Уже впервые дымной мглою Подернут был Эдемский сад… Уже пожолкнувшей листвою Усеян синий был Евфрат… Уж райская не пела птица: Над ней орел шумел крылом, И тяжело рычала львица, В пещеру загнанная львом… И озирал злой дух с презреньем Добычу смерти – пышный мир И мыслил: «Смертным поколеньям Отныне буду я кумир!» И вдруг он видит: в райской сени, Уязвлена, омрачена, Идет подобно скорбной тени Им соблазненная жена. Невольно прядью кос волнистых Она слегка прикрыла грудь – Уже для помыслов нечистых Пролег ей в душу знойный путь… И ей десницу простирая, Встает злой дух – он вновь готов Ей, сладкой лестью слух лаская, Петь о блаженстве грешных снов. Но что уста его сковало?.. Зачем он пятится назад? Чем эта жертва испугала Того, кому не страшен ад?.. Он ждал слезы – улыбки рая, – Молений, робкого стыда… И что ж в очах у ней?! Такая Непримиримая вражда, Такая мощь души без страха, Такая ненависть… какой Не ждал он от земного праха С его минутной красотой. Грозы божественной сверканье – Тех молний, что его с небес Низвергли, – не без содроганья В ее очах увидел бес… И в мглу сокрылся привиденьем, Холодным облаком осел, Змеей в траву прополз с шипеньем, В деревьях бурей прошумел… Но сила праведного гнева Земного рая не спасла, И канула слеза у древа Познания добра и зла…

В безумье гордом род людской Забыл Творца всей поднебесной – Он увлечен лишь красотой, Ему так близкою, – телесной… Но время кары настает, И дождь все льет, все льет… Поднялся уровень всех рек, На берег вал за валом плещет, Но ослепленный человек, Забыв о Боге, не трепещет… А время движется вперед, И дождь все льет, все льет… Сравнялся с твердью океан, К вершинам гор подходят воды, Скрывает казнь собой туман Закон нарушившей природы… Очнулся в ужасе народ, А дождь все льет, все льет… Спасенья нет от казни той – Близка минута роковая… И вспомнил Бога род людской, К Нему беспомощно взывая… Его он молит и зовет, А дождь все льет, все льет…

…И Ной до лет маститых дожил, И Бог его благословил, И род сынов его умножил, И им всю землю разделил. И Иафет пошел к полночи, Держа к звезде полярной очи, И стал он у Кавказ-горы, И там разбил свои шатры. И был, как полные кошницы, Обилен стан его добром. Стеной широкой колесницы Стояли праздные кругом. Меж них паслись, высокогруды, Степные кони и мулы, И двугорбатые верблюды, И мягкорунные овны. И наконец, приспело время, И страшный час настал: бежит Все многочисленное племя На холм и к праотцу спешит С соседних гор и из долины, От стад и плугов, из шатров… На головах – льняной покров, Одеты в кожи все зверины. На холме том, и дряхл, и сед, Кончался старец, изнуренный Тяжелой ношей многих лет, Племен сих прадед вдохновенный, Их вождь в пустыне, Иафет. И патриарх среброволосый Скорбящий род совокупил; На небо, море и утесы Взор просиявший устремил. Всходило солнце. Гор громады, Их ледяные колоннады Восток пурпурный обагрял. И старец рек: «Когда удары Громов Господних пронеслись; Когда свершительницы кары – В брегах пучины улеглись; Когда, как мост от Арарата На льдами венчанный Кавказ Дуга спасенья извилась, Я вел стада свои у ската Горы. Явился мне тогда Безвестный муж. Над ним светила Большая яркая звезда; На раменах златые крила – Я пал лицом к земле. Он рек: “Оставь стада, иди за мною!” Мы шли. Пред ним смиряли бег Ручьи. Над бездною седою Нерукотворный мост взлетал, Лизали землю львы степные, Где муж таинственный ступал. Взошли мы на гору. Густые Внизу курились облака, Сквозился лес, а там река О скалы билась вековые. Сказал он: “Видишь эту синь?.. То море. Там, за синью этой, Есть много дебрей и пустынь: Там горы тучами одеты; Там реки тихие текут Между зелеными лесами; Там под глубокими снегами Долины солнца долго ждут, И скуден дар произрастенья… Но не пугайся этих стран: Высокий жребий будет дан Странам снегов и запустенья; Лишь только б сон их пробудил Дух творчий, сущий в человеке, Замкнул бы пристанями реки И землю острым плугом взрыл… Но вам ли, юга воскормленцам, Познать высокие труды Изобретательной нужды? Вам, избалованным младенцам, Уразуметь закон миров, Поработить природы силы?.. Ничтожна мощь земли сынов, Доколь ее не озарило Сиянье горнего огня… Ты волен: вот тебе на выбор: Живи беспечен, как дитя, Как зверолов, пастух иль рыбарь, Но блеска истины не знай, Не ведай тайны мирозданья, Не чувствуй гордого сознанья, Как зверь косматый… Выбирай!” Пред дивным мужем, весь дрожащий, Чело я долу преклонил, И он главу мою накрыл Своею ризою блестящей… Зажмурив очи, недвижим, Я только чувствовал, что льется Мне в душу свет и перед ним Глубокий мрак в ней раздается… И стал я вдруг могуч и смел. Открыл глаза – все предо мною Сияло новой красотою – Как бы внезапно я прозрел. А он исчез, и кто сей странник, Не знаю – ангел ли святой Иль некий демон проклятой, Небес сияющих изгнанник? С тех пор размноженных людей Не мог сносить я жизни скудной, Мне было душно. Брег безлюдный Пустынных волн мне был милей. Я погружался в созерцанье Ночных небес. Я изучил Теченье мерное светил И тайный чин их сочетанья. Я понял мысль, дал слово ей, Одной чертой увековечил И полузверственных людей Обожествил, очеловечил. По воле случая они То там, то здесь влачили дни: В шатры, в древесные лачуги Из мглы пещер их вызвал я, Запряг волов в железны плуги, Смирил строптивого коня… Но что ж? Во глубине науки Обрел я гибельные муки И отравил остаток дней Какой-то карой беспощадной. Я чуял в сердце – острый змей Его терзал иль коршун хладный Его живое исклевал. Какой-то демон беспокойный Меня тревожил жаждой знойной, Сомненьем мысль мою смущал. Рвался я вдаль, – слабели силы, И дар блестящий, дар унылый, Небесный огнь – я проклинал! Теперь уж близок час: я гасну. Кому ж предать сей дар ужасный? Чей взор пред ликом Божества, Им поражен, не онемеет? И чья не дрогнет голова, Когда сей огнь над ней зардеет?» Безмолвен сонм его сынов Пред патриархом вдохновенным, И жены с ужасом смятенным Внимали звук великих слов. И изо всех на зов науки Пришли с спокойствием святым Четыре правнука, пред ним Потупя взор, скрестивши руки. На них глядел он, полн любви: «Идите, правнуки мои, Вас озарит поочередно, Как яркой молнии струя, Небес светильник первородный. Ты, чернокудрое дитя, Иди на запад! Там, где море Покрыто грудой островов, Есть пышный край. Там на просторе Разросся лавр. В груди холмов Таится мрамор. Метким ломом От праха мрамор оторви И мысли молнией и громом Его ты к жизни призови! А ты, младенец с строгим оком И величавостью чела, Суровый духом перед роком, Тебе веков грядущих мгла Готовит власть над целым миром, И будешь ты племен кумиром, И как рабы они толпой Пойдут в оковах за тобой! А вы, юнейшие орлята, Любимцы прадеда, – туда, Где дремлют тундры, рдеют блата В оковах северного льда, Идите!.. Мир, облитый кровью, Мир дикой силы и оков Преобразите вы любовью И цепи снимете с рабов. Передаю вам огнь небесный! Вы не угасите его! И в мире будет повсеместно Господней мысли торжество! Блюдите вы его сиянье! Любите скорбь и испытанья, В которых зреют мысль и труд, Как я любил свои страданья! Святые скорби в воздаянье Плоды святые принесут!» Умолк. В слезах, вокруг толпясь, Лобзали избранные внуки Его хладеющие руки, И тихо он, в свой смертный час Благословляя их, угас!

Погибли с природой земною Все люди под бурной волной, И спасся в ковчеге с семьею Лишь Ной. Над прахом безумной гордыни Повсюду с ковчега видна Лишь ширь многоводной пустыни Без дна. Со штормом в борьбе бесполезно Не в силах замедлить свой бег, Все время носился над бездной Ковчег. Приподнят волною вдруг ближне Он кинут был через валы, И стал вмиг ковчег неподвижней Скалы. Голубку в надежде отрадной Пускает немедленно Ной Найти, что не скрыто под жадной Волной. Напрасно дни целые, ночи Он ждет возвращенья ее, Нет вестницы милой, и очи, Тая И скорбь, и надежду на счастье, Туманились часто от слез: Миг каждый душе лишь ненастье Принес. О, радость! За дымкою редкой Тумана стремится чрез тьму Голубка с зеленою веткой К нему! Так часто и счастье, и радость Чрез горя тяжелого гнет Отрадной надежды нам сладость Несет. Ал. Лавров Ковчег на Арарате Когда, колеблем треволненьем, Лавровый обронив венец, Ты загрустил, что вдохновеньем Покинут молодой певец, – Я знал, что сила музы пленной Тебе на счастие растет, Что чад рассеется мгновенный, И снова, светлый, вдохновенный, Мне милый голос запоет. И вот из северной столицы, Восторгов вешних не тая, С зеленой веткой голубицы Ко мне примчалась песнь твоя.

К небу тащите каменья, рабы! Стройте над сводами своды; Там будут жалкие ваши мольбы Ближе к Владыке природы. Стройте, пока царь бичами вас бить Не отметил повеленья, Мысли великой должны вы служить, Мысль эта – столпотворенье. Верьте вы радуге, данной в залог, Нет, она сон мой тревожит: Тот, кто хоть раз потопить землю мог, Вновь потопить ее может, Поднятый грубою силой рабов, Я отстою силу знанья… Шире моих вавилонских дворцов, До облаков стройте зданье; Пусть мой Творец топит мой Вавилон, Пусть утучняет костями Мой вертоград – я поставлю мой трон Над облаками с звездами… Выше громов я воссяду на нем И, не смущаемый ревом Хлябей морских, буду с гневным Творцом Я говорить с тем же гневом. Пусть, я скажу Ему, стрелы Твои Славу мою озаряют, Тучи Твои – лижут ноги мои, Бури Твои – освежают, Звездный венец Твой горит надо мной, В то же одет я убранство, Той же вселенной я вместе с Тобой Обозреваю пространство… Иегова длань простер и зовет. Глас Его – гром. Одеянье – Туча, которую буря несет. Гнев Его – молний сверканье… Ужас настал – помутились умы. День почернел от испуга. Ненависть нас разобщила, и мы Не понимаем друг друга… Из берегов выступает Евфрат, Столпообразная наша Треснула башня, подмостки горят… Зла переполнилась чаша. Слышится вопль: «Пал наш гордый пророк!» Плачущих жен мы уводим… Запад, прими нас! Прими нас, Восток… Боже! Спаси нас – уходим… Пусть, из-за туч низлетая, гремят Огнезубчатые стрелы, Пусть эти своды, шатаясь, трещат И загораются – смелый Дух мой не дрогнет. Все тот же я царь: Трусы! Не войте, молчите! Передо мной ставьте тот же алтарь, Те ж фимиамы курите. Пусть разбегаются овцы-рабы – Не побегу я… Природа – Та же раба. Сила грозной судьбы Не пересилит Немврода: Новую башню воздвигну я – и, Несокрушимая, станет Твердым оплотом людей и земли – И в небеса гром мой грянет!

Прохладой повеяло в воздухе знойном, Заснул караван на ночлеге покойном, Оселась поднятая овцами пыль, Спит Лия с детями, заснула Рахиль. Один лишь Иаков в спокойствии ночи Сном сладким не нежит усталые очи. В волненье тревожном чего-то он ждет… И слышит Иаков, что кто-то идет – Невидимый кто-то, но грозный и мощный, – И с ним начинает борьбу в час полнощный; И ночь всю боролись они до утра. Когда ж наступила рассвета пора, Увидел борец средь редеющего мрака, Что бодр и покоен был сын Исаака, Что мощь его снова могуче-крепка; К бедру прикоснулся тогда он слегка Противника в этой борьбе многотрудной, И слышит тот голос таинственно чудный: «Восходит заря вот, предвестница дня, И должен теперь отпустить ты меня!» И шепчет Иаков, исполнен смиренья: «Я жду твоего ныне благословенья! Даруй мне его, и с смиренной мольбой Готов я склониться в тот миг пред тобой!» «Как имя твое?» – «Я – Иаков!» – «В пустыне Израилем будешь ты зваться отныне! Ты с Богом боролся и будешь людей Всегда побеждать мощной силой своей!»

