– Всё – одна большая глупость! – громко заорал Сан Саныч, глядя на меня, но я только зевнул и повернулся на другой бок.

– Мы не умрем, мы не умрем,

А в мир другой лишь перейдем, – перешел на дрожащий шепот Сан Саныч и начал громко стучать ботинками об пол, будто солдат, марширующий на плацу.

– А у тебя нет кипятильника?! – перебил его я, слегка приподнявшись.

– Не-а! – рот Сан Саныча заметно округлился, – а тебе он зачем?!

– Да, чай решил вскипятить!

– Но здесь же нет чайника?! – опешил Сан Саныч.

– Тогда и тебя нет, дружок, – я закрыл глаза и перестал думать.

Думать в такой ситуации было бесполезно, я это давно уже понял.

Время в моих глазах остановилось, а я вдруг почувствовал, что не обязан понимать этот мир, если он сам этого не хочет, ибо любая реальность абсурдна уже одним твоим исчезновением в ней как в женщине, как во тьме, которую ты можешь осязать лишь изнутри и по наитию. Сан Саныч исчез так же быстро, как и появился, видно, он так устал от моего равнодушия, что больше не мог притворяться живым, хотя кто его знает…

Дверь внезапно отворилась, и в камеру, как я уже назвал эту серую комнату с решеткой, въехала Сирена в черном гробу на колесиках и тут же остановилась возле меня, слегка задев краем гроба у самого своего изголовья…

– Сладкий мой, посмотри на меня! – протянула Сирена ко мне руки, – ну, скажи мне, что ты хочешь от меня, и я скажу тебе, как я тебя сейчас удовлетворю, – прошептала она, поднимаясь из гроба.

– Не секс невыносим, а разрушенья, которые несет с собою секс, – прошептал я и, толкнув ногою гроб, выкатил его вместе с Сиреной из камеры и вышел следом, с радостью замечая испуг в ее широко раскрытых глазах.

Промежуточное пространство между комнатами сияло белизной исчезновенья, в котором, кроме меня и Сирены в гробу, никого не было.

– Я без ума от тебя, особенно, когда ты жесток и холоден, – прошептала Сисрена, опять приподнимаясь в гробу, тогда я обошел гроб с противоположной стороны и толкнул его ногой в раскрытую дверь камеры, и он въехал туда с упавшей в него обратно Сиреной.

– Вот так тебе, – сказал я, – чтоб разучилась врать существованием!

Когда она опять попыталась встать, я опять толкнул гроб ногой, и он выехал на колесиках из камеры.

– Ну, ты и псих, – уже не прошептала, а взорвалась истошным криком Сирена, не пытаясь больше подниматься из гроба.

Вскоре мне эта игра наскучила, и я лег в гроб к Сирене, потому что там было теплее и намного удобнее, чем стоять босиком на холодном цементном полу (ботинки я снял еще тогда, когда хотел повеситься).

Сирена ждала, когда я снова овладею ею, но я лежал, не раскрывая глаз и совершенно ни о чем не думал, я не реагировал ни на свет из окошка и раскрытой со зрачком двери, ни на голую и страстно дышащую Сирену, я просто лежал с закрытыми глазами и прислушивался к громком биению своего сердца, пока не оказался на холодном цементном полу. Были это мои собственные галлюцинации или шуточки профессора Вольперта?! Бог его знает! Бог всех нас знает в лицо!

Иной раз мне представлялось, что я плыву против течения, но меня все время сносит куда-то какая-то тайная сила, и ужасная тоска, и не менее коварное одиночество посылают мне снова пришельцев, как будто слуг безумного Вольперта.

Я не помню, как я проснулся, но проснулся я в келье у Амвросия, который уже успел прочитать надо мной «Символ Веры».

– Вы единственный, кому я сейчас рад, – прошептал я и прослезился.

– Видно, ты очень настрадался там, сын мой, – прошептал монах и зажег надо мной свечу, которая без посторонней помощи висела в воздухе и слегка вздрагивала, – успокойся, и тебе полегчает!

– Во славу Господа и Тела Твоего! – страстно зашептал Амвросий, во славу всех Живых и Радостей Скорбящих!

– Во мне источник лжи и заблужденья, – зарыдал я, хватаясь руками за голову.

