В узкой балке, почерневшей и изрытой воронками от разрывов снарядов, еле заметны несколько землянок. Здесь живут разведчики 165-й бригады.

Около крайней землянки видны два раздетых по пояс разведчика — Петр Зуев и Михаил Борзенков. Зуев лежит, подостлав под себя плащ-палатку, и жмурится от наслаждения под лучами теплого апрельского солнца. Борзенков сидит на камне, поджав под себя ноги. В руках у него гармонь. Он лениво перебирает лады и время от времени поглядывает на небо — не летит ли «рама», так здесь называют вражеский самолет-наблюдатель «фокке-вульф». Эта «рама» — зоркая. Как заметит на Малой земле людей, сейчас же радирует своим артиллеристам, и на это место летят десятки снарядов.

Зуев и Борзенков — неразлучные друзья.

— Подружились черт с младенцем, — посмеиваются разведчики над их дружбой.

Действительно, трудно объяснить, что могло сблизить этих различных по характеру и возрасту людей!

Михаилу Борзенкову всего двадцать один год. Это стройный голубоглазый парень. Выражение лица у него наивное, ребяческое. Он большой насмешник, любит позубоскалить над незадачливыми разведчиками, над пехотой. Страстно мечтает стать морским летчиком. В авиацию Михаил просто влюблен. Надо видеть, с каким азартом наблюдает он за воздушными боями, довольно частыми над Малой землей. Тогда он выскакивает из блиндажа, крича:

— Воздушный бой! Вот наш обхаживает «мессера». Ах, подлец! Другой «мессер» в хвост заходит. Разиня, оглянись! Эх, чертова размазня, выгнать тебя из истребителей! Вот бы мне сейчас там! Наконец-то сообразил. Правильно! Молодец! Одному «мессеру» капут — летит книзу! Сейчас бултыхнет в море. Второй драпает. То-то же, знай наших! Не иначе на этом истребителе Глинка летает!

Зуеву около сорока лет. Он спокоен и рассудителен. Всю жизнь провел на море. Лицо его потемнело от морских ветров, походка покачивающаяся. Он среднего роста, широкоплеч, слегка сутулится. Прищуренные серые глаза смотрят остро и насмешливо, словно хотят сказать собеседнику: «Э, брат, вижу я тебя насквозь». Приятное мужественное лицо чуть обезображено шрамом — это память об одной рукопашной схватке в начале войны. Зуев любит порассуждать, за что и носит кличку ротного философа.

— Ara! — удовлетворенно крякнул Борзенков, растягивая мехи гармошки. — Подобрал-таки музыку. Слушай, старик, новую песню о разведчиках. Ее сочинил один парень из соседней бригады.

— Давай послушаем, — снисходительно ответил Зуев, набивая табаком свою видавшую виды трубку.

Чтобы не разбудить разведчиков, Борзенков запел вполголоса, тихо аккомпанируя на гармошке:

Довольно потрепанная гармонь хрипит и взвизгивает в руках Борзенкова. Но на такую мелочь оба разведчика не обращают внимания. Важен мотив и слова.

— Ну, как песня? — спросил Борзенков, вопросительно смотря на Зуева.

Зуев не ответил. Он задумчиво смотрел на море, за которым в голубоватой дымке виднелась Большая земля, такая близкая и такая далекая.

— Эх, как пригревает! Весна, — мечтательно произнес он. — Сейчас на Большой земле деревья цветут, птицы щебечут… А тут целого дерева нет… кругом воронки да обожженная земля. Птичьего голоса не услышишь. Побывать бы денек в зеленом саду, где можно ходить днем, не опасаясь, что придется делать поворот на шестнадцать румбов. Посмотреть на девчат в белых платьях.

— И не говори, — вздохнул Михаил. — Да пристроиться бы за одной из них в кильватер.

В Геленджике у него знакомая девушка, Люся. Это же так близко, всего каких-нибудь тридцать километров. Хорошо бы увидеться с ней. Но, пожалуй, до конца войны не доведется встретиться. Ну что ж, на то война…

— Ничего, старик, — задумчиво проговорил Борзенков, — придет время — и на Малой земле будут зеленеть деревья, щебетать птицы.

