Изменения, произошедшие в июле. Императорская семья в окружении чекистов под командованием Якова Михайловича Юровского. Причины такого изменения.

В начале июля обстановка претерпела серьезные изменения.

Авдеев, его помощник Мошкин и все рабочие Злоказовского завода, жившие в верхнем этаже, были отозваны.

На место Авдеева комендантом был назначен Яков Юровский. А его помощником стал некто Никулин. Они появились в доме одновременно. Через несколько дней после них прибыли еще десять человек, и они поселились в пустом нижнем этаже, в комнатах под цифрами II, IV и VI. Юровский занял комендантскую комнату, комнату Авдеева, но он не жил в ней: он там проводил лишь день, а на ночь уходил из Ипатьевского дома. А в комнате коменданта жил Никулин.

Что же касается рабочих Злоказовского и Сысертского заводов, продолжавших жить в доме Попова, то их отстранили от внутренней охраны, оставив за ними лишь наружные посты.

Что означала эта перемена? Выше я рассказывал в деталях, что те, кто охранял Императорскую семью с самого начала, были отребьем и грубиянами. Что их привлекало в доме Ипатьева, так это легкая работа или, скорее, прелесть лени и высокая по тем временам оплата: 400 рублей в месяц плюс питание и обмундирование.

Но вот кто регулировал условия жизни Императорской семьи? Кто выбрал специальных охранников и платил им? Кто поставил Авдеева в Ипатьевском доме и кто его потом убрал?

Это были те, кто управлял населением Екатеринбурга. Мы видим из показаний шофера Самохвалова, что «командовал всем» Голощекин.

Еврей Шая Исаакович Голощекин родился в 1876 году в Витебской губернии, и он, вроде бы, окончил гимназию в Витебске, а потом поступил в зубоврачебную школу. Один из его революционных псевдонимов — Филипп. В 1905 году он играл первостепенную роль. Его осудил Петроградский трибунал по статьям 126 и 129 Уголовного кодекса, и он был приговорен к заключению в крепости. Но ему удалось бежать. В 1909 году, снова схваченный в Москве, он был сослан в Сибирь. Оттуда он снова сбежал, потом работал в Москве, потом уехал за границу. Он вступил в ленинскую партию и был избран в 1912 году членом Центрального исполнительного комитета. Он вернулся в Россию, согласно директивам партии, и снова был арестован: вроде бы, в 1912 году. Он прекрасно знал Урал, и он набирал там сторонников среди заводских рабочих, плюс он был там руководителем многих нападений с целью похищения денег, необходимых партии. Отправленный в Сибирь после ареста 1912 года, он познакомился там со Свердловым, с которым с тех пор был тесно связан. После большевистской революции он приехал на Урал в качестве представителя центра и стал играть роль настоящего диктатора. С его бешеной энергией и благодаря его старым отношениям, он быстро организовал вооруженный отряд, состоявший в основном из рабочих. Кроме того, он имел в распоряжении латышей, присланных из Москвы, и мадьяров, находившихся в Сибири в плену. Он был на Урале областным военным комиссаром и членом Совета.

В апреле 1919 года на территории, занятой войсками Колчака, была раскрыта крупная большевистская организация. Все ее члены были схвачены, осуждены военным советом и расстреляны. Приговоренный Семен Георгиевич Логинов, допрошенный мною в Екатеринбурге 4 апреля 1919 года, сообщил о Голощенике:

«Он был военным комиссаром, членом регионального Совета и очень активным агентом советствой власти. По национальности он был еврей… а его партийной кличкой было Филипп… Он также имел влияние в Москве. Судя по тому, что он говорил, можно было понять, что в Москве он доходил до самого Свердлова».

Во время войны, как я уже говорил, Голощекин был сослан в Сибирь в то же место, что и Свердлов. Бурцев, знавший их обоих раньше и разделявший с ними ссылку после своего возвращения в Россию, говорил о них так: «Я знал Голощекина, и я узнаю его на фотографии, которую вы мне показали. Это — типичный ленинец. Раньше он был организатором большого числа большевистских кружков и участвовал во многих «экспроприациях». У этого человека «кровь» бурлила. Его характер был тому очевидным доказательством: это палач, палач злобный и безумный. Я лично знал Свердлова и Голощекина, они были между собой на ты».

