Капитан Чередниченко писал очередное политдонесение замполиту полка, когда в его блиндаж вошел лейтенант Игнатюк. Не здороваясь, он сел на ящик и, щуря темные, без блеска, немигающие глаза, заговорил:
— Имею твердое мнение, уважаемый замполит, насчет этого Петракова. Его надо немедленно перевести в хозяйственный взвод. Понимаешь, это очень важно. У нас теперь на ряде участков приходится по одному солдату на сто метров. А немцы не знают. Их разведка работает плохо. И если противник узнает, то нам несдобровать. Ты понял меня?
Пока он говорил, Чередниченко смотрел на него, покусывая бескровные губы. За эти дни замполит заметно сдал. От бессонных ночей глаза его ввалились, под глазами появились темные круги.
— Я понял тебя, лейтенант, — холодно сказал он. — Но ты опоздал. Нет уже Петракова.
— Как? Как нет? — вскочил Игнатюк. — Сбежал?
— Не пугайся. Не сбежал…
Игнатюк облегченно вздохнул:
— Убит, значит…
— Тяжело ранен. Эвакуирован в Геленджик.
— Баба с возу…
Чередниченко еще более потемнел в лице.
— Послушай, Игнатюк, — как можно спокойнее проговорил он. — Вот смотрю я на тебя и недоумеваю. Ты же наш парень, в комсомоле воспитывался и характером вроде бы неплохой. Знаю — любишь старинные песни, значит, не черствая у тебя душа. Доверили тебе большое дело. Но почему ты такой? Почему ты в каждом человеке что-то выискиваешь?
Игнатюк бросил на него настороженный взгляд.
— Ты еще не знаешь, как маскируется враг. Ты о Петракове говоришь, как о герое. А может, он втирался в доверие. Такое ты не мог предположить?
На этот раз Чередниченко не сдержался. Он, правда, не закричал, а спокойно, даже как-то вяло проговорил:
— Иди ты к черту, Игнатюк. Мне политдонесение писать надо. Мешаешь ты до невозможности.
— Так бы и сказал раньше.
— Сам видишь… Только бои закончились.
— Ну работай, работай. Мешать не буду.
Когда Игнатюк ушел, Чередниченко облокотился над столом, сделанным из снарядных ящиков, и задумался. Думать было о чем.
Морской закон
— Эй, на мотоботе! Все готово?
— Все в порядке!
— Отчаливай!
«Тук-тук-тук» — затарахтел мотобот. Когда он отплыл на добрую сотню метров, двадцать пассажиров облегченно вздохнули. Сегодня все обошлось благополучно. В эту ночь противник почему-то слабо обстреливал берег Малой земли. Выгрузка продовольствия и боеприпасов с пришедших мотоботов и сейнеров прошла сравнительно спокойно. Ни одного подбитого судна, ни одного раненого. Так же спокойно погрузили для отправки на Большую землю раненых и пассажиров — интендантов, командированных на Большую землю офицеров.
— Немцы молчат, — сказал со снисходительной усмешкой рулевой мотобота, — думают, что в такую штормягу «тюлькин флот» не рискнет на тридцатикилометровый рейс. Потому и берег не обстреливают.
Мотобот бросало, как щепку. Соленые брызги обкатывали команду и пассажиров. Вскоре все промокли, но бодрились. После долгой маяты на маленьком кусочке земли, где грохот разрывов бомб, снарядов и мин не прекращался ни на одну минуту, каждый был рад попасть на Большую землю.
Около борта на пустой бочке с беспечным видом сидел моряк-разведчик Владимир Горский. Он одет в форму пехотинца. Но воротник его гимнастерки расстегнут, чтобы была видна полосатая тельняшка — «морская душа». Горский ехал в десятидневный дом отдыха для отличившихся бойцов и командиров. Рядом с ним сидел молодой лейтенант, пехотинец. Его мутило от сильной качки, но он бодрился.
— Часиков через пять будем в Геленджике. Там зелень кругом, фрукты, тишина… Черт возьми, я даже не верю, что есть такие места, где не рвутся снаряды!..
Лейтенант даже причмокнул от удовольствия. Его лицо расплылось в улыбке.
— А мне, откровенно говоря, неохота, грустно уезжать, — проговорил Владимир. — Много перетерпели на этой огненной земле, поругивали ее, а вот стала родной. Если меня будут переводить на Большую землю, то, честное слово, откажусь… Я и в дом отдыха поехал с неохотой, командир роты просто выгнал меня на берег.
— А ведь верно, — согласился лейтенант, — немножко грустно расставаться с этим кусочком земли. Помнишь, как высаживались сюда в феврале?
— Как не помнить! Мы тогда…
Горский не успел закончить фразу. Полыхнул взрыв, взметнулся столб огня. Мрачные волны, темная ночь, вода — все смешалось. Раздался чей-то пронзительный крик:
— Полундра!.. Тонем!..
