Может, они так привыкли ко мне или окончательно сдружились между собой, но эта проблема уже перестала для меня существовать, я посещал их, когда хотел.

Старался по возможности соблюдать какую-то очередность, потом плюнул на все, и ходил по ночам только к Капе, потому что Мнемозине с Верой надо было скоро рожать. Жизнь, как говорится, шла своим чередом, а мое тело много раз побывавшее в употреблении лучилось безумным восторгом!

Леонид Осипович с Елизаветой Петровной изредка посещали нас, но уже безо всяких истерик.

По-видимому, они все же осознали, что запретить нашей совести спать спокойно, они не в силах, и что каждый человек устраивает свою жизнь так, как считает нужным. Ну и живем мы втроем, но кому от этого плохо?!

Если только нам самим, но это уже наше дело! В общем, все как-то успокоилось, листья с деревьев уже давно пооблетали, и казалось, что ничто нашей семье не угрожает.

Была та самая пора благоденствия, когда твои проблемы даже сквозь увеличительное стекло выглядят как крошечные насекомые.

Я по ночам множество раз овладевал Капой, а Мнемозина с Верой отдыхали, готовясь к собственным родам.

Днем мы с Капой их опекали, и старались по дому все делать сами. Однажды воскресным днем, когда мои жены ушли прогуляться по набережной, а я остался дома, чтобы постирать наше белье, и уже сделал первую загрузку в машинку-автомат, кто-то позвонил.

Я открыл дверь, и увидел довольно молодого человека, лет тридцати-сорока, стриженого под бобрик и одетого в кожаный плащ.

– Можно войти?! – спросил он, и сразу же нисколько не церемонясь, вошел в нашу квартиру.

– Что вам нужно? Кто вы?!! – удивился я.

– Пока мне нужны только вы!

– Честно говоря, не понимаю, о чем идет речь?

– Речь идет о моей дочери – Капитолине. Вы знаете, что ей только совсем недавно исполнилось шестнадцать лет?

– Честно говоря, не знал, – покраснел я. – Что же мы стоим-то?! Раздевайтесь и проходите! Будьте как дома!

Я помог ему раздеться, и мы прошли в гостиную.

– Вы хоть понимаете, что вас можно посадить за это в тюрьму! – неожиданно заорал он, как только сел в кресло.

– Да мне об этом даже и мечтать как-то не приходилось, – кисло улыбнулся я.

– Старый козел! – он нахмурился, и готов был вот-вот наброситься на меня.

– Может, все-таки познакомимся сначала? – спросил я, немного поеживаясь от его злого взгляда.

– Познакомиться?! С вами? – закричал он, дрожа от возмущения.

– Вообще-то между нормальными людьми дела так не делаются, – обиженно вздохнул я.

И зачем я сказал эту дурацкую фразу?

Он сразу же резко вскочил с кресла, и кинулся на меня, замахиваясь для удара кулаком правой рукой, но я вовремя слетел с кресла, и он, промахнувшись, упал на него всем телом. Тогда я сзади заломал ему левую руку, и прижав его спину своим правым коленом, продолжал удерживать его в таком положении.

– Старый развратник! Тебя обязательно посадят! – орал он.

По моему лицу струился пот. Машинка на кухне продолжала гудеть и вибрировать. Его тело как будто в такт машинке тоже гудело подо мной и вибрировало.

– Нам надо поговорить, но как цивилизованным людям, – сказал я, продолжая заламывать его левую руку.

– Это ты-то нормальный, цивилизованный?! – зашелся он издевательским смехом.

– Не важно, какой я, и не важно, какой вы!

– А что же тогда важно? – спросил он тихо, кажется, немного успокоившись.

– Важно, чтобы вы поняли, что я не знал, сколько вашей дочери лет, и что она пришла ко мне жить сама, по своей воле! – вздохнул я.

