Отсутствие каких-либо видимых причин лишало меня возможности найти себе работу. Как говорил Лао-Цзы, чтобы понять себя, надо углубиться, однако все мои углубления только увеличивали размеры моего непонимания как мира, так и самого себя. Деньги у меня были, которые я еще в прошлой жизни припрятал от Матильды, но все же большая их часть была у Матильды, а претендовать на них мешала не столько излишняя стыдливость, сколько безумное желание вернуть ее во что бы то ни стало на свое прежнее место.

Постепенно я пришел к выводу, что если никуда не устроюсь на работу, то опять сопьюсь или отупею. Обращаться к Эдику Хаскину я не мог по многим причинам, а главной причиной была моя Матильда, чьей измены с Хаскиным простить не мог, как и попытки водворить моего лучшего друга Бюхнера к себе в клинику, поэтому от беспомощности я обратился к Ильину, который, несмотря на свой пенсионный возраст, занял мое место.

Разумеется, что не могло быть и речи о том, что я стану опять патолого-анатомом, но занять какую-нибудь рядовую должность что-то типа санитара или сторожа я вполне мог. Мое обращение очень удивило Ильина, особенно мое желание занять самую низкооплачиваемую должность, однако желание помочь своему бывшему начальнику, показать во всем блеске свое целомудренное тщеславие было огромным, и Ильин с радостью взял меня работать сторожем в морге.

В это время царила страшная жара, а отсутствие ветра еще больше притупляло мой разум. Бессонные ночи с мучительным подслушиванием всех физических упражнений Матильды с Иваном Иванычем тоже никак не способствовали моему оздоровлению. Кроме всего прочего, я теперь гораздо чаще стал видеть родственников покойных, которые приезжали иногда среди ночи вместе с ментами и орали, и плакали, как сумасшедшие. Обычно в такие моменты я старался ни о чем не думать и только указывал им место, куда свалить очередного мертвеца, но постепенно я опять сорвался и пристрастился к спиртному, ибо мне почему-то показалось, что так легче будет переносить бессонные ночи в узнавании похотливых стонов Матильды и Иван Иваныча, как и легче через ночь созерцать чьих-то горюющих родственников, к тому же в нетрезвом состоянии у меня была очень тупая и равнодушная морда, которой я пользовался как своеобразным оружием против человеческих эмоций.

Обычно, стоило лишь раз взглянуть какой-нибудь скорбящей особе на мою пьяную морду, как у нее тут же пропадала охота пообщаться со мной, чего я в общем-то и сам изо всех сил добивался. В конце августа, начале сентября меня стал посещать «Инопланетянин», так я назвал Рудольфа, безобидного некрофила, которому, как и Штунцеру, доставляло удовольствие сношаться с молодыми покойницами. Раньше я весьма брезгливо относился к таким людям, но разоблачение Штунцера, а потом какое-то ужасное состояние духа с осознанием какой-то надуманной вины перед несчастным Штунцером сделали меня терпимым к таким вещам. Правда, был тут еще и чисто денежный интерес, за одну ночь с покойницей я получал 100—200 долларов США. Обычно он их забирал где-то около полуночи, а привозил под утро, около пяти. Когда у Инопланетянина не было денег, он расплачивался со мною золотом.

Время шло, а мои ночи были похожи одна на другую, ночное беспокойство дома из-за Матильды, следующей ночью такое же беспокойство из-за Рудика, из-за этого хренова Инопланетянина. Я бы, наверное, вряд ли когда-нибудь смог додуматься, до чего меня сможет довести моя несчастливая податливая и склонная ко всяким авантюрам натура. Я жил как бы по инерции, промежду прочим, иногда заходил к своему неунывающему Бюхнеру, у которого неожиданно появились, кроме огромных мадагаскарских тараканов, еще саравакские тараканы с острова Калимантан, которые умели не только ползать, но и плавать.

С этой целью Бюхнер помещал их в стеклянный ящик вместе с небольшим бассейном из прозрачного пластика, где его калимантанцы с удовольствием плавали. Бюхнер заставил меня весь вечер просидеть возле этого ящика, чтобы на время отключиться ото всего, наслаждаясь с ним на пару тараканьим купанием, хотя тараканам это занятие вскоре недоело не меньше нашего присутствия, и они быстро выбрались из воды и спрятались под листочек фикуса, который Бюхнер им заботливо положил в ящик.

