Черный целитель исчез на Карачун. В последний раз его видели накануне днем. Не знаю, с чего вдруг все решили, что с экспериментатором случилась беда, наверное, какие-то причины для этого были, но меня в них не посвящали. По мне, так он уже один раз ушел со стёжки, бросив дом, не понимаю, почему бы не сделать это снова. Итак, Константин отлучился. Надеюсь, навсегда. Юково стояло на ушах.

Мы с Марьей Николаевной ужинали, когда в дом вошел Ефим, хранитель нашей стежки. Он был молод, как и все, кто хранит переход, как и все люди, принявшие браслеты хранителей, ставшие душой и сердцем стёжки, которую они никогда больше никогда не смогут покинуть.

Рыжеватые волосы, кудрявый чуб, серые с голубым отливом глаза, задорная россыпь веснушек на носу и щеках. На плечах старый мундир, который он никак не хотел менять на более удобную одежду, сапоги, портупея с шашкой, при мне хранитель ни разу не обнажал оружия, оно и понятно, дураки, готовые тягаться с его силой, забредают к нам не часто.

Парень должен был погибнуть еще два века назад, но каким-то чудом истекающий кровью кадет с развороченным боком попал к переходу. Мир предложил ему выбор: умереть человеком или жить хранителем, вдыхать этот воздух не ради своих желаний, а ради островка в безвременье и, если понадобится, умереть вместе с ним, как только стежку покинет последний житель.

Никто не знает, почему и как это происходит, в один из дней появляется человек с огненными браслетами на руках, расписанными старинной мерцающей инописью, и перед ним склоняется вся нечисть. В любой момент он может воззвать к силе, воспользоваться способностями любого жителя стёжки, или объединить несколько, он противостоит безвременью, но умирает, оставшись в одиночестве. Жители Юкова — его сила и его слабость.

— Добрый вечер, — поздоровался Ефим.

С лета я перестала запирать дверь, она мне нравилась, и тратить деньги на ее замену не имело смысла. Как говорится, три года и одиннадцать дверей спустя, до меня дошло, почему в нашей тили-мили-тряндии крепкие замки вешают не на входные двери, а на люки, ведущие в подвал.

— И тебе, внучок, — бабка встала и резво потрусила к плите, — садись, щас котлеток положу, отощал-то на службе своей.

Она всех встречала, как старых знакомых, и совершенно не осознавала исходящей от них опасности, что ставило местных в тупик, а меня забавляло.

— Благодарю, — хранитель склонил голову, — вынужден отказаться. Служба, — он посмотрел на меня, — Константин пропал. Прошу разрешения на осмотр дома.

— Вы его получили.

— Извольте открыть подпол и чердак, — попросил парень, окинув взглядом гостиную и не обнаружив в ней целителя, прикованного наручниками к батарее. Жаль. Он очень бы подошел к интерьеру.

Я отложила вилку и встала. Пусть смотрит, я к пропавшему на пушечный выстрел не подходила. Бабка вздохнула и все равно наложила полную тарелку котлет с макаронами, так, на всякий случай. Я сдвинула стол, откинула крышку люка и включила свет.

— Вежливый какой, — шепнула Марья Ивановна, не подозревая о способностях местных слышать то, что им не предназначается, — и не скажешь, что из КГБ, стервец.

Хранитель позволил себе улыбку, поблагодарил очередным кивком и спустился в подвал.

Это ненадолго, осматривать там особенно нечего.

А вот с чердаком сложнее. Еще пару недель назад я собиралась разобрать завалы хлама, скопившегося за годы, заказать нормальную лестницу с перилами и превратить старое пыльное помещение в просторную спальню. Прежнюю я хотела отдать Марье Николаевне, здраво рассудив, что на девятом десятке не больно-то побегаешь вверх — вниз. Но бабка меня удивила, выбрав местом проживания чулан. Уговоры действовали слабо, взывание к разуму еще слабее. Она никогда не спорила и всегда соглашалась, что бы я ни предложила, иногда вздыхала, как выяснилось, она вообще любила повздыхать, глаза становились несчастными-несчастными, что настаивать я не решалась. Это всего лишь комната, и она не стоит ни минуты плохого настроения: ни ее, ни моего. Очень скоро я поняла: старушка банально тяготеет к замкнутым пространствам. После многолюдных палат центра, ежедневного контроля и наблюдения замкнутое помещение, в которое при всем желании не втиснешь больше одной кровати, выглядело верхом уединения. Хорошо хоть она выбрала кладовку, а не стенной шкаф или подвал. То-то местные обрадовались бы, наконец-то я взялась за ум и держу это вяленое мясо там, где полагается.

В узкую комнатушку, вытащив все, что там валялось и свалив в углу гостиной, я смогла втиснуть кровать, тумбочку, два светильника, ковер на стену, этот атрибут детства вызвал у старушки настоящий восторг, ну, панель телевизора на стену. Комод, куда она сложила немногочисленные пожитки, так и остался в гостиной, но нам обеим это не мешало. А планы насчет чердака отодвинулись на еще более неопределенный срок.

— Вот что значит воспитание, — мысли Марьи Николаевны все бродили вокруг хранителя.

Ага, особенно если его получали пару веков назад в кадетском корпусе, чуть не добавила я.

Хранитель не был нечистью, не ел людей, не стремился самоутвердиться за счет слабого, а потому был всегда вежлив и учтив, не делая разницы между очень полезным Семенычем и бесполезной мною. Он уважал всех, кто жил на стежке, хранил и помогал, если мог. И когда-то давно он был человеком. Прям положительный герой в нашей безумной темной тили-мили-тряндии. Но, обращаясь к нему за помощью, следовало помнить, что он мерил все другими категориями, для него главной была стежка, ее жители, вместе, а не по отдельности, ему не было дела до мелких дрязг, семейных сор, измен и разладов из-за переноса сливной канавы на пару метров левее.

— Дочка, раз уж мой оболтус съехал, к этому присмотришься? — прошептала Марья Николаевна, подняв брови.

Что мне было говорить, когда я привезла ее домой, а она не нашла «любимого Валю» на положенном месте? То, что мы разошлись и он уехал. Как устроится на новом месте, сразу заберет мать к себе. То, что это «как» растянется на годы, я не уточняла. Хорошо хоть, она забыла «мое имя» и Галиной больше не называла, но спросить стеснялась, остановившись на нейтральном «дочка». Внуки были в частной школе, сейчас это модно, и бабушка проглотила мои выдумки без вопросов, может, потому что сама была на них горазда и часто забывала, что говорила ранее и выдавала совсем другую версию.

Ефим вылез из подвала, в глазах скакали веселые чертики. Он картинно крутанулся, видимо, предлагая послушаться совета, и полез на чердак, лестница на который начиналась за чуланной дверью, узкая деревянная, крутая, без перил. Ну, по крайней мере, чувство юмора у него есть.

Я редко видела Ефима, как и все остальные жители стёжки. Он не занимался организационно-хозяйственными делами, как староста, не охранял, в том смысле, который вкладывали в это понятие брежатые. Он именно хранил стёжку. Существовало поверье, что, если принявшего браслеты безвременья часто видят, значит, жди беды и впереди суровые времена.

И теперь он искал Константина на моем чердаке. Сам факт вызывал смутное беспокойство. Зачем целитель хранителю? Чем он важен для стёжки, раз Ефим подключился к его поискам? Наверху что-то грохнуло. Чердак у меня — та еще свалка ненужных вещей, большую часть которых я в глаза не видела, получив в наследство от прежних жильцов.

Молодой человек спустился вниз, на щеке темнело пятно, на мундире осели нити паутины, на сапогах пыль.

— Благодарю за помощь и терпение, — снова этот полупоклон, заставляющий меня чувствовать себя немного неловко.

Больше ни слова не говоря, хранитель вышел в темный морозный вечер. Прежде чем закрылась дверь, в проем успело залететь несколько снежинок, тут же осевших капельками воды на деревянный пол. Ефим никогда не носил ничего, кроме старой, пришедшей из другой эпохи формы и черных сапог. Ему не было холодно зимой, жарко летом, не было мокро осенью, ветрено весной. С медицинской точки зрения он наверняка мертв. С нашей точки зрения он хранил жизнь, и это вызывало уважение и таких, как Тём, и таких, как я.

— Ишь ты, — удивилась бабка, — в наше время обыск по-другому проводили.

Я хмыкнула. Интересоваться, откуда это известно Марье Николаевне, я не стала, все равно расскажет.

— Что за эскулапа ищут? — спросила она, когда мы вернулись за стол.

Любопытство вообще было одной из главных ее черт.

В следующий раз меня заставила вспомнить о черном целителе Пашка. Через два дня по внутреннему кругу и через двадцать по времени людей мы успели нарядить елку и встретить Новый год, впервые за три года я праздновала его не в одиночестве. Попутно уговорила Марью Николаевну на покупку нового пальто, в качестве подарка, так как воротник на старом напоминал хвост лисы, еще при жизни переболевшей лишаем. В итоге я вернулась из города с обновкой, надеясь получить одобрение бабки, так как выбирала на собственный вкус.

Дома застала почти идиллическую картину. Пашку, всхлипывающую на плече у Марии Николаевны, на запястье которой горел голубым светом пятиугольник с вписанным в него символом. Старик постарался, этот знак видели все, кроме самой старушки. Печать предупреждала о том, что ее носитель недееспособен, находится под защитой и может быть умерщвлен лишь с разрешения хозяина. У печати было еще одно свойство: она начинала светиться, когда на ее обладателя была направлена угроза. И эта угроза в данный момент сидела рядом и блестяще притворялась человеком.

Пашка вытерла слезы платком, который подала старушка, в глазах горе. Если бы не свет печати, я бы ей поверила.

— Ох, девоньки, что же это деется, — бабка села на диван.

— Пашка, что случилось? — резко спросила я, бросая пакеты с покупками на пол.

— Костя пропал, — явидь отвернулась.

Вот и приехали.

— Дался вам всем этот целитель! — я села между Марьей Николаевной и Пашкой и передразнила, — Костя?

Глаза явиди полыхнули алым цветом злости.

— Так-то лучше, заканчивай мелодраму и рассказывай, зачем пришла, не плакать же.

— Дочка, — в голосе моей бабки слышалась укоризна.

— Я хочу найти Константина, — гнев высушил Пашкины слезы.

— Прекрасно. Присоединяйся к всеобщему безумию. Штаб у старика дома. Тебя проводить?

— Они меня выгнали, — явидь отвернулась.

— Это кто ж такой смелый? — удивилась я.

Бабка сжала махонькие кулачки и потрясла ими в воздухе.

— Мужики, — у нее получилось не слово, а ругательство.

— Ефим. Он считает, я потеряла адекватность суждений и не могу смотреть на ситуацию непредвзято.

— А ты можешь?

Пашка вскочила, зашипела, скидывая человеческий облик, как отслужившую свое кожу, и стремительно обрастая чешуей. Агатово-черные пластины, иглы когтей, двойной ромб зрачков, волосы, обычно свободно лежавшие по плечам, приподнялись наподобие капюшона. Ноги стали срастаться в хвост, сперва тазовые кости, затем колени, лодыжки, ступни, каждый сустав удлинялся вдвое. Теперь было понятно, почему Пашка носила только юбки.

— Батюшки светы, — Марья Николаевна перекрестилась. Все мы атеисты до первого встреченного монстра.

Явидь броском приблизила свое лицо, вернее, теперь уже морду, к моему. Странный травяной запах ударил в ноздри. Раздвоенный язык танцевал между острых клыков, в горле по-прежнему зарождалось угрожающее шипение.

— Что происходит? — я не отпрянула, не отвела взгляда от горящих зрачков, зная, это будет расценено как слабость, или еще хуже, приглашение к охоте. Бабка размеренно что-то бормотала. Молитву? Главное, чтобы не сорвалась в истерику, не побежала и ее не хватил сердечный приступ. С остальным разберемся.

— Я спрашиваю, потому как впервые со дня нашего знакомства вижу твой настоящий облик. Не возьмешь себя в руки, рискуешь остаться без работы, так как сама устранишь объект наблюдения.

В бабкином речитативе явно проскользнуло «чудище поганое», и я с какой-то необъяснимой гордостью поняла: она не молится, а перебирает ругательства.

По телу явиди прошла дрожь, встопорщенные чешуйки стали смыкаться. Пашка метнулась в сторону, уронив хвостом стул, шипение стихло. Обратное превращение мы встретили тишиной, даже у старушки кончились ругательства. Подруга невозмутимо надела обратно туфли, подняла стул и села. Печать на руке бабки потухла.

— Извини, — буркнула явидь, ставшая девушкой. — Я немного не в себе.

— Я заметила.

— Ты не понимаешь, — она повернулась, выдохнула, на что-то решаясь, и выдала. — Я отложила яйцо.

Святые, лучше бы шипела. Новость сама по себе… Ну, не простая, и, как реагировать, я не поняла, но явно не умиляться и спрашивать, кого она больше хочет, мальчика или девочку. По правде, об особенностях размножения «нелюдей» я слышала в первый раз и, надеюсь, в последний.

— Отец — Константин, — добила меня девушка.

— Еще новости есть? — уточнила я.

— Он пропал!

— Еще бы, — внезапно сказала бабка, — сбежал, стервец. Хотя, если ты и ему показывала крокодилью рожу… — она замолчала и стала о чем-то усиленно размышлять.

— Отлично, — резюмировала я. — Поздравляю! От меня что требуется?

— Съезди со мной на стежку в Иваньково.

— Зачем?

— Вот и Ефим заладил: зачем да зачем. Я должна что-то сделать, понимаешь! Должна! Он раньше там жил. И ушел. Бросил все без объяснений. Хранитель говорит, нет там ничего, без нас караваны охотников за приключениями туда-сюда ходят.

— Может, он прав?

— Может, — Пашка встала, — но съездить со мной ты можешь?

