Они остались ночевать у родителей. Маша хотела бы вернуться домой, но Александр Николаевич уговорил её — ему хотелось поближе познакомиться с будущим зятем. Сантош не возражал, предоставил всё решать Маше. Она колебалась: в понедельник утром надо на работу, Анютке — в садик, а дома работы непочатый край. Да ещё Сантош свалился, как снег на голову. Признаться, она растерялась. Сантош, с его обычной самоуверенностью и отсутствием склонности к компромиссам, даже и мысли не допускал, что она может, на некоторое время, остаться в России для решения всех возникших проблем. Несмотря на то, что Маша клятвенно уверяла его, что они с Анюткой немедленно приедут, как только всё утрясётся, он самым бесцеремонным образом игнорировал её доводы. В его изложении всё выглядело легко и просто. Визы для них он обещал получить сразу же, как только доберётся до непальского посольства, с Машиной работой тоже не видел никаких проблем: — напишешь в понедельник заявление и всё, ты свободна. Даже денег никаких не надо, я привёз достаточно, чтобы оплатить ваш переезд. С детским садиком ещё проще, я думаю. Да, ещё прививки ребёнку… Ну, тут уж я сам разберусь, что нужно, а без чего можно и обойтись. Нечего её травить всякой гадостью. — Маша тщетно пыталась доказать ему, что с работой не всё так просто. Её приняли на должность преподавателя на её родной кафедре. Профессор Рубинштейн необыкновенно гордился своей ученицей и всячески её поддерживал. Нет, она не могла вот так бросить всё и уйти. Необходимо найти замену. Маша чувствовала себя ужасно неловко, представляя, как огорчится и расстроится профессор, узнав об её отъезде. Да ещё нужно продать квартиру… Те ещё заморочки!
Выслушав её, Сантош махнул рукой: — мы всё сделаем в течение пары дней. Не хмурься, родная, для чего же ещё женщине муж, как не для того, чтобы решать возникающие проблемы! — Маша, улыбаясь, в сомнении покачала головой:
— ты мой дорогой пушистик! Ты же не муж ещё?! И ты не знаешь наших чиновников! У нас, как говорила ещё моя бабушка, каждая какашка хочет пахнуть резедой. — Сантош расхохотался:
— конечно, муж! — наклонившись к уху, быстро шепнул: — разве мы не принадлежим друг другу душой и телом? — затем, уже громко: — а что, ваши чиновники отличаются от любых других в любой стране мира и не берут взяток?
Родители внимательно прислушивались к их спору. Александр Николаевич предложил: — Маша, ты можешь оставить нам доверенность на продажу квартиры. Мы всё сделаем и вышлем тебе деньги. Сантош скривился:
— о, великий Шива, да какие там деньги? Лишние вам хлопоты. Не нужны ей эти деньги. Я имею достаточно, чтобы обеспечивать потребности своей семьи. А доверенность оформим на меня. — Спорить с ним никто не решился.
* * *
Несмотря на жалобные взгляды хитреца, спать Маша легла с Анюткой, а Сантошу постелили в другой комнате. Он тяжело вздыхал и поглядывал в её сторону, но Маша была непреклонна: — и думать не смей, что мы будем спать в одной постели, на глазах у родителей, не будучи женаты.
До середины ночи она слышала, как ворочался Сантош в соседней комнате, тяжело вздыхал, а иногда вставал и, кажется, подолгу стоял у окна, глядя на залитую светом ночную Москву. Потом она уснула и не слышала, как под утро он зашёл к ним с Анюткой и долго смотрел на них задумчивым взглядом. Потом, прикрыв глаза, глубоко потянул носом, вдыхая их запах, удовлетворённо, едва заметно, улыбнулся и вернулся в постель.