Именно Голощекин организовал отряд из рабочих, который нес охрану в доме Ипатьева. Он поручил это Медведеву, как нам рассказала жена последнего.

«Это Голощекин поручил моему мужу набрать рабочих на Сысертском заводе для охраны Императорской семьи».

Наряду с Голощекиным, Юровский тоже был одним из хозяев судьбы Императорской семьи; его роль началась с приезда царевича и его сестер в Екатеринбург.

Еврей Яков Михайлович Юровский родился в 1878 году. Он был часовщиком и фотографом по профессии, а во время войны он служил фельдшером. Вот его прошлое, согласно показаниям его матери, Эстер Моисеевны Юровской, допрошенной Алексеевым 27 июня 1919 года в Екатеринбурге, а также по показаниям его братьев Эле Мейера, Лейбы Юровского и жены первого, допрошенных мною 5 ноября 1919 года в Чите.

Дед Якова Юровского жил в Полтавской губернии. Его сын Хаим, отец Юровского, был уголовным преступником: он был приговорен за вооруженный грабеж и сослан в Сибирь. Сначала он жил в городе Каинске, что в Томской губернии, потом — в Томске. Согласно свидетельству о рождении, выданному томским раввином 23 мая 1905 года и представленному мне Лейбой Юровским, Хаим Юровский был приписан в Сибири к буржуазии Каинска.

Яков, по показаниям его матери и братьев, поступил в Томске в еврейскую школу «Талматейро» при синагоге. Но курса он не окончил и поступил учеником к часовщику-еврею Перману. В 1891–1892 гг. он сам открыл в Томске мастерскую на улице Благовещенской. В 1904 году он женился на еврейке Мане Янкелевне, разведенной. В 1905 году он почему-то уехал за границу и год жил в Берлине. Там он изменил вере отцов и принял лютеранство. Из Берлина он сначала проехал на юг России и проживал некоторое время в Екатеринодаре. Затем он вернулся в Томск и открыл там часовой магазин. Среди своих он считался богатым человеком.

Яков Юровский с давних пор участвовал в революционном движении. По возвращении из Германии он был привлечен к дознанию в Томском губернском жандармском управлении, и в 1912 году его выслали в Екатеринбург. Там он открыл фотографическую мастерскую и занимался этим делом до войны. В войну он был призван как солдат и состоял в 698-й Пермской территориальной пехотной дружине. Чтобы не попасть на фронт, ему удалось устроиться в фельдшерскую школу. Он окончил ее и стал работать ротным фельдшером в одном из екатеринбургских госпиталей.

Это был человек жестокий, а по характеру — вкрадчивый. Его брат Эле говорил о нем, что он был человеком с характером. Его брат Лейба добавлял к этому: «Характер у Якова был вспыльчивый и настойчивый. Я учился у него часовому делу и хорошо его знаю: он любил угнетать людей».

Лея, жена Эле, показывает:

«Якова, брата мужа, я, конечно же, хорошо знала. Мы никогда не были с ним близки: он перешел из иудейства в лютеранство, а я была фанатичной еврейкой. Я его не любила. Он никогда не был мне симпатичен. Он по характеру — деспот, причем страшно настойчивый. Его любимое выражение всегда было такое: «Кто не с нами, тот против нас». Он — эксплуататор. Он эксплуатировал моего мужа и своего брата…»

Кроме того, Юровский был плохо воспитан и едва умел читать и писать. У меня в руках имеется его письмо другу, которое он оставил в Екатеринбурге перед побегом: оно далеко от того, чтобы указывать хоть на малейшее образование.

Он давно был связан с Голощекиным. С первых дней революции 1917 года он отметился в Екатеринбурге. С первого часа он был большевиком и, не побывав на фронте, не зная жизни, предался яростной демагогии, на митингах натравливая солдат на офицеров. После 25 октября он играл важную роль в Екатеринбурге. Он там был членом областного Совета, а потом — комиссаром юстиции.