Если бы кто-нибудь сказал мне, что приму участие в поисках черного целителя, я бы назвала его дураком. Или пророком. Ситуация напоминала ту, в которую угодила я летом, когда понимаешь, что идти не следует, да и окружающие твердят о том же, но не идти не можешь. Иногда, несмотря на все доводы разума, выбора у нас нет. Теперь глупости совершала явидь, а я составляла компанию.

Волга замерзла, и с берега на берег люди перебирались на своих двоих, невзирая на таблички, запрещающие это делать и ежегодно расставляемые службой спасения. Наша цель не требовала подобного героизма. Она требовала идиотизма. Стёжка была на этом берегу. Я поставила машину на то же место, что и Веник. Кусты завалило снегом по самую макушку, с реки дул пронизывающий ветер, поземка вилась вдоль дороги. Зима выдалась снежная, она каждый год такая выдавалась, к удивлению служб города, в этом плане ничего не меняется ни тридцать лет назад, ни сейчас. Тропинка была прежней, так же притягивала и уводила между двумя снежными отвалами. Ее никто не чистил ни от снега, ни от листьев, веток, мусора, но ветер безвременья справлялся с этой работой лучше человека, вдыхая и выдыхая снежные вихры, словно живое существо, заточенное в сказочный ледяной плен.

— Сколько у тебя сегодня? — спросила Пашка, первой спускаясь к реке.

Мне не надо было уточнять, что она имеет в виду, воспоминания о переходах на своих двоих у меня не самые радужные.

— Уже три, но на машине, — я шла следом, — еще пару я как-нибудь выдержу. Заночевать можно и в городе, а в Юково завтра вернуться.

Явидь кивнула и больше не оборачивалась. Найдем что-нибудь или нет, но она не успокоится, пока не вернется целитель. Если вернется. Язык не поворачивается ей сказать, что я надеюсь на обратное.

Вечер человеческого дня стал сменяться молочной мутью тумана. По позвоночнику пополз холод, не имеющий к погоде ни малейшего отношения, мы вошли в переход. Пашка шла размеренно и спокойно, не замедляясь и не ускоряясь, не смотря по сторонам, и, если бы я рванула в non sit tempus, она бы ничего не успела сделать. Пока до полной потери контроля было далеко. Я мысленно проигрывала припев популярной песенки и не поднимала головы от дороги, стараясь ступать след в след за подругой. Наверное, все дело в мыслях, потому как ни малейшего желания бросить все или остаться в безвременье я не ощутила. Сейчас отчаяние глодало не меня, а Пашку. Но магии перехода нелюдь не по зубам, они слеплены из другого теста. Да, было жутко. Да, тихо, как всегда. Да, хотелось закончить все побыстрее. Но как только мелькнула первая паническая мысль о вечности конкретно этого перехода, мы вышли к деревне, к тому, что когда-то было ею.

Оставшись без жителей, без хранителя, стёжка не схлопнулась в один момент, как бывает, а сдавала свои позиции каждый год, месяц, день, час. Безвременье откусывало от нее по кусочку, стирало дома, поглощало дороги. Так будет до тех пор, пока здесь не останется того, что не по силам уничтожить даже non sit tempus, того, что было здесь с начала времен — нитка, соединяющая миры, дорога и больше ничего. Так было, пока сюда не пришли люди, звери, ведьмы и демоны, пока не основали поселение. Возможно, этому месту еще повезет.

Дома остались лишь вдоль центральной улицы. Они не разрушались от старости, не ветшали, не гнили рамы и двери, лишь проступила легкая ржавчина на петлях, скобах и замках. Стены заметены снегом до половины, блестели на солнце грязные стекла окон, в нашей тили-мили-тряндии еще не миновала середина дня. Из дымоходов не вился теплый дым. Со всех сторон к последним следам жизни, когда-то кипевшей здесь, приближался лес, взрывая корнями фундаменты домов, разламывал стены и выбивал окна ветками-лапами, обнажая врастающие в землю печи, ведра, столы, стулья и кровати. Это и есть настоящие зубы времени, неотвратимо перемалывающие все на своем пути. Здесь некому останавливать их, нет людей, нет хранителя, нет волшебства жизни.

— Что мы ищем? — спросила я.

— Вон его дом, — Пашка указала на одноэтажную деревянную постройку с голубыми ставнями и флюгером в виде оскаленной морды неизвестной зверюги на крыше.

— Мило, — я подошла ближе, — уверена?

— Да. Костя из тех, кто любит поболтать в постели. Я рассказов о прежних временах наслушалась на все будущее.

Чем ближе мы подходили, тем больше казался дом. Центральная часть — бревенчатый сруб и два крыла более поздней постройки. Дверь приоткрыта, и внутрь намело немало снега. Пол пошел буграми. Весной все это растает, потечет, впитается в темное дерево, высохнет, и доски покоробит еще больше. При входе сохранились вешалка — доска с загнутыми гвоздями и лавка, то ли обувь ставить, то ли сидеть. Ни обоев, ни штукатурки, ни электричества, этот дом был построен очень давно, когда о подобных изысках не подозревало даже человечество.

Большая центральная комната, про такую бы сейчас сказали «в футбол можно играть». Белая печь, теперь уже относительно белая, все успело отсыреть, стул без ножек, темные потолочные балки. Никого. Ничего. Тишина.

Надеюсь, Пашка не рассчитывала, что беглый любовник оставил здесь подсказку для поисковой партии.

— Я хочу спуститься в подвал, — заявила она, когда мы закончили осмотр дома, бегло заглянув в две пристроенные позднее комнаты, бывшую спальню и библиотеку.

— Зачем? — я передернула плечами, — тут давно никого не было, и неизвестно, не рухнет ли дом нам на головы.

— Можешь постоять здесь.

Девушка вернулась в прихожую и не успела я обрадоваться завершению экспедиции, как разглядела то, что пропустила при входе. Люк в полу. Пашка потянула за ручку, в лицо нам дохнуло холодом и тьмой. Раньше в таких ямах нормальные люди хранили продукты, а чем там занимался целитель-экспериментатор, я знать не хотела. Явидь вгляделась в темноту мгновенно раздвоившимися зрачками. Я смогла разглядеть очертания первой ступеньки.

— Жди здесь, — скомандовала Пашка и стала спускаться.

Вот тут меня проняло по-настоящему. До сих пор я считала нашу вылазку авантюрой, капризом девчонки, у которой пропал парень. Как я спускаюсь в свой подпол? Три ступеньки и прыжок с последней. А подруга шла вниз. Первая ступенька, вторая, третья, пятая, седьмая, одиннадцатая. Не лестница из перекладин, за которую надо держаться руками, а подземная шахта, больше уместная в замке, чем в деревенской избе.

Святые! Я не могу оставаться тут. Не хочу воспитывать яйцо, если с Пашкой что случится, мне бабки за глаза.

Я достала телефон и, настроив подсветку экрана на максимум, ступила на лестницу. Так и есть: камень не дерево. Внизу что-то блеснуло, и я увидела Пашкино лицо, задранное кверху глубокого колодца темноты. Свет отражался от ее зрачков. Я стала спускаться следом, подсветка экрана терялась на фоне всеобъемлющей темноты. Нам предстоял путь вниз.

У страха глаза велики, всего минута или около того в каменном мешке, по стенам которого закручивается спиралью лестница, а я уже начала дергаться от каждого шороха, который сама же и издавала. Спуск закончился у каменной арки входа. Куда? Не знаю. Мы оказались в странном месте — зале, размеры которого трудно оценить, когда из источников света у тебя экран сотового. Каменный пол с рисунком из желобков, то и дело пересекавшихся и убегавших дальше во тьму. Пашка ушла вперед, изредка ее шаги отражались глухим эхом то с одной стороны, то с другой, и, где она на самом деле, оставалось лишь гадать.

Я нащупала рукой ближайшую стену и пошла вдоль нее. Под пальцами неровность грубой необработанной породы и холод. Пещера уходила все дальше и дальше, и я уже не думала, что прогуляться по подземному лабиринту было хорошей идеей, когда стена под пальцами неожиданно обрела скользящую гладкость и теплоту. Я направила на нее свет экрана. В этом месте породу долго шлифовали, до стеклянной гладкости, до блеска, до разбегпющихся по подземелью лучиков, будто расчищали холст, чтобы потом нанести на него круг. Вплавить в него. Толстая полоса углубления в породе, загнутая в кольцо. Я провела пальцем по окружности: та же шлифовка и гладкость, но на пару сантиметров глубже. В круг вписан знак интеграла, лежащего горизонтально. Эмблема здорово напоминала клеймо.

— Знак рода, — сказала явидь, и я подпрыгнула на месте.

Телефон выскользнул, упал на пол и потух. Я выругалась, присела и стала шарить рукой в темноте.

— Пошли. Здесь ничего нет, — грустно сказала девушка, наклоняясь и вкладывая трубку сотового мне в руку.

В ее голосе было столько разочарования, у меня язык не повернулся сказать, что идея была бредовой с самого начала. Бывают ситуации, когда радуешься даже таким. Влюбилась ли она на самом деле в той степени, в которой это доступно нелюдям, или проснулся инстинкт защищать гнездо и тех, кто считается семьей? Не знаю. Для всех будет лучше, если Константина не найдут. Для всех. Для меня. Для нее. Для стёжки. Для виновников его исчезновения, буде такие найдутся. Даже для…эээ, яйца. Отсутствие экспериментатора — благо, а присутствие — проклятие. Я в это верила.

Мне начали сниться кошмары. Плохие сны и раньше были частыми гостями в моей спальне, но они были привычными, если так можно сказать про кошмары. Я знала свои страхи, знала, чем заканчивались. Этот был новым. О темном спуске колодца, об арке, ведущей в каменный зал, о неровной стене, о шагах в темноте, и о разбивающемся и гаснущем сотовом. Из тьмы выходила не подруга, а кто-то другой. Он хватал меня за одну руку, а стена под другой начинала гореть и плавиться, течь, как металл, изменяться. Невидимая ладонь сдавливала кости до треска. Голос из темноты кричал: «Знак рода! Знак рода!».

В первый раз я отмахнулась от сна, зная, что ничего другого после прогулки по подземелью и быть не могло. На следущую ночь сон повторился с тем отличием, что пришло осознание, где я. Метры земли и камня над головой, удушливое чувство безнадежности. Мне никогда не выбраться из темноты. Мы с незнакомцем кричали вместе, он — о знаке, я — от ужаса.

На третью ночь стало хуже, потому как я спускалась не в чужое подземелье на брошенной стёжке, а в собственный подпол. И уже там меня ждали незнакомец и готовая расплавиться стена.

Сон у бабки был крепок и приправлен храпом, из-за которого она вряд ли что могла слышать. Что ей крики посреди ночи? В центре брошенных стариков к этому быстро привыкаешь.

То, что кошмары могут вырваться из мира снов в обычный, я поняла почти сразу. Заболела левая рука. Та самая, которой я касалась стены, под которой плавился камень. Словно я положила ладонь на электрическую плитку и подержала пару секунд. Ну, или к утюгу. На внешнем виде это никак не сказывалось: ни красноты, ни опухоли, ни волдырей, ни слезающей кожи. Но в кулак я ее сжимала с трудом. Фантомная боль. Боль от несуществующего ожога. После третьей ночи пальцы гнулись с трудом. Стоило закрыть глаза — и вместо них представлялись вареные сардельки, стоило открыть — обычные фаланги, стоило сжать, и я охала от боли. Самое время посетить целителя. Ах, да, я же забыла, он временно недоступен.

Тонкая рукоять в очередной раз выскользнула и упала на пол. Я тренировалась доставать трехгранник из рукава. Почему-то обращаться со стилетом надо было именно левой рукой, той, что гуляла по подземельям вместе со мной.

— О чем думаем? О новых сапожках? Сумочке? Шубке? — спросил Николай Юрьевич, наклоняясь за деревянной заготовкой, изображающей на уроке стилет.

Я молчала. Отговорок он не жаловал, жалоб тоже. Он протянул деревяшку и скомандовал:

— Еще раз.

Найти себе учителя оказалось не так просто. К Венику я не пошла, мотивируя это постулатом — учить человека должен человек. Потом, конечно, пожалела, но все равно не пошла, сама не знаю почему.

Я перебрала все варианты, просмотрела объявления различных секций, школ, студий и федераций. Ножевому бою обучали, в основном, конечно, в столице, но и у нас кое-что нашлось. Первое, что мне попалось, это школа спортивного фехтования на рапирах. Представив себя с серебряной рапирой наперевес в центре Юкова, я решила с этим повременить. Потом была федерация ножевого спортивного фехтования, секции ножевого боя. Выглядело все это, действительно, неплохо, я даже сходила на пару тренировок, чтобы покинуть их в великой печали.

Показательные бои выглядели до жути «показательными», двое в центре прыгают друг напротив друга с большими железками, демонстрируя эффектные приемы, или нож у одного, а второй красиво разоружает его. Ага, меня разоружали в два раза быстрее, больнее и без лишних движений. Но это можно списать на собственное неумение, нож у меня отнимет и ребенок. Пусть. Но представив на месте одного из тренеров Тёма… Мы все обречены: и учителя, и ученики — все, кто есть в зале. Я видела, как за долю секунды он располосовал человека одним движением. За эти десять-пятнадцать минут, что мужики выделываются друг перед другом, он из них эскалопов нарежет. Ладно, сравнение некорректно, охотник не человек. Но не верю я, что бойца с ножом можно разоружить голыми руками, по крайней мере, не того, кто умеет обращаться с холодным оружием. А тут из нас, великовозрастных чайников, обещают сделать асов ножевого боя, не сразу, но все-таки. Святые! Если это так, то можно уже ничему не учиться. Пойду в бегуны, убежать от оружия всегда легче, чем бросаться на него.

Все на первое занятие приволокли ножи, один лучше другого. Я забыла, заслужив снисходительные взгляды. Плюс кимоно не купила. Тяжелый случай. Когда же я заикнулась о стилете, окатили презрением — подлое оружие для удара исподтишка, а это уже даже не защита, не самооборона, а чистое нападение, не говоря уже о том, зачем такой хорошенькой девочке портить маникюр. Была в группе и еще одна девушка, коротко стриженная, отличавшаяся резкими движениями, громким голосом, кучей вопросов по делу и нет, и стойким желанием переплюнуть мужчин-одногрупников.

