменты своей жизни, при известных условиях, могут превращаться, могут изменять свою наследственную природу яровости и наоборот, что мы довольно успешно экспериментально теперь и делаем. Приняв нашу точку зрения, и Н.И.Вавилов сможет переделывать природу озимых растений в яровые. Причем любой озимый сорт при любом количестве растений можно переделать в яровой" (104).

Вавилов, видимо, не очень веря в серьезность такой бравады, прямо из зала переспросил Лысенко:

"Наследственность переделаете?"

На что Лысенко с вызовом ответил:

"Да, наследственность!"13

и продолжил:

"К сожалению, генетическая концепция с ее неизменными генами в длительном ряде поколений, с ее непризнанием естественного и искусственного отбора все-таки владычествует в головах многих ученых" (106),

не удержавшись опять от передержки: никто из генетиков, конечно, искусственный и естественный отбор не отвергал.

Дискуссии на сессии ВАСХНИЛ 1936 года было придано такое важное значение, что о её ходе всех жителей страны оповещали через центральную прессу (107). Причем материалы публиковались избирательно: взгляды критиков Лысенко излагались столь скупо, что ни сути критики, ни деталей понять было нельзя, а доклад Лысенко со всеми его выпадами против генетиков и генетики в целом опубликовали и "Известия" (на следующий день после доклада), и -- немаловажная деталь, иллюстрирующая то, как власти следили за формированием нужного общественного мнения по данному вопросу, -- одновременно "Совхозная газета" и "Социалистическое земледелие" (108).

А Вавилов еще продолжал верить, что можно вразумить Лысенко, что главная беда, мешающая ему получать добротные научные данные -- слабая методическая подготовка и отсутствие глубоких знаний.

Уже после посмертной реабилитации Вавилова стали известными некоторые материалы, подкрепляющие эту точку зрения. Так, было обнародовано заключение Н.И.Вавилова по статье Г.А.Машталлера, подготовленной им для журнала "Природа". В этой статье, озаглавленной "Учение Т.Д.Лысенко и современная генетика", автор описывал дискуссию, имевшую место на сессии ВАСХНИЛ 1936 года, представляя ее как полную победу Лысенко над его оппонентами. Статью прислали из редакции на отзыв Вавилову, и он еще раз продемонстрировал, что ни в коем разе не рассматривает всю деятельность Лысенко как неверную и опасную для науки, а видит в ней лишь отдельные ошибочные стороны:

"Сущность дискуссии весьма своеобразно понята автором. Острота состояла в том, что ряд экспериментальных положений академика Лысенко вызвал большие сомнения и вызывает таковые. Опыт доказателен только тогда, когда его можно повторить и получить определенные результаты. Ряд экспериментальных положений, выдвигаемых школой академика Лысенко, к сожалению, на основе всего огромного опыта современной генетики, требует дальнейших точных доказательств. Если доказательства эти будут, то тем самым значительно уменьшится острота дискуссии" (/109/, выделено мной -- В.С.).

Конечно, можно увидеть в этом высказывании и другое -- нежелание Вавилова открытым текстом выражать суть своих мыслей, а, играя в политическую игру, навязанную властями, отмечать лишь какие-то мелочи, но многие из знавших Вавилова склонны считать, что именно так он и думал, как писал. После этого отзыва статья Машталлера в журнале не была опубликована. Пока еще авторитет Вавилова в академических кругах оставался высоким.

Настала заключительная часть дискуссии. Лидеры трех спорящих групп -- генетиков, селекционеров и сторонников Лысенко, должны были выступить с завершающими речами, подвести итоги дискуссии, как они их поняли. Вот в этот-то момент и всё встало на свои места. Смысл и содержание критики Лысенко полностью испарились, как будто её и вообще не было, и получилось что первое в истории СССР важнейшее столкновение взглядов ученых и лысенкоистов завершилось полной и безусловной победой Лысенко.

Вавилов в заключительном слове предпочел не драматизировать обстановку и не давать никаких категорических оценок провала лысенковских обещаний, невежественности его теоретических взглядов и их научной абсурдности, а, как бы надеясь на благоразумие Лысенко и его сторонников, призвал к тому, чтобы проявлять "побольше внимания к работе друг друга, побольше уважения друг к другу" (110).

Лысенко в "Заключительном слове" вообще отверг всякую критику без разбора. К тому же он сделал еще один шаг вперед в обвинении генетиков:

"Обнаружилось также, что основная масса "чистых генетиков" (говоря языком Серебровского), особенно лидеры генетики, оказались во многих случаях безграмотными в биологических явлениях" (111).

Патетически Лысенко трансформировал слова Мёллера в демагогическую форму: ждать от генетиков помощи социалистическому сельскому хозяйству нечего -- не дождешься:

"Я благодарен проф. Мёллеру за его блестящий доклад. Сегодня его заключительное слово было не менее блестящим. Мёллер определенно поставил точку над i. Он четко и ясно сказал -- гены мутируют лишь через десятки и сотни тысяч поколений. Влияния фенотипа на генотип нет...

В общем получается, что курица развивается из яйца, яйцо же развивается не из курицы, а непосредственно из бывшего яйца.

Объяснения, которые дал проф. Мёллер, для нас ясны и понятны. Проф. Мёллер раскрыл свою позицию...

Основное заблуждение генетиков состоит в том, что они признают неизменность генов в длительном ряду поколений. Правда, они признают изменчивость гена через десятки и сотни тысяч поколений, но спасибо им за такую изменчивость.

Мы, признавая изменчивость генотипа в процессе онтогенетического развития растений... уже можем путем воспитания заставлять направленно изменяться природу растений в каждом поколении.

Я убежден, что в ближайшее время этот раздел работы у нас в Союзе быстро разрастется... Это является делом нашей советской науки" (112).

Заключительное слово вице-президента ВАСХНИЛ Мейстера коренным образом отличалось от его первого выступления на сессии, когда он критиковал Лысенко за волюнтаризм в вопросах селекции растений. Теперь ни от прежнего тона, ни от оценки фактической ситуации в науке практически ничего не осталось: Георгий Карлович видимо четко понял из тона ежедневных отчетов о сессии в центральных газетах, кого видят победителем диспута партийные власти. Правда, он заявил, что генетика как наука не рассматривается руководством ВАСХНИЛ в виде лженауки, как того хотелось бы лысенкоистам, и призвал генетиков не проявлять по этому поводу излишних волнений:

"В защиту генетики выступил здесь наш молодой советский ученый, успевший стяжать себе славу за границей, Н.П.Дубинин, но под влиянием охватившей его паники он совершенно неожиданно начал доказывать нам, что генетика свободна от формализма и строго материалистична. Я хотел бы указать Н.П.Дубинину, что его паника ни на чем не основана. На генетику как науку в Союзе ССР академия с.-х. наук им. В.И.Ленина отнюдь не покушается..." (113).

На этом защита генетики кончалась, и Мейстер, отлично разбиравшийся в основах этой науки, принялся критиковать работавших в ней специалистов. По его словам, генетики якобы преувеличивали во много раз стабильность генов, что они в целом далеки от практики, даже оторвались от нее, что вместо помощи сельскому хозяйству они подчас берутся внедрять не только ненужные, но даже вредные приемы, такие как искусственное осеменение животных, на широком использовании которого настаивал Серебровский.

Критикуя Серебровского за это предложение, Мейстер перебрасывал мостик к другому его предложению -- призыву заняться всерьез улучшением генофонда человека. Мейстеру это показалось кощунственным, и он строго отчитал Серебровского:

"Исходя из успехов искусственного оплодотворения животных, он [Серебровский -- В.С.] те же меры использовал для улучшения населения СССР. Это чудовищное оскорбление советской женщины. Этого, несмотря на личное покаянное выступление тов. Серебровского, советская женщина никогда ему не простит. Мало того, несомненно, что память об этом переживет и самого Серебровского" (114).

