У меня никак не шли из головы живые рыбы в стеклянных шарах из личного дневника Штунцера. Они были запаяны в них, как люди в свои земные жизни, как Штунцер был намертво запаян в свою болезнь, как Матильда в свои случайные связи и как я в состояние глубокой депрессии. Депрессия подкрадывалась медленно и незаметно, как осень. Сначала желтели, потом опадали листья, а вскоре и мысли последовали их божественному примеру.
Как когда-то сказал английский поэт Колдриж: «Мы воображаем сфинкса, чтобы объяснить себе свой ужас…»
Однако более всего меня поразил один древний софизм, вычитанный мною из книги о философах Древней Греции.
Этот софизм гласил следующее: «То, что ты не потерял, ты имеешь. Ты не потерял рога. Значит, ты имеешь рога». При прочтении его у меня было ощущение, что кто-то из древних уже заранее посмеялся надо мною.
Лечение Эдика Хаскина нисколько не помогло Матильде, даже, наоборот, усилило ее половое влечение к мужскому полу. Я не смог больше терпеть и написал обо всем родителям, но родители посоветовали развестись, а этого я как раз и не мог позволить себе, ибо любил Матильду даже с ее болезненным половым влечением, и все же мне очень хотелось, если не излечить ее, то как-нибудь заставить изменить себя.
С этой целю я возил ее то к гипнотизерам, то ко всяким целителям и экстрасенсам, которые уверяли меня, что их лечение уже помогло, в чем я очень сомневался, но везти ее к Эдику Хаскину считал таким же бесполезным занятием, как переливать воду из пустого в порожнее.
Однажды я вернулся с работы намного раньше обычного. Как ни странно, моя Матильда лежала в кровати, хотя был полдень.
– Почему ты сегодня так рано? – смущено улыбнулась она, и тут я увидел эти черные ботинки. Они стояли не только под кроватью, но и маячили перед самым моим носом, хотя над ними и свешивался аккуратно длинный край простыни.
– А почему ты все лежишь?! – спросил я у Матильды.
– Просто захотелось, – улыбнулась она, невероятно красиво пряча свое волнение.
– Может, ты все-таки встанешь с кровати и что-нибудь мне приготовишь? – предложил я, и тут же почувствовал, как она дрожит, дрожит и покрывается вся с ног до головы красными пятнами. Для меня это было особенно невыносимо, так как все это происходило на фоне черных ботинок ее прячущегося где-то рядом любовника. Матильда продолжала все еще покрываться пятнами и глядеть на меня жалким умоляющим взглядом, вздрагивая уже и телом, и головой, которой она слегка постукивалась о спинку кровати.
Не выдержав такой идиотской пантомимы, я сказал, что мне надо срочно заехать к одному знакомому дантисту, и тут же вышел из квартиры. Некоторое время я стоял на лестнице, глядя на часы, потом на дверь своей квартиры, с волнением ожидая, что еще немного, и дверь откроется, и я увижу ее любовника, а потом так заеду ему в морду, что он больше никогда не переступит порога моего дома.
Однако прошел целый час с четвертью, а любовник все не выходил. Я даже спустился этажом ниже, но и это не принесло никаких плодов, дверь оставалась неподвижной. Казалось, что везде остановилось время и все замерло в кошмарном ожидании…
Тогда я выбежал из дома, сел быстро в свой старенький «Форд» и сломя голову помчался по улицам. Не знаю даже, какой дьявол вселился в меня тогда, но только на главном перекрестке я резко выскочил на встречную полосу и лоб в лоб столкнулся с черной «БМВ».
Двое мужчин ни капельки не пострадали, хотя наши машины за одно мгновение были превращены в груду металлолома.
– И как он нас только не убил?! – говорил один из них, громко причитая. Другой плакал, глядя на свой разбитый драндулет, и только я глупо улыбался, представляя в эти минуты, как моя нежнейшая Матильда развлекается в постели со своим любовником.
А если это были мои собственные ботинки – призадумался я, ну, нет, ну, для чего тогда Матильде ставить под кровать мои ботинки?
– Ваши права?! – сказал мне быстро подъехавший лейтенант.
О, если б только они были, эти права, право быть собой и право называться человеком и наслаждаться этой странной хаотичной жизнью!
– Вы случайно не пили сегодня?! – не отставал от меня лейтенант.
Да уж, мне бы никак не помешало напиться сегодня, тогда бы уж не надо было шевелить мозгами, ища какой-то безуспешный выход из этой блядской нелепости.