В итоге, красивое поигрывание мускулами, хвастовство ножами и танцы вместо имитации боя. Мне не везло. И я продолжила поиски. Мне не везло снова. Пока я не поняла: людей, прошедших хоть один реальный бой с применением оружия, очень мало. Ложная уверенность, что вселяется в людей, взявших в руки нож и изучивших пару приемов, играла с ними плохую шутку: во-первых, они свято верили в свое искусство и технику, во-вторых, чувствовали себя непобедимыми и, в-третьих, брались обучать других и распространяли это дальше, как болезнь.

Единственное, что показалось мне более или менее приемлемым, это спортивное фехтование. Я бы пошла туда, если бы не знала точно — никто со мной фехтовать не будет, не будет классических стоек, правил и ограничений. Один удар — один труп. Все. Я же хотела знать, что мне делать в ситуации, когда убежать невозможно. У меня есть оружие, но что делать с ним, я не представляла. Не знала я, смогу ли ударить? Ну, с этим к психиатру. Хватит ли сил, почему-то об этом не говорили ни на одном из тренингов, нанести удар, вспарывающий, к примеру, одежду, не говоря уже о чем-то большем? Я однажды пришивала застежку к шубе и оборвавшуюся петлю к кожаной куртке мужа, так вот знайте, иголкой фиг проколешь эти материалы: наперсток не помогает, железо гнется и ломается, нить рвется.

Так постепенно с официальных сайтов я перешла на форумы любителей и «знатоков» холодного оружия. Сразу вспомнились Катя и Мила с их «Я беременна от дьявола. ru». В конце концов мне дали ссылку на страничку одного дядьки в соцсетях. Когда я первый раз туда зашла, в сеть, а не на страничку, у меня волосы встали дыбом, не сразу поверила, что это все реальные люди, а не эксперимент правительства. Но хочешь — не хочешь, а для переписки пришлось регистрироваться, вспомнив девчонок и их ники, я похихикала и присвоила себе бабкино имя, стало на одну Марию Николаевну Шереметьеву больше.

Дядька, Николай Юрьевич, оказался не прост и разговаривать на столь щекотливые темы не стал. Пришлось повозиться. На самом деле я заплатила парням деньги, и они выяснили то, что я хотела знать. Бывший инструктор рукопашного боя, уличная драка, неосторожный удар, смерть одного их нападавших, на суде обернувшихся обычными студентами, тюрьма. Постарел, вышел, работу с судимостью не нашел, запил, попал в больницу, впечатлился, завязал, нашел работу. И тут я на голову свалилась. За кого он меня принял — дурочку, обуреваемую местью сумасшедшую или начинающую преступницу, не знаю. Сначала он меня посылал. Далеко. Потом поближе. Потом согласился встретиться, если я внятно ему объясню, зачем мне это надо. Я взяла его измором и деньгами. Он меня честностью и реальным подходом к делу.

Он сразу мне объяснил, что я никогда не выиграю ножевого боя, потому что победителей там нет, есть проигравшие. Я никогда, подчеркнуть и запомнить, никогда не буду мало-мальски соперником тренированному бойцу, даже если стану заниматься день и ночь. Об этом стоило забыть. Все, что он постарается сделать, это научит вовремя замечать опасность — раз. Постарается развить ловкость и вестибулярный аппарат, ускорит реакцию — два. Поставит несколько движений, которые помогут если не защититься в бою, то хотя бы произвести впечатление на противника, заставить его задуматься, а надо ли это ему — три.

А вот со стилетом сложнее. Было видно, что это оружие ему не нравилось. Но так же он признавал, его как единственно возможное для меня в нападении, в скрытом нападении, если я отважусь. У меня будет один шанс, один удар, и надо уметь сделать его.

Собственно, все. Ах, да, Николай Юрьевич убедил, что бить лезвием плашмя он меня отучит. Я согласилась.

Зала у нас не было, можно было бы арендовать, но дядька отказался. Настоящие бои редко происходят в спортивных залах с ровным полом. Вместо этого мы спускались в подвал обычного блочного дома, в котором он жил. Занятия проходили в извилистых длинных и не очень переходах, украшенных гирляндами труб укутанных изоляцией.

Памятуя первый тренинг в группе, я тут же приволокла ножи. Он забраковал их сразу. Вернее, они ему понравились, но для учебного процесса они не подходили, так как я, с его слов, ими себя благополучно и зарежу. Он взял клинки на пару недель и изготовил, или для него изготовили деревянные имитации, в которые залили немного свинца, вроде как для тяжести или еще чего. До этого я училась держать равновесия в разных ситуациях, вообще то я думала, что с равновесием у меня и так полный порядок, но ситуации показали, что это не так. Развивала руки, пальцы, прыгала, дышала, училась видеть оружие и следить за его движением краем глаза. Получалось с переменным успехом.

Сегодня я училась доставать стилет из рукава одним движением, до ударов мы так и не дошли. К моему изумлению, ни на какие скрытые пружины трехгранник не крепился, что бы эффектно в нужный момент выскочить. Все надо делать самой. И крепить, и сдергивать, и бить. На все про все секунда. На деле выходило жалко.

— Что с рукой? — спросил дядька, потирая обширную лысину.

— Ничего, — сказала я, собираясь повторить упражнение.

— Думаешь, не отличу травму от неловкости?

— Потянула, — соврала я.

— Тогда урок закончен и, пока иголку с ниткой держать не сможешь, не приходи, — он взял тренировочный стилет и пошел к выходу.

Я хотела было крикнуть, что и так могу, но передумала, потому как он бы потребовал доказать, но рука болела, а после упражнений особенно.

О Пашке я вспомнила как раз через три ночи, проведенных в темных подвалах снов. От подруги не было ни слуху не духу. Она и раньше могла пропасть на долгий срок, но в этот раз на душе скребли кошки, не верилось, что она сдалась, сидит дома и, как примерная домохозяйка, высиживает яйцо.

Бабка косилась с подозрением, темные круги у меня под глазами ей не нравились. Мне собственно тоже. Спать Марья Николаевна сегодня ушла рано, может, надеялась, что я последую ее примеру, а может, что более соответствовало звуку включенного телевизора, торопилась на очередную серию «Доктора Хауса». На сериал она подсела сразу, как увидела личный телевизор и получила в цепкие лапки пульт. У нее что ли насчет руки проконсультироваться?

В виду моих регулярных посещений подземелий спать не хотелось совершенно. Это плюс легкое беспокойство, и я решилась на ночную прогулку по селу. Вторую на моей памяти, но в этот раз к явиди, а не куда глаза глядят.

Я жила на юго-западе Юкова, на окраине. За моим участком поднимался кустарник с человеческий рост, постепенно перемешиваясь с деревьями, подлесок переходил в лес, а потом в ЛЕС, темный густой и наверняка непроходимый, мало кто проверял, так как шел он не по стежке, а вдоль нее. Легко пропустить момент, когда овраги, заваленные буреломом, и стволы в два обхвата укутывались туманом, в котором мелькали неясные тени, и темный лес становился ЛЕСОМ безвременья.

Пашка жила ближе к центру с западной стороны. Семь-десять минут неторопливого прогулочного шага, Юково не очень великое село, но и не деревушка в три дома. Темнота улиц после тьмы подземелья меня не пугала. Силуэты домов, светящиеся окна, ветер, шевелящий ветвями деревьев и скидывающий целые кипы снега на землю. Наши редко охотились дома, но «редко» не значило «никогда», да попугать они любили.

Явиди не было дома. Ни огонька, ни звука и запертая дверь, она-то и поставила меня в тупик. В нашей тили-мили-трянди с замками обходятся просто, их не замечают, особенно если чуют, что хозяин дома. Вывод? Пашки нет. Где она? Не в поисковом штабе, явидь не из тех, кто проглатывает гордость. Значит, ищет Константина одна. Где? Где угодно. Но проверить из всех мест я могу только одно. Если вспомнить, с какой настойчивостью она рвалась в старый дом, логично предположить, что в настоящий она уже успела заглянуть, но все-таки… я бы на ее месте вернулась, в безумной надежде заметить то, что могла пропустить в спешке первых поисков.

Святые, вы смеетесь надо мной? Опять к дому целителя? Выбора собственно нет, разве что забыть про явидь, вернуться домой и лечь спать. Как-то не хочется. Каким словами я ругала себя! Ругалась и шла. Легкая прогулка пробудила неприятные воспоминания.

Дом нашего экспериментатора, как и ожидалось, был полностью освещен. Надеюсь, подвал пуст, такого дежа вю моя совесть не выдержит. Я поднялась на крыльцо, до последнего надеясь, что выглянет Ефим и предельно учтиво попросит удалиться или Семеныч сделает то же самое, но далеко от учтивости. Дверь была приоткрыта, доски крыльца перерезала тонкая полоса света. Никто не вышел.

Я задержала дыхание и вошла. Место, где я хотела бы побывать меньше всего, за некоторым исключением вроде Серой цитадели, Дивного городища или жертвенного алтаря. Прихожая, расширяющийся в большую комнату коридор, несколько дверей в разные стороны — все открыты. Мешанина из вещей, посуды, бумаг и одежды на полу. Именно такой обыск порадовал бы мою бабку, в лучших традициях КГБ.

— Ау, — крикнула я.

Тишина.

Кухня. Спальня. Кабинет. Я остановилась на пороге. Стол завален пластиковыми папками, пол — бумагой, гудел включенный компьютер. Большая часть книг сброшена с полок. Тонкие и толстые, большие и маленькие, потрепанные и новые валялись вперемешку. Я скользнула взглядом по развалу, повернулась, чтобы уйти, как делала это в остальных комнатах, и остановилась. Посмотрела снова. На открытой странице одной из книг темнел знак из подземелья. «Знак рода!» — прокричал голос в голове. Я стащила перчатки и подняла книжку. Средней толщины карманного формата в темном кожаном переплете, тонкие страницы, черно-белые рисунки с правой стороны текста и четкая угловатая инопись. Я не знаю ни слова этого старого, как мир, мертвого языка.

Знаки были разными. Каждый заключен в круг и подписан. Если предположить, что этот горизонтальный интеграл — знак черных целителей, значит, и остальные символизируют какой-то род. Я захлопнула книгу.

— Надеюсь, вы не будете возражать? — спросила я в пустоту, пряча перчатки в карманы, — и не превратите меня в лягушку.

Я сунула томик под мышку и еще раз оглядела кабинет. Не помешал бы и словарь, но поиски его в этом бардаке могут занять ночь, а то и больше, к тому же я знаю, где его можно достать, вернее, попросить.

Никогда раньше я не испытывала проблем с языком в нашей тили-мили-тряндии. Исторически сложилось, что язык стежки всегда соответствовал той области, стране, в глубине которой она находилась. Россия очень большая страна, и переходов на ней раскидано огромное количество, так что ничего удивительного, что официальным языком Северных пределов стал русский. Для семидесяти процентов поселений под властью Седого этот язык родной, остальные тридцать либо учили инопись, единственный язык этого мира, дошедший до наших дней либо пользовались on-lain-переводчиками, либо не испытывали тяги к путешествиям. Но нечисть живет долго, очень долго, и так или иначе русским владели все, хотя бы отдельными фразами. На нем заказывались и издавались книги, печалились новости, велась переписка в чатах, отписывались в блогах любители выставлять личную жизнь напоказ, впрочем, на сайте вы в любой момент могли перейти на любой другой.

Более универсальным языком, чем русский, в северных пределах была инопись. Очень сложный язык, в котором каждое слово в зависимости от соседнего могло иметь два или три значения. На нем написаны книги, сохранившихся с прежних эпох, у которых вместо страниц настолько тонко выделанная кожа, что рвется под пальцами. Сейчас забытым языком пользуются редко, либо отдавая дань традиции, либо если при переводе написанное утрачивает смысл и силу. Есть книги, которые не переводят и вообще не открывают.

Некоторые энтузиасты, не желая терять корни, издавали английские, немецике, польские словари, переписывали фолианты на свитки, расписывали полотна иероглифами или вязью. Пределы большие, но, как бы ни была велика Россия, Северные пределы больше, у них вообще нет границ как таковых, так что можно легко встретить в библиотеке ведьмака или целителя томик с заговорами на французском или итальянскими рецептами приготовления человеческих мозгов во фритюре с пастой на гарнир. Вот бы где разгуляться правозащитникам языковых меньшинств, жаль, здесь таких не водилось, а универсальный язык силы понимали все, даже самые неграмотные.

В западных пределах ситуация была обратной, там главенствовал английский, в восточных — дикая смесь диалектов японского, китайского, в южных — арабский. У нас в самом центре русскоговорящих территорий найти словарь для перевода с инописи на испанский гораздо сложнее, чем на русский, и я обоснованно надеялась, что мне повезет.

Я вышла в зал-коридор. Везде бардак. Кто-то постарался перерыть тут все. И этот кто-то торопился, или был не в себе, или и то и другое вместе. Люк в подпол я нашла ближе к окну в правой половине дома. И, конечно, он был приглашающе открыт. Как же иначе? Лестница вниз хорошо освещалась, но это все равно был колодец, уводивший под землю, и никаким набором лампочек этого не изменишь.

— Не могу поверить, что собираюсь это сделать, — сообщила я стенам и поставила ногу на ступеньку.

На самом деле этот подвал отличался от того, который я посещала во сне. Другая ширина и высота ступеней, камень чуть светлее и по-другому обработан, немного скошенный пол, не арка, а проем со снятой дверью. Зал, залитый светом, в форме пятигранника, пол с желобами рисунка вдоль стен и лучей от углов к центру. На одной стене-грани — знакомый знак, вплавленный в полированный кусок гранита. Остальные стены чисты в своей грубости и неровности.