Мейстер имел ввиду статью Серебровского "Антропогенетика и евгеника в социалистическом обществе" (115), в которой автор, воодушевясь сталинским принципом ведения хозяйства по пятилетним планам, предлагал ускорить выполнение этих планов с помощью выведения людей с лучшими генетическими свойствами. Ругая буржуазию за то, что она никогда не станет следовать рекомендациям евгеников (евгеника -- наука о наследственном здоровье человека и путях улучшения наследственности человека), и, сетуя на то, что рабочий класс в условиях капиталистического строя должен думать только о социальной революции (рабочий класс, писал он, "справедливо видит в свержении капиталистического строя единственный радикальный способ уничтожения гнета и насилия. При капитализме ему не до евгеники" /116/), Серебровский предлагал такую программу:

"Решение вопроса по организации отбора в человеческом обществе несомненно возможно будет только при социализме после окончательного разрушения семьи, перехода к социалистическому воспитанию и отделения любви от деторождения...

... при сознательном отношении к делу деторождение может и должно быть отделено от любви уж по одному тому, что любовь является совершенно частным делом любящих, деторождение же является, а при социализме тем более должно явиться, делом общественным. Дети нужны для поддержания и развития общества, дети нужны здоровые, способные, активные, и общество в праве ставить вопрос о качестве продукции и в этой области производства" (117).

Серебровский действительно поместил в "Медико-биологическом журнале" "Письмо в редакцию" (118), в котором признал ошибочность трех своих прежних утверждений -- реальности сокращения сроков выполнения пятилетки до 2-х лет при использовании евгенических мероприятий; утверждение, что разведка нефти, угля и металлов ничуть не более важное дело для жизни страны, чем изучение распространенности патологических генов; и заявление, что "биологически любовь представляет собой сумму безусловных и условных рефлексов". Последнее определение он заменил теперь таким: "...в "любовь" входят, во-первых, наследственные и, во-вторых, приобретенные или не наследственные элементы, а также моменты идеологии" (119).

Негативно отозвался Мейстер и о Вавилове:

"Акад. Вавилов... вместо критического отношения к своим ошибкам, в том числе и к ошибкам методологического порядка, увлекся перечислением бесконечных достижений Всесоюзного института растениеводства" (120).

Это обвинение было несправедливым. Как директор института Вавилов был не в праве замалчивать достижения своих сотрудников, тем более, что со всех точек зрения достижения эти были столь весомы, что люди, типа Презента или Лысенко, имей они в своем активе такие успехи, устроили бы им широчайшую рекламу. И уж совсем неверным был выпад Мейстера против закона гомологических рядов Вавилова: "Ясен антидарвинистический характер этих положений тов. Вавилова" (121). Однако заключительное слово Мейстера было напечатано в "Правде", и слова осуждения Вавилова и генетиков приобретали в связи с этим характер завершенный и обоснованный.

Несомненно, что Лысенко, ведя полемику на этой сессии, уже прекрасно осознавал, в каких сферах его ждет полная поддержка. Его спору с генетиками, спору, в общем, сугубо профессиональному, была придана особая -- ПОЛИТИЧЕСКАЯ острота. Вопрос этот понимался верхами шире, он вычленялся из рамок научных диспутов и переводился в иную плоскость, как выводилась и вся наука из-под контроля самих ученых.

Лысенко -- полемист

В конце 1936 -- начале 1937 года Лысенко приобрел в стране огромную популярность. Понимая это, он всё определеннее показывал, на что способен и к каким приемам готов прибегать в спорах с коллегами. Ему уже и раньше приходилось выходить за рамки академического стиля в дискуссиях. Вспомним, как он обвинил профессора Максимова, первым выступившего с весьма осторожными замечаниями на съезде в Ленинграде (см. главу I), чуть ли не в плагиате (122). Лысенко и его сторонники и позже не упускали случая, чтобы побольнее "задеть" Максимова (123).

Теперь же Лысенко принялся буквально обругивать тех, кто пытался сделать замечания в его адрес (124). Одними из первых почувствовали это на себе Константинов, Лисицын и Костов. Вслед за перепечаткой их статьи в журнале "Яровизация" (19) Лысенко и Презент как редакторы журнала призвали своих читателей выступить с критикой "тех из ученых, которые упорно цепляясь за старые догмы в науке, "принципиально" считают неправильным или подложным все действительные завоевания агробиологической науки, строящейся на основе теории биологии развития" (125).

"Мы просим научных работников, агрономов, зав. хатами-лабораториями, колхозников-опытников, -- говорилось в обращении редакторов, -- высказаться на страницах нашего журнала в связи с содержанием статьи "Несколько слов ..."" (126).

Тон выступлениям задал сам Лысенко в статье под характерным заголовком -- "Запутались или путают?" (127). Начал он следующим образом:

"Отличительной чертой советской науки и вообще всего советского является честность, правдивость. Этого-то в "нескольких словах", занявших 18 страниц рукописи академика Лисицына, академика Константинова и доктора Дончо Костова, как раз и нет. В этой статье нет ни единого научного положения, которое авторы выставили бы в противовес нашей концепции. Наших же положений авторы, видимо, настолько не любят, что не сочли нужным даже привести их в своей статье, а если и привели, так искаженно, и нередко неуместно. В статье есть ложь, лицемерие, извращения, передергивания" (128).

На убийственный для его детища факт, что -5летние исследования яровизации на 54 сортоучастках показали отсутствие прибавки урожая, он не обратил внимания, а просто декларировал: "яровизация повышает урожай". Точно так же он уклонился от обсуждения цифр урожаев и перевел разговор на то, сколь большие площади заняты под посевами яровизированными семенами ("Яровизация в 1936 году применялась на площади более 6 миллионов га" /129/), как много народу удалось вовлечь в эту работу ("Этим делом занимались 50 тыс. колхозов" /130/). Обоснованным данным ученых он стал противопоставлять подсчеты, взятые с потолка:

"Думаю, что по этому вопросу лучше, ближе к действительности, смогут высказаться в печати колхозники-яровизаторы, агрономы, а также краевые и областные земельные органы... Я же утверждаю, что яровизация в этом году дала колхозам и совхозам около 10 миллионов центнеров добавочного урожая и в любой будущий год она будет давать добавочный урожай: в одних случаях больший, в других случаях меньший, в зависимости от овладения колхозными массами теорией и практикой данного мероприятия" (131).

Как и прежде, он ударился в патетику, старательно этим отвлекая от себя огонь критики:

"Советская агронаука -- это неотъемлемая сторона колхозно-совхозной жизни. Отсюда -- она не замкнутая, не кастовая, а массовая... Отсюда, "авторитеты" -- носители... лженаучных положений -- жизнью развенчиваются. Лучшая и притом значительная часть их, по настоящему перестраивается... Более же слабая, ...думающая, что настоящая наука только в "белом халате" (не подумайте, что я отрицаю необходимость халатов), думающая, что наука -- это дело касты, а не массы, с каждым новым успехом нашей теории все больше и больше становится в позу обиженных богов. Чувствуя себя научно-развенчанными, они всеми средствами стараются затормозить развитие теории... Эти авторы, как и некоторые другие из дискуссирующих с нами по вопросам непосредственно нашей работы... сходятся в одном: очернить, заклеймить, доказать ненаучность этих работ" (132).

"К сожалению, -- заключал Лысенко, -- есть еще представители среди научных работников, которые слабо или даже вовсе не разбираются в том предмете, который они обязаны разрабатывать. К таким людям в разделе управления развитием наследственной природы организмов... относится и академик Лисицын, не говоря уже о Дончо Костове" (133).

Академика Константинова Лысенко невзлюбил особо. В газете "Соцземледелие" 4 апреля 1937 года он опубликовал грозную статью в его адрес, в которой содержались недостойные ученого окрики, политические выпады, впрочем, распространенные в то время в советской прессе. Лысенко пытался представить своего оппонента врагом социалистической родины:

"Академик Константинов вместо того, чтобы прямо и открыто сказать, что дело здесь шло вовсе не о яровизации как агроприеме... скрыл, что дело здесь шло и идёт о борьбе двух взаимно исключающих направлений сельскохозяйственной науки. Иначе, чем же все-таки объяснить, что и акад. Лисицын, и акад. Константинов четыре года молчали об агроприеме яровизации, а в конце 1936 г. они выступили, да еще совместно с таким "знатоком" агроприема яровизации, как д-р Дончо Костов.

