Если видения, привидения, духи во плоти тени, живые мертвецы и пр. возможны, то многие из нас дали бы дорого за то, чтобы увидеть их и созерцать спокойным духом. Людей, кои постоянно видят разные видения или призраки, называют духовидцами. Есть особый род видений, по сказанию очевидцев, это двойники, т. е. человек видит самого себя, и тут народное наше поверье о домовом, который иногда одевается в хозяйское платье, садится на его место и пр., совпадает с распространенным по всей Европе, особенно северной, поверье о двойнике. Иногда видят его также другие люди, но обыкновенно видишь его только сам: для прочих он невидимка. Если двойника застанешь у себя в комнате, или вообще, если он предчувствует человеку, идет наперед, то это означает близкую кончину; если же двойник идет следом за хозяином, то обыкновенно намерен только предостеречь его. Есть люди, кои, по их уверению, почти беспрестанно видят своего двойника и уже к этому привыкли.В. И. Даль.
Все сердце мое разожглось,Из «Псалмов Давида».
И утроба моя измениласьПсалом Асафу (Кафисма 10)
Воспринимаю все как из былого,«Духовные стихи»
Сам ухожу неведомо куда,Отца Леонида – настоятеля
Лишь губ и языка мгновенье словаСпассо-Воздвиженского монастыря
Творят во мне грядущие года…
Мне часто не хватает Веры, поэтому я верю во все, а верить во все, – это значит вообще ни во что не веритьПитирим Могильник
Мы не участвуем в этом бытии, но каждое смертное существо, находясь между возникновением и уничтожением, представляет собой только явление, только слабое, неуверенное мечтание о себе самом. То, что мы хотели схватить, ускользает…Рудольф Штайнер.
…А ведь возможное – это поразительное зеркало, которым можно пользоваться только с крайней осторожностью, предусмотрительностью. Это то, что можно назвать кривым зеркалом. Я, которое вглядывается в собственное свое возможное, истинно лишь наполовину, ибо в этом возможном оно далеко еще от того, чтобы быть самим собою.Серен Аабье Къеркегор.
Величие человека тем и велико, что он осознает свое ничтожествоБлез Паскаль
Я искал самого себяГераклит
Демон человека – судьба его.Гераклит
Который уже день Сан Саныч лежал в гробу, дожидаясь своего погребения.
Тоскливые мухи бродили по его одеревеневшему лицу и воде бы ни о чем не думали, как и люди, приходившие иногда навестить Сан Саныча.
Их слабые приглушенные голоса желали земле быть пухом, Сан Санычу вечного покоя и тут же подчеркивали его добросовестность работника, порядочность семьянина и высокую нравственность гражданина.
В общем, на всех устах Сан Саныч был прекраснейшим человеком, который умел краснеть за себя и все Отечество.
Сан Санычу было скучно, и все же он с удовольствием слушал все эти речи, перебирая в своей памяти всех собравшихся, и уже с превеликим наслаждением Сан Саныч вслушивался в причитания своей жены Алевтины.
«Уж сколько мы терзали друг друга, сколько страданий причинили, а все же нашлась жалость и поплакать», – подумал удовлетворенный Сан Саныч, хитро улыбаясь на нее.
«А может быть, ты не обо мне вовсе рыдаешь, не о моей утрате, а?! Конечно, ты просто боишься сказать, не то, что подумать о том, что тебя ждет. А ждет тебя та самая Неизвестность, заполняющая твое тело до отказа, и поэтому ты боишься прежде всего сама себя».
Хотя, что теперь думать об этих несчастных созданиях, всю свою сознательную жизнь они превращают в страдания и мучают сами себя без всяких угрызений совести, благо, что эта пытка у них уже стала обычаем.
Слава Богу, что я уже окончательно расстался со своей шкурой, уж чего я только ради нее не перенес.
Ну, теперь-то можно радоваться и отдыхать, прекрасное Неведомое ждет меня, избавление настало!»
Неожиданно Сан Саныч вздрогнул, как в зеркале он увидел самого себя, склоняющегося над гробом, без всяких сомнений это был он, живой Сан Саныч.