До того, как он заменил Авдеева на посту коменданта «дома особого назначения», Юровскому уже было поручено общее наблюдение за заключенными, и его визиты в дом Ипатьева были достаточно частыми.

Допрошенный 11 сентября 1919 года в Томске, доктор Владимир Николаевич Деревенько показал:

«Я встретился с Юровским, убийцей царя Николая II, в Екатеринбурге, в июне 1918 года, в доме Ипатьева, где я был личным врачом царевича. Я посещал царевича очень часто с разрешения Авдеева, в сопровождении эскорта часовых. В одно из посещений, войдя в комнату, я увидел сидящего около окна типа в черной тужурке… Во время осмотра больного, увидев на ноге царевича опухоль, этот тип предложил мне наложить на ногу гипсовую повязку, обнаружив этим свое знание медицины. При нашем уходе Император встал, а Юровский повернулся к столу, остановился, заложил руки в карманы и начал рассматривать находившееся на столе. После этого мы все вышли. «Что это за господин?» — спросил я Авдеева. — «Это Юровский», — ответил он мне. При этом Авдеев не сказал мне, какую роль играл Юровский, но я знал, что она была очень, очень важной».

Третьим лицом, игравшим капитальную роль в доме Ипатьева, был Белобородов.

Александр Георгиевич Белобородов был председателем Уральского областного совета. Ему было примерно 30–35 лет. Он был с Лысьвенского завода, что в Пермской губернии. Он служил там бухгалтером. Он представлял собой типа невежественного, но затронутого пропагандой, жестокого по натуре. По национальности он был русским.

Эти три человека (Голощекин, Юровский и Белобородов) были тем более грозными, что их роль не ограничивалась управлением Уральским областным советом, а они еще находились во главе организации, наводившей ужас на город Екатеринбург — они были чекистами.

ЧК занимала здание американской гостиницы, реквизированной для этой цели. Горничные гостиницы Александра Михайловна Пьянкова, Прасковья Ивановна Морозова и Анна Назаровна Швейкина остались на своих постах после реквизиции.

Вот их показания:

Показания Пьянковой: «Я знаю Голощекина и Юровского. За первым числился номер 10, а за вторым — номер 3. Юровский постоянно принимал участие в заседаниях Чрезвычайной Комиссии; иногда бывал на них и Голощекин».

Показания Морозовой: «Комиссия собиралась часто в номере 3, числящемся за Юровским. Тот в гостинице не жил, но почти всегда присутствовал на заседаниях и сидел на почетном месте. Комиссар Голощекин также часто приезжал на заседания».

Показания Швейкиной: «Сначала комиссия собиралась не слишком часто, но примерно за две недели до эвакуации Екатеринбурга, она провела много заседаний, которые шли порой до самого утра. Если судить по этому, заседания были важными: в них принимали участие комиссары Белобородов, Голощекин, Чуцкаев, Желинский и Юровский… Юровский занимал номер 3, но он в нем

не жил. За Голощекиным числился номер 10, но жил он в нем лишь последние 4–5 дней перед эвакуацией».

Никулин также жил в ЧК до переезда в дом Ипатьева. Данные расследования это подтверждают.

Летом 1918 года в городе Алапаевске Пермской губернии находился в ссылке в числе других членов Императорской семьи князь Иоанн Константинович со своей женой Еленой Петровной, дочерью короля Петра Сербского. В июне месяце великая княгиня решила поехать к детям, оставшимся в Петрограде, и прибыла в Екатеринбург, надеясь получить на это разрешение. Ее должны были сопровождать ее секретарь Сергей Николаевич Смирнов и сербский майор Мичич. 7 июля 1918 года они были арестованы и отправлены в ЧК.

Смирнов был допрошен мною 16 марта 1922 года:

«В нашу комнату вошла группа чекистов с неизвестным мне лицом во главе, распоряжавшимся обыском. Это лицо обратило главное внимание на майора: он сам произвел у него личный обыск, обнаружив приемы опытного полицейского. Он сам ломал стоячий воротничок майора, внимательно осматривал подошвы его сапог и т. д… Красногвардейцы, к которым я обратился с вопросом, ответили мне, что человек этот — Юровский, комиссар Ипатьевского дома».