... Академику Константинову не мешало бы подумать, почему данные сортосети по яровизации расходятся с многочисленными многолетними данными производственных посевов. Ведь были же у нас примеры того, как довольно согласованные данные опытных станций по вопросу мелкой пахоты были нацело сметены производственно-колхозными данными. Ведь были же примеры, когда данные некоторых опытных станций о пользе позднего сева зерновых были полностью сметены производственно-колхозными данными. В то же время акад. Константинову следовало бы подумать и о том, что вместе с такими данными сметались с поля научной деятельности и те, кто не желал понять особенность таких неверных данных и упорно на них настаивал" (134).

Иными словами, Лысенко откровенно стращал Константинова арестом. Особо следует отметить содержащийся здесь и совершенно ясный намек на академика Тулайкова: именно он был автором идей мелкой пахоты, смещения времени сева в засушливых районах, проведения почвозащитных мероприятий. Эта статья Лысенко появилась за неделю до того, как в "Правде" была опубликована статья близкого к Лысенко человека -- В.Н.Столетова, непосредственно приведшая к аресту академика Н.М.Тулайкова (см. след. главу).

О том, как Лысенко пытался унизить в глазах читателей "Социалистического земледелия" Константинова и других критиков его яровизации, можно судить на основании следующей фразы:

"Колхозники Куйбышевского края о яровизации в своем крае, безусловно, больше знают, нежели об этом знают академик Константинов и академик Лисицын, не говоря уже о докторе Дончо Костове, который, да простит он меня, буквально не знает, как сеется и жнется пшеница" (135).

Старательно выплескивал злость на Константинова на страницы газет и журналов и А.Г.Утехин, рекомендовавшийся агрономом Кротовской машинно-тракторной станции Куйбышевской области (136), быстро делавший карьеру14 .

В другой статье Лысенко продолжал настаивать на том, что критики намеренно извращали результаты, и требовал привлечь их к ответу:

"Совершенно недопустимо, прямо скажу, недостойным является выпад... обвинение нас в жульничестве, в подтасовке опытных материалов, на основе которых правительственные органы планировали агроприем на миллионах гектаров... Этот вопрос заслуживает специального разбора... необходимо выяснить, кто лжет в этом деле. Сотрудники руководимого мною института или авторы статьи, а также, что их побуждает это делать" (137).

Такому же обругиванию подверглись другие критики. Физиолог растений М.Х.Чайлахян, вслед за американцами С.Адамсом и Р.Клэйгсом, опубликовал в 1933-1934 годах серию статей, в которых расширил понятие яровизации, он же заметил, что длительность разных стадий развития растений меняется при варьировании длины светового дня и тем показал, что явление яровизации следует понимать гораздо шире, чем его трактует Лысенко. В адрес Чайлахяна -- серьезного и продуктивного ученого15 прозвучала команда упреждения: оказывается, он неправильно поставил опыты и не смог их даже объяснить, как надо (138). Лысенко взялся учить Чайлахяна:

"Факты, полученные в экспериментальной обстановке, никогда нельзя обходить, но нельзя также исходить только из них. Исследователь, кроме глубокого знания своего раздела работы и знания смежных областей науки, должен еще уметь работать, уметь заканчивать свою работу, уметь проверять свои выводы на практике" (139).

Сразу за этим поучением шел абзац, который был рассчитан на то, чтобы навести читателей на мысль о злонамеренности Чайлахяна -- он, дескать, не просто ошибся, потому что не умел ни работать, ни верные выводы из работы делать, -- а намеренно, во враждебных целях выставил порочный вывод:

"Проверка своих выводов, на основе которых автор будет дальше двигаться в своих теоретических построениях, исследователям буржуазной биологической науки недоступна по самой природе капиталистического сельского хозяйства. Поэтому буржуазная агронаука и не знала, какие же выводы, подчас диаметрально противоположные, объективны, более достоверны... Выводы, которые не дают руководства к действию, у нас не считаются научными, хотя бы эти выводы и давались "людьми науки"" (140).

Ставя уничижительные кавычки у слов "людьми науки", Лысенко к тому же давал понять, что такие как Чайлахян -- не только буржуазные извращенцы, но и к науке отношения не имеют.

Не стоит поэтому удивляться, что через несколько месяцев в редактируемом Лысенко и Презентом журнале "Яровизация" появилась совсем уж разнузданная по тону статья двух аспирантов Лысенко -- А.А.Авакьяна (позже он подписывался в русской печати как Авакян) и А.Х.Таги-Заде (141), в которой Чайлахяна непрофессионально, но яростно ругали.

А как только академик Мейстер выступил со спокойной статьей "Несколько критических замечаний" (142) по поводу предложений Лысенко и Презента изменить научные принципы семеноводства, то Презент не просто отверг всякую критику, но обозвал сорта и новые формы, полученные самим Мейстером -- выдающимся селекционером своего времени, "уродцами", осыпал оскорблениями Мейстера и как ученого и как человека (143). Эти нападки привели к тому, что защита докторской диссертации Чайлахяна в Институте генетики АН СССР была отменена директором института Н.И.Вавиловым и задержана на долгое время,

Крепко досталось и профессору Антону Романовичу Жебраку -- крупнейшему советскому специалисту в области генетики растений, который в рукописной статье "Генетика и теория стадийного развития растений" (144) указал на теоретические ошибки Лысенко и Презента. В ответ Жебрака обвинили не просто в искажении истины и научной безграмотности, но и в незнании русского языка: "Хромает, хромает у вас грамматика, не годитесь вы в учителя последней... Сочувствуем вам, проф. Жебрак, но опять же помочь ничем не можем" (145), в скудоумии: "...цитату он [Жебрак] не только не понял, но и не дочитал. Впрочем, может быть, и дочитал. Иногда, ведь, и это некоторым не помогает" (146), и даже в самом страшном грехе в условиях политических репрессий в СССР в те годы -- в аполитичности и сочувствии международному фашизму (147). Статья кончалась словами, которые не встречались раньше в научной литературе вообще:

"Эх, профессор Жебрак! Наш вам совет: не беритесь вы за международные темы.

С вашей генетикой это вас к добру не приведет" (148).

Лысенко -- государственный деятель

С помощью отлично налаженной советской пропагандистской машины Лысенко быстро прославился, стал наиболее популярным героем советского истеблишмента. Из года в год его имя не сходило со страниц плакатов, газет, журналов.

В 1936 году Лысенко участвовал в работе VIII Чрезвычайного Съезда Советов (149). В том же 1936 году его ввели в состав Редакционной Комиссии для выработки окончательного текста Конституции СССР (150), а через две недели после принятия этого документа, названного "Сталинской конституцией" (проект которой был написан Н.И.Бухариным), в "Правде" был напечатан лысенковский "Отчет делегата Съезда Советов", в котором он поведал, что один из членов комиссии засомневался, нужно ли такое количество депутатов в будущем Верховном Совете СССР, не запутаются ли они при обсуждении государственных дел, и тогда якобы:

"Тов. Сталин подал по этому поводу замечательную реплику, после которой все сразу стало ясным. Он сказал, что людей у нас много, а раз людей много -- много депутатов: дальше людей будет еще больше" (151).

В 1937 году, когда начали формировать состав будущего Верховного Совета СССР, Лысенко включили в этот список (152

). И снова его имя замелькало на страницах центральных газет, уже не в связи с его научными успехами, а как бы в преддверии будущих важных государственных свершений.

Когда нечего было сказать о Трофиме Денисовиче, писали о его замечательном папе, сообщая любые мелочи из жизни выдающейся семьи (например, 28 апреля 1936 года "Правда" сообщала: "Колхозник Д.Н.Лысенко утвержден участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки" /153/).