Лейтенант заставил меня дуть в трубку, и на одну минуту я представил себя несмышленым дитем в коротеньких штанишках и едва не расхохотался.
– Моя машина застрахована, – сказал им я и показал страховой полис. Все сразу успокоились. Они даже предложили мне выпить в ближайшем ресторане, чтобы позабыть все неприятные моменты, и я с радостью согласился.
Разумеется, что с официанткой расплачивался я. Кстати, к нам даже присоединился тот самый строгий лейтенант.
Теперь он хохотал и часто рассказывал анекдоты о супружеских изменах. Он так меня разозлил, что я чуть не разбил ему морду, но потом немного успокоился, взяв во внимание, что он обо мне совсем ничего не знает, кроме того, что я нарушил правила и разбил чужую машину, как и свою.
Потом меня с чего-то вдруг разобрало, и я, накачавшись русской водкой, поведал своим случайным собутыльникам о ботинках, которые увидел под кроватью у жены.
Поначалу мое откровение рассмешило их, но вскоре они сделались очень серьезными и даже посоветовали в удачное время суток подкараулить этого сукина сына и набить ему морду. Вооруженный до зубов их полезными советами, а также придя в прекрасное расположение духа от выпитой водки, я поспешил к себе домой на такси.
– Почему у тебя синяк под глазом?! – сразу с порога спросила у меня Матильда, и я тут же поведал ей о том, как разбил нашу машину, а заодно новую «БМВ».
Упрекать ее в том, что все это произошло из-за нее, я не стал. Было вполне достаточно и того, что она заревела весьма трагическим образом, как будто эта машина была ей дороже всего на свете.
Плакала она долго, сначала час, потом другой, за это время я уже успел сбегать в спальню и заглянуть под нашу кровать. Под кроватью лежал солидный голый мужчина. Он был такой здоровенный, что я даже побоялся его будить. Правда, ботинок я почему-то рядом с ним не обнаружил, возможно, Матильда уже успела куда-то их спрятать.
Находясь в весьма щекотливом положении и в ужасно противоречивом состоянии духа, я тем не менее лег на нашу кровать и даже попытался заснуть, но моя жена все еще продолжала реветь на кухне, откуда доносился ее плач, а ее любовник в это время довольно-таки отчетливо храпел под нашей кроватью.
Чтобы этот сукин сын поскорее затих, я даже несколько раз сильно подпрыгнул на матрасе, как на батуте, проделав один из прыжков с вращением вокруг своей оси, а три с кувырком и приземлением ногами на матрас.
За все время этот сукин сын не издал ни единого звука, а самое главное, уже не храпел и не мешал мне спать. Честно говоря, меня все еще душили сомнения, плачет ли моя Матильда из-за аварии или из-за своего уснувшего под кроватью любовника. О том, что он проснулся, она наверняка не знала, и все же через некоторое время она зашла в спальню на цыпочках, думая, по всей видимости, что я уже сплю, но я тут же, не давая ей никак опомниться, схватил ее за запястье левой руки и быстро притянул к себе на кровать.
– Это ты?! – спросила Матильда в темноте дрожащим шепотом.
– Угу, – невнятно прошептал я и быстро, почти как в кино овладел ею.
Все мое злорадство вылилось в своеобразную игру с призраками. Я чувствовал, как боится выдать себя любовник, и как в безумном трепете подо мной замирает жена, как она издает звуки, похожие то на мучительные, то на любовные стоны. Я и сам дышал громко, нисколько не стыдясь присутствия под кроватью испуганного любовника, я только хотел, чтобы он прослушал всю партитуру этой безумной ночи и не упустил ни одной прозвучавшей в нашей спальне ноты, и чтобы даже паузы волновали его не меньше, чем сама музыка. В эти минуты я чувствовал себя их полновластным хозяином, я наслаждался одновременно их страхом, их волнением и стыдливым позором, и торопил секунду за секундой, любя ее запачканное тело до тех лишь пор, пока она не закричала, вкусив со мной миг наслажденья…
Однако я не давал ей опомниться, я как всевластная буря налетал на нее и снова пронзал ее пещеру насквозь своими теплыми лучами, я залетал в нее как вихрь, как ветер и множеством объединившихся потоков струился в темноту ее любовью, и семенем своим, и страстной кровью…
Она кричала не один, а много раз, и каждый раз ее был силой громче, под сводом спальни эхом опускался и забирался даже под кровать, чтобы любовник нашу страсть услышал и в памяти сто тысяч раз воспроизвел… Через какую-то минуту она не выдержала и разрыдалась…
Она плакала так, будто навсегда потеряла своего ребенка или любимого человека, а я молча гладил ее плечи, опускаясь к мягким бугоркам разгоряченной кожи, под которой молча пульсировала ее грешная кровь, и мне самому было больно, но я наслаждался этой болью и никого не хотел видеть, кроме своей Матильды, которая плакала теперь со мной в темноте…
– Скажи мне, что ты испытываешь сейчас?! – спросил я, чувствуя к ней уже неподдельную жалость. Некоторое время она молча плакала, извергая из себя многочисленные потоки слез, которые перемешались между собой и теперь мешали мне понять и представить этот мир прекрасным и гармоничным. Я уже подумывал то о самоубийстве, то об их убийстве и вообще слушал себя сам, как диковинного зверя, и сам никак не мог понять… Чего же я хочу от нее?!…
Потом некоторое время она издавала из себя только нечленораздельное мычание, причем ее мычание было таким долгим и ужасным, что я даже услышал, как под кроватью завозился ее любовник, правда, он тут же моментально затих, и это сразу же придало мне сил, и опять повторил свой вопрос.