Владимир не помнил, как очутился в воде. Он тоже закричал, хлебнул воды, окунулся, вынырнул. Мотобота не было видно. Только бурные волны с белыми гребнями тяжело катились в открытое море. На гребнях виднелись черные точки — люди, уцелевшие от взрыва мины. Может быть, они кричали о помощи, но их голоса тонули в шуме ветра и моря.
Примерно в километре находилась Кабардинка.
«Поплыву туда, — решил Владимир, — надо только снять сапоги».
Однако это не так-то легко было сделать. Владимир скорчился, пытаясь дотянуться рукой до сапога. Налетевшая волна перевернула его и накрыла. Он вынырнул, ругаясь и отплевываясь. «Чертовы сапоги! Они могут утянуть на дно. Во что бы то ни стало их надо снять», — подумал он.
Несколько раз Владимир пытался стащить обувь, и каждый раз его переворачивала набегавшая волна. Наконец, отдуваясь и кряхтя, он сдернул сапоги. Сразу стало легче держаться на воде.
— Плавать так плавать, — вслух произнес он.
Владимир снял брюки. Хотел сбросить и гимнастерку, но в кармане ее второй год хранится партийный билет, над карманом — ордена и медали.
«Нет, пусть гимнастерка будет на мне, — решил Владимир, — партийного билета лишусь только вместе с жизнью».
Владимир был хорошим пловцом. В мирное время он свободно переплывал этот залив. В Новороссийском порту все знали Володьку, коренастого парня, сына портового грузчика, с загорелым лицом и с залихватским чубом русых волос.
Впереди что-то забелело. К радости его, это оказался спасательный круг. Теперь все в порядке. Видимо, спасательный круг упал с мотобота. Владимир просунул туловище в середину круга. Теперь плавай хоть сутки.
Где-то совсем близко раздался крик. Всмотревшись внимательно, Горский заметил барахтающегося человека. Он кричал: «Спасите! Спасите!» Владимир узнал лейтенанта, с которым беседовал на мотоботе.
— Гей, лейтенант, не дрейфь. Сейчас помогу. Держись!
Он подплыл ближе. Лейтенант судорожно ухватился за его гимнастерку. Набежавшая волна накрыла обоих с головой. Владимир чувствовал, как цепко держится утопающий за его воротник. Стало не по себе. Когда оба показались на поверхности, Владимир крикнул:
— Возьми мой круг! Держись за него крепче, а то волна выдернет его.
— Спасибо, друг!
— Только за меня не цепляйся. Буду поблизости плыть.
Следующая волна разъединила их. Как ни старался Владимир, но подплыть к лейтенанту не смог. Через несколько мгновений он совсем потерял из виду спасательный круг и черную голову лейтенанта. Владимир взял курс на Кабардинку. С полчаса упорно плыл к берегу. Ветер дул от берега, и волны, несмотря на отчаянные попытки пловца, относили его все дальше и дальше от призывно моргающего огонька. Владимир тоскливо оглянулся. Кругом — бушующее море. Что делать? Не сообразил сразу, что ветер от берега. Бесполезно плыть в Кабардинку. В конце концов эта борьба с разбушевавшейся стихией обессилит его, и он утонет. Какая глупая смерть!
Позади была Малая земля. Черным силуэтом вырисовывалась гора Колдун. Над ней часто взлетали ракеты, рассыпаясь звездами. Видны были вспышки от взрывов снарядов и мин. Там жизнь шла своим чередом. Сейчас, наверное, разведчики, пользуясь темной ночкой, крадутся к фашистским блиндажам. Им в голову не придет, что их товарищ болтается в холодных волнах, теряя надежду выбраться на сушу. Утром, вернувшись с разведки, оживленные и усталые, разведчики будут вспоминать о нем: «Володька, верно, дрыхнет на мягкой постели в доме отдыха».
До Малой земли было около пяти километров. Можно ли доплыть туда при таком шторме? А если не туда, то куда же? Горский решил плыть туда. «Не надо унывать, больше спокойствия и уверенности», — ободрял он себя.
Ему вспомнился случай, который произошел у берега Малой земли в апреле. Снарядом разбило катер. Девушка, секретарь военного прокурора, очутившись в воде, не растерялась. Она разделась и доплыла до берега… Это по холодной апрельской воде! Не слабее же он этой девушки!
— Доплывем! — уже бодро крикнул Владимир.
Он плыл, стараясь беречь силы, соразмеряя движения рук с дыханием.
Прошло порядочно времени, но Малая земля не приближалась. Владимир понял, что его несет в открытое море. Неожиданно он почувствовал, что тело его охватывает холод. Левую ногу начали сводить судороги. Он заскрипел зубами. Чтобы согреться, поплыл стоя, по-собачьи, но быстро утомился.