Лицемерно всхлипывая и обнимая плачущую и падающую с ног Алевтину, он одновременно с этим, незаметно для всех собравшихся, состроил ему, покойнику, незамысловатую рожу и тут же показал язык…
Сан Саныч с тоской поглядел на это хамство:
«Конечно. Я всю жизнь заключал с себе ужас своего существования, но не до такой степени, и вообще, в данном случае это не я, это всего лишь моя копия, двойник, омерзительный отпечаток моего собственного существования».
Двойник, однако, заговорил о добродетельном поведении Сан Саныча при жизни, о том, что он, Сан Саныч, всегда довольствовался только тем, что ел и спал, доставляя своей удивительной способностью «ничего не делать и ни во что не вмешиваться» огромную радость окружающим, при этом он, опять склоняясь над покойником, состроил ему такую дикую и омерзительную внешность, что Сан Саныч уже порывался встать из гроба, чтобы прекратить это издевательство, однако, вспомнив, что он умер, а следовательно, окончательно потерял свой ужасный облик, который он раньше почему-то не замечал, Сан Саныч сразу же успокоился.
– Ничего, Анафема, ты мне не страшен, я умер, меня нет, и вопросы здесь уже неуместны.
Двойник еще немного поплакал, исполняя роль едва печального по необходимости человека, показал Сан Санычу еще ряд невероятных гримас и скрылся в толпе.
«Неужели это я, – воскликнул внутри Сан Саныча давно погребенный рассудок, – неужели я всю жизнь воплощал собой такую гадость, такую низость?!
Нет, не может быть, а впрочем, я уже умер, я окончательно потерял это мерзкое «Я», и все вопросы никогда не возвратят истинного сожаления о моем безобразном присутствии среди таких же порочных созданий.
Теперь Смерть очистит меня и все мои внутренности преобразятся, избавляясь от всякого судилища, доказывая мне мою же невиновность, и Бог, и Амеба в одном лице дадут мне бесполое и вечное дыхание».
Гул прошел по толпе, и Сан Саныч почувствовал, что гроб с его телом понесли.
– Ну, с Богом, – сказал себе Сан Саныч.
– С Богом, – подтвердил кто-то из несущих.
Сан Саныч глядел на солнце, не щурясь, и радовался все сильнее своему бестелесному существованию.
Вслед за этим грянул траурный марш, чей вой воплощал не одно только алкогольное возгорание тленных желудков стыдливых музыкантов, но и печаль по нему, по Сан Санычу.
Сан Саныч еще раз взглянул на небо, на курчавый вихрь облаков, чьи меняющиеся мгновенно очертания повторяли бесконечное множество лиц несчастных молчаливцев земной поверхности.
«Вот так и я, – подумал со странным облегчением Сан Саныч, – промелькну разок в профиль облачком и растаю со всеми в синеве».
Вскоре тихие и радующие его мысли потекли под равномерное постукивание гроба о ржавое днище грузовика, пока Сан Саныч не стал окончательно приходить в себя. Вдруг он с ужасом почувствовал, что все его тело хочет встать из гроба.
«Господи, да я ведь не умер, – осенило Сан Саныча, – ну, конечно, я действительно жив! Что ж все это значит?
Неужели обознались, приняли за покойника и засунули в этот проклятый ящик!
Откуда же радость обновления, преображения, принятие Неведомой Всеочищающей Жизни, и откуда взялся этот мерзопакостный двойник, и где мой Бог, моя Амеба, теперь я уже никогда не стану вечным бесполым существом, не вкушу никогда прелестей своего бессмертия, увы.
Однако если научно взглянуть хотя бы на двойника, можно сделать вывод, что его вовсе и не было, что это отвратительная и сумасшедшая галлюцинация, а не явь, выдвинутая тем бредовым, отчасти несуществующим состоянием, в котором я находился, таким образом ничего не было, я просто уснул и проснулся в гробу».
Сан Саныч опять ужаснулся окружающей его действительности, его успокаивало только собственное пробуждение.
– Если я сейчас встану, то я всех напугаю, но если не встану, то меня похоронят, – подумал он и приподнялся из гроба.