Руку обожгло болью. Но впервые, как начались мои прогулки по подземельям, я не обратила на это внимания. Боль как пришла, так и уйдет. Под кругом с загогулиной рода, скорчившись, лежала змея. Слишком большая змея с черной чешуей и в длинной голубой куртке. По рукам, вернее, лапам, вообще-то змеям не положенным, текла самая обычная красная кровь.

— Пашка! — закричала я, подбегая ближе.

Книжка со стуком упала на пол. Я склонилась над явидью, не понимая, что могу сделать. Пульс искать? У змеи? Я просунула руку под шею, пытаясь приподнять, но она оказалась неожиданно тяжелой, словно статуя, отлитая из металла. Я напряглась и даже приподняла голову на пару сантиметров, чтобы тут же уронить обратно.

— Ольга, — явидь открыла глаза.

— Слава святым, — закричала я и потянула, — вставай немедленно! Ишь чего удумала! У тебя же яйцо!

— Я в порядке, — тихо сказала Пашка, — кровь уже остановилась. Смотри.

Она подняла руки, показывая рваные полосы на запястьях, полные запекшейся крови, скорей всего, она вспорола их собственными когтями.

— Я вижу, куда уж лучше.

— Чтобы меня убить нужно что-то поболе, чем рваные вены, — она грустно усмехнулась и приподнялась.

Чешуйки стали сглаживаться, срастаться, превращаясь сперва в рисунок на коже, а затем растворяясь в ней. Через несколько секунд рядом со мной на полу сидела девушка, и я без труда помогла ей подняться. Стена под знаком была испачкана кровью. Если приглядеться, мазки складывались в симметричные символы.

— Он мертв, — девушка встала и отряхнула куртку.

— Ты этого не знаешь.

— Знаю, — она указала на стену, — призыв на крови, на знаке рода. Сам демон не смог бы такой игнорировать. Константин не ответил. Значит, он мертв.

Стоило мне посмотреть на знак, как в руку влилась огненная боль. Так я скоро начну путать сон и реальность.

— Хорошо хоть молчишь, — добавила Пашка, застегивая высокий сапог.

— Почему?

— Ты ж его до смерти боялась. Когда он пропал, чуть от радости до потолка не прыгала, — она подняла второй сапог, — если б начала сокрушаться и сочувствовать, я бы тебя ударила.

Я прислушалась к себе, прежней радости от исчезновения экспериментатора не было, а вот беспокойства, грозящего перерасти в страх, сколько угодно.

— Пойдем отсюда, — предложила я, поднимая с пола книгу из библиотеки мертвого целителя, — у меня от этого места мороз по коже. Как представлю…

— Здесь слишком глубоко и холодно для рабочих образцов, — перебила Пашка, — но если хочешь, могу показать несколько.

— Обойдусь, — буркнула я.

Девушка погасила свет и прикрыла дверь. Дом черного целителя провожал нас взглядом темных глаз-окон и блесками падающего под полной луной снега. До жилища девушки мы дошли в полном молчании. В голову приходили банальные слова утешения, а явидь доходчиво объяснила, что сделает, если их услышит. Как я и предполагала, дом был заперт.

— Я теперь не только за себя отвечаю, — пояснила она.

Внутри было тепло, сухо и чисто. Минимум мебели, широкие проходы, большие лампы, ни табуретов, ни стульев. Тахта, стол, глубокое кресло. В своем доме она могла находиться в любом обличье.

— Можно? — спросила она, скидывая одежду и указав на книгу, что я прижимала к куртке.

— Это я должна у тебя разрешения спрашивать, — смутилась я, протягивая том.

— Ему уже все равно.

Пашка раскрыла книжку, перебрала несколько страниц и указала пальцем на один из рисунков. В круг вписали ромб, а в него — овал.

— Мой род, — сказала девушка.

Логично, рисунок напоминал змеиный глаз.

— Знак явиди? Явидей? Прости, — сказала я, видя, как она морщится от каждого предположения.

— Знак Нелюди, — пояснила она, — род нелюдей. Знаешь, сколько в нем подродов? Нет? Вот и я не в курсе. Явиди, фениксы, гарпии, саламандры, химеры, василиски, еще черт знает кто.

— Понимаешь инопись?

— Почти нет, — девушка перевернула несколько страниц, прежде чем с сомнением указать еще на один круг с большой печатной буквой «Е» в центре, — ведьмаки и ведьмы.

— Еще чьи-нибудь?

Она резковато тряхнула книгой и захлопнула ее, хотя до конца оставалось больше половины.

— Извини, но не сейчас, — она вернула том.

— Ты ведь не собираешься делать глупости? — спросила я, внимательно приглядываясь к девушке и прикидывая, не напроситься ли в гости с ночевкой.

— Если и так, как ты меня остановишь? — она нервно хихикнула и тут же стала серьезной. — Нет. Не собираюсь.

Я кивнула и пошла к выходу, а на пороге отважилась задать вопрос, который вертелся на языке с того момента, как она опознала знак своего рода в книжке.

— У тебя в подвале так же? Голые стены, камень, готика, знак на стене?

— Чушь не неси, — девушка нахмурилась. — К чему столько мороки? Камень класть, шлифовать, гравировать. А надумаешь переезжать, куда эту красоту? С собой тащить?

— Но ведь целитель… — я хотела напомнить про подвал в старом доме Константина, но сразу же поняла, что не стоило.

— Пока, — явидь вытолкнула меня на улицу и закрыла дверь.

Снегопад усилился. Крупные снежинки неторопливо пролетали в свете окон. Многие в нашей тили-мили-тряндии не спали. Из-за чехарды со временем каждый придерживался собственного режима дня. Те, кто когда-то был человеком, например, предпочитали бодрствовать при свете и спать в темноте.

У старосты светилось окно кабинета, и, пока я прикидывала, удобно ли заявиться к нему глубокой ночью, он сам вышел на крыльцо.

— Ты долго будешь здесь топтаться? — спросил старик, придерживая на плечах дубленку.

— Ээээ, — немного опешила я, — у вас нет словаря по инописи?

— Есть, — Семеныч прищурился и, заметив книгу, спросил, — что на ночь глядя переводить собралась?

Староста уже протянул руку, чтобы взять книжку целителя, как рядом раздался совершенно спокойный голос:

— Дай, — справа от меня появился хранитель и добавил, — пожалуйста.

Чему-чему, а его появлению удивляться не стоило, Ефим всегда приходил, когда хотел и куда хотел, внушало беспокойство отсутствие следов на свежевыпавшем снеге, но я даже нашла в себе силы улыбнуться и поблагодарить парня, пока старик ушел в дом за словарем. Ефим коснулся пальцами фуражки и склонил голову — жест заменяющий сотни слов.

— Еще у меня рука болит, — пожаловалась я не к месту.

Хранитель улыбнулся и поднял большой палец. Занятно, раньше такие мелочи, как потеря конечностей, его не волновали. Простой открытый взгляд молодого парня, чуть-чуть любопытства, чуть-чуть одобрения, иронии и огромная надежда — вот что я увидела в них. Он велел Семенычу дать мне книгу! Гадай теперь, почему.

— Вот, — старик сунул мне пухлый том в мягкой обложке, края страниц обтрепались и загибались в разные стороны, — самое полное издание. Специально в типографии заказывали. Можешь оставить себе.

— Спасибо.

— Иди спать, — попросил он и скрылся в доме.

Я обернулась. Хранителя на крыльце не было.

Что ж! Я взвесила книжки в руках. Предстояла бессонная ночь.

Разбудила меня бабка, вернувшаяся с после обеденного променада и громко хлопнувшая дверью. Это она так свои прогулки называла. Откуда химику, всю жизнь проработавшему на заводе синтетического каучука, известны такие слова, непонятно — разве что из любовных романов. Какой Булгаков, какие «Мастер и Маргарита», скорее уж, Беатрис Смол и Барбара Картленд, чьи томики с томными полуобнаженными красавцами на ярких обложках я нашла у Марьи Николаевны под подушкой, когда перестилала постель.

На старушку распространялся карантин: всем новым жителям запрещалось покидать стежку целый год, по внутреннему кругу, так что она гуляла по селу. Я знала, что в целях безопасности надо запереть ее в комнате, поставить забор и запретить выходить за территорию. Но тогда чем бы мой дом отличался от центра? Отдельной каморкой два на два? Отпуская ее в первый раз, я едва не поседела и, конечно же, потащилась следом, в глубине души понимая, что посадить бабку на поводок — плохая идея, а быть круглые сутки рядом я не смогу. Может быть, я оказала нам обоим плохую услугу, забрав старушку из специализированного заведения. Может быть. Однако блеск глаз, улыбка и желание жить, проснувшееся в ней, говорили об обратном. Как бы теперь это желание реализовать по максимуму, чтобы никто ретивый, не перечеркнул одним ударом ее время.

Первый выход Марья Николаевна обставила торжественно, в стиле «на людей посмотреть — себя показать». Алый плащ, черный в розовый горох зонт, башмаки а-ля фрекен бок, облако белоснежных курчавых волос в художественном беспорядке, белые перчатки, на маленьком сморщенном личике помада в тон плащу, духи «Красная Москва», театральная сумочка через плечо. Мэри Поппинс местного разлива шестьдесят лет спустя. И великая воительница Ольга с ножом на поясе в десяти шагах позади. Мы произвели фурор. Местные при виде этого великолепия либо впадали в ступор, любо плевали через левое плечо, если б могли, думаю и перекрестились бы. Бабка в ответ радостно растягивала губы, демонстрируя белизну зубных протезов.

Мне, помню, в качестве приветствия подарили отрубленную человеческую голову на шесте, по аналогии с домашними пирогами на новоселье. Срок годности подарка истек еще на прошлой неделе, хотя мухи со мной были не согласны. От старухи же предпочитали держаться подальше, так как она не только выглядела оригинально, а, как пояснил мне позже Семеныч, отличалась нестандартностью мышления. Полной нестандартностью. Меня они читали, то есть чувствовали эмоции, отличали ложь от правды. Друг друга тоже в меру умения и желания подложить свинью ближнему. А вот мою старуху не могли, от того и предпочитали держаться подальше, раз уж убрать это старое мясо не позволял охранный знак.

Забавная картина, когда вурдалак или оборотень дико улыбаясь бабке издалека, заранее переходит на другую сторону улицы, боясь заразиться бешенством, не иначе. Марья Николаевна кивала в ответ и продолжала гулять, пугая немногочисленных детей и животных. Лично видела, как подрастающему мороку мать, указав на старушку, предостерегающе сказала: «Осторожно, юродивая», — нечисть всегда таких побаивалась, люди их еще называли блаженными, близкими к богу.

Просидев всю ночь над переводом, под утро я на минутку положила голову на руки, а подняла после обеда от стука двери, это при условии, что она новая и закрывается достаточно мягко. Слава святым, утренний сон обошелся без традиционного посещения подземелья, лишь печати родов плавали вокруг меня, а я их ловила и складывала в стопочку.

— Мы, конечно, университетов не кончали, — Марья Николаевна сдвинула на край стола исчерканные бумаги, — все при мужьях да при детях…

Я потерла переносицу и отключилась от бормотания на тему неправильной жизненной позиции. Ворчала бабка без злобы, скорее, по привычке, нежели по необходимости.

Перевести книгу не удалось. Ничего удивительного — с одним словарем, без малейшего знания смысловых конструкций, времен, изменений слов по числам, падежам и спряжениям, плюс многие слова давно уже вышли из обихода и не употреблялись. Я сосредоточилась на названиях знаков и их принадлежности. Теперь осталось сообразить, чем мне это поможет. Я наморщила лоб. Первое, что я вынесла из книги это количество родов. Точную цифру не знал и автор. Нечисти было много. У каждого вида свой знак: от очевидных, вроде очертания замочной скважины у ключников, до непонятной спирали психарей.

Некоторые так и остались загадкой. Надписи под картинкой переводились, смысл ускользал. Перевернутый трезубец, более подходивший бесам или, на худой конец, русалкам, хоть какая-то логика прослеживалась, переводился как «природа, рост, созерцание». Прошло немало времени, прежде чем до меня дошло, что это не перевернутые вилы, а дерево с корнями, переводится как «жизнь леса», знак лешаков.

Надпись под галочкой, напоминавшей провал сердечного ритма на медицинском мониторе, да-да, я посмотрела пару серий любимого бабкиного сериала, переводилась как «птица» и «торговля». У меня в голове сперва вертелся «птичий базар», а уж потом я поняла, что птица в инописи может переводиться как «весть», и знак принадлежит вестникам.

Некоторые знаки я так и не разгадала. Две скобы, лежащие горизонтально вогнутыми сторонами друг напротив друга и пересекающимися концами, были похожи на конфету, надпись гласила — «легкость». Как я ни старалась, но ни один вид летающей нечисти припомнить не могла, все твердо стояли ногами на земле. Род ветров-охотников, которых с натяжкой можно было пристегнуть к символу, исключался, так как их знак я определила ранее. Английская буква «Z». Как в фильмах о Зорро позиционировалась как «отданный долг» или «отдать долг». Тут даже фантазия пробуксовывала.

Знаки обладали магической силой, ясно и без перевода. Один из них мне бесплатный тур по темным подземным залам организовал и руку обжег да так, что следов не осталось. Нужно выяснить: это особенность знака черного целителя, на волне собственного величия выгравировавшего эмблему рода в зале для малых торжеств в подвале? Или так было бы с любым, кто дотрагивался до святыни грязными человеческими руками? Если подумать, один вариант не исключал другого.

— Дочка, — позвала бабка, — Если с деньгами совсем плохо, я договорюсь с Ритой-почтальоншей, она будет тебе мою пенсию отдавать.

Я моргнула, возвращаясь в реальность. Марья Николаевна возилась у плиты. Какими извилистыми переходами шли ее мысли, чтобы к такому прийти, неизвестно. Но взволновало меня не это. Какая пенсия? Какая почтальонша? Единственная, кого я знала со схожим именем, — Ританис, старая баньши, по-нашему карка, такая, кроме вестей о скорой смерти и других столь же приятных вещей, ничего не приносит. Где их с бабкой нечистый свел?