После избрания в Верховный Совет Лысенко назначают заместителем председателя Совета Союза -- верховного органа законодательной власти (154). Лысенко стал -- опять для видимости -- по своему положению выше самого Сталина -- члена всего лишь исполнительного органа, Президиума Верховного Совета СССР, не располагающего законодательной властью. Конечно, такая скромность Сталина была показной. Как раньше Ленин, он переехал жить в официальную резиденцию русских царей -- Московский Кремль. Большой Кремлевский Дворец не стал музеем для народа, наподобие Эрмитажа в "северной столице" или дворцов в пригородах этого города. Его приспособили для проведения различных совещаний на высочайшем уровне (при Сталине весь Кремль, а не лишь часть его, как сейчас, был закрыт, и в Кремль можно было попасть только по пропускам, причем всех входящих обыскивали). В Большом Кремлевском Дворце оборудовали зал для заседаний Верховного Совета СССР. На сцене были сооружены специальные трибуны на трех уровнях -- две боковые, они же самые нижние (на них рассаживались руководители партии и правительства и сам Сталин), чуть выше располагалась трибуна для выступавших, а на самом верху -- главная, возвышавшаяся надо всем в зале, в том числе и над самим Сталиным, -- для председателей палат советского парламента и их заместителей. Таким образом, на многие годы Трофим Лысенко стал восседать в Кремле, усаживаясь выше Иосифа Сталина. Именно Лысенко становится тем "винтиком" сталинской машины, которая давила не только науку. Лысенко сопредседательствовал и на таких, например, заседаниях 2 и 3 августа 1940 года, когда Верховный Совет "единогласно одобрил включение в состав Союза ССР Литвы, Латвии, Эстонии, Северной Буковины, Х

Лысенко старался, как можно чаще, выступать, будучи беспартийным, на пленумах Центрального Комитета партии и даже на съездах партии с рапортами и патриотическими речами. Эта беспартийность могла кое-кому нравится (не вступает в партию -- значит, сам себя уважает), но могла быть и прозаическая причина: чтобы демонстрировать единение партии и народа, всегда были нужны лица из формально беспартийных, коих можно было бы выставить на публике как безоговорочно поддерживающих любые начинания партии.

Академик АН Украинской ССР (с 1934 года) и ВАСХНИЛ (с 1935 года), научный руководитель (с 1934 года) и директор (с 1936 года) Всесоюзного селекционно-генетического института, член Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) и Центрального Исполнительного Комитета СССР (ЦИК СССР) с 1935 года, депутат Верховного Совета СССР (с 1938 года) и заместитель председателя верхней палаты этого парламента -- Совета Союза, депутат Верховного Совета Украинской ССР, член множества комиссий и комитетов он поднимался все выше по государственной и научной лестнице.

Но все-таки главной его работой считалась научная. Лысенко, видимо, искренне думал, особенно на первых порах становления, что он как человек, устремленный мыслями и делом на сближение науки с производством, улучшение колхозной практики, поможет облегчить жизнь народную. В сложившихся условиях ученые уже не могли ни административно, ни даже в форме дискуссии воздействовать на обласканного властями лже-новатора. Время было упущено. Лысенко набрал такую силу, с которой ученым справиться было нельзя.

Как мы помним, на летней сессии зерновой секции ВАСХНИЛ 1935 года Лысенко критиковали многие, в том числе Вавилов (пока еще очень осторожно, по-отечески, скорее журя за непонимание законов генетики и излишнюю торопливость с выведением сортов и прочими несерьезными выходками). Сразу же газета "Правда" взяла Лысенко под защиту, теперь он был не только выдающимся ученым, но и членом высших органов страны -- ЦИК и ВЦИК, из которых вывели Вавилова. 27 октября 1935 года в передовой статье (каждая из которых шла в набор только после одобрения аппаратчиками из ЦК партии), озаглавленной "Советская сельскохозяйственная наука", говорилось о ВСЕМИРНОМ значении его работ и утверждалось:

"Блестящий опыт Трофима Денисовича Лысенко неопровержимо доказал, какие огромные возможности таит в себе самая тесная связь науки с производством, с практикой колхозов и совхозов. Наука обогащает колхоз, колхоз обогащает науку, дает ей новую пищу для исследований и открытий" (156).

Год от года рос список его наград. Первый орден -- Трудового Красного Знамени -- Лысенко получил от Советского правительства за якобы безусловную пользу для страны яровизации. 31 декабря 1935 года газета "Известия" сообщила о награждении Лысенко орденом Ленина. Характерно, что награду ему дали "за выведение высокоурожайных сортов сельскохозяйственных растений" (157), как бы подводя итог и более ранним дискуссиям и недавним обсуждениям ошибок Лысенко именно в вопросах селекции растений. Особо циничным было то, что никаких сортов Лысенко не вывел ни тогда, ни позже. Его селекционные порывы закончились созданием пустоцветов.

Но в этом отношении партия коммунистов оставалась верна себе. Яровизация провалилась, фактически не начавшись, летние посадки картофеля привели к падению сбора этого важнейшего для страны продукта сельского хозяйства, к гибели даже собранного урожая, сортов не получилось, а существующие сорта из-за "брака по любви" загубили. Однако Советское правительство продолжало награждать его высшими орденами за проваливавшиеся на практике предложения. Пренебрежение мнением специалистов нельзя было выразить более наглядно.

В последующие годы он получил еще семь орденов Ленина, был удостоен звания Героя социалистического труда, трижды ему присуждали Сталинские премии (в 1941, 1943 и 1949 годах), награждали другими орденами и медалями. Одновременно принимались всевозможные постановления о расширении посевов по рецептам Лысенко, внедрении его "достижений" в практику, перестройке разных отраслей по его мудрым указаниям. В газете "Правда" 29 июня 1938 года в передовице "Науку на службу стране" говорилось:

"Кто в СССР не знает... академика Т.Д.Лысенко, крестьянского сына, в небывало короткий срок ставшего крупнейшим мировым ученым, чьи труды обильным урожаем расцветают на колхозных и совхозных полях" (158).

О том, что это был за урожай, мы уже знаем.

Примечания и комментарии

к главе VII

1 Семен Липкин. Кочевой огонь. Ардис. Анн Арбор, 1984, стр. 111.

2 Клод Гельвеций. Об уме. ОГИЗ-Гос.-соц.-экономиздат, М., 1938, стр. 2.

3 Т.Д. Лысенко. Очередные задачи яровизации. Газета "Социалистическое земледелие", 29

октября 1935 г., ╧ 227. Цитиров. по книге "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 653.

4 Там же.

5 Сам Лысенко в отчете о яровизации за 1932 год (см.: Т.Д.Лысенко. Предварительное сообще-

ние о яровизированных посевах пшениц в совхозах и колхозах в 1932 г., журнал "Бюллетень яровизации", 1932, ╧ 2-3, стр. 3-15) приводил сведения, выдававшие, что на практике яровизация позорно провалилась:

"На основании имеющегося материала можно видеть определенное повышение урожая яровизированных посевов только по Харьковской области и МАССР. Об урожаях по Донецкой области ничего нельзя сказать определенного на основании 10 присланных анкет. По Одесской области в отдельных случаях хорошие результаты, а по всей области как будто намечается только тенденция к повышению урожая" (стр. 11).

На самом деле в этих словах была большая натяжка. Об этом можно судить на основании помещенной здесь же таблицы с расшифровкой данных, содержащихся в 59 присланных анкетах. Из таблицы следовало, что никакого ясного превышения урожаев по Харьковской области не было: из 8 анкет, которыми располагал Лысенко, в двух отмечалось даже снижение урожая, в одной говорилось, что прибавка урожая колебалась между 0 и 0,5 центнеров с гектара, в трех анкетах сообщалось о прибавке менее 1 ц/га (то есть в пределах разброса средних значений) и лишь в одной анкете указывалось на превышение урожая в размере полтора-два центнера с гектара. И эти данные Лысенко называл "определенным превышением урожая". В Одесской области понижение урожая было отмечено в 3 хозяйствах, в одном яровизация ничего не дала, в одиннадцати -- прибавка была меньше 0,5 ц/га, и в 4 хозяйствах она составила менее 1 ц/га. Еще хуже было дело в Донецкой области: там в 5 хозяйствах яровизация привела к падению урожаев, в 3 хозяйствах урожай остался таким же, как и на землях, засеянных неяровизированными семенами, и лишь в двух хозяйствах было превышение, но какое -- менее 0,5 ц/га! Ни один уважающий себя ученый не стал бы оперировать этими цифрами для того, чтобы утверждать что-либо о пользе яровизации. Странно было и другое: в таблице была строка с данными из Днепропетровской области, оттуда, как и из Харьковской области, пришло 8 анкет, но о днепропетровских посевах Лысенко предпочитал умалчивать. Он, конечно, уверял, что это только начало, а на первых порах любое дело не идет гладко. В другом материале, подготовленном им для печати совместно с тогдашним директором Одесского института Ф.С.Степаненко, -- брошюре о яровизации (брошюра эта опубликована не была, но приведенные в ней циф�

В 1933 году по данным уже самого Лысенко (Т.Д.Лысенко. Колхозные и совхозные опыты 1932-1935 г. г., цитиров. по книге "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 617-627; Лысенко указывает в конце этой статьи, что она впервые была опубликована в 1935 году и печатается в книге по тексту первой публикации, но ни в одном из опубликованных им списков своих работ эта статья не цитируется и не числится), собранным опять в очень малом числе хозяйств (всего 296 хозяйств), в 20 хозяйствах яровизация снизила урожай на 1--4 ц/га, в 26 колхозах никакого влияния яровизации ни в сторону прибавки, ни в сторону снижения урожая отмечено не было, в 127 колхозах прибавка была минимальной (не более 1 ц/га), в 65 колхозах она равнялась 2 ц/га, в 33 колхозах -- 3 ц/га, а из двух колхозов сообщили даже о 10-центнеровой прибавке (стр. 618). В среднем же прибавка урожая в 1933 году составила, по словам Лысенко, 1,17 ц/га, в 1934 г. -- 1,22 ц/га, в 1935 г. -- 1,23 ц/га (стр. 620 и 627). Несомненно, что при том методе обработки данных, которым пользовался Лысенко, различия между цифрами недостоверны.

6 Т.Д.Лысенко. "Предварительное сообщение...", см. прим. /5/, стр. 3.

7 Там же, стр. 3-4.

8 Там же, стр. 4.

9 А.А.Сапегин. Значение яровизации для фитоселекции. "Теоретические основы селекции растений", Гос. изд-во с. х. совхозной и колхозной лит-ры, М. -- Л., 1935, т. I, стр. 807-814.

10 Там же, стр. 807. Сапегин писал:

"Стремление физиологов, в особенности Лысенко -- заставить озимое растение развиваться нормально при весеннем посеве привело, в конечном итоге, к концепции стадийности развития растений".

11 Там же, стр. 808.

12 Там же, стр. 814.

13 Там же, стр. 816.

14 Там же, стр. 812. Автор писал:

"В общем, средняя прибавка [урожая от яровизации -- В.С.] выражается 10-15%, т. е. столько же, сколько дает начальная селекция, выведение чистых линий из готовых, имеющихся в природе сортов-смесей".

15 Цитировано по статье Т.Д. Лысенко "О каких "выводах" тревожится академик Константи- нов?". Газета "Социалистическое земледелие", 4 апреля 1937 г., ╧ 77 (2465), стр. 2-3; она же была перепечатана в журнале "Селекция и семеноводство", 1937 г., ╧ 5, стр. 16-19 и в книге "Стадийное развитие растений", стр. 636.

16 См. журнал "Яровизация", 1936, ╧ 1 (4), стр. 118.

17 См. прим. /6/, стр. -56.

18 Акад. П.Н.Константинов. Уточнить яровизацию. Журнал "Селекция и семеноводство", 1937, ╧ 4, стр. 12-17. В статье говорилось:

"Что касается вообще яровизации как широкого агроприема, то она еще далеко не доработана" (стр. 12) и "...при неблагоприятных погодных условиях яровизированные посевы страдают больше, чем неяровизированные, и даже гибнут" (там же),

а также указывалось, что яровизация увеличивает частоту случаев распространения твердой головни.

19 П.Н.Константинов, П.И.Лисицын и Д.Костов. Несколько слов о работах Одесского инсти- тута селекции и генетики. Журнал "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства", 1936 г., ╧10; эта же статья была перепечатана в журнале "Яровизация", 1936 г., ╧ 5 (8), стр. 1-529.

20 Там же. Цитир. по журналу "Яровизация", стр. 16.

21 Там же, стр. 18.

22 Там же, стр. 29.

23 Нарком земледелия Украинской ССР Л.Л.Паперный в газете "Социалистическое земледелие" от 10 октября 1935 г., ╧ 311 писал:

"Мы смело идем на внедрение яровизации в наше социалистическое сельское хозяйство. То, что для некоторых "профессоров" является лишь проблематичным, стало бесспорной истиной для основной массы колхозников".

На 1936 год Совнарком Украины запланировал огромные посевы яровизированными семенами. В речи на Пленуме ЦК КП(б)У 27 января 1936 года председатель Совнаркома Украины П.П.Любченко сообщал, что в украинских степях будет засеяно такими семенами 50% площади, в лесостепи -- 2-530%. Но необузданную лихость в оценке яровизации проявляли не только на Украине. Через неделю уже в Москве Нарком совхозов М.Н.Калманович заявил:

"В этом году мы наметили посеять яровизированными семенами 900 тысяч гектаров, из них 600 тысяч в зерносовхозах... Мы ни под каким видом не допустим срыва плана яровизации в 1936 году. Данные нами цифры являются минимальными" ("Совхозная газета", 4 февраля 1936 г., ╧ 20).

24 Журнал "Яровизация", 1936 г., ╧ 2-3 (-56), стр. 80.

25 См. также А.Д.Родионов и др., прим. /112/ к главе I, стр. 336.

26 Цитиров. по журналу "Яровизация", 1936 г., ╧1 (4), стр. 121.

27 Обещание Лысенко выглядело следующим образом:

"К осени 1936 г. количество семян этих сортов предполагается довести до 50 т, одновременно проводя сортоиспытания на урожайность и другие оценки по хозяй-ственно-важным показателям... Ближайшие годы жизни и практики колхозных и совхозных полей покажут, выведен ли нами сорт или раннеспелая форма".

См. Т.Д.Лысенко, И.И.Презент. Стахановское движение и задачи советской агробиологии. Журнал "Яровизация", 1935 г., ╧3, стр. 3-12. Перепечатана в книге: Т.Д.Лысенко. "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 666-667.

28 Т.Д.Лысенко, И.И.Презент. Стахановское движение и задачи советской агробиологии. Журнал "Яровизация", 1935 г., ╧3, стр. 3-12. См приведенную цитату на стр. 9.

29 Т.Д.Лысенко. Речь на совещании передовиков урожайности... Газета "Правда", 2 января 1936 года, ╧2 (6608), стр. 3.

30 Т.Д.Лысенко. На уровень эпохи. Журнал "Хата-лаборатория" (издавался на русском и

украинском языках), 1936, ╧ 2, стр. 7-11.

Лысенко в этой статье писал:

"Из 500 зерен -- или из 9 колосьев, созревших 29/VII.1934 г., к осени 1935 г. институт собрал 120 кг отсортированных семян и пропустил сорт через полевое испытание".

31 Т.Д.Лысенко. Из материалов первой сессии ВАСХНИЛ. Журнал "Бюллетень яровизации", ╧7, 1935, стр. 1-3.

32 Т.Д.Лысенко. Пять центральных вопросов. О единстве науки и практики и работе хат- лабораторий (сокращенный перевод с украинского доклада на совещании работников хат-лабораторий УССР). Газета "Социалистическое земледелие", 6 марта 1936 г., ╧54.

33 См. прим. (31).

34 Т.Д. Лысенко. Первые итоги. Газета "Известия", 12 октября 1936 г.; перепечатано в

журнале "Яровизация", 1936, ╧5, стр. 3-14, а также в книге "Стадийное развитие растений",1952, стр. 673-683. Сведения о получении всего 156 центнеров приведены в статье, опубликованной в журнале "Яровизация", 1935, ╧5 (8), стр. 5.

35 Там же (стр. 6 в журнале "Яровизация"; стр. 677 в книге "Стадийное развитие растений").