– Ты, сына, близок к выходу из мрака, – обрадованно прошептал Амвросий, – только иди и не бойся!

– Пожалуйста, покашь мне выхадь отселева! – взмолился я, – я же не зренькаю, куды он задевалси, али вязде иво, иль духи забредали?!

– Есть очень нечистые духи, – прошептал Амвросий, – у них природа страшно демоническа, вообще природа их – это демоническая сила, она наводит страхи на умы, в сердца вселяет часто беспокойство и, затемняя в людях чистоту, она скрывает Истину по Смерти, на поругание пороку Красоту бросает, как в расставленные сети! Ее не чувствуют нигде одни лишь дети!

– И где же выход, где же та стезя, куда по жизни устремляются друзья?! – прошептал я, склоняя вниз голову.

– Не знаю Истины, – признался мне Амвросий, – но чувствую, что и твоя Душа ее по каплям в мыслях собирает! Так в чаще зверь свою добычу ищет, заранее почувствовав тепло от проливающейся в его жертве крови…

– Спасибо! – я захотел пожать Амвросию руку, но он мгновенно исчез, а потом я обнял сам себя и заплакал, но это длилось недолго. Я захотел протянуть свою руку черной пустоте, окружающей меня, но вместо этого я пожал руку входящему в эту пустоту Вольперту.

– Врач больному не товарищ! – поморщился тут же Вольперт, быстро освобождая свою ладонь из моей.

– Однако вежливость спасает королей, – прошептал я и низко в пояс поклонился ему.

– Вы, что, с ума сошли?! – возмутился Вольперт, но тут мы поглядели друг на друга и вместе дружно захохотали. Я бы не смог назвать этот смех искусственным, как и естественным тоже. Смеялись мы долго, часа два или три, во всяком случае, я на часы не заглядывал, да их у меня и не было.

– Я все-таки не пойму, – удивленно пробормотал Вольперт, – как это вам удалось заставить меня так рассмеяться, так долго и против моей собственной воли?!

– Я лучше промолчу, и, может, стану мудрым, – улыбнулся я в ответ.

– А знаете, мне вас жалко, – задумался Вольперт, – в вас что-то есть такое, что мне очень в жизни не хватает!

– Мне, кажется, что тебе не хватает меня, – вдруг голосом Сирены прошептал Вольперт, – ну, разве не так, мой сладкий?!

– Неудивительно, что вы психиатр, – усмехнулся я, – наверное, с такими больными мозгами гораздо легче лечить остальных?!

– Да, нет же, – опять своим голосом заговорил Вольперт, – для меня это просто игра, в которой ты все время не ты сам, а кто-то другой! Я и психиатром-то стал лишь потому, что не люблю быть самим собой! Знаете, ведь это ужасная мука, когда ты – это ты!

– Наверное, мало приятного быть таким же больным и беспомощным типом, как я?! – предположил я, уже нисколько не удивляясь куда-то опять исчезающей мордеы Вольперта, – или, может, Вам приятнее мучить и управлять такими больными, как я?! А, может, Ваше неожиданное появление необходимо, чтобы оправдать наличие в моей крови трифтазина с вирнолом?! – спросил я у опять возникшего профессора, но он только громко засмеялся и опять исчез, и почти тут же я оказался вместо голой камеры в одном кабинете с Верой, которая нисколько не удивилась моему возникновению.

Она курила, беспокойно затягиваясь и хмуро поглядывая на меня, почти совсем как в прошлый раз.

– Тебя тревожит мое состояние или то, что нахожусь здесь?

– И то, и другое, – ответила Вера, нервно покусывая губы,

– впрочем, ты этого никогда не поймешь!

– Скажи, а почему ты все же допустила, что тобой овладел здесь прямо на столе Вольперт?!

– Замолчи! Я не хочу об этом говорить! – заплакала Вера, прикрыв ладонями лицо.

В ту же секунду я сорвал с нее черный плащ и тут же на столе, как Вольперт, овладел ею.

– В каждом больном есть доля врача, – озвучил наше соитие Вольперт.

– Или просто собачья свадьба, – горько усмехнулась Вера, уже сползая со стола и глядя на Вольперта и меня с одинаковым презрением.