Потом он долго цокал языком, с радостью объясняя мне, как эти саравакские тараканчики еще в личиночном состоянии прячутся там, у себя на родине, на остове Калимантан, по краям луж под листьями, осыпавшимися с деревьев, но как только они услышат какой-нибудь громкий звук, как они тотчас бросаются на дно и сидят там до тех пор, пока опять не станет тихо и спокойно, и в доказательство своего рассказа Бюхнер заорал таким страшным голосом, что тараканы тут же бросились нырять в бассейн, опускаясь на самое дно, а я упал со стула.

Поднявшись, я увидел, как счастливый Бюхнер прижимает палец к губам, глядя то на меня, то на своих сидящих тихо на дне тараканов.

– Ну, ты и садист, – сказал я.

– Не садист, а исследователь, – обиделся Бюхнер, но потом, когда мы уговорили шесть бутылок «Русского» пива и одну бутылку «Русской» водки, Бюхнер снова завел задушевную беседу о своих водоплавающих тараканах.

Я внимательно слушал его, порой встречаясь глазами с мрачным и тяжелым взглядом позабытого Бюхнером Тутанхамона, который сидел в своей маленькой колбе, как в клетке, и только ждал, когда же хозяин даст ему себя на короткое время почувствовать тараканьим царем.

Время шло, оно уходило, как песок, я проваливался в него весь без остатка и думал, что эту жизнь я могу и не беречь, как и самого себя, ибо не было у меня в душе человека, которого бы я лелеял, как самого себя, наслаждался бы им, как Бюхнер своими тараканами, и вообще ни о чем не думал. Однажды все-таки случилось то, чего я так ужасно боялся. Инопланетянин все-таки не вернул мне одну покойницу, то ли он заснул, то ли умаялся с ней или еще чего-то там стряслось, но в назначенное время он не приехал.

Правда, в эту ночь морг был переполнен покойниками, и вроде бы никто ничего не заметил. Выхожу я, однако, из морга и вижу: стоит рядом у выхода Инопланетянин со своей машиной, весь бледный, худой, и курит одну за одной, как чокнутый.

– Ну, что, говорю, сука?! Привез свою любовницу?!

– Привез, – отвечает он шепотом.

– А как мы ее обратно возвращать будем?!

– Не знаю, – он испуганно озирается по сторонам.

– Ладно, говорю, сейчас все равно ничего не сделаешь! Вот ночью я со сменщиком поменяюсь, тогда и привезешь!

– Премного благодарен, – он хотел пожать мне руку, но я убрал ее в карман, он только жалко улыбнулся и поплелся к своей машине.

Весь день я просидел, как на иголках, постоянно захаживая в наш морг, но, вроде, никто ничего не заметил. Наконец я договорился со сменщиком и заступил в ночь на дежурство. Уже стемнело, прошел час-другой, уже перевалило за полночь, а этого гада все нет, видно, одной ночи ему мало, не хватило, а может, покойница жутко красивой оказалась, но лишь под утро, где-то около половины шестого утра приехал Инопланетянин и привез мне бедную покойницу.

Помог я ему занести ее в морг, положил на полку, затем откинул покрывало, и вдруг гляжу я на нее и глазам своим не верю: лежит передо мной молодая покойница, только совсем не та, что была, а совсем другая! Выходит, что этот козел безрогий сам же ради собственного удовольствия потихоньку убивать начал, а тут перепутал их местами и привез не ту, которую убили, а ту, которую он сам убил…

И вот я стою перед ним как дурак и улыбаюсь ему, этому чертову Инопланетянину, а сам про себя думаю, как бы подо-стойнее из этой мерзости выбраться, ведь, как ни крути, а вляпался-то я по самые яйца!

– Ну, а если он ее не убивал, а взял, к примеру, из другого морга или где-нибудь на улице нашел да и перепутал?! А если это вовсе не так, и скажешь ему, а он тебя возьмет да и пришьет чем-нибудь так, чтобы тебя уже никто и никогда не заштопал?!

– Ну, сколько с меня за моральный ущерб?! – спрашивает меня этот идиот.

– Ну, давай, сколько не жалко, – сглотнул я от волнения слюну, а сам на меркнущие звезды поглядываю, и так вот мы стоим у морга, как два нормальных мужика на воздухе, и курим, и никто, глядя на нас, даже не подумает, что один из нас спившийся неудачник, а другой некрофил-шизофреник

– Ну, на двести, – Рудик протянул мне двести долларов, а сам уехал, и остался я на догорающие звездочки глядеть.

