Все пройдет, как с белых яблонь дым… Сергей Есенин Под Перестройкою хожу, как под статьей, приняв на грудь сомненье. И бессилье ревет в душе. Отплакав над собой, качусь слезою пьяной по России. Я слишком верил в то, чему учили. Плевал на быт. Но время за труды скурило веру. Словно с яблонь дым… Все кончилось. И яблони спилили. Сгодятся на дрова… Эх, люди, люди, вранье в крови тромбуется в цинизм. Сознайтесь, мы достраивать не будем наш недоразвитой социализм, подгнивший на корню. Смущаясь запахов, друг друга водим сами же за нос, как за поводырем, идя за Западом под гласностью (для тех, кто безголос). Конечно, мы еще бываем стойкими и не идем мы с совестью на сделку, но лучше всех живется в Перестройкино тем, кто имеет дачу в Переделкино. К несчастью, я люблю свою страну, ведь я продукт своей эпохи. Глоткой меня не взять. В окно смотрю. И водку размазываю пальцем по столу.
Народ спасется лишь в самосознании… Как первые – Любовь и Страсть, Россия – это состояние души… Оно ведь может и пропасть…
Словно кто их погнал взашей, во мне гены заголосили… И учусь теперь русской душе — неизбывной любви к России. Своей совести я не врач, но обучаюсь любить втихомолку даже здесь — в коммуналке барачной, выходящей окном на помойку и церковку в убогих заборах… На которых, слезою полна, душу Русь проливала в запоях, прямо в небо пиша письмена… И лежит на ладони землицы ком, вековым прорастая колосом… Да пашу в языке отеческом — безлошадник — пустую полосу… Но ору, лезу внутрь каждому (раздает копейки юродивый): «Люди, мы не совсем изгажены, люди, правда, мы любим Родину?! Правда, мы бережем уже в нас пульсирующую жилку…» Я учу себя русской душе и с тоскою гляжу на бутылку…
Родные пепелища, без сомнения, всего дороже нам издалека… А я теперь москвич по убеждениям, и дым Отечества пускаю изо рта.
Андрею Алексееву Горит костер безумной веры — левее моего пути. Кругом – заборы и барьеры, — не отойти, не обойти. Мой Дантов круг… Барьеры гнутся, но держат на себе судьбу… Взошла царица революций с звездой, пылающей во лбу. Она стройна и безрассудна (свихнусь с ума от этих ног…) и мне вещает гласом судным: «Иди же, я теперь твой бог!» Свободно и прозрачно тело… Горит и гнется небосклон… А мне тепло, как в колыбели. Я понимаю, это сон. И я еще ребенок, мне ли… Когда вот вырасту большой… Но комиссар в горящем шлеме с крестом склонился надо мной.
Ю. В. Томашевскому Из букваря перед гибелью — я – выходец на авось — ладонь возлагаю на Библию, сжимая в другой ржавый гвоздь. – Мария, что сын твой наделал, мечту отправляя в кредит?! В наследство оставил нам тело, проведав о том, что творит… – Молитесь, терзайтесь гостями средь тех, кто Иуда иль Брут, из душ выгребая горстями извечную тягу к добру. – Рубите отцовские корни! И Русь, подобравши суму, завыв так по-бабьи, от крови стопы омывала ему. К стопам повернулись все реки, все слезы, сомкнувшись в кольцо. Могилы, как Виевы веки, отверзлись. Узривши лицо, покойники встали… – Россия, я сын твой, великая мать! В твоих небесах две Марии, двум совестям не бывать! На Конституцию встал я, чтоб ближе был красный зенит… Ленин, распятый на «Капитале», меж глазами и солнцем летит.
Стыдно мне, что я в Бога верил, Горько мне, что не верю теперь… С. Есенин Что-нибудь будет святое И в нашей жизни с тобой… С. Соколкин Я сынище твой, матерь застоя, твой ублюдок, твой червь испокон. Как и ты, на крови я настоян и мечтой застоялой вспоен. С молотком и серпом по оврагам строил путь я – на белой кости. И Христа заколол красным флагом — Он его отказался нести. Я стихия рабочего класса. Мой кулак словно символ труда. Даже небо я выкрасил красным, чтоб не очень тянуло – туда… Вольно-живше-дышавшим по грамоте — как на ложе прокрустов иных… – Из избы, из души и из памяти выноси «беспартейных» святых!.. Офицеров и интеллигентов — к черту, к стенке, к ногтю! Лабуда! Оказалось, что страны есть где-то, где по рекам – не кровь, а вода… Приоткрылись тяжелые двери, как с сивухи блюю, что ж терпеть?! Стыдно мне, что я в Ленина верил, страшно мне, что не верю теперь! Страшно то, что я здесь на постое. Дальше путь мне сужден — по кресту. Я не верю в твою перестройку, ощущая свою пустоту. Потому и скулю, и юродствую, но по старой привычке — потом заливаю судьбу свою жлобскую не каким-нибудь – красным вином. И хотя непорочность застоя мной зачата, хоть плачет ОВИР… Но ничто не родится святое в нашей жизни с тобой. Не ври!