— А я в этом не сомневаюсь, — серьезно ответил Зуев. — За это воюем. Я вот сейчас лежу и думаю: какой будет наша Малая земля через пять лет? — Зуев приподнялся и заговорил с воодушевлением: — Здесь будет цветущий уголок! Народ не забудет, как мы отстаивали этот кусочек родной земли от врагов, как обильно полили его кровью. На вершине горы Колдун поставят памятник погибшим героям. Его будет видно далеко-далеко — и с моря, и с суши. Он будет на траверзе всех кораблей. А у подножия Колдуна раскинется детский лагерь. Замечательное место для лагеря — море, лес, воздух. И не взрывы бомб и снарядов, не крики «полундра», а детский смех будет звенеть на когда-то страшном месте. Чуть поодаль, в нескольких кабельтовых, опять вырастет поселок виноградарского совхоза. А вот там, — Зуев указал рукой на берег, — рыбаки снова отстроят свой поселок. И Станичку после войны не узнаешь. Траншеи и землянки сровняют, появятся белые домики, а около них зеленые садочки. Рыбачки будут выходить из домиков и смотреть на море — не возвращаются ли их мужья с хорошим уловом.

Михаил с ожесточением рванул мехи гармошки и крикнул:

— Замолчи! Страви несколько атмосфер, как говорят машинисты. Ты так расписываешь жизнь, которая будет после войны, что обязательно захочется остаться живым. А так думать солдату нельзя. Он не станет по-настоящему воевать, а будет довоевывать, жизнь спасать. Ты мне такое перед боевой операцией не говори!

Зуев от изумления вынул трубку изо рта.

— Легкомысленный же ты парень, — и он пренебрежительно сплюнул. — И чего я с тобой дружу? Тебе бы на полубаке сидеть и балачки точить, а на серьезные разговоры твой черепок не способен. Ты пойми — за что воюем? Без мечты человек, что корабль без компаса.

Но Михаил уже улыбался. Он протянул Зуеву кисет с затейливой вышивкой.

— Это я все знаю, старик. Но ты мне перед боем не напоминай о таком. На меня это действует. Понимаешь, действует!

К ним подошел помощник командира взвода сержант Саратов, молодой, круглолицый, румяный.

— Ложились бы спать, — сказал он, садясь рядом, — через несколько часов на работу.

Он каждую боевую операцию называл работой.

— И верно, — промолвил Зуев, — поспать не мешает. Пошли, Михаил, в нашу спальню.

Они нырнули в землянку. Саратов взял гармошку в руки и, лениво перебирая лады — играть он не умел, — стал думать о том, все ли подготовлено к ночной работе.

Солнце склонялось все ниже и ниже. На земле потемнело. Только море светилось мягким зеленоватым блеском.

Когда наступила ночь, разведчики вылезли из землянок. Поужинав, они тихо исчезли из балки.

Зуев и Борзенков, вооруженные автоматами и гранатами, вышли из балки и направились к переднему краю обороны. Им предстояло пробраться к обороне противника и, когда начнет действовать другая партия разведчиков, отвлечь внимание гитлеровцев, создать у них впечатление, что здесь также проводится боевая операция.

Ночь выдалась звездная. Хотя луны, этого врага разведчиков, сегодня не было, однако и не было так темно, как хотелось бы.

— Придется ползти, — проворчал Зуев. — Для моряков это так приятно, черт побери! Ползи, как краб.

— Ладно, не ворчи.

Нужно проползти около трехсот метров, по пути разминировать проход в минном поле. Ползти медленно, не торопясь. Хотя оба не любили ползать, но умели так бесшумно подкрадываться, что не только человек, а и чуткая мышь не услышала бы их. На минном поле сделали проход, отметив его колышками и камнями.

Вскоре опорный пункт фашистов уже находился слева от разведчиков. Здесь, среди чахлых кустарников, иссеченных осколками, можно будет дождаться, когда начнет действовать другая разведка, а потом поднять шум.

Зуев и Борзенков лежали рядом, зорко осматриваясь по сторонам.

— Эх, покурить бы, — прошептал Борзенков.

— Не говори глупости, — зашипел Зуев.

