Древний новгородский ветер, Пахнущий колокольной медью и дымом                                                       бурлацких костров, Таится в урочищах песен, В дуплах межстрочных, В дремучих потемках стихов. Думы – олонецкие сосны С киноварной мякотью коры, С тульей от шапки Ивана-царевича                                                     на макушке, С шумом гусиного перелета, С плеском окуньим в излуке ветвей — Живут в моих книгах до вечной поры. Бобры за постройкой плотины, Куницы на слежке тетерьей И синие прошвы от лыж К мироварнице – келье пустынной, Где Ярые Очи зырянский Исус С радельной рубахой на грядке — Вот мое сердце, и знанье, и путь. В стране холмогорской, в нерпячьем снегу, Под старым тресковым карбасом, Нашел я поющий, берестяный след От лаптя, что сплел Ломоносов: Горящую пятку змея стерегла, Последье ж орлы-рыбогоны, И пять кашалотов в поморье перстов Познанья Скалу сторожили. Я пламенем мозга змею прикормил, Орлов – песнокрылою мыслью, Пяти кашалотам дал зренье и слух, Чутье с осязаньем и вкусом, — Разверзлась пучина, к Познанья Скале Лазоревый мост обнажая. Кто раз заглянул в ягеля моих глаз, В полесье ресниц и межбровья, Тот видел чертог, где берестяный Спас Лобзает шафранного Браму, Где бабья слезинка, созвездием став, В Медину ведет караваны И солнце Таити – суропный калач – Почило на пудожском блюде. Запечную сказку, тресковую рябь, Луну в толоконном лукошке, У парня в серьге талисманный Памир, В лучине – кометное пламя, Тюрбан Магомета в старушьем чепце, Карнак в черемисской больнице — Все ведает сердце и глаз-изумруд В зеленые неводы ловит. Улов непомерный на строчек шесты Развесила пестунья-память: Зубатку с кораллом, с дельфином треску, Архангельский говор с халдейским, И вышла поэма – ферганский базар Под сенью карельских погостов. Пиджачный читатель скупает товар, Амбары рассудка бездонны, И звездную тайну страницей зовет, Стихами жрецов гороскопы. Ему невдомек, что мой глаз-изумруд — Зеленое пастбище жизни.