Ситуация казалась просто безвыходной, я глядел на звезды и курил, щупая в кармане грязные бумажки, за которые в морге подменили одну покойницу на другую.

Мой мозг отказывался работать, одно лишь подсознание твердило об опасности, лишая меня возможности добраться до сути вещей…

Я не раз и не два пытался запомнить номер его автомашины, но сразу же заметил, что всякий раз на его черном «Мерсе» висит новый номер, следовательно, он вывешивал фальшивые номера, боясь за себя, а главное, не доверяя мне.

Уже тогда я почувствовал что-то неладное в этом Инопланетянине, но все равно брал с него деньги и всякий раз давал любую покойницу на выбор.

Итак, я вляпался. На некоторое время я потерял способность соображать, я просто стоял, разинув рот на звезды, как будто от этих светящихся точек зависела вся моя последующая Судьба.

Потом я немного пришел в себя и зашел обратно в морг получше разглядеть привезенную им покойницу.

Красивая молодая девушка с русыми волосами была очень похожа на облик прежней, они были действительно похожи, и поэтому совершенно неслучайно этот странный Инопланетянин их перепутал, только у той, прежней, волосы были посветлее и покороче, и форма носа почти одинакова, и губы почти такие же, и потом покойники после смерти часто на себя бывают не похожи, но я все равно отказывался доверять своей памяти, в каком-то исступлении я выбежал из морга и как помешанный ходил кругами по двору и повторял одну и ту же фразу: «Ну, сколько с меня за моральный ущерб?!»

Это было как наваждение, я то курил, то плакал, то глядел на убывающие звезды, а жизнь, которая была как будто бы все еще в моих руках, уже мне не принадлежала.

Черт! Я сплюнул и услышал рев мотора, уже по звуку я понял, что это едет милицейский «Уазик» вместе с труповозкой, похоронной тележкой.

Из «Уазика» вышли двое знакомых ментов, поздоровались и сразу же стали выгружать труп на носилки, и как только я взглянул в свете тусклого фонаря, висящего над дверью морга, на ее лицо, как тут же узнал ту самую покойницу, которую у меня день назад забирал Инопланетянин. От нервного перевозбуждения я даже громко засмеялся, чем немало удивил знакомых ментов, и тогда я им рассказал один неприличный анекдот из тех, что мне рассказывал Эдик Хаскин, и они тоже засмеялись, наверняка подумав, что я просто вспомнил анекдот и поэтому-то и рассмеялся, а я же как дурак радовался и никак не мог остановить в себе этот гадкий противный смех, обозначающий мой выход из этой мерзости.

Но был ли этот выход на самом деле, если я все равно весь перепачкался и на мне одна грязь, и я чувствую ее, но ничего не могу с собой сделать?!

Потом они уехали, и я обратно вошел в морг и стал с дрожью в руках и в сердце разглядывать этих несчастных девушек. Я увидел, что и у той, и у другой в области сердца были колото-резаные раны, это был один и тот же нож, один и тот же почерк одного и того же маньяка, каковым мог быть только он, мой постоянный клиент, Инопланетянин.

Даже кличку ему я дал такую мрачную и холодную, как весь незнакомый нам Космос.

Мне стало ужасно плохо, я выбежал из морга, меня вырвало, а потом я расплакался, я не хотел жить, моя жизнь сузилась до размеров гроба, куда кладут отжившее тело, у меня не было любви, не было счастья, моя Матильда меня променяла на какого-то обыкновенного мужика, который даже не мог меня как следует напугать и выгнать из дома или настоять на том, чтобы купить себе новую квартиру, тем более, что деньги у них на это были, я спился, потерял свою работу, а потом вляпался в эту грязную историю, теперь не знал, как выйти из всего этого, ибо то, что покойница оказалась на месте, для меня, человека все-таки более-менее нормального, еще ничего не означало, он все равно приедет в следующий раз, он почувствовал во мне мягкого, податливого и немного жадного до денег бывшего, спившегося интеллигента, и теперь будет шантажировать меня, требуя очередную покойницу, причем именно тех, которых он, нет, даже не хочу думать, лучше ни о чем не думать и жить, ходить на работу, возвращаться с работы домой, закрываться у себя в комнате, изредка пугая Ивана Иваныча здоровенным ножом.