— Не думала, что доживу до дня, когда начну стыдиться сына, — она поджала губы.

— Причем тут Веник? — я потеряла нить рассуждений и ошиблась с именем. И у кого из нас проблемы с мозгами?

— Нормальный мужик обеспечит свою женщину или хотя бы не заставит ее содержать собственную мать, — она с такой силой поставила чайник на плиту, что подпрыгнули конфорки, — а не вынудит мать своих детей зарабатывать переводами ночь напролет, глаз не смыкаючи. Это его долг, в конце концов.

Долг? Веник? Слова всколыхнули в голове какую-то ассоциацию. Я рассмеялась, встала и чмокнула Марью Николаевну в мягкую морщинистую щеку. Не сказать, что меня посетило откровение, нет, но теперь я знаю, с чего начать. Книга экспериментатора, ботинки, куртка, шарф, перчатки, надевать больно, но пусть в кармане валяются в надежде на чудесное исцеление. Я быстро одевалась, не оставляя себе времени передумать.

— С Ритой-почтальоншей я сама поговорю, — сказала я Марье Николаевне перед тем, как выйти.

Через минуту я стучала в дверь к соседу. Фраза о долге в тот момент, когда я думала о пальщике, установила связь одного с другим. Отданная душа и есть отданный долг. «Z» в круге обозначает заложника, человека с заложенной душой. Теперь я могла с ним поговорить, а то под утро мысль стучаться в дома в надежде, что мне повезет, не казалась совсем уж бредовой.

Дверь он открыл с опозданием в минуту. Я ткнула ему рисунок в книге под нос и с ходу спросила:

— Твой?

Гробокопатель оскалился. Странная одежда с чужого плеча, напоминающая костюм врача-хирурга, была покрыта живописными разводами. Рука за спиной, на рукаве ржавые ошметки, примерно такие же, как застряли меж зубов.

Святые, он питается!

— Извини, что не приглашаю к столу, — Веник перестал прятать руку. С пилой. Маленькой такой, на ножик похожей, но все-таки пилой.

Я сглотнула.

— Ммм, — он втянул воздух, — человеческая кожа, — он посмотрел на книгу, — прекрасно.

— Знак? — голос у меня дрогнул, так и знала, что ничего хорошего дома у целителя быть не может, одна пакость, захотелось отбросить том и вымыть руки с мылом.

— Знак мой, — подтвердил он, — вернее всех заложников, — он поднял руки, взмахивая пилой перед моим лицом.

— В чем ты его увековечил? В базальте? Граните? Мраморе? — вызывающе спросила я, падальщик выбил меня из колеи, вряд ли стоило приходить.

— Хочешь посмотреть на мой подвал? — гробокопатель подался вперед. — Так не придумывай предлогов, заходи и все, — он пошире распахнул дверь.

— Веник, — я захлопнула книгу, — мне нужна помощь.

— Думаешь, мне так понравилось играть благородного героя, что я жажду повторить, — он задумался и вдруг стал похожим на того прежнего падальщика, того, у кого ума хватает лишь вскрыть могилу да убраться с дороги более сильного. Зачарованный туповатый взгляд, безвольный подбородок, сутулость, нитки слюны в уголке рта не хватает. — Давай вернемся обратно. Ты правильная высокомерная девка седого демона, хоть и в прошлом, я недалекий падальщик. Идет?

— Извини, — я сделала шаг назад. — Извини.

Я запихнула книжку под куртку, застегнула молнию и, ругая собственную самонадеянность разными нехорошими словами, пошла обратно. Не иначе как бессонная ночь сказалась, раз я решила обратиться к гробовщику.

— Но я знаю того, у кого знак оформлен как раз в таком антураже, — я остановилась. — Не знал, что тебя это заводит.

Падальщик со мной не пошел, и непонятно, кто больше был рад: я, что не пришлось отрывать его от трапезы, или он, что не оторвала его от трапезы. Веник назвал имя, запретил ссылаться на него и закрыл дверь.

Сваара Тина, первое — вид заложника, второе — имя. Нечисть вражды и ссор. Непонятно, что делает у нас, обычно ссорщицы предпочитают места, где практикуют набеги на соседей, кровную месть и воровство детей, наше Юково в этом плане — тухлое болото, не то чтобы все тихо и мирно, но полномасштабные военные действия староста пресекает на корню. С одной стороны, один из относительно безобидных созданий, никогда не ставящий цель довести людей или себе подобных до смертоубийства, потому как ни человеческое мясо, ни флюиды смерти ее не привлекают. Но как представишь, сколько пострадало, было убито, покалечено или морально унижено в конфликтах, которых она помогла раздуть, язык не поворачивается назвать ее неопасной.

Следуя указаниям гробовщика, я остановилась перед двухэтажным каменным строением на восточной окраине села. Дом обступали деревья, дающие летом спасительную тень и уют. Зимой же черные ветки-плети скрылись под белыми, подтаявшими с одной стороны шапками снега. Еще одна лежала на двускатной крыше неопределенного цвета. Ставни заменены на современные стеклопакеты, редкость в нашей тили-мили-тряндии. Веселенькие занавески цвета солнца, зелень на окнах. Пряничный домик тетушки-феи.

Я отряхнула ботинки, пытаясь придумать достойный повод взглянуть на чужой подвал. Без толку, мысли блуждали извилистыми путями, предпочитая не приближаться к цели. Дверь открылась ровно в тот момент, когда я занесла руку для стука. Меня видели и ждали, решусь я или нет.

— Здравствуйте, Тина. Я Ольга.

Кроме приветствия, больше ничего не придумывалось, я даже с тоской глянула по обе стороны от крыльца в надежде, что появится нечто и натолкнет на дельную мысль. А собственно, какого черта! Почему я должна врать? Потому что тут ни от кого правды не допросишься? Потому что ее могут использовать против меня? И что? Правда — малоценный товар в нашем мире, но главное — ее ценю я.

— Если это возможно, я хотела бы взглянуть на ваш подвал, — прямо спросила я, женщина заинтересованно наклонила голову, и я как смогла, пояснила. — Мне кошмары снятся о подземельях, плавящемся камне и знаке рода. Еще у меня рука болит, как от ожога. Левая, — я подняла кисть на уровень глаз.

Я удивилась, но этого хватило, сваара распахнула дверь приглашающим жестом. Когда она заложила душу и стала нечистью, ей было лет сорок, среднего роста и телосложения, волосы неопределенного мышиного цвета, но густые, лицо сердечком, серые глаза, красивые изогнутые губы. Приятная женщина.

Без вопросов она отвела меня вниз, в подвал. Ради разнообразия этот больше походил на мой, чем на каменный мешок целителя. Деревянная лестница с перилами, дверь с засовом, хотя комната — все тот же пятигранник с узорами из желобов на полу. Пара стен совсем по-домашнему занята полками с банками помидоров, огурцов, компотов. Две сияют чистотой необработанного камня, и центре третья со знаком. Каменная «Z» в круге на каменном пятне песочного цвета.

Рука ожидаемо заныла. Я собралась с духом, стараясь отстраниться от ощущений, шагнула к стене и коснулась вплавленных линий. Рука болела. Не слабее, ни сильнее, чем до этого. Никаких неожиданностей, потолок не рухнул мне на голову, огонь возмездия не испепелил на месте, апокалипсис не наступил. Подвал, стена, знак, дрожащие пальцы.

— Еще что-нибудь? — спросила женщина, в голосе слышалась улыбка.

— Нет, — уныло ответила я, поднимаясь наверх.

Ничего больше в голову не приходило. Куда идти дальше, я не представляла Совсем необязательно связывать боль и эти знаки. Вдруг я при моем везении умудрилась какую-нибудь полячку подцепить, а все остальное психоз и банальные совпадения?

Верилось с трудом, вернее, не верилось вовсе.

— Я бы еще порекомендовала подвал старосты посмотреть, — раздалось из-за спины, я обернулась, женщина смотрела спокойно и открыто. — Если вы любите искусство подземелий прошлого столетия, его образец является самым ценным и интересным.

Логично. Если что-то происходит на стежке, а ее глава ни сном ни духом, грош ему цена. Что-то происходило, теперь я знала это точно. Плохо то, что добиться ответов от старика, если он не хочет отвечать, нереально.

Я поклонилась в стиле хранителя, потому как подобрать слова, соответствующие случаю, не получалось. Женщина ответила не менее вежливым кивком. Такое общение начинало мне нравиться.

У Семеныча я была уже через десять минут, сидела, сверлила сердитым взглядом спину. Он шевелил кочергой дрова в камине и поворачиваться не торопился. Сегодня для разнообразия я застала старика на диване в гостиной, где он медитировал на открытый огонь. Гармонию нарушала скорбная складка на лбу. Не все спокойно в Северных пределах.

— Семен Евгеньевич, покажите мне ваш подвал, — сразу попросила я.

Старик вздохнул, спина напряглась. Что бы он сейчас мне ни сказал, я знала, знак в камне у него есть. Понять бы еще, чем мне это грозит.

— Не могу, — не оборачиваясь, ответил староста, — пока не могу.

— Почему? Что происходит? — я сидела на диване, не отводя глаз от камина и человека, сидевшего на корточках перед огнем. — Рука болит, словно с нее сняли кожу, но это не так страшно, по сравнению с тем, куда я отправляюсь каждую ночь. Я спать боюсь.

Семеныч обернулся, взгляд оставался таким же темным и острым, под глазами залегли тени, думаю, вопрос о хорошем сне актуален для нас обоих. Он был обеспокоен, но вот лишал ли нас покоя один и тот же вопрос или нет, еще предстояло выяснить.

— Сегодня две семьи уехали, — глядя в пространство, сказал староста.

— Что со мной происходит? — не позволила отвлечь себя я.

— Сначала целитель, потом эти. Кто завтра? — он вздохнул.

— Если не ответите на мой вопрос, я возьму бабку, кину чемодан в багажник… Стежек много.

— Ольга, я не могу, сейчас не могу, — старик поставил кочергу на подставку, — для твоего же блага.

— Не говорите так, — я медленно поднялась, висок кольнуло болью, — в прошлый раз вы тоже говорили, что ничего не происходит и надо всего лишь подождать. Я послушалась. А в мире прошло десять лет, умерли моя мать и брат, так и не узнав, что мы с Алисой живы, но до последнего на это надеясь. Не смейте больше говорить о благе, потому что ваше благо мне и на хрен не нужно!

Я перевела дыхание, вот как чувствовала, что толку от визита не будет, но сейчас я слишком раздражена, чтобы слушать что бы то ни было, кроме прямых ответов.

— Пошла вон, — тихо скомандовал ведьмак, — пока не передумал и не заставил здесь полы языком вымыть, ему такое только на пользу пойдет.

— Не расскажете? — он отвернулся, а я стала застегивать куртку, — тогда прощайте. Хватит с меня, пусть у вас кто-нибудь другой развлекает.

Он мог бы остановить меня либо силой, ведьмак он или не ведьмак, либо словом, сказав правду. Он этого не сделал, он не сделал ничего. Я ушла с твердым намерением исчезнуть из этих краев. Но по мере приближению к дому запал, как водится, стал стихать. Святые, что же мне делать?

Я уже в третий раз сворачивала на тропинку, огибающую дом, на ходу лучше думалось, и я не хотела возвращаться туда без решения. Либо уезжать, либо оставаться. Ни то, ни другое в чистом виде меня не устраивало. Я хотела остаться, но на моих условиях.

В ушах все еще звучал тихий голос ведьмака. Угроза была вполне осуществимой, а наказание не самым страшным. В прошлый раз, когда меня занесло и я забыла, кто здесь хозяин, а кто человек, чистила выгребную яму старой ржавой лопатой, а когда она сломалась, руками, под хохот толпы, то и дело скатываясь в вонючее содержимое. Сохранились у нас еще в Юково несколько домов, которых не затронуло ни канализацией, ни водопроводом.

— Ольга! Вы ведь Ольга?

Я остановилась. Дорогу мне загородила молодая женщина в светлой шубке и спортивных сапожках. Снежинки падали на блестящие каштановые волосы, большие темные глаза смотрели с интересом, вздернутый нос немного сморщился. Маленькая сумочка на тонком ремешке через плечо, которую она сейчас сжимала тонкими пальцами с идеальным маникюром. Ухоженная красавица с изящной фигурой.

— Да, — я подошла ближе, — я Ольга.

— А я Вера, — внимательный взгляд, призванный сказать больше, чем слова, — та самая «вестник», подруга Кати и Милы.

— Святые!

Я в панике огляделась, на тропинке за моим домом не было видно ни одной живой, мертвой или заложенной души. Схватив девушку за руку, под возмущенное «эй» я оттащила ее за ближайший куст.

— Спятили! Что вы здесь делаете?

Она вырвала руку, картинно тряхнула ее, чтобы тут же схватить меня самой, но уже за ладонь и прежде, чем мир взорвался цветными искрами, я почувствовала горячую поверхность чего-то твердого между нашими ладонями. Управляемый артефакт. Святые! У нее магический предмет, не причиняющий вреда владельцу, на которого настроен, чтобы он ни делал, все достанется мне.

— То, что хочу! Наконец-то я делаю то, что хочу! — сказала она прямо мне в лицо.

Мир брызнул в разные стороны стеклышками калейдоскопа, оставляя вместо себя непроницаемую черноту. Последняя отчетливая мысль была об отсутствии страха. Не у меня, у нее. У девушки, которую ищет не последний ведьмак в нашей тили-мили-тряндии, у воровки, подставившей девчонок и явившейся к нам в дом средь бела дня, должна быть хоть толика беспокойства или разумного опасения. Но ничего не было, в глазах лишь ожидание. Она ждала меня. И дождалась.