Пока ползли, вспотели. Сейчас было приятно лежать не двигаясь, отдавшись приятной истоме. Молчание наводило на разные мысли, всплывали воспоминания. Мысли Зуева были о жене, о Любе. «Мало я уделял ей внимания, — подумал он, — мало нежил». Женившись, он через пять дней ушел в море на целый месяц. Жена обиделась тогда, ей были непонятны его чувства. Он любил море и жену, а ей казалось, что он ее не любит. Лишь спустя несколько лет она поняла, что значит зов моря. Но сейчас он все-таки признавался себе, что мало уделял ей внимания, почему-то стеснялся высказывать свои горячие чувства, скрывая их под оболочкой грубоватости, равнодушия. Зачем он это делал? Зуев с нежностью подумал о том, как он расцелует свою Любушку после войны. Она теперь настоящая морячка, сама ходит в море на рыбный промысел.

Борзенков лежал, широко раздвинув длинные ноги, и жевал какую-то траву, чтобы заглушить сосущее желание курить. «Почему я попал в морскую пехоту, — удивлялся он, — а не в летную часть? Надо написать рапорт, чтобы послали учиться на морского летчика. Буду воздушным разведчиком. Ползай тут крабом, когда душа в воздух просится…»

На вражеской стороне в небо часто взлетали ракеты. Их бледный свет освещал на несколько секунд искалеченную землю, чахлый оборванный кустарник, замаскированные блиндажи, которые при дрожащем свете ракет напоминали гигантских размеров грибы, когда они еще только лезут из-под земли, приподнимая шляпкой прошлогодние листья. Зуев, все внимательно разглядывающий, заметил, что впереди них нет ни траншей, ни дзотов.

— Михаил, у меня мысль появилась, — шепотом сказал он.

— Ну, — насмешливо прошептал Михаил. — Это бывает.

— Через десять минут наши начнут действовать. Мы сделаем так: пойдем в рост на бугор, что впереди. Гитлеровцы нас заметят и откроют огонь. Мы бросим пару гранат, дадим по очереди из автоматов — и задний ход. Гитлеровцы тут пуганые: не меньше часу будут бить по этому месту. А тем временем наши станут действовать под шумок.

— Ты прав… Твоя мысль мне нравится. Сделаем так,

Время перевалило за полночь. Беспорядочная стрельба из пулеметов, автоматов и винтовок затихала. Ракеты стали взлетать вверх все реже и реже. Как бы ни боролся человек со сном, но после полуночи его одолевает дремотное состояние, бдительность притупляется. Это отлично знают разведчики и умеют извлекать из этого пользу. Большинство вылазок на вражескую оборону они устраивают после полуночи или на рассвете. Так получилось и на этот раз.

Примерно в три часа правее того места, где находились Зуев и Борзенков, метрах в трехстах раздались взрывы гранат и автоматная стрельба. Вверх взлетели наши и фашистские ракеты.

— Концерт начался, — заметил Борзенков.

— Пошли — наш черед, — скомандовал Зуев.

Они встали, разминая онемевшие ноги, и с легким замиранием сердца пошли вперед. Неизвестно, что произойдет через минуту, и эта неизвестность заставляет сильнее биться сердце даже у самых бесстрашных людей. В такие моменты человека охватывает нервная дрожь. В мыслях одно: «А что получится?» И только в первый момент подумаешь о жизни, о судьбе, а потом уже об этом думать недосуг.

Поднявшись на пригорок, разведчики увидели естественный котлован, а в нем два блиндажа, расположенных один против другого. «Хитро сделано», — изумился Зуев. От блиндажа к блиндажу прохаживался часовой. Разведчики не успели спрятаться, как часовой заметил их и крикнул:

— Хальт!

Он быстро вскинул винтовку и выстрелил. Пуля просвистела над головами. Через секунду раздался взрыв гранаты, брошенной Зуевым, и часовой подпрыгнул и упал.

— Браток, положение меняется, — крикнул Михаилу Зуев, — ты туда, а я сюда.

— Понятно!

Михаил сразу понял замысел Зуева. В несколько прыжков они подскочили к блиндажам: один — к правому, другой — к левому. Зуев рывком открыл дверь блиндажа. Его взору представилось просторное помещение, по бокам на топчанах лежали солдаты. На деревянном столике горела лампа.

— Полундра! Выходи, сдавайся! — крикнул Зуев, предусмотрительно встав за дверь.