Иаков жил в земле, где Исаак – Его отец – жил прежде, в Хананейской Земле богатой; сыновья его Пасли в горах обильные стада. Меж ними самый младший был Иосиф. Он родился Иакову под старость, И боле всех любил его отец; Он пеструю одежду дал ему И веселился, видя красоту Его лица, а братьям было то Завидно, и на сердце их кипела Вражда к Иосифу, и никогда Они приветливого слова брату Не говорили. Раз приснился сон Ему, и братьям рассказал Иосиф Тот сон. «Послушайте, – он говорил, – Привиделося мне, что будто все Мы в поле и что будто все мы вяжем Снопы; вдруг сноп мой поднялся, а ваши Перед моим, как будто поклоняясь Ему, легли». На это братья все Сказали: «Видно, хочешь над родными Господствовать и нашим быть царем?» И более с тех пор его они Возненавидели. Потом ему Опять приснился сон. Его отцу И братьям рассказал Иосиф: «Мне Привиделось, что солнце и луна С одиннадцатью светлыми звездами Мне поклонились». Но отец ему Велел умолкнуть, говоря: «Что может Твой сон знаменовать? Иль мыслишь ты, Что и отец, и мать, и братья в землю Тебя поклонятся?» И братья пуще Против него за этот чудный сон Озлобились; отец же про себя Его слова на памяти сберег. И скоро братья на поля Сихема Отцовские стада перевели. Тогда, призвав Иосифа, Иаков Ему сказал: «Твои все братья ныне В Сихеме на лугах стада моих Овец пасут; поди, мой сын Иосиф, Туда, проведай, здравствуют ли братья И овцы, и об них мне принеси Известие». Покинувши долину Хевронскую, пошел в Сихем Иосиф. Он не нашел там братьев, но ему, Искавшему их, человек один

Прохожий встретился и у него Спросил: «Кого ты ищешь?» Он ему Сказал в ответ: «Ищу своих я братьев». И тот ему ответил: «Я слыхал Их говорящих здесь: “Мы в Доффаим Пойдем отсюда”». И за ними вслед Пошел Иосиф в Доффаим, и их Нашел он в Доффаиме. Издали Увидевши идущего его, Они сказали: «Вот идет сновидец!» И замысл – погубить его – в их сердце Проник. Друг другу так они сказали: «Когда придет он, мы убьем его, И бросим тело в этот водосток, И скажем, что его съел дикий зверь. Тогда увидим, сбудется ли сон, Которым хвастал он». Услышал их Слова Рувим. Чтобы из рук их брата Спасти, он так сказал: «Не убивайте Его на вашу душу; рук своих Не обагряйте кровью, а живым Его спустите в этот водоем И там оставьте». Так он говорил, А втайне был намерен отвести Его к отцу. Когда ж к ним подошел Их брат Иосиф, пеструю с него Одежду снявши, в водоем они Его спустили; был тот водоем Глубок, но без воды. Потом все вместе Обедать начали; но в это время, Подняв глаза, увидели они Толпу людей. Измаильтяне шли Из Галаада на своих верблюдах, Коренья пряные, бальзам и мирру Они везли в Египетскую землю. Увидев их, сказал Иуда братьям: «Какая будет польза нам, когда Его мы умертвим; он наша кровь, Он брат наш! Лучше продадим его Купцам измаильтянским». Братьям этот Совет понравился. Когда ж купцы Приблизились, они, из водоема Иосифа немедленно извлекши, Его за двадцать золотых монет Купцам тем продали; и ими он Был уведен в Египетскую землю. Когда ж Рувим, который не случился При этом торге, в вечеру пришел К пустому водоему, чтоб оттуда Взять брата, в водоеме брата он Уж не нашел; свою от скорби ризу С себя сорвав, он начал горько плакать И говорил: «Я брата не нашел! Куда теперь пойду я?» Те же, взяв Иосифову ризу и козленка Зарезав, кровью облили ее И повелели отнести ту ризу К Иакову и так ему сказать: «Вот что нашли в лесу мы, посмотри! Не риза ли, которую ты дал Иосифу?» Иаков посмотрел И во мгновенье в лоскуте кровавом Он пеструю Иосифову ризу Узнал. И он воскликнул: «Это платье Иосифа; зверь лютый съел его! Иосифа похитил лютый зверь!» И пеплом голову свою Иаков Осыпал, и сорвал с себя одежды, И вретищем облекся, и о милом Иосифе дни многие он плакал. И сыновья, и дочери отца Сошлися утешать, но утешенья Не принимал он и твердил: «Хочу Я в землю; к милому хочу я сыну!» И об Иосифе без утешенья Иаков плакал. А Иосиф был В Египте далеко. В Египте был он Пентефрию, евнуху фараона, Измаильтянскими купцами продан. Но был с Иосифом Господь. И в доме Пентефрия он жил благополучно, Понеже знал Пентефрий, что Господь Иосифу успех во всяком деле Ниспосылал, и в милости великой Иосиф был у господина: вверил Ему весь дом свой, все свои поля И все свое имущество Пентефрий. И водворил свою щедроту ради Иосифа в Пентефриевом доме Господь. Но восхотел он напоследок Иосифа подвергнуть испытанью И допустить благоволил, чтоб в сердце Пентефриевом злою клеветой Против Иосифа великий гнев Был возбужден. И гневом ослепленный Иосифа Пентефрий повелел В темницу заключить, где содержались Царевы узники. Но и в беде Великой был Иосиф сердцем весел Пред Господом. И преклонил Господь Темничного старейшину на милость К Иосифу; и возлюбил его Старейшина темничный, и в темнице Ему надзор за узниками всеми Он вверил, и главою он поставил Иосифа над стражами другими И отдал всю во власть его темницу – Понеже был с Иосифом Господь. Случилося тогда, что фараона Прогневали и царский виночерпий, И царский хлебодар. Их царь велел Окованных в темницу заключить; Темница же та самая была, В которой столько времени томился Иосиф. И старейшина темничный Ему в надзор обоих вверил знатных Царевых узников. В одну им ночь Тревожные привиделися сны. Когда пришел поутру к ним Иосиф, Увидел он, что были оба мрачны, И он спросил их: «Отчего такое Уныние на ваших бледных лицах?» Они сказали: «Видели мы сны; Их знаменье тревожит нас». Иосиф Ответствовал: «Нам сны от Бога; что ж Вам снилось?» – «Мне привиделось, – сказал Великий виночерпий, – будто я Стою перед лозою виноградной, Что та лоза три отрасли пустила, Что зрелые на ней висели гроздья, Что в правой я руке цареву чашу Держал, а левою рукой давил В нее царю душистый сок из гроздьев». И виночерпию сказал Иосиф: «Три на лозе отростка значат три дня; По истеченьи трех дней вспомнит царь Тебя, и ты по-прежнему возвышен В свой знатный сан и будешь в пире По-прежнему как царский виночерпий Напиток подносить царю. Когда же То сбудется с тобою, помяни При счастии меня и сотвори Со мною милость: извлеки из мрака Томительного, где заключен давно Я, никакого зла не сотворивший». То слыша, в свой черед и хлебодар Иосифу сказал: «А мне приснилось, Что будто я на голове нес три Корзины с царским хлебом, что отвсюду Слетелись птицы, что они обсели Корзины и что ими весь расклеван Был царский хлеб». На то сказал Иосиф: «Пройдет три дня, и фараон велит Твою взять голову, и ты на дереве Повешен будешь, и слетятся птицы И расклюют твой труп». Три дня прошли. И праздновал свое рожденье царь И пригласил в свои палаты всех Вельмож на пир великий; вспомнил он О виночерпии и повелел Ему вступить в высокий сан его; И стал опять в цареву руку чаши С вином он подавать. А хлебодар, Как предсказал ему Иосиф, был На третий день казнен. Но виночерпий Об узнике Иосифе забыл, И надолго в темнице он остался. Два года протекли. Вдруг царь встревожен Был чудным сном. Приснилося ему, Что при реке стоял он и что семь Коров больших, красивых, тучных вышли Из той реки и стали на прибрежном Лугу пастись и злаками питались; Что из реки другие семь коров, Ужасных видом, злых и тощих, вышли И бросились на первых и сожрали Их всех и что их чрево стало Пустей, чем было прежде. И в испуге Проснулся царь; но вскоре он опять Заснул, и сон другой ему приснился. Он видел семь колосьев, на одном Растущих стебле, и колосья были Полны прекрасных, крупных зерен; вдруг Другие семь, сухих, пустых, колосьев Меж первыми на том же стебле вышли, И жирные колосья были разом Бесплодными поглощены. В испуге Опять проснулся царь, и он уж боле Заснуть не мог. Его душа смутилась; Когда ж настало утро, он велел Созвать гадателей и мудрецов, Дабы они ему истолковали Значенье сна. Но ни один не мог Его истолковать. Тут виночерпий О юноше, с которым он был заперт В темнице, вспомнил и сказал царю: «Я тяжко согрешил, великий царь! Я за добро, оказанное мне, Неблагодарностью воздал жестокой; Мы были, я и хлебодар, твои Рабы, заключены по воле царской Твоей в темнице. Там мы были сном, Как ныне ты, устрашены. В темнице ж Был с нами юноша, еврей, невольник Пентефрия, вельможи твоего. Он наши сны истолковал, и все, Нам сказанное им, сбылося: я Тобою был помилован, а царский Твой хлебодар тобою предан казни». – И повелел представить фараон К себе Иосифа. Был изведен Из мрачной он темницы, был омыт, Благоухающим натерт елеем, Очищен, в ризу новую одет, И так его представили царю. И царь сказал: «Я видел сон, но мне Его никто истолковать не может; Ты, говорят, пророчественным духом Исполнен». – «Я, – ответствовал Иосиф, – Ничто; один лишь Бог Всевышний может Царю открыть в грядущем зло и благо». И царь ему сказал: «Приснилось мне, Что близ реки стоял я, и что вдруг Из той реки семь добрых, чистых вышло Коров, и что за ними следом вышли Другие семь коров, но злых и тощих, И что последние сожрали первых И оттого страшней лишь отощали. Потом я семь колосьев на одном Цветущем стебле, тучных и зернистых, Во сне увидел, и меж ними вдруг На том же стебле семь других колосьев Бесплодных выросли, и во мгновенье Бесплодные пожрали плодоносных. Вот что приснилось мне. Я вопросил Гадателей и мудрецов, но сна Из них никто не мог мне объяснить». Тогда сказал Иосиф фараону: «В обоих снах одно знаменованье; Тебе Господь им хочет отворить Дверь помощи, времен грядущих тайну. И ныне знай, великий царь: семь тучных Коров и семь колосьев полных значат Семь лет обилия, а тощих семь Коров и семь пустых колосьев – семь Голодных означают лет. Сперва Семь лет во всей Египетской земле Великое плодорожденье будет; Потом семь лет бесплодные настанут, И голод всю Египетскую землю Обымет, и во дни великих бедствий О временах благих забудут люди. И надлежит тому свершиться скоро, Понеже ты двукратно видел сон. Но послан он от Бога во спасенье Тебе и всей Египетской земле. Моими Он теперь тебе устами Смиренными, царь мудрый, говорит: Немедленно тобою должен быть Муж многоопытный и мудрый избран; Над всей землей Египетской его Поставь и купно с ним назначь повсюду Местоначальников; пускай от всех Земных плодов в течение семи Обильных лет часть пятую они Сбирают и хранят по городам; Пускай пшеницею и всяким житом Запасные наполнятся амбары, Дабы во дни обилия на дни Бесплодия в Египетской земле Соблюдено богатство пищи было, Чтоб голодом народ твой не погиб». Так говорил перед царем Иосиф. Царю и всем вельможам царским был Его благой совет угоден. Царь Помыслил: «Где и скоро ли найдется Муж опытный и боговдохновенный?» И, обратясь к Иосифу, сказал он: «Могу ли я кого избрать премудрей И опытней тебя? Ты откровенье Приял от Бога. Будь же ты отныне В моем дому. Веленьям уст твоих Да покорятся все! Одним престолом Тебя я выше буду. Поставляю Тебя над всей Египетской землей». И, сняв свой царский перстень, фараон Украсил им Иосифову руку, Облек его пурпуровой одеждой, Златую цепь надел ему на шею И повелел, чтоб в царской колеснице По городу всему его возили И чтоб пред ним шел царский предвозвестник Народу власть его провозглашать. И властвовать в Египетской земле Иосиф начал, юноша цветущий. Из узника, забытого в темнице, В единый миг он сделался могучим Правителем Египетской земли, Понеже был с Иосифом Господь. Семь первых лет роскошнейшую жатву В Египетской земле давали нивы; Был собран там запас неисчислимый Пшеницы, ржи и всех земных плодов. По городам, в селениях, на поле Амбары, полные сокровищ нивных, Бесчисленны стояли. И когда Прошло семь лет обильных, и за ними Семь лет бесплодных наступили, голод По всей земле потоками разлился, И возопил египетский народ К царю в своей беде. Но царь народу Ответствовал: «К Иосифу идите, Он даст вам пищу». И открыл Иосиф Все житницы, и не один народ Египетский тогда нашел себе в них Спасение: из ближних и далеких Земель во множестве стекаться стали В Египет люди, и ценою малой Из царского великого запаса Иосиф хлеб им продавал, и все Премудрого Египетской земли Правителя народы прославляли…

Велик, неизглаголанно велик Твой суд, Господь! Он в помешательство ввергает нечестивых. Святой народ возмнили притеснить Они, безумцы, связанные тьмою, Опутанные долгой ночью; И, беглецы от Промысла, они Под кровлями домов лежали тайно; Под мрачной пеленой забвенья Они укрыться мнили С своими темными грехами… И были вдруг великим трепетаньем Проникнуты; отвсюду Их несказанные виденья обступили; В вертепах их все стало страшно; Им слышались неведомые шумы; И дряхлые, с лицом печальным мертвецы Смотрели им в глаза; И был огонь бессилен Давать им свет; и звезды не могли Рассеять мглу их страшной ночи; И лишь один невыразимый, Самогорящий, страха полный огнь Пред ними вдруг воспламенялся; И вверженные в трепет Страшилищем, которое и было И не было, они за ним Еще страшнейшее живое мнили видеть; И были их волхвы не властны Подать им помощь; кто ж пытался Болящую им душу исцелить, Был сам объят болезнью страха И трепетал; и слышались ему Звериный бег, змеиный свист, И в воздух он, которым тягостно дышал, Боялся очи устремить… В своем свидетельстве сама Свое приемлет осужденье злоба; И страх двойной рождает совесть, Томимая виною сокровенной; Тревожит все того, в ком веры нет В спасенье, чье неутешимо сердце; Ему гроза грядущая беды Ужаснее самой беды наставшей. И тем, которые в ту ночь (Из адовых исшедшую вертепов) Смятенным сном объяты были, Мечталися бегущие за ними Страшилища, и силились напрасно Они уйти… На них лежал тяжелый ужас! И тот, на ком лежал тот ужас, Как брошенный в темницу узник, Был скован без желез; И кто б он ни был: пахарь, иль пастух, Иль деятель трудов пустынных, От неизбежного не мог он убежать; Все были вдруг Опутаны одною цепью тьмы; Свистал ли ветер, мимо пролетая, Был слышен ли в густых Древесных тенях говор птиц, Шумели ль быстрольющиеся воды, Иль гром от падающих камней был, Или играющих животных Течение, невидимое оку, До слуха достигало, Иль рык зверей пустынных раздавался, Или из дебрей горных Отзывный голос говорил – Все в трепет их ввергало несказанный. Небесный свет по всей земле сиял, И каждый, всюду, невозбранно, Мог труд обычный мирно совершать: На них же темная лежала ночь, Прообразитель той великой ночи, Которой нет конца; А сами для себя они Тяжеле тьмы, на них лежавшей, были!