В кузове грузовика ничего, кроме гроба не было и траурных венков с обелиском не было, впереди грузовика ехал автобус с близкими, родными и домочадцами Сан Саныча.
Уже показалось кладбище, и был уже слышен шелест берез, чьи густые кроны обещали дать Сан Санычу достойный приют этой земли. Сан Саныч поморщился и легко выпрыгнул из кузова. Когда грузовик с автобусом стали замедлять вход перед воротами кладбища.
От нервного страха Сан Саныч хотел уже убежать от этого места, но, приходя понемногу в нормальное состояние, он пришел к мысли, что следует прекратить эту злую с его собственным «Я» комедию, и поэтому решительно последовал за похоронной процессией, которая уже собиралась возле вырытой ямы. Сан Саныч осторожно подошел к собравшимся проводить его в последний путь и, не увидев за их спинами гроба, в полной растерянности воскликнул:
– Кого хороните?! Я здесь!
Все отчаяние, на какое был способен Сан Саныч, выплеснулось на ео исхудавшем и небритом лице.
Ужасная фантасмагория из множества обнищалых лиц предстала перед его обезумевшим взором.
– Прекратите безобразие, гражданин, – усатый милиционер скрутил одичавшему вблизи своих родных Сан Санычу руки, пытаясь его увести отсюда.
– Как вам не стыдно, это же похороны, а вы!.. – милиционер захлебывался от собственного негодования.
– Подождите, отпустите его, – Сан Саныч обернулся и увидел Алевтину, дергающую за локоть милиционера.
– Он был другом покойного, и, кажется, немного… – Алевтина плакала и пыталась найти подходящее для оправдания Сан Саныча слово.
– Да уж, немного, – сказал милиционер, отпуская поникшего Сан Саныча.
Какая-то неведомая сила заставила его пройти сквозь стоящих к гробу, и с нескрываемым ужасом, с отвращением он увидел себя, то есть опять своего двойника, свою сумасшедшую копию, лежащую тихо в гробу.
Двойник опять незаметно подмигнул Сан Санычу и состроил зверскую рожу. Сан Саныч уже не помнил, как он бежал с кладбища, как кто-то пытался его схватить и что означали многочисленные крики, брошенные за ним по всем его следам, отпечатанным в слякоти кладбища.
Сан Саныч бежал, ни о чем не думая, ему казалось, что у него нет тела, и эта мысль давила его как несчастную муху, прилипшую всеми лапками к неизвестной ловушке.
Он долго еще бежал, потом ехал на автобусе, потом бродил по городу, и ему все время казалось, что за ним гонятся, что его желают схватить и сделать с ним что-то невероятное.
В долгих поисках хоть какого-то смысла и оправдания действительности Сан Саныч стал замечать, что люди, попадающиеся ему на глаза, настолько равнодушны, что с ними ничего понять в себе и вокруг нельзя, и все-таки, испытывая желание проверить к себе отношение окружающего мира, Сан Саныч побрел в пивнушку, где его знали.
Знакомый официант улыбнулся ему как всегда, и это событие вроде немного стало успокаивать Сан Саныча.
От щемящего чувства родного убежища, на глазах стали наворачиваться слезы. Правда, он не увидел своих старых знакомых, но это его не расстраивало.
Былая уверенность в себе и в мире, шумящем привычно пьяными голосами, постепенно стала приводить его к мысли, что все в порядке, и что всякая невероятность, как и остальная чепуха, является всего лишь доказательством тех темных процессов, которые и делают из всякого мяса настоящие ощущения; поэтому Сан Саныч постарался как можно быстрее забыть по возможности весь свой организм и стал с откровенным наслаждением пить пиво.
– Невероятности не может быть, а поэтому ее нет, – говорил Сан Саныч какому-то пожилому мужику, у которого пиво уже выливалось назад жгучими слезками.
– Увы, она есть, – моя жена ушла от меня, и это сама невероятность, прошептал мужик, втягивая голову в плечи и медленно уползая к выходу.
«Сколько всякой дряни, и как она ранит хрупких и нежных людей», – сказал сам себе Сан Саныч, горько усмехаясь на всеобщую ничтожность.