Обратно мир собирался мучительно медленно, так ребенок складывает пазлы из большого количества фрагментов, сложной картинки, которую он не видел никогда ранее. Первый кусочек — безумное кружение, водоворот из которого никак не удавалось выбраться. Пазл второй — что-то холодное и жесткое под щекой, и, если пытаешься пошевелиться, скорость водоворота увеличивается. Я замерла, чтобы снизить кружение. Два кусочка долго были единственными и никак не желали совмещаться. Нужен третий. Глаза открывались и закрывались, не в силах выносить это мельтешение, но все равно заставила себя смотреть. Смазанная и малопривлекательная картинка. Темные, покрытые изморозью решетки, полумрак, грязный, какой-то полосатый пол. И холод, везде холод, проникший в каждую клеточку тела, заставляя несуществующего ребенка складывать картинку все быстрее и быстрее.

Никогда раньше я не попадала ни в вытрезвитель, ни в обезьянник, ни в какую другую вариацию каталажки, так что сравнивать не с чем. Но, видно, правду говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся, настал и мой черед. И мне категорически здесь не нравилось. Я села на деревянной, лавке заменяющей кровать. Комната сделала несколько оборотов и остановилась. Судя по температуре, стены тут тонкие, а отопление — непозволительная роскошь для пленников. Одно то, что я проснулась, радует безмерно, значит я здесь относительно недолго. Продрогнуть успела, но замерзнуть совсем пока нет.

Помещение напоминало конюшню, только вместо стойл клетки с деревянными нарами. Больше ничего: ни лампочек под потолком, ни матраса, ни миски с водой, которой было бы так удобно долбить по прутьям в знак протеста, ни туалета. Гости в этом месте не задерживаются, а если и задерживаются, им становится не до бытовых удобств.

Я выпрямилась и закашлялась от ледяного воздуха в легких, внутри будто сосульки выросли. Надо выбираться. Или требовать обогреватель, ссылаясь на женевскую конвенцию о гуманном отношении к военнопленным. Одежду и обувь мне, к счастью, оставили, а вот ни мобильного, ни ключей, ни книги, ни карманного зеркальца не наблюдалось, правда, перчатки все так же торчали из кармана. Какая трогательная забота! Еще один плюс стал приятным бонусом: рука практически не болела. Я сжала и разжала кулак, пальцы слушались, кожа не горела огнем, почти никаких неприятных ощущений.

Узкий пенал клетки, решетки вместо стен, потолка и пола, никаких полосок, как показалось мне сначала, лишь плоские прутья. Кровать не что иное, как доски на металлических уголках, приваренных к перекладинам. Узкая дверь, навесной замок с той стороны. Шатаясь, я преодолела два метра до двери и, шипя от прикосновения к холоду, подергала дужку. Металл лязгнул о металл.

Пришла мысль согреться движением: приседания, махи руками, но из-за кашля и возобновившегося головокружения я чуть не свалилась, успела ухватиться за прутья и восстановить дыхание.

Оценить размеры помещения было сложно, дальняя стена терялась в полумраке, узкие окошки под потолком подсказывали, что день клонился к вечеру, скоро станет совсем темно. В центре конюшни ряд из четырех клеток, моя первая, почти в углу, до одной стены — расстояние в ладонь, до второй — в локоть. Я стукнула по доскам, постройка старая, но не настолько, чтобы разваливаться от приложенного усилия. Вторая клетка пустая, как и следующая, а вот в последней кто-то был. Кто-то достаточно высокий, чтобы ноги свисали с лавки, лежал совершенно неподвижно. Судя по большому размеру ботинок, мужчина. Я немного сдвинулась и вытянула шею, пытаясь разглядеть незнакомца. Несмотря на холод, лоб покрылся испариной, потому что последнюю клетку занимал пропавший целитель. Бледный до синевы, небритый, страшный в своей неподвижности. В центре лба, частично скрытый упавшими волосами, лежал плоский камешек, такой удобно запускать в волны и считать, сколько раз выпрыгнет. В отличие от обычного, этот покрывали белые черточки инописи. Еще один артефакт, меньше всего похитителям нужно, чтобы Константин пришел в себя.

— Камень сна, — сказал голос из полумрака, я дернулась, — пока контакт не прерван, он будет спать. Рано или поздно сон станет вечным. Резервы организма истощатся, он уйдет за грань.

Голос мужской и очень усталый.

Эх, явиди на тебя нет, уж она показала бы тебе резервы твоего же организма, причем предметно.

— Кто вы? Почему это делаете? Зачем вам я?

— Сколько вопросов, — мужчина шевельнулся, его тень колыхнулась.

— Язык не мешало бы укоротить, — из сумрака вышла девушка в светлой шубке, — он тебе явно лишний.

Я смотрела в красивое надменное лицо, кривящееся от злобы. Эту девушку я видела впервые, не может же она винить меня в разногласиях с ведьмаком, если уж сама и заварила эту кашу. Или может?

— Забавно наблюдать за твоими метаниями, — она усмехнулась. — Не менее забавно будет смотреть на то, как ты сдохнешь. А ты сдохнешь и знаешь почему?

— Знаю, — я вернула ухмылку.

В последнее время случилось многое, в том числе пугающее до судорог и холода в кишках, но постоянно бояться невозможно. То, что я смогла сдержать в доме у старика, выплеснулось здесь. Страх перед неизвестностью трансформировался в злость, а она, как известно, плохой советчик. Именно из-за неспособности держать под контролем язык меня часто и наказывали общественно неполезными работами.

— Вы меня убьете, ибо этого требуют ваши убеждения, обострившиеся на фоне вегетарианства.

— Ничего, — она сморщила нос, — скоро станет не до веселья. Ты не сможешь сопротивляться холоду, хотя я бы предпочла что-нибудь более зрелищное крикам и кровавыми пузырям. Жаль, Тимур считает это излишним, опять же наследим.

— Вы так наследили, и рано или поздно по этим следам пойдут.

— Конечно, — согласился мужской голос из сумрака, или мне следует называть его Тимуром, — и это будет поздно. Найдут тела и успокоятся, а даже если нет, мы будем далеко, в белой цитадели. На земли Прекрасного демона не сунутся, Седой конфликты не приветствует.

— Чувствую себя важной персоной, — я перевела взгляд с пятна в сумраке на девушку, — Тимур и Вера. Воровка и трус, бросивший своего сына и его мать.

Женщина рассерженной кошкой подскочила к клетке.

— Да что ты понимаешь. Ее и наняли для этого, все, что от нее требовалось, это отойти в сторону, но девка была упрямой.

— Она должна была сама положить сына на алтарь? Не многого ли требуете? — я села на нары. — Никого вы не нанимали, от человеческого ребенка на алтаре во славу рода толку мало. И как оно, — я посмотрела Вере прямо в глаза, — ждать, когда он придет от другой, ощущать ее запах, представлять ее поцелуи?

— Заткнись, тварь, — она выбросила руку сквозь прутья, желая схватить меня, глупый жест, отчаянный, пальцы напоминали скрюченную птичью лапу.

— Слышала, у тебя есть сын, почему бы ему не полежать на алтаре? Говорят, это совершенно безопасно для здоровья, — продолжала я, Вера взвизгнула.

— Хватит, — приказал мужчина, — не понимаешь, что она делает? Маленький укус на прощание. Ты уйдешь, а она останется.

Вера отошла от прутьев и несколько секунд смотрела в пространство, стараясь взять себя в руки.

— Вы правы, девушка. У нас есть сын, но я не могу принести его в жертву. Пришлось завести еще одного. Обидно, что у Баяяра все получилось, у него есть дочь, есть жертва, а у меня нет.

— Без жертв обойтись не пробовали? Уверяю, проблем сразу станет меньше в разы.

— Не могу, — тень развела руками, — если никого не можешь положить на алтарь, значит, ты слаб. Я ушел от хозяина, до жертвенного дня.

— Ушел? Просто взял и ушел? — я засмеялась, — Так кто из нас умрет раньше? Когда Седой узнает…

— Он все знает. И даже хотел помочь. Увы. Лучше уйти, чем прослыть слабым.

— У нового хозяина ничего не изменится. Вы ничего не выиграете.

— Выиграю. Время. И не только его. Говорят, Прекрасный демон не поощряет жертвы. Врут? В любом случае у нас будет время снова сыграть в эту игру.

— И на этот раз я прослежу за всем лично, — Вера сжала кулаки. — Девка умрет сразу, быстро и без изысков.

— Сама ручки испачкаешь? — я засмеялась. — Без подстав и присвоения денег, без планов убить чужими руками? Без унижений перед демоном, чтобы разгреб ваше дерьмо?

— Если бы не ты, дура! — она закричала. — Влезла, куда не следует! Но ничего, — она удовлетворенно кивнула, — эта несговорчивая девка за все заплатила. Я об этот позаботилась.

— Filii de terra не допустит…

— На любую магию найдется обходной путь, — девушка засмеялась.

Я вдохнула и закашлялась. Это неправда, не может быть правдой. Никто с дурными намерениями не проникнет туда, Мила в безопасности. Больше всего пугало, что она говорила об этом как о свершившемся факте.

— Целитель вам зачем? — я сглотнула вязкую слюну и перевела разговор в другое русло. — Геморрой замучил? Или простата пошаливает?

— Нет, — мужчина оставался спокоен, — это подарок новому хозяину, с пустыми руками в белую цитадель как-то неудобно.

— Странные у него вкусы, — я даже опешила, — ну, передавайте, пусть будут счастливы.

— Дура, — высказалась Вера, — когда ваше Юково загнется, у Седого станет на одну стежку меньше. Другие демоны это оценят.

Я нахмурилась, с целителем они могли делать все, что хотели, а вот с селом — нет. У меня там бабка осталась.

— Он — опора стежки. Не знала? Одна из, но мы будем вышибать их по одной, пока…

— Довольно, — скомандовал мужчина, — ты отомстила. Остальное ее не касается. Идем.

Вера улыбнулась. Ярко и безумно.

— Хочу, чтобы в последние часы ты думала обо мне, — она помахала рукой, — ты ведь окажешь мне такую любезность?

В дальней стене открылась дверь, и на мгновенье в неярком свете уходящего дня я увидела силуэт мужчины и женщины, вышедших отсюда и оставивших меня наедине с ледяным сном целителя. И мыслями.

Первые полчаса я провела в неподвижности. Пытаясь впихнуть в себя, осознать то, что они нашли нужным мне сказать. Иллюзий я не питала, если бы мужчина не захотел, Вера бы не открыла рот.

Итак, они мстят, я для девушки вишенка на торте. Я перешла им дорогу, помогла спасти Милу и Игоря, о ней и угрозах в ее адрес я решила пока не думать, потому как сделать ничего не могла. Ну, это для Веры, а для Тимура я так, побочный продукт, ему нужна стежка.

Как она сказала об основах? «Мы будем вышибать их по одной…» Одна из этих основ лежала в беспамятстве через две клетки. И что-то подсказывало: я знаю следующих кандидатов на выбивание, тех, кто тяготеет к оформлению знака рода в характерном антураже. Надеюсь, их больше чем двое. То-то Ефим так озабочен. Хранителя действительно было жалко, он не сделал ни мне, ни кому другому ничего плохого. Стежка под угрозой, а значит, и его жизнь.

Кирилл пытался помочь этим двоим. Далеко не бескорыстно, я уверена, но, когда не получилось, отпустил. Вот так просто? Личного вестника, задумавшего и осуществляющего предательство? Иначе угрозой стёжке не назовешь. Это невозможно по причинам, которые никогда не обсуждают вслух. Значит, у демона в этом деле свой интерес. Раз эти двое еще живы, значит, так надо хозяину предела.

Ладно, об этом потом, если это потом будет. Еще три-четыре часа, и мне уже не захочется шевелиться, я прикорну на краю деревянной лавки, а проснусь очень далеко отсюда. Силой организма нечисти я не обладаю. Я покосилась на Константина, остро завидуя его выносливости. Сколько он здесь? Почти неделю, если считать со дня пропажи, лежит в одной позе, без движения, почти на уличном холоде, стены защищают от осадков и ветра, но и только. И еще жив! Мне на такое рассчитывать не стоит.

Будут ли меня искать? Хотелось бы верить, но… Я закрыла глаза. Сама же заявила старосте, что уйду, если он не скажет правду. Вот и ушла. Старушку бросила, но мало ли, разные бывают ситуации. Многие вообще не понимают, зачем я ее взяла, так что, если брошу, особо не удивятся. Неутешительно, но, возможно, поисков не будет.

А если все-таки будут? Найдут ли следы? Конечно, при условии, что будут знать, что искать. Вера воспользовалась артефактом, а это не лекарственное или химическое средство, не медицинский препарат с резким запахом и не заклинание, остатки которого мог бы увидеть ведьмак. Артефакт пассивен, он выполняет одну функцию, одну задачу и не оставляет следов. Отследить его мог бы создатель, да и то если заложил нужную основу при создании.

Для любых поисков необходимо время, а его у меня нет, вряд ли я переживу предстоящую ночь. Вывод прост, повторюсь — надо выбираться отсюда.

Я подергала замок, он по-прежнему выполнял возложенную на него функцию. Единственное, чем бы я могла поковырять в нем, это замочек сережки. Останавливало полное незнание предмета и сомнение в твердости такого металла, как золото. К сожалению, ничего крепче у меня не было, и замок остался на месте.

Шаг второй: тщательно сантиметр за сантиметром осмотреть клетку, на предмет дефектов, зазоров, ржавых и погнутых прутьев, выступающих заклепок и святые знает чего еще. Мне нужен шанс, за который можно уцепиться. Ничего. Клетка далеко не новая, но крепкая, ни ржавчины, ни слабых заклепок. Грязь да холод. Умирать в таких декорациях совершенно не хотелось. С этим делом вообще торопиться не стоит.

Я стала впадать в уныние, а из него, решив не останавливаться на полпути, в отчаяние. Этим я могу объяснить, что унизилась до криков и просьб. Закатила образцово показательную истерику. Я стучала ногами по прутьям, выходило не очень громко, но я компенсировала это голосом. Звала. Кого угодно. Веру, Тимура, Пашку, Семеныча, даже Кирилла и бабку. Обещала все, что угодно. Слава святым, приступ кашля после особенно сильного выкрика лишил меня возможности унижаться дальше. Теперь я могла лишь сипеть и плакать.

