Кони шли мерным шагом, далеко разнося цоканье копыт. Трофим расслаблено сидел в седле, позволяя телу подстроиться под ритмичные шаги лошади. Немало дней уже прошло с тех пор, как они покинули столицу. Они — это брат хагана Мугольского Улуса. Амар Мэргэн, его бывшие соученики во главе с Трофимом, а также мугольский посол, советник Хунбиш-Бильге и с ними небольшой отряд эскорта из этериотов ромейского императора.

Несмотря на то, что они не гнали лошадей, двигались довольно быстро. Выданная императором послу именная подорожная побуждала всех государевых людей всячески содействовать, доставляя еду, кров и лошадей. Менялась местность, шли дни…

Трофим оглядел растянувшийся на дороге небольшой отряд. В нескольких шагах перед ним на красивых лошадях, упряженных дорогой сбруей с большими кистями под мордами, ехали Амар с Юлхушем. За ними Трофим, в паре с Титом, потом Улеб и Фока. Далее, чуть поотстав, ехал на крепкой лошади сопровождающий Амара — советник нынешнего великого хагана, Хунбиш-Бильге. Несмотря на полноту, этот одетый в роскошные китайские шелка человек держался верхом очень уверенно. Впрочем глазастый Трофим был готов поспорить, что несмотря на хорошую посадку нахождение на лошади не доставляет Хунбишу-Бильге удовольствия, как это бывает у многих природных всадников.

Роскошный наряд советника, заставил Трофима с довольством вспомнить, как одет он сам. Император не осрамил своих посланцев скудостью одежды. Перед отправкой всю контубернию одели в костюмы отличной тонкой ткани, крашенные вайдой в глубокий синий цвет. Высокие сапоги, великолепно сидевшие на ногах, защищали голени от натирания конскими боками. Кольчуги сложной вязки, облегавшие тело и совершенно не стеснявшие свободы движений, нарядные щиты, отличные мечи на кавалерийской плечевой перевязи, шлемы с плюмажами. Но главное — исподние рубахи и подштанники серского шелка, на которых было сложно удержаться мерзопакостным вшам. В таком наряде езжай хоть в легендарный Сибарис! Амар с Юлхушем были одеты еще роскошнее, но уже на свой, степной манер, в сапогах-гутулах с загнутыми носами и нарядных халатах.

Позади советника Хунбиша ехала запряженная парой могучих быков, богато украшенная повозка. Фактически это была маленькая жилая комната, поставленная на колеса и притом весьма комфортабельная и богатая. Трофиму, не имевшему до этого дела с кочевниками, такая остроумная выдумка казалась весьма дивной. Повозка эта предназнчалась для Амара. Своей шириной она загораживала чуть ли не полдороги и несколько замедляла движение. Но Трофим понимал — статус Амара обязывает. Однако, похоже, сам Амар как раз этого понимать не хотел. Он наотрез отказался пользоваться повозкой до тех пока его сопровождает его контуберния.

Амар по-прежнему ехал верхом и ночевал вместе с контуберналами в общей шестиместной полотняной палатке, которую они ставили общими усилиями. Хунбиш-Бильге пытался урезонить члена хаганской семьи, но безуспешно. Тот сказал, что его предки всегда путешествовали в седле, значит, и ему так достоит. А если Хунбишу-Бильге так нравится возок, он может смело ехать в нем всю дорогу сам, на это Амар дает ему милостивое соизволение. Хунбиш-Бильге глянул на повозку, и Трофим, присутствовавший при беседе, увидел, что в глазах советника мелькнуло мечтательное вожделение. Однако, в голове советника возобладали какие-то соображения о субординации, и он ответил постным голосом, что не может наслаждаться ездой в повозке в то время как член хаганского рода будет трястись в седле. Тогда Амар сказал, что раз советник не хочет, повозкой вообще может воспользоваться любой из их кортежа. Трофим, хорошо знавший своих друзей, тут же сказал Титу, чтоб тот даже не думал. Тит огорченно збубнил, что у него и в мыслях не было. С тех пор возок ехал пустой. Нежеланная роскошь для одних. Недосягаемая для других. Бесполезная для всех.

Замыкал процессию эскорт этериотов. Несмотря на то, что чаще всего наемные хранители василевса использовались как тяжелая пехота, эти молодцы отлично сидели на конях, с расслабленной грацией покачиваясь в седлах. Копья с флажками, украшенная наборная сбруя, яркие щиты и богатая одежда под яркими кольчугами подчеркивали положение воинов. Несмотря на однотипное снаряжение, каждый из небольшого отряда в двадцать голов чем-то да выделялся: косицей, а то и двумя, заплетенными в шевелюре или на бороде, тяжелой серьгой, оттягивающей ухо, или таинственным знаком, оставленном на лице чередой специально нанесенных шрамов. Даже богатство одежи не могло скрыть, что рожи у этериотов совершенно разбойничьи. Впрочем, для воинов это было нормально. Эти два факта в совокупности и заставляли встречный народ уважительно пропускать процессию. Командовал отправленными в эскорт двумя десятками бритоголовый сероглазый здоровяк Довмонт, с битой оспою рожею. А его помощником и старшим над вторым десятком был Меша — тот самый, с кем контуберналы дрались не так давно на глазах у императора. Он, впрочем, оказался единственным из троицы. Возможно, так специально отобрали, чтобы в дальней дороге не всплыли старые споры. Фоку присутствие Меши действительно не обрадовало. Увидев счастливого противника впервые при сборах, Фока скорчил недовольную рожу, но смолчал… Секира Меши висела в чехле, при каждом лошадином шаге покачиваясь, будто у оружия была своя жизнь, и ей было тесно в ножнах и хотелось скорее выбраться наружу. Этериоты, судя по всему, были рады выбраться из дворца, где служба была хоть и не тяжела, но скучновата. Трофим вспомнил, что перед отъездом один разболтавшийся страж дворцовой схолы сказал, что в поход аколуф Лидул отправил самых буйных, под командой самых спокойных; чтоб дорогой дурь проветрились.

Периодически этериоты затягивали удалые песни. Вот гаркнули и сейчас:

Так, с песнями и свечерело. Трактир, который они проехали, оказался забит битком. Особо ретивые из этериотов предлагали выкинуть постояльцев в хлев (хай обнимаются с поросями, торгашьи рожи!) и занять комнаты силой. Но Амар сказал, что с радостью переночует на свежем воздухе. Хунбиш скорчил страдальческую физиономию, однако промолчал. Поэтому ночлег разбили, свернув к холму недалеко от дороги. Нашли удобное место под склоном, развели несколько костров и сготовили пищу из запасов… Этериоты выставили караульщиков. Палатки устанавливать не стали — погода была теплой и тихой. И только потом отлучившийся по малой нужде этериот принес весть, что в кустах у подножья находится вход, по видимому, в старую каменоломню.

— Ну, — сказал Довмонт, — по крайней мере, будет, куда укрыться, если дождь набежит.

— Айда посмотрим, — исподтишка бросив ядовитый взгляд на Хунбиша, предложил, Юлхуш.

— Пойдем, — улыбнулся Амар.

— Вы что там, сокровища планируете обнаружить?.. — проворчал Фока, и завернувшись поплотнее в одеяло, придвинулся к костру.

Улеб тоже не изъявил желания идти, пробурчав: упадете в какую подземную дыру, и сломаете ногу — кричите. Так что обследовать собрались Амар, Юлхуш, Трофим и Тит.

Вытащили из торок еще до похода заготовленные на темный случай походные лампады…

Хунбиш, узрев приготовления, явился от своего костра, поинтересовался, в чем дело, и попытался отговорить. Амар однако уперся, и Хунбиш через некоторое время пошел на попятный — как будет угодно тайши Амару. Лицо у Хунбиша при этом было абсолютно несчастное.

— Вон как братнин посланец печется о тебе, — заметил Трофим Амару, пока Хунбиш отбегал к костру кликнуть слуг и взять плащ. — Никуда одного отпустить не хочет.

— Ага… — согласился Амар с непонятным выражением лица. — Никуда.

Довмонт, увидев сборы и узнав в чем дело, отрядил идти с Амаром Мешу и еще трех этериотов.

— Видимо, у него тоже четкие инструкции, как охранять члена царского рода, — заметил на это Трофим на ухо Титу.

— Ну, — согласился Тит. — Эх, Амар, Амар, не побегает он теперь в одиночку-то… Теперь небось и по малой нужде придется ходить почетной процессией. Положение обязывает.

— Даже и не знаю, завидовать тому или нет… — хмыкнул Трофим.

— А ты примечай, вот оно — бремя власти.

— Какая ж у Амара власть?

— Отсветом от брата падает, и того хватает.

— Хм…

В результате образовалась внушительная процессия, которая двинулась в сторону предполагаемой каменоломни. Те этериоты, которым посчастливилось остаться у костра, кривили рожи в ухмылках и шептались, надо понимать, обсуждая, как дуркует каганский родственник. Но не болтать громко вслух у них соображения хватало. Разболтанность этериотов имела не всегда понятные, но похоже, четкие границы.

Вход в каменоломню, скрытый в кустах оказался укреплен мощными деревянными балками, потемневшими от времени.

— Крепкие, — сказал, хлопнув по одной из них, Меша. — А по виду так уже бог знает сколько лет как все заброшено здесь.

— Может специальным составом обработаны, — подал голос один из шедших с ними этериотов.

Амар посветил внутрь лампадой, и подсвечивая себе, пошел внутрь. Остальные гурьбой двинулись за ним.

Здесь, внутри, видимо когда-то добывали белый известняк — стены будто сами начинали мерцать, подсвеченные светом лампад. Зато потолок был угольно черен от копоти когда-то горевших здесь факелов.

— О, первое сокровище! — Тит легонько пнул лежавший на земле костыль из потемневшего от времени металла. — Видно, действительно давно никто не был — иначе утащили бы в хозяйство железяку.

Амар огляделся. Вытащив толстяка Хунбиша, он испытал мелочное удовольствие, заставив испытать неудобство тому, кто со льстивыми улыбками и лукавыми речами вез его на убой. Но теперь, стоя в толпе людей, которые поперлись в заброшенную рукотворную пещеру по его прихоти, он испытал и чувство неловкости.

— Еще чуть пройдем, и обратно, — чисто из упрямства сказал он и пошел в темнеющий скрепами проход. Через несколько метров ход получил боковое ответвление. Прежний продолжал идти прямо внутрь, а новый уходил налево. Амар свернул туда и оказался в неожиданно широкой комнате. Низкий потолок был так же закопчен, в стенах виднелось несколько небольших ниш, в которых когда-то что-то хранили. Под ногой Трофима тихо взметнулся в каменной пыли клок какой-то старой материи.

Амар подошел к стене и поднес поближе лампаду. На грубом белом камне темнел стилизованный силуэт рыбы со вписанными в него буквами. В мерцающем переливчатом свете лампады казалось, что рыба шевелится и плывет, лениво перебирая хвостом.

— Что за знак? — спросил Юлхуш.

— Наверное, он защищал рабочих от злых духов, — предположил Меша.

— Защищал, — кивнул задумчиво Тит. — Только не рабочих. К тому моменту как здесь нарисовали этот знак, каменоломня, скорее всего, уже была давно заброшена.

— Откуда знаешь? — спросил Трофим.

— Те, кто рисовал такие, прятались от людей. Эта рыба — знак первых христиан.

— А зачем им было прятаться? — спросил Меша. — Кто же мог посметь обидеть христиан в Романии?

— Могли… — пробурчал Амар. — Сами христиане и могли. Одни других. Нам, муголам, откуда люди слово о Христе принесли? Из Романии. Не по своей воле они отсюда бежали. Истребляли их тут. Были великие гонения.

— У нас на Руси старую веру отчичей и дедичей тоже теперь не жалуют, — вмешался Меша. — Я потому и пришел служить под руку ромейского василевса, что дедовскую веру чту. А василевсу все равно, какой веры воин, пока тот держит за него меч… Мы с христианами верим в разное, вот они и гнобят нас на Руси. А за что христиане христиан истребляли? Одной веры человеки.

— Когда это кому мешало? — хмыкнул один из этериотов. — Не зря говорят — из трех воинов двое в каганы метят. Небось, главенство делили.

— Всякое было, — сказал Тит. — И власть делили, и в вере сойтись не могли. Вера одна, а верят по-разному. Вот и спорили, одна сущность у Бога или несколько? У сына Его тело земное было, или только людям казалось? Как будто Бог им об этом рассказывал…

— Ну, Тит. По краю ходишь… — буркнул Трофим.

— Да ладно. — Отмахнулся Тит. — А вообще, кто эту рыбу нарисовал, скорее не от братьев во Христе прятался. В Романии ведь тоже старая вера была, и она первых христиан неласково встречала. Вот те и прятались, пока сил не набрались.

— А почему рыба? — спросил Меша. — У вас же, христиан, главный знак — столб с перекладиной, где сын вашего Бога распнут.

— То теперь. — Потер нос Тит. — А первые христиане, чтоб себя отличать, рыбу рисовали. Это в память о том, как Иисус повел за собой рыбаков, сказав «пойдемте, я сделаю вас ловцами человеков». Рыба символ того, что людей нужно уловить к Божьей правде.

— Ну да, к правде! — Снова фыркнул Меша. — Вот вылезем отсюда, я тебе одну историю расскажу…

Амар еще раз обвел комнату лампадой и вернулся назад к перекрестку. Людской хвост полз за ним. Ругнулся какой-то из этериотов — другой, не имевший факела, наступил ему сапогом на ногу.

— Ну чего? — спросил Трофим. — Поблукатим глубже?

— Нет, — сказал Амар. — Пошли обратно.

Они выбрались из пещеры и двинулись обратно к лагерю, где костер уже почти догорел. Люди однако еще не спали, лежали рядом с углищами вповалку, разглядывая, как переливается алый цвет, и негромко разговаривали. Хунбиш ласково пожелал Амару приятной ночи и с кряхтением поковылял к своему костру, где слуга уже раскинул ему небольшой шатер.

— Ну что, нашли сокровища? — поинтересовался Фока.

— Нашли и уже поделили, — задорно ответил Тит, приземляясь возле спящего Улеба.

Этериоты у соседних костров, услышав слово «сокровище», навострились, но поняв, в чем дело, снова отвалились на землю. У соседнего костра затянули на несколько голосов с подхватом.

— Эй, Меша, — окликнул уже отходящего к своему костру этериота Трофим. — Чего рассказать-то хотел?

— А… — Меша вернулся, подстелил походный плащ и легко присел возле костра. — Вот чего расскажу. — Он оглядел Тита, Трофима и степняков. — Мы, этериоты, в столице особняком живем. Казармы наши при дворце, случайные люди к нам не попадают. А повадился к нам приставать один христов слуга. Он нас на страже уловлял в доступных местах, ну и когда в город развлечься выходили. В городе, понятное дело, священнику ловить у нас нечего. Кому сдался его бубнеж, когда к девке идешь… Покажешь ему кулак — он и отстанет. А вот когда стоишь на окраинных постах и со скуки хоть помирай, так бывало его появлению даже радовались. Все какое-то развлечение. Встанет он где-нибудь рядом с нами, под стеной, и давай рассказывать! Про то, как ваш Бог мир сотворял… Как первые люди нехороший плод сожрали без спросу… Ну и про Иисуса, который Божий сын. Как он ходил, делал всякие чудеса, людям поучительные байки рассказывал. Как потом его к кресту приколотили, а он врагов обманул — помер, а потом вышло, что и не помер. Хорошо рассказывал — я аж, бывало, заслушивался. Один раз так заслушался, что появление сотника с обходом прозевал. Мне на следующую выплату жалование так обмельчили, что я себя снова щенком-сеголетком почувствовал. Лидул, как до него дошло, сказал: зачем тебе деньги, раз тебе нравится получать плату историями? Оно верно, конечно, нечего в карауле ушами хлопать. Мало ли кто мог на стену заскочить, пока меня говорун отвлекал…

Буза была большая, и Лидул же мне потом рассказал, что этого священника-баюна вроде как сам константинопольский патриарх присылал. Казалось ему — не дело, что всехристианского владыку нехристи охраняют, а василевс согласия, чтобы тот в наших казармах свои байки говорил, не дал. Был Лидул при их разговоре, и василевс так сказал: кто из этериотов христианин, сам к тебе в храм придет, владыко. А который в своей вере, так для дела державного так даже лучше… Почему так для василевса лучше, я со слов Лидула-то не понял, но что он нашу веру уважает и не неволит, это нам всем по нраву. Ну как бы то ни было, исчез священник-баюн, не ходил больше. Но кое-что из его историй я крепко запомнил, у меня память хорошая.

Время прошло. А потом повел нас василевс в дальние пределы державы мугольский набег отражать. Мы рады. Воин в мирное время ждет похода, а в походе ждет добычи. Пошли стряхнуть жирок… Когда войско из города выходило, патриарх души ваших воинов в поход налаживал. Василевса благословил, ополчение ваше, ну и нас до кучи, когда мы мимо проходили. У патриарха помощников много, все поют, знаками машут. Я-то мимо проходил, на патриарха смотрю. Странно, думаю, Иисус Божий сын бедность проповедовал, а на этом его слуге золота больше, чем в ином дворце. Вот бы, думаю, снять с него воротник, да те цветные камни ножом сколупнуть… — Меша мечтательно вздохнул. — В общем, благословил нас всех патриарх. А для того, чтоб его благословение со временем не ослабело, отправил с войском отряд попов — подновлять. Некоторые из них, кстати, потом оказались сведущи в лечении хвороб и ран — то большая польза.

Ну, пошли походом. Далеко уже ушли. Лазутчики наши проведали, что муголы рядом. Они тогда с нами сами встречи искали. Выбрал василевс с начальными удобное поле, и мы разбили стан, укрепились, разведали воду. Выставили караулы, а сами стали ожидать. Потому что выходило, что к завтра муголы уже подтянутся, и тогда быть бою. Когда уже устроились, подошел к нашим кострам один из попов, и принялся нам разговаривать. Которые наши немногие христиане, сами к нему подошли, он благословил. А потом стал и нас благословлять, которые не просили. Ингвар-то ему и говорит: чего тебе надо? Поп нам: пришел я, мол, отпустить вам грехи, чтобы с легким сердцем и устроенной душой встали вы завтра за дело правое… А мы ему: отстань слуга своего бога. Жалование нам сполна выплачено, так что завтра мы и так с устроенной душой на сечу пойдем. А он нам в ответ начинает что-то рассказывать, но так скучно что и не поймешь о чем. Бубнит, бубнит… будто затвердил он это, и привычно говорит, а не от души. Не сравнить его с нашим священником-баюном, что у дворцовых стен околачивался.

Вот как вспомнил я нашего баюна, так и его слова у меня на ум пришли. И говорю я этому попу в лагере. Ты скажи, Иисус, Божий сын, учил, что «не убий»? Учил, — кивает поп, обрадовался, что хоть кто-то внимание проявил. А я ему тогда свой загиб. «Как же, — я ему тогда говорю, — ты нас сейчас от его имени на убийство благословляешь? Или ты думаешь, что завтра на поле на кулачках драться будем до первой юшки из носа?» Святошу тут малость перекосило. Ну, потом головой покачал, будто на неразумность мою посетовал, и начал говорить, что не убий — это правильно. Но когда встаешь за святое дело, за защиту истинной церкви и защиты возлюбленной Христом Романской державы, то и убийство не грех, а подвиг во славу христова дела получается.

Только он это сказал, как раздался дикий вопль. — Меша прищурил глаза. — Я такой только слышал, когда слоновый чудо-зверь на царьградском рынке своего носового полоза в лоток с красным перцем запихал, да пучок в рот себе наладил… Мы аж повскакали все. Думали, обмишурили нас муголы, и сейчас на лагерь наваляться. А потом смотрим — нет муголов. За кустом на склоне неприметная нора была сокрыта, и выскочил из неё на нас, как степной зверек, странный человек. Волосы не прибраны, бородища седая раскосмачена, руки и ноги тонкие словно прутки, в шкуру завернут и не падает только потому, что на суковатую палу опирается. Ковыляет к нам, и вижу я, что глаза у нориного жителя нездоровые, будто не вокруг а только в себя смотрит. Указывает норец на нашего священника пальцем, и как начнёт голосить. — Истинно говорю… Вот совращенный диаволом, и к дьяволу наущающий… Не слушайте его люди, ибо сказал Иисус: «не убий», а всякое иное есть кривда и страшный грех перед очами господа…

— Ты прямо вот так все что он сказал и помнишь? — удивился Трофим.

— Многое. — Улыбнулся Меша. — У меня цепкая память. Особенно на интересное и непонятное. Наш-то приживала-священник оторопел слегка. И у пришельца гневно спрашивает: кто тот такой? А тот ему, я мол, от мира и людского греха сокрывшийся, раб божий, и отшельник, что сам себя изгнал от людей. И свои уста замкнул обетом необщения с человеками. Но нельзя молчать, когда рядом некрепким верой нашептывает лукавый. (Тут этот отшельник снова в нашего священника пальцем ткнул). А потом нам: не слушайте его люди. Не убий есть главная христова заповедь, а все границы стран, которые вас призывают защищать — есть от мирской природы вещей. Для господа же нашего нет ни эллина, ни иудея, и убийство всегда грех… Пробовал наш священник тому возражать, да оказался слабоват в коленках. У отшельника на всякую фразу тут же подтверждение словами Иисуса, будто сам он рядом с тем Иисусом жил, и все его слова слышал. А наш священник только сердился и отшельника нехорошо обзывал. В конце концов, когда у нашего священника все слова вышли, он озлился, повалил отшельника на землю, отнял посох и начал этим самым посохом того лупцевать, одновременно ругая еретиком и еще по всякому. Отшельник не сопротивлялся. Кричал только: господи, ради твоих заветов муку претерпеваю!.. Дурной, но храбрый. Смотрю я, отшельник этот все тише кричит, а священник наш разошелся и лупит тяжко. Подошел я тогда к священнику, достал меч да и рубанул.

— Насмерть? — уточнил Трофим.

— Ага, — кивнул Меша, — плашмя по заду. Свалился наш священник с ног, и завопил, как второй слон. Полежал маленько, а как смог встать, уполз, угрожая мне земными и небесными карами. Вот вам и Христова вера. Вот вам и хранитель ее. Только слабого лупить, богоугодными речами прикрываясь, да и тех-то слов не знает толком… И это ведь до самого верха так. Нас-то ведь на поход патриарх благословлял… А если вера христианская «не убий», а они её для своих дел оборотили… И на сечу благословят, и неугодного казнят. Получается, что стала теперь вера в вашего Христа как инструмент, вроде моей секиры. — Меша похлопал по своему оружию. — Кого хозяину угодно, того она и сечет. Выходит, отшельник-то почестнее вас, остальных христиан, оказался. Личины носите. Да и моя дедовская вера пряма и честна. Мне с ней хитрить не приходится.

— Это оно везде так. — Вздохнул Тит. — Люди, они все к себе приспособят. Во всем себе оправдание и поддержку найдут…

— Люди, они разные, — сказал Меша. — Только честных очень мало. — К другим — мало. А к себе — и того менее. Ну, спокойной ночи, пойду я.

— Философ… Болтун… — Фока неодобрительно поглядел вслед уходящему Меше.

— То-то он тебя в императорском дворце переговорил, — фыркнул Тит.

Фока молча засопел, и поплотнее укутавшись, отвернулся. Тит пожал плечами и тоже улегся, почти мгновенно прекратив ворочаться. А Трофим еще некоторое время смотрел на угли, пока и его не сморил сон.

* * *

Нос плоскодонного парома накатывал на прозрачную речную воду и с негромким плеском подминал её под себя. Вернее, не нос, а тот конец, которым сейчас шел вперед паром; что с одной, что с другой стороны паром был совершенно одинаков. Деревянные с металлической обивкой скобы на обоих концах парома не давали ему выскочить из-под каната, протянутого через всю реку. Паромщики, по виду отец и два сына, все жилистые, с увитыми венами руками, молча и слаженно брались за канат, и с шумным выдохом делали рывок, добавляя еще толику движения своему речному кораблю. Казалось невероятным, что всего три человека могут сдвинуть такую широкую махину. Но они сдвинули — сначала великой натугой, а потом уже просто докладывая рывки, не давая парому потерять набранный ход. И все же труд был велик. Ни песен, ни ритмичного покрикивания, которыми скрепляли свои усилия виденные Трофимом в столичном порту грузчики, здесь не было. Они и так работали как один отлаженный механизм. Отец тянул молча, почти скрыв глаза под шляпой с длинными обвисшими полями, а двое молодых изредка перебрасывались словами на бытовые темы. И даже разговор у них выходил необычно ритмичным, фраза — рывок, фраза — рывок. — Ботинок прохудился… — Рывок. — Надо к Луке… — Рывок. — Ага… — Рывок.

Кони постукивали подковами по настилу, осторожно переминаясь с ноги на ногу. Трофим, придерживая коня под уздцы, погладил его по голове. Остальные контуберналы и Хунбиш тоже держали своих коней. Паромщики не стали связывать ноги коням — упадет, так может, доплывет, а стреножить, так на дно пойдет… — но предупредили, чтобы все стояли, как поставили, и не кучковались к одному борту.

Трофим обернулся назад. На том берегу, откуда они отплыли, рядом с пристанью и таможенным строением на берегу расположились этериоты. Кто валялся на берегу, кто поил или мыл в реке коня, а кто и сам залез купаться… Чуть правее и далее, прилегавший к реке холм седлала небольшая, но высокая крепость. Два ромейских стража, подпираясь копьями, маялись на сторожевой башне, на самом солнцепеке. Лиц их, несмотря на острый глаз, Трофим видеть не мог, но скорее всего, они выражали скорбную зависть к блаженствовавшим в эту минуту этериотам. Мало того, что служба в окраинных гарнизонах тяжела и однообразна, так эти разряженные столичные воины еще и купаться здесь устроились… Командир гарнизона стоял недалеко от этериотов рядом со спешившимся Довмонтом; надо полагать, узнавал последние новости. А на самой пристани громоздилась Амарова почетная арба и возившие её быки-тяжеловесы. Это хозяйство собирались переправлять вторым заходом… Меша, сидевший на склоне, прощально поднял руку. Трофим помахал ему в ответ. Выражения лиц оставшихся на берегу уже становились неразличимы. Расстояние смывало, скрадывало их. Трофим отвернулся от берега и наткнулся взглядом на лицо Амара. Тот тоже смотрел на уходящий берег. В глазах его была тоска. Амар поймал его взгляд и тут же улыбнулся.

«Большую часть своей жизни оставляет он здесь», — подумал Трофим.

А противоположный берег рос, набирал детали, обрастал резкостью. На берегу уже можно было различить несколько строений со сторожевой вышкой и группу людей, рассевшихся на пристани в ожидании перевоза. И муголы. Несколько человек в характерных доспехах стояли на берегу, широко расставив ноги и придерживая тяжелые пояса с саблями.

Берег становился все ближе. Опытные паромщики перестали налегать на канат, и тяжелая деревянная конструкция, уже почти потеряв ход, с гулким шлепком воткнулась в бревна пристани. Кони всхрапнули. Хунбиш передал повод своего коня Юлхушу и двинулся к носу. Еще до того как паром причалил, к нему по пристани двинулись двое муголов. Впереди шел воин в полном доспехе, за ним, чуть приотставая, двигался человек с металлическим знаком на груди, без брони, но при сабле у пояса, с ощутимым брюшком, прорисовывавшимся под халатом. И по одному взгляду Трофим мог сказать, что вот этот, позади, — здешний, а ладный воин перед ним — нет. И дело было не в богатстве снаряжения. Просто служба в отдаленных местах, при условии спокойной обстановки, частенько накладывала на людей отпечаток некой… сонливости при открытых глазах. Наверное, если бы они переправлялись по основной переправе, которая была выше по реке, то там местный мугольский чиновник был бы поживее. А впрочем, учитывая как оживляется торговля, возможно и здесь скоро будет и чиновник порасторопнее, и паромов побольше. А может и вообще, добрый мост…

— Здоровья и долголетия, приказывающий. — Ладный воин отвесил короткий поклон Хунбишу.

— Здравствуй, Нэргуй, — легко кивнул в ответ Хунбиш. — Ты и твои люди готовы?

— Готовы выступить хоть сейчас. Мы засиделись здесь.

— Нам еще нужно переправить, телегу. Новости?

— Есть, — кивнул Нэргуй и полез в мешок у пояса. — Ямская служба доставила письмо, которое я должен передать тебе.

Хунбиш кивнул и, взяв письмо, осмотрел печать.

— Ладно… — свиток исчез в отвороте халата, — прочту позже.

Мугол с брюшком, стоя чуть в стороне, усиленно таращился, пытаясь прогнать дневную сонливость и придать себе распорядительный и расторопный вид. Видимо, присутствие на его берегу воинов и Нэргуя основательно взбодрило его. Но когда он увидел знак, висевший на цепи на груди у Хунбиша, то вообще съел обе щеки и старался уже не отпускать пузо от позвоночника.

— Все в порядке, Хунбиш-Бильге? — спросил с парома Амар.

Хунбиш-Бильге с улыбкой повернулся к тем, кто оставался на пароме.

— Все в порядке, тайши Амар. Воины для твоего эскорта здесь. Сделай шаг и ступи на землю, принадлежащую твоему брату.

Амар взял узду потверже и подошел к краю парома. Поколебавшись, он ступил на пристань. За ним пошли остальные. Трофим и сам с облегчением ступил на твердую землю. Вторая часть путешествия — по чужой земле — началась.

* * *

Менялась местность, шли дни. Остались позади пределы Ромейской державы, и уже много стадионов прошли их кони, с тех пор как они вступили во владения Мугольского улуса. Продвижение их, впрочем, не замедлилось, порядок и дисциплина чиновников на землях муголов, как успел убедиться Трофим, ничуть не уступала ромейской. Все отличие было в том, что теперь вместо императорской грамоты Хунбиш-Бильге показывал на почтовых станциях свой нагрудный металлический знак, увидев который, почтовые чиновники начинали бегать как ошпаренные.