– Да, разве у нее на лице не написано, что она еще ребенок, – от жалости к ней и к себе он даже всхлипнул, – отпустите меня, черт побери!

– А вы не будете кидаться на меня с кулаками?!

– Не буду! – он рыдал, нисколько не стесняясь меня.

Я отпустил его и достал из секретера бутылку армянского коньяка с двумя бокалами и разлил.

– Давайте, выпьем, – предложил я.

– Я пить с вами не буду! – он неприятно захлюпал носом.

– Дело ваше! – опять вздохнул я и выпил.

Увидев мой жест, он тоже схватил свой бокал и выпил.

– Вас зовут Иосиф Розенталь, и я очень много про вас знаю! – злая усмешка на его лице обозначила степень его неприязни и брезгливости.

– Кажется, я от своего имени ничего не теряю!

– Каждому подлецу его имя к лицу! – конечно, он не скакал, как блоха от радости, но был вполне доволен старым как мир афоризмом.

– Может, повторим? – спросил я. Снова разливая коньяк по бокалам.

– И почему все евреи такие хитрож*пые?! – с сарказмом прищурился он.

– Я не советую вам оскорблять мою нацию! – нахмурился я, – на меня вы можете изливать свои эмоции как угодно, но в наших с вами отношениях, мой народ совсем не причем!

– Еще как причем! – захохотал он, выпивая свой бокал.

– Ну что ж, дело ваше, Филипп Филиппович Буйносов!

– А вы откуда знаете, мое имя?! – удивился он.

– Капа мне о вас очень много рассказывала, – вздохнул я.

Капа иногда ночами после нескольких актов, совершенных, будто под копирку, страстно и возбужденно, очень многое рассказала мне о своем отце. Он воспитывал ее один и без матери. Мать по неизвестным причинам повесилась, когда Капе было три года.

Чтобы обеспечить своей дочери счастливую жизнь, Филипп Филиппович с головой ушел в бизнес. По словам Капы, это был трудоголик, который очень рано рано вставал и уезжал на работу без завтрака, очень поздно возвращался, поэтому воспитанием Капы занимались в основном няни, которые часто менялись как перчатки.

Стоило Филиппу Филипповичу найти какую-нибудь соринку на полу или разбитую Капой игрушку, как няня была тут же уволена. Капа не могла по этой причине испытывать сильных чувств к отцу, и в какой-то мере ее любовь ко мне, как к мужчине уже преклонных лет, во многом объяснялась никак не удовлетворенной в детстве потребностью в отце. Говорить об этом Филиппу Филипповичу было бесполезно.

Он был чрезмерно самолюбив и упрям, и теперь во что бы то ни стало, он хотел забрать у меня свою дочь.

Но имел ли он на это какое-то моральное право?!

Я не хотел терять Капу, и поэтому как-то постепенно за разговором попытался внушить Филиппу Филипповичу мысль о том, что Капе более необходим я, чем он, и что именно со мной она будет счастлива, но стоило мне только заикнуться об этом, как Филипп Филиппович снова, как зверь, набросился на меня.

На этот раз я не успел увернуться от его удара правой, и поэтому получил под левым глазом багровый синяк. Филиппу Филипповичу тоже досталось от меня.

Его разбитая губа и распухшая переносица свидетельствовали и о моем незаурядном таланте сражаться за женщину как за свою собственность.

После драки мы опять выпили и даже как-то подобрели друг к другу.

– Ничего, заживет, – говорил Филипп Филиппович, разглядывая мой синяк под левым глазом.

– Конечно, заживет, – соглашался я, с жалостью поглядывая на его разбитую губу и переносицу.

Говорить о беременности его дочери я не то, что боялся, просто у меня как-то не поворачивался язык, да и сам Филипп Филиппович выглядел как-то очень жалко и совершенно неуместно в нашей гостиной.

– Вы ждете дочь?!

– А вы ждете любовницу?! – после обмена этими фразами мы оба погрузились в молчаливое ожидание.

