Домик в деревне

история Иды глазами

олигофрена-эксцентрика

Главное для бабы что?! – спрашивал сам себя Иван Кузьмич, глядя, как моя лежащая на одеялах между сиденьями Рыжуха трогательно держит мои руки. – Главное для бабы – ласка да деньги!

Ну, это ты не прав, Кузьмич, – говорил сидящий за рулем Петр Петрович, свояк Кузьмича, – не всякая баба на деньги покупается!

А как же, – говорил Кузьмич, – ты ей помогать будешь, если в дом копейку не будешь носить?!

Да, если, честно, Кузьмич, – усмехнулся Петр Петрович, – то я совсем немного в дом приношу, все больше собак гоняю!

Альма лежащая позади нас сразу недовольно зарычала.

Ишь ты, какая разумная псина, – удивился Иван Кузьмич, – а чтой-то ты, Петрович, мало в дом носишь-то!

Да жизнь заела, Кузьмич, – глухо отозвался закуривший Петр Петрович, – опостылели мы уже с женой за много лет друг дружке! Это у них, у молодых, – кивнул на нас Петр Петрович, – все враз горит да разгорается, а у нас уже все только тлеет.

Ты что, себя хоронить уже что ли собрался?! – высморкался в платок Иван Кузьмич.

К счастью с детства и до старости пленит меня одна дорога, – неожиданно запел сиплым басом Петр Петрович.

Петрович, мы еще не выпили, а ты уже раздухарился, – тихо засмеялся Иван Кузьмич.

Не знаю я в себе усталости, любовь к тебе в душе от Бога, – продолжал петь Петр Петрович, а мы все молча слушали его.

Вскоре за поворотом, за рощицей березок и осин показалась в белом заснеженном поле деревенька. Над многими домами вилась сизая дымка. Где-то рядом пели петухи и кудахтали куры.

Эх, Господи, до чего же хорошо! – рассмеялся Кузьмич, хлопая как маленький в ладоши.

Ну, что, сбрызнем нашу радость? – спросил его Петр Петрович.

Обязательно сбрызнем, – продолжал смеяться Кузьмич, настукивая пальцами по соседнему сиденью какую-то мелодию.

Все-таки Кузьмич какой-то ненормальный, подумал я, все время смеется, возится, шутит, наверно у него что-то не в порядке с головой, может, слишком отравился алкоголем?!

А почему ты все время молчишь? – спросила меня Рыжуха.

Думаю, – шепнул я.

И о чем?! – ласково погладила меня по рукам Рыжуха.

О том, как вреден алкоголь, – вздохнул я, и все почему-то засмеялись, будто я сморозил какую-то глупость, а я ведь по правде сказал им самую разумную вещь.

Ведь я, когда напиваюсь, тоже дураком делаюсь, а они не выпили, а уже смеются! Даже Рыжуха пискнула как мышка!

Однако, изба у Ивана Матвеевича оказалась очень чистой и аппетитной, такой аппетитной, что словно медом намазанной.

Все стулья, столы и кровати были сделаны целиком из цельного дерева, даже люстра висевшая в большой комнате, была искусно сделана из переплетенных между собой коряг, внутри которых горела яркая зеленая лампочка.

Я все сам, своими ручками делал! – похвастался Иван Кузьмич, затопив печку, из которой почти сразу потянуло запахом свежих березовых поленьев. Поленья сразу затрещали и в избе стало уютно и тепло.

Да, Кузьмич, у нас мастак, – кивнул головой Петр Петрович, усаживаясь за стол, – ну, что Кузьмич доставай бутылку.

Так не купили мы ничего, – спохватился Кузьмич, – побегу у Маланьи самогона покупать! – и убежал.

Рыжуха уже лежала на кровати, а чтобы она была с нами тоже за столом, мы ее кровать к столу ближе придвинули.

Петрович слазил в погреб за картошкой, капустой и грибами, я нарезал хлеб, а Рыжуха уже поглаживала уснувшую у ее кровати Альму.

И все-таки, алкоголь вреден, – опять вырвалось у меня.

Послушай, Тихон, это уже не смешно, – обиделся Петрович, раскладывающий огурцы с капустой по тарелкам.

А он и не шутит, – грустно вздохнула Рыжуха, – а просто нам соболезнует!

Да, ну, что ты, Тихон, – усмехнулся Петр Петрович, поедая огурец, – такие вещи надо только одобрять! Алкоголь у нас как антидепрессант! Вот к примеру, тебе плохо, ты утратил всякий интерес к жизни, к женщине, к работе, к любым вещам, а тут раз и принял по чуть-чуть, и все, и все сразу преобразилось, интерес ко всему возродился, и даже самая никудышная бабенка тебе уже ангелом показалась!

Может вы и правы, – вздохнул я, – но мне пока хватает моей Рыжухи, – я присел к ней на кровать и обнял ее.

Ну что ж, – съел из банки еще один огурец Петр Петрович, – совет вам, как говорится, да любовь, но выпить за это тоже не помешает!

Если за нас, то я согласный, – обрадовался я и засмеялся, а Рыжуха поцеловала меня, и даже немного от счастья прослезилась.

Не берет, – вбежал в избу расстроенный Кузьмич с моими долларами в руках, – говорит, что мне солить их, что ли? Вот ведь какое недоверие к этим паршивым бумажкам! И что нам теперь делать?!