Стало жалко себя, забравшись с ногами на скамейку, я уткнулась в колени и наревелась всласть. Жаловалась на несправедливость судьбы. Унялась, когда заболела голова и потянуло в сон. Плохой признак. Делать это я себе категорически отсоветовала — не проснусь.

Итак, самой без помощи мне из этой клетки не выбраться. Жаль, добровольные помощники в очередь не выстраиваются. Поблизости только спящий красавец. Я повернула голову. Каковы шансы, что будь Константин в сознании, он смог бы выбраться и меня по доброте душевной с собой захватить? Думаю, вполне реальные, ну, насчет выбраться, по крайней мере. Он колдун, не зря же его под артефактом держат.

Воодушевившись, я вытерла слезы и посмотрела на неподвижного целителя. В сон его погружает артефакт, камень надо убрать, прервать контакт с кожей, попросту скинуть. Хорошо, что артефакт не закрепили, закрой они его хотя бы эластичной лентой, не было бы и этого призрачного шанса. Кинуть можно было разве что перчатками и ботинками. Первые слишком легкие, не факт, что долетят, а без ботинок я замерзну быстрее. И чего бы им меня летом не похитить? Через пару дней все растает.

Начала я с перчаток. Первая долетела до середины пустой клетки, вторая застряла между двумя пустыми клетками, зацепившись за перекладину и повиснув темной тряпочкой. С ботинком я решила быть осторожнее. Вытащив шнурки, я связала их и меж собой и привязала к правому. Бросок. Бросок. Еще один. Ботинок стукался о прутья, задевал перекладины и терял скорость. Я притаскивала его обратно, повторяя попытку. Что-то рано я воодушевилась. После не знаю какого по счету броска я поняла, что пробросить вращающийся в воздухе ботинок через две клетки, не задеть прутья и сбить камень с головы целителя невозможно. Но я продолжала попытки, отказываясь признавать поражение. Еще и еще, пока не перестала чувствовать ступню, не покачнулась. Подтащила ботинок в последний раз, вставила шнурки, растерла как могла ногу и надела ботинок.

Опять закашлялась. Показалось, или стало еще холоднее? Идей не было, остались одни фантазии. О прекрасном и не очень. О магии, дремавшей глубоко внутри, Семеныч проверял и ни грана колдовской силы не нашел, и проснувшейся в самый нужный момент, с помощью которой я разношу тут все на фиг. О глобальном потеплении и его стремительном наступлении на одно конкретное место. О землетрясении, способном не только стряхнуть камень с головы целителя, но и весь сарай целиком с лица земли. Тут моя мысль за что-то зацепилась. За что-то реальное. Что устроить вполне в моих силах. За землетрясение. Нет, сотрясать твердь не в моих силах, а вот клетку…

Чтобы проверить реальность идеи, я стала на лавку, уперлась ногой в стену и оттолкнулась. Ничего. Еще раз, сильнее. Клетка дрогнула, приподнялась на пару сантиметров и упала обратно. Тяжело, но возможно. Трудность в том, что клеток тут не одна, а четыре. Стоят на расстоянии пары ладоней друг от друга. Если смогу оттолкнуться от стены достаточно сильно, если моя клетка толкнет соседнюю, а та в свою очередь следующую, а следующая уже ударит ту, в которой лежит целитель, по принципу домино. Клетки будут бить по широким сторонам друг друга, тогда как стоят на узких. Собственно, мне совсем не обязательно ронять последнюю клетку, достаточно хорошего толчка, встряски и камень слетит.

Что-то многовато этих «если», но не попробуешь — не узнаешь. Натянув рукава на ладони, раз перчаток больше нет, я перекинула ноги через горизонтальную перекладину, практически сев на нее, уперлась ногами в стену, ухватилась за прутья и оттолкнулась. Тяжело. Очень тяжело. Первые несколько раз клетка качнулась. Я не сдавалась. И раз на пятый моя темница впервые задела соседнюю и вернулась обратно. Железо отозвалось неприятным лязгом.

Будь я худенькой изящной статуэткой вроде Веры, у меня бы ничего не вышло. Я всегда была крепенькой, не толстой, но и не худенькой, не могла похвастать длинными красивыми ногами и лебединой шеей. Зато у меня всегда была талия, пусть и не классически принятыми шестьюдесятью сантиметрами, всегда была попа, и грудь. Не идеал конечно, но жаловаться глупо, многим повезло и того меньше. Меня не взяли бы в модели, но и на диету не сажали. Хороший крепкий середнячок, вот кто я, без проблем со здоровьем и без желания что-то в себе изменить.

Силы таяли, и я понимала, что, если не толкну клетку достаточно сильно в ближайшие несколько минут, сил не останется. Еще один толчок. Громкий лязг. То, что у меня получилось, я поняла не по звуку удара, а по изменившемуся положению клетки в пространстве. На этот раз она встала на угол, упершись другим в соседнюю, и к стене возвращаться не торопилась.

Я зажмурилась, взывая ко всем святым, ведь по закону подлости такое могло произойти с одной клеткой, а остальные не желают уподобляться костяшкам домино. Я слезла, аккуратно ставя ноги на пол сквозь прутья, и обернулась на ряд из четырех клеток. Три стояли на углах, четвертая прямо, так же как и до этого. Целитель лежал на лавке. Но удар все-таки был, а вот камня не было.

Я позволила себе глубокий вдох облегчения и закашлялась, а когда подняла взгляд, глаза мужчины были открыты. Мутные, подернутые белесой пеленой магического сна, но живые. Целитель шумно выдохнул и моргнул.

— Константин, — просипела я.

Еще один громкий вдох — выдох. Мужчина секунду за секундой сбрасывал с себя остатки магического сна. Шевельнулись руки, дрогнули ботинки. Медленно, очень медленно мышцы вспоминали, для чего они предназначены. Я могла представить как это больно. Я видела, как он стиснул зубы, как резко натянулась кожа на скулах, слышала, как со свистом вырвался воздух из легких.

— Константин, — повторила я.

— Тихо, — зашипел он.

Несколько минут он собирался с силами, а потом попытался собраться. Даже мне человеку далекому от медицины, и вообще от биологии, было ясно чем закончиться эта затея. Целить видать соображал еще плохо, или знал свой организм лучше меня. Так или иначе, но он упал, мешком рухнул с лавки на пол, и там затих.

— Константин, — как заправский попугай повторила я.

Как бы я не относилась к экспериментатору, сейчас он моя единственная возможность спастись. Поразительно как меняется система ценностей, когда на кону собственная жизнь. Черный целитель уже не кажется воплощением ужаса, с которым я никогда раньше не разговаривала, не хотела и не могла.

Спустя долгую нервную минуту, за край лавки ухватилась бледная рука. Следом вторая. Потом показалась растрепанная русоволосая макушка.

— Заткнись, — беззлобно сказал он, — и без твоих криков голова разламывается.

Я могла бы высказаться на тему того, что кричать не могу в принципе, но решила помолчать. Умнею на глазах. Да и момент для споров не подходящий.

Константин зажмурился, а когда распахнул глаза, вместо темной зелени в них блестела яркость молодой травы, покрытая утренней росой, словно внутри включили свет. Пугающая противоестественная бледность лица отступала, к коже приливала кровь. Целитель применил магию к себе.

— Где мы? — мужчина без проблем встал, свет в глазах погас.

— Не знаю. Меня, как и тебя, привезли под артефактом.

Мужчина нахмурился, натянул рукав на руку, как я недавно, и поднял с пола камень, избегая контакта с кожей. Некоторое время рассматривал, а потом положил в карман. Правильно, в хозяйстве все пригодится.

— Ты-то им зачем? — хмуро спросил он.

Похоже, в собственной ценности целитель не сомневался.

— Долго рассказывать, — честно ответила я, трагически вздохнула и, как назло, тут же закашлялась. На этот раз сильнее.

И тут же почувствовала, как кто-то включил внутри меня печь, горячая волна прошла по телу от макушки до кончиков пальцев на ногах, выжигая лед и холод, засевший в легких. Я охнула и снова увидела в его глазах эту нереальную блестящую, как из детского мультика, зелень.

— Не-не-не — нет, — я упала на колени.

Произошло то, чего я так давно боялась, черный целитель применил ко мне магию.

— Тебя забыл спросить, — он сплюнул, — заикание лечить не буду.

Константин подошел к двери клетки и так же, как я недавно, подергал замок.

— Сколько их?

— Видела двоих. Вера и Тимур. Она человек. Он нет.

— Ясно.

Целитель закатал рукав.

— Знаешь их? — спросила я.

Он не ответил и даже не повернул головы. Лицо мужчины стало задумчивым, а потом он вдруг совершил невозможную вещь. Поднес запястье к лицу и прокусил его. Укусил сам себя. По руке потекла кровь. Константин приложил рану к дужке замка, щедро размазывая кровь по металлу. Глаза посветлели, и магия, пройдя по руке, влилась в замок вместе с кровью. На металл будто пролили кислоту. Резкий запах ударил в ноздри, и я уже не понимала, что так пахнет: кровь или шипящее, будто испаряющееся, железо.

Замка больше не было, на пол упало исковерканное непонятное нечто. Приятно осознавать, что хоть в одном я не ошиблась: целитель оказался способен выбраться из клетки. Как бы теперь намекнуть, что я очень хочу составить ему компанию.

— Особого приглашения ждешь? — Константин указал на мое запястье.

Я вытаращила глаза. Мужчина вышел из своей клетки и встал напротив.

— На тебя свою кровь тратить не собираюсь. Решай, остаешься или идешь со мной.

Я молчала, просто была не в силах осознать, чего от меня требуют.

Целитель пожал плечами и пошел к дальней стене, где полумрак скрывал от моих человеческих глаз дверь. Больше шансов не будет! Я мысленно застонала.

— Нет! Погоди!

Стянула толстый рукав куртки. Сглотнула, поднесла запястье ко рту, прижала к зубам. Даже попыталась укусить.

Если бы кто-то приставил мне пистолет к виску или когти к горлу, что более характерно для нашей тили-мили-тряндии, я бы очень резво сделала все, что надо. А так ничего не получалось, даже зная, что замерзну в этой клетке на фиг, пусть целитель и вылечил меня, отсрочив неизбежное. Когтей у горла не было, значит, смерть откладывалась на неопределенный срок, и зубы лишь оставляли болезненные отпечатки на коже, не прокалывая ее. Никак.

— Сейчас, — бормотала я, уже зная, что не смогу, от чего на глазах выступили злые слезы. Я ненавидела себя за эту слабость, но сделать ничего не могла.

Нечисть очень любит такие коктейли — отчаяние, слабость, злость, ожидание крови и боли — перемешать, но не взбалтывать, подавать в высоком стакане, пить через соломинку. Я могла бы подумать, что он вернулся, потому что пожалел. Будь я понаивнее, могла романтизировать отрицательного героя в стиле романов, что любит читать бабка, мол, не мог бросить женщину и все такое. Но он мог. И вряд ли он помнил, что такое жалость. Вернул его мой беспомощный страх, он отлично сочетается со вкусом крови. Эксклюзив. На разлив не подается, только по спецзаказу.

Целитель вырос передо мной в один миг, глаза уловили размытое пятно. Он дернул мою руку на себя, стоя вплотную к клетке. Я всхлипнула, чувствуя теплое дыхание на тонкой коже, под пальцами мужчины бешено бился пульс. И когда вены рвались под его зубами, он смотрел мне в глаза, и вместо того, чтобы отстраниться, сделал глоток. Я отвернулась, не желая видеть его жадного удовольствия. Один из хреновых моментов моей жизни, не самый, конечно, не фатальный, не ужасный — плохой.

Константин наклонил руку к замку, кровь стала покрывать темный металл.

— Будет больно, — с удовольствием предупредил мужчина, и тут же, подтверждая его слова, меня накрыла боль. Будто воткнули спицу в руку, от запястья до локтя, вдоль вен, по которым бежит кровь, и начали поворачивать.

Я взвизгнула и попыталась вырваться. Он ждал этого, и сухие крепкие пальцы держали руку стальными зажимами. Кислота, в которую он превращал мою кровь, продолжала капать, прожигая дужку замка.

Платка не было, я зажимая запястье рукой и шла следом за целителем. Воображаемую спицу вынули, но руку еще дергало болью, и я вздрагивала. Такая уж особенность магии целителей, они могли воздействовать только на живую материю. Конечно, он мог сделать все менее болезненно или вообще убрать неприятные ощущения, но не захотел, для такого, как он, это как готовить без соли и специй.

Солнце садилось. Сарай оказался, хм, сараем на краю леса. Грунтовая дорога поднималась на холм к массивному бревенчатому двухэтажному коттеджу грязно-желтого цвета.

— Где мы?

— Без понятия, — целитель втянул холодный воздух, — у нас.

Кровь остановилась, и я вернула рукав куртки на место. Нужно идти. Неизвестно, сколько времени нам придется провести на открытом воздухе, хотя надо отметить: когда двигаешься не в ограниченном пространстве клетки, холод ощущается меньше, а вот ветер больше. Я огляделась: за сараем дорога брала левее и скрывалась в лесу.

— Может, туда? — указала я на лес.

— А может, вообще спрячемся? — скривился он, не отрывая взгляда от желтого дома. — Подождем спасателей? Поисковый отряд? Чуда? Слияния миров? Изобретения телепорта?

Можно и не отвечать, ясно, что целитель пойдет в дом на холме, так же ясно, кого он надеется там встретить. Я же, напротив, туда не хотела. Это хромосома «у» или особенность нечисти, постоянная готовность ввязаться в драку? Тем более предоставили такой неоднозначный повод.

Константин взбирался на холм, не оборачиваясь и не утруждая себя дальнейшими разговорами. Меня он с собой не звал. Но я пошла. Не в лесу же счастья пытать в одиночестве. Неизвестно, где мы, что здесь водится и чем питается.