Больше всего меня беспокоил приход моих жен, уже в самом их приходе я предугадывал более серьезный скандал.

К тому же внимательно приглядываясь к респектабельному виду Филиппа Филипповича, и к его золотой печатке на среднем пальце с изображением двуглавого орла, чьи крылышки были густо усеяны бриллиантами, я ощущал невидимое присутствие других людей, которые в необходимый для него момент могли появиться в нашей квартире.

В общем, наше ожидание затягивалось, а воздух был весьма густо пропитан ощущением какой-то глобальной катастрофы.

И словно в подтверждение моих тревожных мыслей Филипп Филиппович набрал по своему телефону какой-то номер и бросил одну отрывистую фразу «Вы на месте?» – и, кивнув головой, отключил телефон.

Раздался звонок.

– У них были ключи, и это не они, – подумал я, и пошел открывать дверь. Филипп Филиппович кинулся за мной следом.

– Боитесь, что убегу?! – усмехнулся я, и открыл дверь.

На пороге стояли немного смущенные, Леонид Осипович с Елизаветой Петровной.

– Ну, принимай, зятек, гостей! – слабо улыбнулся Леонид Осипович, еще не видя за моей спиной притихшего, и затаившегося как зверь, Филиппа Филипповича, который сразу же после этих слов выбежал к гостям, все еще стоящим на пороге.

– Кто это?! – спросил он меня, пристально вглядываясь в такие же удивленные лица Леонида Осиповича с Елизаветой Петровной.

– Я спросил первый! – заорал Филипп Филиппович, и, достав из-за пазухи пистолет, направил его дуло сначала на меня, а потом на них.

– Это родители моей жены, – вздохнул я.

– Да, какая она тебе жена, старый развратник?! – возмущенно прокричала Елизавета Петровна.

– Так вы, значит, тоже пострадавшие?! – смутился Филипп Филиппович, уже пряча за пазуху пистолет.

– Так еще бы, – заулыбался Леонид Осипович, и, подойдя к Филиппу Филипповичу, горячо затряс его руку.

– А вот пистолетом нас необязательно было пугать, – насупившись и краснея, пробормотала Елизавета Петровна.

– Да, ладно, Лиза, это ведь наш человек! Может, мы вместе этого христопродавца на чистую воду выведем! – небрежно откликнулся Леонид Осипович.

– А ты не думаешь, что нашей дочке не сегодня, так завтра рожать от него?! – разнервничалась Елизавета Петровна.

Я захлопнул дверь, когда они вошли уже в квартиру, и прошел в гостиную. Филипп Филиппович и Леонид Осипович с Елизаветой Петровной тоже за мной зашли в гостиную.

– Так может и моя дочка беременна?! – спросил меня со злой усмешкой Филипп Филиппович.

– И ваша тоже! – все еще радуясь, сказал Леонид Осипович, усаживаясь в кресло.

– Ну и дурак же ты, Леонидыч! – и Елизавета Петровна повертела пальцем у своего виска.

– Ах, да, – опомнился Леонид Осипович, но Филипп Филиппович уже достал пистолет и направил его дуло мне в лицо.

– Ну что, старый козел, пришла твоя прекрасная кончина!

– Папа, нет! – вбежала в гостиную Капа, вслед за ней вбежали и Мнемозина с Верой.

– Папа, я прошу тебя, спрячь пистолет! – заплакала Капа, ухватившись своей рукой за запястье его руки с пистолетом.

– Я люблю его, я такая же жена как они! – и она кивнула головой в сторону Мнемозины с Верой, стоящих рядом со мной и уже прикрывших меня своими телами.

– Так ты, г*внюк, еще и троеженец, – зашелся нервным смехом Филипп Филиппович, в этот момент грянул выстрел, но его рука была уже опущена рукой Капы, и поэтому пуля ушла в пол.

Капа его тут же укусила за руку, он выронил пистолет, а ногой она отшвырнула пистолет в нашу сторону.