Утром, за завтраком, Сантош продолжал отвечать на вопросы. Исподтишка наблюдая за ним, Маша удивлялась его терпению. Взрывной характер своего любимого она знала прекрасно. Но нет, Сантош твёрдо решил очаровать её родителей и был спокоен и непоколебим: да, ужасное землетрясение, большие разрушения и много погибших, но оно случилось впервые за много столетий, по крайней мере, храмы, отстроенные в глубокой древности, разрушены впервые. Да, дом, где была его квартира, тоже разрушен, но нет, он не бездомный. Родители готовы предоставить его семье целый этаж в своём доме, и жить там можно сколь угодно долго. Нет, он не собирается надолго задерживаться у родителей и ждёт, что решит Маша. Можно купить большую квартиру в новом доме, а можно дом с садом на окраине Катманду, чтобы детям было где играть.
При упоминании о детях Маша скривилась, а он подмигнул ей, нагло улыбаясь.
Ольга Васильевна смотрела в карие глаза парня и ловила себя на том, что беспокойство о его необычности ушло куда-то даже не на второй, а на третий план. Лишь временами, когда его зрачки под влиянием какой-то мысли вдруг сужались до вертикальных щелей, её прохватывал озноб. Но дочь, кажется, это не смущало: она влюблённо смотрела на него, а он, поймав этот взгляд, сбивался с мысли, его глаза вспыхивали так жадно и жарко, что мать посмеивалась про себя — пожалуй, Анютке не придётся долго ждать сестёр и братьев.
Александра Николаевича больше интересовали Гималаи. Он спросил правда ли, что погибшие альпинисты так и остаются навечно на склонах семитысячников, и Сантош подтвердил, что тела не вывозятся: вертолёты не могут подняться на такую высоту, а спускать погибших людей на руках с покрытых снегом и льдом отвесных скал, когда внизу разверзлась бездонная пропасть, желающих не находится. Под воздействием сухого холодного разреженного воздуха тела мумифицируются и сохраняются неопределённо долго. Александр Николаевич задумчиво и грустно покивал головой и поинтересовался, как часто Сантош бывает в горах и высоко ли поднимается. Маша бросила на почти мужа настороженный взгляд, и он понял, успокаивающе сказал, что на семитысячниках он не был ни разу и не видит смысла лезть туда. Да и вообще не считает нужным карабкаться куда-то на скалы, чтобы полюбоваться всё тем же снегом и льдом под ударами пронизывающего ветра. В горах он бывал довольно часто, но с появлением семьи у него не будет столько свободного времени и он намерен существенно сократить количество своих прогулок.
После завтрака засобирались домой, и Маша с удивлением заметила, что Анютка по дороге к метро взяла за руку не только её, но и Сантоша. Вообще ещё в Непале она обратила внимание, что он никогда не сюсюкает с детьми, даже самыми маленькими. Он разговаривает с ними серьёзно и уважительно, порой — грубовато, особенно с мальчишками. Родителям, кажется, это не нравится, но дети льнут к нему и даже самые отчаянные плаксы и капризули утихают и слушаются его.
* * *
Дома Маша решила, всё же, довести уборку до конца. Сантош с энтузиазмом взялся ей помогать, Анютка не отставала. Через два часа Маша, не выдержав поглаживаний и прикосновений к разным частям своего тела, преимущественно находящихся ниже талии в моменты, когда Анютка была чем-то занята, ласково предложила помощникам пойти погулять. Дочь запрыгала, хлопая в ладоши: — ура-а-а Сантош, пойдём, я покажу тебе новую карусель на детской площадке! Там лошадки, и олени, и слоники! А в Непале слоники есть?
Сантош засмеялся, глядя на девочку: — и слоники, и обезьянки и ещё много всяких животных. — Анютка побежала одеваться, а Сантош, обняв сзади Машу, потёрся об её ягодицы и, прижавшись губами к шее, шепнул: — да кончится ли уже этот день, наконец? Это прямо пытка какая-то!
День, всё же, закончился. Засыпающую на ходу Анютку Сантош на руках отнёс в кроватку. Кода Маша укрывала её одеялом, та уже спала.