В ответ из блиндажа раздалось ругательство и вылетела граната. Зуев ощутил удар в левую руку. Липкая и горячая кровь потекла из рукава.

— Ах, вот как! — обозлился он. — Получайте сдачу!

Он метнул в дверь гранату. Из блиндажа раздались выстрелы. Зуев схватил привязанную к поясу противотанковую гранату. Не сумев быстро отвязать ее, он снял пояс и вместе с поясом бросил гранату в блиндаж. Оглушительный взрыв — и блиндаж завалился.

В это же время Борзенков расправлялся с другим блиндажом. Открыв дверь, он бросил туда две гранаты.

— Получайте подарочек!

После выстрелов и взрывов наступила тишина. Настороженно оглядываясь кругом, разведчики подошли друг к другу.

— Теперь пора давать задний ход, — сказал Зуев.

— А трофеи, документы? — спросил Михаил.

— Попробуй раскопай! Скоро светать будет.

— Вот жалость, — искренне огорчился Михаил.

Раненый гитлеровский часовой, лежавший неподвижно, застонал. Борзенков подскочил к нему.

— Петр, это же «язык»!

Он быстро вытащил из карманов у гитлеровца все содержимое. — Повозиться придется! В обе ноги ранен! Понесли, что ли?

— Давай!

Перевалив через бугор, разведчики поползли, волоча за собой гитлеровца. Пленный оказался тяжелым детиной. Он все время стонал. Борзенков выразительно приказал ему молчать.

Зуев ругался:

— Хуже нет раненого фашиста. Мороки с ним не оберешься. Стонет как баба.

У него самого осколок гранаты задел кость руки и причинял невыносимую боль. Ползти было тяжело. При каждом неосторожном движении от боли мутился рассудок. Михаил заметил страдания товарища.

— Петя, давай передохнем, — предложил он. — Дай-ка перевяжу твою руку.

Он достал из кармана индивидуальный пакет, разрезал рукав на руке Зуева и плотно забинтовал рану.

— У меня осколком гранаты ногу поцарапало. Так, ерунда. Вполне терпеть можно. Правда, в штанах крови набралось, но не беда. В твоем блиндаже психически неуравновешенные солдаты сидели. В моем ни один худого слова не успел сказать.

— Помолчи уж! — поморщился Зуев.

С вражеских огневых точек началась ожесточенная стрельба. Одна за другой вверх полетели ракеты. Гитлеровцы открыли заградительный огонь из минометов и орудий.

Одна мина разорвалась совсем близко. Ее осколки провизжали над головами плотно прижавшихся к земле разведчиков. Пленный, широко раскрыв испуганные глаза, пробормотал:

— Капут!

Борзенков усмехнулся:

— Не волнуйся. Капут Гитлеру будет. Тебя дотянем, ты нам нужен.

Стрельба не утихала. Гитлеровцы словно взбесились. Откуда-то издалека начала бить тяжелая артиллерия. Весь передний край дрожал от взрывов малых и больших мин и снарядов. Осколки визжали на разные голоса. Разведчики притаились около минного поля в небольшой яме. Рядом с ними лежал пленный. Он непрерывно дрожал и бормотал: «Майн готт».

— Ишь, гад какой, а в бога верует, — удивился Борзенков. — А сам, пожалуй, десяток наших детей и женщин на тот свет спровадил.

Ему не лежалось. Ныла рана, беспокоил приближающийся рассвет.

— Фашисты не успокоятся до рассвета, — сказал он, — давай, Петя, поползем помаленьку. Авось черт не выдаст, свинья не съест.

Зуев не ответил.

— Так как? — спросил Борзенков, подползая ближе к товарищу. Увидев, что тот уткнулся лицом в землю и не шевелится, он слегка тронул его рукой. — Ты, никак, спишь, Петр? Нашел время…

Близкий одновременный разрыв четырех мин заставил Борзенкова распластаться около Зуева.

— Вот распсиховались! — не удержался он от восклицания. Он вторично тронул по-прежнему неподвижного

Зуева и, когда тот не откликнулся, в тревоге повернул его лицом вверх.

Первой мыслью было, что Зуев убит, но, приложив ухо к груди друга, он уловил слабое биение сердца. Тогда он стал быстро раздевать его, чтобы определить, в какое место Зуев ранен.