На громоносных высотах Синая, в светлых облаках, Свершалось чудо. Был отверзт Край неба, и небесный перст Писал на каменных досках: «Аз есмь Господь – иного нет». Так начал Бог святой завет. Они же, позабыв Творца, Из злата вылили тельца; В нем видя Бога своего, Толпы скакали вкруг него, Взывая и рукоплеща, И жертвенник пылал, треща, И новый бог сквозь серый дым Мелькал им рогом золотым. Но вот с высот сошел пророк, Спустился с камня на песок, И увидал их, и разбил Свои скрижали, и смутил Их появлением своим. Нетерпелив, неукротим, Он в гневе сильною рукой Кумир с подножья своротил И придавил его пятой… Завыл народ и перед ним, Освободителем своим, Пал ниц – покаялся, а он Напомнил им о Боге сил – Едином Боге – и закон Поруганный восстановил. Но в оны дни и невысок, И мал был золотой божок, И не оставили его Лежать в пустыне одного, Чтоб вихри вьющимся столбом Не замели его песком: Тайком Израиля сыны, Лелея золотые сны, В обетованный край земли Его с собою унесли. Тысячелетия прошли… С тех пор божок их рос, все рос И вырос в мировой колосс. Всевластным богом стал кумир – Стал золоту послушен мир… И жертвенный наш фимиам Уж не восходит к небесам, А стелется у ног его; И нет нам славы без него, Ни власти, ни труда, ни зла, Ни блага… Без его жезла Волшебного – конец уму, Науке, творчеству: всему, Что слышит ухо, видит глаз. Он крылья нам дает и нас Он давит: пылью кроет пот Того, кто вслед за ним ползет, И грязью брызжет на того, Кто просит милости его. Войдите в храм царя царей, И там, у пышных алтарей, Кумира вашего дары В глаза вам мечутся, и там, В часы молитвы, снятся вам Его роскошные пиры, – Где блеск и зависть, и мечты Сластолюбивой красоты, И нега, и любовью торг – В один сливаются восторг… Обожествленный прах земной Стал выше духа – он толпой Так высоко превознесен, Что гений им порабощен И праведник ему не свят. Недаром все ему кадят: Захочет он, тряхнет казной – И кровь польется, и войной, И ужасами род людской Охвачен будет, как огнем. Ему проклятья нипочем: Он нам не брат и не отец, Он бог наш – золотой телец!.. Скажите же: с каких высот К нам новый Моисей сойдет? Какой предъявит нам закон? Какою гневной силой он Громаду эту пошатнет? Ведь если б вдруг упал такой Кумир всесветный, роковой, Языческий, земле родной – Какой бы вдруг раздался стон! Ведь помрачился б небосклон, И дрогнула бы ось земли!..

Высоко над безбрежной пустынею Пеленой ослепительно синею Расстилается неба полдневного свод. Впереди – лишь пески распаленные… И поникли главой утомленные, Возроптал иудейский народ. К Моисею пришли недовольные. «Для того ли – рабы подневольные – Из Египта мы шли за тобой, Чтоб завел нас в пустыни бесплодные, Где теперь погибаем, голодные, Где томят нас и жажда, и зной?» И Господь, наделивший их манною, Им сиявший над степью песчаною, Прогневясь на роптавших, послал Змей-сарафов – и многих в Израиле Ядовитые змеи ужалили, И без счета народ погибал. И, явясь к Моисею в смятении, Вновь молили они о прощении; И Всевышнего он умолил: Змия медного, им изваянного, Пред очами народа избранного Высоко Моисей водрузил. Истомленные тяжким страданием, Поднимались к нему с упованием Угасавшие взоры людей. Кто бы ни был из сонмища бедного, Всякий, змия увидевши медного, Исцелялся от боли своей.

Прекрасны воды Иордана; Их зыбь так девственно нежна, Когда сквозь облако тумана На них любуется луна. Прекрасны пламенные воды, Когда трепещут в них закат И опрокинутые своды Воздушно-пурпурных палат… Немая прелесть их чудесна, Они так чужды берегам… Что ж так томительно и тесно Завороженным их струям? Им скорбно грезится былое: Навин, ведущий свой народ, Ковчега шествие святое И чудо вспять потекших вод. Остановилися верховья, Иссякло устье до земли – И, возглашая славословья, Левиты в ложе их вошли. Вошли избранники по суше В обетованную страну – И осенил восторг их души, Как иорданскую волну. И все слилося в то мгновенье В мирах небесном и земном В одно живое вдохновенье, В один ликующий псалом,

На праздник стеклися в божницу Дагона Народ и князья филистимской земли, Себе на потеху они и Самсона В оковах туда привели. И шумно ликуют. Душа в нем уныла, Он думает думу: давно ли жила, Кипела в нем дивная, страшная сила – Израиля честь и хвала! Давно ли, дрожа и бледнея, толпами Враги перед ним повергались во прах, И львиную пасть раздирал он руками, Ворота носил на плечах! Его соблазнили Далилы прекрасной Коварные ласки, сверканье очей, И пышное лоно, и звук любострастный Пленительных женских речей. В объятиях неги его усыпила Далила и кудри остригла ему: Зане в них была его дивная сила, Какой не дано никому! И Бога забыл он… И падшего взяли Самсона враги и лишили очей, И грозные руки ему заковали В медяную тяжесть цепей. Жестоко поруган и презрен, томился В темнице и мельницу двигал Самсон… Но выросли кудри его – и смирился, И Богу покаялся он. На праздник Дагона его из темницы Враги привели – и потеха он им! И старый, и малый, и жены-блудницы, Ликуя, смеются над ним. Безумные! Бросьте свое ликованье! Не смейтесь, смотрите: душа в нем кипит, Несносно ему от врагов поруганье – Он гибелью вам отомстит!

Певец-пастух на подвиг ратный Не брал ни тяжкого меча, Ни шлема, ни брони булатной, Ни лат с Саулова плеча. Но духом Божьим осененный, Он в поле брал кремень простой: И падал враг иноплеменный, Сверкая и гремя броней. И ты, когда на битву с ложью Восстанет правда дум святых, Не налагай на правду Божью Гнилую тягость лат земных. Доспех Саула – ей окова, Саулов тягостен шелом: Ее оружье – Божье слово, А Божье слово – Божий гром!

Кому, о Господи, доступны Твои Сионски высоты? Тому, чьи мысли неподкупны, Чьи целомудренны мечты; Кто дел своих ценою злата Не взвешивал, не продавал, Не ухищрялся против брата И на врага не клеветал, Но верой в Бога укреплялся, Но сердцем чистым и живым Ему со страхом поклонялся, С любовью плакал перед Ним. И свят, о Боже, Твой избранник! Мечом ли руку ополчит – Велений Господа посланник, Он исполина сокрушит! В венце ли он – его народы Возлюбят правду; весь и град Взыграют радостью свободы, И нивы златом закипят! Возьмет ли арфу – дивной силой Дух переполнится его И, как орел ширококрылый, Взлетит до неба Твоего!

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей! Вот арфа золотая: Пускай персты твои, промчавшися по ней, Пробудят в струнах звуки рая. И если не навек надежды рок унес – Они в груди моей проснутся, И если есть в очах застывших капля слез – Они растают и прольются. Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец, Мне тягостны веселья звуки; Я говорю тебе: я слез хочу, певец, Иль разорвется грудь от муки. Страданьями была упитана она, Томилась долго и безмолвно; И грозный час настал – теперь она полна, Как кубок смерти, яда полный.

Когда Саул изнемогал в борьбе, Так велика была его страданий сила, Что тень пророка Самуила Из смертной тьмы он мог призвать к себе. Как некий бог, в волнах дрожащих дыма, Усопший перед ним предстал… И царь в тоске затрепетал, Узнав, что смерть неотвратима. Сильней Саула ныне стражду я, Мне жизнь, как душный склеп, ужасна, Но я зову тебя напрасно, Любовь погибшая моя! Явись на краткий миг, мой отлетевший гений, Я рвусь к тебе душой; как прежде, я люблю, О, сжалься, видишь, я скорблю, Приди и возвести конец моих мучений!

Когда Давид ввел перепись в народе Велению Господню вопреки – От Господа пророку было слово: «Мой приговор Давиду изреки! Три кары Мной ему за ослушанье Назначено, пусть выберет одну: Мучительный ли голод семилетний, Терзающий окрестную страну? Три месяца преследований вражьих, Везде грозящих гибелью ему? Иль, наконец, – ниспосланную Мною Трехдневную жестокую чуму?» И, услыхав Всевышнего решенье, Сказал Давид: «Повинен я суду, Так лучше же не в руки человеков, Но в Божию десницу я впаду!..» И мор настал, и нити многих жизней Меч ангела-губителя пресек, И было всех, тогда умерших, свыше Семидесяти тысяч человек. И стал Давид молиться со слезами: «Я согрешил, во всем виновен я! Помилуй же страдающих безвинно, Меня рука да поразит Твоя!» И в тот же день пророк пришел к Давиду, Сказав ему: «У Этны на гумне Ты жертвенник Всевышнему воздвигни, И прекратится мор во всей стране».

На заре тех дней счастливых, Что настали для Сиона – Дней могущества и славы – С воцареньем Соломона, В зале царского чертога Две жены на суд предстали. В этот час в блестящем зале Пир веселый шел. Сверкали Меж колоннами лампады; Дым курильниц благовонных Над гирляндами клубился; Хор гремел. В стопах граненых, В дорогих сосудах вина Золотились и сверкали. Вкруг царя на пышных ложах Гости мирно возлежали. И властитель с лаской кроткой, Пир прервав и вставши с трона, Молвил женам: «Я внимаю – Что вам, дочери Сиона?» «О, могучий повелитель! – Так одна из жен сказала. – Мать несчастная с мольбою Пред лицо твое предстала. С этой женщиной жестокой Под одним мы кровом жили, И в одну неделю обе Первенцев своих родили. Сын ее скончался вскоре, И, тайком к моей постели Ночью позднею подкравшись, Моего из колыбели

Унесла она, оставив Жалкий труп, немой и бледный… О, великий царь мой! сжалься, Сжалься над рабыней бедной!..» «Нет! – воскликнула другая Вслед за нею, с громким стоном И обильными слезами Повергаясь перед троном. – Нет, великий царь, неправда! Это сын ее скончался…» Царь стоял, пытливым взором В лица женщин он впивался… «Принесите меч», – он молвит. Меч приносят. «Рассеките Пополам дитя живое И меж ними разделите…» Но едва успел промолвить Царь жестокое решенье, Страшный, дикий вопль раздался, Крик безумного мученья Огласил чертог блестящий… «Нет, могучий царь, не надо! Не губи ребенка… Лучше Ей отдать его я рада, Лишь бы жил он, мой малютка!» – Так одна из жен молила. «Возвратите ж ей живого, – Молвил царь. – Святая сила Правды вечной да послужит Мне опорою для трона…» Крик восторга был ответом Этой речи Соломона.

На гордой вершине Ливана, Над плоской равниной земли, В обители туч и тумана Могучие кедры росли. Вершина высокого кедра Вздымалась главой в небеса, И ласки ей сыпали щедро И солнца лучи, и роса. Суровые бури шумели, Но царственных кедров стволы Недвижно над бездной темнели И высились гордо из мглы. Года проносились неслышно; Не ведали кедров леса: Зачем расцветают так пышно Их сила, их мощь и краса? Но вот не порыв урагана, Не молний огнистых игра – Пронесся по склонам Ливана Потрясший их стук топора… И пали стволы-великаны, Главою склонясь до земли, И люди в далекие страны Ливанские кедры свезли. Воздвигнется храм Соломона, Главой уходя в небеса, И станет красою Сиона Ливанской вершины краса.

Закрыта Библия. Свеча едва мерцает. В раздумье горестном склонилась голова… Душа моя скорбит, чело мое пылает, И кто-то надо мной все громче повторяет Библейские слова: «Все – суета сует! Промчится год за годом И канет без следа… Займется вновь заря И снова догорит, и род пройдет за родом, И новые жрецы зажгут у алтаря Лампады новые, и, трепетно горя, Они осветят вновь забытые кумиры… Развеются, как дым, державы и порфиры, И слава, и любовь промчатся, как мечта, И все пройдет, как сон… Все – тлен и суета, Все – суета сует!..» Медлительно и властно Глухая льется речь, и возглас роковой Звучит в моих ушах так грозно, безучастно, Как ровный стук лопат над крышкой гробовой… И ниже никну я печально головой, И мыслю горестно: «Зачем же мы так страстно Глядим в немую даль, страдаем и скорбим? Пусть все пройдет, как сон, пусть все пройдет, как дым, Но что нам до того?.. Пускай века нам дали Лишь проблеск радости, лишь веянье печали – Мы всеобъемлющим сознанием своим В одно мгновение всю вечность обнимали… Цари мгновения, мы все-таки царим!..»

Когда нечестье Иеровоама Посланник Господа сурово обличил – По слову Еговы, пошел домой он прямо, И в доме у царя он пищи не вкусил. Но, увещаниям маститого пророка Поддавшийся, к нему решился он зайти, И покарал Господь ослушника жестоко: Лев погубил пришельца на пути. И старец труп его увидел на дороге; Над ним, свершивший казнь, стоял недвижно лев, И старец зарыдал в смятенье и тревоге, И ужасом его потряс Господень гнев. С печалью искренней земле он предал тело В гробнице у себя, сказав сынам своим: «Когда достигну я житейского предела, Меня земле предайте рядом с ним». Исполнятся во всей пророческой их силе Слова, которые уста его рекли: «И сокрушатся капища в Вефиле И будут сметены навек с лица земли!»

Усопший отрок, тих и бездыханен, Покоился как бы в глубоком сне, И взор его был смертью отуманен, И мать над ним рыдала в тишине. Тогда пророк, скорбевший с ней глубоко, Вознес мольбы о детище вдовы, И этот вопль смятенного пророка Достиг престола Еговы. Воспрянул он! Охвачен верой страстной, Над бездыханным телом он простер, Бледнеющий, свою десницу властно – И заблистал давно потухший взор, Усопший сам приподнялся на ложе… И, видя то, в слезах вскричала мать: «Воистину Ты всемогущ, о Боже, И ты, на ком – Господня благодать!»

Дух смущен, упал и страждет, В сердце бодрость не живет, Смерти вновь Илия жаждет, И за нею он идет. Все печальней и печальней Степи выжженной песок; Утомлен дорогой дальней Богом избранный пророк. Он заснул, и ангел, с неба В утешенье горьких слез Снизойдя, Илии хлеба И воды с собой принес. Дух упавший и унылый Кроткой речью воскресил, И вернулись к старцу силы, И вернулся прежний пыл. Вновь он, грозный и могучий, В край родимый поспешит, Речью страстной и кипучей Нечестивцев обличит…

Охозия послал к Илье пророку, Схватить его и привести велев. Но тот сказал: «Когда Господь со мною, Да опалит огнем вас Божий гнев!» И пал огонь, и всю их полусотню Он опалил, но царь прислал других, И вновь Илья, горы не покидая, Низвел огонь губительный на них. Взмолился тут пятидесятник третий: «О, смилуйся, пророк, и пощади! За мной к царю иди в его палаты!» И ангел сам Илье сказал: «Иди!» Охозия лежал, томим недугом. И так вещал, представ ему, пророк: «За то, что ты кумиров вопрошаешь И Господа глаголом пренебрег, Не встанешь ты с сего одра болезни». И, возвестив, он вышел из дворца. И вскоре царь, в мучениях скончавшись, Предстал на суд перед лицом Творца.