Двигались почти прежним порядком. Только теперь впереди ехал Хунбиш с сотником Нэргуем, а замыкали небольшой отряд вместо этериотов тяжеловооруженные мугольские воины. Их было немного — всего три арбана, то есть три десятка. Впрочем, больше было и не нужно для проезда в двух невоюющих государствах с отлаженными почтовыми службами. Юлхуш сказал, что эти воины из Хэтбэ-хешихтен, - личной стражи мугольского владетеля. Посмотрев в дороге на их повадки и ухватки, Трофим решил, что не хотел бы столкнуться с такими в бою. Щиты, закинутые за спину, тяжелые железные пластинчатые кольчуги с разрезами для посадки на лошадь, изогнутые сабли, большие саддаки и налучья, длинные копья — с таким эскортом можно было не опасаться нападения случайных дорожных разбойников. Почти у всех муголов на шлемах были личины — железные маски, изображавшие отвратительные жестокие рожи. Тит бурчал, что не понимает, зачем муголы их носят, — все равно под личинами у них лица без малейшего выражения. Тит преувеличивал, но ненамного, мугольские воины вели себя сдержанно. Развлекались они в пути немудреным способом, известным с незапамятных времен, — они пели. Их длинные песни были не лишены своеобразной красоты. Трофим, еще во время учебы донимавший Амара и Юлхуша, чтобы узнать их родной язык, теперь с радостью заметил, что почти все понимает. Редко ему приходилось обращаться за пояснением к мугольским друзьям, чтобы перепросить про то или иное слово. Фока тоже немного нахватался мугольской речи у товарищей. Для бытовых разговоров его знаний хватало. В песнях он понимал не все, но они его и не волновали. Улеб знал наречье муголов еще до школы и тоже относился к песням вполне терпимо. Зато Тита песни эскорта раздражали, возможно, именно потому, что он не мог понять в них ни бельмеса. Муголы пели — Тит кривился. А поскольку муголы пели постоянно, Титу скоро пришлось сменить гримасу на стоическое выражение лица.

Вместе с раздражением Тита, однако, терзало и любопытство. Он одолевал поочередно Трофима, Улеба, Фоку, Амара и Юлхуша, вопрошая: о чем поют? Те сперва пытались переводить, но поскольку навыка одновременного перевода, как толмачи, не имели, то начинали опаздывать, а песни все длились, и теперь переводчики на вопросы Тита просто пытались отмахнуться от него, передав всю суть в паре предложений. Муголы пели.

— О чем это они поют? — вопрошал в очередной раз Тит.

— Двое поссорились. Один другого из лука застрелил, — меланхолично отвечал Улеб.

— И?

— Чего и?

— И дальше что?

— Да ничего. Застрелил, и все.

— И они об этом столько пели?!

— Ага.

Тит замолк. По глазам его было видно, он подозревает, что многое от него утаили. В конце концов он нашел способ себя развлекать. Стоило муголам сделать краткий перерыв в пении, как Тит сам запевал, хоть и неблагозвучно, но громко и с душой. Муголы старания Тита разнообразить репертуар оценили, и когда Тит начинал горланить, замолкали.

— О чем он поет? — спрашивали стражи Юлхуша.

— Двое купцов плыли на корабле. Чуть не потопли, — переводил Юлхуш. — Но Аллах внял их молитвам и спас.

— О! Аллах велик! — отзывались стражи. Все они были муслимами.

Так и длился путь.

* * *

Ораз покачивался от усталости. Ход коня мотал его то вправо, то влево. Тело ныло, будто кто-то налил все мышцы ядом. Конь тоже был измотан. Ровный шаг его иногда сбивался, и седока потряхивало, будто куль с зерном. Он уже не помогал коню нести себя. Хотелось упасть на холку и дать себе забыться сладким отдыхом. Но не было времени для отдыха. Не было. Они и так непоправимо опаздывали. Отдать себя соблазну слабости мешало данное слово. А еще стыд. Раскаленными гвоздями к седлу пригвождал стыд. Щеки злым румянцем наливал стыд.

Стыдно было бы не устоять под взглядом Таргына, который едет позади него, и наверняка тоже черпает в нем крепость. Предательский голосок в голове нашептывает, что Таргын на добрый десяток лет моложе, значит, и дорога ему легче. Но ведь он, Ораз, опытнее. Крепись!

Стыдно упасть и под взглядом Санжара, который теперь остался так далеко, что не смог бы видеть его при всем желании. Да и был Санжар так плох, когда они его оставляли, что еще неизвестно, одолеет ли он смерть. Но все равно. И стыдно под взглядом тех семи, с кем он начал сегодняшний путь, и кто уже точно ничего не увидят в этом мире. Кажется, он все глядят в спину. Стыдно. Крепись!

Старый Лис послал их в путь с большим запасом по времени. Лучше прийти раньше на день, чем опоздать на секунду, сказал старик, и это была правда. Они вышли с запасом, потому что немалую часть улуса нужно было преодолеть. Первое время они шли ходко. Но затем сам судьба стала ставить им препятствия. Сперва зарядили беспросветные дожди, и две недели они отчаянно метались по берегам вспучившейся реки, которая грязным потоком сносила всех, кто пытался по ней переправиться. Они наконец нашли лодку, и под крики оставшегося на берегу лодочника, который обзывал их самоубийцами, одолели реку. Но время было потрачено, и главное, кони остались на том берегу.

Поиск коней в недавно присоединенном к улусу силой, и потому пока еще разоренном войной краю, нечего не дал. В окрестностях продавали лишь жалких доходяг, да и тех было не набрать на десять человек. Пришлось изменить план. Вместо того, чтобы двигаться на своих конях, не привлекая внимания, пришлось на части пути воспользоваться ямской службой. Сеть застав со сменными конями, устроенных на всем протяжении главных дорог державы, позволяла двигаться быстро, но никто бы не дал коней группе из десяти человек без разрешения. Пришлось воспользоваться заготовленным на крайний случай знаком особых поручений. Знак был очень хорошо изготовленной подделкой, которой снабдил их Лис. Может быть, даже слишком высокого ранга. Такой знак открывал все двери, и всех приводил к повиновению, но он же и оставлял след. Такой знак был отражением прямой воли хагана, и потому таких знаков было мало. Очень мало.

Все же он вел их, этот знак. Здоровья и долгих лет жизни хагану, — кричали муголы, увидев знак. Внимание и повиновение — гаркали они, когда командир отряда Карасай говорил, что им нужно. Склонялись головы, выдавались провизия и лучшие кони, которые менялись от станции к станции. Они почти добрались, почти нагнали свое вынужденное опоздание на реке. Почти… Вот только на одной из станций людей было гораздо больше, чем обычно. И воин важного вида в меховой накидке не склонил голову и опасно ласково поинтересовался, а как же это вышло, что он не помнит Карасая, ведь все, кто имеет такой знак, получают его лично от хагана, и обязаны знать друг друга в лицо. С этими словами важняк в мехах потянул за цепочку, и из под дохи у него выскочил такой же, как у Карасая, знак. Только настоящий. Карасай увидел, что к ним начали подвигаться чужие воины, и тоже потянул — только не знак, а саблю. Он был мастер, Карасай. На выходе из ножен его сабля снизу вверх вспорола важняку живот, а на движении сверху вниз вошла над ухом, и взвизгнув, наискосок к челюсти, снесла полголовы.

Волосы и часть лица важняка уже глухо шлепнулись на пол, сверкнув уцелевшим глазом, а он еще секунду стоял, пытаясь руками прибрать кишки, и только потом кулем шлепнулся следом. Поскакал по полу слетевший с шеи знак, которым доверенный хагана наверняка при жизни гордился, и который его же и погубил…

— Уходим! — крикнул Карасай.

Но их было всего десять, а воинов у важняка было бессчитанно больше.

Когда Карасай понял, что из угла, в который его зажали, уже не уйти, он выкрикнул Ораза. Тот не услышал — на него самого наседали два воина. Карасай вскрикнул еще. Теперь Ораз услышал, но не мог ответить, так за него взялись. И наконец, нанеся укол одному из неприятелей в бедро с внутренней стороны, он смог отскочить и крикнул.

— Я здесь!

— Держи! — рявкнул окровавленный Карасай, и не глядя, на голос, швырнул ему другой знак, который был гораздо ценнее металлической пластинки хагана, что ложной, что настоящей.

— Уходи! — прохрипел Карасай. — Все кто может!

Это было последнее, что успел сказать Карасай. А Ораз, отбиваясь, и едва не поскользнувшись на чьем-то мокром от крови теле, вырвался из строения станции. Из десяти это удалось сделать четверым, но Нанчин остался в дверном проходе, чтобы дать им время взять лошадей. Привязь пришлось рубить саблей, чтобы уже потом, в спокойном месте кое-как связать покалеченную сбрую. А Санжар, пробегая мимо, коновязи, чиркал оставшихся лошадей саблей по носам. Раненые животные взвились, лупя передними и задними ногами, толкая и кусая соседей. Через несколько секунд коновязь являла картину бешенства, один из столбов лошади, раскачав, вырвали из земли. Нескоро удастся воинам важняка приблизиться к коням и наладить погоню… Втроем унеслись они от заставы. Но через несколько минут Санжар позвал их, и лицо его было бледно-землистым с бисеринами пота, а из бедра торчала стрела, из-под которой толчками выходила алая кровь. Конь Таргына нес стрелу в шее и клонил голову влево, роняя слезы из глаз.

Коня милосердно добили в глубине леса. Там же оставили Санжара. Таргыну отдали его коня. Все, что смогли сделать для Санжара, — это перетянуть ногу, чтобы не истек кровью. Пообещали вернуться, если будет возможность. Но без вранья, будто эта возможность сильно велика. Тот сам все знал. И знал, что друзей здесь на много конных переходов вокруг нет. И живым ему попадаться было нельзя, потому что пытать будут люто. Ведь оставшиеся на заставе их мертвецы ничего не могли поведать — все вещи на них были подобраны так, чтобы ничего не сказать любопытным живым. У Санжара оставался только сложный путь между призрачной надеждой и правдой холодного леса. Между пытками и собственным кинжалом. У него было времени столько, сколько отпустят ему лихорадка и мясо мертвого коня.

Так остались они вдвоем с Таргыном. Вот только не было у них больше знака, чтобы менять коней и отдыхать на станциях. Карасай не успел его передать. Ораз пока ехал, часто думал о знаке. О том, как пригодился бы им тот, фальшивый. И как же это на их пути так совпало, что оказался и настоящий? Не могло так совпасть… По какому делу был здесь хаганов важняк? Уж не по тому же самому, что и они? Нет ответа… А еще мысль была о том, что они снова опаздывают. И если они опоздают, то все семь — а может уже и восемь смертей его товарищей будут напрасны. Это опоздание им не нагнать, и нового места встречи не назначить. Подвести своего благодетеля, старого Лиса, справедливого Лиса… Разве можно будет жить после такого? Ай, Небо-Отец! Разве мало старания мы приложили для твоей благосклонности? Что же за сила ополчилась против нас с самого начала этого похода?

От этих мыслей было дурно. Они только жарили голову, выматывали, но никак не помогали идти быстрей коню. Поэтому Ораз старался отогнать их. Но они возвращались и возвращались. Ехал на коне Ораз, пошатываясь. Время от времени он шарил рукой по вороту и нащупывал там знак, что успел кинуть ему Карасай, — простую половинку деревяшки желтого дерева.

* * *

— Вода готова, господин. — Толстая жена трактирщика вылила последнее ведро в большую кадку, и присела в неуклюжем услужливом поклоне. Дочка, которая помогала ей носить нагретую воду, молча стояла в стороне.

Хунбиш рассеянно кивнул трактирщице.

— Еще что-нибудь нужно, господин?

— Иди, — махнул рукой Хунбиш. — Если что будет нужно, позову.

Женщина и дочка поклонились, и скрипнув дверью, вышли.

«Дурында, — подумал Хунбиш. — Дочку-то побоялась оставить… И та ходит за ней как хвост. Смешно. Мне её дочка после моих наложниц, все равно что животное. Хотя, может, и правильно боится. Воины на первом этаже… Говорят, во времена чингиза ни один из них на службе и поглядеть бы в сторону женщины не посмел. А теперь, кто знает… Хешихтэны Ураха стали много себе позволять. Тот считает, молодцы должны тешиться… Эх, где-то мои наложницы, где-то мой дом… Еще несколько недель, самое малое…» — Хунбиш-Бильге вздохнул и с тоской оглядел мазанные стены и окно, затянутое бычьим пузырем. — «Убожество… Ну, хоть воды нагрели. И то хорошо в таких диких местах».

Хунбиш-Бильге сел на кровать и с удовольствием поглядел на стоящую за ширмой кадку.

Трактир, в котором они сегодня остановились, был большой удачей. Линия ямских станций, что тянулась от ромейской границы до самого центра Улуса была проведена по дороге к основной переправе, между Румом и улусом, а отряд Амара двигался по параллельной дороге от второй переправы, которая сольется с основной дорогой лишь далее. Это и замедляло движение, и заставляло ночевать под открытым небом. Если б не этот трактир, то пришлось бы бедняге Хунбишу холодить свое тело в походном шатре. В отличие от некоторых соплеменников он не был приверженцем традиций отцов и считал что основательные здания лучше кочевых шатров. В домах больше места, и это позволяет наполнить их комфортом. Впрочем, пользоваться шатром все равно еще придется…

Урах должен будет всю жизнь его благодарить за то, что Хунбиш взялся за дело его брата, требующее столько дальних разъездов. Он даже похудел. Хотя… Хунбиш уже сомневался, что Урах вообще знает, что такое благодарность. И тонкого политика из Ураха воспитать тоже не удалось. Новый хаган оставался прямым как дорожный столб и кровожадным как тигр. Он признавал лишь один закон — свои желания. К сожалению, Урах в свое время оказался единственным из сыновей прежнего хагана, который исповедовал ислам. Больше выбирать было не из кого, Хунбиш-Бильге с союзниками сделали ставку на единоверца. Ставка оправдалась, но Аллах свидетель, до чего же непредсказуемым и опасным оказался хаган Урах. Стоило кому-то в его глазах совершить ошибку, и любые прошлые заслуги и высокое положение уже не принимались в расчет. Хунбиш видел немало примеров. И это заставило его, Хунбиша, одного из самых приближенных к правителю сановников, испытывать сомнение в своей безопасности.

Он замечал похожее затаенное чувство в глазах других вельмож. И уже шли разговоры. Первые, осторожные, прощупывающие, полунамеки. Будто мягкими кошачьими лапками со спрятанными когтями трогали друг друга вельможи. И звучали неслышным отзвуком не заданные вопросы. Не перестал ли слушать мудрых нынешний хаган?.. Не забыл ли благодеяний своих благодетелей?.. Долго ли живут владетели, забывшие своих верных друзей? Долгих лет нашему хагану!.. Долгих лет!..

Опасны такие разговоры. Говорить такое — как идти с шестом по тонкому канату над пропастью. Не захочет ли твой собеседник получить милость хагана, раскрыв услышанную крамолу? Тяжелой гирькой ложится это желание собеседника на одну из сторон шеста и может скинуть тебя вниз. Но боится и сам собеседник, боится, что завтра прогневит чем-то бешеного хагана, от которого нет защиты. И боится, что заговор все же состоится — без него, — и тогда мимо пройдут все блага от нового раздела власти, а верность мертвому хагану припомнят. Эти страхи ложатся на другую сторону шеста, уравновешивают баланс. И канатоходец делает еще один крохотный шаг вперед. Долгих лет жизни нашему хагану! Долгих лет!

Гвардией своей силен Урах. Обласканные им единоверцы-муслимы собраны в стальной кулак в столице улуса. Этих он не бьет своей яростью, и командиры хешиха у хагана в почете. Потому верна гвардия Ураху, и нет пока силы, способной сломать его власть. Пока… Но уже обхаживают тайком некоторые вельможи оттесненных на окраины улуса старых бегов прежнего хагана, затаивших обиду на Ураха. И еще вопрос, в ком больше силы. В корпусе хешихтэнов, где отборные войны мягчеют в холе и неге, или же в закаленных многими боями туменах внешнего войска. Да и отбирают теперь в ближнее войско хагана не только по военной сноровке, но и чтобы обязательно был гвардеец муслим. Старики говорят, не тот теперь стал хеших хагана, не тот… А еще вопрос — многих ли властителей смогли защитить грозные стражи с блестящим оружием от малой щепотки порошка, попавшей в еду? Знает о том Урах, пробуют пищу перед тем как подать хагану пристольные люди. Но и яды бывают разные. Есть такие, что могут не проявляться много-много дней. Единственный кто защищен ото всех ядов тот, кого не хотят отравить… Долгих лет жизни хагану. Долгих лет.

Так тихой змеёй в траве ползет молвь. Идут по канатам гигантской паутины столичных интриг придворные канатоходцы. Но знал тогда, перед отъездом, Хунбиш, чутьем чуял, не в этом году созреет и выплеснется нарыв заговора против Ураха. До тех пор нужно было еще дожить. Потому и взял на себя Хунбиш дело, которое потребовало отлучки из столицы улуса; хотя для придворного такая отлучка может быть гибельна, ибо теряет он знание властной интриги, которая изменчива как быстротечная река. Но есть у Хунбиша и люди, и цепкие связи. Умеет Хунбиш до последнего быть и в том и в другом лагере, лишь перед самой победой выбирая правильную сторону. И в еще толком не оформившимся стане заговорщиков Хунбиш, и одновременно не в нем. Свершая важное поручение Ураха, обретает Хунбиш шаткую милость хагана. А заговор пусть зреет. Чаще всего заговоры раскрываются на ранних сроках, когда не определены люди, спаянные общим интересом, и заговорщики вводят в свой круг не того человека. В это раннее время очень неплохо оказаться подальше от заговора. Время покажет, крепок ли плод, или в него еще в малом виде пробрался червь… Так думал Хунбиш. Конечно, можно и ошибиться в расчетах, слишком быстротечна и переменчива река интриг. Риск? Вся власть риск! Не учтешь всего. Особенно если приходится иметь дело не с уравновешенными людьми, а с таким буйным правителем как Урах. Во властной паутине достаточно одного такого буйного, чтобы сотрясалась она вся, теряя и стройность, и логику. Вот и вышло, что Урах сломал своей очередной выходкой все тонкие расчёты Хунбиша. Весть эту Хунбиш получил, сойдя с парома на границе улуса… Глупость… Глупость, к которой, будем надеяться, никто не окажется готов.

Хунбиш очнулся от раздумий и обнаружил, что смотрит в пустоту тускло освещенной комнаты, оперившись на ширму. Так вся вода остынет… Хунбиш подошел к кадке, выпростал ноги из мягких сапожек, скинул одежды, бросив их на ширму, взобрался на приступочку, поднял ногу и с предвкушением начал опускать ей в кадку. Вода охватила кожу теплом материнских рук и покрыла поцелуями самой ласковой любовницы. Вэй!.. Хорошо… Нега… Сейчас вот и вторую ногу…

Раздался стук в дверь.

— Ну что там?! — с досадой рявкнул Хунбиш-Бильге застыв на полпути к погружению в кадку.

— Хунбиш-Бильге, это я, Амар, — раздался голос из-за двери, — хочу поговорить с тобой.

Стальным усилием воли Хунбиш задушил полезшие на язык ругательства. О, Аллах, этот мальчишка просто был рожден, чтобы испортить ему жизнь… Однако, чего он хочет сейчас?

— Один миг, высокородный, — сменив тон, ответил Хунбиш.

Он вылез из кадки, шлепая по холодному полу, влез мокрыми ногами прямо в походные сапожки, запахнул шелковый халат на толстом животе, пошел к двери и открыл. За ней обнаружился Амар. Внешний вид его сразу подсказал, что мальчишка чем-то рассержен. Глаза его пылали, крылья носа хищно подергивались. Ну, сейчас узнаем, в чем дело.

— Прости за неподобающий вид, высокородный. — Хунбиш отошел в сторону, с поклоном впуская Амара в свою комнату. — Присядь. Я слушаю со всем вниманием.

— Хунбиш-Бильге, я пришел спросить тебя, — оборвал его Амар не садясь, и вышагивая по комнате, — кто я — член правящего рода или же пленник?

— Откуда такие ужасные вопросы, тайши Амар? — Округлил глаза Хунбиш-Бильге.

— Оттуда, что когда я захотел сейчас пойти прогуляться перед сном, твои воины задержали меня. И позволили выйти, только когда собрались двумя десятками идти со мной!

— Но, значит, все-таки позволили? — уточнил Хунбиш-Бильге.

— Они задержали меня! — вспыхнул Амар. — Я не хочу ходить на прогулку в сопровождении отряда! Человеку иногда бывает нужно побыть одному!

— Ты можешь побыть один у себя в комнате, высокородный, — простодушно сказал Хунбиш. — Уверяю, там никто не осмелится беспокоить тебя.

— Да ты что издеваешься, Хунбиш? — вскипел Амар. — Ты специально не понимаешь, что я тебе говорю?

— Тише, тише! — Успокаивающе поднял пухлые руки Хунбиш-Бильге. — Ты встревожишь своих друзей в соседней комнате… Я все понимаю, Амар-Мэргзн. Но и ты пойми, высокородный. Ты — единственный брат, который остался у хагана Ураха. Посылая за тобой, он приказал беречь тебя так, чтоб ни один волос не упал с твоей головы. Он специально предупредил воинов об ужасной каре, которая падет на них, если с тобой что-нибудь случится… Так нужно ли удивляться, что воины выполняют приказ со всем тщанием? Ты сказал, что хочешь пойти в лес. Здесь глухие места, и могут пошаливать лихие людишки. Как же воинам было не встревожиться? О, подожди… — Он успокаивающе поднял руку, заметив, что Амар хочет прервать его. — Ты спросил, и я отвечу тебе как смогу. Пленник ты или знатный человек? Приложи мои слова к уму и сердцу, тайши Амар. Каждый знатный человек немного пленник своего высокого положения. И чем выше, тем этого больше. Я понимаю, ты жил в среде простых воинов и не привык к такому. Но пора взрослеть, тайши Амар. И я говорю тебе, высокородный, — укроти раздражение и потерпи немного. Скоро ты встретишься со своим братом и сам расскажешь ему о своих желаниях. Кроме того, чем ближе мы будем к столице, тем больше вокруг тебя будет верных людей, и тем с меньшим риском ты сможешь ходить, куда захочешь.

— Ладно… — Амар остыл. — Мне все равно не нравится. Но ты говоришь с силой убедительности, Хунбиш-Бильге. Я, возможно, послушаю тебя.

— Благодарю, тайши Амар. Просто прояви немного терпения, высокородный. — Хунбиш решил открыть новость, подумав, что это возможно успокоит мальчишку. — У меня для тебя есть хорошая новость. Еще на пирсе Нэргуй передал мне свиток. Я не хотел говорить, чтобы не портить сюрприз. Но раз такое дело, нет смысла молчать. Тебе не нужно ехать до самого Хаара-Хорина, чтобы увидеть брата. Он сам в радостном нетерпении едет тебе навстречу. Скоро вы встретитесь.

Амар застыл.

— Отрадная новость, — наконец улыбнулся он. — Скорее бы увидеть брата… Как скоро мы встретимся?

— Зависит от того, с какой скоростью двигается он, и с какой — мы. — Развел руками Хунбиш. — Скорее всего, через пару дней, еще до того как мы выйдем на основную торговую дорогу. Ждать осталось недолго, тайши Амар.

Амар направился к выходу, взялся за ручку двери.

— Извини, что побеспокоил тебя, мудрый Хунбиш.

— Это только я могу извиняться за неудобства, которые создают высокородному мои жалкие попытки позаботиться о его благе. — Поклонился Хунбиш. — Спасибо тебе за терпение, тайши Амар.

Закрылась дверь. Хунбиш задумчиво посмотрел вслед. Жеребенок попробовал взбрыкнуть…

«Я дал ему повод что-то заподозрить? — спросил он себя. — Или щенок не знает, но чует? Необязательно ведь иметь повод, чтобы чуять…»

Не мальчишка тревожил Хунбиша. Вот что тревожило: еще два дневных перехода, и они встретятся с великим хаганом Урах-Догшином, который, не утерпев, с малым отрядом личной гвардии двинулся им навстречу. Как только Хунбиш-Бильге получил от ромейского императора согласие на вывоз Амара на родину, он тут же послал с курьером сообщение властителю. Ответное письмо передал ему уже сотник эскорта Нэргуй на берегу. Хунбиш-Бильге, весьма ценивший быструю связь, на этот раз проклинал отлаженную почтовую систему и Мугольской державы, где посты для смены лошадей стояли на расстоянии посильного им перехода, и в ромейской земли, где дорожная служба было не намного хуже… И несдержанность хагана он тоже не раз помянул. Хаганская затея была глупостью. Хагану покидать свою орду не следовало. Как же можно бросить центр силы и большую часть верного войска? Вот когда интрига заговора могла бурно пойти в рост. И это при его Хунбише в столице отсутствии. О, Аллах!.. Он, Хунбиш, сам довез бы щенка до ставки. Глупость Ураха велика. Остается только надеяться, что ею никто не успеет воспользоваться.

И потом, что собирается делать Урах, примчавшись сюда? Хочет утолить свой голод прямо здесь? Неужели не мог дождаться до ставки? Там, в ставке, следовало бы принять Амара с великим почетом. А потом через пару недель, с ним случился бы несчастный случай на охоте, или еще какая-нибудь неприятность… Но зная Ураха, Хунбиш полагал, что скорее Амара без затей закатают в кошму и сломают хребет на глазах веселящегося хагана. А ведь многие муголы еще не забыли древние вольности, и власть хагана для них абсолютна лишь до тех пор, пока он сам не преступал закон… И так был ропот о смерти других братьев хагана. Но тогда это произошло якобы во время борьбы за власть и имело хотя бы оттенок справедливости в глазах людей.

Теперь, узнав о том, что Урах несется сюда, Хунбиш-Бильге хмуро подумывал, а не убить ли ему Амара, не дожидаясь встречи с хаганом? По крайней мере, это было бы не в столице, на глазах у всех. Народу бы сообщили о нападении разбойников. Слухи бы, конечно, все равно пошли. Но слухи — это слухи, куда лучше публичной казни. Да, Хунбиш всерьез подумывал о том, чтобы сделать все самому. Мешали ромеи… Хитер ромейский император. Специально послал со щенком «слепых» знатных отпрысков, сопровождающих с запасом через границу, чтобы не придушили Амара в пределах его державы. Тронь их муголы, это было бы страшным оскорблением, и создавало угрозу никому не нужной сейчас войны.

«Так что василевс оставил нам право сделать обоюдно невыгодную глупость, а сам умыл руки, как принято говорить у христиан…»

Но куда более этого останавливал Хунбиша нрав Ураха. Амар — это кровный брат и кровный враг хагана, и хаган сам хотел видеть смерть Амара. Такое стремление Хунбиш даже где-то понимал. Если видишь смерть своего врага лично, потом спишь спокойнее… Но в любом случае, как бы не повернулось дело с мальчишкой, Хунбишу нужно было как можно скорее возвращаться в столицу.

Хунбиш наконец очнулся от долгих раздумий. Он сел на кровать, с кряхтением нагнулся, сбросил отвратительно сырые сапожки, и направился к кадке. Торопливо взгромоздился на приступочку, перекинул ногу и…

Вода успела полностью остыть.

— Женщина! — взвыл Хунбиш-Бильге.

* * *

Выйдя из комнаты, Амар оперся о перила галереи второго этажа и только тут позволил себе ухмыльнуться. Нетерпеливый Урах сам несется сюда, как оголодавший волк… Пусть! Когда степняк попытался выйти из трактира, стража обступила его. Зато пока он спорил, его анда-побратим смог спокойно уйти в лес. Анда был не очень интересен стражам. А здесь, у трактира, то самое условленное место. И когда анда найдет людей деда, то…

За стеной трубным гласом возопил Хунбиш-Бильге. Через минуту по лестнице с первого этажа живо протопала хозяйка. Допечет их этот развращенный циньским комфортом жирдяй…

Сочувственно улыбнувшись, Амар пропустил её, прошел по деревянной галлерее второго этажа к комнате, где ночевали контуберналы. И тут услышал, как сзади на первом этаже хлопнула входная дверь. Он обернулся и увидел, как в центральный зал вошел побратим. Степняк посмотрел на него, тот тоже увидел его. Взгляды пересеклись, и побратим внизу молча едва заметно отрицательно мотнул головой. В глазах его было отчаянье. В висках степняка загудело, ухмылка сползла с лица, как разлагающаяся плоть. Что-то не срослось. Анда не встретил людей деда. Значит, не уйти сегодня Амару… Значит, Амару вообще не уйти.

* * *

Местность, по которой теперь ехал маленький отряд, до самого окоема представляла собой бескрайнюю, поросшую травой равнину. Лишь иногда однообразие её прерывалось голубой лентой реки или густым лесом, который высился среди равнины подобно одинокому острову в безбрежном океане. Около одного из таких «островов» они и остановились под вечер для устройства ночлега, когда к ним стала подступать ночь.

Быстро и сноровисто контуберния установила свою палатку. Раскатала полотнище, вбила шесты и колышки, натянула завязки. Дело привычное. Муголы тоже установили свои шатры, и через некоторое время рядом с лесом раскинулся небольшой лагерь. Он быстро появился, и так же быстро исчезнет завтра с рассветом, когда они продолжат путь. Находившийся рядом лес казался настоящей непролазной чащей, в которую никогда не ступал человек. Проходы между деревьями были завалены стволами погибших деревьев и густо заросли кустарником так, что лес снаружи представлялся некой стеной, глухо отгородившейся от равнины естественной засекой. Впрочем, обилие сухостоя позволило быстро набрать сучья для костров, и через некоторое время контуберния вскипятила в котле перед палаткой чечевичную похлебку с козлятиной. Муголы при своем костре тоже учинили трапезу, и от их костра тоже долетал сытный мясной дух.

Уже лежа в палатке, и укрывшись плащом, Трофим думал о событиях последних дней. Рядом мерно дышали его товарищи, и Трофим в который раз поблагодарил судьбу за то, что никто из них не был подвержен храпу во сне. Отцы-командиры любили говорить, что если тебе мешает храп соседа, значит, ты просто недостаточно выложился на занятиях. В этом, конечно, была доля истины. После марша Трофиму например было ровным счетом все равно. Пусть бы сосед даже напевал застольные песни — усталость властно брала свое, и приход сна был скор. Но вот в такие моменты, после спокойного дня, товарищи не подверженные храпу радовали. Трофим втянул воздух — похоже, победоносная чечевица завершила путешествие по желудкам… Он откинул полог палатки, стало посвежее. Снаружи, видимые в ярком свете полной луны, стояли два мугольских воина. Кроме часовых вокруг палаточного лагеря муголы еще всегда выставляли часовых у палатки контубернии. Амар пробовал возражать, но тут уж его не слушали — родич хагана должен быть защищен. Трофим и другие тоже не возражали, приятно было переместить ношу караульной службы на других и спать под надежной охраной.