Дом был старым, но из той категории, что всех людей переживут. Крепкий сруб, пропитанный составом, придающим дереву темную желтизну. Окна первого этажа закрыты ставнями. Прекрасный вид на округу, подсвеченную лучами красного заходящего солнца. Черный лес, петляющая по нему дорога, темная лента среди белых сугробов. Крыльцо, доски которого недавно меняли, приоткрытая массивная дверь, окрашенная в нейтральный серый цвет.

Заходить в дом синей бороды я не спешила. Целителю от меня пользы мало, так что пусть развлекается в одиночестве. Я прислонилась к перилам крыльца и, вглядываясь вдаль, попыталась сообразить, куда нас занесло. Константин сказал: «У нас». А значит, в обычный мир мы не выныривали. С другой стороны, Тимур и Вера могли сменить несколько стежек и вернуться обратно. В нашей тили-мили-тряндии по поводу бессознательного тела на руках спрашивать не принято. Дорог много, как обычных, так и стежек, лесов и холмов тоже, другое дело, что мало кто предпочитает жить отшельником и строить дом вдали от переходов. О доме на холме мне раньше слышать не доводилось.

Сверху раздался треск и вскрик. Женский. Я подняла голову, но ничего не увидела. Вернулась тишина. Окна дома по-прежнему были закрыты. Целитель вышел из дома минут через двадцать и выглядел весьма хорошо, в том смысле, что после примененного к себе заклинания мужчина перестал напоминать привидение, а стал больше похож на человека. Но когда он покинул желтый дом, лицо его лучилось здоровьем и довольством. Пожалуй, я не хочу знать, как он так быстро восстановил силы и за чей счет. В руках мужчина держал наши телефоны и мою книгу. Извините, свою книгу. О ключах я не спросила, в конце концов, у меня есть запасные.

Константин протянул мне сотовый. Проверять, есть ли связь, было ни к чему. В этом мире нет ни одной вышки, но сотовая связь работала везде, кроме filii de terra, там и вышки не помогали. Неизученный парадокс. Пока неизученный. Целитель принюхался и отстранил от себя книгу на вытянутой руке.

— Где они ее таскали? Кем только не воняет.

— Это я ее таскала, — призналась я, зная, что правда все равно вскроется, и тут же оправдалась. — Мне Пашка разрешила.

Он сморщился, включил телефон и, дождавшись ответа, с улыбкой спросил:

— Угадай, где я, змейка?

Рука болела зверски, мне запретили принимать болеутоляющее и приставили сторожа, во избежание, так сказать. На любого другого я бы злилась, но на Ефима с его вежливостью и искренним сочувствием не могла. Почти сутки дома, и боль взяла реванш за каждую минуту вынужденной передышки.

Бабка давно спала, пред этим честно отстояв смену, меняя холодные полотенца каждые десять минут. Пользы от них было немного, но краткое, секунд на десять, облегчение они приносили. Незадолго до полуночи старушку сморил сон, она лежала здесь же на диване, отказавшись идти в комнату, и сладко причмокивая губами. По статистике, у людей с возрастом наблюдаются проблемы со сном, расстройства, бессонница, бабке в этом плане повезло: засыпает быстро, спит крепко, иногда выводя богатырским храпом настоящие рулады, просыпается рано.

— Скоро начну скулить, затем плакать, потом кричать, — предупредила я хранителя.

Рука огненным обрубком лежала на подлокотнике, любое, даже незначительное, движение заставляло боль вспыхивать факелом.

— Не начнете. Вы сильная, — Ефим улыбнулся. — Скоро все кончится, — пообещал он и говорил что-то подобное уже второй час.

— Это радует.

Я вздохнула. От моих жалоб ничего не изменится, если понадобится, они меня свяжут, предпочитаю терпеть боль с комфортом.

— Расскажи что-нибудь, — попросила я, откидываясь на спинку дивана и закрывая глаза.

— Желаете легенду?

Я махнула здоровой рукой: хоть серенаду, хоть таблицу периодических элементов. Тишина концентрировала боль, не позволяя думать ни о чем другом.

— Давным-давно, когда люди еще учились охотиться на динозавров, — я против воли улыбнулась, — мне тоже этот момент особенно нравится, — рассмеялся Ефим и продолжил, — семеро смелых, волею случая оказавшись вместе, прошли по стёжке. Они сплотились, забыв о разногласиях и клановых различиях, объединились перед неизвестностью и опасностями нового мира, — хранитель стал говорить нараспев, меня так и тянуло начать подвывать. — Они выстояли. Они выжили. Они познали путь перехода туда и обратно, но не захотели возвращаться, ведь то, что полито собственной кровью, ценится сильнее данного при рождении.

— Поучительно, — пробормотала я.

— Были эти семеро из племени Юков. Они положили начало новому клану нового мира, своему Юково.

— Я всегда думала, что мы присвоили название верхнего села, чтобы избежать лишней бюрократии и вписаться в мир людей.

— Вы ошиблись, леди. Все наоборот. Человеческое село основали наши.

— Зачем? — я открыла глаза, интересная выходила легенда.

— Определенной причины вам никто не назовет. Были такие, кто хотел разводить людей как скот, и такие, кто хотел изучать их, и такие, кто считал их буфером, который примет на себя первый удар, если такой случится.

— Ни одной достойной.

— Может быть. Разрешите продолжить? — я кивнула, — их было семеро. Семеро первых: шаман, нелюдь, продавшийся, колдун, изменчивый, чистый и проклятый.

— Чувствую, веселые были деньки.

— Свершилось чудо, которого никто не ждал: безвременье отступило перед их силой, перед их волей, перед их способностями, их умом. Наш мир широк, семеро могли бы уйти дальше вглубь, уйти со стежки, жить там, где не надо бороться с non sit tempus. Но они хотели все: и этот мир, и тот, который был им домом ранее. Они остались. Так появилось далеко не первое и далеко не последнее село на стёжке.

Я хмыкнула. Еще бы, предки были не глупы, село, контролирующее переход, — это стратегический ресурс, приграничная крепость, а жить можно было бы и в том желтом доме на холме, ничего не охраняя, ничего не решая и ни за что не отвечая. Через наше Юково проходит немало товаров из обычного мира, а это власть и влияние, не говоря о доходе. Каждая такая стежка — ценность для демона, потерять ее — значит сдать рубежи, потерять контроль. Тимур был прав, преподнеси он такой подарок другим демонам, его бы взяли на работу. Но всегда бы помнили, как он поступил с прежним хозяином.

— Семеро стали его основами, — рассказывал хранитель, — и пока эти основы стоят, стоит и эта земля. Убери одну опору, и безвременье сделает шаг вперед, убери еще одну — и оно сделает два. Дорога здесь будет всегда. Но заставить non sit tempus отступить могут только опоры, люди, их воля и сила. Чем их больше, тем крепче земля под ногами, чем меньше, тем ближе колебания безвременья. Выбьешь одну — стежка устоит, две, три, четыре — закачается, останется одна — и село умрет, одна опора не сможет удержать безвременье. Жители разбегутся еще раньше.

— Захватывающе, — я стиснула зубы, — а если поближе к нашим временам, шаман — это?

— Константин.

— Не годится. Он не сидит здесь с начала времен.

— Никто не сидит, — он развел руками, — опоры меняются, их не всегда семь, хотя хотелось бы. Сейчас, например, стежку хранят пятеро, в прошлом веке их было шесть. Кто-то уходит, кто-то умирает, кто-то исчезает. Важность не в личностях, а в их силе. Целители, потомки первых шаманов — лекарей, и так уж совпало, что он был опорой и в Иваньково, и у нас, когда там спасать стало уже нечего. Люди меняются, суть остается.

— Колдун — Семеныч?

— Вы совершенно правы.

— Продавшаяся — Тина.

— Да — хранитель сложил руки на груди.

— Остальные? Нелюдь? Изменяющийся? Проклятый? Кто там еще?

— Сожалею, — он склонил голову, — эти знания опасны для нас, узнай те двое о всех опорах, мы бы сейчас не разговаривали. Вы леди и так догадались о многом, подождите немного и узнаете остальное.

Я закрыла глаза, ожидание, приправленное болью, выматывало.

— Одна из тех двоих, — я сменила тему, — Вера сказала, что отмстила Миле, девушке, что унесла в filii de terra сына. Ты ничего не заешь об этом?

— Я не покидаю стежку, — парень развел руками, но что-то в его голосе, может, неуверенность, меня насторожило.

— Скажи, прошу? — я даже привстала, едва не зашипев от всколыхнувшейся боли.

— У земли детей появился хранитель, — он опустил голову, — девушка, смертельно раненная днем ранее. Принявшая браслеты Милана. Красивое имя.

Я выругалась. Несправедливо. Этой девчонке столько пришлось вынести и для чего? Ее время, ее жизнь с сыном украли. Игорь вырастет и покинет filii de terra, а она останется там навсегда.

— Что будет с ней, если из filii de terra исчезнут дети?

— Она умрет, так же, как и все хранители.

Ефим встал, одернул мундир и подал мне руку.

— Пора, леди.

Я вздохнула, стиснула зубы и поднялась. Что ж, вот он момент истины. Стоило руке поменять положение в пространстве, в ней взрывалась огненная бомба. Я больше не чувствовала ни пальцев, ни ладони, ни кожи, ни мышц, ни суставов — один клубок сплошной обжигающей боли. Я вскрикнула и покачнулась. Парень тут же оказался рядом, поддержал, извинился, я уже сбилась со счета в который раз, сказал что-то успокаивающее и подвел к спуску в подвал. Ролевая игра — воплоти свой кошмар в реальность.

Как он умудрился пуститься вместе со мной вниз и не сломать шею, не знаю, не до того было. Сквозь слезы я увидела перед собой дурацкую дверцу неоткрывающегося сейфа в стене.

— Смелее, леди, — шепнул Ефим.

Чего они от меня хотят на этот раз? Я не знаю кода. Мне обещали, что боль пройдет, если закончить начатое. Боль — переходный этап. Тут они не оригинальны, рождение и смерть, счастье и разочарование — этапы нашей жизни, и, преодолевая каждый, мы чувствуем боль.

Я подняла огненный обрубок, почти ничего не соображая. Хуже стать не должно, потому что хуже некуда. Только бы не заорать и вытерпеть. Кодовый замок, ручку которого я крутила неоднократно. Первое прикосновение откатилось назад волной огня. И я завыла, зажмурилась и едва не упала. Надо закончить. Пройти через такое еще раз, я не смогу. И не хочу. Колесико легко вращалось, едва слышно пощелкивая, когда стрелочка проваливалась в деления цифр. Туда-сюда. Без цели, без смысла, не запоминая порядок чисел. Желая, чтобы все кончилось.

И оно кончилось. Мир потемнел. Лампа мигнула, погасла и снов зажглась. Я уже была не в привычном подполе, где на стеллажах валялась оставленная прежними хозяевами рухлядь. Это был МОЙ подвал МОЕГО дома. Я видела каждую его черточку, каждую щелочку, каждую поверхность с облупившейся краской. Стены, пол, потолок, лестница — все пришло в движение, не части дома, а детали детского конструктора.

Дверца сейфа стекла большой серебристой каплей, но я едва удостоила ее взглядом. Рука коснулась холодного камня, что скрывался под ней, и это было прекрасно. Кожа была слишком горяча, и твердая порода потекла. Мог ли камень расплавиться на самом деле? Не имеет значения, потому что он стекал, и с каждым движением из руки уходила боль, исчезал огонь, вливаясь в твердую стену. Я провела по стене ладонью размашистым резким движением, как стирала влагу с запотевшего зеркала в ванной. Теперь я знаю, откуда у всех этот зеркально ровный участок в породе, они сделали его своими руками, расчистили холст, на котором суждено появиться картине определившей их дальнейшую жизнь. Я водила пальцами по каменному холсту, оставляя в нем глубокие борозды рисунка. Своего рисунка, смысла которого я не знала, но он казался таким подходящим, таким «верным» для меня, для дома, для стёжки. Круг — куда ж без него, круг — это защита, барьер. Внутри угловатая геометрическая буква «я», или ромб на ножках, или рыба, поставленная на хвост. Мой знак.

Боль исчезла без следа, оставив после себя блаженную прохладу. Я сделала шаг назад, не в силах оторвать глаз от знака. Я видела свой и видела другие, они будто накладывались друг на друга. Резкая «Z» Тины, женщина, до этого спящая в своей кровати, открыла глаза и посмотрела на меня. Мы были в разных домах, на разных концах села, но видели друг друга. Заглавная «Е» ведьмака, который отсалютовал мне бокалом вина, сидя у камина. Ромб с кругом внутри, так напоминающий глаз нелюдя, и ярко рыжий кудрявый мужчина со светлыми глазами, захлопнул толстую книгу, снял очки и строго, по-учительски, посмотрел на меня. Крестик из детской игры с маленькими черточками на концах, и что-то вроде туманной дымки взлетают под потолок, открывая алые глаза. И я знаю, это «что-то» смеялось, ему было весело. Лежащий интеграл и черный целитель, к которому прижималась обнаженная, если не считать чешуи, явидь, взмахнул рукой и рыкнул: «Сгинь! Не до тебя!».

— Святые, — я в панике огляделась.

Подвал моего дома. Все осталось и все изменилось. Вместо прямоугольника, повторяющего форму комнаты, — шестиугольный цилиндр с узором из желобов на полу, линии вдоль стен и от углов к центру, похоже на недорисованную снежинку, или паутину. Потолок поднялся метра на три, деревянная лестница с перилами у одной из стен заканчивается нормальной дверью, а не люком. Стены стали утопленными нишами, куда переместились стеллажи с полками. Лишь одна чиста и величественна — та, на которой я нарисовала знак.

Ефим лучисто улыбался. Еще бы, я на его месте тоже бы сияла тульским самоваром. Стежка приобрела еще одну опору, еще один шаг отделил его от безвременья. Я чувствовала в нем глубокое удовлетворение от хорошо проделанной работы. Именно так. Не видела по лицу, а ощущала. Словно мне стали доступны его эмоции, словно я нечисть.

— Добро пожаловать домой, чистая! — хранитель глубоко поклонился.