Промысел Господень дивен и велик. Вод иерихонских исцелив родник Силою молитвы благостной своей, Шел путем обратным тихо Елисей. И когда, усталый, на закате дня Лесом проходил он, кинулись, дразня И глумяся, дети вслед ему гурьбой. Оскорбляя старца, дерзко меж собой Все они смеялись старости его И каменьев градом кинули в него. Обернулся старец, гневом распален, Юных нечестивцев громко проклял он, И медведей двое, выйдя из своих Логовищ далеких, растерзали их.

Когда, безумен и несдержан, В великий грех Израиль впал, И был он Господом отвержен, И богом стал ему Ваал; Когда, рассеяны в чужбине, Его преступные сыны, По-прежнему ослеплены, Не чтили праотцев святыни, Но, вняв Вааловым жрецам, Ему служили на высотах, Коснея в суетных расчетах, И поклонялися тельцам, – Тогда Господь из недр пустыни Голодных львов послал на них, И гибли люди на чужбине, Растерзаны когтями их. И был в Самарии пределах Великий плачь, пока в сердцах, Доселе в зле закоренелых, Не пробудился Божий страх; Пока Израиль маловерный Не пал пред Господом смущен И не очистился от скверны, Восстановив Его закон.

Ассирияне шли, как на стадо волки, В багреце их и в злате сияли полки, И без счета их копья сверкали окрест, Как в волнах галилейских – мерцание звезд. Словно листья дубравные в летние дни, Еще вечером так красовались они; Словно листья дубравные в вихре зимы, Их к рассвету лежали развеяны тьмы. Ангел смерти лишь по ветру крылья простер И дохнул им в лицо – и померкнул их взор, И на мутные очи пал сон без конца, И лишь раз поднялись, и остыли сердца. Вот, расширивший ноздри, поверженный конь, И не пышет из них гордой силы огонь, И, как хладная влага на бреге морском, Так предсмертная пена белеет на нем. Вот и всадник лежит, распростертый во прах, На броне его – ржа, и роса – на власах. Безответны шатры, у знамен – ни раба, И не свищет копье, и не трубит труба. И Ассирии вдов слышен плач на весь мир, И во храме Ваала низвержен кумир, И народ, не сраженный мечом до конца, Весь растаял, как снег, перед ликом Творца.

Слава Творцу Вседержителю, Слава Сиона Хранителю, Милостью щедрой обильному! Мысли владыке всесильному Посланы волей небесною. Силою свыше чудесною, Силой безмерно-могучею, Враг тот, что грозною тучею Был за нечестье народное Послан на племя свободное, Ныне не грозною битвою Был сокрушен, а молитвою. Дал он народу прощенному, Вновь к небесам обращенному, В жизни ни с чем несравненные Блага свободы бесценные.

Царь Артаксеркс пирует в Сузах, Сатрапов сонмом окружен… Но где ж она, его царица, Краса и слава нежных жен? «Позвать ее!..» В чертог Астини Спешат послушные послы: «Владыка персов ждет царицу За семидневные столы! Яви князьям, яви народу Виденье чудной красоты, Предстань царю, как воплощенье Его пленительной мечты!» Рабы склонились пред царицей И ждут ее ответных слов, Но гневный взор она бросает На преклонившихся послов: «Вернитесь, люди, к Артаксерксу И передайте от меня, Не властен он поднять светило Уже угаснувшего дня! Не повелению покорен, Поет на ветке соловей, И не рабы внушают розе Цвести для княжеских очей… Я не пойду на зов надменный! Творцом вселенной создана, Моя краса, как день, свободна, Как песнопение, вольна!»

Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, И шестикрылый серафим На перепутье мне явился; Перстами легкими, как сон, Моих зениц коснулся он: Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон… И внял я неба содроганье, И горный ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье. И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык, И празднословный, и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершия мои Вложил десницею кровавой. И он мне грудь рассек мечем, И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнем, Во грудь отверстую водвинул. Как труп, в пустыне я лежал, И Бога глас ко мне воззвал: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею Моей И, обходя моря и земли. Глаголом жги сердца людей!»

С тех пор как Вечный Судия Мне дал всеведенье пророка, В очах людей читаю я Страницы злобы и порока. Провозглашать я стал любви И правды чистые ученья: В меня все ближние мои Бросали бешено каменья. Посыпал пеплом я главу, Из городов бежал я нищий, И вот в пустыне я живу, Как птицы – даром Божьей пищи. Завет Предвечного храня, Мне тварь покорна там земная, И звезды слушают меня, Лучами радостно играя. Когда же через шумный град Я пробираюсь торопливо, То старцы детям говорят С улыбкою самолюбивой: «Смотрите! Вот пример для вас! Он горд был, не ужился с нами; Глупец хотел уверить нас, Что Бог гласит его устами! Смотрите ж, дети, на него, Как он угрюм и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден! Как презирают все его!»

В ночную тьму пророк на кровлю Взошел и впал в глубокий сон. И глас ему: «Я приготовлю Тебе возмездье, Вавилон!..» И видит он – во страхе вещем Вопит народ в полночный час: «Мы все от ужаса трепещем, Идет Господь войной на нас!» Погибли царские палаты, Разрушен гордый Вавилон, Народ в испуге от утраты… Куда ж теперь пойдет весь он? Ничтожен прежний победитель Спасен от гибели едва… Ты победил их, Вседержитель!.. Ты сокрушил их, Егова!.. Погибло все, и разрушенья Повсюду тяжкие следы!.. Ужель в минуты сокрушенья, Врага надменного беды, Израиль трепетный пред Богом Не упадет во прахе ниц? Ужель Господь во счастье многом Не явит силу средь зарниц? Ужель, неволи покрывала Срывая мощною рукой, С сынами гордыми Ваала Израиль вновь не вступит в бой? Пора! Очнитесь на мгновенье! За нас отныне Егова! Он дал нам высшее стремленье! Он дал нам вещие слова!..

Господь мне говорит: «Довольно Я смотрел, Как над свободою глумились лицемеры, Как человек ярмо позорное терпел: Не от вина, не от сикеры – Он от страданий опьянел. Я слышал, как князья народу говорили: “Пади пред нами ниц!” И он лежал в пыли, Они, смеясь, ему на шею наступили, И по хребту его властители прошли. Но Я приду, Я покараю Того, кто слабого гнетет. Князья Ваала, как помет, Я ваши трупы разбросаю! Вы все передо Мной рассеетесь, как прах. Что для Меня ваш скиптр надменный! Вы – капля из ведра, пылинка на весах У Повелителя вселенной! Земля о мщенье вопиет. И ни корона, ни порфира – Ничто от казни не спасет, Когда тяжелая секира На корень дерева падет. О, скоро Я войду, войду в мое точило, Чтоб гроздья спелые ногами растоптать И в ярости князей и сильных попирать, Чтоб кровь их алая Мне ризы омочила. Я царства разобью, как глиняный сосуд, И пышные дворцы крапивой порастут, И поселится змей в покинутых чертогах, Там будет выть шакал, и страус яйца класть,

И вырастет ковыль на мраморных порогах… Так пред лицом Моим падет земная власть! Утешься, Мой народ, Мой первенец любимый, Как мать свое дитя не может разлюбить, Тебя, измученный, гонимый, Я не могу покинуть и забыть. Я внял смиренному моленью, Я вас от огненных лучей Покрою скинией Моей, Покрою сладостною тенью. Мое святилище – не в дальних небесах, А здесь – в душе твоей, скорбями удрученной И одинокой, и смущенной, В смиренных и простых, но любящих сердцах. Как нежная голубка осеняет Неоперившихся птенцов, Моя десница покрывает Больных, и нищих, и рабов. Она спасет их от ненастья И напитает от сосцов Неиссякаемого счастья. Мир, мир Моей земле!.. Кропите, небеса, Отраду тихую весеннего покоя. Я к вам сойду, как дождь, как светлая роса Среди полуденного зноя».

О, дайте мне родник, родник воды живой! Я плакал бы весь день, всю ночь в тоске немой Слезами жгучими о гибнущем народе. О, дайте мне приют, приют в степи глухой! Покинул бы навек я край земли родной, Ушел бы от людей скитаться на свободе. Зачем меня, Господь, на подвиг Ты увлек? Открою лишь уста – в устах моих упрек… Но ненавистен Бог служителям кумира! Устал я проклинать насилье и порок; И что им истина, и что для них пророк – От сна не пробудит царей и сильных мира!.. И я хотел забыть, забыть в чужих краях Народ мой, гибнущий в позоре и цепях. Но я не мог уйти – вернулся я в неволю, Огонь – в моей груди, огонь – в моих костях… И как мне удержать проклятье на устах? Оно сожжет меня, но вырвется на волю!

В диадеме и порфире, Прославляемый, как Бог, И, как Бог единый в мире, Весь собой на пышном пире Наполняющий чертог – Вавилона, Ниневии Царь за брашной возлежит. Что же смолкли вдруг витии? Смолкли звуки мусикии?.. С ложа царь вскочил, глядит – Словно светом, проскользила Наверху пред ним стена, Кисть руки по ней ходила И огнем на ней чертила Странной формы письмена. И при каждом начертанье Блеск их ярче и сильней, И, как в солнечном сиянье, Тусклым кажется мерцанье Пирных тысячи огней. Поборов оцепененье, Вопрошает царь волхвов, Но волхвов бессильно рвенье, Не дается им значенье На стене горящих слов. Вопрошает Даниила – И вещает Даниил: «В Боге – крепость царств и сила; Длань Его тебе вручила Власть – и Им ты силен был; Над царями воцарился, Страх и трепет был земли, Но собою ты надмился, Сам себе ты поклонился, И твой час пришел. Внемли Эти вещие три слова…» Нет, о Муза, нет! Постой! Что ты снова их и снова Так жестоко, так сурово Выдвигаешь предо мной! Что твердишь: «О, горе! Горе! В суете погрязший век! Без руля, на бурном море, Сам с собою в вечном споре, Чем гордишься, человек, В буйстве мнящий быти Богом, Сам же сын Его чудес? Иль не зришь в киченье многом Над своим уж ты порогом Слов: мани – факел – фарес!»

Торжествен, светел и румян Рождался день под небесами; Белел в долине вражий стан Остроконечными шатрами. В унынье горьком и слезах, Я, пленник в стане сем великом, Лежал один на камне диком Во власянице и цепях. Напрасно под покровом ночи Я звал к себе приветный сон; Напрасно сумрачные очи Искали древний наш Сион… Увы! Над брегом Иордана Померкло солнце прежних дней; Как лес таинственный Ливана – Храм без молитв и без огней. Не слышно лютень вдохновенных, Замолк тимпанов яркий звук, Порвались струны лир священных, Настало время слез и мук! Но Ты, Господь, в завет с отцами, Ты рек: «Не кину Свой народ! Кто сеет горькими слезами, Тот жатву радости сберет». Когда ж на вопль сынов унылых Сзовешь ко бранным знаменам Оружеборцев молньекрылых На месть неистовым врагам? Когда с главы своей усталой Израиль пепел отряхнет, И зазвенят его кимвалы, И с звоном арф он воспоет?

Задумал Антиох решительный поход, И было городу в те времена виденье, И страхом был объят израильский народ. Рой светлых всадников в своем вооруженье, Блистающем, как луч, с копьем наперевес Носился в вышине полуденных небес. Как легких облаков серебряные хлопья, Вились одежды их, и золотые копья Сверкали молнией, и стрелы их неслись, Бесшумно уходя в безоблачную высь. И целых сорок дней являлись над долиной И городом они воздушною дружиной, В сиянии щитов сражаясь меж собой Подобно коннице блестящей и летучей, – И стрелы быстрые кругом носились тучей, И грозно в облаках кипел безмолвный бой. И было не к добру чудесное виденье: Священный город стал добычей разрушенья. И был Господень храм пришельцем осквернен, И плакал о сынах погубленных Сион.

В святую ночь на тучном поле, Не зная отдыха и снов, Стада, гулявшие на воле, Пасло семейство пастухов. И в этот миг с высот небесных В одеждах блещущих, чудесных Спустился ангел и сказал: «Не бойтесь! Бог меня послал Вам возвестить живую радость! И старость ветхая, и младость Возвеселятся пусть о ней! В священном граде Вифлееме Родился ныне, в это время, Спаситель мира и людей!» Внезапно в бездне небосклона Несчетный сонм небесных сил Явился, светом озаренный, И так вселенной возвестил: «Позабудь тревогу, Беспокойный мир! Слава в вышних Богу, И на земле мир!» Исчезло чудное виденье, И пастухи в немом смущенье, В душе счастливые сто крат, Пошли толпой в Давидов град И с верой теплой, верой чистой В пещеру чудную вошли, И там Иосифа с Пречистой И с Сыном Божиим нашли. Степями знойными с востока, Из-за халдейских дальних стран, В отчизну «Нового Пророка» Тянулся длинный караван! Уж цель близка!.. На светлом фоне Лазури виден был Сион, И точно некий царь в короне Горел в заре вечерней он. Святая ночь!.. На небе чистом Зажглась роскошная звезда И блеском фосфорно-лучистым Звала паломников туда, Где и Всесильный, и Смиренный Сошел на землю Царь вселенной! Сбылся пророка вещий стих: «О Вифлеем, обломков груды! Ничем не меньше ты других Земель и областей Иуды! В тебе родится Вождь, и Тот Спасет Израиля народ». (Мих. 5, 2) Но, вот, звезда остановилась! Желанье давнее свершилось: Волхвы смиренно в дом вошли И там Младенца обрели… На них вперил священный взгляд Он, И мудрецы чужой земли, Пред Ним во прах склонясь, легли И смирну, золото и ладан К его подножью принесли!

В сиянье звездном к дальней цели Спешит усердный караван; И вот леса зазеленели, Засеребрился Иордан, Вот башни стен Ерусалима, Громады храмов и дворцов – Но горний свет неугасимо Зовет все дальше мудрецов. Струит звезда над Палестиной Лучи прозрачные свои… Вот над уснувшею долиной Гора пророка Илии. Все ниже, ниже свет небесный, Вот Вифлеем – холмов гряда… И над скалой пещеры тесной Остановилася звезда. Лучи небесные погасли; Янтарный отблеск фонаря Чуть озаряет ложе – ясли Новорожденного Царя. Волхвами вещий сон разгадан, Открылся Бог своим рабам. И смирну, золото и ладан Они несут к Его стопам. Младенец внемлет их рассказам. Небесный луч им светит вновь: В очах Христа – предвечный разум, В улыбке – вечная любовь.