«Все мы друг другу достаемся, а в результате никто никому не достается, – начал он думать, прижимаясь спиной к батарее. – Мне так хорошо, что я чувствую, что меня уже нет, и это люди называют счастьем, выходит, что счастье есть только способ понежить свое мясо, чтобы оно не стало раньше времени разлагаться или выкидывать из себя всякие невероятности… Или оно, счастье, есть только полное отсутствие всяких мыслей и ощущений, ведь именно так некоторые люди представляют себе свою Смерть».
Понемногу согреваясь и почти ни о чем уже не думая, Сан Саныч как в тумане увидел своего приближающегося двойника. Точная его копия шла быстро и уверенно к нему, то есть к его столику…
Сан Саныч прижал руки к груди, ища растерянными глазами возможного ухода из потрясающей его тело действительности.
– Ну, что, покойничек, ожил? – захихикал двойник, присаживаясь вплотную к Сан Санычу.
«Если я буду его замечать, то все будут думать, что я сошел с ума, помешался, а если я его не буду замечать, и он в действительности существует, то все будут думать, что мы с ним в ссоре, таким образом, лучше я его вообще не буду замечать».
Двойник дергал его за ворот пиджака, лез целоваться и кричал в ухо всякие мерзкие вещи, но Сан Саныч как скала застыл над кружкой пива, устремляя взгляд в пустоту.
– Ну, ничего, покойничек, сейчас ты оживешь, – сказало улыбающееся подобие Сан Саныча и вылило ему на брюки пиво из кружки.
Сан Саныч вскрикнул и выбежал из не оправдавшего себя убежища, за ним хохочущий двойник и официант, не получивший с Сан Саныча ни рубля.
– Извините, – пробормотал Сан Саныч и вышел из квартиры.
Его ревущее сознание стремительно бежало вместе с ним по лестницам дома, когда-то смирявшего его своим забытьем. Все стало чужим, окончательно бесформенным и расплывающимся в створках его полубезумного существования, и, вбежав в коченеющий простор города, на холодный ветер, утомляющий всякий целеустремленный взгляд, Сан Саныч почувствовал, что в нем опять заговорил внутренний голос, и он с нескрываемой тревогой стал прислушиваться в его пропадающие звуки.
– Все люди когда-нибудь восстают, чтобы рано или поздно смириться с окружающей их неизвестностью, – сказал голос, – победят они или потерпят поражение, они и не думают об этом; людям не важно воплощать свое желание в проблему, поэтому всякая галлюцинация имеет право на реальность, как и всякий человек на безумное удовольствие вредить себе, чтобы никогда до конца не оставаться собой.
– Да, я уставал последнее время быть собой, – сказал сам себе Сан Саныч, – но я никогда не думал, что моя галлюцинация может полностью овладеть моим сценическим образом и изгнать из жизни, предав все мое существование символической смерти.
– Всякое творение ненавидит своего творца, – вмешался голос, – и любовь казнит влюбленного как птица червя, как ангел беса, как настоящее прошлое…
– Ой, хватит – схватился за голову Сан Саныч, – хватит мне всей этой метафизики, в конце концов должны же существовать на свете органы, которые разыскивают всех неизвестных, всех потерявшихся, а следовательно, контролируют место пребывания всякого лица. А?!
Уже смеркалось, когда Сан Саныч переступил порог прокуратуры.
– Мне бы к прокурору, – обратился он к секретарше, серьезной пожилой женщине в очках.
– Он занят, и у него сегодня неприемный день! А вы по какому вопросу?! – с интересом посмотрела она на Сан Саныча.
– Вопрос жизни и смерти, – решительно произнес Сан Саныч и, не дожидаясь разрешения, быстро вошел в кабинет прокурора.
Розовощекий и бородатый прокурор тихо и ровно дышал, зарыв голову в какие-то бумаги, лежащие на столе, какой-то листок у его носа постоянно подрагивал, и теперь Сан Саныч не сомневался в том, что прокурор спал.
– Извините, – сказал чуть слышно от робости Сан Саныч и, присев на краешек стула, неожиданно для самого себя погладил прокурора по кудрявой голове.