– Черт! Как я ненавижу всех вас! – закричал я и снова ощутил, как меня сзади колят тремя фантазиями, то есть проклятым трифтазином, а еще не менее ужасным вирнолом, и как теперь уже я постепенно весь растворяюсь в этом душном воздухе, быстро постигая свою невесомость, а может, даже бесконечность…

«Начало не имеет возникновения», – с этой фразы Платона, а может, самого Вольперта начинается узнавание мною нового места в виде идеально белой комнаты, где на белом столе стоит белый гроб, а в нем как обязательная принадлежность гробу лежит голая девушка с золотистыми длинными, как конская грива, волосами, свешивающимися с гроба и доходящими до самого пола.

Я дотрагиваюсь до гроба, и с него тут же слетает белая пелена вместе со столом, на котором был этот гроб, и я уже вижу, что это не гроб, а огромный аквариум, в котором плавают чудные морские рыбы между ее золотистых волос, плавающих в нем, как водоросли, а сам гроб висит на золотых цепях, прикрепленных к золотым столбам, на конце которых высятся светильники в виде стеклянных шаров, внутри которых светятся звезды и тоже плавают рыбы между золотистых волос девушки, которые невидимыми нитями расстилаются и поднимаются повсюду, а на шарах-светильниках-аквариумах вздрагивают золотыми крыльями гигантские бабочки, имеющие странные птичьи тонкие и загнутые клювы, а глядя наверх, я обнаружил вместо потолка светящееся звездами ночное небо, а на фоне неба – черный силуэт летящего к звездам человека.

Потом я вдруг увидел не один, а несколько черных силуэтов летящих людей, которые стали соединяться с собой в круглые хороводы, вслед за ними все звезды начали покидать свои места и тоже складываться в большие и маленькие светящиеся хороводы, которые стали перекрещиваться между собой, создавая подобье часового механизма, одновременно с этим послышались гулкие звенящие удары.

Потом я увидел, как девушка из гроба приподымается с испуганными глазами, глядящими на меня, а одновременно за нею на белой стене расплывается сначала маленькое, а потом огромное черное пятно, из середины которого капают небольшие капельки крови.

Постепенно пятно разрастается до невероятных размеров и мгновенно поглощает в себя и стеклянный гроб на цепях, и столбы со светильниками, и всю возвышающуюся надо мной небесную сферу с хороводами летающих людей и звезд, и я даже не успеваю произнести ни единого слова.

Я бегу от пятна, и стены сразу же расступаются передо мной, а пятно это все гонится и гонится за мной! И еще совсем немного, и оно целиком проглотит меня ко всем чертям! Е* твою мать, мне же страшно!

Вдруг я спотыкаюсь обо что-то круглое и сферическое, падаю, падаю, а потом подымаюсь и вижу, что это наш земной шар, по которому ходят крошечные точки, т. е. люди, а над ними летают точки чуть-чуть побольше, я понимаю, что это самолеты, спутники и космические ракеты, а шар сам собой висит над полом и кружится, как точная и живая модель Земли, тогда я хватаю эту крохотную модель Земли и бросаю ею в надвигающееся на меня черное пятно, и пятно вместе с Землей исчезает, а я неожиданно задумываюсь о том, что эти люди, крошечные создания могли погибнуть, а значит эта страшная дыра могла вполне удовлетвориться этими крошечными жизнями, о которых я вообще ничего не знаю.

Я вздыхаю, перевожу свой боязливый дух, потом замечаю, что начинаю слепнуть от белизны окружающей меня всего комнаты, я пытаюсь нащупать дверь, но ее нигде нет, и я внутри этой комнаты, как в коконе, только из стен идет какой-то странный белый цвет, как в компьютере на экране монитора, когда ты хочешь, что-нибудь нарисовать, но твоя мысль пуста, и ты ничего не можешь и вынужден долго вглядываться в эту белизну, только она везде, даже когда ты быстро вращаешь головой, ты ничего абсолютно не видишь, и тебе становится страшно, и ты опять кричишь, Е* твою мать, а по щекам бегут слезы и ты весь дрожишь и ничего не чувствуешь, кроме дрожащего и замерзающего от страха тела, ничего, Е* твою мать, ничего…

Это состояние длится бесконечно, ты пытаешься лечь, но не можешь, сами стены, пол и потолок мгновенно меняются своими местами, и ты опять уже снова стоишь, Е* твою мать, ложусь, и раз – снова стою! Это, видно, Вольперт постарался, создал ловушку сновиденью, потом продел его через свою иголку и сплел узор из своих страшных мыслей, по ниточке зашил в мои мозги, по нитям вычислил вхождение в пространство, а из пространства в пустоту, потом в ее пустую середину, по формулам шаги все отсчитал, соединил в одну сплошную схему и приговор суровый подписал!