– Мне жалко машину, – наконец прошептала она.
– Но она же застрахована, дорогая, – усмехнулся я.
– Ой, а я забыла, – ее выдержке можно было только позавидовать.
И опять чей-то гнусный вздох под кроватью, робкий, подлый и едва уловимый вместе с запахом пота, семени и крови, и лона, двух мужских свисающих сердец…
Мы болтали еще с Матильдой долго, почти целую ночь.
Наш разговор носил бессмысленно-неопределенный характер, например, мы говорили о музыке Баха и Вагнера, потом о расколовшейся на части планете Фаэтон и о том, как совсем недавно в соседнем дворе убило кота упавшим с неба астероидом, говорят, что кот тут же обуглился, а его хозяева даже приглашали на это место священника и, вроде, даже освящали это место, хотя, говорят, что по православному обычаю место гибели домашних животных освящать не положено, но некоторые говорят, что можно, и вообще, сейчас все можно, сейчас, говорят, и законы, и люди так сильно меняются, что некоторые законодатели и священники не успевают менять законы и обряды. Мол, люди еще раньше успевают все поменять сами и расставить на свои места, а поэтому остальным остается только согласиться…
Между некоторыми фразами мы занимались любовью…
Еще мы очень часто меняли положение своих тел и ритм движений, яростно скрипя пружинами кровати, мы как будто хотели войти друг в друга, чтобы никогда не выходить обратно, как будто мы так устали от осознания своих грехов и ошибок, что ничего другого, кроме соединения наших обнаженных тел, мы уже ничего не могли предложить друг другу…
– Можно я тебя поцелую, – сказал я, и она опять нечленораздельно замычала… Моя бедная Матильда разучилась говорить, она могла только без оглядки отдаваться то мне, то другому мужчине, но сейчас она отдавалась мне с мучительной болью, потому что знала, что ее друг, ее любовник мучается у нас под кроватью, все слыша, и все же я умело доводил ее до оргазма, и она кричала, искусно зажатая всем моим телом, она издавала из себя те звуки, какие я хотел слышать, а я же, подобно искусному музыканту, играл на ней, как на скрипке, и даже не скрипке, а на арфе, на которой звучание множества струн было искусно переплетено в одну бесконечно тихую гармонию, только моя арфа, моя Матильда была самой громогласной арфой на свете, ибо все звуки Космоса, какие только существовали в невесомости, быстро выходили из нее наружу и переплавлялись с моим кровожадным телом, телом, орудием мести за угнетенную душу… И только под утро мы неожиданно уснули.
Проснувшись где-то в середине дня, я увидел, что моя Матильда уже куда-то убежала и что под кроватью тоже уже никого не было за исключением пары злополучных ботинок.
Я достал их, пригляделся, это действительно были мои старые ботинки, и я тут же вспомнил как когда-то положил их туда и забыл про них, выходит, что если бы я их здесь не положил, то я бы никогда не увидел под кроватью любовника свой Матильды, не разбил бы потом старенький «Форд», и вообще бы никогда не вел себя как самая последняя скотина.
От злости я распилил свои ботинки ножовкой пополам и выбросил их в окно, и тут же под окнами раздался чей-то истошный крик, и тут я наконец понял, что я все-таки схожу с ума не из-за ботинок, не из-за старых своих ботинок 50 размера, а из-за своей несчастной Матильды…