Затмитесь, звезды Палестины! Затихни, сладкий шум ручьев! Не пробуждайтеся, долины, Вечерней песнью соловьев, Ни горных горлиц воркованьем! Оденься в тяжкую печаль, О дар Иеговы, Палестина! Какая Мать какого Сына Несет с собой в чужую даль?! А вы, небесные светила, Вы – звезды, солнце и луна – Спешите все к разливам Нила: К его брегам спешит Она!.. И видели – по утренним зарям, Когда роса сребрилась по долинам И ветерки качали ветви пальм, Шли путники дорогой во Египет. Был старец сед, но бодр и величав, В одной руке держал он жезл высокий, В другой, сжимая повод, вел осла, И на осле сидела, как царица, Младая Мать с Своим Младенцем чудным, Которому подобного земля Ни до Него, ни после не видала!.. И матери подобной не видали!!! Какой покой в лице Ее светился! Казалось, все ее свершились думы, И лучшие надежды уж сбылись, И ничего Ей более не надо: Все радости и неба, и земли, Богатства все, все счастье мировое Лежали тут, в коленях, перед Ней, Слиянные в одном Ее Младенце, Который Сам – прекрасен так и тих – Под легкою светлелся пеленою, Как звездочка светлеет и горит Под серебром кристального потока… В одежды алые Жена одета, Скроенные как будто из зари, И голубой покров – отрезок неба – Вился кругом главы Ее прекрасной…

Волхвы, поклонившись смиренно и кротко Младенцу – Всевышнему Богу, Отправились, полные радости светлой, В обратную снова дорогу. И было волхвам откровение свыше – Они его в сне получили, – Другою дорогой в родимые страны Вернуться они поспешили. Напрасно их Ирод к себе поджидая – Терзался в кручине и злости: К нему от царя, что звезда возвестила, Не шли так желанные гости. И понял царь Ирод, что был он в ту пору Осмеян сынами Востока; И гневом разъярен, и злобой подвигнут, Решил поступить он жестоко. Царь думал в тревоге, волхвами испуган, Что с царством проститься придется. И вот он замыслил ужасное дело: Решил с небесами бороться – Велел истребить он без жалости в сердце, В ужасном за царство испуге, Всех малых младенцев в стенах Вифлеема И всей вифлеемской округе. Исполнен приказ был, и так вот сбылося Реченное древле пророком. Был слышен глас в Раме, и плач, и рыданье, И в горе великом, жестоком Там вопли неслися, и стоны, и крики, И жалкие всюду моленья: Рыдала Рахиль о погибнувших детях, И не было ей утешенья.

Глас вопиющего в пустыне Всех к покаянию зовет, Он говорит: «Христос идет, Ему пути готовьте ныне». Толпой бесчисленной народ, Внимая гласу Иоанна, Стремится к брегу Иордана Принять крещенье в лоне вод. И виден с светлых облаков, Под видом голубя сходящий, Господень Дух животворящий, И слышен глас Творца миров, Которым тайны объясненье Дает вселенной Властелин: «То Сей возлюбленный Мой Сын, На Нем Мое благоволенье». Хвала Тебе, о Боже сил! Наш милосердный Искупитель! Ты снова райскую обитель Нам, недостойным, отворил! О, дай, чтоб мы от колыбели До гроба шли Твоей стезей, О, дай для нас воде купели Быть иорданскою струей!

Среди песков пустыни Иордана, Где высятся ряды угрюмых скал, Где бродят волк голодный и шакал, Звучала речь святая Иоанна Как к покаянию народному призыв. Толпы людей, как волн морских прили Стекалися к убежищу Предтечи И слушали пророческие речи Отшельника. Постами изможден, Питаяся акридами и медом И власяницею суровой облечен, Святой пророк являлся пред народом И в пламенных, бичующих словах Учил его и обличал в грехах. Когда ж избрал как символ очищенья В водах реки крещенье – Уверовав в учение его, Шли многие креститься у него. Он возвещал пришествие Того, Кому ремень от обуви Его Он развязать во прахе недостоин. Он говорил собравшимся о Том, Кто сотворит Крещение огнем И Духом Пресвятым, о Том – Непогрешимом, Кто в житницу пшеницу соберет Лопатою, солому же сожжет Он на огне Своем неугасимом. И вот, когда минуло тридцать лет Спасителю, оставив Назарет, Ко проповеди этой и крещенью, К суровому и чистому ученью Пришел и Он. Пророк не знал Христа, Но так была безгрешна и чиста Спасителя святая красота И нечто столь высокое в Нем было И светлое, что душу поразило Отшельника величием своим, Когда Христос явился перед ним У берегов цветущих Иордана! Любовь и страх объяли Иоанна, И он, что был к греху неумолим, Святой пророк, кидавший обличеньем В лицо царям, охваченный смущеньем, Ничтожным вдруг почувствовал себя Пред Иисусом. «Надо от Тебя Креститься мне, о Господи, и Ты ли Пришел ко мне?» – в волнении твердили Его уста, его смиренный вид. Но отвечал Спаситель благодушно: – Оставь теперь, зане так надлежит Нам истину исполнить! – И послушно Он Господа веленье совершил. Когда ж из волн Спаситель выходил, В сиянии открылся свод небесный, И голубем в лазури голубой Над ним с небес спустился Дух Святой, И свыше глас послышался чудесный: – Сей есть Мой Сын возлюбленный, на Нем Покоится Мое благоволенье! – И понял Иоанн: то было откровенье, И преклонился Он пред Господом Христом!

Неся любви повсюду свет, Уча о правде высшей, Боге, Пришел Спаситель в Назарет, И встал читать Он в синагоге. С вниманьем слушали сперва Евреи, вкруг сойдясь толпою, Его великие слова С их вечной мудростью святою. И речь Его лилась в сердца, Будя в них прошлые обеты, Он им Небесного Отца Напомнил вещие заветы; Вещая им, Христос изрек, Что полный благости в святыне Не принимается пророк В своем отечестве и ныне. Слова великие свои Он в поученье лицемерам, Судьбу припомнив Илии, Закончил дивным им примером. И Неемана вспомнил Он При Елисее очищенье… И вдруг кругом все – ярость, стон… И в синагоге все в смущенье. Низвергнуть Господа с высот Решили злые фарисеи, Но Он, оставив город тот, Ушел под небо Галилеи.

Шел сеятель с зернами в поле и сеял, И ветер повсюду те зерна развеял. Одни при дороге упали: порой Их топчет прохожий небрежной ногой, И птиц, из окрестных степей пролетая, На них нападает голодная стая. Другие – на камень бесплодный легли И вскоре без влаги и корня взошли – И в пламенный полдень дневное светило Былинку палящим лучом иссушило. Средь терния пало иное зерно – И в тернии диком заглохло оно. Напрасно шел дождь, и с прохладной зарею Поля освежались небесной росою: Один за другими проходят года – От зерен тех нет и не будет плода. Но в добрую землю упавшее семя, Как жатвы настанет урочное время – Готовя стократно умноженный плод, Высоко, и быстро, и сильно растет, И блещет красою, и жизнию дышит! Имеющий уши, чтоб слышать, да слышит!

На озере Геннисаретском в лодку, Которая Петру принадлежала, Сел Иисус и стал учить народ, От берега отплыв. Когда же кончил, Он Симону сказал: «На глубину Ты отплыви и сеть закинь для лова!» Но Симон Петр сказал Ему: «Равви, Трудилися всю ночь и не поймали Мы ничего; по слову ж Твоему Я снова сеть закину». И закинул, И множество такое всякой рыбы Попалось им, что даже сеть прорвалась. И дали знак товарищам они, Которые в соседней лодке были, Чтоб те пришли на помощь. И пришли, И рыбой так наполнилися лодки, Что начали тонуть они. Тогда В смятении глубоком Симон Петр Припал с мольбой к коленам Иисуса И молвил так: «О Господи, молю я, Выдь от меня, затем что грешен я!..» И ужасом объяты также были Его друзья, Иаков с Иоанном, При виде рыб, чудесно уловленных. Но Иисус в ответ на их тревогу Сказал Петру: «Не бойся! Пред Творцом С добычею ты явишься иною; Отныне ты поставлен будешь Мною Над человеками ловцом!»

Толпу увидавши, Спаситель На ближнюю гору вступил И, так говоря, громогласно Народ обступивший учил: – Блаженны все нищие духом – Их царство небесное ждет! Блаженны все, льющие слезы, – Их скорбь утешенье найдет! Блаженны все кроткие сердцем – Наследуют землю они! Блаженны алкавшие правды – Насытят их новые дни! Блаженны, кто милостью полны, – Всевышний помилует их!.. Блаженны все чистые сердцем – Увидят те Господа лик! Блаженны и все миротворцы – Сынами их Бог наречет! Блаженны страдальцы за правду – Их царствие Божие ждет! Блаженны, когда вас поносят, Возрадуйтесь в чистых сердцах! Большая от Господа Бога Награда вас ждет в небесах!

Вчера, под розами и златом, С вершины горной так легко Поднявшись, облако с закатом Неслося в небо высоко!.. И мысль моя за ним неслася: Как хорошо на высоте!.. Но я с землей не разочлася И трачу душу в суете!.. Я жажду слиться с небесами; Но, пленница земных грехов, В стыде, закрыв лицо власами, Сижу… и каюся без слов!!! И слышно мне: тяжелый камень Моей вины лежит на мне!.. И безыменный, острый пламень Кипит души моей на дне… Кто б дал мне крылья голубины И сердце чистое детей, Чтоб улететь от дольной тины, От зноя пылкого страстей?.. Ах! Сыщется ль? И в ком та сила, Чтоб мог сказать: «Спасу тебя За то, что много ты любила И много плакала, любя!..» Так сердца тайны раскрывала И не скрывала сердца стон Жена от синих гор Магдала, Когда шел мимо Дивный – Он. И к страждущей простер Он руку (Цельбы таинственный фиял) И седьмиязвенную муку Одним руки движеньем снял!.. И вот чиста, и вот готова Она для неба уж была; Но, встретив небо в Муже слова, За Ним, как тень Его, пошла… И суждено ей видеть было, Как на Голгофской высоте С небес нисшедшее Светило Угасло на земном кресте! И ей же, верных всех к отраде, Дана награда из наград – Чтоб первой встретить в вертограде Того, пред Кем распался ад!..

Прошли минуты заблужденья, И, скорби тягостной полна, Вдали от всех, в уединенье, Спасенья жаждала она! В пустыне, зноем опаленной, Среди угрюмых, темных скал, От жизни пошлой, монотонной, Исхода взгляд ее искал!.. Был этот взгляд небесно чуден, Была полна молитвой грудь, Но неизвестен, тяжек, труден Был ко спасенью длинный путь! Она спаслась! В немом покое Она мечтала об ином И, все покинувши былое, Пошла за Господом Христом.

Противный ветер снасти рвал, Волнами лодку заливало, А темной ночи покрывало Еще тянулось с дальних скал… Близка погибель… но, о чудо! Сияя блеском изумруда, Простерши руки к небесам, К ним шел Спаситель по водам. И Петр, Мессией ободренный, Вошел из лодки в водный путь И, по стихии разъяренной Идя навстречу, стал тонуть. – Спаси меня от смерти верной! – К Христу воззвал он, полный слез. – Ты усомнился, маловерный! – Ему ответствовал Христос. Он спас его… Утихло море… И с верой чистой в чистом взоре Все, кто лишь был на судне том, Главу склонили пред Христом.

Пшеничным полем проходя, Ученики Христа взалкали И, хлеб созревший находя, Колосья рвали и съедали. И фарисеи говорят Христу, взглянув на их работу: – Ученики твои творят, Чего нельзя творить в субботу. Но Он сказал своим врагам: – Не так ли, в тяжком утомленье, Давид, придя однажды в храм, Съедает хлебы предложенья? Кто из священства в день святой Субботы в храме не нарушил? И кто из вас самих порой Закона сердцем не ослушал? Но тут есть храма Господин! О всех исполненный заботы, Людьми покинутый, Один Он Сам – Владыка есть субботы!

Он проповедовал у моря, в Галилее; Со всех концов обширной Иудеи Стеклись сюда алкавшие чудес К Нему – целителю их духа и телес, И, радостью исполнены сердечной, Прославили Его страдалец и увечный, Чьи немощи Христос уврачевал. Два дня прошло, и третий день настал, И молвил Иисус, жалея утомленных: – Три дня они со Мной, и в путь не подкрепленных Могу ль их отпустить? «Но пропитанья всем Собравшимся, Равви, мы не найдем в пустыне». И Он спросил: «А сколько же доныне Есть хлебов запасных? – Ему сказали: «Семь, И рыбок несколько!» Тогда по всей долине Велел возлечь собравшимся Христос; Благодарение Он Господу вознес И хлебы с рыбою Он преломил руками, И, разделяя меж учениками, Он повелел, чтоб раздавали всем, И все насытились. Еще осталось семь Больших корзин, наполненных кусками. – А всех собравшихся, без жен и без детей, Здесь было тысячи четыре. И возвратились в радости и мире Все исцеленные к родной земле своей.

С небесной ясностью во взоре, В сознанье благости Своей Преобразился на Фаворе Спаситель мира и людей… Сиял, как солнце, лик священный, Сияли ризы дня ясней… И снизошли к Нему мгновенно И Илия, и Моисей! И молвил Петр: «Равви, скорее Три кущи мы построим здесь: Тебе, Илье и Моисею! Здесь хорошо, как средь небес!» И в небе в это же мгновенье Раздался голос громовой: – Сей Сын возлюбленный есть Мой, И в Нем Мое благоволенье! Его послушайте! – Упали В испуге ниц ученики И, вставши, вновь уж не видали Виденья чудного они.

Склонялся медленно к закату летний день, Когда взошел Христос в знакомое селенье, И в доме Марфином присел Он на ступень. Маслины и кусты отбрасывали тень, В вечернем воздухе стихало пташек пенье, И Он заговорил – и полон вдохновенья Был взор Учителя и смысл Его речей. Мария, не сводя восторженных очей С лица Спасителя, у ног Его сидела, И верой пламенной, любовью без предела Пылала в ней душа, и открывался ей Иной, нездешний мир, великий и безбрежный, – Проникновенный взор, благий и безмятежный, О свете говорил божественной любви. А Марфа, хлопоча меж тем об угощенье, Приблизившися к ним, сказала в нетерпенье: – Пошли сестру мою на помощь мне, Равви! – Но молвил Иисус: «Печешься ты о многом, О Марфа! Чуждая заботам и тревогам, Мария избрала благую часть: у ней Та не отнимется, и благо будет ей!»