Наконец я вижу с огромным облегчением дверь и выхожу из нее, оглядываюсь по сторонам и вижу, вроде, пустынную городскую улицу с небольшими трехэтажными домами, потом смотрю на дверь, из которой вышел, обыкновенная деревянная дверь, а на ней табличка: ВХОД ПОСТОРОННИМ ЗАПРЕЩЕН!

И со злобой помочился на эту дверь, плюнул несколько раз, сорвал с нее табличку и пошел дальше. И вижу, стоит на тротуаре какой-то большой черный ящик, и кругом никого, я снимаю с ящика крышку, а в нем сидит с загадочной улыбкою Вольперт, который, по-видимому, давно уже сошел с ума и ждет от меня того же, а может, чего-то еще!

– Что, не ждали?! – усмехнулся Вольперт, вылезая из ящика, – а зря, такие люди просто так не исчезают!

– Скажите, профессор, – задумался я, а что такое значит вирнол? Узнать бы, от чего это лекарство, уж больно название мне незнакомое, я ведь фармацевтику-то изучал, а это, ну, ни в какие ворота не лезет, а то если бы узнал, от чего это лекарство, так, может бы, легче свою болезнь распознал?!

– Вир – это по-английски защита, – прошептал Вольперт, почему-то боязливо оглядываясь, – а нол – наш русский ноль, то есть пустота, таким образом вирнол – это защита Вашей собственной пустоты, то есть Ваших пустых мозгов от Вас самих!

– Когда мозги слишком пустые, мы их начинаем заполнять, как компьютер, с помощью вирнола, причем заполняем самой разной информацией, чтобы пациент не успевал задумываться и находить верный ответ на создавшуюся ситуацию, а следовательно, мы мешаем таким образом ему сходить с ума! Ну, как, логично! – спросил профессор.

– Логично! – ответил я и зачесался. Все мое тело теперь зудело от какой-то заразы, а может, даже нервического припадка.

В этот момент из черного ящика вылезла та самая голая девушка с золотистыми волосами, которую вместе со стеклянным гробом недавно проглотила черная дыра. Теперь она глядела на меня с нежной улыбкой и все время подмигивала мне левым глазом.

– Есть ли на свете кто-то более прекрасный, чем эта молодая покойница? – с тихой улыбкой спросил меня Вольперт, опять поправляя съехавшие ему на нос очки.

– А разве она уже умерла? – удивился я.

– Для тебя – нет! – улыбнулась девушка и, обняв, поцеловала меня.

– Ты только не бойся, – шепнула она, – между живыми и мертвыми разницы нет! Как только меня почувствуешь, так сразу увидишь тот свет!

– Да уж, – вздохнул сзади нас Вольперт, – Смерть – занятие невеселое, если нет загробного мира!

– А вы его нарисуйте, – предложил я, заглядывая в глаза улыбающейся девушке.

– А что я по-вашему делаю?! – обиделся Вольперт и тут же исчез.

– Кажется, он исчез, – грустно вздохнула девушка, – и почему все люди исчезают?!

– Он губит нашу мечту, – прошептал я и тут же поцеловал девушку, страстно прижимая к себе.

Она закрыла глаза и быстро задышала, поэтому я взял ее на руки и понес в густые заросли акации, которая, кстати, тут же выросла, как я того сам захотел.

– Ты даже не спросишь, как меня зовут?! – прошептала девушка, когда я положил ее на траву.

– А разве это имеет какое-то значение?! – я быстро раздвинул ей ноги и провел рукой по едва обросшему лобку.

– Ты меня хочешь лишить девственности?! – спросила девушка.