– А? Что? – прокурор поднял голову и сразу же осекся и покраснел, и тут же встал и прошелся по комнате, приглаживая помятую бороду и хмуро поглядывая на смутившегося еще больше Сан Саныча.
– Так, что вы хотите?! – строго спросил он, усаживаясь обратно в свое кресло.
– Вот, читайте, – протянул Сан Саныч прокурору исписанный клочок оберточной бумаги.
Прокурор машинально взял клочок и стал читать вслух, поглядывая иногда с чувством какого-то странного превосходства на Сан Саныча.
– Прокурору города… от Сан Саныча Спиридонова, пребывающего в полной неизвестности… Заявление…
– Я, Сан Саныч Спиридонов, будучи гражданином своей страны, нахожусь в необычном для себя состоянии, а именно: ничего о себе не знаю и никак не могу вспомнить, в связи с чем прошу помочь мне в розыске самого себя, то есть найти настоящее место пребывания, учитывая при этом, что таких Сан Санычей Спиридоновых может быть очень много, прошу провести экспертизу на действительность их происхождения, в чем я очень сомневаюсь, в противном случае прошу заключить меня в тюрьму за бродяжничество и полное отсутствие разумных мыслей.
– А вы не пробовали обратиться к доктору? – после недолгого молчания спросил прокурор.
– Я так и знал, – тихонько вскрикнул Сан Саныч, – я так и знал, что вы мне не поверите!
– А чему мне верить?
– Ну выслушайте меня, я очень прошу вас выслушать до конца весь этот спектакль нелепой действительности, который был кем-то по неизвестной причине разыгран со мной, – Сан Саныч молитвенно сложил руки, и прокурор многозначительно кивнул ему головой.
В комнате неожиданно погас свет, но предусмотрительный прокурор зажег свечу, и в странном сочетании двух дрожащих теней на стене неподвижных фигур Сан Саныч стал обстоятельно, можно даже сказать, изнурительно для самого себя, описывать все события, с которых началось его несчастное погребение, а потом и появление двойника.
Когда Сан Саныч закончил свою речь и выжидающе замолчал, прокурор тоже долго не говорил, и только вертел в руках клочок бумаги, на котором Сан Саныч написал свое заявление.
– Вот что, – сказал, наконец, прокурор, – если вам верить, то какие-то неизвестные, совершенно неопределенные и непредсказуемые люди, или, скажем, существа, довели вас до бессознательного состояния, тем самым изменив ваш собственный облик в глазах окружающих, сами же, приняв собственный облик и облик вашей жены, захватили ваше жилье и окончательно лишили вас места своего пребывания.
– Совершенно верно, – обрадовался и даже искренне заметил Сан Саныч.
– Странно, у вас очень умные глаза, – прокурор удрученно покачал головой, – и я много раз убеждался в работе, что глаза редко обманывают, почти никогда.
– Ну, вы же видите, что я вам не вру, ну зачем мне, нормальному человеку, брать адрес незнакомых или даже знакомых людей и говорить, что этот человек не он, а я, и что он просто изменил свой и мой собственный облик для никому неизвестных и неведомых целей.
– Конечно, – заметил прокурор, – я только согласен с этим полностью, но ваша речь, ведь она основана только на ваших собственных ощущениях, а следовательно, все события, которые вы описываете, становятся психическими явлениями и требуют только одной веры, а мы здесь занимаемся одними фактами, которые подтверждаются не только одними свидетельскими показаниями, а множеством разнообразных доказательств, которые к тому же звучат и выглядят более правдоподобно, если не сказать, реально, с точки зрения нормального человека.
– Значит, вы мне не верите, – всхлипнул Сан Саныч.
– А если бы вы были на моем месте, вы бы мне поверили?
– Нет, ни за что, – покачал головой потрясенный Сан Саныч.
Прокурор нахмурился, пытаясь, как видно, что-то сказать Сан Санычу, и тут же вслух удивился тому, что он не заметил, как зажегся свет, и теперь свечи, пронизанные электрическим светом, горели совсем беззащитно, и тайна в них только едва угадывалась в дрожании слабого, почти невидимого, пламени.