Но что-то в событиях последних дней царапало его душу. Амар и Юлхуш… Он знал их настолько, насколько вообще можно знать людей, прожив рядом с ними бок о бок несколько лет. С тех пор, как они отправились в это путешествие, с этими двумя было что-то не так. В них не было… радости. Напротив, под их обычным спокойствием скрывалось напряжение. Они старались ничем не выдать его, но Трофим, случалось, видел это напряжение в их глазах, особенно, когда они думали, что на них никто не смотрит. Он пробовал поговорить с ними, но прежние друзья вяло отшучивались. Они теперь часто шептались о чем-то между собой и замолкали, когда кто-то подъезжал к ним ближе. Трофим чувствовал, что они уже стали несколько на особицу от контубернии. Ну что ж, это печально, но это так. Ведь у Амара и Юлхуша начиналась совсем другая жизнь. Разные дороги вели друзей в разные стороны, и удастся ли им еще когда-нибудь встретиться — Бог весть. Трофим поудобнее укутался в плащ, закрыл полог палатки, и почувствовал что потихоньку начинает засыпать, засыпать, засыпать…

* * *

Трофим проснулся. Снаружи, за пологом палатки, тихонько звякали пластины на кольчугах часовых. Что-то лежало у него на лице, давило на правую щеку. Он обследовал причину своего пробуждения, и понял что это рука. Сняв руку с лица он пришел к выводу, что она принадлежит Титу. Тот как всегда разбросал во сне свои длинные грабли… Видать, Титу было удобно так спать, потому что через пару секунд отброшенная рука снова плюхнулась Трофиму на физиономию. Уже окончательно проснувшись, с некоторым раздражением Трофим снова отбросил конечность приятеля в темноту. Сон ушел. Трофим подумал, что нужно все-таки снова попытаться уснуть. Но тут он услышал в тишине палатки какой-то очень тихий, шуршащий неравномерный звук.

— Ребята? — негромким шепотом вопросил Трофим темноту. Не слишком громко, чтоб не разбудить тех, кто спит, но так, чтоб его услышал тот, кто шебуршился.

Шуршащий звук прекратился. Ответом Трофиму была тишина. Но в этой тишине — Трофим это почувствовал каждым волоском на теле — не было ночного мира, а было свернувшееся в пружину напряжение. Тишина приняла его и сделала своей частью. Трофим медленно — выяснять, что происходит, оставим на потом — протянул руку по правую сторону от себя. Давняя походная привычка не подвела, перевязь с мечом и пояс с кинжалом лежали там, где он их оставил. Он ухватил пояс и медленно потянул из ножен короткий кинжал, сподручный в темноте.

Теперь он заметил нечто странное. Полог с его стороны был задернут, но с противоположной стороны палатки виднелся небольшое светлый разрез — дырка в полнолунную ночь, которой там не должно было быть, потому что с той стороны палатка имела только глухую стенку. Этот разрез не позволял ничего увидеть внутри палатки, бледная полоса света освещала только саму себя.

— А?.. — буркнул за спиной Тит, на которого манипуляции с его рукой произвели пробуждающее действие. — Утро?

— Тихо, Тит! — прошептал Трофим, протянув в темноте руку туда, где должен был лежать товарищ, чтобы схватить его… и осознавая, что строго одномоментно, в полный унисон с ним эту же самую фразу «тихо, Тит», — произнес еще один голос. Только голос Трофима был недоуменно-предостерегающим, а во втором слышались тревога и страх. В этом втором говорящем Трофим с трудом узнал Амара.

— Какого?.. — сонно удивился Тит за спиной, и прежде чем кто-нибудь еще что-то успел сказать, полог палатки отдернулся, залив её внутренность ярким, и казалось даже ослепляющим лунным светом.

Трофим, который смотрел в этот момент в противоположную от входа сторону, ослеплен не был. Поэтому в единый краткий момент он сразу охватил взглядом спокойно сопящего под одеялом Фоку, дернувшегося из-за изменившегося освещения Улеба, и застывших у дальней стены Юлхуша с Амаром. Оба степняка, вполне одетые, сидели на корточках, аккуратно растягивая дальнюю стенку палатки, и Юлхуш держал в руках заблестевший в свете луны изогнутый нож, которым он уже успел сделать надрез в стенке. Видимо, в тот момент, когда Трофим окликнул темноту, они так и застыли, обернувшись ко входу, и теперь на их повернутых лицах было непередаваемое выражение загнанных в угол зверей. Трофим, еще не успев удивиться, а только лихорадочно, губкой впитывая информацию, повернулся ко входу на возникший источник света. Там он увидел не вполне проснувшегося Тита, с опухшей физиономией и сощуренными со сна глазами, который полуприсев на своем месте, одной рукой держался за отдернутый им порог. Выражение лица Тита явно показывало, что он мучительно пытается, сообразить что происходит.

— Закрой полог, Тит! — на грани слышимости, одними только губами прошептал Амар.

И это было страшно, потому что Трофим, снова повернувшийся к нему, увидел на его лице выражение такого отчаянья, что ощущение беды вошло в него и свернувшейсь змеей легло под сердце. И не понимая ни на полсвета свечи, что происходит, Трофим потянулся к пологу, мимо усиленно таращившего глаза Тита. Но к тому же пологу, неловко наступив на Фоку метнулся Амар… И оба они, и Трофим и Амар, почти уткнулись в физиономию одного из мугольских стражников палатки, который, присев перед входом и вытянув шею, всматривался в происходящее внутри.

На лице мугола мелькнуло напряженное изумление, и тут же из его глаза начали стекленеть. Амар стоял перед ним, ухватив стражника за затылок одной рукой, а вторая так же крепко сжимал рукоять кривого ножа, который теперь торчал у стражника над доспешным воротом из горла. Мугол захрипел, харкнул кровью. Амар с чавканьем вдернул нож и, не обращая внимания на окатившую его густую струю, второй рукой с силой втянул тело угасающего мугола мимо себя в палатку, где тот шлепнулся прямо на Фоку и Улеба, а сам волчком выскочил из палатки навстречу второму стражнику.

Если бы второй хоть на мгновение зацепенел от неожиданности, Амар разделал бы и его, но этот был ветеран, и неожиданная смерть давно не вгоняла его в ступор. Было странно, как человек в тяжелом, расшитом железными бляхами хуяге смог так легко отскочить назад. Амар рванулся за ним как барс, и тут же прянул назад — стражник единым великолепным слитным движением выхватил саблю, сразу переведя траекторию в широкий пластающий удар.

— Тревога! — крикнул стражник. — Щенок сбегает! — И Трофим не сразу, с секундной задержкой распознал неходовое для себя слово чужого языка — щенок.

Трофим все еще сжимал в руке кинжал, но этого сейчас было мало, а времени подбирать пояс с ножнами — не было. Он воткнул кинжал клинком в землю, нырнул рукой и головой в перевязь меча и ринулся к выходу из палатки. Левая рука его сама собой еще успела заграбастать с земли кольчугу, которая лежала у него под головой, и он сам не смог бы сказать, зачем схватил. Видимо, сработала мысленная связь — кольчуга — защита, хотя времени натянуть её явно не было. Краем глаза он успел еще окинуть палатку и увидеть, как за ним к выходу лезет Юлхуш, как хлобыстает, будто разделанный кабан, черной в лунном свете кровью стражник, как пришедший в себя Тит хватает ножны с мечом, одновременно отвешивая хорошего пинка только начинавшему просыпаться Фоке, и как со звериной грацией вскакивает на четвереньки Улеб…

Трофим вырвался из палатки, чуть не загремев на землю, ибо схваченная кольчужная скрутка начала разворачиваться и едва не попуталась в ногах. Выдернул меч из ножен. Амару приходилось туго. Налетев на стражника с кинжалом, он рассчитывал на внезапность. Расчет провалился, и теперь он уже сам пятился к палатке, потому что его клинок длинной в полторы ладони был не соперник длинной сабле в опытной руке; а времени вытащить свой меч под натиском Амару никак не хватало. Стражник мог бы уже завалить Амара, но он действительно был опытен, и прежде чем полезть в сечу сделал главное — завопил еще и еще, тревожа товарищей. Трофим подскочил к Амару, выставил вперед свой клинок, скрестил его с клинком мугола и почувствовал сильную руку. Он ни черта не понимал. Но здесь были свои и чужие, и грань боя между ними. Амар, откатившийся чуть назад, тоже выхватил саблю, и мугол, оказавшись перед двумя клинками, сузил глаза. Взгляд его пересекся с Трофимовым, а потом прыгнул куда-то ему за плечо.

— Что происх-о-одит?! — раздался сзади истошный вопль Фоки.

Значит, за спиной Трофима товарищи уже выбрались из палатки. Мугол, оказавшийся в явном меньшинстве, подался назад, двумя рывками создав дистанцию, но не побежал, встал, выжидая, готовясь задержать, и дать подоспеть своим товарищам.

Трофим, пользуясь свободной секундой, окинул взглядом лагерь. Кроме двух стражников, что охраняли лично их палатку, муголы также выставляли общий караул лагеря. И сейчас эти воины уже бежали к ним, держа наперевес устрашающие циньские копья с лезвиями сложной формы, бренча кольчугами и топоча сапогами. Несмотря на то, что муголы поставили шатры, большинство из них осталось спать прямо у костра на свежем воздухе, и теперь все они вскакивали. Воздух наполнился шелестом выскальзывающи из ножен сабель и мечей. Но хуже того, несколько муголов тянули не мечи из ножен, а луки из саадаков и налучий. Сейчас, защищенные щитами и броней муголы попластают их полуодетый отряд, блистающий шелковыми подштанниками. Или же просто расстреляют из луков… Толчками тупо билась в голове буксовавшая мысль: что?.. Что?!.

Воздух коротко шикнул, и в голове пружинисто преграждавшего им путь мугола вдруг мгновенно выросло оперенное древко стрелы. Сквозь шлем, над кольчужной сеткой оно уходило в висок, куда проник наконечник. Второе древко, дрожа промахом, засело в земле перед его ногами. Каким-то надмыслием, которое выдает ответы сразу, минуя долгую цепочку слов в голове, Трофим сообразил, что эти стрелы прилетели не от охранников-муголов, а слева — от леса… Пораженный стрелой мугол, нелепо сдвинув набок челюсть, отворил рот, выронил из рук саблю и с грузным стальным грохотом доспеха, подломившись, рухнул лицом в землю.

Трофим отпрянул назад. А муголы в лагере, скрестив на них взгляды, уже извлекли луки из налучий. Крепкие руки набрасывали петли тетив на крючки, скоро доспеют и к колчанам. Твари!.. Надо…

— В лес! — опережая его, закричал Юлхуш. — Бегом! В лес! Быстро!

Еще долю секунды Трофим стоял, а затем, набирая скорость, рванул за лидирующим Юлхушем. Обернулся на бегу, запнувшись на том, и чуть не убравшись носом, успел увидеть, что и остальная контуберния несется следом. А мигом позже легконогий Улеб уже опередил его, сравнявшись с Юлхушем. Лес рос на небольшой возвышенности, но уклон здесь слава Богу был небольшой. Остальная часть ночной стражи осталось у них за спиной, и здесь долгополые тяжелые брони муголов играли против них. Попробуй, побегай в такой сбруе! Однако наперерез им бежали трое караульных, с вечера стоявших на возвышенности… Нет, уже двое! Крайний коротко взвыл, и нелепо вскинув руки, упал на землю, зажимая бедро. Бренча и подскакивая, унесся слетевший с головы шлем — снова стрела из леса! Двое остались против шестерых — не самое подходящее число. Но двое опытных воинов с броней и щитами против шести полуодетых — это было вполне, да кроме того продержаться этим двоим до помощи нужно буквально несколько секунд. Нет, сталкиваться с ними сейчас нельзя… Ляжем все…

— Рассыпаемся! — крикнул Трофим.

Контуберния, бежавшая гуртом, разошлась в стороны, пытаясь обогнуть двоих стражей.

— Щенка! — раздался сзади визгливый голос Хунбиша-Бильге. — Главное, щенка! Убейте Амара! Стреляйте же! Стреляйте!

Двое стражей на холме устремились прямиком на Амара. Одного он сумел миновать рывком в сторону, но другой надежно загородил ему путь и заставил скрестить клинки. Второй тут же подтянулся, забирая с незащищенной стороны, чтобы Амар своей саблей не мог держать их одновременно. Пробежать мимо Трофим не мог…

— Бегите! — крикнул он остальным. Завернул в сторону Амара, и одному из муголов пришлось переключиться на него. Фока, Улеб, Юлхуш и Тит набирали по склону, будто у них за спиной были крылья.

«Хоть они уйдут», — подумал Трофим и рывком намотал тонкую кольчугу на левую руку, создавая хоть какое то подобие щита для отбичи.

Мугол, доставшийся ему, был вооружен прямым мечом, и в бой он не торопился. Время играло на него. Слева звенела клинками схватка Амара с другим стражем. Сзади слышались крики бегущих. Трофим нанес своему проивнику сильный колющий удар — мугол отразил щитом и в ответ повел серию. У него было преимущество в положении на склоне, в спокойствии осознания своей выгоды, и сильная умелая рука. Это Трофим почувствовал сразу. Трофиму пришлось отскочить назад, и он зарычал от отчаянья. Мугол тонко улыбнулся. За те пару секунд, что они обменивались ударами, мир для Трофима сузился до туннеля, в котором был только ночной страж. Очень плохой признак — когда окружающее выпадает из внимания. Таким страдают либо совсем зеленые новички, либо тот, кому приходится драться с полнейшим напряжением сил, и на оценку окружающего уже просто нет запаса. Но Трофиму некогда было об этом думать. Он видел только этого ловкого воина перед собой и сжавшейся спиной ожидал, когда сзади подбежит погоня и нанесет свой последний удар. Но внезапно воин перед Тофимом отчаянно закричал, и из его живота, вспарывая кольчугу, появился острый конец клинка. За спиной воина возник Тит. Он дернул клинок обратно, мугол мешком повалился на землю, свернувшись в позу нерожденного младенца, потеряв всякий интерес к происходящему.

— Тит… — обессилено выдохнул Трофим.

А Тит уже ринулся к Амару, который махался с другим стражем. Но не успел — страж тот с кашляющим выдохом вдруг перекособочился, в левом плече его, пробив насквозь, застряло оперенное древко — опять напомнил о себе лесной стрелок. Увидев это, Амар победно и радостно гаркнул, и двинул на стража, чтоб доломать.

В этот момент в спину Амара с глухим стуком врубилось сразу шесть стрел.

Амар вздрогнул, застыл, а раненный ночной страж, бывший перед ним, тут же вонзил ему колющий удар под грудину. Страж хотел выдернуть клинок, но Амар с оглушенным видом ухватился за него левой пустой рукой, а потом и правой когда его собственная сабля вывалилась на землю. Страж потянул завязший клинок, взрезая Амару пальцы. Он не успел вытянуть, Тит яростно визжа на одной протяжной ноте, подскочил и выложился в рубящем ударе. В последний момент понимая, что не успевает выпростать саблю, страж отпустил её и отшатнулся от Тита. Но удар все же достал его, опять в левое плечо. Страж отскочил, со стоном хватаясь за плечо, но тут же резво отскочил еще раз и кубарем бросился вниз по склону.

Трофим обернулся к лесу. В кустах мелькнул Фока. А от леса к ним, отделившись от опушки, бежали Улеб и Юлхуш. Обратно бежали.

— Куда?! Назад, идиоты! — истошно рявкнул Тит, будто и не он сам только что вернулся, не добежав до спасительной кромки леса.

Юлхуш и Улеб замедлились.

— Тит! Бегом! — рявкнул Трофим. И схватив друга за плечо, рывком толкнул его вверх по склону, одновременно сам ударяясь в бег. — Юлхуш, в лес! Бог вас р-рази!..

— Всех! Всех! Не упустите! — голосил им вдогонку Хунбиш-Бильге.

И Трофим рванул, пережигая воздух, который бился в груди, как раскаленный свинец в тигле, рванул, как никогда, ни разу. И яркий лунный свет для него уже темнел от тьмы в глазах, и удары его собственных ног о землю сотрясали хребет, и собственный хрип душил. А голове билось — не уйти! Амар!.. И меня!..

Хотелось как можно скорее добраться до кромки леса, а для этого, кажется, нужно всего лишь бежать как можно быстрей! Да, бежать, бежать, но не по прямой, а петляя, как коза, спасающаяся от догоняющего льва, как судно, идущее против ветра. Трфим рывком набросил на спину кольчугу, перебросив рукава через плечи. Какая-никакая, а все-же защита… Юлшушу и Улебу осталось немного. И Тит чуть вырвался вперед. Надо еще поднажать. Но залпа не было слишком долго, и значит он будет сейчас, и лес еще далеко… И спина ждет. Нет, не уйти…

— Эй, хэтбэулы! Сыны овец!!! — заревел слева незнакомый трубный голос.

— Я знал ваших матерей! — подхватил другой. — Вы — мои сыновья! Жрите стрелы!

Трофим, не сбавляя скорость, бросил взгляд на голос и увидел, что на край опушки выскочили два незнакомых степняка с луками. Лесные стрелки! Но зачем?!

Зашелестело, будто промчалась в ночном небе стая саранчи, и когда Трофим снова кинул взгляд налево, то степняки у опушки уже валились, один безмолвно, а другой с коротким вскриком. Отвлекли! Приняли на себя их стрелы. Его стрелы!

Ему подарили секунды и пару шагов. Ему подарили шанс. Трофим выплюнул из себя воздух и сглотнул, будто щебенка продралась внутрь. Это было невозможно, но он наддал еще. Только бы не оказалось на пути какой ямы… А впереди уже вломились в кусты Улеб и Юлхуш!

Снова засвистели смертоносные гадины.

— Ой, — совсем негромко, как-то по-детски сказал бегущий впереди Тит, когда под лопаткой у него выросла стрела. Он пробежал еще пару шагов, замедляясь, руки повисли плетями, и меч чиркнул по земле. Трофим пролетел разделявшие их шаги и успел поддержать Тита, когда тот уже пал на колени и хотел тюкнуться в землю ничком. Тит повис у него на руках, поднял на Трофима гаснущий взгляд и слабыми руками оттолкнул его, и выдохнул синеющими губами.

— Я - все. Беги, брат.

Схватив Тита, Трофим развернулся лицом к лагерю. Он видел стрелков, видел торчащего у палатки Хунбиша, видел погоню, которая немного отстала, потому что брала дугу, дабы не попасть под стрелы своих. Трофим подтянул Тита, пытаясь поставить его на колени, но заглянул в лицо и понял, что тому это уже не нужно. Раздался глухой шлепок, и Трофим почувствовал боль. Вторая стрела прошила Тита насквозь, и на остатке силы оцарапала грудь Трофиму. Он отпустил Тита, развернулся и, подтянув сползающую кольчугу, кинулся вперед, сокращая последние шаги до опушки.

— Добежал! — подумал он, проломившись сквозь куст и увидев первый большой ствол дерева.

Но тут же в этом стволе задрожала успокаиваясь стрела, и сразу же в спину ему вонзилось боль, да так, что он сбился с ног и силой инерции рухнул вперед.

«Поймал свою. От судьбы не уйдешь».

Это была его последняя мысль, прежде чем он ухнул лицом в землю.

* * *

Советник, порученец по особым делам, имеющий право входа в гер хагана в любое время, Хунбиш-Бильге смотрел на опушку, где скрылись недобитые ромеи.

Люди слишком нашумели, и теперь и лес, и простор вокруг молчали. Ни воя зверя, ни клекота ночной птицы, ни стрекотания насекомых. Основная часть ночных стражей ушла к лесу. Те, что остались в лагере, бренчали кольчугами и воинской сбруей, доснаряжались после неожиданного пробуждения и боя. Потрескивали зажженные факелы.

Сощурив глаза, Хунбиш-Бильге размышлял. Дело пошло не так, как было запланировано. Совсем не так… Щенок оказался не слеп, попробовал бежать, и получил пучок стрел в спину. Вины Хунбиша перед Урахом в этом нет… Хаган должен понять, что лучше лишиться удовольствия лично видеть смерть брата, чем иметь его живым и в бегах. С точки зрения лично Хунбиша в этом даже было хорошее. Теперь можно было не опасаться, что Урах устроит какую-нибудь глупость вроде публичной казни, и без помех обнародовать вариант с разбойниками. Но было и осложнение — убить Амара пришлось прямо на глазах у ромеев… И главное, кто пытался помочь ему бежать? Как прознали? Когда они успели уговориться? Не за те же несколько дней, пока мальчишка находился в пределах улуса под постоянной охраной, он нашел себе помощников… Интрига императора ромеев? Или какая-то сила внутри улуса, что решила поднять мальчишку на кошме? Но тогда почему так мало было этих помощников? Влиятельной силе не составило бы труда собрать хороший ударный отряд… Может, какие-то горячие головы из сосланных на окраину и еще помнящих былые вольности? Непонятно… И Ураху это не понравится…

От леса начали возвращаться ночные стражи. Хунбиш увидел, как они несут тела и ведут на поводу двух лошадей. К Хунбишу подбежал командир отряда ночной стражи Нэргуй.

— Амар убит. И один румей. Остальные ушли в лес. Слишком темно.

— А те стрелки из леса?

— Мы нашли на опушке два трупа.

— Удалось узнать, кто они?

— Ничего, — отрицательно мотнул головой Нэргуй. — Недалеко от тел мы отыскали двух привязанных коней. Обученные, стояли тихо. Ни писем, ни печатей, ни родовых знаков. Даже украшений никаких нет. Ни на них, ни на сбруе, ни на оружии. Все добротное, но безликое. Только одна вещь…

Нэргуй что-то протянул Хунбишу. Хунбиш взял находку в руку и рассмотрел в свете луны и неверном отблеске факелов. Маленькая дощечка желтого дерева, на волосяном шнурке…

— Похоже на долговую расписку, — сказал Нэргуй.

— Или на условный знак, — буркнул Хунбиш, машинально намотав шнурок на ладонь. — Из шестерых пленников вы смогли убить всего двух, а остальных упустили. Плохо, — Голос Хунбиша стал мечтательно-задумчивым. Эти его интонации были в столице хорошо известны и заставляли холодеть многих храбрецов. — Плохо несет службу ночная стража.

Нэргуй холодно взглянул на всесильного советника.

— Охрана пленника — одно. Эскорт владетеля — другое. Мои люди умеют и то, и это. Но они не умеют заниматься одним под видом другого.

Это была почти дерзость. Хунбиш позволил себе внутренне усмехнуться, не теряя внешней бесстрастной маски. Когда привыкаешь жить в бесконечном потоке придворной лести и славословия, разговор с человеком, чей язык не вымазан медом, бодрит. Да и не время сейчас устраивать показательный гнев.

— Главное мы сделали. Амар, мертв, — сказал он, осматривая опушку леса. — Но теперь и те в лесу должны умереть. Они слишком много видели. Нельзя, чтоб они ушли. Что скажешь, Нэргуй? Как нам вытащить их из леса?

Нэргуй посмотрел на безмолвную стену деревьев.

— Там такой бурелом, можно легко прятаться. Нас слишком мало, чтобы прочесать лес. Но и румеям в темноте, без факелов, далеко по лесу не уйти. Они могут только дожидаться утра.

— А утром?

— Утром они смогут хотя бы видеть, куда идут. Скорее всего, постараются уйти вглубь, чтобы покинуть лес как можно дальше от нас. Но еще до того как настанет утро я пошлю своих людей неспешно объезжать этот лес кольцом. На самом деле он не так велик. Это будет редкая цепочка, но здесь на равнине человека видно издалека. Румеи не смогут уйти далеко незамеченными. Пешему в степи с конным не соревноваться. Если они покинут лес, мы нагоним их и накормим стрелами. А если ты, благородный советник, прямо сейчас отправишь послание, с просьбой поторопиться, уже завтра к вечеру сюда прибудет хаганский отряд. А уж тех людей, которые с ним, хватит, чтобы заглянуть в этом лесу под каждую ветку.

— Хорошо. — Хунбиш почувствовал, что его пробрал холод, и запахнул болтавшийся после внезапного пробуждения халат. — Отряди самого толкового воина на самом быстром коне. Пусть подойдет ко мне. А пока сними голову Амару. Отправим вместе с курьером. Нужно обрадовать хагана.

Нэргуй сам, не чинясь, пошел на опушку, встал над телом Амара, пинком отбросил руку мертвого, чтоб не мешала, вытащил саблю, примерился…

— Смотри, не повреди лицо! — крикнул Хунбиш.

…Свистнул клинок, опустилась с оттяжкой рука, и голова Амара отделилась от тела. Нэргуй поднял голову за волосы, и держа чуть на отлете, чтоб не запачкать штанов и сапог, вернулся к Хунбишу.

— У меня в шатре, в желтой сумке соль, заспакуй, — приказал Хунбиш.

— Ты заранее взял мешок. Знал, как все обернется, благородный?

— Умный человек не знает, но рассчитывает.

— Стоит ли переводить столько вкусной соли? — проворчал Нэргуй. — Хаган уже должен быть близко. Голова не успеет испортиться…

— Я дам тебе совет, Нэргуй. Добрый совет. Не экономь на врагах хагана. Особенно на его родных братьях.

Нэргуй, хоть и был смельчак, понял, что хватил лишнего, молча поклонился и отошел.

Хунбиш-Бильге еще раз осмотрел лес. Да, все пошло не так, как было задумано. Но хаган получит голову врага, а император ромеев получит чистые руки. Амар уже уехал с его земли. А посланцы императора… Пусть даже среди них были отпрыски знатных родов… Четверо юнцов не стоят того, чтоб рушить крепкий мир. Особенно, если улус предложит достойную компенсацию. Или после того, как улус обвинит императора в попытке организовать побег Амара, — взялись же откуда-то эти лесные стрелки… Так пусть Диодор сам оправдывается. Император человек разумный. Он уже показал это, когда отдал Амара… И по крайней мере теперь можно закончить это шутовство и занять удобную повозку, а не трястись в седле. От этой мысли, которая пришла ему по пути к шатру, Хунбиш изрядно повеселел.

* * *

Вокруг была одна темнота. Она навалилась внезапно, как будто луну занавесили покрывалом. Впрочем, так и было. Занавесью стали густые переплетшиеся кроны деревьев. Уже через минуту после того как Трофим углубился в лес, он практически перестал что-либо видеть. В редких местах темнота прорезалась пятнами лунного света, пробившегося там, где кроны не смогли сомкнуться сплошным потолком. Но эти пятна не помогали видеть и ничего не освещали. После того как стрела прилетела и ударила в спину, сбив с ног, Трофим так и уковылял вглубь леса на четвереньках. Наверное, это спасло ему и глаза, и ноги, потому что, продолжай он ломиться бегом, наверняка бы насадил глаз на ветку, или же навернулся, запнувшись о какой-нибудь корень. Если напрягая глаза до рези, ему иногда удавалось различить ствол большого дерева, то мелких ветвей не было видно совершенно. Потому он больше полагался на руки, чем на очи, сперва проводя рукой впереди себя, а потом ощупывая землю. Это отнимало много сил, было неудобно и очень медленно. Ветки все равно охаживали его по лицу и плечам, руки саднились о корни, а перевязь меча цеплялась за все, что только встречала в темноте. Его разрывали страх и досада на невозможность двигаться быстрее. Еще уползая с опушки, он несколько раз слышал гортанные крики муголов, и ему казалось, что буквально через несколько мгновений его настигнет погоня. Но время шло, оглядываясь назад, он уже не видел светлого фона опушки, не слышались и крики погони, и не блестели красными отблесками факелы. Страх и боевой задор постепенно отпустили Трофима, и наткнувшись на пути на очередной толстый ствол дерева, он не миновал его, а тяжело дыша привалился к нему спиной, уместив на коленях перевязь и постаравшись усесться лицом в ту сторону, откуда, как он полагал, могли появиться преследователи. Как он полагал… если можно было быть уверенным, что он приполз именно оттуда, откуда ему казалось. Петляние вокруг стволов деревьев в полной темноте могло сбить с толку кого угодно, а кроме того он специально постарался заложить крюк вправо, чтобы сбить направление и не уходить от погони по прямой. Где теперь опушка, он представлял очень смутно. Дыхание выравнивалось, напряжение уходило, а вместо них появлялись более тонкие ощущения. Он ощутил высыхающий пот на лице, сырость, пропитавшую штаны и рубаху на локтях и коленях, холод, омывавший необутые ноги, жжение ссадин на руках и лице, и боль в груди и спине — там, где в него попали стрелы.

Стрела, которая тюкнула ему в грудь, перед этим прошила Тита, и Трофиму досталась на излете. Он еще там, на опушке, увидел, что она только оцарапала его. Но вот что со спиной? Спина при каждом движении отзывалась острой болью. Морщась, он завел руку назад и начал ощупывать спину. Нашел место, которое отозвалось наиболее остро, ощупал, вернул руку обратно из неудобного положения. Спина была влажной… Кровь? Он потер палец о палец — нет, не похоже. Кровь липковатая. Кровь всегда можно отличить. Даже в темноте. На всякий случай он еще и лизнул пальцы, но не почувствовал знакомого железистого вкуса, а только солонь. Нет, не кровь. Спина мокра от пота. Значит, на спине большой раны нет, просто синяк, и может быть, ссадина.

«Меня спасла кольчуга, — подумал он. — Тем более, что она была не надета, а просто накинута за спину, и значит, получилась двухслойной. Но даже двойная кольчуга вряд ли спасла бы с такого расстояния от длинного узкого закаленного бронебойного наконечника стрелы. Видать, стрела была с широким наконечником… Столкнувшись с кольчугой, она уподобилась простому томару — стреле без железа, какими лесные соплеменники Амара бьют дорогого пушного зверя, чтоб не попортить шкурку».

Еще одна мысль внезапно окатила его. Одной стрелой он все-таки оцарапан. А ведь степняки часто пользуются ядом… Он прислушался к себе и, естественно, тут же ощутил зарождение всяческих недомоганий. Ну нет, не стоит пугать себя раньше времени, если что — яд сам заявит о себе. Нужно успокоиться. Ведь яд долго не держится на наконечнике, поэтому стрелы поят ядом перед самым началом сражения, а не загодя. У ночных стражей на это просто не было времени.

«Я жив. И я хотя бы на время оторвался от врагов…» — твердил сам себе Трофим.

Но именно это осознание, что он находится — пускай и на самое краткое время — в относительной безопасности, тут же прорвало внутреннюю плотину. Амар… Тит… Он вспомнил о них, и две медленные злые слезы скатились на щеки. Стало так больно, что даже отошел страх. И главное, он абсолютно не понимал — что же произошло? Еще вчера вечером он разодетый ехал в почетном эскорте, а сегодня один в черном лесу. Что случилось?.. Когда он проснулся, Амар и Юлхуш уже были одеты. Они с вчера почти не раздевались, а потом, видимо, собрались, пока все спали. Что они делали?.. Амар первый напал на стражника, да… Но ведь, казалось, второй стражник совсем этому не удивился. Он знал? Он ждал? Что он там крикнул?.. Да, «щенок». «Щенок пытается убежать». Он назвал брата хагана щенком, и остальные муголы этому не удивились. Никто не возмутился. Охрана сразу была готова бить саблей и луком… Они уже были готовы. Почему? Почему они пытались убить брата хагана? Кто-то хотел насолить хагану? Почему никто из ночной стражи не выступил против? И кто были стрелки на опушке?