Пока они находились в пермской тюрьме, многие узники погибли. «Я два раза видел Голощекина в тюрьме, — добавляет Смирнов. — В первый раз он был в сопровождении других комиссаров, он обошел камеры, был и в нашей. Я точно знаю, что во время этого посещения решался вопрос о том, кто будет расстрелян. Во второй раз он был у нас в камере в сопровождении какого-то местного комиссара, и тот делал ему доклад о каждом заключенном, кто за что сидит… Голощекин был главным лицом. Роль Юровского в областной ЧК была очевидна».

Откуда взялись те десять человек, которых Юровский привел с собой, обосновавшись в Ипатьевском доме?

Обвиняемый Якимов объяснил в своих показаниях:

«Юровский в первый день своего прибытия спрашивал Медведева, кто несет охрану внутри дома на постах I и II. Узнав, что это «привилегированные» из партии Авдеева, он сказал: «Продолжайте службу, а потом я потребую на эти посты людей из ЧК». Я категорически утверждаю подлинность этих слов. Действительно, через несколько дней эти чекисты прибыли. Их было десять человек. Их багаж привезли на лошади. Чья была эта лошадь, кто был кучер? Я не знаю. Но только всем тогда было известно, что прибыли эти люди из американской гостиницы».

Кто же были эти люди?

Обвиняемые Медведев, Якимов и Проскуряков в своих показаниях называют их латышами. Главную вооруженную силу большевиков в Сибири составляли австро-немецкие военнопленные и латыши, и все привыкли называть «латышами» вообще всех нерусских, которых было много в большевистских войсках и которые играли поначалу главную роль.

Расследование установило, что пятеро из этих десяти человек были нерусскими. Я не знаю их национальности, но из показаний свидетелей следует, что с Юровским они говорили по-немецки. При посещении дома Ипатьева я обнаружил под террасой место, где находился пост часовых с пулеметом, а там надпись на русском языке и на венгерском: «Andras Verhas örsegen 15.VII.1918», что означало, что некий Андраш Вергаш заступил на пост 15 июля 1918 года. Также я обнаружил в саду незаконченное письмо на венгерском языке. По его содержанию было видно, что оно было написано весной 1918 года.

Из остальных пяти людей, сопровождавших Юровского, один был русский; его фамилия была Кабанов. Другие четверо говорили по-русски, но их национальности я не знаю.

Мы видели, что заместитель Юровского Никулин тоже происходил из ЧК. С первых дней июля месяца, с прибытием Юровского и его людей, дом Ипатьева стал владением ЧК. В этом и заключался смысл перемены, и теперь мы посмотрим, что из этого получилось.

Во время заключения в Екатеринбурге имелись люди жалостливые, которые старались смягчить судьбу царя и членов его семьи. Например, Петр Сергеевич Толстой и его супруга Зенаида Сергеевна. В мае месяце некий Иван Иванович Сидоров был отправлен ими в Екатеринбург. Он отыскал доктора Деревенко и узнал от него о том, что Императорской семье живется худо: тяжелый режим, суровый надзор, плохое питание. Сидоров тогда вошел в контакт с Новотихвинским женским монастырем, а Деревенко — с Авдеевым. И было решено, что продукты для Императорской семьи будут доставляться из монастыря.

9 июля 1919 года я допрашивал в Екатеринбурге Августину, насельницу монастыря, а также сестер Антонину и Марию.