Обессиленный, он лежал на воде, слабо перебирая руками и ногами. «Неужели конец?» — впервые в жизни ужаснулся Владимир. И ему страстно захотелось жить. На какое-то мгновение вспомнился теплый сентябрьский вечер два года тому назад. Он сидел на маленькой скамеечке в саду. Рядом с ним Тася. Он тихо гладил ее волосы. Оба молчали, но у каждого сердце пело о счастье. Кругом было тихо-тихо, даже листья не шевелились. Отец, хмурый и усатый, когда узнал о том, что сын влюблен и хочет жениться, сказал: «Ты, Володька, отслужи-ка сначала во флоте действительную, наберешься там ума-разума, тогда и женись».
Ушел Володька во флот, расцеловал при всех родных свою любимую. Какие печальные глаза были у нее, видно, чувствовала, что расстается навек.
Ну, нет же!
Владимир яростно взмахнул руками.
— Я должен жить! До конца буду драться!
Его крик потонул в реве ветра и шуме волн.
Он пожалел, что отдал спасательный круг. Но Владимир тут же отогнал эту мысль, как недостойную. «Пусть даже погибну, но с сознанием, что поступил по-матросски». В памяти всплыли примеры самопожертвования ту все знали Володьку, коренастого парня, сына портового грузчика, с загорелым лицом и с залихватским чубом русых волос.
Впереди что-то забелело, К радости его, это оказался спасательный круг. Теперь все в порядке. Видимо, спасательный круг упал с мотобота. Владимир просунул туловище в середину круга. Теперь плавай хоть сутки.
Где-то совсем близко раздался крик. Всмотревшись внимательно, Горский заметил барахтающегося человека. Он кричал: «Спасите! Спасите!» Владимир узнал лейтенанта, с которым беседовал на мотоботе.
— Гей, лейтенант, не дрейфь. Сейчас помогу. Держись!
Он подплыл ближе. Лейтенант судорожно ухватился за его гимнастерку. Набежавшая волна накрыла обоих с головой. Владимир чувствовал, как цепко держится утопающий за его воротник. Стало не по себе. Когда оба показались на поверхности, Владимир крикнул:
— Возьми мой круг! Держись за него крепче, а то волна выдернет его.
— Спасибо, друг!
— Только за меня не цепляйся. Буду поблизости плыть.
Следующая волна разъединила их. Как ни старался Владимир, но подплыть к лейтенанту не смог. Через несколько мгновений он совсем потерял из виду спасательный круг и черную голову лейтенанта. Владимир взял курс на Кабардинку. С полчаса упорно плыл к берегу. Ветер дул от берега, и волны, несмотря на отчаянные попытки пловца, относили его все дальше и дальше от призывно моргающего огонька. Владимир тоскливо оглянулся. Кругом — бушующее море. Что делать? Не сообразил сразу, что ветер от берега. Бесполезно плыть в Кабардинку. В конце концов эта борьба с разбушевавшейся стихией обессилит его, и он утонет. Какая глупая смерть!
Позади была Малая земля. Черным силуэтом вырисовывалась гора Колдун. Над ней часто взлетали ракеты, рассыпаясь звездами. Видны были вспышки от взрывов снарядов и мин. Там жизнь шла своим чередом. Сейчас, наверное, разведчики, пользуясь темной ночкой, крадутся к фашистским блиндажам. Им в голову не придет, что их товарищ болтается в холодных волнах, теряя надежду выбраться на сушу. Утром, вернувшись с разведки, оживленные и усталые, разведчики будут вспоминать о нем: «Володька, верно, дрыхнет на мягкой постели в доме отдыха».
До Малой земли было около пяти километров. Можно ли доплыть туда при таком шторме? А если не туда, то куда же? Горский решил плыть туда. «Не надо унывать, больше спокойствия и уверенности», — ободрял он себя.
Ему вспомнился случай, который произошел у берега Малой земли в апреле. Снарядом разбило катер. Девушка, секретарь военного прокурора, очутившись в воде, не растерялась. Она разделась и доплыла до берега… Это по холодной апрельской воде! Не слабее же он этой девушки!
— Доплывем! — уже бодро крикнул Владимир.
Он плыл, стараясь беречь силы, соразмеряя движения рук с дыханием.
Прошло порядочно времени, но Малая земля не приближалась. Владимир понял, что его несет в открытое море. Неожиданно он почувствовал, что тело его охватывает холод. Левую ногу начали сводить судороги. Он заскрипел зубами. Чтобы согреться, поплыл стоя, по-собачьи, но быстро утомился.