Люблю Россию я… М. Ю. Лермонтов Люблю я СССР, но странною любовью… Повинен в том рассудок мой, захлебывающийся «Медвежьей кровью», но не желающий за упокой России пить. И не желая брата признать в продажном продавце надежд, ведь «диктатура пролетариата» — есть власть не помнящих родства невежд. Закон «партийности литературы» свободе Слова в глотку кляпом вбит. Ну, а любимая прокрустова цензура в башке у каждого, как мент, сидит и принимает разные обличия… Но как только демократий зуд — Еffтушенок в трусиках и лифчиках с красным флагом к Ленину везут. Ветераны половых сражений, постельных инвалидиков отряд, внучата Ильича – «совьетски Женьи», припавши к гробу, песни говорят… Но единой сказкой жить несладко. Вымучив другую, по стране тащит хозрасчет с марксистской хваткой Михаил на белом скакуне. И искусство в помощь, как условились, — раз редко экономика щедра, Плисецкая «прибавочную стоимость» танцует в «Капитале» Щедрина. И под гром оваций и приветствий, запинаясь у Больших Дверей, знамя русской интеллигенции несет-блюдет ответственный еврей… Все идем мы от мечты к надежде, красим в красный цвет — за годом год. Все меняется, но, как и прежде, татарин подметает, русский пьет… Ох, время разрешенных революций — в сердце, в спорттоварах и в Кремле. Только почему ж контр-эволюция топор в ладони вкладывает мне?! Анархист голодный зело страшен, — так и хочется — едрена мать! — звезды обрубать с кремлевских башен и буржуям сытым продавать. Плюрализм нам счастие размножит, только вдруг увидишь — без прикрас — экспорт революции возможен, пока нет другого экспорта у нас… Про Коран забыли, про Христа, Русский интерес под небом синим… Преданные смертники России стонут песни про Афганистан… Тракторист – Генсек в стыдливой стойке покаянье принял, — ерунда! Блядствует в России Перестройка — все для вас в России, господа! Мы ж безразличные, тупые и постольку вы прямо в Кремль несите по рублю — на Горбачева М., на Перестройку, на СССР и «странное люблю»…
Ну, вот и все, Генсек, вы сняли маску — закончен маскарад… Вы на коне. И демократия, подружка сказки, вас ждет в постели вашей наконец… Что ж, торжествуйте! Знайте лишь, в увечье моральном спит еще не весь народ. Скорей черните беспринципной речью всех тех, кому заткнуть успели рот… Пусть Солженицын, Лихачев – в мандраже сдались, смирились, получив под дых… Но все ж не Ленин вы, не Троцкий даже, хоть и страшны в претензиях своих: отдать на откуп всю страну Европе!.. Приличней бы, в чем мама родила, за доллары подставить свою ж… — вот тут уж ваши личные дела. Но так искать признанья – просто скверно. Вам Запад льстит, дурея от хлопот. Но вы же в их глазах – не Миша Первый, не Горб Великий, а простой холоп. Зачем кооператорскую таксу то поднимать, то снова опускать?! Иль по России старикашку Маркса за бороду устали вы таскать?! — сдались ли просто, дотащить не чая? Коль домработницы над властью держат верх, а экономикой парторги заправляют, Генсек, вы разорите вся и всех. Неграмотны вы, Миша, мудреваты, не любите своей страны, людей… И, честность загноив, в партаппарате разводите валютных вы блядей… Теперь опять о Гласности… Осилив, державною придавите пятой?! Есенин, Маяковский, П. Васильев… Кто дальше: я, мой друг, читатель мой?! Мы славим вас! И, отрезвев от рвоты, в стране, где снова тонет все во лжи, идем на ВЫ, хоть там, за поворотом, нас ждут менты — им тоже надо жить…
Двое в комнате. Я и Ленин — фотографией на белой стене. В. Маяковский В стране разруха, кровь и бурелом… Но розовеют лица в одночасье — в толпе трудяг возник принесший счастье великий Ленин — с надувным бревном. И Сам пошел пешком к Великой Цели (в костюме-тройке, в галстучке простом). И пролетарий, сбросив рабства цепи, крест приволок – с еще живым Христом. Привез крестьянин в красной тачке дом свой — (для дела все сгодится в сей земле, очередной кирпичик за потомством) — товарищ Ленин строит мавзолей… А уж в подвале комиссар планеты попов и офицеров бьет под дых. И со слезой восторга славит это простой народ, оставшийся в живых… Ведь он материалист. И он очистит мозг – от «говна библейских идиом»… И вот наш строй, нависший над Отчизной — товарищ Ленин с надувным бревном. «Колючка» словно плющ вокруг державы. И каждый — кому вверх и кому вниз — до злых соплей, покуда не придавит, свое бревно потащит в коммунизм. Иных же… И шатается лет через… Уж на кровавом небе – не стене, в кресте костей тирана лысый череп в своей — им ненавидимой стране. Свалив теперь на Сталина все беды, ему подставил хилое плечо пародья на кумира-дармоеда, поклонник Маркса — некто Горбачев. И вновь строитель наш без сожаленья на землю опустился – в наш Содом… Перестроился дедушка Ленин, перестраивая Свой Дом. И опять Другим Путем – проклятым он пошел. И с ним слуга навек — друг, герой, убийца, провокатор — простой советский честный человек.
Борису и Федору Примеровым Россия – животворная страна. И в нее, из пламени свободы, свою жизнь я, как в живую воду, окунаю, вспомнив имена… Ветры воют, силой ножевою, на куски Державу раскроив… Как щенок, хозяйскою рукою, царь утоплен в собственной крови. Смертью смерть поправ… Рекою крови по просторам носит мертвеца. В кителе военного покроя главный варвар в Горках ждет конца. Ураганом Призрак Коммунизма продотряды гонит по дворам. Люди прячут Родину по избам, по лесам, а чаще – по сердцам. Только чудом не расстрелян дед… Наизусть запомнив, до деталей, нам Россию бабки передали, как Лука – Исусовый завет. И Верховный, дым в усы пуская, слишком поздно дал себя понять, русской бездны дыры затыкая… А о прочих что и вспоминать… И в огне великого простоя, обгорев, как грешники в аду, — в своей стране! Россию! снова строю. И первым камнем голову кладу!