Показания сестры Марии: «В прошлом году позвала меня матушка Августина к себе и дала мне следующий приказ: «Надень светское. Будешь с Антониной носить молоко в Ипатьевский дом». И она добавила, что это молоко пойдет Императорской семье. Мы с Антониной надели светское, кака приказала матушка Августина, и понесли четверть молока. А было это 5 июня (по старому стилю). Потом мы стали носить сливки, сливочное масло, огурцы, разную выпечку, иногда мясо, колбасу и хлеб. Все это брал у нас Авдеев или его помощник. Когда нас пускали за забор, мы подходили к крыльцу. Часовой звонил, Авдеев или его помощник выходил, а мы уходили. Они хорошо к нам относились. 22 июня (по старому стилю) какой-то солдат взял у нас провизию, но среди них было какое-то смущение, и они спрашивали друг друга — брать или не брать? Взяли. Мы стали уходить, и тут солдаты с ружьями догнали нас и вернули в дом Ипатьева. Новый комендант Юровский, тот самый, что изображен на фотографии, что вы мне показали, строго нам сказал: «Кто вам дозволил это носить?» Мы отвечаем: «Авдеев приказал по распоряжению доктора Деревенко». А он говорит: «Ах, доктор Деревенко! Значит, доктор Деревенко тут что-то решает!» Видно было, что он доктора Деревенко с Авдеевым обвинял в том, что они оба Императорской семье облегчение делали. А потом он нас спросил: «Вы откуда это носите?» Мы знали, что Авдееву было известно, кто мы такие. А тут, пожалуй, было бы хуже скрываться, и мы ответили: «С фермы носим». — «С какой еще фермы?» А мы ответили: «С монастырской фермы». Юровский тут же наши имена записал и приказал нам отныне приносить только молоко и ничего другого».

Я предвижу возражения. Можно сказать, что сестры приносили провизию не для Императорской семьи, а для товарища Авдеева. Допускаю, что тот оставлял что-то себе. Но я допускаю также, что всего он не брал. Имелось соглашение с доктором Деревенко, и чекисты не испытывали неприязни к нему. А может быть, сделка Авдеева с Деревенко и сестрами была «сговором», про который чекисты ничего не знали.

Показания обвиняемого Проскурякова: «Я вполне сам сознаю, что напрасно я не послушался отца и матери и пошел в охрану царя. Я сам теперь понимаю, что те, кто убили царя, совершили преступление, и я понимаю, что и я нехорошо поступил, когда уничтожал кровь убитых. Я не большевик и никогда им не был. Я действовал по глупости и по молодости. Если бы я теперь мог чем-то помочь, чтобы всех, кто убивал, переловить, я бы все для этого сделал».

Показания обвиняемого Якимова: «Вы спрашиваете меня, почему я поступил в охрану Ипатьевского дома. Я не видел в этом тогда ничего плохого. Как я уже вам говорил, я читал разные книги, читал и книги партийные, и я умел разбираться в партиях. Я, например, знал разницу между социалистами-революционерами и большевиками. Первые считают крестьян трудовым элементом, а большевики — буржуями, а пролетариями признают одних только рабочих. Я был по убеждениям более близок к большевикам, но я не верил, что им удастся установить «правильную» жизнь насилием. Мне думалось, и я и сейчас так думаю, что «хорошая и справедливая жизнь», когда не будет таких богатых и таких бедных, как сейчас, наступит только тогда, когда весь народ, благодаря просвещению, поймет, что нынешняя жизнь не настоящая. Царя я считал первым капиталистом, который всегда будет за капиталистов, а не за рабочих. Поэтому я не хотел царя, и я думал, что его надо держать под стражей для спасения революции, до тех пор, пока народ не рассудит по его делам, плох он и виноват ли перед Родиной. Если бы я знал, что его убьют, как это сделали, я бы ни за что не пошел в его охрану. Только вся Россия могла судить его, потому что он был царем всей России. А то, что случилось, я считаю делом несправедливым и жестоким. Убийство же всех остальных членов его семьи — и того хуже. За что были убиты дети? Должен еще добавить, что пошел в охрану из-за заработка. Я тогда был нездоров… Я ни разу не говорил ни с царем, ни с кем-либо из его семьи. Я с ними только встречался. Наши встречи были молчаливые. Однако они не прошли для меня бесследно. У меня в душе сложилось впечатление о них обо всех.

Царь был уже немолодой. В бороде у него пошла седина. Глаза у него были хорошие, добрые. Вообще он на меня производил впечатление человека доброго, простого, открытого, разговорчивого. Казалось, что он всегда готов заговорить с вами…»

После всего этого я уверен, что чекисты больше не испытывали доверия к тем, кто охранял царя, а также к их начальнику Авдееву. Они поняли, что контакт царя и его семьи перевернул что-то в душах русских рабочих, их охранявших. И это стало прелюдией к убийству.