«Это политика, — вдруг подумал он, и это прервало ход беспорядочных мыслей, как будто уже что-то объясняя. — Сейчас мне в этом не разобраться. Оставлю пока это. Но Амар и Юлхуш… Когда я проснулся, они резали палатку. Они уже готовились, они уже знали что-то. Но почему они не предупредили всех нас?! Опять нет ответа… Амар… Амар уже ничего не расскажет. И Тит тоже за той рекой… Не думать и об этом. А как остальные? Юлхуш, Улеб и Фока бежали впереди. Они достигли опушки. Потом я не видел их… Надеюсь, ему удалось убраться обратно в лес. Значит, Юлхуш, Фока и, возможно, Улеб в лесу. Где-то рядом. А я ведь их командир, — подумалось ему. — Пусть маленький и даже не совсем настоящий, временно назначенный в школе. Все равно. Я их командир. И значит, я за них отвечаю. Они сейчас так же, как и я, сидят в темноте, напуганы, и ничего не понимают».

Надо их искать. Темнота… Нельзя подать голос… Все равно. Надо их искать. А если подождать до утра? Нет, утром нам всем может быть поздно. Не потому ли нет погони, что муголы решили перенести её на утро? Но как найти троих парней в темном ночном лесу? Он усиленно думал, но так и не смог сообразить ничего толкового. А тем временем холод от босых ног начал распространяться выше по телу. Ночь забирала его тепло. Еще один довод в пользу движения. Грех жаловаться, что прихватил кольчугу. Но надо было еще как-то и сапоги захватить, хоть на уши прицепив. Надо искать своих.

«Не знаю как. Попробую забрать влево и снова выйти к опушке. В такую темень можно проползти от них х в паре шагов, и не заметить. Смилуйся надо мной, Вседержитель! - взмолился Трофим. — Мало кому сейчас так нужна твоя помощь, Господи, как мне. Помоги мне найти своих и не встретить чужих, Господи!»

Он оторвал спину от дерева, и с трудом переставляя затекшие руки и ноги, пополз в том направлении, где как ему думалось, была опушка. Вдруг он почувствовал, что земля под его руками изменилась. Вместо мха он ощутил утоптанную землю. Вскоре он понял, что наткнулся на узкую тропинку. Но откуда ей было взяться в глухом лесу? Рука его нащупала что-то мягкое, и вскоре он учуял, что скорее вляпался… Звериная тропа — сообразил он, — по ней и пойду.

Он пополз по тропе, и это оказалось большим подспорьем. Звери притоптали поросль и обломали сухостой, так что двигаться стало немного легче. Правда, если раньше он сам выбирал путь, то теперь тропинка направляла его. Пока ему казалось, что тропинка ведет в относительно правильном направлении, но что если она просто плавно изгибалась, а он лишенный возможности видеть и медленно двигавшийся этого не замечал?.. Впрочем, что сейчас было об этом думать?.. Вскоре он уже наловчился и передвигался довольно ловко, хотя сколько еще так он сможет пройти, думать не хотелось. Боль в спине усиливалась, начинало саднить правое колено. Он перебирал руками и ногами, стараясь двигаться бесшумно, но в друг в какой-то момент услышал, как рядом впереди кто-то негромко и длинно вздохнул.

Трофим замер. Погоня! Но тут же подумалось, что вряд ли погоня смогла бы забраться в лес без света факелов. Их бы он точно заметил. Или все-таки мугольские стражи отправились в лес без огня? Рука Трофима потянулась к бедру и наткнулась на пустой бок. Он вспомнил, что так и не успел надеть пояс с ножнами для ножа, а сам большой нож?.. Да, остался воткнутым землю в палатке… Махать мечом в темноте представлялось совсем несподручно, и он вытащил маленький ножик, укрепленный на плечевой перевязи меча. Опираясь на правую руку, а левую с ножом прижав к себе, он напряженно вслушивался и таращил глаза в темноту. Где-то далеко два раза ухнула птица. И опять тихо. Трофим все так же стоял недвижим в нерешимости. Там впереди мог быть свой, но мог быть и чужой. Сейчас следовало решить, окликнуть того, кто впереди, или миновать, осторожно сойдя с тропинки. До этого момента Трофиму просто не приходило в голову, как он опознает своих при встрече.

«Все же, — подумал он, — это должны быть мои. У муголов есть факелы. Вряд ли они бы стали сидеть в засаде. Если бы они пошли в лес, они бы активно искали».

— Ребята! — собравшись с духом, тихо прошептал он. — Учебная?

— Хруруруру… хруруру… — послышалось в ответ тяжелое сопение.

Трофим обмер. Только теперь он догадался: впереди дикий кабан, и судя по тону, немалых размеров. Трофим по дурости подполз к нему почти вплотную. Наверняка сыграло свою роль то, что попав на тропу, он вляпался в кабанье дерьмо, это несколько заглушило его природный человечий запах.

— Хру! — коротко и настороженно рыкнуло в темноте.

После этого послышались звуки, смысл которых было легко понять даже в темноте. Кто-то часто-часто тянул носом воздух, пытаясь понять ситуацию по запаху. Кто-то весьма большой. Трофим замер, трижды замер. Отползти совершенно бесшумно было почти нереально. И он ясно представлял, что может с ним сделать дикий кабан. А впереди тем временем все стихло. Кто бы там ни был, похоже, он полностью проснулся, и теперь тоже не решался потревожить тишину. В темноте время тянулось бесконечно. Или тот, кто был впереди, просто ушел? Нет, он не смог бы уйти совершенно бесшумно. Трофим физически чувствовал, как темнота начинает обретать очертания страшного зверя. Сперва секач почудился ему слева, он вроде увидел силуэт, хотя видеть здесь вообще ничего не мог. Потом громадный силуэт проскользнул правее, но истаял еще до того как Трофим успел себя обругать. Это становилось невыносимым. Попасть из царства зрячих в страну слепых было невероятно страшно. Трофим не мог знать, где находится враг. Неимоверным усилием воли он заставил рассеяться подбирающихся к нему фантомов, порожденных его собственным страхом. Главное, чтоб занимаясь фантомами, не пропустить одного — настоящего. И через некоторое время он вдруг почувствовал, что один из органов чувств его не обманывает. До него дошел запах. Специфический запах зверя, который принес ветер. И тут же он понял, что это не ветер. Это — равномерное дыхание.

«Господи помилуй! Да он в шаге от меня!» — сообразил Трофим.

Надо было что-то делать, и он оперся о землю рукой с ножом, а свободной потянулся перевязи, где в одном из маленьких кармашков лежало маленькое огниво. Простая, но незаменимая штука из двух пластин, соединенных размыкающей пружиной, с укрепленным между ними кремнем. Аккуратно достал устройство, тихо положил в руке как надо, подготовился бить ножом и свел пластинки.

Чиркнуло! И от его руки рассыпались ворохом несколько искр, ослепительных в ночной тьме, как греческий огонь. На какой-то миг все вокруг высветилось. В нескольких шагах от него (впрочем, за точное расстояние Трофим бы не поручился) из тьмы вынырнуло и нависло здоровенное свиное рыло. Гибкий нос, пятачина с двумя сопелками, маленькие и ставшие еще меньше от света злобные глазки-бисеринки, и два здоровенных клыка секача. Над головой нависал горб спины с гривой жестких волос. А из-за спины кабанюги торчали аж чуть не вытянувшиеся от испуганного любопытства маленькие пятачочки с блестящими глазенками над ними.

Тьма сомкнулась. Ошарашенный свин дико завизжал.

«Выводок!..» — подумал Трофим, откатываясь вбок с тропы и выставив перед собой малюсенькое лезвие ножа.

Ночь захрюкала тоненькими голосками. Потом малолетние испуганные хрюки перекрылись мощным паническим верещанием, и темнота взорвалась топотом копыт. Трофим думал, что вожак пойдет в его сторону, и сжался, поджимая голову, но шум удалялся, удалялся, удалялся от него.

«Они же не видят дороги», — подумал Трофим, и ночь тут же ответила хрустом ломающихся сучьев, и придушенным ревом ошалевшего от страха кабана.

— Улеб! — испуганно и приглушенно вскрикнуло в темноте, левее. Троифим узнал голос Фоки.

«Это ж надо, нашел, — подумал Трофим медленно распрямляясь. — Теперь бы только еще понять, где эта проклятая тропинка…»

* * *

Они лежали в темноте, периодически протягивая друг к другу руки. Не видя в темноте выражения лиц друзей и понимая, что они не видят твоего, хотелось подкрепить слова чем-то еще, хотя бы прикосновением. А еще где-то в глубине души шевелился страх, что товарищей опять поглотит окружающая тьма, и каждый снова останется один. Этот страх был бы смешным при свете солнца, но не здесь, не сейчас, в темном лесу. Это был странный разговор. Они говорили тихим шепотом, и после каждой фразы возникала пауза, потому что каждый вслушивался, не подкрадывается ли враг. То, что они встретились в непролазном темном лесу, было удачей. Впрочем, не такой уж невероятной. Единственные места в чащобе, по которым можно было более-менее нормально передвигаться, это редкие звериные тропы. Контуберналы нашли одну и ту же тропу, хоть и вышли к ней в разных местах. Улеб, Юлхуш и Фока шли с одной стороны, Трофим — с другой. Удачей же оказалось, что на тропе они повернули навстречу друг другу, а так же то, что рядом с тропой кормились кабаны. К моменту, когда Трофим встретил кабана, его друзья решили, что надо отдохнуть. Прекрасно понимая, что преследователи могут воспользоваться теми же самыми звериными проходами, они отползли с тропы, и если бы не разбегающееся в панике кабанье семейство, один из представителей которого ураганом промчался по Фоке, Трофим возможно просто прополз бы мимо своих товарищей в тишине.

— Детеныш по мне прогулялся, — прошептал Фока. — Был бы взрослый, затоптал бы насмерть. Но все равно, чувство, будто дубинкой по спине оходили.

— Жаль, что не видно, — ответил Улеб. — Думаю, у тебя на спине синяк в виде свиного копыта. Говорят, подобные следы есть на телах тех, кто заключил сделку с нечистым и целовал в задницу дьявола. Так что пока не сойдет, ты лучше не показывайся ретивым святым отцам.

— Где те святые отцы, и где мы, — буркнул Фока, а Трофим, который было улыбнулся, вспомнил происшедшее и почувствовал, что у него отвердело лицо.

— Юлхуш! — сказал он, нащупав и ухватив степняка за запястье. — Тит убит…. Амар убит… Рассказывай!

Юлхуш долго молчал, прежде чем заговорить.

— Я знаю, я виноват… Но Амар не убит — убит Юлхуш. Это я — Амар-Мэргэн, сын Хурана-Бохо.

— Умом повредился! — прошептал Фока.

— Нет, Фока, я здоров, — тяжело вздохнув, прошептал мугол. — Юлхуш был мой анда-побратим, и он походил на меня лицом и телом. Мы поменялись именами, для моей защиты. О том знал лишь Диодор и не ведали даже его приближенные. Даже люди брата не смогли отличить нас, слишком много лет прошло… Он был мне щитом, принял удары, назначенные мне, и умер за меня.

Некоторое время стояла тишина. Все осмысливали.

— Почему был бой? За что? — продолжал задавать вопросы Трофим. — Почему Амар… — он поправился, — почему Юлхуш напал на стражу, а стража на нас?

Юлхуш, неожиданно ставший Амаром, долго молчал. Когда он наконец заговорил, голос у него был странный. Он как будто стал дальше от них, вернувшись мыслями к делам его земли.

— Мугольские храбрецы проехали полсвета не слезая с седла. Сражаясь на конях они обрели господство, заставили народы от восхода и до заката головы согнуть, колени склонить. Думали храбрецы, покоренные народы отдадут нам свою душу и силу. А на деле наша сила, растекаясь, слабела по далеким чужим краям. Покроенные чужаки поили нас своими обычаями и верой. А чужие женщины, женами ставшие, и детей родившие, растили их муголами ли?.. Еще не оскудели мы в отважных воинах, еще сотрясаем мир доблестью. Но установления предков и чингизова яса, в почете ли? Отец мой, Хуран-Бохо, был могучий воин и добрый правитель. Но и он уже стал хаганом после смуты, прервавшей правление золотого рода. Разве был общий курултай? Разве сорок и четыре пронесли отца на белой кошме? Помнил ли он установления предков, когда выбирал себе женщин с разных земель? Меня, сына муголки, он назвал Амаром, а сына муслимки Урахом. Стали мы оттого братьями? Я остался муголом, а он муслимом, хоть и течет в нас кровь одного отца. Что сказал вам — сказал и отцу. Он после того отослал меня от себя в землю ромеев. А когда отец ушел в землю предков, новым хаганом встал Урах, потому что всех наших братьев он послал вслед за отцом. И вот, помните ли, нас вызвали во дворец василевса? Там император отвел меня от вас, и сказал мне, что брат мой Урах требует меня домой. Я все понимал, и император все понимал. Он сказал, что не может отказать хагану, и что если я попробую сбежать в пределах Романии меня найдут и выдадут все равно. А если не найдут, то скорее всего будет война. Мне нельзя было бежать в Романии, но я мог бежать в пределах улуса, где за меня уже отвечали посланцы хагана. — Амар тяжко вздохнул. — Император договорился с моим дедом, что тот пошлет людей, с которыми я встречусь, улизнув из-под охраны. Они должны были мне помочь добраться до деда, а потом… Я решил бы, что делать потом. Мир велик. Император хотел сдержать обещание, данное моему отцу. Но для этого было нужно, чтобы меня не убили сразу после пересечения границы. Потому он и послал вас со мной, друзья. Вы были свидетелями, и прежде чем вы повернули бы домой, у меня был шанс на побег. А для того, чтобы Хунбиш не соблазнился мыслью убрать и императорский эскорт, василевс так расписывал ему знатность рода несчастного Тита и положение его отца при дворе. Может быть даже несколько преувеличивал, да все равно не помогло… Встреча с людьми деда не состоялась. Их почему-то не оказалось на месте… Что-то пошло не так. Мы с Юлхушем, которого вы знали под моим именем, намеревались тихо покинуть лагерь ночью. Не лучшее место для побега, но Хунбиш сказал мне, что мой брат лично выехал нам навстречу, и я не знал, сколько у меня осталось времени. Решили бежать этой ночью. И тут все опять же пошло не так. Нас заметили. И Хунбиш, выбирая между гневом Ураха за мой побег, и гневом василевса за ваше убийство, не стал раздумывать. А дальше вы сами все знаете.

— А те, в лесу? — спросил Фока. — Люди твоего деда?

— Скорее всего, — неуверенно кивнул Амар, — больше некому. Опоздали на место встречи, а потом уже не могли связаться со мной. Следили за нами издалека, выбирая момент. Наверное, было так.

— Почему нам не сказал? — спросил Улеб. — Почему мы узнали все, только когда нас начали резать?!

— Почему не доверился нам? — подхватил Трофим.

— Так решил василевс. Но я сам мог вам сказать, да… — Амар запнулся. — Трофим, Улеб, Фока, вы — мои друзья. В бою я только вас и хотел бы видеть с боков и спины. Но это был не бой. Вы когда-нибудь пробовали несколько недель ехать бок о бок с воинами, которые в любой момент могут получить приказ вас убить, и не подавать вида, что об этом знаете? Ни звуком, ни словом, ни настороженностью в глазах?

Трофим попробовал представить. Скрывать свои эмоции. Хладнокровию их учили, потому что это было нужно в бою. А вот скрывать враждебность… Он не мог честно ответить, справился бы он или нет. Поручился бы за любого в контубернии, что тот справится?..

— У меня было много времени этому научиться, — продолжал Амар. — Еще до отъезда в Романию двор хагана стал напоминать клубок змей… Но мог ли я требовать от вас такой выдержки, безо всякой подготовки? Достаточно было хоть одному из вас сделать ошибку, и это погубило бы всех. И я решил, что лучше всего вы изобразите беспечность, если и в самом деле будете беспечны. Если бы все пошло хорошо, то вы бы уехали домой, так ничего и не узнав, кроме того, что я внезапно пропал. Так я думал. Или… мне очень удобно было так думать… Не получилось, как задумано. Вы — мои друзья, и я не имел права использовать вас так. Я хотел уберечь вас, а сам погубил. Я виноват.

Амар замолчал, наступила тишина.

— Ладно… — наконец сказал Улеб, и его примирительный тон как-то сразу снял повисшее напряжение. — Чего уж теперь… Все под Богом ходят, а мы — воины — ближе всх к нему. Тит и Амар… Юлхуш то есть. Черт, все не могу привыкнуть… Они-то погибли, нас прикрывая. Благодаря им мы еще живы. Теперь-то вопрос — что нам дальше делать?

— Давайте думать… — Трофим почувствовал, что земля отхолаживает ему бок, и перевернулся. — Хунбиш с его стражей считают, что убили настоящего Амара. Но это случилось у нас на глазах, они теперь от нас не отстанут.

— Постойте, други, — подал голос Фока. — Ведь у хагана с василевсом негласный договор. Амар сам сказал, императору было известно, как с ним поступит брат. Так какие мы тогда свидетели? Расскажем императору о том, что он и сам знает? Амар мертв, их дело сделано. Может, не станут ночные стражи нас искать и уедут по утру…

— А ну как нет? — спросил Улеб.

— Они не уедут, — сказал Амар. — Что император там себе знает — это одно. А дать ему самоочных свидетелей — совсем другое. Мы теперь люди опасные. Нет, они не отпустят нас. Убьют просто из предосторожности.

— Правда, — согласился Фока, — надо рассчитывать на худшее.

— Место они выбрали грамотно, — заметил Трофим. — Скрыться нам есть где, а бежать некуда. Этот лес как остров в море. Стражей мало для хорошей облавы. Наверное, какое-то время мы сможем уклоняться. Но еды у нас нет… Ну даже если мы засядем здесь питаться подножным кормом… Если мы действительно нужны Хунбишу — он пошлет за подкреплением и прочешет весь лес. Сейчас, пока мугольские караулы будут еще редкими, мы можем попробовать убежать. Но мы не одеты, не обуты. Кто-нибудь кроме Амара в сапогах?

— Если кто-то мерзнет, я могу отдать, — подал голос Амар.

— Сиди уж… — махнул рукой Трофим, хоть никто и не мог увидеть его жеста.

— В общем, не готовы мы к рывку, — продолжил Трофим. — А ведь уже осень, начинает холодать. Мечи у нас с собой, да ими не поохотишься… Попали мы, други.

— У дедовых людей где-то в лесу должны быть припрятаны лошади… — предположил Фока.

— Сколько их, — хмыкнул Улеб. — Дедовых-то всего двое было.

— А если с заводными?

— Тогда… Да где же их сейчас искать? Нет, не найти их сейчас. А с утра от них и толку не будет…

— И это, если лошадей не найдут первыми муголы… — покачал головой Трофим.

— Да, загнали нас, как крыс! — Судя по звуку, Фока хлопнул ладонью по земле.

Все замолчали.

— А что делают крысы, когда их загоняют в угол? — вдруг сказал Улеб.

— Ты что задумал? — спросил Трофим.

— Сам сказал. Правильно. Одежды нет, припасов нет, даже обуви нет. Но это все есть рядом, у стражей во главе с этим жирным слизнем Хунбишем. Они спят в тепле у костра, а я мерзну здесь. Они взяли мою одежду и еду. И больше — они убили моих друзей. Они должны мне кровь.

— Их там тридцать человек… — с сомнением напомнил Фока.

— Уже меньше. И потом, что это для нас меняет, покойники? — отозвался Улеб. Пойдем сейчас — будем охотники. Останемся ждать — станем дичью. Вернёмся в лагерь и соберем долги.

— Отличный план, — буркнул Фока. — Да только я бы хотел еще пожить. Это не сочетается с тем, чтоб самому лезть черту в зубы.

— Улеб прав, — прекратил их спор Амар. — И ты прав, Фока. Я тоже жить хочу. Но надо вернуться. Только не просто так. Думаю, нам надо, как моим предкам, вернуться без шума и украсть у них лошадей. Всех. Догонять нас пешком им будет трудно. Пусть попробуют поймать нас в поле.

— Безумие, — вздохнул Фока. — Мы не сможем угнать всех лошадей.

— Еще как сможем, — сказал Амар. — Муголы в походе имеют несколько лошадей, и меняют их по надобности. Когда на одной хозяин идет в бой, других ведут коноводы. Ходить табуном мугольским коням дело привычное.

— Но мы не их коноводы. Если кони из императорской конюшни еще узнают нас, то мугольские встревожатся от приближения чужаков.

— А почему ты думаешь, я всю дорогу вился у лошадей, ласкал и угощал?

— О… — пробормотал Фока. — Ты заранее готовился их украсть?

— На всякий случай. Мы, муголы, относимся к лошадям иначе, чем вы. Так что я постарался чтобы они мне поверили. Теперь я для них, конечно, не хозяин, но и не чужак.

— Значит, у нас есть шанс, — включился в разговор Трофим. — По крайней мере, если нападем сами, на нашей стороне будет внезапность. Так что получается? Улеб, Амар и я — за. Фока?

— Ладно. Если не уйти — надо бить! — заявил Фока.

— Решили? — еще раз зачем-то на всякий случай спросил Трофим. Наверное, затем, чтоб окончательно понять: о пути назад нет.

— Решили, — нестройно прошептало три голоса в темноте.

— Хорошо… Ладно… — Трофим помолчал. — Одна проблема осталась: после этих блужданий вообще не представляю, где мы. Улеб?

— Я выведу, — кивнул Улеб. — Ты же знаешь, меня хоть с закрытыми глазами крути, я направлений не теряю.

— Тогда ты и поведешь. Я вторым. Следом Амар, потом Фока. Держитесь друг за друга, иначе растеряемся к чертям. Улеб… — Он провел рукой, пытаясь нащупать товарища. — А, все, нашел. Как будем действовать, решим на месте, когда обретем зрение. Не будем медлить. Нам с нашей черепашьей скоростью нужно успеть до рассвета.

— Наконец-то… — пробормотал Улеб. — Я вам покажу, какой война бывает ночью.

Хоть Улеб сказал это вслух, Трофим не был уверен, что рус обращался к ним.

* * *

Если передвигаться по ночному лесу в одиночку было тяжко, то для группы это оказалось просто пыткой. Радовало одно — по уверению Улеба они были не так далеко от опушки. Теперь Трофим понял, почему. В то время как он, передвигаясь один, смог заложить достаточно большой крюк, его друзья были принуждены двигаться иначе. Один человек сам отодвигал ветки, сам ощупывал корни. Но идущим в группе во многом приходилось полагаться на первого. Сами ощупывать все они не могли, потому что одной рукой все время держались за впереди идущего. А тот просто не мог сообщать им о каждой ветке, корне и прочем. Он только тихим шепотом говорил «осторожно ветка», или «аккуратно яма». И даже эти краткие указания были связаны с риском. Но как идущим следом было сообразить, где эти преграды? Часто они их находили по второму разу, сами.

Но все же они шли. Медленно, упорно. Потому что они были крысами в углу. Потому что они шли к тем, кто убил их друзей. Потому что хотелось жить. И они добрались до залитой лунным светом опушки. Тропа вывела их правее лагеря. Очень медленно они выползли в кустарник под развесистым деревом и принялись наблюдать за лагерем.

В лунном свете лагерь выглядел мирно. Все так же стояли палатки, тихонько дымил и алел присыпанными пеплом угольями отгоревший костер, на земле на подстилках спали, вольно раскинувшись, воины. В стороне перешагивали с ноги на ногу, тихонько похрапывали и потряхивали гривами стреноженные кони.

Но лежала на земле неряшливым блином сорванная и откинутая палатка контубернии — её сорвали с шестов, когда начали делить трофеи, доставшиеся после победы, так лучше обыскать, что было внутри. В стороне мирно лежали рядом положенные два убитых мугола и Тит с Юлхушем. Видимо, их хотели сохранить для отчета перед своим хаганом, или же утром зарыть или оттащить, чтоб не портили запахом стоянку. Тита раздели до нитки, ценное шелковое белье после смерти сыграло с ним дурную шутку. А вот брата хагана, пусть даже мертвого и убитого по приказу владетеля, тронуть не посмели. Трофим узнал Юлхуша по роскошным сапогам-гутулам с загнутыми носами, но все же тело выглядело как-то не так. Он долго всматривался. Даже самый яркий лунный свет это не солнечный день, пока наконец не понял в чем дело — Юлхуша укоротили.

— Эти дети греха сняли с Юлхуша голову! — прошептал он.

— Должен же хаган убедиться, что его последний брат мертв, — подрагивая желваками, отозвался Амар. — Все тело возить накладно, а голову — ничего.

— Псы…

Трофим напряженно осматривал лагерь. Муголы выставили караул из четырех человек. Но сейчас эти сторожа сами спали, с той лишь разницей, что ночевали они не в центре лагеря, а у его краев.

— Странно… Часовые дрыхнут все, как один.

— Это слишком хорошо… — недоверчиво покачал головой Улеб. — Слишком.

— Думаете, подманка? — прошептал Фока.

Амар повернулся друзьям.

— У мугольского войска при моем отце была стальная дисциплина. За сон на посту — казнь. — Он выразительно глянул на друзей. — Не верю я, что они за эти годы так раскисли. Когда на табун рода учащались набеги, и налетчики начинали уводить много лошадей, табунщики применяли хитрость: сторожа горланили песни, иногда и выпивали, и беспечно заваливались спать. А когда обрадованные налетчики начинали свое дело, из засады выскакивала настоящая чуткая стража, которая до того поджидала в укромном месте.

— Похоже, — прошептал Трофим. — Не таковы эти парни, чтоб так завалиться, особенно оставив рядом недобитого врага. Или они уж совсем не принимают нас всерьез…

— После того как Юлхуш и Тит двоих отправили к праотцам? Не думаю, — возразил Улеб.

— Значит, это ложный караул. А где же тогда настоящий?

Они оглядели уходящую от леса травянистую равнину. Прятаться было негде.

— Либо в палатках таятся. Либо… — Фока вдруг замер.

— Здесь, в лесу, — окончил за него Трофим.

Все разом огляделись вокруг, будто мугол мог оказаться буквально под соседней веткой.

Трофим снизил шепот почти до предела различимости. У него даже заболело в горле от попыток говорить одновременно и тихо и отчетливо:

— Если они здесь, то на опушке — они не могут быть далеко от лагеря. Чтоб в случае тревоги их было хорошо слышно. Надо их найти. Сейчас делимся на две пары и расползаемся. Я и Фока — налево. Улеб и Амар — направо. Проверяем: мы до того уступа, а вы до того кривого дерева на опушке. Двигайтесь очень осторожно. Если отыщем — действуем по обстоятельствам. Они не должны успеть заговорить. Если никого не найдем, встречаемся здесь. Что скажете?

Фока покачал головой:

— Опять ползем. Потеряем час, не меньше. А ночь не бесконечная.

— Ничего другого не остается.

— Так, — сказал Улеб. — Надо проверить. Жаль нас мало, на одного караульного лучше всегда навалиться вдвоем. Если наткнетесь на караул и будут сомнения, что сможете их одолеть без шума, лучше зовите нас. Скинь сапоги, — обратился он к Амару, а сам в это время стянул с плеча перевязь ножен. — Сейчас от них нам только помеха будет.

Амар скинул сапоги и аккуратно засунул их голенищами сверху себе за пояс на спине. Улеб кивнул и юркой ящерицей бесшумно уполз в свою сторону. Не шелохнулась ветка, не треснул сучок. Амар старательно двинулся за ним.

Трофим, раздвинув ветки, медленно обогнул куст, обернулся — Фока полз следом.

Трофим взял чуть левее, так чтоб не терять из виду край опушки, но быть при этом чуть глубже, нежели те, кто мог бы расположиться на ней, наблюдая. Штаны на коленях и рубаха на локтях задубели от грязи.

«Долгая, долгая, мрачная ночь, — сказал он себе, переползая через большой корень. — Я устал и чувствую что тупею. Может, из-за того, что не выспался. А может, просто слишком много произошло плохого. Плохо, плохо… Если так пойдет дальше, я с легкостью дам себя убить, только чтоб это все быстрее закончилось. Ну нет!..» — Мысли начали путаться, и он сделал остановку, положив голову себе на руки и усилием воли возвращая миру резкость. Сзади его тронули за ногу. Он обернулся к Фоке. Тот наверное, решил, что Трофим кого-то заметил. Трофим покачал головой, и пополз дальше. Он полз, полз, полз…

Справа впереди от него послышался какой-то шум. Не звук леса — легкое соударение металла о металл. Трофим застыл, обратившись в зрение и слух. Фока сзади вновь тронул его за ногу, и Трофим вывернул руку назад и в сторону, раскрыв ладонь в красноречивом жесте, — подожди. Звук шел со стороны большого дерева, рядом с которым рос раскидистый куст. Трофим повернулся к Фоке, показал на себя и двинул руку вперед. Показал на Фоку и расстелил ладонь, несколько раз приложив ее к земле: мол, я вперед, ты жди. Фока кивнул, и Трофим пополз, очень медленно огибая дерево по большой дуге, аккуратно убирая у себя с пути все сучки, которые могли предательски хрустнуть. Он полз и постепенно менялась видимая им перспектива. Лунный свет здесь, на опушке, достаточно освещал все вокруг, но кустарник отбрасывал густые тени, и весь мир вокруг превращался в невнятную мозаику светлых и темных пятен, из которых было сложно построить знакомые картины. Он полз, и вдруг в светлом пятне перед его взглядом возник пластинчатый наплечник мугольского хуяга. Этой яркой детали уму Трофима оказалось достаточно, чтобы вдруг собрать всю картинку, — и тут же мешанина света и тени обратилась в воина, сидевшего, опершись спиной на широкое дерево, и укрытого росшим рядом кустом. Произошло это так внезапно, что Трофим даже вздрогнул, будто бы неподвижный мугол просто появился из ниоткуда. Да, хуяг подвел мугола своим стальным блеском, а до этого еще и скрипом пластинок. Это была не лучшая одежда для тайной засады. И все же, если бы Трофим с друзьями не подумали о такой возможности заранее и двигались менее осторожно, они бы прошли мимо мугола, не заметив его, уж больно ловко тот выбрал себе место. А уж тот заметил бы их сразу, если не на опушке, то когда они начали бы подбираться к лагерю. Трофим внимательно оглядел мугола, и заметил, что рядом есть еще второй, только этот — не иначе, сменщик, — сладко спал. Нашли!

Трофим почувствовал жжение в легких, и понял, что с того момента, как увидел мугола, он задержал дыхание. Он аккуратно втянул воздух и стал медленно отползать. На муголов он старался не пялиться, так как слышал крепкое поверье, что есть люди, которые остро чуют на себе чужой взгляд, особливо недобрый.

— Фока, — шепнул он, добравшись до товарища и приникнув головой к его голове, — нашли. Двое. Один спит, другой бдит. Здоровы боровы, боюсь, вдвоем можем тихо не осилить. Крепко запомни место. Ползи обратно, веди Улеба с Амаром. На опушке не разминетесь. Отползай, а дальше, где мы уже проверили, можешь не ползти, только все равно двигайся осторожно. Жду здесь. Если что — место встречи прежнее. И поаккуратнее, может, есть еще пост. Понял? Ну, давай!

