Глядим на лес и говорим: Вот лес корабельный, мачтовый, Розовые сосны, До самой верхушки свободные                                              от мохнатой ноши, Им бы поскрипывать в бурю, Одинокими пиниями, В разъяренном безлесном воздухе; Под соленою пятою ветра устоит                                   отвес, пригнанный к пляшущей палубе, И мореплаватель, В необузданной жажде пространства, Влача через влажные рытвины                                              хрупкий прибор геометра, Сличит с притяженьем земного лона Шероховатую поверхность морей. А вдыхая запах Смолистых слез, проступивших                                              сквозь обшивку корабля, Любуясь на доски, Заклепанные слаженные в переборки Не вифлеемским мирным плотником, а другим – Отцом путешествий, другом морехода, — Говорим: – И они стояли на земле, Неудобной, как хребет осла, Забывая верхушками о корнях На знаменитом горном кряже, И шумели под пресным ливнем, Безуспешно предлагая небу выменять                                                     на щепотку соли Свой благородный груз. С чего начать? Все трещит и качается. Воздух дрожит от сравнений. Ни одно слово не лучше другого, Земля гудит метафорой, И легкие двуколки В броской упряжи густых от натуги птичьих                                                                         стай разрываются на части, Соперничая с храпящими любимицами                                                             ристалищ. Трижды блажен, кто введет в песнь имя: Украшенная названьем песнь Дольше живет среди других — Она отмечена среди подруг повязкой на лбу, Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного                                                          одуряющего запаха — Будь то близость мужчины, Или запах шерсти сильного зверя, Или просто дух чебра, растертого между ладоней. Воздух бывает темным, как вода, и все живое                                              в нем плавает, как рыба, Плавниками расталкивая сферу, Плотную, упругую, чуть нагретую, — Хрусталь, в котором движутся колеса                                              и шарахаются лошади, Влажный чернозем Нееры, каждую ночь                                              распаханный заново Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами. Воздух замешен так же густо, как земля,— Из него нельзя выйти, в него трудно войти. Шорох пробегает по деревьям зеленой                                                      лаптой. Дети играют в бабки позвонками                                              умерших животных. Хрупкое летоисчисление нашей эры                                              подходит к концу. Спасибо за то, что было: Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете. Эра звенела, как шар золотой, Полая, литая, никем не поддерживаемая, На всякое прикосновение отвечала                                                   «да» и «нет». Так ребенок отвечает: «Я дам тебе яблоко» или «Я не дам                                                    тебе яблоко». И лицо его точный слепок с голоса,                                              который произносит эти слова. Звук еще не звенит, хотя причина звука исчезла. Конь лежит в пыли и храпит в мыле, Но крутой поворот его шеи Еще сохраняет воспоминание о беге                                              с разбросанными ногами – Когда их было не четыре, А по числу камней дороги, Обновляемых в четыре смены, По числу отталкиваний от земли                                              пышущего жаром иноходца. Так, Нашедший подкову Сдувает с нее пыль И растирает ее шерстью, пока она                                              не заблестит; Тогда Он вешает ее на пороге, Чтобы она отдохнула, И больше уж ей не придется высекать                                              искры из кремня. Человеческие губы,                          которым больше нечего сказать, Сохраняют форму последнего сказанного слова, И в руке остается ощущение тяжести, Хотя кувшин                    наполовину расплескался,                                          пока его несли домой. То, что я сейчас говорю, говорю не я, А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой                                                                       пшеницы. Одни                 на монетах изображают льва, Другие —                 голову. Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешки С одинаковой почестью лежат в земле; Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы. Время срезает меня, как монету, И мне уже не хватает меня самого…