Присутствие Императорской семьи в доме Ипатьева до 16 июля включительно.

Именно при таких условиях в ночь на 17 июля 1918 года Император с семьей и их окружение подверглись мученической смерти. Но прежде чем приступить к изучению самого убийства, я считаю необходимым зафиксировать данные следствия, установившие присутствие в доме Ипатьева Императорской семьи и лиц, составлявших их окружение, вплоть до роковой ночи 17 июля.

Священник Сторожев неоднократно служил обедню в доме Ипатьева, в последний раз — 14 июля по новому стилю.

Вот несколько отрывков из его показаний Сергееву, данных в Екатеринбурге 8-10 октября 1918 года. «В воскресенье 20 мая (2 июня) 1918 года я завершил утреннюю литургию в соборе и, вернувшись домой около 10 часов, собирался пить чай, когда в дверь моей квартиры постучали. Я открыл сам и увидел солдата невзрачной наружности, с рябым лицом и бегающими глазками. На нем была старая гимнастерка защитного цвета и солдатская фуражка. Разумеется, ни погон, ни кокарды. Он был без оружия. Я спросил, что ему нужно: «Вас просят служить обедню у Романова», — ответил он. Не поняв, о ком речь, я сказал: «У какого Романова?» — «Да у бывшего царя!» Из последующего разговора я выяснил, что Царь просит меня отслужить обедню: «Он написал вот тут, чтобы ему отслужили какую-то обедню», — объяснил солдат… Я сказал, что готов совершить простую службу, но заметил солдату, что должен взять с собою дьякона. Солдат долго и настойчиво возражал против прихода дьякона, говоря, что комендант приказал ему привести только священника. Но я упорствовал, и мы вместе пошли в собор, где я взял всё необходимое и попросил дьякона Буймирова следовать за мной. Мы отправились все втроем на извозчике в дом Ипатьева. С тех пор как там держали под стражей Императорскую семью, дом обнесли двойным дощатым забором. Извозчик остановился возле первого. Наш проводник пошел вперед, мы с дьяконом за ним. Внешняя охрана нас пропустила. Нас какое-то время продержали у второго забора, запертого изнутри, со стороны дома, ранее принадлежавшего Соломирскому, затем пропустили, и мы подошли к входу в дом Ипатьева. Там было много молодых людей в гражданском, с ружьями и гранатами у пояса. Это была охрана. Нас провели во двор, потом, через боковую дверь, в нижний этаж. Поднявшись по лестнице, мы прошли в верхний этаж через внутреннюю дверь, пересекли прихожую и вошли в кабинет налево, где была комната «коменданта». Повсюду часовые, молодые люди в штатском с ружьями и гранатами. У коменданта были два человека средних лет, в гимнастерках. Один из них лежа спал, другой молча курил. Посреди комнаты стоял стол, на котором был самовар, хлеб, мясо. На рояле лежали ружья, гранаты и прочие вещи. Повсюду нечистота и беспорядок. Когда мы пришли, коменданта не было на месте. Вскоре появился молодой человек в гимнастерке и брюках защитного цвета, с широким кожаным ремнем, к которому был прицеплен огромный револьвер в кобуре. Он выглядел как средний «сознательный рабочий». Я не заметил ничего выдающегося, дерзкого или грубого в его внешнем облике или поведении. Я скоро догадался, что он и есть «комендант». Не поздоровавшись и не говоря ни слова, он оглядел меня (я видел его впервые, даже имени его не знал, теперь я это припоминаю). Я спросил, какую службу нам служить. «Заключенные просят обедню», — ответил он. Ни я, ни дьякон никаких разговоров с ним не вели. Я только захотел узнать, могу ли я после службы дать Романовым просфору, и показал ее ему. Комендант бегло взглянул на нее и после минутного размышления отдал ее дьякону со словами: «Можете дать, но должен вас предупредить, чтобы не было никаких лишних слов!» Я не удержался и ответил, что не имел никакого намерения вступать в разговоры». Мой ответ явно привел коменданта в раздражение, и он мне ответил довольно сухо: «Да, никаких разговоров помимо литургии!» Мы с дьяконом облачились в комнате коменданта, тем временем один из слуг Романовых принес зажженное кадило. Это был не Чемодуров, его я ни разу не видел в доме Романовых. Я познакомился с ним позже, после бегства большевиков из Екатеринбурга. Этот слуга был, помнится, высокого роста и в серой одежде с металлическими пуговицами… Облачившись в наши ризы, мы вошли в прихожую. Комендант сам открыл дверь в гостиную, пропустил меня вперед и вошел позади дьякона. Гостиная была соединена через арку с комнатой поменьше, залом для приемов, и там, в переднем углу, я увидел стол, подготовленный для церковной службы. Но мне было некогда осматриваться, потому что, как только я вошел, от окон отделились трое. Это были Царь, Татьяна и еще одна из его дочерей, я не мог различить, которая. В другой комнате находились Императрица, две ее младшие дочери и царевич. Он лежал на складной постели и поразил меня своим видом. Он был так бледен, что казался прозрачным. Он был худой и удивил меня своим большим ростом. В общем, он был похож на больного при смерти. Только глаза его были светлыми и живыми: они с интересом разглядывали мое незнакомое лицо. На нем была белая сорочка, и он был закутан до пояса в одеяло. Его постель стояла у стены справа от входа под арку. В кресле у постели сидела Императрица в свободном платье темно-лилового цвета. Ни на ней, ни на ее дочерях я не заметил никаких украшений. Мое внимание привлек высокий рост Александры Федоровны и ее поистине величественная поза, иначе и сказать было нельзя. Она вставала с живостью и решимостью, когда мы вошли, когда вышли, а также при каждом «Мир всем», при чтении Евангелия и пении самых важных песнопений. Подле ее кресла, у стены, стояли две младшие дочери и сам Царь. Две старшие дочери стояли под аркой, а позади них, в гостиной, — высокий и сильный мужчина и одна дама (впоследствии я узнал, что это были доктор Боткин и горничная императрицы). Позади них стояли еще двое слуг: тот, кто принес нам кадило, и другой, которого не припомню. Комендант на протяжении всей службы оставался в углу гостиной, у последнего окна, на вполне пристойном расстоянии от молящихся. Никого больше не было ни в гостиной, ни в спальне.