Фока кивнул и ловко зазмеился обратно. Гляди-ка как поднаторел…

Трофим схоронился за кустом и, повернувшись в сторону муголов, стал наблюдать. Ночь была безветренной, лишь иногда тихонько пошумливала листва. Секунды тянулись бесконечно, текучие, как застывающий мед, и мысль была — не заснуть. Даже присутствие рядом врага мало бодрило.

Фока вернулся и привел Улеба и Амара. Все трое были грязны и похожи на земляных червей.

«Сдается, я не лучше», — подумал Трофим.

— Где? — шепнул Улеб.

Трофим показал.

— За деревом, рядом с кустом.

Улеб сунул руку к поясу и через секунду в его руках оказался шнурок.

— Они не должны успеть закричать… — деловито прошептал Улеб, наматывая шнурок на левую кисть. И глядя на него Трофим почувствовал, что сейчас командовать должен именно Улеб. Их всех учили воевать строем при свете дня, но Улеб откуда-то знал и другой лик войны. То ли от своего отца-пограничника, то ли еще с мальчишества с просторов Руси.

— Нас по двое на каждого. Один должен бить, второй придерживать. У кого-нибудь еще есть шнурок?

Все покачали головами.

— Только перевязь меча, — сказал Трофим.

— Слишком толстая, — отмел Улеб. — Тогда бейте кинжалом, только прежде накрепко заткните ему рот.

— Я сделаю, — прошептал Фока и аккуратно, чтоб не зазвенел, вытащил с пояса большой кинжал.

— Тогда я и Фока делаем. Ты, Трофим, помогаешь мне, Амар — Фоке, поняли? Ну, поползли. Смотрите только за своей тенью, луна нынче велика.

Медленно они преодолели последние десятки шагов. Фока и Улеб ползли чуть впереди. Картина не изменилась. Один черный страж по-прежнему наблюдал, а второй мирно спал в стороне. Улеб размотал часть шнурка с кулака, и намотал его на второй, образовав простую удавку. Фока мрачно держал кинжал. Трофим почувствовал, что у него вспотели руки, и обтер их об землю. Он обернулся к лежавшему рядом Амару, тот встретился с ним взглядом и медленно понимающе кивнул.

Улеб жестом показал Фоке на сидящего и потом ткнул пальцем себе в грудь — мол, этот мой. Потом показал на Фоку и на лежащего мугола.

Еще секунду он полежал, примериваясь, а потом поднялся и мягкими кошачьими шажками поплыл к степняку. Трофим двинулся за ним. «Мугол снял шлем с брамицей, — подумалось ему, — и воротник у хуяга широк, хорошо».

Ветер тряхнул кроны, шурша листьями, — и потому ничего не почувствовал, и ничего не услышал бдевший страж. Последние два шага Улеб пролетел рывком, как хищная кошка, взмахнул руками, набрасывая удавку. Страж всхрипнул, воздев руки, пытаясь подцепить врезавшуюся в шею петлю, но та уже слишком глубоко врезалась в его шею. Улеб же, не отпуская пояска, провернулся через правое плечо спиной к стражу и, отрывая от земли, взвалил его к себе на спину, как взваливают куль. Трофим подскочил и, как клещами, до боли в сведенных кулаках вцепился в запястья мугола, раньше, чем тот успел добраться руками до меча или ножа на поясе. Страж бешено дернулся, взбрыкнул, лихорадочно пинаясь ногами, и самое отвратительное, Трофим встретился с ним взглядом. В лице мугола, искаженным болью и сверхусилием, уже не было ничего человеческого, но в широко раскрытых глазах плескались ужас, боль, жажда жизни. Вернее, там была сама жизнь, и жизнь эта неумолимо отступала, взгляд мугола мутнел, теряя осмысленность, но он продолжал смотреть в глаза Трофиму, словно это еще что-то могло для него изменить. Он продолжал смотреть, пока Улеб не перевалил его за плечо так, что Трофим перестал видеть лицо мугола. В стороне дернулся второй, спавший чутким сном страж, сел рывком, но уже сзади навалился на него Фока, а на ноги тяжелым грузом упал Амар. Фока левой рукой зажал стражу рот, а правой нанес кинжалом удар сверху вниз, по шее, там, где оканчивался обшитый сталью хуяг. Хрустнула разрываемая плоть, но вместе с муголом дернулся почему-то и Фока. Какую-то долю секунды ромей сидел, выкатив глаза, с искривившимся от боли лицом, а потом принялся беспорядочно месить шею мугола ударами. Кровь летела на него и на Амара. А он продолжал и продолжал бить.

По телу мугола, которого держал Трофим, прошла последняя дрожь, и Трофим почувствовал запах — страж обмочился. Улеб еще пару секунд держал, потом присел и опустил тело мугола, которое мешком начало валиться на землю. Трофим разжал запястья убитого, и перехватив под мышки, аккуратно отпустил тело на землю, стараясь не смотреть больше в лицо.

— Фока! — услышал он рядом горячечный шепот Амара. — Хватит! Он умер! Умер!

— Господи-Боже, больно-то как! — рявкнул Фока, и это был продирающий до костей крик шепотом, — Он руку! Руку мне закусил! Да разожмите же вы ему зубы в конце концов!

Трофим подскочил, и они вместе Амаром принялись разжимать челюсти мугола, но у того их словно судорогой свело. Фока до крови закусывал губу. Улеб наклонился над своей жертвой и дернул шнурок, который выдрался из прорезанной шеи с неприятным чмоком.

Челюсти, которые пытались разжать Амар, все не подавались. Лицо мугола было скользким от крови, пальцы срывались. Наконец Амар схватил нож Фоки, вспорол щеку муголу и вогнал клинок между зубами.

«Я сейчас сойду с ума», — подумал Трофим.

Челюсти мугола медленно разошлись, и Фока, сидя, свернулся калачиком, баюкая свою руку.

— Дай посмотреть, — наклонился над ним Улеб.

— Уйди… Не тронь… — выплевывал слова Фока. — Господи ж ты Боже мой!…

Амар был весь забрызган черной в лунном свете кровью. Лицо его было как каменная маска, но его никто не назвал бы бесчувственным — просто все выражение утекло в глаза.

— Небо, прости мне, — пробормотал он. — Лучше бы я бил. Держать еще противнее…

«Да, — подумал Трофим, — Лучше бы и я сам. По крайней мере, со спины я не увидел бы глаз». Даже Улебу было не по себе, Трофим поймал выражение его лица. На краткий момент, но поймал. Похоже, и для него теория впервые перешла в практику.

Но вслух Трофим сказал другое.

— Нас учили для этого. Мы попробовали кровь. Только теперь мы настоящие воины…

И едва успел отвернуться от ребят, когда его резко вывернуло на кусты жгучей желчью.

* * *

Руку Фоки удалось осмотреть и обмотать оторванной от нательной рубахи шелковой тряпицей. Мугол прокусил Фоке ладонь и палец так глубоко, что кровь с трудом удалось унять. Теперь Фока сидел, привалившись к дереву и баюкая левую руку на груди, и по лицу было видно — ему дурно от боли.

Улеб уже отошел, стащил с ближайшего мертвеца сапог, приложил подошвой к ноге, сунул нос в голенище, сморщился, но натянул трофей на ногу.

— Что теперь? — повторил Амар.

В лагерь, — сказал Трофим. Мир вокруг медленно обретал ясность. Во рту его до сих пор было кисло. — Надо спешить. Неизвестно, когда у этих должна быть смена.

Улеб снял сапоги со второго стража и перебросил их Трофиму в руки.

— Примерь.

Трофим приложил подошву к ноге.

— Маловат, — с сожалением сказал он. — Фока, попробуй-ка… А ты Амар, бери хуяг, облачайся по полной. Пойдешь первым.

— Хорошо, — согласился Амар.

— Может, лучше я? — предложил Улеб. — Они ведь это все затеяли как раз чтоб Амара убить. Не дело его туда первым спускать.

— Амар пойдет, — отрезал Трофим. — Его хоть на какое-то время могут принять за своего. А ты, прости, рожей не вышел.

— Под шлемом лица все равно не видно.

— Это да. Но если его окликнут, он сможет ответить природно по-ихнему.

— То верно, — подумав, кивнул Улеб. — Тогда я пойду с ним. Амар если что ответит, а если окажется, что в лагере есть еще часовые, то нам будет сподручней их утихомирить.

— Второй хуяг весь в крови, — заметил Трофим.

— Ничего, сейчас ототру как-нибудь. Ночью-то не заметят.

— Хорошо.

Трофим в который раз порадовался, что учеба привила слаженность их команде. Они могли посоветоваться друг с другом, но каждый уступал, если видел, что товарищ сказал что-то более разумное. Слаба Богу их команда не была собранием горлопанов, не способных слушать других. А ведь они были люди разных сословий, Тит — сын патрикия, Амар вообще царского рода… Эх, Тит-Тит…

Фока все возился с сапогами, неловко отведя в сторону левую руку, и пытаясь натянуть голенище одной рукой. Улеб присел над ним, помог натянуть сапоги. Фока встал, опираясь на здоровую руку.

— Как, не жмет? — спросил Улеб.

— Нормально, — ответил Фока. — Даже вроде с запасом.

Амар уже опоясался мечом, и примеривал шлем. Улеб вытянул из налучья трофейный лук, и осмотрев, натянул тетиву на ушко. Он был хорошим стрелком, хоть и не в уровень Амара и Юлхуша. Юлхуш… — Трофим поморщился. Сколько же он будет на этом спотыкаться? Слишком свежо, и он постоянно вспоминает их, как живых… Трофим оглядел свои грязные ноги. Теперь он единственный из всех был необут, с этим нужно было что-то делать. Он подошел к разоренному телу стража, и стараясь не глядеть на его лицо, разрезал и снял с того нательную рубаху. Раскромсав её ножом на несколько кусков, он навернул их на ноги и укрепил подвязками из той же материи. Поднялся. Долго в таких оборках не побегаешь, но это лучше, чем ничего.

— Значит, сделаем так, — зашептал он. — Первым идут Амар и Улеб. Он проверят, спит ли лагерь. Если тревоги не будет, следом я и Фока. Если вас окликнут, попробуйте отбрехаться. А если будет возможность… — Он снова вспомнил глаза мугола, когда его горло перехлестнула удавка, но перемог себя и твердо закончил. — Убейте тихо.

Амар кивнул и заговорил о своем:

— Там возможности шептаться долго не будет. Давайте здесь обо всем договоримся. Когда подойдем к лошадям, седлайте ромейских коней, каждый своего. Они к вам привычные, да и вообще служат любому, кто на них вскочил. А я уж взрежу путы на ногах мугольским коням. Нас слишком мало, надежно гнать табуном мы их не сможем, да и навык есть только у меня и Улеба. Но придется попробовать. Трофим и Фока, вы пойдете впереди. Возьмете наших сменных лошадей на коноводский повод, каждый по две. Мы с Улебом будем гнать коней сзади. Надеюсь, они пойдут как за вожаками. Если какая попробует повернуть назад, угостим их стрелами. Если сильно заартачится какая из тех, что у вас в привязи, — рубите повод.

Еще пару минут они обсуждали детали.

— Удачи, — сказал им Трофим и хлопнул Амара по плечу.

— Удачи всем нам, — отозвался Улеб, и они с Амаром двинулись к лагерю, тихонько поскрипывая сталью на халатах.

— Слишком быстро идут, — сказал, оставшийся рядом с Трофимом Фока. После того как ему прокусили руку, был момент что он совсем расклеился, но сейчас уже вроде отошел.

Трофим и сам видел, что друзья спускаются по холму быстро. Впрочем, видимо и они сами также подумали, потому что одна из облаченных в хуяг фигура положила другой руку на плечо, и они пошли медленней, и даже с некоторой вальяжностью, которую нарушало лишь слишком частое верчение головами во все стороны.

Наблюдая с опушки, Трофим и Фока видели, как двое подошли к лагерю, и как у ближайшего к лесу шатра откинулась пола, и оттуда навстречу лазутчикам высунулся страж.

— А, все-таки есть второй караул… — прошептал Фока.

Трофим снова ничего не ответил, напряженно наблюдая за происходящим.

Страж, высунувшийся из шатра, должно быть, что-то спросил у пришедших. Наверное, его удивило, что караул оставил пост, да еще и вдвоем. Амар что-то ответил ему измененным голосом, так что стражу пришлось некоторое время соображать, кто же это перед ним.

Это все Трофим мог только предполагать. Зато он точно видел, как один из его друзей подошел к высунувшемуся из палатки стражу вплотную, после чего страж повалился обратно в палатку, и оба друга нырнули внутрь следом, один сразу, а второй, повертев по сторонам головой. Через некоторое время они появились из палатки, и один призывно махнул рукой.

— Пошли, — сказал Трофим, и они с Фокой быстро побежали по склону.

Пока они бежали к лагерю, Улеб и Амар уже успели выбраться из шатра. Все вчетвером они остановились у его стены.

— Было двое, — сказал Улеб.

— Может, и еще есть? — спросил Фока.

— Мы это скоро узнаем, — пообещал Трофим. — А теперь — к лошадям.

Друзья взяли свои седла там, где их и оставили, хотя седельные сумы муголы перерыли и взяли оттуда все что было мало-мальски ценного. Пошли к лошадям. Лошади тихо пофыркивали, но ни одна из них не заржала. Они тянулись к Амару теплыми губами, и требовали ласки и вкусного, — к хорошему быстро привыкают даже лошади. И только некоторые кони настороженно косили глазами. Но и они не подали голоса, так как тоже привыкли к Амару и признавали его право быть рядом. Улеб и Трофим оседлали и взнуздали своих коней, потом коня Амара и четвертого — для Фоки. Всякий раз, звякнув уздой или подпругой, друзья настороженно замирали, но ночь была тиха. Вымотавшиеся за день и ночной бой стражи спали всласть. «Занятно, — подумал Трофим, — если бы мне кто день назад сказал, что я когда-нибудь буду ненавидеть людей и одновременно желать им самого тихого крепкого и спокойного сна, я бы решил что такого не может быть. Но сейчас я желаю вам самого глубокого сна. Спите стражи».

— Этих берем? — Улеб указал Амару на быков, которые обычно тащили повозку.

— Оставим Хунбишу на бедность. Пусть попробует на них за нами погоняться.

Наконец к каждой оседланной лошади привязали по запасной. Освобожденные от пут кони начали перешагивать, каждый удар копыта о землю казался Трофиму оглушительным, но лагерь пока был тих.

Друзья оседлали лошадей, Амар и Улеб легко, Трофим старательно, а Фока с зубовным скрежетом, когда ему пришлось схватиться рукой за повод.

— Справишься? — спросил Трофим.

Фока кивнул, левой рукой обмотал поводья вокруг запястья.

— Давайте потихоньку вперед, — шепнул Амар. — Шагом, чтобы лошади сумели за вами построиться.

Трофим тронул бока лошади ногами, и та легким шагом пошла вперед. За ней двинулся Фока, двинулись, когда натянулись поводы, привязные, а за ними повинуясь инстинкту, медленно пошли и остальные лошади. Для них это было дело привычное — много раз их водили табуном не хозяева, а назначенные коноводы. Заблудших и отстающих сзади погоняли Улеб и Амар. Перестук копыт участился, стал дробным, а лагерь по-прежнему был тих. Испортил все тот самый вредный коняга, который прежде ни за что не желал принимать ласки Амара. Сначала он попробовал задержаться, а потом когда Амар легко подхлестнул его легким ударом плети по крупу, тот вернулся в табун, но при этом решил попрощаться с хозяином звонким и чистым голосом.

Ржание разнеслось над ночной равниной, и в лагере наконец кто-то проснулся. Неизвестно, был ли это хозяин коня, или кто-то другой, но сперва недоуменные, а потом тревожные крики заполнили ночной воздух.

— Гони! — крикнул Амар, и Трофим послал лошадь, переводя её в галоп, чувствуя как ритмично и слитно заходило под ним лошадиное тело.

Фока скакал рядом, закусив губу. Табун начал набирать скорость. Трофим обернулся и увидел, как шатры лагеря быстро уменьшаются. Свистнуло в темноте, и пролетевшая над Амаром и Улебом стрела попала в шею, как раз под затылок одной из лошадей с краю табуна. Лошадь рухнула на колени как подкошенная и, перекатившись пару раз, замерла на земле. Две других запнулись об неё, но выровнялись и прибавили скорость. Теперь табун подгонял еще и испуг.

— Спасибо за подмогу, — пробормотал Улеб.

В этот момент от лагеря раздался разноголосый и разнотоновый свист, и несколько коней ответили ржанием, признавая своих хозяев. Идущие в конце табуна начали сбавлять темп. Улеб и Амар применили плетки, и кони подстегнулись, но двое, в том числе и тот самый упрямый конек, отвернули вправо и начали разворачиваться к лагерю. Амар вытащил лук, вложил стрелу и, выбрав момент в волнах лошадиной скачки, пустил стрелу. Мгновением позже выстрелил и Улеб. Стрела Амара вонзилась в шею, и конек сник, сбавляя темп и оглашая ночь оглушительным ржанием. Улеб попал в живот, и второй несчастный конь, наоборот, прибавил скорость и унесся в ночь отчаянными скачками. Свист сзади продолжался. Еще несколько коней отвернули. Табун разделился на две неравные части — большую, которая продолжала привычно идти за основной массой сородичей, и меньшую, которые слишком были привязаны к хозяевам, чтоб не ответить на их зов. Эти пытались выбраться из потока, и замедляли движение.

— Бьем лучших… — горестно пробормотал себе под нос Амар и снова пустил стрелу в убегающего жеребца.

Улеб вторил ему, хотя его стрельба и не была так результативна. Все-таки стрелять, полуобернувшись назад, он не привык.

Трофим увидел, как привязанная за лошадью Фоки коноводным поводом лошадь заржала и попыталась сбавить ход, но повод тянул её, и она бежала, оглашая ночь отчаянным ржанием. Наконец, отчаявшись вернуть своих коней, муголы решились на последний шаг, в воздухе засвистело, и ночь прошил залповый град стрел. Но для стрельбы при луне уже было слишком далеко, и их подвело неверное упреждение. Стрелы с глухим стуком втыкались в почву впереди и правее уходящего от лагеря табуна.

— Сейте хлеб, растите репу, пахотники! — закричал сзади Улеб тягчайшее в его понимании оскорбление, обернувшись к лагерю и сложив руки горкой. — Вы не мужи крови! Не вам носить мечи! — И вслед за этим издал победный клич, нечленораздельный и радостный.

— Они умеют стрелять и на звук! — крикнул ему Амар.

— Пусть стреляют! — гаркнул Улеб.

И от его слов и крика Трофиму тоже передалось радостное возбуждение. В перестуке копыт и ржании звучало: Они ушли. Вырвались. Уцелели. И значит, — победа!

* * *

Великий хаган Мугольского улуса Урах-Догшин сидел на подушке в своем походном шатре. Далеко был он отсюда мыслями. Как сквозь покрывало тумана слышал он доносящиеся снаружи звуки вставшего на стоянку отряда. Рассеянным взором глядел на стены шатра и кошму, где, раскрывшись, возлежала наложница. Хсю-Ва, лучший цветок покоренных областей Джун-Го…

Он рассеяно оглядел её и провел рукой по крутому бедру. Хсю-Ва пошевелилась во сне. Вздорная баба… Болтливая. Характер несносный. Она одна из немногих решалась не просто прекословить ему, но еще и повышать при этом голос. Возжелав новых украшений, она вынимала из него всю душу. Болтливая даже в обычное время, она могла трещать не переставая, когда, как она говорила, «исполнялась волнения». Но хуже всего была её привычка, тыкать его — самого хагана — пальцем в бок для привлечения внимания, и доказательство своей болтливой женской правоты. Отучить её от этого не могли даже тяжелые подзатыльники. Впрочем, все это окупалось искусностью Хсю-Ва в делах любви. Только она могла заставить его так, как она это называла, «исполняться высшей радости мужества». Своими искусными ласками она доводила Ураха до высшего наслаждения. Возможно, ей это удавалось так хорошо именно потому, что как подозревал Урах, сама она особого наслаждения не получала… За ласки приходилось платить исполнением её многочисленных прихотей. Что делать, — ведь если брать Хсю-Ва без её согласия, удовольствие вполовину не так хорошо. Урах пробовал… Когда-нибудь она доведет его. Или просто надоест. Тогда он лишит её и болтливого языка, и жизни.

Жизнь… Мысли его перетекли в другое русло. Жизнь… Он сам создал свою жизнь. Судьба дала ему крохотный шанс, тем, что он родился сыном хана, а не простого степняка. Но что дал бы этот шанс тлеющему человеку с теплой душой? Такой бы всю жизнь просидел за спиной своих братьев, более удачливых очередью рождения. Брал бы, сколько бросят, и гнул бы спину перед хаганом — сколько нагнут. Он был иным. Дух его был горяч, и еще с детства Урах понял: он сам должен быть владыкой. Он не испытывал к своим братьям особых чувств. Возможно, в этом были виноваты их матери, жены хагана, которые все время вели между собой подковерную борьбу за власть на женской половине, и естественно втягивали в эту вражду и сыновей. Но скорее всего, он не любил бы братьев даже если бы в доме хагана царило полное согласие. Еще с детства он понял, что его братья — это преграда к цели. Они — высокий частокол, за который для него не перелетит ни один луч счастья. Потому что в малом для него счастья быть не могло. Дух его был слишком велик для подчинения кому бы то ни было. И он расшатал и вынул этот частокол. Урах был рожден владыкой, и он стал им. Не было преград его воле, и лишь желание был его законом на этой земле. Верой его матери был ислам, и он сам стал муслимом — покорным Аллаху. Многие, у кого хватило смелости, порицали его за отказ от веры отца в Вечное Небо. Рты, изрыгающие хулу, он заткнул смертью. Глупцы не могли понять, что вера в Аллаха самая подходящая и для государя, и для подданных.

Еще юношей он понял, единственное, что ограничивает мощь духа — запреты, вбитые в голову в детстве. Убери запреты, и твои желания сравняют вечные горы. Запреты сами были горами — горами гнилого мусора. Сложенные из брюзжания предков, законов и наставлений дряхлых богов. Потому-то они и принял Ислам, что в нем под ворохом запретов Аллах скрыл сокровенное, которое Урах постиг. Аллах так же, как многие другие боги, осуждал убийство, разврат и предательство. За нарушение запретов мусульманина ждала джахханам — огненная геенна. Но Аллах так же сказал, что ни один правоверный муслим не останется в геенне навечно! И отбыв плату за свои грехи, все равно попадет в райский сад — джанну. Это был честный договор, который позволял храбрецу на этом свете творить абсолютно все, чего бы он не захотел! Сделал — ответишь. Но когда ответишь, потом все равно будешь рядом с Аллахом. Не это ли лучшее доказательство того, что Аллаху нравились храбрые, способные на подвиг мужи вместо послушных овец? А может, только такие смельчаки и попадут к Аллаху? Просто об этом не сказано людям, чтобы жизнью отобрать достойных. Разве хочет хаган видеть у себя при дворе нухуров, не способных на поступок? Почему же Аллах должен собирать к себе овец? Волки лучше. Главное, чтобы они были верны вожаку. Это — единственный закон, который им нужно знать.

От общих размышлений его мысли перешли к делам более конкретным. Вожак… А кто-то опять посмел покуситься на его власть. Отправившись на встречу с братом Амаром, он заодно послал доверенного человека проверить, как работает линия ямских станций по идущему к ромейской державе тракту. А потом к нему прискакал посыльный с сообщением — что доверенному кто-то срубил полбашки. Был этих смутьянов маленький отряд. Большую часть его убили, но кто эти люди, установить так и не удалось. Кто посмел тронуть человека со знаком, воплощающим волю самого хагана?! Откуда взялся отряд? Что он делал на этих путях? То, что тем же путем везут к нему брата Амара, — совпадение ли? Или же здесь заговор?! Урах сжал зубы. Не зря он проделал этот долгий пусть. Сперва разберется с братом, а потом перетряхнет весь улус, как блохливый мешок, и вытряхнет заговорщиков под свой взор. Тогда — горе им.

Полог распахнулся, и в шатер вошел Сахир-Буюрук. Этот тысячник ночной стражи один из немногих имел доступ в шатер хагана в любое время дня и ночи. Бледный цвет кожи и седые волосы вкупе с пустым выражением лица делали тысячника похожим на мертвеца. Сахир всегда имел такой вид, будто ничто из окружающего ему неинтересно, но ничто не могло укрыться от его глаз. Урах поглядел на Хсю-Ва и набросил шкуру на её наготу. Сахир склонился в поклоне.

— Высочайший, прибыл гонец от Хунбиша-Бильге с личным посланием.

— Впусти, — изрек Урах.

Сахир обернулся к выходу, выглянул наружу и жестом позвал гонца. В шатер усталой походкой вошел ночной страж с мешком в руках.

— Мне уйти? — спросил Сахир.

— Останься! — Качнул головой Урах и оглядел посланца. — Письмо или на словах?

— На словах, высочайший, — ответил посланец. — Я — обученный памятник.

Урах удовлетворенно кивнул. Читать и писать он не умел, и потому писем не любил. Его отец Хуран когда-то много сделал для того, чтоб обучить грамоте сыновей, причем грамоте не одного народа. Для того он выписал в орду ученых грамотников с разных концов улуса. Но Ураху грамота не давалась. Не было у него к ней ни склонности, ни прилежания. Он не понимал, зачем воину разбираться в этих закорючках. Вот его братьям Сырыму и Амару грамота давалась хорошо. Но Сырым уже давно мертв, а Амар скоро будет. Не сильно-то им помогло словописание… Однако посмотрим, что послал Хунбиш.

— Говори! — приказал Урах посланцу.

Звериная шкура отлетела, отброшенная изящной рукой, и Хсю-Ва предстала перед мужчинами во всем великолепии своего естества. Видно, под шкурой ей стало жарко и она проснулась, и теперь, приподнявшись на локте, осматривала собравшихся ленивыми лукавыми сонными глазами. Урах мельком глянул на неё с раздражением. Сахир спокойно окинул её своим пустым мертвым взглядом. Посланец стрельнул глазами на девушку, наткнулся на обычно потаенное и, испуганно взглянув на хагана, потупил очи.

— Прикройся, — приказал Урах девушке.

— Мне жарко… — капризно пробормотала Хсю-Ва, но при этом подтягивая к себе и накидывая халат. Она могла дразнить хагана, говорить и делать многое, о чем другие и помыслить не могли. Могла даже возражать и оспаривать его волю, но — только наедине. Дурой она отнюдь не была, поэтому все, что приказывал хаган при своих людях Хсю-Ва исполняла, и исполняла быстро.

— А ты… — Урах обернулся к посланцу. — Мне что, нужно спрашивать дважды? Что мне велел передать Хунбиш?

— Прости, высочайший! — очнулся посланец. Он постоял еще секунду, подняв глаза кверху, вспоминая. А потом быстро и уверенно начал выдавать запомненное.

— «Мой хаган. Сим посланием доношу тебе, что дело пошло не совсем, как задумано. — Глаза Ураха сощурились. — Брат твой Амар-Мэргэн почуял неизбежное, хоть я не дал ему к тому ни самого малого повода. На последней стоянке под покровом ночи Амар-Мэрген и его сопровождавшие пошли в тайный побег, замечены были стражей и остановлены стрелами. Так умер брат твой. Гонец, который доставит письмо, доставит так же тебе и его голову. Более подробно ты можешь все узнать у гонца, благо он всему был самоочный свидетель…»

Урах облегченно выдохнул. Сахир заметил, как растворяется желчь гнева хагана, уходя от лица. Но все же гнев не нашел выхода, теперь следовало вести себя еще осторожнее.

— «…Худо однако, что нескольким сопровождающим твоего брата, из румеев, удалось ускользнуть и укрыться в лесу, — продолжил посланец. — Нельзя позволить румеям помнить им то, чему они были свидетелями. У меня здесь достаточно людей, чтобы не выпустить их из леса, но мало для того, чтобы найти их. Потому, прошу тебя высочайший, прислать сюда как можно скорее людей, чтобы концы дела связались, и все утихомирилось и успокоилось».

— Ты слышал, Сахир? — Повернулся к тысячнику хаган. — Отряди людей, пусть едут на подмогу Хунбишу. Пусть заглянут под каждый лист в том лесу и отыщут беглецов. Потом нагонишь меня. Я поеду обратно в орду. Мне здесь уже делать нечего.

— Твой приказ у меня в ушах, глазах и на сердце, высочайший. — Поклонился Сахир-Буюрук.

— Покажи мне её, — приказал Урах гонцу.

Посланец приблизился, открыл мешок, снял крышку с кадки с соляным раствором с поклоном поставил её перед хаганом и отошел на прежнее место. Хсю-Ва брезгливо сморщила нос и одновременно широко открыла глаза от любопытства. Сахир уже собравшийся идти отдать приказ, задержался. При всей его бесстрастности любопытство не было чуждо и ему. Урах не чинясь сунул руку в кадку, и вытащил оттуда за спутанные волосы отрубленную голову, развернул её к себе лицом, внимательно осмотрел черты, и застыл, уставившись немигающим взглядом в побелевшие глаза мертвеца, будто бы повел с усопшим братом безмолвный разговор.

— Здравствуй, Амар, — пробормотал Урах. — Так вот ты какой стал. Жаль, не увидел я…

Урах не договорил. На лице его проскользнула быстрой тенью странная смесь мрачной злобы и давних теплых воспоминаний. Держа голову за волосы на затылке, он второй рукой смахнул ей пряди со лба, чтоб лучше видеть лицо, и вдруг застыл, а потом лихорадочно начал ощупывать у мертвой головы область между теменем и правым виском. Хсю-Ва, гонец и Сахир с молчаливой тревогой следили за ним. Лицо Ураха перекосило ужасающей гримасой гнева.

— Это не он! — крикнул хаган, и его лицо перекосилось так, что стало страшнее отмеченного смертью лика отрубленной головы. — Это не он, вы, черви, дети ворон! Это не мой брат! — Он перевел взгляд на гонца и съел свой гнев, и спросил уже не криком, но выдохом, и от его тона у посланца затряслись ноги. — Где мой брат? Ты кого мне подсунул? Это Хунбиш решил поиграть со мной в игры? Да? И ты вместе с ним?

— Высочайший, — испуганно пробормотал гонец. — Это тот самый человек, которого мы везли от самой румейской державы. Хунбиш-Бильге показал нам его, как вашего брата, и сам обращался к нему так, и весь румейский эскорт тоже…

— Это что, хаган румеев решил меня обмануть? Да неужто он посмел…

— Высочайший, — осторожно произнес Сахир. — Ты уверен, что это не твой брат? Ты не видел его много лет, а смерть меняет лица…

— Память моя — молот, зубило и камень, — мрачно проговорил Урах. — Неважно, сколько лет прошло. Это не мой брат. Не знаю, как я мог обмануться в первый миг… Это не брат, это его анда, вечная тень, верная собачонка. Да, он всегда был похож…

— И ты узнал его после стольких лет, высочайший? — С самой малой ноткой сомнения, произнес Сахир. Эту нотку он мог позволить себе по своему положению.