Пока хозяйка стелила постель, Сантош скрылся в ванной, а когда появился вновь, Маша лишь прерывисто вздохнула. Он встал в дверях комнаты — обнажённый, на гладкой смуглой коже кое-где поблескивают капельки воды, нахальные губы бесстыдно и предвкушающе улыбаются. Он тягуче, по-кошачьи плавно потянулся всем телом, отчего тяжёлый, подрагивающий в ожидании ласки пенис напрягся: — а давай, ты потом пойдёшь в ванную? Через часик примерно?
Маша покраснела, представив, как он обнюхивает её, целует и вылизывает всякие-разные места: — нет-нет, я быстро! — торопливо чмокнула его куда-то около уха, протискиваясь между ним и косяком двери, не забыв провести ласковой рукой по тому месту, что жаждало её прикосновений. Он заурчал и попытался её поймать, но она захлопнула дверь ванной перед его носом.
* * *
Вся следующая неделя прошла в хлопотах. С утра Маша уезжала в университет, предварительно сдав Анютку с рук на руки воспитательнице в детском саду. Сантош тоже убегал на целый день. Встречались они только вечером. Маша радовалась, что профессор не сердится на неё, а наоборот, даже рад, что у них с Сантошем так хорошо всё сложилось. Насчёт замены он её успокоил, заверив, что пригласит преподавателя с кафедры истории, такая возможность есть. Но Маша пока не увольнялась — всё не могла решиться. У Сантоша тоже дела шли неплохо. Работники посольства старались всеми силами ему помочь, на квартиру тоже уже имелись покупатели.
В следующую субботу было решено навестить родственников Сантоша, дедушку и бабушку, родителей Галины Николаевны. Сантош хотел взять напрокат машину, чтобы до деревни в Воронежской области добираться с удобствами, но Маша отговорила, прекрасно представляя состояние дорог в сельской местности. Не хватало ещё застрять где-нибудь посреди бескрайних заброшенных полей или вообще разбить прокатную машинёшку. Нет уж, они поедут обычным рейсовым автобусом, водителю которого наизусть знакома каждая яма на дороге.
Несмотря на то, что Анютка просилась с ними в поездку, да и Сантош не возражал, Маша решила, что не потащит ребёнка к незнакомым людям. Она и сама-то робела, не зная, как её встретят.
В пятницу Ольга Васильевна забрала Анютку к себе сразу из садика, а Маша, вместе с встретившим её Сантошем, решила пробежаться по магазинам — ехать к будущим родственникам с пустыми руками она сочла неудобным. Сантош недовольно фыркал и пожимал плечами, но покорно поплёлся с ней в ближайший торговый центр. Спрашивать его совета было бесполезно, поэтому Маша, на свой страх и риск, сочла, что нужно закупить что-то из продуктов, а также недорогие подарки. Так что домой они возвращались, нагруженные пакетами и под бурчание Сантоша, сравнивавшего себя с буйволом.
Переступив порог квартиры, он резко примолк глядя на Машу, и она заметила, как заблестели его глаза. Женщина насмешливо приподняла брови: — что, мой хороший? Ты уже не тягловый буйвол?
Бросив пакеты на подставку для обуви, он сгрёб её в охапку, привлёк к себе и выдохнул в волосы: — я только сейчас вспомнил, что мы целый вечер и всю ночь будем одни! Всё же присутствие ребёнка, даже крепко спящего, вынуждает держаться настороже! Но сегодня… — не договорив, он принялся её целовать, и Маша с удовольствием закинула руки ему на шею, с наслаждением отвечая на поцелуи, зарываясь пальцами в густые жёсткие волосы на затылке, слушая его тяжёлое дыхание и вдыхая такой родной, чуть острый запах разгорячённого, ждущего мужского тела.