Сын молодой отцу сказал: – Мне жить с тобою нет охоты, Мне тяжки сельские работы – Еще я света не видал. Отдай наследное именье, Отдай, отец, мою мне часть! Я над собой имею власть И в свете жить найду уменье… – Он взял и продал свой удел И полетел в страну далече… И стал себе он господин. Мечты и страсти заиграли; Как искры, радости сверкали: И, мнимый сердца властелин, Он в область кинулся забавы: И вьется рой друзей лукавых Кругом беспечного в пирах; Он сладко дремлет на коврах; И, тирские раскинув ткани, Он лести собирает дани; И в страшных тающий огнях, В кругу красавиц светлооких, Средь ароматов и сластей, В чертогах кедровых, высоких Он снял бразды с своих страстей И говорит: «Дни кратки наши, Как сон туманный, пролетят! Друзья! Смелей наполним чаши И в благовонный аромат От многоценного елея Власы потопим!.. Не жалея, Я угощаю, други, вас! Нас обовьют красавиц руки! Нам розы и свирелей звуки…» Но вот, как смерть, подкрался час, Как тать в полунощи, незримый, – И обнищалый, и гонимый, Бежит минутной неги сын В пустыни дикие, один… И грустный гость чужого брега Не зрит красы чужой страны, Не для него природы нега, – И радости родной весны В душе проснулися печальной, Как на долине погребальной С зарею свежие цветы… Уж буйной юности мечты Прошли, как слух о счастье ложный, И он, в надежде осторожный, Сказал, тоскуя сам с собой: «Когда гонимый я судьбой, Когда от жизни оторвуся?» Но вдруг решил: «Я возвращуся! К тебе, отец, к тебе хочу! Перед тобою, отец почтенный, Страстями странник заблужденный, Себя в грехах я обличу… Скажу: “Суди! Я недостоин Быть сыном, но рабом Прими в свой дом, и я доволен Навек пребыть твоим рабом”». Уж близок он к местам родным, Благословляет мысль возврата И родины завидел дым. Он слаще неги, аромата… Бежит знакомый ручеек, Как юность прежняя, светлея; И, ласковым приветом вея, Пришельца встретил ветерок… И странник, проясняясь думой, О счастье прежнем замечтал. «Но мой отец! Твой вид угрюмый… Боюсь…» И весь затрепетал, И цепенел, и колебался… Но кто над нищим улыбался И сердцу сердцем говорил? Кто окропил его слезами И столь знакомыми руками В свои объятия стеснил? Отец!.. Он здесь – и все забыто! Тиха душа, как светлый мир; И ожил грустию убитый, И зашумел веселый пир. Когда ж и я, дитя неволи, Из знойных жизни сей степей, Из сей туманныя юдоли, Сломив кольцо земных цепей, К Тебе, Небесный, возвращуся И на пути в Твой светлый дом, Покрытый прахом и стыдом, Перед Тобою поклонюся, Благий Господь мой и Отец, И, грусти не сдержав обильной, «Я здесь! – воскликну наконец. – Я пред Тобою, Боже сильный! Я – блудный сын, Ты – судия! Средь ангелов Твоих немею И повесть рассказать не смею Тебе земного бытия! Но в царстве смерти и порока, Среди горящих мертвецов, Я зрел душой Твой дом высокий, Я весь был грусть и весь любовь! И не нашел любви взаимной, И, утомленный от тревог, Приют страстей покинув дымный, Вхожу в веселый Твой чертог. Еще в земной моей печали Мне о любви Твоей сказали Твои святые небеса!» Ах, повели, Отец мой вечный, Да прирожденный грех сердечный Омоет горняя роса! Да совлекут с меня оковы, Что нажил я в житейской мгле, Да поживу с Тобой я новый И позабуду о земле!

Жил человек, известный миру; Ему Господь богатство дал: В виссон одетый и в порфиру, Он ежедневно пировал. Был также Лазарь – нищий бедный; У входа в зданье богача, Весь в струпьях, хилый, слабый, бледный, Лежал он, крох себе ища. Скончался нищий тот и в лоно Был Авраама отнесен… Богач же умер – и в бездонной Геенне нес мученья он… Увидел Лазаря богатый И Авраама попросил, Чтоб Лазарь бедный, в небо взятый, Его страданья облегчил. Но Авраам ему ответил: – Достойно кару ты понес! Твой жребий был при жизни светел, Его же – полон мук и слез!

И говорят Ему: «Она Была в грехе уличена На самом месте преступленья; А по закону мы ее Должны казнить без сожаленья. Скажи нам мнение свое?» И на лукавое воззванье, Храня глубокое молчанье, Он нечто – грустен и уныл – Перстом Божественным чертил И наконец сказал народу: – Даю вам полную свободу Исполнить праотцев закон; Но где тот праведный – где он, Который первый на блудницу Поднимет тяжкую десницу? – И вновь писал Он на земле… Тогда, с печатью поношенья На обесславленном челе, Сокрылись дети ухищренья – И пред лицом Его одна Стояла грешная жена. И Он с улыбкой благотворной Сказал: «Покинь твою боязнь. Где твой синедрион упорный? Кто осудил тебя на казнь?» Она в ответ: «Никто, учитель!» – Итак, и я твоей души Не осужу, – сказал Спаситель, – Иди в свой дом и не греши!

С мольбой во дни явились оны Два Иудея в храм святой. Один из них был муж ученый, Законник мудрый, а другой Был мытарь грешный и смиренный, Он встал при входе, у дверей. Самодовольный и надменный, Меж тем молился фарисей. Он говорил: «Прославлен буди, Царю небес, Владыко мой! Я не таков, как эти люди, Я чист и праведен душой, Я – не обидчик, не грабитель, И плоть я духом обуздал, Я никого не угнетал, Как этот мытарь – притеснитель. Блюду я свято Твой глагол, В неделю дважды я пощуся И десятиною делюся Ото всего, что приобрел. Хвала Тебе! Прославлен буди! Благодарю, Создатель мой, Что не таков, как эти люди, Но чист и светел я душой!» Меж тем, глубоко потрясенный, Свою греховность сознавал Печальный мытарь, и, смущенный, Он взоры долу потуплял. В грехе погрязший столь глубоко, Он – зло, он – весь нечистота, Он – раб страстей, он – жрец порока, Ему ль открыть свои уста, Ему ль на небо дерзновенно Возвесть греховный, мутный взор? Не глас ли сердца неизменно Твердит ему живой укор? Виновней он, чем эти люди! И в сокрушенье он твердил: – О Боже, милостив мне буди, Я согрешил, я согрешил! – И он, рыдавший у порога, Нашел прощение у Бога, И осужден был фарисей В безумной гордости своей. Безгрешен суд Творца вселенной, Непогрешим Его закон: Унижен будет Им надменный, Уничиженный – вознесен.

О Царь и Бог мой! Слово силы Во время оно Ты сказал, И сокрушен был плен могилы, И Лазарь ожил и восстал. Молю, да Слово силы грянет, Да скажешь: «Встань!» душе моей, И мертвая из гроба встанет, И выйдет в свет твоих лучей! И оживет, и величавый Ее хвалы раздастся глас Тебе – сиянью Отчей славы, Тебе – умершему за нас!

Забрезжился восток сиянием багряным, И за долиною, окутанной туманом, Открылися стена, ворота, башен ряд. То Иерусалим виднелся. Аромат Проснувшихся цветов, и ветерка дыханье, И солнечных лучей приватное сиянье Сливались с звуками поющих голосов. И блеском залита была вся даль лугов. Тут молвили мужи: «Оставьте труд суровый!» И жены, полные кувшины опустив, Повиновались им. В душе какой-то новой И светлой радости почувствовав прилив, Они запели все, а в рощах птичек стая Кружилась, песнью их волшебной оглашая. Но вдруг замолкло все. Предчувствием полны, Глядели женщины каким-то влажным взором В сияющую даль. За мрачным косогором, Среди молчаний и полной тишины, Другие голоса звучали дивным хором. Небесной песнею казался их напев, Проникший сладостно в сердца невинных дев. «Ликуйте! Тот, Кого вы ждете и о Ком Тоскуете, – Его с собою мы ведем. Он – избавитель душ и свет неизреченный. Мы следуем за Ним и в этот день священный К народу верному приводим мы Царя, Над чьей главой звезда затеплилась, горя. В Его короне все соединились царства, Он властен покарать и грех наш, и коварство, Но Он прощает нам и ждет любви одной, Он с миром к нам идет и с радостью святой; Утешит горести Рахили он и Сарры, И скипетра Его могучие удары Разрушат древний змий и змия сокрушат. Отрадней, чем цветов душистых аромат, Нам имя Господа, а над Его главою Немолчной небеса исполнены хвалою. Он – более, чем царь. Он – победитель зла, Он – свет, Он – истина, Он полон благодати, Осанна же Ему! Хвала Ему, хвала!» Замолкло пение, и тут узреть могла Толпа, как ехал Он, сидящий на осляти. Раздвоились власы вокруг Его чела, Был ясен взор очей благих и просветленных, И дети шли пред Ним с пучком ветвей зеленых, И были женщины цветами убраны. Народа тысячи глядели со стены И кровель городских, бежали пред толпою И матери с детьми грудными на руках Их поднимали вверх с молитвой на устах… Казалось, тайною Он полон был святою, И многие пред Ним одежды расстилали, И старцы вслед Ему «Осанна!» восклицали. «Благословен Грядый! – звучало над толпой, – Вот Он, принесший нам с Собою искупленье!» А Он задумчиво глядел на их стеченье, На ветви над Главой священною Его, На яркий солнца свет, на блеск и торжество, На эти перед Ним простертые одежды, На лица, полные восторга и надежды, На всех, Учителя пришедших лицезреть, И Он сказал Себе: «Я должен умереть!»

Коснея во лжи, коварстве и обмане, Задумали Христа продиане И фарисеи уловить в словах И молвили: «Тебе неведом страх Пред кем-либо – не искушаясь ложью, Ты всем в лицо глаголешь правду Божью, – Подай же нам по совести совет: Платить ли кесарю нам подати иль нет?» И Он сказал: «Хитры вы свыше меры, Что искушаете Меня, о лицемеры? Подайте Мне одну из сих монет! Чья надпись тут и чье изображенье?» – То надпись кесаря! – ответили в смущенье. – Отдайте ж кесарю – что надлежит ему, А Божье – Господу отдайте своему! – И посрамилися враги Его ответом, И втайне смерть Его решили все при этом.

Спускались тени с небосклона, Вечерний сумрак наступал, Когда Христос в стенах Сиона С учениками возлежал. И говорил Он им с тоскою: – Еще Сион не встретит дня, Когда греховною рукою Один из вас предаст Меня! И все исполнились печали, Внимая Божеским речам, И беспокойно вопрошали: – Не я ли, Господи, предам? Ответил Он с тоской во взоре: – Сын Человеческий идет, Он будет предан, но – о, горе Тому, кто Сына предает. – Тогда Иуда и предатель Спросил Его: «Не я ль предам?» И отвечал ему Создатель: – Ты говоришь об этом сам!

Над Елеонскою горою Царила полночь; все кругом Объято было мирным сном И безмятежной тишиною. И Гефсиманский сад дремал. Его платаны и миндали Недвижно в сумраке стояли, И лишь украдкой пробегал По их верхушкам напоенный Благоуханьем ветерок, И, лунным светом озаренный, Местами зыблился листок. И там, под гнетом жгучей муки, Простерт во прахе Он лежал И, воздевая к небу руки, Вопя и плача, восклицал: – Душа Моя скорбит смертельно… Владыко Правый! Отче Мой! Я неуклонно, безраздельно Носил доселе крест святой. Но ныне… о Владыко света, Тяжел, тяжел мой крест!.. Воззри На муки тяжкие мои – Да идет мимо чаша эта!.. – Так Он молился и рыдал, И руки к небу простирал, А в отдалении лежали Ученики Его и – спали… – И эти спят, объяты тьмой!.. От них, от лучших, нет ответа… Воззри, о, Авва Отче Мой! Да идет мимо чаша эта!..

В саду Гефсиманском стоял Он один, Предсмертною мукой томимый. Отцу Всеблагому в тоске нестерпимой Молился страдающий Сын. – Когда-то возможно, Пусть, Отче, минует Мя чаша сия, Однако да сбудется воля Твоя… – И шел Он к апостолам с думой тревожной, Но, скованы тяжкой дремой, Апостолы спали под тенью оливы, И тихо сказал Он им: «Как не могли вы Единого часа побдети со Мной? Молитесь! Плоть немощна ваша!..» И шел Он молиться опять. – Но, если не может Меня миновать – Не пить чтоб ее – эта чаша, Пусть будет, как хочешь Ты, Отче! – И вновь Объял Его ужас смертельный, И пот Его падал на землю, как кровь, И ждал Он в тоске беспредельной. И снова к апостолам Он подходил, Но спали апостолы сном непробудным. – И те же слова Он Отцу говорил, И пал на лицо, и скорбел, и тужил, Смущаясь в борении трудном!.. О, если б я мог В саду Гефсиманском явиться с мольбами И видеть следы от божественных ног, И жгучими плакать слезами! О, если б я мог Упасть на холодный песок И землю лобзать ту святую, Где так одиноко страдала любовь, Где пот от лица Его падал, как кровь, Где чашу Он ждал роковую! О, если б в ту ночь кто-нибудь, В ту страшную ночь искупленья, Страдальцу в изнывшую грудь Влил слово одно утешенья! Но было все тихо во мраке ночном, И спали апостолы тягостным сном, Забыв, что грозит им невзгода, И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом, Влекомы Иудой, входили тайком Мятежные сонмы народа!

Уж давно ночная тень В тучу черную сгустилась, И сменив усталый день, Ночь на землю опустилась. Сном забылся мир страстей… Но в пустыне необъятной Где-то слышен звон мечей, Где-то слышен говор внятный! В это время, полный слез, В сердце чувствуя тревогу, В Гефсимании Христос Возносил молитвы Богу. Пред Всевышним лик склоня, Он молился: «Отче света! Если можно, то Меня Пусть минует чаша эта!» Но тяжелый час настал! Окруженный массой люда, Пред Спасителем предстал С фарисеями Иуда. Чувством страсти и любви К злату тленному волнуем, Он, промолвив: «О Равви!», Предал Бога поцелуем.