36 Т.Д. Лысенко. Роль сельскохозяйственной науки в разрешении проблемы урожайности. Журнал "Фронт науки и техники", 1936, ╧2, стр. 60-61.

37 См. прим. (29).

38 См., например, Т.Д.Лысенко. Физиология развития растений и вопрос зимостойкости ози-

мых хлебов. Доклад, прочитанный в Днепропетровске на Всесоюзном совещании по зимостойкости в 1934 году. Ежегодник "Сельское хозяйство СССР" за 1935 г.; перепечатано в книге "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 31-5326. На стр. 324 этого издания говорилось: "В 1935 году новый сорт яровой пшеницы уже получен, прошел сортоиспытание с хорошими показателями".

39 Т.Д.Лысенко. О внутрисортовом скрещивании растений самоопылителей. Обработанная

стенограмма доклада на выездной сессии зерновой секции Академии сельскохозяйственных наук им. Ленина в г. Омске, август 1936 г., журнал "Селекция и семеноводство", 1936, ╧11, стр. 13-27.

40 Там же, стр. 13.

41 Там же.

42 По ходу дела многие новаторы показывали примеры своей несерьезности, перманентного

жонглирования цифрами и фактами. Выше я привел много примеров подобного рода, но стоит привести и еще один пример. Из долгушинского рассказа о выведении четырех сортовследовало, что эта работа была начата с опыления растений, относившихся к двум сортам -- Гирка и Лютесценс. Вдруг в 1934 году, выступая в Союзсеменоводобъединении 16 января, Лысенко заявил, что он работает "с 30 комбинациями, взятыми для скрещивания" (см. Т.Д.Лысенко. Физиология развития растений в селекционном деле. Журнал "Семеноводство", 1934, ╧ 2; цитиров. по книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 311). В 1936 году Лысенко повторил снова, что он попрежнему работает с 30 комбинациями для скрещивания яровых пшениц с целью получения нового сорта (Т.Д.Лысенко. Теория стадийного развития растений и селекция. 1936. Цитиров. по книге "Агробиология", 6 изд., М., Сельхозгиз, 1952, стр. 107), хотя в других работах он твердил, что сорта давно получены.

43 Рассказ Я.М.Варшавского, дружившего с В.И.Веселовским, записан в марте 1986 г.

44 Личное сообщение писателя Ф.Ф.Шахмагонова, близко знавшего Шолохова, октябрь 1987 года

45 См. прим. /64/ к главе IV.

46 См., например, его статью Т.Д.Лысенко. Летние посадки картофеля на юге Украины. Газета "Правда", 4 июля 1938 г., ╧182./44/, в которой он продолжал уверять, что размножает свой чудо-сорт с целью облагодетельствовать колхозы Украины.

47 См. журнал "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства", 1936, ╧10, стр. 128.

48 Цитиров. по книге Лысенко "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 704.

49 Там же, стр. 705.

50 Там же.

51 Т.Д.Лысенко. Колхозные хаты-лаборатории -- творцы агронауки. Журнал "Яровизация", 1937, ╧5, стр. 12-32.

52 Там же, стр. 18.

53 Т.Д. Лысенко. Культура семенного картофеля в условиях юга СССР. В кн.: Труды ВАСХНИЛ, 1936, вып XII. (Культура картофеля на юге и юго-востоке СССР. Доклады и решения I Пленума плодо-овощной секции), М., 1936, стр. 8-20, здесь цитиров. по книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 599.

54 Т.Д. Лысенко. О летних посадках картофеля. Одесская газета "Большевистское знамя", 1-2 апреля 1938 г.; она же перепечатана газетой "Социалистическое земледелие", 1938,

6 апреля; она же помещена в книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 605.

55 Т.Д. Лысенко. Картофель в южных районах СССР. Обсуждение вопроса III пятилетнего плана. Газета "Правда", 27 июня 1937 г., ╧ 175, стр. 3.

56 Т.Д.Лысенко. Задачи ВАСХНИЛ. 1947. Цитиров. по книге Т.Д.Лысенко "Агробиология", 6 изд., М., Сельхозгиз, 1952, стр. 529.

57 См. прим. /55/, здесь цитиров. по книге "Стадийное развитие растений", 1952, стр. 608.

58 Там же, стр. 609.

59 Там же.

60 Т.Д. Лысенко. О хранении картофеля в траншеях с пересыпкой земли. Газета "Социалистическое земледелие", 4 мая 1939 г.

61 См. прим. /56/, стр. 528-529.

62 Постановление Пленума ЦК ВКП(б) "О мерах подъема сельского хозяйства в послевоенный период", февраль 1947 года.

63 Г.Н.Линник. О причинах вырождения картофеля. "Ботанический журнал", 1955, т. 40, ╧ 4, стр. 528-541.

Г.Н. Линник -- сотрудник Харьковского с. х. Института им. Докучаева подробно обосновывала вредность летних посадок картофеля по методу Лысенко. Автор писала:

"Летние посадки в литературе известны давно (Gasparin, 1862; Маракуев, 1912; Farmers Bulletin, ╧1205, 1924; Stuart, 1923), а в практике в плавнях Днепра они применяются с незапямятных времен" (стр. 533).

Заключение статьи гласило:

"... попытка бездумного расширения практики летних посадок на весь юг Украины безотносительно к условиям влажности принесла только вред".

64 См. передовую статью в газете "Правда" от 13 октября 1935 г., ╧283 (6529), стр. 1.

65 Т.Д. Лысенко. Стадийное развитие и селекция хлопчатника. Впервые напечатано под наз-

ванием "Выступление на III сессии ВАСХНИЛ 25 февраля 1936 года, посвященной вопросам селекции и семеноводства хлопчатника" в книге "Борьба за урожай хлопчатника. Материалы сессии", Труды ВАСХНИЛ, вып. XXVI, ч. 2, стр. 89-95, М., 1936. Здесь цитиров. по книге Т.Д.Лысенко "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 462.

66 Там же, стр. 461.

67 Лысенко в этой связи писал:

"... мне кажется, что литературные источники, в особенности по генетике и селекции довольно часто бывают не совсем надежными ... Можно было бы привести целый ряд примеров из литературных источников, которые попросту говоря, не соответствуют действительности. Это не значит, что не нужно литературу использовать. Необходимо только всегда, читая ту или иную книгу по селекции и генетике, прикидывать, сопоставлять то, что там написано, с действительностью." Там же, стр. 462.

68 Там же, стр. 463.

69 См., например, статью И.Е.Глущенко с осуждениями взглядов генетика Д.Ф.Петрова, оза-

главленную "Наглая вылазка антимичуринца", Газета "Социалистическое земледелие", 9 сентября 1937 г., ╧ 207(2595), стр. 3. Автор подписался как "Аспирант И.Глущенко".

70 Личное сообщение академика ВАСХНИЛ И.Е.Глущенко.

71 Т.Д. Лысенко. О внутривидовом скрещивании растений самоопылителей. Обработанная

стенограмма доклада на выездной сессии зерновой секции ВАСХНИЛ в г. Омске 27 августа 1936 г., журнал "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства", 1936, ╧10; цитиров. по книге Т.Д.Лысенко "Биология развития растений", Киев-Харьков, 1940, Гос. изд. колхоз. и совхоз. лит-ры, стр. 107, перепечатано в его книге "Агробиология", 6 изд., М., 1952, стр. 163.

72 Там же (книга "Биология развития растений"), стр. 105.

73 Акад. А.Сапегин. О хромосомах, расщеплении и гибридной мощности. Журнал "Социалис- тическая реконструкция сельского хозяйства", 1936, ╧10, стр. 69-77. Автор писал:

"... основной генетический тезис Лысенко неприемлем, так как противо- речит всему опыту генетики" (стр. 69, выделено автором жирным курсивом);

См. там же: Проф. А.Жебрак. Категории генетики в свете диалектического материализма,

там же, ╧12, стр. 78-88; Проф. Б.Вакар. О вырождении сортов в зависимости от самоопыле- ния. Там же, стр. 113-127; Проф. Л.Делоне. Дает ли что-нибудь "формальная генетика" для практики выведения новых сортов? Там же, стр. 59-68, автор высказывался в защиту генети- ки как базы селекции; П.Яковлев. О теориях "настоящих" генетиков. Там же, стр. 47-58, ав- тор обрушивался с нападками на генетиков, обвинив их в реакционности и бесплодности.