* * *
Утром встали рано, чтобы успеть на первый автобус до Воронежа. С трудом открыв глаза на звон будильника, Маша побрела в ванную. Она чувствовала усталость во всём теле, приятную — созналась себе с некоторым смущением. Вернувшись обнаружила, что Сантош опять уснул. Она осторожно присела на постель, разглядывая мужчину, так неожиданно, так внезапно затмившего для неё всё, что она считала важным: учёбу, работу, друзей, даже родителей. Он бесцеремонно ворвался в её жизнь, ни секунды не сомневаясь, что отныне они связаны навеки. Она любила в нём всё: жёстко очерченный рот, высокие скулы, твёрдый упрямый подбородок…
— Р-р-р!! — с рычанием он взвился в воздух, и вот она уже барахтается под ним, придавленная тяжёлым телом, а его руки торопливо комкают подол ночной рубашки.
— Сантош! Нет! — Маша упёрлась руками в его грудь, сопротивляясь из последних сил, задыхаясь от смеха, в то время как он провёл гибкими пальцами по её голым рёбрам, отчего она взвизгнула, дёрнулась и… почувствовала, как его плоть вошла в неё; её сопротивление ослабло, ощущение единения с ним, нежности. сладостного обладания его телом захлестнуло Машу и она смогла лишь невнятно пробормотать: — но, Сантош, нам ведь надо на автобус!
Он оторвался от её губ, прижался щекой с отросшей за ночь щетиной к её щеке и, тяжело дыша, шепнул:
— не смог удержаться. Я очень люблю тебя, счастье моё…
Конечно, на первый автобус они опоздали. Пришлось ждать следующий. Маша укоризненно поглядывала на Сантоша, а тот лишь ухмылялся. Потом нагнулся к её уху: — но ведь хорошо же у нас всё получилось, сознайся! — Маша покраснела, а нахал засмеялся, довольный.
Ехать было далеко, но скоростная трасса ещё не обзавелась ямами и небрежно приляпанными асфальтовыми заплатами, автобус плавно покачивался, и Маша, положив голову Сантошу на плечо, задремала. Он обнял её, прижав к себе, и ей стало уютно и спокойно. Она и не заметила, как уснула.
Сантош слушал её тихое дыхание у себя под ухом, и счастье переполняло его душу. Вот она, любимая, спит в его объятиях и так будет всю жизнь. Он сделает всё возможное и невозможное, чтобы она всегда с любовью смотрела на него. Он осторожно перебирал губами волосы на её голове, чутким носом зверя вдыхая её запах и наслаждаясь им.
Маша проснулась, когда автобус свернул с трассы и его затрясло на ухабах городских улиц. Она смущённо погладила Сантоша по щеке: — я тебе всё плечо отлежала, да?
Он улыбнулся: — я готов так ехать до Непала! — негромко продолжил: — ты так сладко пахнешь, я нюхал тебя всю дорогу! — Маша засмеялась, взяла его за руку:
— вставай, автобус дальше не идёт!
* * *
До деревни Весняки добирались на древнем разбитом ПАЗике. Автобус скрипел, дребезжал, но упрямо преодолевал все препятствия, возникающие перед ним на сельской грунтовой дороге. Народу было много, и все друг друга знали: здоровались, переговаривались, обменивались семейными новостями. И все с любопытством поглядывали на Машу и Сантоша.
Через полтора часа выматывающей душу тряски, они, наконец, вылезли из автобуса, который покатил-покряхтел дальше, а Маша и Сантош остались на тихой деревенской улице, заросшей мягким мятликом и вездесущим одуванчиком. Пяток кур рылись в пыли у ближайшего забора, озабоченный петух настороженно разглядывал незнакомцев. Улица была пуста, лишь издалека едва слышно доносились голоса.
Маша с интересом разглядывала дома по обе стороны неширокой улицы. Одноэтажные, деревянные, на три-четыре окна, все с резными наличниками, с небольшими палисадниками под окнами. Сантош, приобняв её за талию, потянул вперёд: — пойдём, уже недалеко, через десять минут будем на месте.