– Нет, я хочу лишить тебя детства! – прошептал я и направил свое детище в ее разрывающееся и уже сочащееся алой кровью лоно…

Это было похоже на райский шепот весеннего размножающегося в каплях дождя…

– Ой, мамочки! – вскрикнула девушка и еще крепче стиснула меня в своих объятиях, и я почувствовал, как отчаянно пульсирует ее нежное лоно, как оно нежно сдавливает меня там внутри и как растекается быстро мое горячее семя, и как лоно еще сильнее обтягивает меня всеми невидимыми краями округлой сферы нашего исчезающего времени и одиночества…

Очнулся я от холода и, раскрыв глаза, вдруг увидел, что я лежу на могильном холмике и обнимаю руками металлический обелиск с маленьким крестиком и пожелтевшим фото той самой девушки, которую я только что лишил невинности…

– Елена Бухенвальд, – прочитал я на обелиске ее имя и сразу же заплакал.

– Ну, что вы в самом деле, – дотронулся до моего плеча рукой Вольперт, – ведь она давно уже умерла! И ее давно нигде нет!

– А что такое «бухенвальд», профессор?

– В переводе с немецкого это означает буковый лес, – прошептал Вольперт.

– А отчего она умерла?

– Она повесилась в тот день, когда ее суженый женился на ее подруге. Короче, она не смогла вынести такой подлой измены!

– Господи! Какая глупость! Ведь она могла найти тысячи возлюбленных! – и я со слезами поцеловал ее фото.

– А она ведь только призрак, – грустно прошептал Вольперт, – приз и рак или при и зрак, т. е. при ее зраке-оке есть приз-подарок, означающий рак, то есть смертельную болезнь, вызываемую всеобщей подлостью и предательством!

– Вы хотите сказать, что она болела раком, то есть была смертельно больна?!

– И это тоже, – хитро прищурился Вольперт и, взяв меня за руку, повел меня дальше мимо таких же небольших крестов и обелисков.

– А вы знаете, профессор, я раньше почему-то предполагал, что вы занимаетесь оккультизмом, – взволнованно прошептал я, ощущая всем телом неожиданный порыв ветра.

– Однако мне по душе все же ветрология, – признался Вольперт, – знаете, всегда хочется знать, куда ветер дует!

– А куда дует этот ветер, профессор?! – спросил я, чувствуя, что нас сдувает куда-то в сторону церкви, стоящей на краю кладбища.

– Между прочим, это не ветер, а Сан Саныч, – усмехнулся Вольперт, кивая головой в сторону Сан Саныча, который стоял сзади нас, в пяти шагах, и важно выдувал из себя стремительные порывы ветра, которые беспорядочно смешивались между собой, унося нас еще дальше, мимо церкви в голое поле.

– Он же человек, а не ветер, – закричал я, чувствуя, как меня поднимает над землей бешено крутящийся и завихревающийся воздух, неожиданно вырвавшийся из губ сумасшедшего Сан Саныча.

– Однако, если вы приглядитесь повнимательнее, то увидите, что сзади Сан Саныча деревья тоже колышутся ветром, – крикнул в ответ Вольперт, тоже быстро взлетающий вместе со мною. Приглядевшись, я убедился, что Вольперт был прав, ветер дул отовсюду и местами даже выдирал с корнем деревья, в то время как Сан Саныч, нисколько не покачиваясь, оставался на месте.

– А почему тогда Сан Саныч остается на месте? – удивился я.

– Это не Сан Саныч, это мираж, – усмехнулся Вольперт, – просто в природе мираж возникает как отражение видимых объектов за несколько сотен, а то и тысяч километров.

– Выходит, мираж – это телевизор Господа Бога, – вздохнул я.

– Ну, не совсем.

– Но миражи ведь, вроде, только в пустынях?!

– Это не совсем так, – улыбнулся Вольперт, – например, жители французского города Вервье в 1815 году видели в небе битву при Ватерлоо, хотя Ватерлоо находится в 40 километрах от Вервье!

– Так они видели ее в небе, а Сан Саныч на земле стоит, и посмотрите, он стоит и уже качается из стороны в сторону.

– Н-да, – пробормотал Вольперт, – не иначе, как этот гад к земле чем-нибудь прикрепился!

Мы взлетали все выше и выше, пока я не почувствовал головой небосклон, правильней сказать, натянутую полупрозрачную ткань голубого цаета с нарисованными на ней облаками, тут же я разорвал эту ткань и увидел за ней узкую лестницу, уходящую изломанной кривой линией в темное пространство, которое было едва освещено тусклыми лампочками, висящими прямо в воздухе.