74 Цитиров. по книге Н.П.Дубинина "Вечное движение", М., Госполитиздат, 1973, стр. 167.

75 Там же.

76 Н.П.Дубинин. Выступление на IV сессии ВАСХНИЛ. В сб.: "Спорные вопросы генетики и селекции", Сельхозгиз, М.-Л., 1937, стр. 335.

77 См. прим. (74), стр. 167.

78 Акад.М.М.Завадовский.Генетика, ее достижения и блуждания. Там же, стр. 93. В своем вы- ступлении М.М.Завадовский дал интересный обзор достижений и трудных пока для пони- мания вопросах, исследуемых генетиками.

79 Акад. М.М.Завадовский. Против загибов в нападках на генетику. Там же, стр. 94-109, цита- та взята со стр. 109.

80 Там же, стр. 93. Не лишне привести еще несколько выдержек из этой статьи:

"Академик Лысенко готов считать себя генетиком; руководимый им институт в Одессе носит название "Генетико-селекционного института"... В то же время настоящие генетики не считают Лысенко генетиком..." (стр. 97). "Какой же вывод вытекает из рассмотрения шумных выступлений Презента и Лысенко? Силлогизм Лысенко: генетика дает недостаточное количество хозяйственно-полезных эффектов, а я даю хозяйственно полезную продукцию, -- следовательно, генетика представляет собой занятие, подобное игре в футбол, -- в основе своей порочен" (стр. 107). "Критика генетики и динамики развития, идущая со стороны Презента, находится на крайне низком уровне и осуществляется без знания предмета, который им обсуждается. Пытаясь опорочить основы этих наук и навешивая для простоты расправы с ними ярлыки: "в ней де работают механисты", Презент занимается по существу обскурантским делом" (стр. 108).

81 Акад. Б.М. Завадовский. За перестройку генетической науки. Выступление на IV сессии ВАСХНИЛ 25 декабря 1936 года. Журнал "Под знаменем марксизма", 1937, ╧ 2, стр. 119- 133.

82 Архив ВАСХНИЛ, оп. 450, дело 59, стенограмма IV сессии ВАСХНИЛ, заседание 25 декабря 1936 года, выступление акад. Лисицына.

83 Информационное сообщение "На сессии Академии сельскохозяйственных наук им. В.И.Ленина", газета "Правда", 26 декабря 1936 г., ╧355 (6961), стр. 2.

84 А.Г.Утехин. Выступление на IV сессии ВАСХНИЛ. В сб.: "Спорные вопросы генетики и селекции", Сельхозгиз, М.-Л., 1937, стр. 278-281.

85 Академик П.Н.Константинов говорил:

"Утверждение академика Т.Д.Лысенко, что в первом поколении без исключения доминирует скороспелая форма, мы считаем неверным"

и приводил примеры, опровергающие данное заявление Лысенко. Затем он задавал вопрос:

"В каких же случаях и какое значение может иметь предлагаемое акад. Лысенко обновление сортов путем внутрисортового скрещивания?" и отвечал: "Ясно, что при нормальной постановке семеноводства чистых линий оно никакого значения иметь не будет".

См.: Акад. П.Н.Константинов, акад. П.И.Лисицын, Д.Костов. Несколько слов о работах Одесского института селекции и генетики. В кн.: "Сборник дискуссионных статей по вопросам генетики и селекции", 1936, Изд. ВАСХНИЛ, на правах рукописи, стр. 110-122. Эта же статья была опубликована в журнале "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства", 1936, ╧11.

86 Там же, стр. 120-121.

87 См. прим. /83/.

88 Акад. Г.К. Мейстер. Несколько критических замечаний. В кн.: "Сборник дискуссионных статей по вопросам генетики и селекции". Изд. ВАСХНИЛ, М., 1936, на правах рукописи, стр. 48-54.

89 Там же, стр. 48.

90 Там же, стр. 53.

91 Там же, стр. 48. Чуть позже Г.К. Мейстер еще раз вернулся к этому вопросу, сказав:

"Генетика уже давно пережила столь упрощенные подходы..." (стр. 49). "Генетика обвиняется [Лысенко и его сторонниками -- В.С.] в метафизичности, механицизме и в отрыве от практики. Все это верно, но обвиняя других, нельзя самим быть механистами и абсолютистами" (стр. 50).

Далее Мейстер остановился на нескольких примерах ошибок Лысенко в его экспериментальной работе, стараясь показать на этих конкретных примерах, что они проистекают из незнания закономерностей генетики. В частности, обращаясь к Лысенко, Мейстер указал, что согласно собственным данным Лысенко внутрисортовое скрещивание "062 с 062 ни в отрицательную, ни в положительную сторону [изменений -- В.С.] не дало" и продолжил: "... уж если говорить о любви, то вся селекция представляет собой не брак по любви, а брак по принуждению. Да вряд ли пропагандируемая "свобода" вообще хоть сколько-нибудь соответствует задачам социалистического строительства..." (там же). См. также стр. 53.

92 И.И. Презент. Против формализма и метафизики в генетической науке. Доклад на IV сессии ВАСХНИЛ. Журнал "Яровизация", 1937, ╧1 (10), стр.86.

93 Там же, стр. 102.

94 Д.А.Долгушин. Выступление на IV сессии ВАСХНИЛ. В сб.: "Спорные вопросы генетики и селекции", 1937, стр. 264-265.

95 А.И. Воробьев, М.А.Ольшанский. На позициях формальной генетики. Газета "Социа- листическое земледелие", 14 декабря 1938 г.

96 Т.Д. Лысенко. О двух направлениях в генетике. Доклад на IV сессии ВАСХНИЛ 23 де- кабря 1936 г., журнал "Яровизация". 1937, ╧1 (10), стр. 29-75. Цитата взята со стр. 30.

97 Там же, стр. 41-42.

98 Там же.

99 См. прим. /96/, стр. 63-64

100 Т.Д.Лысенко. Возрождение сорта. Газета "Социалистическое земледелие", 30 июня 1935 г., ╧126.

101 Т.Д. Лысенко. К статье "Несколько критических замечаний акад. Г.К.Мейстера". В "Сбор- нике дискуссионных статей по вопросам генетики и селекции", М., Изд. ВАСХНИЛ, на правах рукописи, 1936, стр. -5568. Статья также была перепечатана в журнале "Селекция и семеноводство", октябрь 1935, ╧2/10.

102 См. прим. /96/, стр. 71.

103 Там же, стр. 74.

104 Там же.

105 Ф.Х. Бахтеев. История одной "переделки" в документах. "Ботанический журнал", 1957,

т. 42, ╧1, стр. 133-135.

106 См. прим. /96/, стр. 74.

107 См прим. /83/.

108 Т.Д. Лысенко. Дискуссия по вопросам генетики и селекции. Доклад на сессии Академии

сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина. Газета "Известия", 24 декабря 1936 г., ╧ 299; та же статья была опубликована в "Совхозной газете" в тот же день 24 декабря 1936 г., ╧ 181 и в газете "Социалистическое земледелие", 24 декабря 1936 г., ╧ 295.

109 Опубликовано в сборнике "Из истории биологии", сборник 2, М., Изд. "Наука", 1970, стр. 187.

110 Н.И. Вавилов. Заключительное слово. В сб.: "Спорные вопросы генетики и селекции". Работы IV сессии ВАСХНИЛ 19-24 декабря 1936 года, Сельхозгиз, М.-Л., 1937, стр. 473.

111 Т.Д.Лысенко. Заключительное слово. Журнал "Яровизация", 1937, ╧1 (10), стр. 66.

112 См. прим. /96/, стр. 71-72.

113 Г.К.Мейстер. Заключительное слово. В кн.: "Спорные вопросы генетики и селекции", М.- Л., Сельхозгиз, 1937.

114 Там же.

115 А.С. Серебровский. Антропогенетика и евгеника в социалистическом обществе. "Медико- биологический журнал", М., 1929, вып. 5, стр. 3-19.