Когда Учитель был пленен, Ученики его бежали; Лишь Иоанном увлечен За Ним Петр следовал в печали. Среди широкого двора Первосвященника, усталый, Он опустился у костра. Народ безумный, одичалый, Шумя, теснился вкруг него… И вот, вглядясь в лицо его, Один сказал: «Тебя заметил Я там, в саду… И ты был с Ним…» И ученик Христа, томим Тревогой тайною, ответил: – Нет, нет… до нынешнего дня, Клянусь, Его не видел я!.. – И трижды это отреченье Он произнес. И в то мгновенье, Когда он смолк, бросая вкруг Свой взор в тревоге и смущенье, Невдалеке пропел петух… И внемлет Петр – дрожит, бледнеет… На грудь склонилась голова… Он вспомнил вещие слова: «Петух едва пропеть успеет На утро рокового дня – Ты отречешься от Меня».

Шумит озлобленный народ, Повсюду крики исступленья: Пилатом выведен был Тот, Кто в мир с собой нес искупленье. Страдальца кроткого жалел Давно слуга суровый Рима. В Пилате память давных дел Была душой его хранима, И вот Его он показал Толпе, озлобленной, лукавой, И выбрать ей он приказал Меж тем Страдальцем и Вараввой. Увы, увы! Надежды нет! Не ждать Ему ее от черни; Еще не брезжил утра свет, У палачей готов был терний, Орудья казни налицо, Едва вступил Он на крыльцо. Пилат промолвил палачам: – Его я отдал ныне вам! Исполнен приговор суровый, И на Спасителя-Христа, Чья жизнь была всегда чиста, Возложен был венец терновый.

Зачем не в то рожден я время, Когда меж нами, во плоти, Неся мучительное бремя, Он шел на жизненном пути? О, если б мог я лобызать Лишь край святой Твоей одежды, Лишь пыльный след Твоих шагов! О мой Господь, моя надежда, Моя и сила, и покров! Тебе хочу я все мышленья, Тебе всех песней благодать, И думы дня, и ночи бденья, И сердца каждое биенье, И душу всю мою отдать! Не отверзайтесь для другого Отныне вещие уста – Греми лишь именем Христа Мое восторженное слово!

Толпа озлобленная страстно, Как зверь, ревела вкруг дворца; Пред ней Того, Кому подвластно Земля и небо, Кто сердца Пленял и влек, уча смиренью, Познанью Высшего Творца, Привел Пилат, но озлобленью Толпы не виделось конца. Она ревела; так в пустыне Голодный зверь порой ревет… – Распни, распни Его ты ныне! – Кричал толпившийся народ. Тут были юноши и дети, Тут были старцы; все они Кричали так в мгновенья эти: – Распни Его, распни, распни! Ужели в странном ослепленье Сердца людей не тронул Тот, Кто был в восторженном томленье Недавно встречен у ворот Столицы древней Иудеи Как царь вселенной и Кому Освирепевшие злодеи Проклятий ныне слали тьму? Толпу окинув грустным взором, С тяжелым в голосе укором Сказал Пилат: «Се – человек!» Толпа в ответ: «Распни! Навек Пусть кровь Его на нас пребудет, Падет на наших пусть детей, И клятвы этой не забудет Отныне каждый иудей!..» Вздохнул Пилат… Омывши руки, Страдальца отдал он на муки…

Христа под стражею суровой Во двор правителя свели, Сплели венец ему терновый И в багряницу облекли. И стал глумиться род злодейский Над Тем, Кто жизнь дарует нам, Крича: «Ты царь наш йудейский!» – И дланью били по щекам. Смиренный, тихий и покорный, Им не ответствовал Христос: В чело впились глубоко терны, И кровь слилась с кристаллом слез! Уж звезды в небе синем тонут, Уж виден гор далеких ряд… И был в душе глубоко тронут Страданьем Господа Пилат. Христа он вывел к иудеям И, указав народу, рек: – Вины за Ним мы не имеем, Я говорю: «Се – человек!» – Но по желанью фарисеев (Пришли к Пилату и они) Раздались возгласы злодеев: – Распни, распни Его, распни!

День искупительного чуда, Час освящения креста: Голгофе передал Иуда Окровавленного Христа. Но Сердцеведец безмятежный Давно, смиряяся, постиг, Что не простит любви безбрежной Ему коварный ученик. Перед безмолвной жертвой злобы, Завидя праведную кровь, Померкло солнце, вскрылись гробы, Но разгорелася любовь. Она сияет правдой новой! Благословив ее зарю, Он крест и Свой венец терновый Земному передал царю. Бессильны козни фарисейства: Что было кровь, то стало храм, И место страшного злодейства – Святыней вековечной нам!

На место лобное, Голгофою что звали, Спаситель был врагами приведен, А там в народе все той казни страшной ждали И думали, что тут свершит им чудо Он. Но был Страдалец-Бог незлобен и покорен, Отдался палачам, душой святою тих, – Он видел, что народ был в злобе той упорен, И Он простил людей, молясь Отцу за них. И мы должны Его великому примеру Последовать, всегда храня в душе своей Светильник жизни всей – божественную веру, И всех врагов любить, как братьев и друзей.

Распятый на кресте нечистыми руками Меж двух разбойников Господь наш умирал. Кругом мучители нестройными толпами, У ног рыдала Мать… Девятый час настал: Он предал Дух Отцу. – И тьма объяла землю, Земля тряслась, и, гласу гнева внемля, Евреи в страхе пали ниц… И камни лопнули, разверзлась тьма гробниц, И мертвые, восстав, явилися живыми… А между тем в далеком Риме Надменный временщик безумно пировал, Стяжанием неправедным богатый, И у ворот его палаты Голодный нищий умирал. А между тем софист, на догматы ученья Все доводы ума напрасно истощив, Под бременем неправд, под игом заблужденья, Являлся в сонмищах, уныл и молчалив. Народ блуждал во тьме порока, Неслись стенания с земли… Все ждало истины… И скоро от востока Пришельцы новое ученье принесли. И старцы разумом, и юные душою, С молитвой пламенной, с крестом на раменах Они пришли – и пали в прах Слепые мудрецы пред речию святою. И нищий жизнь благословил, И в запустении богатого обитель, И в прахе идолы, а в храмах Бога сил Сияет на кресте Голгофский Искупитель!

Горько плача и рыдая, Предстояла в сокрушенье Матерь Сыну на кресте: Душу, полную любови, Сожаленья, состраданья, Растерзал ей острый меч. Как печально, как прискорбно Ты смотрела, Пресвятая Богоматерь, на Христа! Как молилась, как рыдала, Как терзалась, видя муки Сына-Бога Твоего! Кто из нас не возрыдает, Зря Святую Матерь Бога В сокрушении таком? Кто души в слезах не выльет, Видя, как над Богом-Сыном Безотрадно плачет Мать? Видя, как за нас Спаситель Отдает Себя на муку, На позор, на казнь, на смерть? Видя, как в тоске последней Он, хладея, умирая, Дух Свой Богу предает? О, Святая Мать Любови, Влей мне в душу силу скорби, Чтоб с Тобой я плакать мог! Дай, чтоб я горел любовью – Весь проникнут верой сладкой – К Искупившему меня; Дай, чтоб в сердце смерть Христову И позор Его, и муки Неизменно я носил; Чтоб во дни земной печали Под крестом моим утешен Был любовью ко Христу; Чтоб кончину мирно встретил, Чтоб душе моей Спаситель Славу рая отворил.

Чрез сорок дней по воскресенье, Учениками окружен, Владыка, давший нам спасенье, Взошел на гору Елеон. И долго, полные печали, Все-все земное позабыв, Ученики его стояли, На небо взоры устремив. И там поднялся в воздух чистый В глазах апостолов Христос И, легким облаком повитый, Себя к Всевышнему вознес. И в это время к ним явились Два мужа чудных и рекли: – Зачем вы жадно устремились На небо взором от земли? Настанет день, и, по глаголу Отца вселенной, наш Господь, Теперь вознесшийся к престолу, Таким же образом придет.

На ланитах рдеет краска, Грозный взор, суровый вид… Савл разгневанный спешит К стенам ближнего Дамаска. Всем живущим о Христе – Всем готовит он гоненье, Бичеванье, поношенье, Ужас смерти на кресте… Но, лелея неустанно В сердце гибель христиан, На пути он был нежданно Дивным светом осиян! И упал он, ослепленный, И послышался над ним Глас Господень: «Савле, Савле! Я за что тобой гоним?» Трепет чувствуя чудесный, Отвечал он: «Кто же Ты?» – Иисус – Кого ты гонишь! – Прозвучало с высоты. – Что мне делать? – вопросил он, Вещим ужасом объят, И ответ раздался свыше: – Встань! Гряди в ближайший град! Там получишь ты прозренье, Там познаешь ты Христа, Изрекут Ему моленья Богохульные уста. – И свершилось! И гонитель Неустанный христиан Стал ревнителем Христовым, Светом правды осиян. Умер Савл: апостол Павел Появился меж людей И Всевышнего прославил Всею жизнию своей.

Полный злобы, полный мщенья, Савл окрестные места Поднял к грозному гоненью На приверженцев Христа. В ослеплении убогом, Злой мечтой наполнив грудь, Он к дамасским синагогам Направлял однажды путь. Вдруг свод неба изумрудный Осветился блеском дня, И был слышен голос чудный: – Савл! Что гонишь ты Меня? – И поверженный на землю, И лишенный прежних сил, Савл, речам небесным внемля – Кто Ты, Господи? – спросил. Голос молвил в отдаленье: – Я есть Тот, Кому нанес Ты жестокое гоненье! Я – Спаситель! Я – Христос!.. – Улеглась души тревога, Савл уверовал в тот миг, И прославил имя Бога Он в деяниях своих…

Был человек, страдавший хромотою Еще от чрева матери своей, Которого носили каждый день И у дверей, что красными звалися, Его в тени сажали каждодневно, Дабы себе просил он подаянья У всякого, входившего во храм. И, увидав идущих на молитву Апостолов Петра и Иоанна, Он стал и к ним о милости взывать, Но те ему промолвили в ответ: – Взгляни на нас. – И он глядел, надеясь, Что он от них получит подаянье. Но молвил Петр: «Я злата не имею И серебра, а то, чем я владею, – Даю во Имя Господа Христа, Которого зовете Назареем: Встань и ходи!» – И за руку его Апостол взял и от земли приподнял, И в тот же миг почувствовал хромой, Что волею Господнею окрепли Его ступни и слабые колени. И, с места встав, он стал ходить свободно И с ними в храм Всевышнего взошел, Дабы вознесть благодаренье Богу… И бывший там испуганный народ, Узрев сие, бежал в притвор, носивший Название притвора Соломона.

Борясь с несчастием и ложью, Везде преследуя обман, Вещал народу правду Божью Диакон праведный Стефан. Являя к Господу усердье, Он обличал жестокосердье И торжествующий порок И осуждение изрек Жестоковыйным и развратным: – Не вами ль в гневе непонятном, О беззакония сыны, Пророки были казнены, Что славу Божию вещали? Не вы ли Господа распяли, Когда явился Он меж вас? – И люди, гневом распалясь, Вскричали: «Гибель иудею!» Но, сильный верою своею, На небо взоры он возвел И, видя славу неземную, Сказал им: «Господа престол Я вижу там, и одесную Сын Человеческий воссел!..» Но тут, как море, загудел Народ в слепом ожесточенье; Бросая многие каменья, Толпа влекла его, но он, Господним Духом вдохновлен, Спокойно вынес все мученья И, как Всевышнего боец, Без страха встретил свой конец.

Апостол, Духа Пресвятого Исполнясь, пламенное слово Толпе собравшейся вещал. И с изумлением внимал Ему народ страны парфянской, Месопотамской и мидянской: Слова родного языка Пришедшим странно слышать было От чужеземца-рыбака. Меж тем Божественная сила Его собою осенила, И речью смертною его Им говорило Божество. И Петр, Господней церкви камень, Словами жгучими, как пламень, Сердца народные зажег. Апостол Божий и пророк, В речах могучих и суровых Он о страданиях Христовых Им говорил, – о чистоте, О смертной муке на кресте, О светлом чуде Воскресенья, О всепрощающей любви… И света нового струи, Источник нового ученья, Любви, добра и всепрощенья Людских сердец проникли тьму, И слову дивному сему Внимали люди в умиленье.

Корнилию сотнику было виденье, К Петру он отправил гонцов, А Божий апостол с друзьями своими Немедля явился на зов. Корнилий просил, чтобы в вере наставил Апостол его самого И всех домочадцев, и Петр, помоляся, Исполнил желанье его. В речах вдохновенных поведал он людям О царстве великом Христа, Отверзшего смертным, заблудшим и слабым Спасенья святые врата. Вещал он, что люди пред Господом – братья, Что Он, искупающий грех, За них претерпевший позор и распятье, – Единый и вечный для всех! И люди внимали, и в сердце глубоко Проник им священный глагол; На всех, кто уверовал в Промысел Божий, Божественный Дух снизошел.

В угоду жителям столицы Борьба жестокая велась, Ломились грозные темницы, И кровь невинная лилась. В одной из тюрем в заключенье Томился Симон Петр, ища Наутро тяжкого мученья И смерти страшной от меча. Но в ночь на грозный день в темницу, Когда умолк столичный гул, Спустился Ангел и десницу К Петру незримо протянул. И спали крепкие оковы, Отверзлись двери перед Ним, И мимо стражи злой, суровой, Открылся путь свободный им… Когда ж опасность миновала, Как длинный ряд тяжелых грез, Святого Ангела не стало, И Петр в восторге произнес: – Теперь воистину я верю, Что Бог мне Ангела послал, Чтоб он открыл в темнице двери, Чтоб я страданий избежал.

Когда святой апостол Павел Свое неверие оставил И духом истину познал, Он тотчас в каждой синагоге Стал проповедовать о Боге И ко спасенью призывал… И вопрошали все в смущенье: – Не тот ли это, кто гоненье На Иисуса поднимал? Не он ли гибели искал Познавшим новое ученье? – Но Савл был крепок и силен! И каждый день речами он, Сомненья прежние рассеяв, Смущал дамасских иудеев, И, о душевной чистоте Заботясь искренно и много, Он говорил им о Христе, Что Он воистину – Сын Бога! Когда же волею небес Пришел он в дальний град Эфес И силой Божеского Слова Стал проповедовать о новой Загробной жизни, то к нему, Забывши грешной жизни тьму, Толпой сходились иудеи, И, веря в Бога, чародеи, Собравши связки черных книг, На стогнах жгли открыто их!