Вскоре они подошли к дому, выкрашенному в зелёный цвет. За облезлым покосившимся штакетником, огораживающим палисадник, виделись заросли отцветших георгинов вперемешку в обвившим их вьюнком. Сантош уверенно постучал в узкую двустворчатую дверь, к которой вели три скрипучие ступеньки. За дверью послышались шаркающие шаги, распахнулась одна половинка, и на пороге показалась маленькая, чрезвычайно полная старушка в ситцевом цветастом платье и меховой безрукавке поверх него. Она подслеповато прищурилась, глядя на них, строго спросила: — вам кого, молодые люди?
Сантош, улыбнулся: — ба, ты меня не узнала, что ли?
Та вздрогнула, часто заморгала, растерянно глядя на него жалобно сказала: — Санька, ты что ли?? — и, не дожидаясь ответа, припала к его груди, расплакалась. Привстав на цыпочки, обняла за шею: — Санюшка, дитятко, да как же это? Почто же мать-то не позвонила, не сказала, что ты к нам едешь? Дед бы в город съездил, купил что, а так нам и угостить-то тебя нечем! — обратила внимание на Машу: — да ты не один, с женой небось? — Продолжая одной рукой обнимать старушку, Сантош привлёк к себе Машу:
— знакомься, ба, это моя невеста, Маша.
— Ну-ну, — утерев слёзы, та растроганно посмотрела на женщину, — имечко-то какое хорошее — Маша! А я баба Клава, мать Галины, знаешь её, нет?
— Ты с кем там, мать? — Высокий крепкий старик появился в дверях. Глубокие морщины избороздили его лицо, а обширную лысину прикрывала старая замызганная кепка. Он внимательно посмотрел на молодых людей, и его лицо озарилось радостной улыбкой: — Санька! Внучок! Ну, здоров будь, ирбис! — Он неуклюже облапил Сантоша, сильно прижал его к себе, и Маше показалось, что старик украдкой смахнул слезу. — А девушка… — он перевёл взгляд на Машу.
— Невеста евойная, Машей зовут, знакомься, отец. А это дед Никола, детонька! Отец, значит, Галинин.
Маша улыбалась, старики ей нравились: — да, я знаю Галину Николаевну и Джайю, и Майю тоже. Я была в Непале в прошлом году, там мы с Сантошем и познакомились.
— Ну заходите, что на улице стоять! — баба Клава суетилась, пропуская гостей вперёд, чуть придержала Сантоша за рукав: — Женьку-то Галина не обижает?
— Нет, что ты, ба, — он засмеялся. В ответ на вопросительный Машин взгляд пояснил: — отец, Джайя. Ба его Женей зовёт.
Баба Клава ткнула его в спину кулачком: — ты мне эти свои иностранные словечки брось! Зови баба Клава или бабуля, как раньше звал и как другие внуки зовут, а то какую-то «ба» выдумал! — он поймал её руку, чмокнул сжатые пальцы:
— прости, бабуля, я давно у вас не был, совсем забыл, что ты не любишь, когда я тебя, хм, по-иностранному зову!
* * *
Маша чувствовала себя легко и весело за большим столом, уставленным нехитрой деревенской едой: варёной картошкой, посыпанной зелёным лучком и укропом, малосольными огурцами, свежими мясистыми помидорами, самодельным сыром, жареными курами, копчёной мелкой рыбёшкой и непременным атрибутом деревенской жизни — бутылками с прозрачным, необыкновенной крепости самогоном и настойками на травах, клюкве и облепихе. Она порадовалась, что они с Сантошем закупили кое-каких продуктов перед поездкой в деревню. Теперь сырокопчёная колбаска, карпаччо и буженина приятно разнообразили стол, вокруг которого собралась вся большая дружная родня её Сантоша. Оказывается, у Галины Николаевны имелось два брата и сестра. Все они жили в Весняках и сейчас собрались в доме родителей вместе с со своими семьями. Маша слушала разговоры, отвечала на вопросы, смялась шуткам и исподтишка разглядывала будущих родственников. Оказывается, Санош был похож на деда, такой же высокий, широкоплечий. А она-то ещё удивлялась, как у невысокого Джайи родился такой здоровенный сын. Непальцы и вообще-то не отличались внушительными размерами, были чуть ниже среднего роста, в основном худощавыми. Сантошу же достались славянские гены матери. Она с удивлением узнала, что все родственники были в курсе его необычных способностей, но воспринимали это совершенно спокойно. Гораздо больший интерес вызывала его специальность, и среди присутствующих она нет-нет да и улавливала разговоры, что надо бы о том-то и о том посоветоваться с Сантошем или даже попросить его осмотреть человека и выписать лекарство.