116 Там же, стр. 16.

117 Там же.

118 А.С.Серебровский. Письмо в редакцию "Медико-биологического журнала", 1930, вып. 5, стр. 447-448.

119 Там же, стр. 448.

120 Речь акад. Г.К. Мейстера на IV сессии Академии сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина. Газета "Правда", 29 декабря 1936 г., ╧358 (6964), стр. 3.

121 Там же.

122 Т.Д.Лысенко писал тогда:

"На Всесоюзном генетическом съезде в Ленинграде в январе 1929 г. мной были зачитаны основные положения гипотезы "озимости"... Проф. Максимов ни до этого съезда, ни на самом съезде этой мысли не высказывал. Спустя же непродолжительное время после съезда в одной из ленинградских газет [по-видимому речь идет о "Ленинградской правде" от 16 января 1923 г. -- В.С.] появилась заметка, где уже указывается, что между озимыми и яровыми растениями разница не качественная, а количественная, то-есть как раз то, что является основной мыслью моей работы. В последней статье, напечатанной в "Сельскохозяйственной газете", проф. Максимов, не решаясь отказаться от своих прежних выводов, в то же время опять подчеркивает, противореча себе, что разница между яровыми и озимыми не качественная, а количественная".

123 См.: Т.Лысенко. "В чем сущность гипотезы ...", см. прим. /28/ к главе 1.

Обратите внимание на аргументацию Лысенко: сначала он приписывает Максимову то, что тот якобы никогда не видел количественных различий между озимостью и яровостью, а затем, заявляет, что Максимов заимствовал у Лысенко важный принцип.

124 Т.Д.Лысенко. Биология развития растений -- общебиологическая основа агрономии. Жур- нал "Яровизация", 1935, ╧1, стр. 6-7.

125 Заметка "От редакции". Там же, 1936, ╧5 (8), стр. 15.

126 Там же.

127 Т.Д.Лысенко. Запутались или путают? Журнал "Яровизация", 1936, ╧(8), стр. 30-44.

128 Там же, стр. 30.

129 Там же, стр. 31.

130 Там же.

131 Там же, стр. 33.

132 Там же, стр. 41-42

133 Там же, стр. 44.

134 См. прим. /15/, здесь цитировано по книге "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 642-643.

135 Т.Д.Лысенко. Стадийное развитие растений, см. прим. (3), стр. 642.

136 А.Г. Утехин. Два дополнительных килограмма на трудодень. Журнал "Яровизация", 1936, ╧2-3 (-56), стр. 160-165.

137 Т.Д.Лысенко. Ответ на статью "Несколько слов о работах Одесского института селекции и

генетики" акад П.Н.Константинова, акад. П.И.Лисицына и Дончо Костова. В кн.: "Сборник дискуссионных статей по вопросам генетики и селекции", М., Изд. ВАСХНИЛ, на правах рукописи, 1936, стр. 127.

138 Т.Д. Лысенко. Физиология развития растений и вопрос зимостойкости озимых хлебов

(доклад, прочитанный в Днепропетровске на Всесоюзном совещании по зимостойкости в 1934 году). Впервые опубликован в ежегоднике "Сельское хозяйство СССР" за 1935 год, цитиров. по книге "Стадийное развитие растений", М., 1952, стр. 318.

139 Там же.

140 Там же.

141 А.А.Авакьян и А.Х.Таги-Заде. О так называемой "яровизации" растений светом. Журнал "Яровизация", 1935, ╧1, стр. 6-5107.

142 Акад. Г.К.Мейстер. Несколько критических замечаний. Журнал "Селекция и семеноводст- во", октябрь 1935, ╧ 2 (10), стр. 13-16.

143 И.И.Презент. Дарвин и Тимирязев о биологическом значении близкородственного разведе- ния. Журнал "Яровизация", 1935, ╧ 3, стр. 84-86.

144 А.Р. Жебрак. Генетика и теория стадийного развития растений. 1935. Рукопись. Хранилась в библиотеке ВИР, шифр каталога Б-924-05.

145 И.И.Презент. Биология развития растений и генетика (ответ критикам). Журнал "Яровиза- ция", 1936, ╧1 (4), стр. 3-46.

146 Там же, стр. 24.

147 Там же, стр. 4-546.

148 Там же, стр. 46.

149 Я.А. Яковлев. Депутаты Чрезвычайного VIII съезда СССР. Доклад Председателя Мандатной Комиссии Чрезвычайного VIII Съезда Советов СССР. Партиздат ЦК ВКП(б), 1936 г. На стр. 22 Яковлев перечисляет деятелей науки, техники, культуры, искусства, участвующих в работе съезда:

"т. Комаров -- вице-президент Академии наук СССР; т. Лысенко -- сын крестьянина, ныне академик, настоящий ученый, из которого выковывается человек, умеющий преобразовывать растения в интересах нашего хозяйства; т. Мейстер -- выдающийся селекционер нашей страны; т. Бурденко -- профессор, один из крупнейший мастеров хирургии; т. Москвин -- один из любимейших народных артистов Союза".

150 Газета "Правда" 2 декабря 1936 г., ╧331 (6937), стр. 1.

151 Т.Д.Лысенко. Отчет делегата Съезда Советов академика Т.Д.Лысенко на собрании в Одес- ском селекционно-генетическом институте. Там же, 20 декабря 1936 г., ╧349 (6955), стр. 3.

152 Информационное сообщение "Новоархангельский район Одесской области. Колхозники и

колхозницы с.х. артели им. Шевченко наметили кандидатом в депутаты Совета Союза Трофима Денисовича Лысенко". Газета "Соцземледелие" 29 октября 1937 г., ╧249 (2637), стр. 1. См. также: С.Беляков. Знатный сын колхозного крестьянства (кандидаты в депутаты Верховного Совета СССР). Там же, 23 ноября 1937 г., ╧268 (2656), стр. 2. В номере был помещен портрет Т.Д.Лысенко и сказано: "Трофим Денисович дважды награжден орденами, в последний раз орденом Ленина, избран членом ЦИК Союэа и членом ВУЦИК [Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета --В.С.]".

153 Газета "Правда" 28 апреля 1938 г., ╧117 (7442), стр. 3.

154 В информационном сообщении о съезде говорилось:

"По предложению депутата Н.С.Хрущева I сессию Верховного Совета СССР I-го созыва открывает депутат академик А.Н.Бах. Председателем Совета Союза единогласно избран Андреев Андрей Андреевич, заместителями Председателя избраны тов. Лы-сенко Трофим Денисович и тов. Сегизбаев Султан".

Газета "Правда" 13 января 1938 года, ╧13 (7338), стр. 1. На стр. 2 этого же выпуска газеты помещена фотография А.А. Андреева и его двух заместителей. Через два дня (16 января) в "Правде" снова помещена фотография Лысенко.

155 См. газета "Правда" 3 августа 1940 г., ╧214 (8260), стр. 1.

156 Там же, 27 октября 1935 г., ╧297 (6543), стр. 1.

157 Газета "Известия" 31 декабря 1935 г., ╧304 (5957), стр. 1.

158 Передовая статья "Науку на службу стране". Газета "Правда" 29 июля 1938 г., стр. 1. См. также редакционную заметку "Новые работы академика Т.Д. Лысенко" в газете "Соц- земледелие" 4 апреля 1937 г., ╧77 (2465), стр. 4. В заметке говорилось:

"Весной в институте академика Т.Д.Лысенко начнутся интересные работы по плодовым. На деревьях яблони будут привиты черенки четырех сортов яблок: пармен золотой, пепин литовский, кальвиль снежный и бельфлер ... Можно будет наблюдать весьма интересное явление: каждое дерево даст тринадцать разновидностей".

Понять сказанное невозможно: во-первых, каким образом четыре прививки могли привести к изменению дерева в тринадцати направлениях, не говорилось; во-вторых, сорта яблонь не относятся к разным разновидностям, а являются сортами одной разновидности, следовательно, прививки такого рода не могли никак изменить разновидности данного ботанического вида. Однако, написать это корреспонденты могли только со слов сотрудников Одесского института.