Виденье было мне. Внезапно небо Разверзлося, и глас, трубе подобный, Подобный шуму многих вод падущих, Мне рек: «Взойди сюда и виждь, что будет И я узрел престол. На нем Сидящий Сиял, как яспис-камень или сардис, И радугой смарагдовой престол Был окружен, и двадесять четыре Вокруг него других престола было, И двадесять четыре восседало На оных старца в белых одеяньях И со златыми на главах венцами. И от престола исходили громы, И молнии, и гласы, и горели Семь огненных светильников пред ним. И пред престолом было словно море Стеклянное, и вкруг него четыре Животных, испещренные очами. И первое подобно было льву; Тельцу – другое; третье же имело Лик человеческий, а остальное Летящего орла имело вид. И по шести они имели крыл, И день и ночь взывали: «Свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель ныне, присно И во веки веков!» Когда ж взывали – С своих престолов подымались старцы, И поклонялися, и полагали Свои венцы перед большим престолом, И говорили: «Ты еси достоин, Господь, прияти славу, честь и силу, Бо сотворил Ты все и все содержишь, И волею Твоей все существует!» И видел я: Сидящий держит книгу, И книга та исписана снаружи И изнутри. И седмь на ней печатей. И громким гласом ангел вопросил: «Кто оную открыть достоин книгу И сняти с оной седмь ее печатей?» И никого достойных не явилось Ни на земле, ни на небе, и плакал Я, что достойных нет ее открыть. Тогда один из старцев мне сказал: «Не плачь! Се – лев, исшедший из колена Иудина и корени Давида, Что победил. Он разогнути книгу И сняти седмь ее печатей может». И я взглянул – и видел: меж престола И четырех животных, и средь старцев Стоит как бы закланный Агнец, седмь Рогов и седмь имеющий очес. Он подошел, взял книгу из десницы Сидящего, и пали перед Агнцем Животные и старцы, каждый гусли Держащие и золотые чаши, Из коих фимиам курился (а то были Святых мольбы). И новую они Воспели песнь: «Достоин взять Ты книгу И снять с нее печати: был заклан И искупил Своей нас кровью всех, Из всякого колена, и народа, И племени, и языка, и стали Мы Господу иереи и цари, И на земле Тобою воцаримся!» И видел я, и слышал голос многих Окрест престола ангелов, животных И старцев (их число же бысть тьмы тем), И возглашали все «Достоин Агнец Закланный честь приять, премудрость, силу, Богатство, славу и благословенье!» И всякое создание на небе, И на земле, и под землей, и в море, Вся сущая в них говорили: «Слава, И честь, и крепость, и благословенье От всех Тебе, Сидящий на престоле, И Агнцу ныне, присно и вовеки!» И изрекли животные: «Аминь!» И двадесять четыре старца пали И поклонились Сущему вовеки. И видел я, что первую печать Снял Агнец, – и одно из четырех Животных мне сказало громким гласом: «Иди и виждь!» И видел я: конь бел; На оном всадник держит лук, и дан Ему венец, и шел, как победитель, Чтоб побеждать. Вторую снял печать Он – Второе мне животное сказало: «Иди и виждь!» И видел я: конь рыж; На оном всадник послан был, чтоб мир С земли унесть – да убиют друг друга; И дан ему большой был меч. И третью Он снял печать – и третье мне сказало Животное: «Иди и виждь!» И – се: Конь вороной; держал мерило всадник. И слышал я среди животных голос: «Хеникс пшеницы за динарий. Три Хеникса ячменя – динарий тоже. Елея ж и вина не повреждай». Четвертую печать Он снял – и мне Четвертое животное сказало: «Иди и виждь!» И я взглянул: конь бледен, На оном всадник – Смерть. И целый ад За нею шел; ей власть была дана Над четвертью земли, чтоб умерщвлять Людей мечом, и голодом, и мором, И всякими зверьми земными. Снял Он пятую печать – и я увидел Под алтарем за слово Божье души Побитых, возопившие: «Доколе, Святый Владыко Истинный, не судишь За нашу кровь живущих на земле!» И белые даны им были ризы, И сказано, да почиют, покуда Сотрудники и братья их не примут Такую ж смерть и тем число пополнят. Шестую снял печать Он – и я видел: Восколебалася земля. И солнце, Что претище, потускло. И луна Кровавой стала. Звезды с небеси Посыпались, как сорванные ветром Незрелые плоды со смоковицы. И небо скрылось, свившися, как свиток, С великим шумом. Всякая гора И острова содвинулися с мест своих. И все цари земные и вельможи, Богатые и бедные, рабы И вольные укрылися в пещеры И слезно говорят горам и камням: «Рассыпьтеся на нас вы, горы! Скройте Нас от лица Сидящего на троне И гнева Агнца! Се грядет день страшный, День гнева и суда! Кто устоит?» И четырех я ангелов узрел, На четырех концах земли стоящих, И держащих земных четыре ветра, И власть имевших оными ветрами Морскую хлябь и сушу истязать. И пятый ангел от страны восточной Восшел и кликнул им: «Не повреждайте Ни древ, ни трав, ни моря, ни земли, Доколь мы на чело рабов Господних Печати не положим!..» И число Запечатленных слышал я: сто сорок Четыре тысячи от всех колен Израиля. И, сверх того, несчетно Людей из всех племен земных стояло Перед престолом и пред Агнцем в белых Одеждах, с ветвями от пальм в руках. И восклицали все: «Хвала Тебе, Сидящий на престоле! Слава Агнцу, Бо чрез Него имеем мы спасенье!» И ангелы, которые стояли Вокруг престола, старцев и животных, На лица пали, поклонясь престолу Господнему, и изрекли: «Аминь! Благословение, и честь, и слава, Благодаренье, сила и премудрость, И крепость Богу нашему вовеки!» И, обратясь ко мне, один из старцев Спросил: «Кто эти в белых одеяньях, Откуда изошли?» Я отвечал: «Тебе знать, господине!» И сказал он: «Сии пришли через велики скорби И одеяния свои омыли И убелили честной кровью Агнца. Чрез то стоят перед престолом Божьим И служат день и ночь Ему во храме; И Он Собой их, как шатром, покроет; И уж они не взалчут и не взжаждут, Не попалят уж их ни зной, ни солнце, Бо Агнец их пасти бездремно будет И на источник вод живых водить И всякую слезу сотрет с очей их».

Седьмую Агнец разломил печать – И сделалось безмолвие на небе Как бы на полчаса. И видел я: Семь ангелов стоят перед престолом, И им дано семь труб. И кроме них У алтаря еще с златым кадилом Был ангел. Оному дан фимиам, Чтобы его с молитвами святых Он возложил на жертвенник Господень, И дым восшел от жертвенника к Богу. Он взял потом кадило и наполнил Огнем от алтаря и опрокинул – И в воздухе раздались гласы, громы, И молнии взвились, и потряслась От них земля; семь ангелов же, трубы. Поднявши, приготовились трубить. И первый ангел вострубил – и долу Пал град и пламя, смешанные с кровью, И третья часть земли и древ от них И вся трава зеленая сгорели. И вострубил второй: как бы гора, Огнем горящая, низверглась в море, И моря третья часть вдруг стала кровью, И третья часть созданий, в нем живущих, И третья часть судов на нем погибли. И третий ангел вострубил – и пала Звезда, свече подобная, на землю, На третью часть источников и рек; «Полынь» звезде сей имя, и полынью Их воды потекли, и умирали Век пившие от сих прогорклых вод. И вострубил потом четвертый ангел: И третья часть луны, и звезд, и солнца Затмилась, и от дня и ночи свету Убавилось на треть. И видел я: По небу ангел полетел, взывая К земле: «О, горе, горе, горе всем От остальных трех трубных голосов Трех ангелов, имеющих трубить!» И пятый вострубил. И видел я: Упала с неба на землю звезда; Ей дан был ключ, чтоб кладезь бездны вскрыть. И вскрылся кладезь бездны, и исшел Из оной дым, как из печи, и солнце, И небеса от оного потускли. И выпала с тем дымом саранча, И сказано ей было не вредить Ни трав, ни древ, ни злаков, но людей, Печатью Бога не запечатленных, Язвить и жалить, аки скорпионы, И мучить их пять месяцев, но токмо Не убивать. И взжаждут смерти люди, Пойдут искать ее – и не найдут… Та ж саранча подобна с виду коням, На битву снаряженным; голова – Как бы с златым венцом; лицо ж ее – Как человеческие лица; зубы Подобны львиным; косы – как у женщин; На теле – словно как стальные брони, А шум от крыл – как стук от колесниц, На брань везомых множеством коней; Хвосты же – как у скорпионов с жалом, И, яко царь, ее вел ангел бездны, Зовомый по-еврейски Аввадон, По-гречески ж – Аполлион (губитель). Се первое минуло горе. Вслед За ним грядут два новых, горших. Шестой Господень ангел вострубил. И я услышал громкий глас из рога, Единого из четырех рогов, Которыми снабжен алтарь был Божий. Он ангелу трубившему изрек: «Четыре ангела стоят и ждут, Окованные, при реке Евфрате: Сними с них узы!» И разбил он узы. И ждавшие сего часа, и дня, И месяца, и года, устремились Четыре ангела, чтоб третью часть Людей убить. И было две тьмы тем – Сие число я слышал – с ними войска. То были всадники в горящих бронях, Имевших цвет огня и гиацинта, И серы. Кони ж с львиной головой, Из пасти их огонь, и дым, и сера Клубами исходили, а хвосты Кончались змеями – и гибли люди От змей и дыма, пламени и серы. И треть из них сим образом погибла. Которые ж осталися и зрели Сии бичи, пребыли, яко слепы, И не покаялись в делах своих. И кланялись по-прежнему бесам Серебряным, и золотым, и медным, И каменным, и всяким истуканам, Руками сотворенным, не могущим Ни видети, ни слышать, ни ходить. И се, нисшел еще от неба ангел… Как облако, его клубились ризы, Над головою радуга блистала; Лицо ж, что солнце, у него, а ноги, Как огненные два столба, горели; В руке держал развернутую книгу; И правою ногой ступил на море, А левою на землю и воскликнул Он грозным гласом, как рыкает лев. Когда ж воскликнул, семь громов тогда По всей вселенной подали свой голос. Когда же громы подали свой голос, Хотел писать я, но услышал с неба Глас, говоривший: «Скрой и не пиши Того, что седмь громов проговорили!» И ангел тот, которого я видел Стоящим на море и на земле, Воздвиг десницу на небо и клялся Сотворшим небо и что в нем, и землю И что на ней, и море и что в нем, – Что времени отсель уже не будет…

Я видел в вышине, на светлых облаках, Семь грозных ангелов, стоявших перед Богом, В одеждах пламенных и с трубами в руках. Потом еще один предстал в величье строгом, Держа кадильницу на золотых цепях; Горстями полными с улыбкой вдохновенной На жертвенный алтарь бросал он фимиам, И благовонный дым молитвою смиренной, Молитвой праведных вознесся к небесам. Тогда кадильницу с горящими углями Десницей гневною на землю он поверг – И в тучах молнии блеснули, день померк, И преисподняя откликнулась громами. Семь ангелов, полны угрозой величавой, Взмахнули крыльями, и первый затрубил – И пал на землю град, огонь и дождь кровавый, И третью часть лесов дотла испепелил. Под звук второй трубы расплавленная глыба Была низринута в морскую глубину – Вскипела треть пучин, и в них задохлась рыба, И кровь, густая кровь, окрасила волну. И третий затрубил – и с грохотом скатилась На царственный Евфрат огромная звезда, И в горькую полынь внезапно превратилась В колодцах и ключах студеная вода. Четвертый затрубил – и в воздухе погасла Треть солнечных лучей и треть небесных тел; Как над потухшими светильнями без масла, Над ними едкий дым клубился и чернел. Откинув голову, с огнем в орлином взоре Блестящий херувим над миром пролетел И страшным голосом воскликнул: «Горе, горе!..» И пятый затрубил, и слышал я над бездной, Как шум от колесниц, несущихся на бой; То в небе саранча, гремя броней железной И крыльями треща, надвинулась грозой. Вождем ее полков был мрачный Абадонна; Дома, сады, поля и даже гладь морей Она покрыла все и жалом скорпиона Высасывала кровь и мозг живых людей. И затрубил шестой – и без числа, без меры Когорты всадников слетаются толпой В одеждах из огня, из пурпура и серы, На скачущих конях со львиной головой; Как в кузнице меха, их бедра раздувались, Клубился белый дым из пышущих ноздрей; Где смерч их пролетал – там молча расстилались Кладбища с грудами обугленных костей. Седьмой вознес трубу: он ждал, на меч склоненный, Он в солнце был одет и в радуге стоял; И две его ноги – две огненных колонны, Одной – моря, другой он земли попирал. И, книгу развернув, предстал он в грозной силе. Как шум от многих вод, как рев степного льва, Звучали ангела могучие слова, И тысячи громов в ответ проговорили. Тогда мне голос был: «Я – Альфа и Омега, Начало и конец, Я в мир гряду! Аминь». Гряди, о Господи! Как воск, как хлопья снега, Растает пред Тобой гранит немых твердынь. Как женщина в родах, природа среди пыток В последний час полна смертельною тоской, И небо свернуто в один огромный свиток, И звезды падают, как осенью избыток Плодов, роняемых оливою густой.

И видел Иоанн престол великий белый, А также и сидящего на нем; и небо, и земля Бежали от лица его и не нашлось им места. И видел Иоанн и малых, и великих мертвых, Пред Богом все они стояли, книги Раскрыты были, и иная книга Была раскрыта, и была то книга жизни, А мертвые судимы были по тому, Написано что было в книгах этих, сообразно С делами каждого из них. Тогда же Всех мертвецов, что было, возвратило море, И смерть, и ад вернули также мертвых, Что были в них; тогда ж судимы Все были по делам своим. И смерть, и ад В такое озеро тогда же были Повержены, которое огнем кипело, и то было Вторая смерть… А тот, кто не был Записан в той раскрытой книге жизни, В то ж озеро повержен был…

И вот увидел Иоанн великий город, Святой Иерусалим, который исходил С небес от Бога; славу Божью Имел тот град, светило же его Подобно было драгоценнейшему камню, Что ясписом зовется и который Всегда кристалловидным был. И град святой имел большую стену, Стена та высока была – двенадцать Она имела врат и столько же на них И ангелов, а на вратах тех Двенадцати колен Израиля сынов Все имена написаны, а город Был расположен четвероугольником. Длина ж, и широта, и высота его равны. Стена его была построена из ясписа, а город Что золото был чистое, а также Подобен был он чистому стеклу.