Разорвав окровавленную рубаху, Борзенков увидел, что кровь сочится из левой ключицы. Ощупав грудь товарища, он определил, что ключица перебита осколком, и стал перевязывать рану.

— Больно, — со стоном произнес Зуев. — Осторожней, черт неуклюжий…

— Потерпи, Петя, потерпи, — ласково сказал Борзенков. — Сейчас я тебя донесу.

— А пленного куда дел?

— А куда ему деться — вон лежит.

— Вынеси сначала его.

— А ну его, — пренебрежительно сказал Борзенков. — Для меня ты дороже.

— Михаил! Доставь на передовую «языка», — строго, тоном приказа, заявил Зуев. — Потом за мной придешь.

— Я его пристрелю, — озлобился Борзенков.

— Быстрей! Прекратить болтовню! Ты мне не друг, если не выполнишь приказание.

Спорить было бессмысленно. Борзенков знал характер своего друга. Он нашел небольшую яму и перенес туда Зуева, затем подошел к пленному и стал поднимать его, чтобы взвалить на плечи. Гитлеровец закричал. «Ах, подлец, — возмутился разведчик. — Хочет, чтобы ему на выручку пришли». Он заткнул рот пленного носовым платком. Взвалив его на плечи, он побежал.

От тяжелой ноши спирало дыхание, пот застилал глаза, но Борзенков не уменьшал скорость бега. Одна мысль была в его голове: скорее, скорее вернуться. Кругом рвались мины, но он не обращал на это внимания.

Добежав до нашей передовой, разведчик довольно бесцеремонно сбросил с плеч пленного и в изнеможении опустился на землю.

— Воды, ребята, — срывающимся голосом сказал он встретившим его солдатам. — Лей на голову.

Он жадно припал к фляге. Напившись, сказал:

— Плесни-ка за шиворот. Вот так… Флягу эту с собой возьму. Доставьте, ребята, «языка» начальству, а я за другом пошел.

Борзенков встал, глубоко вздохнул и побежал туда, где остался Зуев.

Стало светать. «Успеть бы», — в тревоге подумал разведчик. Противник продолжал обстрел нейтральной полосы, и Борзенкову то и дело приходилось припадать к земле, что злило его и заставляло посылать по адресу фашистов сотни отборнейших проклятий.

Наконец он добрался до того места, где лежал Зуев. Раненый радостно улыбнулся.

— А я думал, что не успеешь и придется мне весь день пролежать тут.

— Успел-таки, — довольным голосом, тяжело переводя дыхание, произнес Борзенков. Он лег рядом, виновато проговорил: — Заморился… Отдышусь малость.

Но он тут же поднялся, увидев, что становится все светлее и светлее.

— Спешить, Петя, надо. Взбирайся мне на спину…

Неожиданно где-то поблизости раздался выстрел, и около уха разведчика свистнула пуля. Борзенков быстро приник к стенке ямы и стал смотреть в ту сторону, откуда раздался выстрел. «Выследили, гады», — догадался он и стал обдумывать, как выйти из положения. Он один мог бы, конечно, скрыться. Но такая мысль даже не пришла ему в голову. «Нужно фашистов уничтожить, и как можно быстрее», — решил разведчик. Но как это сделать?

Решение пришло мгновенно. Около ямы рос куст. Маскируясь за ним, разведчик выскользнул из ямы, отполз несколько шагов и притаился. Выстрела не последовало. «Значит, меня не заметили», — удовлетворенно подумал Борзенков и пополз в сторону, от противника, затем повернул направо и стал подкрадываться к тому месту, откуда стреляли. Вскоре он увидел трех гитлеровцев, которые лежа наблюдали за ямой, где находился Зуев. Борзенков вынул из кармана две гранаты, вставил запалы и метнул одну за другой в фашистских солдат. Вслед за взрывами он бросился туда. Один гитлеровец вскочил, ошалело оглядываясь. Борзенков вонзил ему в грудь финку. Гитлеровец свалился. «Тоже мог быть «языком», — невольно мелькнула мысль у разведчика.

Забрав из карманов убитых документы, Борзенков побежал, уже не маскируясь, к Зуеву.

— Успокоил, — коротко сообщил он встревоженному Зуеву. — Давай быстрее сматываться…