Приезжие гости самогон не пили. Маша просто боялась пригубить стопку, до краёв наполненную прозрачной жидкостью, которая горела, когда к ней подносили зажжённую спичку. Деревенских это не смущало, а она смотрела на них с ужасом. Сантош тоже не пил, и никто не настаивал. Кажется, все понимали, что для чуткого обоняния барса восьмидесятиградусный самогон может быть гибельным. Правда, Маша помнила, что лёгкое виноградное вино он смаковал с превеликим удовольствием.
Застолье растянулось допоздна. Маша устала и тайком позёвывала. Сантош наклонился к её уху: — пойдём-ка спать, моя хорошая, а то боюсь, ты прямо за столом заснёшь! — она с облегчением кивнула:
— правда, Сантош, я прямо с ног валюсь от усталости, — он встал, потянул её за руку. Никто не обратил на них внимания, подвыпивший народ бурно обсуждал международное положение. Только баба Клава подняла на них совершенно трезвые глаза, спросила:
— ребятки, вы ведь устали, наверно? Постелить вам?
— Не надо, бабуль, мы сами постелем, только бельё дай, — Сантош, продолжая держать Машу за руку, потянул её из комнаты вслед за хозяйкой. В небольшой кладовке из древнего комода были извлечены простыни, чистенькие, хотя и заплатанные, пододеяльники и наволочки. Сантош, принимая стопку белья усмехнулся: — да нам и не надо так много, хватит одной простыни и пододеяльника!
Баба Клава дёрнула его за ухо: — Санька, я разврата в своём доме не допущу! Вы, молодые, теперь девичью честь не блюдёте, до супружества в общую постель ложитесь! Вот поженитесь, приедете опять к нам с дедом, тогда и постелю вам на одной кровати, а пока отдельно спать будете, нечего нас позорить на старости лет!
Сантош засмеялся, но спорить не стал, Маша тоже улыбнулась.
* * *
С непривычки Маша спала плохо, часто просыпалась, прислушиваясь к прямо-таки звенящей тишине. Даже собаки помалкивали. За тонкой фанерной перегородкой возился и тоже не спал Сантош. В темноте она услышала тихие шаги. Он подошёл, и кровать просела под тяжестью тела. Маша почувствовала его дыхание на своём лице, с готовностью подставила губы.
— Не могу без тебя уснуть, — пожаловался он, поцеловав её. Она смешливо фыркнула, прошептала:
— можно подумать, ты не спал без меня целый год!
— Я собираюсь об этом забыть. Отныне и навсегда! — Маша легко вздохнула, ласково провела пальцами по его щеке. Сантош поймал их губами, лизнул. Она привлекла его голову на подушку:
— я тебя люблю, Сантош, — прошептала куда-то ему под подбородок. Он завозился, молча, энергично пытаясь освободить её от трусиков и короткой маечки. Она зашипела на него: — нет, ты что! Не надо, Сантош! — В кухне, на своей кровати, нарочито громко закашлялась баба Клава. Маша прижала его руку, строго сказала: — прекрати. Он тяжело вздохнул, но руку убрал. Громким шёпотом спросил:
— можно, я с тобой останусь?
— Нет! — Маша решительно столкнула его с кровати.