Черт, опять этот нож, эти раны, раны на теле мертвых девушек, следы их наступившей Смерти…

Через три ночи Инопланетянин опять в полночь приехал ко мне. Я провел его в помещение морга, в анатомический зал, где лежали совсем недавно привезенные покойники, он точно выверенным шагом опять подошел к молодой красавице, привезенной сегодня после полудня, у нее тоже в области сердца в виде злополучного трилистника располагались три колото-резаные раны, надрезы с глубоким проникновением его омерзительных рук.

Он жадно склонился над ней и страстно задышал, я видел, как он целует ее, теперь мне это не могло привидеться, я уже с того самого момента, когда он перепутал их местами, не пил, он целовал ее и с блуждающей улыбкой разглядывал свой трилистник, у тех девушек тоже был тот самый трилистник, его невозможно было спутать, те же скошенные углы проникающих глубоких ран, тот же нож, тот же почерк.

Ну, что, сука, я погрузил ему свой скальпель под левую лопатку, и он тут же рухнул, как подкошенный, на белый кафельный пол и широко раскрытыми глазами уставился в одну точку, в которой смогло уместиться все мое лицо.

Он что-то бормотал, жалобно всхлипывал, пытаясь обхватить руками мои ноги, но я его резко оттолкнул ногой и быстро вышел из морга, глубоко вздохнул, перекрестился и еще раз взглянул на звезды.

Они висели прямо у меня над головой, и их было бесчисленное множество, и еще меня поразила та широта пространства, в котором они располагались, их взаимосвязь была так же очевидна, как наша смертная связь, я дотронулся ладонями до холодной стены морга и ощутил ее шероховатую поверхность, эта поверхность почему-то была живой, она пульсировала, как и кровь в моих ладонях, а я все сильнее вжимался ладонями в стену, как будто хотел всем телом зарыться в нее, чтобы существовать там, в кирпичах, и постоянно, пока эта стена стоит, видеть весь мир и молиться на него, и плакать, и тут же прощать всех за их первородный грех, ибо, как сказал апостол Павел: «Ибо Смерть грехом вошла в жизнь…", и поэтому она не давала никому просто так умереть!

Рано утром Инопланетянин, как и все остальные покойники, лежал под покрывалом на своей полке, кто он, откуда и когда, и кто его привез, этим пусть занимаются другие, а я в это время ехал на его черном «Мерсе», думая, куда бы свернуть с дороги, потому что сзади меня на сиденье лежала еще одна молодая покойница, которую, по-видимому, Инопланетянин убил прошлой ночью.

И только в этот миг до моего сознания дошел зловещий смысл его поступков. Всякий раз, когда он у меня забирал покойницу из морга, он тут же убивал следующую девушку, ибо ему всегда было мало одной, и все они складывались в одну ужасную цепочку, которую прервал только я, не испытавший при этом никакой радости, ибо каждому по грехам его и здесь, и там, но воздастся!…

 

Послесловие к главе 29-ой

После всего случившегося я ушел из морга уже навсегда.

Сама мысль об этом очень странно меня поразила, ведь если глубоко задуматься, то выходило, что мой труп никогда не вскроют, и он будет где-то от всех прятаться, может быть, зарываться глубоко в землю, ну, а о душе ничего сказать нельзя, если верить Бенедикту Спинозе, то с ней ничего не произойдет, хотя что же с ней будет, он объяснить не может, ибо все люди, по его мнению, как модусы, размножаются и уничтожают друг друга по не зависящим от них самих причинам.

Долгое время я находился у себя дома в комнате и никуда не выходил, и благодаря этому узнал, что Иван Иваныч нигде не работает и живет стараниями моей жены как Альфонс.

Через несколько дней я посетил Бюхнера и рассказал ему об Инопланетянине, он немного помолчал, а потом доверительным шепотом на ухо сказал: «Жениться тебе надо, причем на хорошенькой неопытной девушке, вот тогда твои сомнения относительно собственных несчастий и рассеются!»

Совет Бюхнера я воспринял глупым и прямо-таки безумным смехом, а Бюхнер даже не обиделся, на прощанье он подарил мне в небольшой коробочке двух здоровых мадагаскарских тараканов – самку и самца, которые у меня дома сбежали и вскоре размножились в самых невероятных количествах. Иван Иваныч морил их целую неделю, но ничего не помогло, и этот факт я почему-то воспринял как умственно недосягаемую правоту Бюхнера.