Мнемозина схватила его и направила дуло в Филиппа Филипповича.

– Дочка, дочка, прекрати! – взмолилась побелевшая от страха Елизавета Петровна.

– Ой, мне плохо! – сказала она и откинулась головой назад в кресло, в котором сидела.

– Воды! Воды! – заорал Леонид Осипович, вскакивая с кресла, и тут уже побежал на кухню.

– Может, вы все-таки уберете пистолет, ведь вашей матери плохо! – расстроено глядя на Мнемозину, вздохнул Филипп Филиппович.

– Это из-за вас ей стало плохо, – кривая усмешка едва обозначила рот Мнемозины.

– Ты только его не убивай! – жалостно вздохнула Капа.

– Если он будет вести себя пристойно, то может останется живым, – ответила Мнемозина.

Тут же у Филиппа Филипповича в кармане зазвенел телефон.

– Не разрешай ему говорить, у нашего дома нас ждут его люди, – сказал я Мнемозине.

– Если я не возьму телефон, вам же хуже будет, – уже гораздо смелее поглядел на нас Филипп Филиппович.

– Ну, что ж, возьмите и скажите, что у вас все в порядке, – быстро нашлась Мнемозина, помахивая в воздухе пистолетом, – а еще, скажите, чтобы они уезжали отсюда!

– Отсюда?! – переспросил с озабоченной миной на лице Филипп Филиппович, и взяв в руки телефон, сказал: «У меня все в порядке! Можете уезжать! Что?! Здесь хозяин я, а не вы и в случае … ну, так то!» – и он отключил телефон.

В это время Леонид Осипович облил стаканом воды лежащую в кресле Елизавету Петровну, и она сразу же пришла в себя.

– О, Господи, какой кошмар, – заговорила она, опять увидев свою дочь с пистолетом в руках.

– Мама, ты, главное, только не нервничай! – ободряюще улыбнулась Мнемозина.

Вера, стоящая рядом, сняла с себя пояс, и стала им обвязывать руки уже послушно севшего в кресло Филиппа Филипповича.

– Пап, мы ничего тебе плохого не сделаем! – словно оправдываясь за всех нас, заговорила Капа. – Просто так надо! Понимаешь!

– Конечно, надо! – хитро заулыбался немного успокоившийся Леонид Осипович.

– Экий, вы – хамелеон! – поглядел с брезгливой гримасой на Леонида Осиповича Филипп Филиппович.

– Станешь, пожалуй, хамелеоном, когда вы мою жену чуть до инфаркта не довели!

– Папа, ты не прав, ты действительно вел себя отвратительно, – с укором на Филиппа Филипповича поглядела Капа.

– Слушай, уйди от греха подальше! – закричал уже связанный по рукам и ногам Филипп Филиппович, но Вера хладнокровно засунула ему в рот тряпку, которой до этого мы протирали пыль.

– Это же не гигиенично! – пожалела отца Капа.

– Может и не гигиенично, зато вполне надежно! – сказала, как отрезала Вера.

– Нам надо уходить, но если все же кто-то остался следить за нашим домом, то Капу сразу узнают! – сказал я.

– Ничего страшного! – улыбнулась Мнемозина. – У меня есть рыжий парик и солнцезащитные очки.

– Дочка, куда же вы убегаете-то?! – встревожилась Елизавета Петровна.

– Куда-нибудь! – весело отозвалась Мнемозина и вместе с Верой и Капой вышла собираться в дорогу.

– А что вы скажете?! – поинтересовалась у меня Елизавета Петровна.

– Каждый, кто потерял свой дом, находит новый, – ответил я.

– А я думал, что не находит, – вздохнул Леонид Осипович, и мне почему-то его стало жалко, как впрочем, и расплакавшуюся Елизавету Петровну.

Филипп Филиппович одиноко молчал, вместе с нашей пылью на зубах.