* * *
Обратно ехали нагруженные до последней невозможности. Как Маша ни отказывалась, баба Клава решительно вручила им две большие клетчатые — китайские — сумки с деревенскими гостинцами, строго-настрого наказав Сантошу доставить их до Москвы в целости и сохранности: — вези, Санька, будущим тестю и тёще деревенских продуктов! — Маша с трудом сдерживала смех, глядя на его унылую физиономию. Действительно, смуглый экзотический красавчик выглядел забавно с громадными клеёнчатыми сумками в обеих руках. Она лишь боялась за целостность ручек. Старики усердно пихали в сумки свежий картофель, маленькие, только что сорванные огурчики, приличных размеров кочан капусты, крупные мясистые помидоры, большие пучки лука и укропа, свежеубитую и ощипанную курицу, домашнего копчения окорок. Маше тоже вручили сумку, поменьше и наказали беречь и приглядывать, чтобы не разбилась литровая банка сметаны такой густой, что хоть ножом режь, а также не побились яблоки, любовно уложенные бабой Клавой: крупные, румяные, душистые, ничуть не уступающие импортным.
Прощаясь, Сантош по очереди обнял стариков, уговаривал их приезжать в Непал, на свадьбу. Баба Клава опять расплакалась, обнимая его: — Санюшка, лучше уж вы с Машей приезжайте, нас не забывайте, родителей-то твоих не дождёшься, всё им некогда вырваться. Может, и малышку когда привезёте.
Сантош засмеялся: — бабуля, Майя давно уже не малышка! Родители боятся, как бы она замуж без их ведома не выскочила! — та в расстройстве махнула рукой:
— выросли вы оба без бабушкиной ласки. У Женьки-то мать давно умерла, ты совсем маленький был. Деду привет от нас передавай, как увидишь.
К счастью, до Воронежа их довезли на машине. Один из дядьёв Сантоша загрузил их сумки в багажник старого фордика и подвёз гостей прямо к дверям автовокзала.
* * *
В Москве взяли такси. Маше показалось, что в метро Сантош чувствует себя неуютно: его вторая ипостась испытывала беспокойство, находясь глубоко под землёй.
Когда они ввалились к родителям, пихая в квартиру впереди себя большущие раздувшиеся сумки, Ольга Васильевна всплеснула руками: — батюшки, это что же вы привезли?
Сантош облегчённо рухнул на ближайший стул: — о-о-о, наконец-то! Это вам, Ольга Васильевна, деревенские гостинцы от моих стариков!
* * *
Вечером, уложив спать Анютку и перемыв посуду после ужина, Маша присела за кухонный стол, напротив задумчиво глядящего на неё Сантоша. Улыбнувшись, спросила:
— Что? Ты думаешь о чём-то неприятном, я вижу!
Он накрыл ладонью её руки, лежащие на столе, виновато скривился:
— Маша… я не знаю, как тебе сказать… понимаешь, мне нужно будет побывать в Солу Кхумбу… Нара… она же не виновата, что я не смог её полюбить. Она сама освободила меня от данного ей слова, зная, что я никогда не забуду тебя. Не обижайся, счастье моё, но у меня не хватает наглости просто позвонить ей на сотовый и объясниться. Я должен встретиться с ней прежде, чем мы поженимся. — Он замолчал, выжидательно глядя Маше в лицо, а она задумалась, вспоминая Нару: миловидную толстушку, всегда одетую в яркие юбки и блузки, увешанную бусами и браслетами, обладательницу аж трёх мужей, младшему из которых всего одиннадцать лет. Наверно Сантошу и правда нужно извиняться перед женщиной, глядя ей в глаза. Но он будет не один!
— Я тоже пойду с тобой в Солу Кхумбу!
Он выпрямился, изумлённо глядя на неё:
— Нет, зачем?? Маша, снова тебе отправляться в горы — чистое безумие! Один я доберусь гораздо быстрее, а вместе мы будем идти три недели!
— Я пойду с тобой! — Маша упрямо наклонила голову. Она и сама не понимала, какой бес вселился в неё. Кажется, где-то глубоко в душе, не желая признаться себе, она ревновала его к той женщине, Наре.