Обессиленный, он лежал на воде, слабо перебирая руками и ногами. «Неужели конец?» — впервые в жизни ужаснулся Владимир. И ему страстно захотелось жить. На какое-то мгновение вспомнился теплый сентябрьский вечер два года тому назад. Он сидел на маленькой скамеечке в саду. Рядом с ним Тася. Он тихо гладил ее волосы. Оба молчали, но у каждого сердце пело о счастье. Кругом было тихо-тихо, даже листья не шевелились. Отец, хмурый и усатый, когда узнал о том, что сын влюблен и хочет жениться, сказал: «Ты, Володька, отслужи-ка сначала во флоте действительную, наберешься там ума-разума, тогда и женись».
Ушел Володька во флот, расцеловал при всех родных свою любимую. Какие печальные глаза были у нее, видно, чувствовала, что расстается навек.
Ну, нет же!
Владимир яростно взмахнул руками.
— Я должен жить! До конца буду драться!
Его крик потонул в реве ветра и шуме волн.
Он пожалел, что отдал спасательный круг. Но Владимир тут же отогнал эту мысль, как недостойную. «Пусть даже погибну, но с сознанием, что поступил по-матросски». В памяти всплыли примеры самопожертвования моряков ради спасения своих командиров. Еще во время Нахимова матрос Шевченко заслонил командира своим телом, пожертвовав собой. А сколько таких примеров в годы гражданской войны! А теперь во время боев за Одессу и Севастополь!
«Лейтенант сообщит в роту в случае чего», — подумал Владимир.
Плыть он уже не мог. От горькой воды тошнило. Еще минута, другая, ну, пусть еще десять минут неравной борьбы, а потом конец. Последний раз с отчаянием взмахнет руками морской разведчик — и над ним сомкнутся мутные волны, унося в бездонную пучину. Надеяться больше не на что. В этот момент Владимир почему-то обратил внимание на то, что руки и все тело светятся, как фосфор, бледным светом.
Внезапно в шуме ветра и волн он услышал какой-то новый шум. Он прислушался. Сомнения нет — шло моторное судно. Владимир весь напрягся. «Неужели спасение?» — подумал с надеждой. От радости прибавились силы.
— Гей, гей, спасите! — раздался над морем его крик.
Его услышали. Судно повернуло на крик.
«А что, если катер фашистский?» — пронеслась неожиданная мысль. Владимир перестал кричать. Лучше утонуть, чем попасть на немецкое судно. Внимательно следя за нырявшим в волнах катером, Владимир думал: «Как же определить, чье это судно?» Стук мотора смолк. Мимо прошел, чуть не задев пловца, черный, лаковый от воды, борт. Горский погрузился с головой и вынырнул.
— Эй, где ты? Лови конец! — раздалось с катера.
Родные, русские слова!
Снова Владимир радостно крикнул:
— Здесь, здесь я!
Застучал мотор на заднем ходу. Катер подошел ближе. Это был катер-охотник.
— Держи конец!
— Держу.
Горский торопливо обвил веревку вокруг туловища.
— Тяни!
С борта его подхватили. И вот он чувствует под ногами твердую палубу.
— Ребята, братки!
Он готов был заплакать от радости и расцеловать своих спасителей.
— Лезь в машинное отделение, браток, — сказал боцман, — вишь ты, как передрог, сердяга. Сейчас отогреем. Кстати, это я услышал твой крик. Сначала мне никто не верил, а потом и другие услышали.
Владимир с благодарностью взглянул на него.
— Там затонул мотобот, люди в море, — сказал он и в изнеможении упал на палубу.
Его втащили в машинное отделение, где было тепло и душно. Боцман налил стакан водки.
— Пей, браток! У тебя, верно, и нутро захолонуло. Знаю, бывал в таких передрягах. Ты молодец! Вишь, даже ордена сохранил. Дорожил, значит! А знаешь ты, сколько времени плавал-то?
— Пожалуй, часа два.
— Все четыре! Вот как! А штормяга-то дошел до шести баллов. Вот и понимай, за что двойную порцию согревающего даю.
Выпив, Владимир сразу погрузился в тяжелое забытье. Он стонал, скрежетал зубами и не просыпался до самого прихода катера в Геленджик. Проснулся от прикосновения чьей-то руки. Около него сидел лейтенант, которому он отдал спасательный круг.
— Проснулся, дружище! — воскликнул он и порывисто обнял его. — Меня спас, а сам мог погибнуть! Великое сердце у тебя!
Владимир улыбнулся.
— Не хвали! Такой наш морской закон — выручай товарища, а за командира и жизни не жалей.
Горский хотел что-то сказать, но вдруг нахмурился, ощупывая нагрудный карман гимнастерки. Пуговка была расстегнута. Владимир обеспокоенно оглянулся и вскочил с койки.
— Партбилет?!
Лейтенант сделал успокаивающий жест.
— Извини, дружище, это я его сушить вынул…,
— Вот за это спасибо! — улыбаясь, сказал моряк и снова погрузился в крепкий, глубокий, завладевший всем его существом сон.