— Еще бы я не узнал его, — процедил Урах. — У моего брата вот здесь, на голове, должен быть шрам. Кому как не мне знать об этом, ведь я сам в детстве рассадил ему голову, когда он полез вперед меня на облаве…

Урах с неожиданной брезгливостью отбросил голову в сторону.

— Ты… — впился он глазами в гонца. — Как зовут?

— Тиряк, высочайший.

— Был еще кто-нибудь в румейском эскорте еще кроме него… — Урах махнул в сторону откатившейся головы, — был из наших племен?

— Был, — ответил посланец. — Слуга… — Он замялся, не зная как обозвать, и наконец тоже просто показал рукой на голову. — Слуга этого.

— Как звали слугу?

— Юлхуш.

Урах секунду удивленно смотрел на посланца, а потом дико захохотал.

— Похож на него? — Спросил, отсмеявшись.

Посланец замер, не понимая вопроса.

— Слуга похож на него? — рявкнул хаган.

— Да, высочайший. Очень похож, — кивнул гонец.

— И он убежал в лес?

— Да, высочайший. Он, и с ним еще двое румеев и один орос.

— Мой брат скрылся в лесу, — простонал Урах. — Хунбиш — глупец!

— А может, это все же происки румейского хагана? — спросил Сахир. — Может, твой брат и не ехал сюда никогда, а остался в Румании?

— Может… может… но нет. — Урах покачал головой. — Амар никогда не расставался со своим Юлхушем. Зачем бы его отправлять, если не поехал Амар?

— Потому что Юлхуш знает… знал тебя, и знал, как приличествует высокородному муголу вести себя. Он смог бы дольше морочить нам голову.

— Нет, мой брат в лесу. Иначе, почему их было двое? Почему не Юлхуш звался Юлхушем? Я чую. Во всяком случае, я это должен видеть сам. Поднимай людей, Сахир, — сказал хаган. — Всех, кто здесь. Пойдем налегке, изгоном. Он не должен уйти. Сколько у меня здесь человек?

— Сотня, — ответил Сахир.

— Мало.

— Я говорил, что неразумно и недостойно хагана ездить с сотней, как простому…

— Я помню, что ты говорил! — перебил Урах. — Поблизости есть мои гарнизоны?

— Есть гарнизон в полтора ярто от нас, триста человек.

— Гонца туда, пусть загонит пару коней, но они должны выйти за нами. Седлайте лошадей. Вырвите все деревья в том лесу и вычистите всю траву. Найдите моего брата, или я поступлю с вами жестоко. Не стой, Сахир!

— Твой приказ в моих ушах, глазах и сердце, высочайший. — поклонился Сахир, схватил оторопевшего гонца и вышел из шатра. Урах начал быстро собираться.

— Я поеду с тобой, господин, — сказала Хсю-Ва.

— Мы поедем быстро и без повозок. Будешь мешать.

— Я отличная наездница, ты же знаешь. И мне очень хочется посмотреть на твою встречу с братом.

Урах пожал плечами.

— Как знаешь. Но помни: если отстанешь, я не остановлюсь ни на секунду. Сейчас мне не до тебя, женщина.

— Я не отстану, — пообещала Хсю-Ва.

Урах холодно посмотрел на неё.

— Я стою. Ты лежишь. Уже отстаешь.

* * *

Звенело оружие и брони, бегали люди, зажигались факелы и все это убивало Хунбиша-Бильге своей бестолковостью.

— Как же это вышло? — Простонал Хунбиш-Бильге. — О Аллах, милостивый и милосердный, за что же ты попускаешь этим неверным?

Рядом стоял мрачный Нэргуй, застегивая пояс. Хунбиш взглянул на него и вспомнил, что Нэргуй сегодня ночью уже застегивал этот пояс, — в первый раз, когда ромеи убежали в лес. Теперь вот он снова стоял и застегивал свой идиотский бесполезный набитый бляхами пояс, когда ромеи убежали окончательно. Вояка… Хунибш почувствовал, что его захлестывает бешенство.

— Ну что, Нэргуй? Что?! — завопил Хунбиш, чувствуя, что сейчас полностью потеряет над собой контроль, и голос срывается на визг. — Что скажешь на этот раз? В этот раз тебе не нужно было притворяться, что ты охраняешь румеев. Почему же они не мертвы? Как ушли?!

Нэргуй зло поглядел на Хунбиша.

— Я недооценил этих сопляков, да… Даже когда они прорвались в лес, я думал, это только потому, что им помогли те двое стрелков… Но когда румеи убежали в лес, я предлагал тебе выставить усиленный караул без затей. Все равно им было некуда деться. А ты хотел поставить ложные спящие караулы и попробовать подманить их в лагерь. Ты здесь командир, и я сделал, как ты сказал. Ты был прав — им хватило наглости вернуться. И что теперь? Что ты будешь делать со своей правотой? Из-за твоего «хитроумного» плана погибли мои люди.

— Да! — Голос Хунбиша чуть не сорвался на фальцет. — И мой план сработал! А что же твой караул в лесу не поднял тревогу?!

— Это мы сейчас выясним, — пообещал Нэргуй. — Думаю, караул мертв. Не те в нем были люди, чтоб заснуть на посту. Они знали, что за это полагается.

— Вы зажрались! Привыкли считать себя элитой и объедаться на легких постах. Хаган слишком много давал вам и мало требовал!

Нэргуй, не отвечая, повел взглядом, выискивая кого-то в окружающем хаосе, так и не высмотрел, и крикнул поведя головой.

— Булан! Сюда!

Через несколько секунд из темноты к нему подскочил ночной страж с факелом.

— Возьми несколько человек, найди мне Сусэя и Тогона. Их я поставил в лесной караул. Найди Хияна — ему я велел сторожить в шатре со стороны леса. Быстро!

Булан молча кивнул и убежал в темноту.

Хунбиш снова подскочил у Нэргую. Ему пришлось обойти багатура, чтобы снова очутиться с ним лицом к лицу — после разговора со своим человеком тот так и не соизволил повернуться к Хунбишу обратно.

— А что же твои караульные в самом лагере?! Почему эти собаки дрыхли? Они должны были бы притворяться, а не давить щеки во сне! Ты знаешь, что с нами может сделать хаган, когда узнает, что позволили уйти свидетелям?!

Нэргуй соизволил повернуться.

— Ты ведь не воин, высокий.

— И никогда им не был, слава Аллаху! Дважды слава, глядя на тебя и твоих вояк! Ну и что?

— А то, что тебя воспитывали грамотники серединного царства… — ровным голосом продолжил Нэргуй. — Ты никогда не стоял в ночном карауле. Это тяжко. Особенно, если до этого был долгий дневной переход. Глаза закрываются сами. Веки тяжелы. Думаешь — смежишь веки на один миг — а сам уже почти спишь. Для того чтоб не уснуть, приходится бодриться. Поводишь плечами, постукиваешь ногами… Но если тебя положат на землю и скажут: покажи сон, закрой глаза, не двигайся, не шевелись, неужели ты думаешь, что найдется человек, который по настоящему не уснет после тяжелого дня? Неужели ты думаешь, я приказал бы им не спать, зная, что они все равно заснут? — Нэргуй поджал губы. — Говорил тебе, надо выставлять обычный караул. А тебе все хотелось хитрости, высокий. Хитрость хороша, да только если переборщить, она хуже всякой прямоты выходит. И хагану если надо будет, я тоже самое скажу.

Хунбишь-Бильге похолодел.

«Ах ты собачий сын!» — подумал он.

По рассказу Нэргуя получалось, что действительно виноват и Хунбиш. А ведь Нэргуй был из числа командиров ночной стражи и видел хагана довольно часто. Если он расскажет все Ураху так, как рассказывал здесь, слепой гнев хагана может упасть на Хунбиша. Хорошо еще, что они сделали главное, — не упустили Амара. Но все же, прокол был велик…

Если бы у Хунбиша были здесь доверенные люди, он бы без затей приказал отправить болтливого Нэргуя к предкам, и свалил бы это на ромеев. Но его людей здесь не было. Наоборот, он один окружен людьми Нэргуя. От этой мысли Хунбишу стало еще более неуютно.

«Надо перестать с ним ругаться. Пока…» — Хунбиш облизал губы.

Ай, как сложно. Он не может убрать Нэргуя, пока не вернется в ставку хагана, но там будет уже слишком поздно… Надо что-то придумать.

«В любом случае, я запомню тебе сегодняшнюю ночь, Нэргуй. Дай только срок».

— Ты прав, Нэргуй. — Голос Хунбиша звучал примирительно, с раскаяньем. — Я, похоже, перехитрил сам себя. А ты пошел у меня на поводу, зная, что я не очень опытен в военных делах. Тебе следовало бы быть настойчивей. Мы оба виноваты. Ты знаешь, как слеп бывает гнев хагана. Давай вместе подумаем, что мы теперь можем сделать?

Хунбиш вообще-то имел в виду примирение с Нэргуем, чтоб им совместно придумать, как рассказать владетелю неприятную правду как можно более гладко. Но Нэргуй был человек дела и понял его вопрос по-своему.

— Пойдем.

Нэргуй двинулся к краю лагеря, где еще толпились стражи с луками, и горело большинство факелов, и свистели в темноту хозяева, оставшиеся без лошадей. Хунбиш на своих толстых ножках покатился за ним.

Из темноты раздался стук копыт. Муголы навели на звук свои луки. Но это оказался не всадник. Из темноты выскочила пустоседлая лошадь, вернувшаяся на зов. Из крупа у неё торчали две стрелы. Хозяин вскрикнул, лошадь повернула к нему и ответила ржанием. Она подбежала к хозяину, ласково и устало ткнулась ему в лицо мордой, потом упала, сначала на передние, потом на задние ноги, и околела.

Хозяин лошади отломил древко одной стрелы, повернулся, выискивая кого-то взглядом и с силой швырнул палочку в другого стража. Он узнал оперение друга. Древко стукнулось в грудь и, отскочив, упало на землю.

— Ты и сам стрелял… — пробормотал страж, в которого швырнули сломанную стрелу. — А что нам еще было делать?..

Хозяин убитой лошади потеряно сел рядом с ней. Товарищ, которому попало древком, мялся рядом. К нему лошадь не вернулась, и значит, возможно, была жива, но он не знал, радоваться этому или горевать. Толпившиеся вокруг муголы отворачивались друг от друга. Было стыдно. Хунбиш, идущий за Нэргуем, охватил это все краем глаза. Но ему было не до того.

Снова раздался стук копыт, и к лагерю выскочил еще один конек, лохматый, всклокоченный, со злыми глазами, своей скромной статью не очень-то подходящий по чину гвардейцу. Однако мугол выронил факел и бросился обнимать конька за шею так страстно, как, наверное, не обнимал собственную жену. Через несколько секунд он опомнился, и принялся осматривать конька со всех сторон, и не доверяя глазам, охлопывал того по крупу и бабкам. Стрел не было. Ран не было. Конек тряс гривой и снисходительно пофыркивал.

— Все, кто не потерял коней, ко мне! — гаркнул Нэргуй.

Таковых обнаружилось девять. У восьми лошади были в порядке. У девятого лошадь хромала, у неё в бабке засела стрела.

— Еще остались быки, что тащили повозку… — сказал кто-то из темноты.

— Ты — займись лошадью, — приказал Нэргуй владельцу раненного коня. — Вы… — Нэргуй показал на четверых, выбирая из них лучших всадников, — поскачете за румеями. Вы, — он посмотрел на четырех других, — отдайте им своих коней на завод, пусть у них будет по два, для смены.

Он снова обернулся к отобранным.

— Поезжайте за румеями. Разойдитесь клином. Они могли сделать в темноте поворот. Постарайтесь не попасть в их засаду. Ваша задача найти румеев утром. Если вы найдете их все вчетвером — атакуйте. На луках вы их всяко одолеете. Если вас утром будет двое или один, не атакуйте. Следуйте за ними на расстоянии большем полета стрелы. Если великий хаган получил сообщение Хунбиша-Бильге и выслал к нам людей, то они приедут к нам завтра. Мы пошлем их за вами. Ваша задача весь завтрашний день следовать за румеями и оставлять по пути за собой сигнальные дымовые горшки.

От лагеря прибежал запыхавшийся страж.

— Мы нашли лесной караул, — обратился он к Нэргую. — И нашли караульных в шатре. Все мертвы.

Нэргуй кивнул без удивления, и снова повернулся к выбранной им троице:

— Слышали? Найдите румеев. Наведите на них наших воинов. Хоть один из вас должен это сделать. Они убили наших товарищей, похитили наших коней, а с ними — нашу честь. Я говорю — нашу — и про вас. То, что кони вернулись к вам, не ваша заслуга, а воля Аллаха. Возможно, Аллах специально выбрал вас, чтобы спасти нас от позора и сохранить наши головы. Искупите наш позор перед хаганом.

Четверо молча кивнули. Говорить им было не нужно. Все было в глазах.

Они сразу бросились собираться. Один уже оседлывал лошадь, двое других искали лошадиную сбрую. Те трое, что должны были отдать им своих коней, тоже готовили четвероногих товарищей в поход. Нэргуй заметил, что один из выбранных им воинов скачет в одном сапоге.

— Не стойте столбами! — крикнул он остальным. — Найдите вещи тех, кто едет. Тащите им сигнальные горшки, воду, еду, стрелы!

Стражи засуетились. Люди отошли от потрясения и собирались быстро. Привычка была сегодня помножена на унижение.

Хунбиш стоял в стороне. После распоряжений Нэргуя он почувствовал, что еще не все потеряно, и несколько приободрился. Он поглядел на Нэргуя почти с нежностью.

Но это, конечно, не отменяло то, что Нэргуя нужно будет убить потом.

* * *

Его покачивало на волнах, прямо как в песне. Вверх-вниз, из стороны в сторону. Но отчего-то волны не приносили облегчения, и каждое движение отдавалось болью в ногах и спине, давило в грудную клетку.

«Это оттого что я не лежу… — подумал он, — мне нужно лечь на спину и станет легче».

Он попытался откинуться, но что-то помешало, и тут же вернуло его обратно в вертикальное положение. А где-то далеко все еще звучала песня про двух купцов, ввергнутых Божьим гневом в море. Сейчас купцы помолятся, Господь услышит их, и могучей волной вернет их на палубу. Потом они прибудут в Кайру, и наученные горьким опытом будут вспоминать Бога и молиться по любому случаю. Помолившись на ночь об охране имущества, купцы наутро обнаружат, что их начисто обнесли. Потому что кроме надежды на Бога, не худо бы и запирать на ночь дверь. Не стоит забывать о Боге, не стоит и перекладывать все на него… Он знал это, потому что слышал эту песню уже, наверное, тысячу раз. Тит любил эту нехитрую притчу и частенько её распевал. Вот и сейчас заладил петь опять. Тит?.. Поет? Но ведь Тит мертв. Убит у него на глазах. Как же он может слышать песню мертвеца? Тит друг ему, и он не боится его ни живого, ни мертвого. Но как же он его слышит? Может, он и сам уже тоже умер? Когда?.. Он не помнил этого. Не мог же он умереть и сам того не заметить? Не мог, да? Но… где он?

Тут Трофим начал быстро просыпаться. Он открыл глаза и увидел перед собой луку седла, лошадиную гриву и медленно плывущую внизу степь. Он спал, просто спал верхом на лошади. Рядом, тихонько напевая, ехал Улеб, поддерживая его под руку, чтоб он не свалился с коня. Да, точно. После побега они были слишком вымотаны, но не хотели останавливаться. Тогда они договорились спать прямо на лошадях, поддерживая друг друга посменно, чтоб не свалиться с непривычки.

— Проснулся? — спросил Улеб.

— Да… — Трофим мотнул головой и почувствовал, что голова сейчас отвалится от окоченевшей шеи.

Улеб отпустил его локоть. Тело ломило невыносимо. А Амару хоть бы хны… Он поглядел на степняка, который после ночной поездки в седле имел вполне выспавшийся вид. Трофим посмотрел на свои колени. От грязи шелковое исподнее стояло на них колом, на коленях были дыры. Теперь в свете дня было видно, что беглецы перемазаны, как пекельные черти, — результат блужданий по ночному лесу. Одна из оборок размоталась, и он снова запихал её край в импровизированную обувь.

Трофим начал озираться. Фока тоже уже проснулся, и судя по его помятому, сосредоточенному лицу, что-то сильно обдумывал. Трофим повертел головой, услышав, как хрустнули позвонки, и сделал глубокий вдох, чувствуя, как расправляются легкие. Посмотрел вверх, на поднявшееся еще выше солнце. Наконец, обернувшись, глянул назад. То, что он увидел там, огорчило.

— Едет, — сказал он Улебу.

— Едет, — оглянувшись назад, согласился Улеб. — Пристал как тень, с хвоста не стряхнешь…

Позади них, на расстоянии, превышающем полет стрелы из лучшего лука, верхом на неказистом нестатном коньке, со второй лошадью в поводу ехал мугол. Он отыскал их еще до восхода солнца. Они заметили его с утра. Тогда же утром, мугол сделал краткую остановку, спустил с коня на землю горшок, поднес к нему огонь и вскоре к небу вознесся высокий столб дыма.

— Дает сигнал, ирод, — еще тогда, утром, заметил, Фока. — Кому?

— Значит, есть кому… — пробормотал Амар. — Хорошо, если только тем, кого мы оставили без лошадей.

— Надо что-то с ним сделать. — Руки Фоки сжали поводья.

— А что? — поморщился Улеб. — Проклятая равнина плоская, как хлебная доска. Ненавижу её… Если бы здесь были лес или холм, мы бы заехали за него и подстерегли. А здесь… Погонимся за ним? Так он этого и ждет. Будет оттягиваться назад, а мы будем возвращаться туда, откуда бежали.

— Он один, — сказал Трофим. — Рано или поздно он уснет. И тогда…

— Он еще пару дней может не спать. Может добирать дремой в седле. Для его друзей этого может хватить. И для нас.

Сейчас, после жесткого сна в седле, после которого болело все тело, но все же хоть немного посвежело в голове, Трофим пытался придумать, как же им отвязаться от их незваного спутника.

Но не он один размышлял над этим.

— Други, — произнес Фока. — Мы не можем просто ехать и смотреть, как этот поганец сигналит на весь свет.

— Есть предложения? — поинтересовался Трофим.

— Есть, — кивнул Фока. — Надо разделиться. Этот, за нами, — один, надвое не разорвется. Значит, он либо потеряет Амара, либо второй отряд. Если он потеряет Амара, это хорошо, потому что он — их главная цель, пусть даже они еще не смекнули, кто настоящий брат хагана. Если потеряет второй отряд, тоже хорошо. Потому что кто-то должен вернуться домой и рассказать василевсу, что с нами случилось.

— Василевс сам послал нас сюда, волку в зубы, — хмыкнул Улеб. — Уж он-то наверняка догадается, что с нами случилось.

— Догадка — одно, — возразил Фока. — Но когда-нибудь василевсу может понадобиться настоящий свидетель. Сегодня Романия не хочет войны с мугольским улусом, а завтра ей может пригодиться свидетель, который обвинит хагана Ураха в вероломном убийстве ромейских посланцев. Поэтому наш долг, чтобы хоть один из нас добрался и рассказал все, как было.

— Об этом я не подумал, — пробормотал Улеб.

— Да… — кивнул Трофим. — Но четверо — это еще отряд. Маленький, но отряд. Можно отбиться от какого-нибудь небольшого разъезда. А если разделимся по двое — это уже явная дичь.

— Брось, — отмахнулся Фока. — Для тех сил, с какими будет искать хаган Амара, и четверо не отряд. К тому же нам не обязательно делится двое на двое. Пошлем одного к василевсу, а трое останутся с Амаром.

— Ну разве так… — уступил Трофим. — Ну и кого пошлем обратно к границе?

— Я поеду, — серьезно сказал Фока.

— А… — начал было Трофим.

И заглох.

Ясно было, что вернуться к границе, миновать стражу, пересечь вплавь широкую реку и оказаться на своей стороне — дело нелегкое. Но все же в сравнении с теми, кто попытается добраться вместе с Амаром до родни его матери (а родня еще непонятно как примет), тот, кто уходил сейчас к границе, имел гораздо больше шансов выжить. «А почему именно ты?» — хотел Трофим спросить Фоку, и осекся, потому что представил, как этот вопрос выглядел бы для Амара. Если бы все они втроем начали перед Амаром галдеть и спорить, доказывая, что каждый достоин больше другого уехать, спастись. Трое галдели бы. И даже если уехал бы только один, Амар знал бы, что хотят уехать все трое. Нет, нельзя. Нельзя было сейчас допустить такого разговора. Трофим глянул на Амара — тот слушал с непроницаемым лицом. Глянул на Улеба — тот как-то устало прищурился, и по лицу его тенью скользнула кривоватая усмешка.

— Фока все правильно сказал, — подал голос Улеб и повернулся к Амару. — Он к реке, а мы с тобой.

— Это самое разумное, — кивнул Трофим. — Так и сделаем.

— Тогда не будем медлить, — предложил Фока.

— Ты сможешь найти путь до границы? — спросил Трофим.

— Здесь трудно заблудиться, — отозвался Фока. — Солнце всегда над головой.

— Лошадей брось до границы загодя, — посоветовал Трофим. — У реки двигайся очень осторожно. Не лезь воду, пока не убедишься, что рядом нет караулов.

— Так и сделаю, — пообещал Фока. — До свидания, други. Берегите головы. Надеюсь, увидимся.

— Ага, и ты себя береги, — отозвался Улеб.

— Прощай, Фока, — сказал Трофим.

Амар просто кивнул.

Фока отсалютовал им, ободряюще кивнул, развернул коня и дал в галоп. Из-под копыт его коней летели комья грязи. Трофим смотрел ему в удаляющуюся спину.

Да, Фока был прав. Кому-то нужно было ехать обратно. Маленький спектакль… Он, Трофим, сделал все, что бы Амар не увидел постыдного спора. Кажется, Улеб понял так же. Значит, они вдвоем с Улебом выступили как актеры, а зрителем получился Амар, который не должен бы ни о чем догадаться. А Фока? Он сделал удачную глупость? Или же выступил как тонкий постановщик, рискнув, просчитав всё на несколько ходов вперед?

Они прожили вместе несколько лет, и Фока был добрым товарищем. Но… Он был добрым товарищем в казарме и учебе, а не в настоящем деле, которое наступило теперь. Понимал ли Фока, что сделал? О, прожив вместе несколько лет, Трофим назвал бы Фоку как угодно, — только не простаком. Фока струсил? Нет. Трусом Фока не был. Во время показательных боев перед очами василевса он был готов рубиться до смерти, хоть и проигрывал, только чтоб показаться властному самодержцу. Не струсил он и в лесу. Нет, Фока не был трусом. Он просто не был другом. И рассчитал, где больше шансов выжить, вот и все.

Могло ведь все повернуться иначе. Не спроси Трофим: «кого пошлем?», а например, скажи он: «тогда пошлем Улеба». Но ведь Амар к ромейской границе идти не мог, а себя Трофим как командир, ни за что бы не назвал. Значит, оставались Улеб и Фока. Пятьдесят на пятьдесят. В случае выбора Улеба Фока ничего не терял. В случае выбора его имени — приобретал очень многое — шанс на жизнь. Он все просчитал. Он рискнул. И выиграл.

И главное, что можно было предъявить Фоке на словах? То, что назвал себя, не подумав. Вот и все. Они сами отпустили его. Ах, Фока… До чего ж ты хорошо нас изучил. Сыграл на нас, как на пастушьей дудочке. И я ничего не смогу тебе предъявить, от чего бы ты не смог отвертеться. Это не доказать на уровне логики. Но если я останусь жив, то не друг я тебе более, Фока. И для Улеба, скорее всего, тоже. Но ты ведь и это просчитал. Взвесил, сколько стоит наша дружба, если мы умрем здесь, в степи, и сколько, если все-таки несмотря ни на что сможем вернуться. Все просчитал и вышел с минимальными потерями. Ах, Фока. Практичный Фока. Умница Фока…

Заговорил Амар, и Трофим, занятый своими мыслями, запоздало вспомнил, что пока они решали, как разделиться, тот не произнес ни слова, а только слушал.

— Нелегко будет Фоке одному перебраться через пограничную реку, — бесстрастно произнес Амар. — Один может не доплыть. Не лучше ли вам поехать к границе втроем? Скорее всего, тот, кто следует за нами, подумает, что большая группа важнее. Да и мне одному будет легче укрыться.

«Охохо, выходит, наш маленький спектакль имел трех актеров и ни одного зрителя», — подумал Трофим.

— Фока доплывет, — пообещал Трофим. — И до императора доберется, и все расскажет красочно. Я в него верю… Ну а мы поедем с тобой, как решили.

— Я ведь, скорее всего, никуда не доеду, — помедлив, сказал Амар. — Я и так вас бросил в когти зверю, хоть и не намеренно. Сейчас есть шанс выбраться. Так стоит ли всем?..

— Стоит, — прервал его паузу Улеб.

— Почему? — Амар пристально смотрел ему в глаз.

— По совести и долгу, — спокойно произнес Улеб.

— Ты сделал бы то же самое для нас, — добавил Трофим. — Все спасемся, или все пропадаем. Но без греха.

Амар совсем чуть-чуть оплыл лицом. Другой бы и не заметил, но Трофим знал его слишком давно.

— Спасибо, друзья, — это Амар сказал совсем тихо. — Спасибо.

Улеб хлопнул его по плечу, улыбнулся и подмигнул.

Мугол, естественно, поехал за большей группой. На том месте, где четверо разделились, он приостановился и оставил свой очередной дымный горшок. Он соблюдал дистанцию и потому был постоянен. А уезжающий в сторону Фока становился все меньше и меньше.

* * *

Дождь бил наотмашь, крупными каплями, тяжелым дробным звуком обрушиваясь на землю, молотил разлетавшимися брызгами по крупам коней. Дождь лился стеной, смывая с тела грязь, но и выбивая из тела с каждым ударом частицу тепла, давя непрерывной долбежкой на макушку, заливая глаза. Дождь лился, и кони спотыкались, скользя копытами по мокрой траве, вырывая её кусками, обнажая почерневшую от влаги землю. Скоро их копыта облепили сплошь грязные комья.

— Небо-Отец слезы льет. Не по нам ли?.. — пробормотал Амар.

— Чего? — перепросил Трофим.

— Нет, ничего…

— Дождь — это хорошо, — проводя по коротким волосам, сказал Трофим. — Теперь этот, за нами, не сможет разжечь свой дым…

Улеб скептически мотнул головой, брызги веером полетели со светлых прядей.

— Дождь — это плохо, — покачал головой Амар. — Теперь мы сами оставляем следы. Да такие, что даже слепому видно.

* * *

— Гони! Гони! — надрывался Амар, и его голос подстегивал, как удар хлыста.

Хотя это было лишним, они и так гнали. Лошади скакали во весь опор, неслись над землей, впечатывая в неё частой дробью свои копыта. С хрипом выбрасывая из себя горячий воздух. Амар вырвался на полкорпуса вперед, за ним летел Улеб и замыкал Трофим. Они уже опустошили тороки и сбросили с коней все лишнее, кроме еды и воды. И все же их догоняли. Когда Трофим оглядывался, гикающая лавина конников медленно, но неодолимо приближалась. Морда коня Трофима покрылась пеной, и ошметки её летели в стороны. «Долго не протянет», — подумал он. Это было ясно даже ему, не самому опытному коннику.

Дождь прошел, и уже подсохла земля… Всадники появились на горизонте бескрайнего равнинного океана маленькими черными точками. Сперва было и не различить, что это там, впереди, вдали. Но то что неподвластно даже самым острым глазам, подвластно разуму.

— Поворачиваем, — предложил тогда Трофим. — Может, они нас не заметят, или просто проедут по своим делам.

— Не минуют, — мрачно сказал Амар.

Трофим и Улеб посмотрели на него и увидели, что Амар смотрит назад. Там позади них одинокий преследователь, верный спутник, тоже сделал остановку и теперь медленно отъезжал с места, над которым раскуривался сигнальный дым.

— Чума его забери! И его, и того, кто придумал эти подлые горшки! — выплюнул Улеб с холодным бешенством, глядя на стоявшего у них за спиной мугола, чей конь перетаптываясь, боком отходил от сигнального дыма.

— Теперь они точно поедут сюда. — Трофим поморщился, как от боли. — Уходим! Быстро!

Они развернули коней и начали уходить.

— Бери правей! — крикнул Улеб. — Я не хочу снова вернуться в лес к Хунбишу…

И они взяли правей. Они двигались быстро, но точки на горизонте сперва превратились во всадников, потом стало возможно различить масти их коней и цвета одежд, потом черты лица и мелкие детали. Их нагоняли. Не потому что лошади были лучше — потому что лучше были всадники. Оглядываясь назад, Трофим видел, как легковооруженные муголы прямо на скаку устраивали сложный хоровод, без остановки, прыжком, пересаживаясь на сменных лошадей. Беглецам же, чтоб поменять лошадей, пришлось останавливаться. Уставших они отпустили, не было возможности позволить им восстановиться. Амар, пожалуй, еще смог бы уйти один. Он сидел в седле как влитой, без признаков усталости, не мешая коню, а Трофим уже чувствовал, что стер себе внутренние стороны бедер, и его задница не в такт лупит по седлу, когда ноги устают держать. Улеб тоже выглядел усталым. Конь Амара отрывался от коней Улеба и Трофима, на полкорпуса, корпус, два, а потом Амар его притормаживал. И Трофим с Улебом сказали Амару: дай полную волю коню. Но он взглянул на них с таким гневом и стыдом, и во взгляде его были Юлхуш и Тит, которые из-за него остались в лесу, что стало ясно — упрашивать бесполезно. Их нагоняли, тяжелый топот десятков лошадей захлестывал их, как прибой. Скоро дистанция должна была сократиться настолько, что преследователи смогут использовать луки.

Впереди и правее виднелась редкая для этих мест возвышенность. Пологий невысокий холм, который венчала старая дозорная башня. Кто бы ни поставил её здесь, чтоб следить за врагами, потом забросил, когда народы сместились, изменив границы.

— Давай туда! — крикнул Трофим.

— Нет! — Тряхнул головой Улеб. — Это же ловушка!

— Мы уже в ловушке! Там хоть стены есть. Или ты собираешься драться в поле втроем против этой оравы?

Они чуть повернули коней и направили их на холм. Несмотря на то, что зрительно он казался не слишком крутым, начав подниматься по нему, лошади ощутимо замедлили движение. Трофим тревожно посмотрел назад. Расстояние опять сокращалось.