А у вас тут в деревне магазин хоть какой имеется, – спросил его Петрович.

Есть! – ответил Кузьмич, тоже хватаясь за огурец.

Ну, тогда, ноги в руки и дунули! – крикнул Петрович. – А то трубы горят!

И они с Кузьмичем убежали.

Что ты хочешь, огурчика или капустки?! – спросил я.

Тебя, – сказала Рыжуха и прильнула ко мне, целуя почти как Альма, просовывая свой язык между моих зубов. Я уж опять начал подозревать ее в зоофильстве, но она мне так здорово делала язычком, что у меня внизу все враз потекло, и я сконфузился.

Ты, чего?! – спросила меня Рыжуха. – С тобой все в порядке?!

Не совсем, – прошептал я, робея.

А что тогда с тобой?!

У меня почему-то что-то там потекло, – прикрыл я рукою штаны.

Ты, что, не знаешь, что это семя?! – удивилась Рыжуха.

Какое еще семя? Семечки, что ли?! – обиделся я.

Ну, ты и даешь! – присвистнула от удивления Рыжуха.

Еще неизвестно кто и кому дает! – вспомнил я вдруг шутку сержанта Чуватова.

Ты хочешь сказать, что ты был моим мужем и у нас с тобой ничего не было?! – глаза у моей Рыжухи так здорово округлились, а сама она так шумно задышала, что я испугался, как бы она со мной чего-нибудь не сотворила.

Прости меня, кисонька, но я не был тебе никогда мужем, – признался я и расплакался.

Честно говоря, я это подозревала, – улыбнулась Рыжуха и поцеловала меня.

Ну что теперь будет, – спросил я, чувствуя как мне сильно хочется зачесаться от нервишек.

Ничего!

И ты меня не бросишь?!

Ни за что! – рассмеялась она, и я сразу перестал чесаться, зато весь разревелся от радости.

Вы, что уже выпили?! – спросил нас улыбающийся Кузьмич, державший в руках шестилитровую бутыль самогона.

Похоже на то, – икнул сзади него Петрович.

Да тут немного было, – соврала Рыжуха, кивнув на пустую бутылку, стоящую возле стола.

– Ну что же, сбрызнем, сбрызнем, за наше счастье, – Кузьмич весь сразу преобразился и стал похож на оратора, пока он разливал самогон по стаканам, он все говорил и говорил, и всем почему-то было смешно, один я слегка притихнув и обтерев рукавом слезы, держал в своих могучих объятиях лежащую Рыжуху и думал, как же будет здорово, когда Кузьмич и Петрович уедут завтра домой, а мы будем в этом доме совсем одни, только я, да Рыжуха, да милая Альмочка!

Ты, Тихон, доводи все до конца, – заметил Кузьмич, – раз взялся за стакан, то доканчивай! Пьем-то ведь за вас, окаянных! – неожиданно он даже прослезился. – Ты ведь, Тихон, мне как родной, хоть и залил ты меня, но я даже нисколько на тебя не обижаюсь!

Это не я залил! – признался я.

Он, он, а кто же еще! – моя Рыжуха повисла на мне и закрыла мой рот своими нежными губами, и опять свой язычок между зубиков моих протащила, и опять у меня внизу все потекло…

А что им молодым не жить-то, – говорил, зажевывая капустой новый стакан, Кузьмич, – у них этого сам организм требует! А раз требует, то и пользуйся им в свое удовольствие! Я ведь в корень гляжу, Петрович, верно ведь?!

Верно, верно, – кивал головой уже захмелевший Петрович.

Жалко только, что годки наши летят, – завздыхал Кузьмич. – Эх, был бы я молодой, так бы посидел с какой-нибудь девкой на бережку!

Так ты и так молодой, Кузьмич! – стал уверять его Петрович.

Эх, Петрович, какой же все-таки ты враль, – завращал глазами пьяный Кузьмич, – никакого проку от тебя, и вертишь то рулем, а то все задницей!

Петрович молча заехал кулаком в глаз Кузьмичу, и Кузьмич свалился со стула, и больше не поднимался.

И за что вы его так?! – возмущенно прошептала Рыжуха.

А что он все время дразнится, – как-то жалко и раболепно согнулся перед ней Петр Петрович.

Хочешь я ему тоже морду набью?! – предложил я Рыжухе.

Нет, не надо, – сказала она, – но только пусть пообещает вести себя смирно.

Обещаю! Обещаю! – зашептал Петр Петрович и, выпив еще один стакан, сам повалился под стол, к уже слегка посапывающему Кузьмичу.

Ты уж меня прости, Кузьмич, – пробормотал Петрович и заснул.

Альма зарычала, обнюхав их, и стала проситься из избы. Я выпустил ее и вернулся к Рыжухе.

Милый, – краснея, прошептала Рыжуха, – если можешь, перенеси меня в другую комнату! Не дело мне здесь спать с пьяными мужиками!

И я взял ее бережно на руки аки сосуд драгоценный, и отнес в другую комнатку, и там она со мной и уснула.

И проспала моя голубушка ровно 8 часов 29 минут, а я всю ночь глядел на светящийся циферблат, и гладил ее по головке, а еще просовывал свой пальчик в ее волшебную пещерку, а она только тихохонько попискивала во сне, кисонька моя!