«Ноуменон» – основное понятие в философии Канта: «вещь тою стороною своею, которою от нас скрыта, и вместе которою существенна».

Оставшись совсем одна, Ксения чокалась с зеркалом и пила «Мадеру». Подолгу вглядываясь в свое отражение, она никак не могла себе представить, что Иван Иванович ее уже разлюбил, что он уже никогда больше к ней не вбежит с букетом алых роз, и не привстанет вдруг на цыпочки, не повалит пламенно и дерзко на мягкий плюшевый диван, и не шепнет ей на ушко милой дразнящей непристойности, что-то вроде «маленькая сучка хочет кобеля?!», а она никогда ему больше не шепнет в ответ: «сучка хочет, сучка очень хочет!», и не раздвинет перед ним ноги! О, какой это был страстный, быстрый и ловкий мужчина! Стоило лишь на миг зажмурить накрашенные глазки, и он уже был с ней, большой, с виду неуклюжий, с огромным волосатым животом. Однако, как хитро и совершенно неожиданно он овладевал ею, будто усмехаясь над ее частой рассеянностью. Бывало, она только нагнется при нем за какой то выпавшей из волос шпилькой, как Иван Иванович тут же пристроится сзади.

– У тебя не уд, а Иудина! – говорила ему со смехом Ксения, но Иван Иванович только хрюкал от удовольствия и скромно улыбался в ответ.

В это время он напоминал ей хорошо откормленного кота, такой же похотливый и сонливый! Впрочем, Иван Иванович никогда не уставал, он всегда был в полной боевой готовности.

Так порою улегшись с ним в постель с утра, Ксения к ночи уже не могла пошевелить ни ногой, ни рукой, но Иван Иванович был неутолим, он лобызал ее обессиленное тело до полного умопомрачения.

И тогда она уже жалобно и тихо шептала ему: «сучка устала, сучка уже очень хочет спать!» Но Иван Иванович и не думал ее слушать, он обращался с ней уже как с вещью, а она лишь мученически стонала, не в силах вымолвить ни слова, и лишь под утро Иван Иванович вдруг приходил в себя, хлопал ладошкой по лбу, говоря, что ему мол пора на работу, и убегал так стремительно быстро, будто за ним гнались сразу тысячи чертей! В общем, он делал с Ксенией все, что хотел, но она терпела, ведь Иван Иванович был единственным мужчиной, который как-то раз подошел к ней на улице и сказал, прямо глядя ей в глаза: «Я просто охренел от Вас!»

– А я от Вас! – машинально ответила Ксения, и этого было вполне достаточно для того, чтобы Иван Иванович незамедлительно сгреб ее в охапку и потащил за собой в городской парк, где не давая ейц опомниться, и движимый каким-то бессознательным порывом, увлек неожиданно в кусты, и там неожиданно опустившись перед ней на колени, и закрыв глаза, и качая из стороны в сторону лохматой непричесанной головой зашептал ей свои стихи:

После таких великолепных стихов Ксения слишком долго сопротивляться не смогла, и там же в кустах и на зелененькой травке она мгновенно отдалась обезумевшему от любви Ивану Ивановичу. А с тех пор, как Иван Иванович узнал, что Ксения живет одна, он стал бывать у нее почти каждый день, вот только ночевал он у нее не всегда.

«У меня видишь ли, жена – инвалид, иной раз и в туалет сама ни по малой нужде, ни по большой сходить не может!» – оправдывался перед ней Иван Иванович. Вот так Ксения и узнала эту страшную историю из жизни Ивана Ивановича. «Она, видишь ли, сразу как только выскочила за меня, так сразу же гонщицей решилась стать, – неспешно рассказывал свою тяжелую историю Иван Иванович, ненароком смахивающий слезу, – я, конечно, был против, но она была очень упрямой, делала все так, чтоб только по ее все было! И трех месяцев не прошло, а она уже гонщица, а ездила она как черт, ничего на свете не боялась!

Во время гонок все гонщики от нее так и шарахались, дорогу ей со страху уступали! Ведь если втемяшится в кого, то все, насмерть! А ей все нипочем! Боятся, говорит, Иваныч, значит, уважают! Однако, бывает и так, что на одного бесстрашного гонщика другой отважный герой находится, и вот они едут, бедные, и каждый другого объхать норовит, да так чтоб испугать до усрачки, да только никто из них даже глазом не моргнет, едут как сумасшедшие и врезаются, значит, друг в дружку, да со всего маху, так вот и стала моя женушка инвалидом, ну, а тот гонщик сразу же Богу душу отдал! Ее даже судить за это хотели, но потом раздумали, да и автогонка-то дело очень серьезное, в этом спорте обязательно кто-то кого-то убивает, это у них как естественная убыль в торговле заранее уже предусмотрена!»

– Ну и ужасти ты мне нарассказал! – вздрогнула Ксения, но Иван Иванович не дав ей как следует испугаться, тут же повернул ее мысли в другом направлении, быстро расстегивая на ней под платьем лифчик. Ах, Иван Иваныч, ах, большой проказник!

Так бы они и встречались всю свою сознательную жизнь, но однажды Ксения совершенно внезапно для себя встретила Ивана Иваныча идущего под ручку с полноватой блондинкой, выше его самого аж на целую голову.

– Иван Иваныч?! Вы куда это и с кем это?! – опешила от удивления Ксения.

– Как куда, как с кем?! – возмутилась блондинка, – домой и с женой, милочка!

– Никакая я вам не милочка! – разгневалась ни на шутку Ксения, – только я знаю, что у него жена инвалид и бывшая гонщица!

– А может уборщица?! – нервно засмеялась блондинка, и тут Ксения увидела испуганно бегающие глаза Ивана Иваныча, быстро прижавшего указательный палец к губам, и все поняла, и гордо вскинув свое разочарованное лицо, пошла дальше, и с тех самых пор она больше не видела Ивана Иваныча, и он у нее не появлялся.

– Наверное, разлюбил, скотина! – прошептала Ксения, чокаясь бутылкой со своим зеркальным отражением, и жадно глотая крепкую «Мадеру», ну и наплевать!

– Может, тебе и наплевать, а мне нет! – прошептало в ответ ее тоскующее подсознание. И тут по неизвестным ей самой причинам, она взобралась на подоконник, раскрыло окно, и прыгнула вниз, упав на голову, как ни странно, мимо проходящего Ивана Иваныча. Просто Иван Иваныч, мучимый страстью, как и муками своей невразумительной совести, со специальной целью прохаживался возле ее дома, надеясь, что Ксения встретится ему, и он попросит у нее за все прощение, и все будет также, как было и прежде!

Но, увы, все вышло совсем по другому, Ксения отделалась легким ушибом, а вот Ивана Иваныча срочно отвезли в больницу, где он пролежал несколько месяцев, сделавшись пожизненным инвалидом, поскольку теперь он весь был парализован, и до самой сокровенной части.

Жена его, конечно, сразу же бросила, глубоко осознав, что ужасную травму Иван Иваныч получил не где-нибудь, а на своем интимном фронте, а вот, Ксения, чувствуя особую вину перед Иваном Иванычем, и неподдельную жалость, взяла его к себе. И теперь кормит его с ложечки, томно вздыхает и нежно так шепчет ему на ушко:

«Ах, ты, гонщик мой, гонщик!» А Иван Иваныч только всхлипнет ей в ответ, и уткнется как младенец своей бедной головкой в ее теплую грудь.