— Это дурь! — закричал рядом Улеб. — На очередном поскоке лошади он чуть не откусил себе язык, но продолжил. — Втроем оборонять разрушенную башню от сотен. Мы выиграли жизни на пару мигов.

— Хотя бы пару! Уже хлеб! — буркнул Трофим.

Улеб мрачно посмотрел на него, а потом вдруг захохотал. Про другого в таких обстоятельствах Трофим мог бы подумать, что у того съехала крыша. Но Улеб — это Улеб.

— Вы сначала доберитесь!.. — осадил их Амар.

Башня становилась все ближе. Те, кто её здесь построил, потрудились на совесть. Сложенная из мощных камней, она до сих пор выглядела основательно, несмотря на пропавшую крышу и обвалившийся верх. Когда-то рядом с ней была возведена пристройка, но она была сделана не из камня, и теперь от нее остался только примыкавший к башне фундамент.

Лошадь под Амаром, которая раньше все время вырывалась вперед, теперь начала сбавлять шаг. Длинные дистанции оказались не её сильной стороной. Наконец её начало водить из стороны в сторону, и Амар, не дожидаясь пока она упадет и подомнет его ногу, выпрыгнул из седла. Лошадь, сделав еще пару неверных шагов, свалилась набок.

— Хватайся! — крикнул Улеб, натянув поводья, и Амар ухватился за стремя. Так втроем они наконец добрались до вершины холма. Вблизи стало видно, что башня получила свои разрушения не столько от времени. Не старость уничтожила пристройку и обрушила часть крыши. Это сделали люди.

— Боже вседержитель! — выдохнул Трофим. — Дверь….

На входе в башню, который раньше находился в разрушенной пристройке, действительно висела мощная полуоткрытая дверь на огромных ржавых петлях. Темное, все еще крепкое дерево, видимо, пропитанное каким-то защитным составом. На двери виднелись старые следы ударов топором, но их оставили не те, кто штурмовал башню когда-то. Скорее всего, кто-то из тех, кто останавливался здесь позднее на ночлег, пытался обратить дверь в дрова, отрубив у неё нижний угол, но мореное дерево не поддалось, и путешественник бросил это дело. Мало кому Трофим бывал так благодарен, как побывавшему здесь когда-то путнику за его лень и ненастойчивость.

Конь с трудом переставил ноги через остатки фундамента пристройки. Трофим подъехал к двери вплотную, соскочил с коня, охнул и на мгновение замер. Ноги отказывались держать, вся внутренняя часть бедер горела огнем. Он даже не хотел думать, что творится у него в штанах. С лошадиной морды по поводу ему на руку сползала слюна. Бока у лошади ходили так, что, казалось, она сейчас разорвется на очередном вдохе.

— Сюда, быстрее! — обернувшись, крикнул Трофим Амару.

Улеб подскакал, спрыгнул с лошади. Амар с невменяемыми глазами цеплялся за стремя и судорожно глотал воздух. Только поддержка лошади не давала ему упасть.

— Внутрь! — приказал Трофим, хватаясь за дверь.

Некоторое время дверь не поддавалась, но потом с ужасным скрипом отворилась на всю ширину. Улеб вскочил в проход. Амар, оторвавшись от стремени, схватил лошадь под уздцы и потащил её внутрь.

— Амар, матери сын! Куда ты её?.. — просипел Трофим, пытаясь протиснуться в проем, где приплясывала застрявшая лошадиная задница, толкая её внутрь, и чувствуя, что конь сейчас взбрыкнет, и зарядит ему в лоб копытом. Но когда Амар наконец затащил своего коня, он и сам почему-то схватил своего за узду и втащил внутрь. Он поглядел напоследок наружу — всадники были не так близко, как он предполагал, они еще только въезжали на подножье холма. Видимо, увидав, что беглецы теперь никуда не уйдут, они сбавили темп и поберегли коней. Трофим дернул дверь, чтоб закрыть, но она окончательно застряла и не даже не шевельнулась.

— Помогайте! — крикнул Трофим.

Амар, как ввел лошадь, так и рухнул на колени, держась за поводья, и теперь пребывал в прострации и дышал, как выброшенная на берег рыба. К Трофиму подскочил Улеб, и они с натугой потянули. Дверь не поддавалась. Всадники снаружи начали подниматься по холму.

— Рывком, давай! — рявкнул Трофим.

Они дернули. Со второго рывка дверь медленно начала закрываться, и наконец с грохотом ударилась о балку. Трофим оглядел внутреннюю поверхность двери в поисках засова, но это было бы слишком хорошо. Кто-то давно утащил засов на дрова, ржавые темные перекладины, по которым он когда-то двигался, были пусты.

— Надо затворить. — Обернулся он к Улебу, оглядываясь по сторонам, в надежде отыскать какой-нибудь подходящий предмет. Но вокруг был только голый камень.

Улеб помешкал немного, бросился к своей лошади, откинул кожаный полог под седлом, вытянул из петель здоровенный боевой топор на металлической рукояти.

Трофим ахнул.

— Мы же сбросили все тяжелое…

— Пожалел. Больно хорош, — признался Улеб, положил топор на перекладину и вогнал металлическую рукоять топора в отверстие для засова в стене.

— Болван… — с облегчением выдохнул Трофим.

Дверь заперта. Облегчение, впрочем, тут же растаяло. Дверь они затворили, да не слишком-то надежно, и за ветхими стенами приближаются враги.

— Наверх, к бойницам! — пропыхтел очухавшийся Амар.

Трофим кратким взглядом окинул внутренности башни. В полу виднелся квадратный провал, по всей видимости, вход в погреб. Крутая узкая лестница из камня вилась по трем стенам и оканчивалась лазом на верхнюю площадку. Амар и Улеб уже карабкались наверх. Трофим подскочил к дрожащей от усталости лошади, сдернул с её бока саадак, схватил два колчана и припустил за друзьями. В коленках гудело, и ноги подгибались. На втором пролете он споткнулся и чуть не сверзился, один из колчанов повернулся на ремне, и из него выскочила стрела. Внизу раздался шлепок, и одна из лошадей обиженно заржала.

— Давай! — Улеб уже выглядывал из верхнего лаза. Трофим протянул ему лук и колчан и сам залез наверх.

Там наверху была небольшая площадка с каменным парапетом и длинными узкими бойницами. Когда-то площадку венчала крыша, но теперь половина её обвалилась, и часть расколовшейся грубой глиняной черепицы валялась на полу. Уцелевшие остатки стропил еще хранили следы огня. «Странно, — успел удивиться Трофим, — дверь цела, а крыша сгорела. То ли вражеские воины закинули на крышу факел, а может какие-то раззявы, укрывшись от непогоды, решили разжечь костерок наверху…».

— К бойницам! — сказал Амар, а сам он уже был у одной. — Стреляйте, как только они приблизятся. Когда… Если они сломают дверь, будем стрелять вниз из люка.

— Они дорого заплатят за свою победу, — пообещал Улеб, оглядываясь.

«Но они получат, за что заплатят», — подумал Трофим. А вслух только посетовал:

— Эх, нам бы еще надежный засов…

Он осторожно высунулся из бойницы и оглядел округу. Положил рядом колчаны, чтоб было сподручней тянуться. Накинул на ушко тетиву. «Из нас троих я хуже всего стреляю из лука — подумал он. — Но это ничего. Промахнуться здесь будет сложно. Куда ни ткни, все равно в кого-нибудь попадешь».

В глазах пестрело от конных воинов. Их здесь было несколько сотен. Они скопились у подножия холма, и теперь объезжали его, окружая холм и башню. Подтягивались отставшие. У подножья загорелось несколько сигнальных дымов.

— Мы уже можем достать, тех, кто у подножия холма, — оценил расстояние Улеб.

— Они не атакуют, пока, — отозвался Трофим. — А тебе не терпится спустить псов с цепи?

— Пожалуй, нет, — ухмыльнулся Улеб.

— Нужная передышка, — сказал Амар. — Дайте устояться дыханию. Нельзя стрелять из лука, запыхавшись. Жаль, что я привел вас сюда…

— А, не начинай!.. — отмахнулся Улеб. — Все-таки интересно, чего они ждут?

— Скоро узнаем, — сказал Трофим. — Кстати, ты, Улеб, говорил, что мы не продержимся здесь и два мига. Уже больше.

— Тогда хорошо, что мы взяли внутрь лошадей. — Лукаво посмотрел на него Улеб. — Конина на случай долгой осады.

Трофим и Улеб фыркнули вместе, и даже Амар слабо улыбнулся.

Однако, проходила минута за минутой, никто на них не нападал, и Трофим почувствовал, как возбуждение уходит, и на него наваливается невыносимая усталость. Он обессилено прислонился к стене. Усталость копилась подспудно, с прошлой ночи, но страх и напряжение побеждали её. Он преодолел усталость, боль и страх, чтобы выжить и вырваться. Но оказалось, что все труды и тяготы лишь привели их в новую ловушку. И теперь усталость взяла реванш. Он посмотрел на свои грязные исцарапанные руки и увидел, что они трясутся. Он сжал руки в кулаки, чтоб утихомирить дрожь, но она не прошла, а наоборот, сжатые кулаки распространили её дальше, на все тело. Плохо было то, что вместе с усталостью пришли умственная тупость и безразличие к собственной судьбе. Хотелось, чтобы все закончилось — неважно как — лишь бы скорее. Но может, это и хорошо? По крайней мере, у него даже не осталось сил на страх. Он тратил свой страх, убегая под стрелами из лагеря ночной стражи, блуждая в лесу, подкрадываясь, чтоб убить человека и держась на лошади и в бешеной скачке. Страх устал вместе с ним. И теперь устало свернулся где-то в глубине, почти не подавая голоса. Лишь когда Трофим думал об Эрини, внутри что-то дергалось, добавляя привкус горькой досады, что все могло быть лучше и по-другому. Увидеть бы её еще хоть один раз. Хоть раз еще прижаться к её ладони щекой… Но Эрини здесь не было, и он не мог сказать ей прощальных слов, и думать об этом было больно.

Он постарался направить мысли на другое. И ему вспомнилась школа, и крытый зал для тренировочных боев в холодное время года. Любого, кто входил в тот зал, встречал умирающий воин. Встречал он и Трофима.

Воин стоял на одном колене, левую его руку тяжестью большого щита уже тянуло к земле, в правой был меч. Воин вонзил его острием в землю и использовал как опору, только потому и не падал. Но было видно, что и верный меч — опора уже ненадолго. Лицо у воина было неживой белизны. Жизнь уходила из него вместе с темной полосой, что стекала вниз по пластинчатому панцирю с правого бока. Небо было сумрачным и серым как свинец. Мрачной была вся местность вокруг. А за спиной преклоненного воина, властно, по-хозяйски положив тяжелую длань на его плечо, стояла темная фигура. Очертания ее были скрыты тяжелым длинным плащом. Лицо пряталось под надвинутым капюшоном, и там, под капюшоном, была такая тьма, что если долго стоять и приглядываться, то воображение начинало обманывать напряженные глаза, и чудилось, что проступает какой-то облик. Таково было мастерство неведомого художника, что когда-то выложил на стене зала мозаичное панно. Эта мозаика была единственным украшением в остальном грубого будничного зала.

Но больше всего Трофима каждый раз волновало выражение лица воина. Было оно спокойным и серьезно-собранным. Страха в нем не было. А глаза, которые встречали каждого входящего в зал, одновременно глядели куда-то еще, в сокрытое. Так глядели, что встретившись взглядом с воином, хотелось оглянуться и посмотреть, что же он видит там, вместо обычной деревянной двери, выводящей наружу?

— Смотришь на картину, Трофим? — однажды после тренировки спросил его оптион Плотин.

— Да, мастер.

— И что видишь?

Трофим подумал.

— Того, кто прожил свое, — ответил он наконец.

— Верно, — кивнул Плотин. — Картина напоминает о том, что неизбежно. О том, к чему нужно себя готовить. Чтобы в нужный момент страх не оказался сильнее долга. Ты понимаешь?

— Да, мастер. — Трофим замялся, но все же спросил, потому что Плотин в тот раз был тих и не похож на себя орущего. — Тот… что в темном плаще… Почему художник изобразил его безликим?

— Потому что к каждому он приходит со своим лицом. К чему тебе чужое? Свое ты увидишь точно и в срок.

Молча кивнул Трофим. Таких слов от Плотина он не ожидал. Под маской служаки у оптиона было скрыто больше, чем тот обычно показывал.

— На этой картине есть еще кое-что, — продолжил Плотин. — Специально для тебя.

— Специально для меня? — переспросил Трофим.

— Да. Этот воин схлопотал удар справа в бок. Видать, слишком сильно раскрывался в выпаде и медленно отводил назад руку… Прямо как ты, болван! — И уже отходя от оторопевшего Трофима, буркнул: — Учишь, учишь вас, раззяв, а толку никакого…

Трофим слабо улыбнулся, вспомнив зал и старого оптиона, и почувствовал, что встряхнулся. Усталость и безразличие чуть не утянули его в ловушку. Да, свою смерть нужно встречать спокойно и с достоинством. Но это, когда смерть придет. Когда почувствуешь сталь под сердцем, и дух начнет отлетать от крови. Когда иссякнет сила крикнуть боевой клич и поднять меч. А он чуть было не умер духом еще до того, как враг достал до тела.

«Стыдись! — сказал он себе. — Что с того, что ты устал? Скоро у тебя будет долгий отдых. Но ты сперва заслужи его, как достоин».

— Идут, — подал голос Амар со своей стороны. — Идут.

— Улеб, поглядывай на другую сторону, — сказал Трофим, перебираясь к бойнице рядом с Амаром.

Внизу по холму неторопливо двигалась процессия. Впереди шел страж, разведя в стороны и выставив вперед пустые ладони. За ним двигалась словно небольшая стена, состоявшая из больших щитов.

— Переговорщик, — решил Трофим.

— Ага, а за ним? — хмыкнул Улеб. — Совсем нас за дураков они что ли держат… — Он натянул тетиву.

— Постой, — остановил его Амар. — Это он.

— Кто?

— Мой брат.

— Этот, впереди?

— Нет, конечно, — невесело улыбнулся Амар, он там, за щитами.

Воин, идущий впереди, остановился, еще раз показал пустые руки, опустил их и отошел в сторону от щитоносцев.

— Ама-ар! — раздался звучный голос из-за щитов. — Ты слышишь меня? Ты ведь здесь? Это я, Урах.

Амар поглядел на друзей, и повернулся к проему бойницы.

— Не отвечай поганцу! — воскликнул Улеб.

— Да что уж теперь, — мотнул головой Амар.

— Не высовывайся из бойницы, — остерег Трофим. — Небось, специально выманивает под стрелы.

Амар кивнул, устроился рядом с бойницей, несколько секунд собирался с духом, и наконец крикнул:

— Слышу тебя, Урах.

— Я знал, что ты здесь, Амар, — весело зазвучал голос с холма. — Зачем ты бегаешь от меня подобно зайцу по всей степи? Зачем заставляешь гоняться за тобой? Теперь я хаган, и ты отрываешь меня от державных дел. Но вот я прискакал к тебе, догнал тебя, настиг! Разве ты не выйдешь поздороваться с братом?

— Я семь лет с тобой не здоровался, — крикнул в ответ Амар. — И еще семижды семь без этого обойдусь, братоубийца!

— Тогда моим воинам придется притащить тебя ко мне.

— Пусть попробуют. Стены здесь крепки, наши колчаны полны. А осадных машин ты с собой не захватил.

— Они все равно достанут вас. А может, я и не пущу их на штурм, э?.. — Голос Ураха стал раздумчивым, словно он спрашивал у Амара дружеского совета. — Может, просто прикажу поджечь башню?

— Камень плохо горит, и я что-то не вижу здесь пищи для костра.

— Не волнуйся, ради тебя я прикажу моим воинам срубить весь тот поганый лес, в котором ты прятался от раззявы Хунбиша, привезти сюда и сложить тебе под ноги. От такого огня даже камень развалится. Но тебе уже будет все равно, потому что ты к тому времени покроешься славной румяной коркой.

Амар переглянулся с друзьями.

— Ты всегда был слишком нетерпелив, Урах. Зачем губить лес? Зачем трудить воинов? Раз я отвлек тебя от государственных дел, может, тебе вернуться к ним?

— Разве для того я проделал такой длинный путь, чтобы уехать обратно? — донеслось с холма. Судя по голосу, Урах продолжал веселиться. — Зверь не оканчивает охоту, пока не найдет добычи, Амар. И кроме того, если даже Хунбиш чуть тебя не упустил, на кого я тебя здесь оставлю? Кому смогу доверить родного брата? Выходи, Амар. У тебя нет иного пути.

— Я не тороплюсь навстречу смерти.

— Легкой смерти, Амар. Обещаю, если выйдешь, я убью тебя без мучений. Умрешь почетно, не пролив крови, как и положено родичу хагана. Подумай, что лучше, — быстро сломанный хребет или медленное поджаривание в огне.

— Ты все зовешь меня выйти. Может, сам выйдешь из-за щита?

— Ты слишком хорошо стреляешь Амар, а моя жизнь принадлежит державе… Но я смотрю, ты слишком глуп и упрям, чтобы сделать правильный выбор. Наш брат Сырым был умнее тебя. Когда я с моими нухурами вошел в его гер, он понял, что все бесполезно, отложил книгу и сам склонил шею перед удавкой. А твои люди, Амар? Они готовы заживо сгореть за тебя? Эй, румеи! — Урах еще повысил голос. — Вы чужие здесь. Это наши с братом дела. Есть ли вам нужда умирать в такой хороший день? Ваши жизни мне не нужны. Откройте ворота, выдайте мне брата, и я обещаю, что отпущу вас на все четыре стороны…

— Брешешь, пес! — перебил его Амар. — Никого ты не отпустишь.

— Отпущу, — откликнулся Урах. — Клянусь при моих воинах, да будут они свидетелями. Хаганское слово — закон. Подумайте, румеи. Я дам вам время до того как солнце достигнет середины желтого пути, а сам пока отобедаю… Да, и еще, Амар!

— Ну?

— Мне сладко слышать твой голос. Он напомнил мне детство.

* * *

Шло время, неторопливо двигалось по небосводу солнце. Трофим подтянул избитое тело и сел повыше, прислонившись к стене. Глянул в бойницу. Пока все спокойно. Сперва Трофим думал, что хаган только попробует усыпить их бдительность своим обедом, но, кажется, тот действительно решил потрапезничать. И заодно дать своим людям отдохнуть после скачки. Хаган действительно не спешил.

Трофим оглянулся на Улеба и Амара. Улеб поймал его взгляд и ободряюще кивнул, хотя на лице его была печать усталости. Похоже, он, как и Трофим, переборол слабость, нашел в себе запасенную силу. С Амаром было хуже. Он следил за происходящим снаружи через бойницу, прислонившись к грубому камню щекой. На обычно бесстрастном лице была едкая горечь.

«Он винит себя за Юлхуша и Тита, — понял Трофим. — И за нас. Заранее, за нас… Он несколько раз заводил про это разговор, но не было времени толком сказать ему. Слишком быстро все происходит со вчерашней ночи. Мне надо объяснить ему. Если я смогу найти слова. Я не мастак произносить речи. Вот Тит смог бы, он владел языком не хуже, чем махал мечом».

— Амар, — позвал Трофим.

Амар медленно повернулся к нему.

— Лучше бы они напали сразу, — сказал он. — Тогда у меня не было бы времени на стыд. Я должен был упросить василевса, чтобы послали не вас… И мне нужно было отправить вас вслед за Фокой…

Трофим покачал головой, подумал собирая мысли.

— Амар, я… рад, что сейчас здесь.

— Чему же радуешься? — спросил Амар. — Скорой смерти?

— Нет, не ей, — покачал головой Трофим. — Но это цена за то, что я знал тебя и наших друзей. И плата эта мне дешева. Не вечными созданы мы от Бога. Жизнь сегодня прервется — пусть, горд и радостен я тобой и друзьями. А кто долгий век проживет без друзей, — мне, сидящему здесь под мечом, его жаль. Сказал мудрец: «Брат — есть друг, дарованный от природы». А вы напротив, выходите друзья, братья данные мне от судьбы. Ты, Амар. Ты, Улеб. И Юлхуш и Тит.

— Сам Тит лучше бы не сказал. — Кивнул Трофиму Улеб. — Твои слова за Юлхуша и за Тита. — Он повернулся к Амару. — И за меня. А на той стороне мы повторим тебе все это, каждый своим голосом.

Амар шумно вздохнул.

— Что сказать… Что я могу сказать, други… — Каждое слово давалось ему с трудом, сводило горло. — Я — ваш. Вы — мои. И потому я не буду просто ждать, пока нухуры брата придут за вами. Я этого не позволю. — Он упрямо сжал рот и повторил: — Не позволю.

* * *

Урах восседал на подушке в малом походном шатре. Перед ним стояла чаша с джунгонским вином. Полог был откинут так, чтоб была видна башня. Урах смотрел на неё, но видел совсем другое. Взгляд его был обращен в прошлое.

Рядом на шкуре охнула и дернулась от неловкого движения Хсю-Ва, и это отвлекло хагана от раздумий.

— Я же говорил, что тебе не стоит ехать, женщина. Жалеешь теперь, что не послушалась?

Губы Хсю-Ва упрямо поджались.

— У меня болят ноги. У меня сбиты бедра…

— Плохо, — огорчился Урах. — Чувствую, сегодня ночью тебе придется сжимать между ног другого жеребца. Тут нужны свежие бедра.

Хсю-Ва не удостоила вниманием его замечание и гнула свое.

— У меня в спине словно засели жала диких ос. Но я не отстала от тебя.

— Это так, — признал Хаган. — Ты скакала неплохо… Для джунгонской женщины.

— И теперь я хочу получить свое развлечение. Где твой брат? Чего ты ждешь? Почему не велишь вытащить его из этой развалины и бросить к твоим ногам? Я уже устала ждать.

— Я ждал гораздо дольше, — ответил Урах.

— Тем более. Отдай же приказ!

— Ты знаешь, Хсю-Ва, Аллах не наградил меня терпением. Терпение — добродетель слабых. Они не могут взять желанного и потому вынуждены сидеть, вынуждены терпеть. В надежде, что судьба сжалится и бросит им на колени сладкую кость, проходит их жизнь. Я сильный — и я всегда сам беру мясо жизни. Снимаю с неё лучшие куски. Мне нет нужды терпеть. Но сейчас я жду.

— Чего?

Урах раздумчиво склонил голову.

— Зверь загнан, освежеван, сготовлен. Пища уже у меня во рту. Проглотив сразу, почувствуешь ли вкус? Нужно подержать её во рту. Это мой последний брат… Других я убил быстро. Да и был ли у меня выбор, когда умер отец и началась свара? Двое братьев убили бы меня, если бы смогли опередить, это я знал точно. А остальные… Как говорят, кто сел на тигра, тому сложно с него слезть… Кто знает, как повели бы себя они — не сейчас, так потом… Мне было не до смакования, пришлось быстро отхватывать куски. Тогда меня подгонял…

— Страх? — ехидно продолжила Хсю-Ва.

— Если бы ты не умела использовать свой язык не только для болтовни, я бы давно отрезал его. Впрочем, возможно когда-нибудь я так и сделаю. Велю его завялить, помещу в прекрасную украшенную шкатулку и подарю его своей следующей женщине. Возможно, тогда она будет следить за тем, что говорит… Не страх. Срок. Кто успеет обернуть на свою сторону вельмож? Кто подчинит себе больше войска в орде? Кто раньше нанесет удар? Так было тогда. Я оказался умнейшим. Я оказался быстрейшим. Теперь я — хаган. И вот мой последний брат передо мной.

— Так что ты хочешь сделать с ним?

— У Темучээна, потрясателя вселенной, был анда-побратим Джамуха. Слышала ли ты о том? Были они как пара глаз: куда смотрел один, туда и второй. Но потом их пути разошлись…

Урах полузакрыл глаза и нараспев произнес:

— Не знала, что ты склонен к поэзии, — удивленно хмыкнула Хсю-Ва. — Возможно, ты не такой дикарь, каким кажешься.

— К иблису твою поэзию! — Отмахнулся Урах, так что вино из чаши в руке плеснулось через край. — Ваши мужчины уделяют больше времени своим кисточкам, чем мечам, поэтому я и правлю теперь их землями. Вот моя поэзия! — Он похлопал по ножнам сдвинутой на живот богато украшенной сабли. — Когда поет клинок, он задевает людей больше, чем самые острые слова. Но мы в детстве учили сказания о Темучээне, да… Их много у нас…. Мы мечтали стать таким, как он. И я стал. А ты не сбивай меня, женщина.

— Прости, высочайший, — сказала Хсю-Ва, и это звучало бы почти смиренно, если бы не выражение лукавых глаз, — внимаю с трепетом.

— Побратимы воевали, и Джамуха проиграл. С небольшой кучкой ближних людей он бежал, скрываясь, как загнанный зверь. У Джамухи было прозвище «Мудрый». Да только заслужил ли он его? Ведь ближайшие, с которыми Джамуха бежал, возжелали заслужить милость победителя. Они схватили своего вождя и привезли его связанным прямо к Темучээну. Может ли быть большее унижение?!

Смерть Джамухи была мучительной? — Осведомилась Хсю-Ва.

— Его удавили как благородного, быстро и без пролития крови.

— А его ближайшие? Как Темучээн наградил их?

— Их смерть была мучительной и позорной.

— Зачем же Темучээн убил их? — удивилась Хсю-Ва. — Ведь они оказали ему большую услугу.

— Темучээн считал, что предательство должно быть наказано, пусть даже оно принесло ему пользу.

— Дикари как есть, — пожала плечами Хсю-Ва. — Я бы наоборот, Джамуху подвергла самой мучительной казни, дабы мои враги знали, что их ждет, посмей они выступить против меня. А его ближайших наградила со всей щедростью, дабы все знали, что моя милость осыплет тех, кто поможет низвергнуть моих врагов. А твой Темучээн? Уверена, никто после этого больше не выдавал его врагов. Найди таких дураков.

— Ему это и не требовалось. Своих врагов он низвергал мощью своих стальных тумэнов. Он был великий человек, хоть и не знал истинного Аллаха, и дал слишком много вольностей народу своей ясой.

— Что ж, пусть так. — Изобразила гримаску Хсю-Ва. Что может понимать в таких делах глупая женщина… — Но какое отношение это все имеет к твоему брату?

— Я хочу, чтобы моего брата Амара выдали мне его спутники, как некогда Джамуху Темучээну. Хочу, чтоб он почувствовал до конца свою ничтожность! Чтоб знал: не сила обстоятельств возвысила меня и склонила его, а это сделали мой ум и его глупость. Чего стоит человек, который не умеет выбрать людей? Чего стоит человек, которого его нухуры отдадут в минуту опасности?

«Сила обстоятельств? Твои качества? — подумал Хсю-Ва. — Не своему брату, в скором мертвецу, ты стремишься что-то доказать. Нет, не ему. Неужели тебе малым доказательство, что ты взошел на трон? Неужто где-то внутри ты считаешь себя?..»

Но вот это она вслух сказать не посмела и даже не закончила мысль, а нарушила паузу, заговорив о другом.

— Но с ним там не его нухуры, — сказала Хсю-Ва. — С ним всего лишь румеи, которых послал румейский хаган.

— Эти румеи, как написал Хунбиш, его друзья, с которыми он несколько лет делил жизнь. Вот и посмотрим, как он умеет выбирать себе друзей.

— Один друг у него все же был, — напомнила Хсю-Ва. — Тот, чью голову ты держал в руках.

— Один друг может быть у кого угодно. Даже у червяка есть собственный хвост. Амар с этим щенком с детства таскались вместе. Но великий человек создает себе верных людей из всех, кто его окружает. Вот и узнаем, насколько моему брату это удалось в чужой стране. Я посмотрю на него, если его друзья притащат его ко мне.

Хсю-Ва неожиданно захихикала. Несмотря на визгливые нотки, даже с запрокинутой головой и перекошенным ртом она не теряла хищной привлекательности.

— Что смеешься? — спросил Урах подозрительно.

— Если хочешь, чтоб его люди сами привели его к тебе, надейся, что чужеземцы не слышали про твоих Джамуху и Темучээна. А впрочем, ты же пообещал, если они выдадут Амара, отпустить их. Хаган сдержит слово?

— Конечно, — улыбнулся Урах. — Я обещал отпустить их на все четыре стороны. Но я не обещал, что их языки, глаза и кисти рук останутся при них. Отрежу лишнее, и пусть выбираются, если смогут.

— Фу, как жестоко, — сморщила носик Хсю-Ва. — Уж лучше привяжи их к четырем диким кобылицам и пусти лошадей на стороны света. Вот так ты действительно отпустишь румеев на все четыре стороны… Но все же ты зря медлишь. Любоваться нужно мертвым врагом — только он ничего уже не сделает.

— Моему брату никуда не деться.

— Твой жирный Хунбиш, которого ты послал за братом, наверное, тоже думал так.

— Здесь вокруг холма столько моих воинов, что и мышь не проскочит. Сто моих стражей, да еще триста воинов из ближайшего гарнизона. А с Хунбишем я еще…

В проходе мелькнула тень, и в шатер нетвердым шагом вошел Хунбиш-Бильге. Урах застыл, так и не закончив фразу, и некоторое время с изумлением пялился на нежданного посетителя.

— Высочайший… — пробормотал Хунбиш.

Сейчас он выглядел бледной тенью того властного вельможи, что отбыл с поручением из орды. Он спал с лица, толстые щеки как-то обвисли, некогда прекрасные шелка запылились, а крупное тело сотрясала дрожь усталости.

— Хунбиш… — произнес хаган, выходя из ступора, опасно ласковым голосом, — Хунбиш-Бильге. Ты посмел явиться пред мои очи…

— Как и положено доброму слуге… как только смог… высочайший.

— Мой добрый слуга, — глаза хагана сощурились, взгляд стал колючим, как узкий наконечник бронебойной стрелы, — ты выслал мне гонца с вестью, что мой брат мертв. Но вместо головы брата прислал мне голову другого человека…

Хунбиш мертвенно побледнел.

— … Ты сообщил мне, что затравил остальных румеев в лес. И вот, выезжая тебе навстречу, я встречаю в чистом поле трех всадников, которые и оказались теми самыми румеями. Когда я увидел людей в поле, я сам частью людей погнался за ними, а часть послал к тебе на стоянку. Я выбрал чутьем. Хорошо, что я не поехал к тебе, иначе вместо доброй скачки мне пришлось бы слушать твое жалобное блеянье. Но, видимо, мне все-таки придется его выслушать.

— Высочайший, — дрогнул голосом Хунбиш. — Я ничего не понимаю… Твой брат… голова… Как это может быть?

— Ты что, никогда не слышал про двойников, глупый советник? — подала голос Хсю-Ва, и Хунбиш был ей почти благодарен, потому что одной фразой она помогла ему, хоть и без подробностей, ухватить суть.