– Вот видите, – чему-то обрадовался Сан Саныч, – вы даже это обстоятельство пропустили мимо себя, и это еще раз подчеркивает вашу непреложную ничтожность перед тайной вечности.
– А вам не кажется, что вы слишком много на себя берете? – вдруг сердито, почти сквозь зубы, спросил прокурор.
– Я не понимаю вашего вопроса, – простодушно заметил Сан Саныч.
– После поймете, когда посидите, – прокурор поднял трубку и стал набирать номер.
– Дежурный, вышлите ко мне наряд, надо задержать здесь одного, да, у меня.
– Не бойтесь, я не убегу, – прошептал чуть слышно Сан Саныч.
– А я и не боюсь, – усмехнулся прокурор, – вы же сами просили посадить вас за бродяжничество и отсутствие разумных мыслей; вот и посидите до выяснения обстоятельств вашей неизвестной личности.
Прокурор замолчал и сразу весь как-то сгорбился, стараясь не замечать беззащитной улыбки Сан Саныча.
– Вы знаете, а я вам очень благодарен, – неожиданно сказал Сан Саныч.
– За что? – удивился прокурор, поглаживая задумчиво бороду.
– Ну, за то, что вы есть, за то, что есть к кому обратиться, когда уже не знаешь, снишься ли ты сам себе или на самом деле существуешь, и знаете, мне вас очень жалко, потому что вы хоть что-то поняли, но все равно говорите со мной на языке фактов и противоречите сами себе.
– А мне вас жаль, вроде бы нормальный человек, почти нормальный, а так больны, что даже сами не хотите замечать этого, – прокурор развел руками.
В это время зашли ни о чем не думающие люди в погонах и забрали Сан Саныча, уводя его под руки, и в последний раз Сан Саныч действительно благодарно и даже как-то жалостливо взглянул в застывшее, почти окаменевшее лицо прокурора, излучавшее не одну только силу материализованных факторов, но и его собственное бездоказательное существование.
В машине Сан Саныч попросил папироску и сразу же сошел за «своего».
Молодые милиционеры почти не обращали на него внимания и всю дорогу говорили о бабах, обдавая Сан Саныча страстным огнем своих еще не притупившихся тел.
Сан Саныч от этих разговоров захмелел, пытаясь заглушить всякое упоминание о женском теле блестящими глазами прокурора, которые были еще при нем.
Уже поздно вечером его затолкнули в сумеречную камеру, где кто-то лежал напротив его нар, зарывшись с головою в тонкое серое одеяло.
– Эй, кто ты? – спросил Сан Саныч, но спящий молчал, и в этой тишине что-то было, Сан Саныч это сразу почувствовал и долго не мог лечь, глядя на неведомого обитателя, чье лицо он так нестерпимо хотел увидеть.
Сан Саныч не помнил, как он уснул и отчего проснулся, просто он неожиданно вздрогнул, открыл глаза и увидел своего двойника, встающего с соседних нар и подходящего к железной двери с черным глазком.
Двойник обернулся на Сан Саныча, приложил палец к губам, одной рукой раскрыл дверь и вышел, беззвучно закрывая ее за собой.
В каком-то странном, почти бессознательном состоянии Сан Саныч побрел к охладевшей двери и почувствовал ее мертвую неподвижность, и с какой-то удивительной и непонятной ему самому радостью стал бить в нее руками и ногами, озвучивая глухое пространство тюрьмы гудящим и раскатистым эхом.
«И какая-то тварь спать не дает?» – подумал рядовой Манин, прислушиваясь к происходящим в нем звукам.
Его тихая, почти беззвучная походка еще долго мелькала в лабиринте коридоров, пока он сам не застыл, оглушенный, перед содрогающейся на его глазах дверью.
– Ах ты, сука, – только и выдавил из себя Манин, переступая через наступившую тишину едва осознающего себя Сан Саныча.
И словно хворое, бессильное дитя Сан Саныч лежал на нарах с закрытыми глазами и с непонятной тоской прислушивался к возбужденному дыханию рядового Манина и ударам его резиновой дубинки.
– Сие сотворил Дух, а отвечает тело, – подумал Сан Саныч, зажимая вместе с болью кончик ни в чем неповинного языка.