— Но… где тогда настоящий Амар-Мэргэн? — спросил Хунбиш, и тут же сам сообразил. — Второй мальчишка!

— Отрадно, что твоя глупость не бесконечна. Мой брат сейчас сидит в той башне на холме, затравленный, как зверь на облаве. Да не твоя в том заслуга, добрый слуга! — взревел Урах, давая волю гневу.

— Но как я мог знать?..

— Да, ты не мог знать, что мой брат приедет под видом слуги. И я виню тебя не в том. Но как ты упустил остальных?! Откуда они взяли лошадей? После этого ты так быстро приехал сюда, и это еще одна твоя вина, потому что я еще не успел придумать для тебя наказание. Я приколочу тебя гвоздями к доске. Я буду вытягивать твои кишки. Я отрублю тебе руки и ноги и перетяну обрубки, чтоб ты не сдох раньше времени. Я вызову лучших мастеров пыточных дел из Джун-Го, чтоб они наполнили твою жизнь болью.

— Высочайший, — сказал Хунбиш, старясь, чтобы его голос звучал спокойно, — дай мне сказать слово в свою защиту.

— Я не верю словам! Я вижу дела. Но говори.

— Ты послал меня привезти твоего брата домой с чужой стороны. И разве я не исполнил это со всей искусностью и прилежанием? Твой брат оказался на твоих землях и в твоей власти. Да, здесь он бежал. Но разве я тому виной? Разве мне ты поручил охранять наше посольство и стеречь тайши Амара? Я чиновник, а не воин. Для военных дел со мной послали военного — сотника Нэргуя. И что же сделал этот самонадеянный? Это он сперва позволил убежать румеям в лес, а потом вернуться и похитить одежду, лошадей и оружие.

— Главным был ты!

— Не по военной части, не по военной части, высочайший, — забормотал Хунбиш, подняв руки. — В войне я ничего не смыслю. Я ли виноват, что со мной послали муголов, которые позволили украсть у себя лошадей? Они опозорили тебя на весь свет. Можешь казнить меня самой лютой смертью, высочайший. Но не моя вина в том, что со мной послали людей, забывших, как держать меч и нести караул.

Урах побледнел, что было плохим признаком.

— Нэргуй приехал с тобой?

— Он здесь, высочайший.

— Стража! — крикнул Урах, и дождавшись пока в проход маленького шатра просунется голова, приказал. — Сотника Нэргуя сюда!

Стражник кивнул и выскочил обратно, по пути чуть не столкнувшись Сахир-Буюруком.

— Высочайший, — отвесил быстрый поклон Сахир, искоса взглянув на Хунбиша. — Румеи покинули башню. Они ведут твоего брата. Связанным.

Нрав Ураха был переменчив, как рябь на воде. Гневная складка меж бровей разгладилась. Он отбросил чашу, живо вскочил с подушки, и выбежал из шатра. Хсю-Ва и Хунбиш поспешили за ним, советник угодливо согнулся, пропустив вперед себя девушку. Взгляд хагана был устремлен на холм, где двое грязных оборванцев в исподнем тащили столь же грязного, но хорошо одетого степняка со связанными руками. Однако советник Хунбиш, выйдя наружу, первым делом посмотрел не на холм. Взглядом он отыскал стоящего рядом с посыльным Нэргуя.

«Я успел первым, — подумал Хунбиш, победно глядя на Нэргуя. — Уже неплохо. Кто говорит первым — обвиняет. Кто вторым — оправдывается. И хорошо, что хаган сейчас забыл о тебе, Нэргуй, из-за брата. Может, он вообще не вспомнит о тебе потом. А вот я вспомню, обязательно».

Нэргуй увидел Хунбиша, вышедшего из хаганской палатки, увидел его улыбку, и помрачнел.

Троица тем временем спускалась с холма и была все ближе. Урах на краткий момент обернулся к Хсю-Ва и бросил:

— Сегодня ты получишь свое развлечение, женщина.

* * *

— Не упрямься, Амар, — гудел Улеб толкая степняка в спину. — Сам видишь, другого выхода нет.

— Не упрямься, — вторил Трофим, который шагал справа и одной рукой тащил Амара за шкирятник, а второй поддерживал за связанные поводом впереди руки, — может хаган-то тебя еще и простит… Брат все-таки…

— Наверняка помилует, — пообещал Улеб.

Амар корчился у них в руках и пытался освободиться.

— Падаль! Слякотники! Дети змеи! — с усилием выкрикивал он. — Да не трепыхайся ты! — Уже с раздражением воскликнул Улеб, когда Амар лягнул его, от души впечатав по икре.

Со всех сторон к ним подбегали воины.

— Пропустите их! — раздался громкий властный голос от шатра.

— Урах… — прошептал Амар, и как-то сразу сник, и перестал вырываться.

Воины приблизились к ним и пошли рядом жутковатым почетным эскортом. Так вместе они подошли к шатру, здесь воины разошлись, обтекая шатер, как река скалу, заключили шатер в круг и встали, с любопытством наблюдая за происходящим.

Хаган Урах стоял перед своим шатром, уперев руки в бока, зацепив большими пальцами за свой пояс. За ним в стороне маячили девица с хищным красивым лицом, пожилой седоволосый воин в белой одежде и старый знакомый Хунбиш, который оглядывал всех троих с откровенной ненавистью. Похрапывали лошади, позвякивала боевая сталь мечей и кольчуг. За исключением этих звуков было тихо.

Трофим и Улеб остановили Амара шагах в двадцати от Ураха. Пару секунд они еще стояли, потом опустились на колени. Амар остался стоять.

— Милости и милосердия, великий хаган, — хрипло сказал Трофим. — Мы привели к тебе твоего брата, как ты повелел.

— Мы привели бы его еще раньше, высочайший, — добавил Улеб. — Если бы твой слуга Хунбиш не мешал нам. Ведь мы ехали к тебе, когда он напал на нас. Пощади нас, великий.

Хунбиш-Бильге сощурил глаза, лицо его напряглось, но осталось бесстрастным.

— Я окажу вам милость, — бросив на них короткий взгляд и хищно улыбнувшись, пообещал хаган. — Позже. Ну а ты, Амар, — хаган посмотрел на брата, — не желаешь преклонить предо мной колени?

— У тебя здесь столько воинов. — Огляделся вокруг Амар. — Хватит, чтобы согнуть меня. А сам я не преклонюсь.

Урах сделал несколько шагов навстречу, всматриваясь.

— Ты вырос, брат. Возмужал.

— Это потому, что я был далеко от тебя. Нашим братьям ты мужать не дал.

— Таков закон.

Амар шагнул к Ураху, неловко держа перед собой связанные руки.

— Чей закон? Это не закон моих предков! Не закон чингиза!

— Закон природы. Слабый погибает. Сильный побеждает. Сильнейший из братьев стал хаганом над муголами. Значит, и муголы будут сильнейшими над народами. — Урах шагнул к Амару, жадно всматриваясь в глаза. — Ты боишься, брат?

Амар встретил его взгляд, не дрогнув.

— Твоё имя от предков, а мое от дорог. Но у тебя только и есть от предков, что имя! Ты грязь, приставшая к копытам мугольских коней на чужой стороне! Ты покинул вечное Небо отцов и обратился к своему Аллаху. Но и Аллах считает убийство близких грехом. Я не боюсь тебя, братоубийца.

— Ты глупец, брат. У Аллаха любой правоверный в конце концов попадает в рай. Праведники сразу, грешники, искупив мукой. Я не боюсь грехов, готов за них ответить. Аллах дает запрет, плату за его преступление, и свободу выбора. Вот почему Ислам — вера железных мужей. Под девятибунчужным знаменем чингиз-хагана муголы захватили полмира. А под знаменем Ислама и моей рукой поставят на колени всю вселенную! Ты и твои братья были преградой на этом пути. Смирись и прими.

— Трижды слепец, — процедил Амар. — Ты решил лепить из завоевателей полумира настоящих мужчин, заставляя их насильно принимать Ислам? Да у тебя рыбья уха вместо мозгов! Что же это за железные мужи, которые меняют веру по приказу? Где их хребет и честь? Древнюю доблесть муголов ты хочешь обратить послушным тебе во всем трусливым стадом! Хочешь стать единственным волком во главе стада овец!

Среди стоявших кругом воинов послышался разноголосый гул.

Урах сжал руку на рукояти сабли и сделал шаг к брату. Теперь они стояли не более чем в шести локтях друг от друга. Не так Урах представлял себе этот разговор. Не так должен был вести себя последний брат. Не следовало говорить с ним на виду у воинов. А может, и вообще не следовало. Да и что, собственно, ожидал Урах от него услышать?..

— Ты бы лучше думал о своем хребте, — проскрежетал он, и в голосе был могильный холод. — Уже тем, что живешь, ты касаешься порога моего гера! Ты все проиграл. За твою дерзость я мог бы предать тебя позорной смерти. Но ты мой брат, и умрешь достойно как подобает родичу хагана.

— Слишком многих ты посылал на смерть, — сказал Амар. — Попробуй-ка сам её на вкус…

Амар развел руки, и веревка с ложным узлом свалилась с запястий, правая рука гибкой змеей скользнула в левый рукав. Глаза Ураха расширились, он гневно выдохнул, и его сабля стальной рекой, журча, понеслась прочь из ножен. Урах успел достать клинок до половины, когда рука Амара выскочила обратно из рукава и метнулась хагану в лицо в резком броске. Воздух зашипел, и в лице Ураха засело три длинных черных иглы. Одна прорвала ухо, вторая вошла глубоко под левый глаз, третья вонзилась рядом с носом.

— Ааа-а! — Урах-Догшин завопил, неловко поднес левую руку к лицу, наткнулся там на иглы и от новой вспышки боли едва не выронил саблю.

Он зарычал, как взбешенный медведь, и пошел на Амара, выдергивая иглы из уха, из щеки, из-под глаза. Каждая извлеченная и отброшенная сопровождалась новым рыком. Последняя игла под глазом, видимо, что-то повредила, потому что когда Урах её дернул, глаз закатился куда-то в сторону, и прямо уже не смотрел. Воины вокруг зачарованно вздохнули, и некому было окрикнуть их и отдать приказ. Все превратились в зрителей. Даже Трофим с Улебом, которые знали, что случится, так и застыли на коленях, глядя.

— Сын греха! — прорычал Урах и шагнул к Амару. Кровь текла из разорванной мочки уха, страшно косил глаз.

— Зря ты так про отца, — негромко сказал Амар, отходя на шаг.

Урах сделал за ним еще пару шагов, но вдруг рык его перешел в хрипение, он пошатнулся, и ломко повалился на колени. Сабля выпала из пальцев, хаган схватился за горло.

Амар шагнул обратно к нему и сильным пинком в грудь заставил Ураха повалиться на спину.

— Отравил… — просипел Урах. — Отсосите… Лл-екаря… Мм-о-о-олока…

— Не наш яд, брат. — Амар наклонился и поднял саблю хагана. — Из Джун-Го. Молоко не поможет.

Урах синел лицом, царапал ногтями горло. Амар стоял над ним, наблюдая. В какой-то момент Урах оторвал правую руку от шеи и бросил её к поясу, где висел кинжал, но ухватить рукоять уже не смог, дернулся еще пару раз и затих на траве, в нелепой позе, с подогнутой под себя ногой.

— Иди к своим, Урах… — сказал Амар, в последний раз поглядев мертвому хагану в лицо, а потом поднял его саблю, выпрямился и обвел взглядом стоявших вокруг воинов.

Трофим опомнился, и ткнул стоящего рядом Улеба локтем в бок.

— Хватит таращиться, поднимай зад, — пробормотал он. — Сейчас нас будут убивать. Ты же не хочешь умереть на карачках?

Улеб кивнул и вытащил из рукава нож.

Они с Трофимом поднялись с колен и заозирались. Вокруг стояла стена людей. Неосознанно друзья стали двигаться ближе к Амару. Вскоре они оказались почти спина к спине. Больше делать было нечего. Трое с одним мечом и одним ножом против нескольких сотен.

— И что дальше? — тихонько спросил Улеб Трофима.

— Предполагалось, что нас сразу убьют, — ответил вместо Трофима Амар. — А это все уже не по плану.

— Чего они ждут?

— Не знаю.

— Чего вы ждете?! — Словно отвечая на их мысли, закричал в круге ночной страж, вынимая саблю. — Они убили нашего хагана!

По толпе прошла волна вынимаемых сабель и поднимаемых топоров. Окрик вывел остальных стражей из ступора. Из кольца начали выбираться люди и двинулись к центру, где, прижавшись друг к другу, стояли трое.

— Остановитесь! — Вдруг послышался крик. Растолкав воинов, на свободное пространство вышел крепкий пожилой мугол в поношенном хуяге. — Остановитесь, братья! Хаган Урах мертв, — сказал он, оглядываясь по сторонам. — Зачем же убивать его брата?

Степняк со знаком ночного стража, который первый подал голос, быстро и гневно обернулся.

— Что ты несешь?! Он убил хагана!

— Это было их дело. Я когда-то присягал их отцу. Он не обрадовался бы, узнав что его дети убивают друг друга. И я им помогать в этом не стану. С чего мне пятнать свой клинок кровью мальчишки?

— Да ведь он подло убил Ураха! — завопил страж. — Не в открытом бою сразил он брата, а исподтишка уязвил дрянной джунгонской иглой!

— А разве Урах сам схватил брата? — возразил старый мугол. — Разве вызвал он его на поединок в поле как удалец? Нет. Без доблести привели ему мальчишку, как стреноженную овцу. Да только под овечьей шкурой оказался волк. Так что не подлость это, а военная хитрость. И на неё мальчишка имел право.

— Правильно сказал… Точно… Хорошо сказал… — загудела людская стена.

Но кто-то возразил, и взорвалась разноголосица.

— Что ж ты молчал, пока был жив хаган Урах? — наливаясь темным, прокричал страж, сжимая саблю, и все снова смолкли. — Тогда ты не был таким храбрым. Как твое имя, трус?

— А меня не больно-то звали в хаганский гер спросить совета, — спокойно ответил мугол. — Далеко теперь простому воину до хагана. А за имя мое мне не стыдно — я Мархуз, сын Гэрэла.

— Мархуз? — повторил, точно выплюнул, ночной страж. — Христианин! Неверный! Не успел хаган смежить очи, как вы снова повылезли!

Это он неудачно сказал. Воины вокруг неодобрительно загудели, и Трофим вдруг с удивлением заметил, что здесь ночной страж явно оказался в меньшинстве.

— Вылез? — переспросил Мархуз. — Я, сынок, из седла в походах не вылезал, пока ты на своей почетной службе жиром наливался. Я выслужил право в голове хошуна! А что напомнил, как хаган Урах относился к нам, христианам, спасибо. Это ведь он выкинул меня из тумэна багатуров, отнял черного жеребца, за то, что я не захотел стать муслимом! Но он умер, и Бог ему судья, — уже спокойней сказал Мархуз. — Хотел он смерти брата — тебе ли после смерти Ураха его грехи длить? Вложи саблю в ножны.

— Верно. Верно! Не станем мы поднимать руку на сына Хурана-Бохо! — раздался низкий голос, и из толпы вышел здоровяк с бочкообразной грудью. — Урах-хаган, хорош ли был, плох ли — теперь ответит за все свои поступки перед вечным Небом. А мальчишка-то про веру все правильно сказал…

Страж растерянно посмотрел на здоровяка и повернулся обратно к Мархузу.

— Ты нашептал им! Предатель и неверный! Предатель вдвойне! — Тяжело глядя на Мархуза, выдавил страж. — Аллахом клянусь, я сейчас омочу в тебе свой клинок!

Мархуз покачал головой и спокойно ответил:

— Зачем шептать, люди сами видят. А кровь, сынок, — из ножен Мархуза с шелестом вылетел слабо изогнутый, видавший виды, со щербинами в двух местах, но ухоженный, клинок, — это уж дело такое, как получится.

По стене людей прошла вторая волна, когда клинки достали простые воины, не из стражи, а из внешних тумэнов. И тут стена распалась на отдельных людей и группы, которые настороженно, недобро глядели друг на друга. Амар, Трофим, и Улеб озирались.

Сотник ночной стражи Сахир-Буюрук все так же стоял у палатки и смотрел на толпящихся воинов. К нему подскочил десятник стражей.

— Бег, что нам делать?

Сахир поморщился. Что делать?.. Хаган Урах умудрился навлечь недовольство людей, вмешиваясь в вопросы веры. Он поставил Ислам выше прочих вер, и муслимы начали стекаться в ставку хагана, а дети иных богов уходить на окраины улуса. И вот горячий хаган лишь с сотней своих муслимов из ночной стражи, чтоб ему было сподручней ловить брата, поднял отдаленный гарнизонный отряд из трехсот человек, всех по большей части христиан или сынов Тенгри. Урах сделал это, и умер от руки брата, оставив все земные заботы. А он, Сахир-Буюрук, теперь стоит в центре разгорающейся давно накипевшей свары. Прошли, кажется, времена, когда все муголы проносили выбранного им хагана на кошме. Теперь отдаленные гарнизоны могли узнать о новом правителе только когда он уже пришел к власти. Потому, может, с них и спрос не велик… Но они, ночные стражи, хранители покоя ставки, давали присягу на верность лично хагану Ураху… И значит, они должны защищать его даже мертвого. Сто ночных стражей и триста простых воинов. Стражи — элита, но против — триста. Что будет, если дело дойдет до мечей? Понятно, на чьей стороне перевес. И… очень не хочется складывать здесь голову ради мертвого хагана, который, скажем прямо, отличался не лучшим характером для правителя, да будет к нему снисходителен Аллах, милостивый и милосердный!.. Вот стоит недалеко бег Балтач, командир этих трехсот. Сахир в самом начале попросил его утихомирить своих людей, но он лишь нахохлился, и пробормотал: «не могу». Может, и правильно, что не рискует, слишком долго это все копилось. А может — может, но не хочет.

— Что нам делать, Сахир? — повторил десятник.

Ударила тетива, свистнуло, и у ног Амара в земле, дрожа, засела стрела. Пустивший её ночной страж выронил лук и с удивлением уставился на свою кисть, торчавшую теперь под неправильным углом, и наконец завопил. Стоявший рядом здоровенный мугол сбил ему прицел, ударив по руке рукоятью секиры, но даже рукояти ему хватило, чтоб переломить кость, как кроличью лапку.

— Я - Алпар… — загремел в толпе громовой голос владельца секиры, и его было легко увидеть, потому что он возвышался над толпой на целую голову, — …говорю тем, кто сражался со мной стремя к стремени и ходил в походы головой к хвосту: не запятнаю я сегодня свой клинок кровью Амара-Мэргэна, сына хагана Хурана, и никому не дам этого сделать! Кто носит честь в себе, а не возит в тороке, чтоб извлекать только когда удобно — становись со мной!

Громогласный багатур встал рядом с Амаром и двумя ромеями. Рядом тут же оказался заваривший кашу бывший гвардеец Мархуз. Сотник Сахир увидел, как одобрительно закивали простые муголы, еще не растерявшие степной нрав в завоеванных странах, как потянулись к возвышавшемуся в толпе Алпару люди.

— Воевода? — растерянно спросил Сахира десятник. — Что делать…

Сахир все взвесил, тяжело вздохнул и пошел на Алпара. Протиснулся, посмотрел тому снизу вверх в глаза, резко повернулся, и набрав воздуха, раскатил на всю округу своим могучим командирским голосом:

— Молодец, Алпар! Мой дух на твоих устах — даже я не сказал бы лучше! Кто дорожит честью предков — становись к нам!

Тот самый страж, что так горячо спорил с Мархузом, потрясено застыл. Сахир видел его глаза, но выдержал взгляд твердо; опыт, накопленный с возрастом позволял. А рядом с уже собирались стражи, привычно потянувшиеся за командиром. «Ну что же, — подумал Сахир. — Свою жизнь и жизни своих я сберег, а там — еще посмотрим…».

Хунбиш-Бильге видел, как Сахир подошел к Амару и принялся славить его во всю мощь своей луженой глотки. Чувства Хунбиш испытывал смешанные. С одной стороны миновала угроза хаганского гнева. С другой же был потерян владыка, в которого столько вложено… Гнев Ураха ему бы, скорее всего, удалось укротить, подставив вместо себя чурбана Нэргуя. А вот укротить смерть еще не удавалось никому… Хунбиш поглядывал на Амара, который периодически появлялся и исчезал, заслоненный людскими спинами. И вдруг в какой-то момент, Амар сам нашел Хунбиша-Бильге взглядом, и тот поспешил отвести глаза. Во взгляде Амара было обещание.

«Тяжело глядит, — подумал Хунбиш. — И смотри, как быстро оброс сторонниками… Этак, они его еще и на кошме пронесут. А он наверняка мне всё припомнит при случае. Да и среди его новых друзей найдется желающий выслужиться. Ох, как бы не сломали мне хребет, как бы не сжали мне шею этой ночью… Нет, надо бежать, пока шум и неразбериха. Немало сокровищ припасено у меня на черный день. Мир везде примет меня, а там с моим умом я быстро поднимусь наверх. А может, и не придется далеко бежать. Горлопаны с саблями вокруг, конечно, опьяняют мальчишку, да только это лишь малая частичка муголов. Велик улус, и много найдется здесь разных интересов, и много недругов найдется у мальчишки. Визири прежнего хагана, гвардейцы прежнего хагана, владетельные нойоны, которых выдвинул хаган… Надо ехать к ним. Так что, может, и не придется бежать далеко. Но первым делом — уехать от этих волчат…»

В толпе среди воинов мелькнул Нэргуй. Не принимая участия в общем споре, он кого-то внимательно высматривал в толпе. Это еще больше подстегнуло Хунбиша. Он поспешно отвернулся, прикрыв лицо, помянул недобрым словом свой заметный наряд и начал пробираться через толпу.

«К лошадям, — подумал он. — Как можно быстрее, к лошадям…».

Хсю-Ва глядела на лежавшее на земле тело Хагана. Несколько ночных стражей стояли рядом с ним, охраняя своего усопшего владыку от толпившихся вокруг людей. Они не пошли за Сахиром… Но их было не больше десятка из всей сотни. «Чего стоит человек, который не умеет выбрать людей?.. — совсем недавно говорил Урах, разглагольствуя в своей палатке. — Чего стоит человек, которого его нухуры отдадут в минуту опасности?.. Великий человек создает себе верных людей из всех, кто его окружает…» И вот, Урах лежит. Часа не прошло, как мертв, и ему верны лишь десять из сотни. Достаточно ли этого количества для того, чтоб он мог считаться великим? Этого Хсю-Ва не знала. Да и мысль эта исчезла, уступив место более насущным. Старое благополучие умерло. Нужно снова устраивать свою судьбу. А ведь брат Ураха, возможно, будет…

Трофим поворачивался из стороны в сторону, осматривая окружающих бессмысленными глазами. Он чувствовал себя голодным, усталым и грязным. Поэтому ему одновременно хотелось есть, спать, мыться, и он даже не знал, чего больше. Потому что можно одновременно есть и мыться. А вот спать и мыться нельзя. И есть во сне нельзя…

Но это был уже бред. Просто то, что должно было произойти, то, чего он ждал, не случилось, а слишком много ушло сил на подготовку себя к неизбежному. Слишком много было потрачено сил, телесных и духовных. И теперь он оказался словно выброшенным из происходящего. Но больше всего утомляли люди, их гомон. Тишины — вот чего хотелось больше всего. Выйти, вырваться из этого кольца людей и просто лечь на склоне.

Подбегали к Амару новые люди, хлопали его по плечам, клялись в верности, кто-то из старших вспоминал его отца, и говорил, что похож… Протиснулся вперед низенький усатый мугол, и свирепо зыркнув на Трофима с Улебом, попросил разрешения зарубить двух подлых предателей, которые связали и выдали Амара. Тут Трофим очнулся, но Амар сказал, что они не предатели, а ближайшие нухуры, которые выдали его по сговоренному плану, и Трофим снова поплыл, а низенький мугол тут же к ним проникся почтением и что-то говорил лестное, и все вокруг тоже стали их хвалить и дружески похлопывать. И все меньше было сторонников у мертвого Ураха, и все больше друзей у Амара. Поэтому гул стих, спорить больше было некому. Лишь несколько стражей остались у тела своего мертвого хагана, но они молчали. А потому гул снова усилился, потому что воины стали кричать: «Амара хаганом!»

Клич разносился вокруг, раз за разом. Те, кто сперва замешкались с переходом к Амару, теперь, чтобы загладить свою нерасторопность, громче всех кричали ему здравницы.

Трофим взглянул на Улеба, и увидел на его лице, как в зеркале, отражение своих чувств. Он посмотрел на Амара, и увидел, как тот собран и напряжен, и как остро ловит все происходящее вокруг.

«Это потому что для нас с Улебом сейчас передышка, — подумал Трофим. — А у Амара даже на неё права нет. Для него все только начинается. Надо и мне собраться. Уж слишком быстро все повернулось в одну сторону, может оборотиться и в другую». Эта мысль его несколько подстегнула, и он тряхнул головой, отгоняя пелену. В голове чуть прояснилось, и пришла запоздалая мысль, что он все-таки жив. Они живы. Живы. И наконец то, чуть отодвинув усталость, в него влилась радость бытия.

Он хлопнул Улеба по плечу.

— Живем, друже!

Улеб посмотрел на него, провел своей могутной рукой по шее, потом утер пот со лба, зацепив и глаза, и сказал с мягкой, необычной для него улыбкой.

— Живем, брат.

А потом подумал и пробормотал:

— Стоим как голые, надо добыть мечи…

Амара хлопать было несподручно, по крайней мере, на виду у муголов, дабы не рушить пиетет. Трофим глядел на него, и видел озабоченную складку меж бровей.

— Живем?! — спросил его Трофим.

Ничто так сейчас его не радовало, как говорить это и слышать подтверждение.

— Живем! — впитав его радость, согласился Амар, но тут глянул куда-то ему за плечо и озабоченно нахмурился.

— Чего? — обеспокоился Трофим, и Улеб тут же подвинулся к ним поближе.

— Вон, — кивнул Амар, — стоит.

Трофим оглянулся и увидел у палатки черноволосую девицу Ураха, с глазами вразлет, фигуристую, дикую и симпатичную на свой степной лад. Девица увидела, что на нее смотрят, и тут же улыбнулась так, что у Трофима, несмотря на всю усталость, внутри шевельнулось мужское. А ведь это ему краем досталось, потому что смотрела девица прицельно на Амара. Но он помнил, как совсем недавно эта девица смотрела на них из-за спины Ураха, и тот взгляд был без всякой жалости и сострадания.

— Нужно срочно узнать, кем она была брату, — тоскливо пробормотал Амар. — Если окажется, что женой, придется и мне брать её в жены.

— Зачем? — удивился Трофим.

— По наследству, — буркнул Амар. — Такой обычай.

— А чего, гарная девка, — приценился Улеб.

— Ты б на такой женился? — спросил Амар.

— Ага. На ночь.

— А дольше?

— Да ну!.. — вскинул руки Улеб.

— Вот-вот. Нет… Нужно срочно узнать… Сахир! — позвал Амар командира ночной стражи, который стоял не так близко, чтоб мешать разговору Амара с друзьями, но и не так далеко, чтобы пропустить что-то важное для себя.

Сахир-Буюрук славился своей невозмутимостью и способностью сохранять равнодушным лицо. Много прожито, многое видено. Но когда мальчишка, только что избегший смерти и у которого теперь была тысяча дел (потому что не так уж и далеко отступила смерть), прошептал ему тот вопрос, который казался наиболее важным, Сахир-Буюрюк не выдержал и гулко, во весь голос, от души, захохотал.

* * *

Трофим еще раз обернулся назад посмотреть, как удаляется Амар со своими новыми нухурами. Лошади разносили их все дальше. Трофима и Улеба в одну сторону, Амара с мугольскими воинами — в другую. Как раз посредине разделившего их расстояния остался небольшой курган — последнее место упокоение Урах-Догшина. Друзья разъезжались, судьба вела их в разные стороны. Теперь, после смерти брата, Амар, наверное, мог бы вернуться в Романию. Но здесь была его земля, и он обречен был завершить то, что так странно началось. Обязывали его и новые, пока немногочисленные сторонники. От успеха Амара и того, кто станет новым правителем, зависело, станут ли его нухуры героями или предателями. Поэтому, насколько Амар вел их, а насколько они вели Амара, пока понять было трудно. Амар ехал к своему старому деду по матери, и пока никто не ведал, во что это все выльется. А Трофим с Улебом направлялись обратно в Романию, так как оставались служивыми людьми, и полученный приказ сопроводить Амара домой был исполнен, хоть и не так, как это планировалось, а как вышло.

Амар хотел им дать сопровождающих, но они отказались. Ехать с мугольскими удальцами им почему-то совсем не хотелось… Тогда Амар дал им знак доверенного лица хагана (с которым Сахир-Буюрук расстался после долгого ворчания) и посоветовал ехать почтовыми лошадьми, опережая весть о смерти Ураха, пока знак еще имеет силу. А заодно дал охранную грамоту и от себя, честно предупредив о её невысокой пока цене.

— Пока, — сказал Амар, многозначительно подняв палец и улыбаясь…

Трофим обернулся, и увидел, что всадники были уже почти не видны, сделавшись черными точками, и только вилась по земле облачком пыль, выбитая из-под копыт, да змеилось над головами воинов знамя отряда. А собственного знамени у Амара еще не было.

— Не хотелось мне его покидать, — признался Трофим.

— Беспокоишься? — спросил Улеб.

— Будто ты нет.

— Теперь у него гораздо больший эскорт, чем был наш.

— Дело не в размере, дело в верности. Он ввязался в опасную игру.

— Она была опасной с самого начала. Только мы не знали… Он не ввязывался. И она сама его нашла, по рождению. Любой, кто будет сейчас претендовать на трон, будет видеть в нем угрозу. — Улеб пожал плечами. — Может, не так плох его отряд. Там ведь были люди, которые вступились за него, когда еще ничего не было решено.

— Да, я посоветовал ему приблизить тех десятерых, которые встали за него первыми, и все равно держать с ними ухо востро.

— Если даже с ними востро, то что с остальными?

— Держать на крепком поводу. Чего улыбаешься?

— О Фоке думаю, — еще шире ухмыльнулся Улеб. — На желчь бедняга изойдет. Так обмишуриться… Кем он уехал отсюда? Беглецом для муголов. Обычным солдатом для императора. А мы с тобой кем едем? Посланцами к василевсу от великого хагана.

— Претендента в хаганы, за которым еще и тысячи воинов нет. А знаешь, сколько всего тысяч в бескрайнем улусе?

— Да не важно. Видел, как воины за Амара вступились? Все придут под его руку. Быть ему хаганом.

— Ну-ну… — ответил Трофим, и еще раз обернулся назад, туда, где небольшой отряд ехал навстречу горизонту, норовя достигнуть таинственного места, где сливалась воедино зеленая равнина и голубое небо. — Дай-то Бог.

2011 г.

.