На царе были гимнастерка и брюки защитного цвета, высокие сапоги, а на груди — Георгиевский крест. Он был без погон. Его четыре дочери были в темных юбках и простых белых блузках. Волосы у них были довольно коротко подстрижены сзади. Они казались бодры, даже веселы.

Царь произвел на меня впечатление своей тяжелой походкой, своим спокойствием и какой-то особенной манерой пристально смотреть прямо в глаза. Я не заметил никакого следа усталости или морального упадка. Его борода, по-моему, только начинала седеть. В этот, первый раз она показалась мне длиннее и шире, чем 1 (14) июля, когда он, по-моему, подстриг ее кружком. Императрица же показалась мне самой утомленной из всех, почти больной. Забыл сказать, что больше всего мое внимание привлекла исключительная почтительность всех членов Императорской семьи к моему священному сану, они всегда отдавали мне поклон на мое молчаливое приветствие, когда я входил в залу и когда заканчивал церковную службу.

Заняв место перед иконами, мы начали обедню, причем дьякон читал молитвы, а я пел. Мне подпевали два женских голоса (я полагаю, Татьяны и одной из ее сестер). Несколько раз и сам Царь пел басом «Отче наш» и другие молитвы. Служба была одухотворенной, молитвы пылкими. Заканчивая, я с минуту пробыл в нерешительности: нужно ли мне подойти к молящимся и дать им поцеловать крест или же мне это запрещено? В последнем случае я мог бы создать сложности Императорской семье в удовлетворении их духовных потребностей. Я искоса бросил взгляд в сторону коменданта, чтобы узнать, чем он занят и как расценит мое желание приблизиться с крестом. Царь, как мне показалось, сделал то же. Комендант стоял на том же месте и спокойно смотрел на меня. Я сделал шаг вперед, и в то же время, пристально глядя на меня, Царь уверенным шагом первым приблизился к кресту и приложился к нему. После него подошли Царица и их дочери. Я сам подошел к постели царевича. Он посмотрел на меня бойкими глазами, и я подумал: «Он наверняка что-нибудь скажет!» Но он молча поцеловал крест. Дьякон дал ему и Императрице просфору. Потом к кресту подошли Боткин и слуги.

30 июня (13 июля) я узнал, что на следующий день — 1 (14) июля, в воскресенье, — служить обедню в доме Ипатьева будет отец Меледин. Его известил об этом новый комендант Юровский, известный своей жестокостью, он был бывший военный фельдшер. Я вызвался подменить отца Меледина в соборе и вместо него отслужить литургию 1 (14) июля. В тот день, в 8 часов утра, в дверь моей квартиры постучали. Это был тот же солдат, что приходил за мной в первый раз. Он сказал, что комендант требует меня в дом Ипатьева служить обедню. Я заметил ему, что об этом просили отца Меледина. «Меледина заменили, — ответил солдат, — послали за вами». Я просто сказал ему, что захвачу дьякона Буймирова (солдат против этого не возражал) и явлюсь к десяти часам. Солдат ушел. Я оделся, сходил в собор за тем, что мне было нужно, и к десяти часам был у дома Ипатьева. Едва мы прошли в калитку, как я увидел Юровского, смотревшего на нас в окно из комнаты коменданта. Я не был с ним знаком, только видел, как он ораторствовал на площади. Войдя в комнату коменданта, мы увидели тот же беспорядок, ту же пыль, то же запустение, что и раньше. Юровский сидел за столом, пил чай и ел хлеб с маслом. Другой человек спал в одежде на постели. Войдя, я сказал Юровскому: «Вы звали духовенство, мы пришли, что нам делать?» Юровский, не поздоровавшись, уставился на меня и сказал: «Обождите здесь, а потом будете служить обедницу!» «Обедню или обедницу?» — спросил я. «Он написал — обедницу», — ответил Юровский.

Мы с дьяконом стали готовить книги и ризы. Юровский смотрел на нас, попивая свой чай. «Ваша фамилия С-с-с…?» — спросил он, запнувшись на первой букве моего имени. «Сторожев, — ответил я. — Да, точно. Вы уже служили здесь обедню? — Да. — Вот и хорошо! Еще раз отслужите».

В это же время дьякон, обращаясь ко мне, принялся, уж не знаю почему, твердить, что нужно служить не обедню, а обедницу. Я заметил, что это раздражало Юровского, и что он пристально смотрит на дьякона. Я поскорей оборвал его, сказав, что повсюду следует исполнять то, о чем просят, и здесь, в этом доме, делать то, что велено. Юровский был явно удовлетворен. Видя, что я потираю руки, чтобы согреться, он спросил с некоторой иронией, что это со мной. Я ответил, что недавно переболел плевритом и боюсь снова заболеть. Он принялся излагать мне свои мысли о том, как лечить плеврит, и сообщил мне, что у него больное легкое. Мы обменялись еще несколькими фразами, после чего Юровский уже воздерживался от всяких провокаций и вел себя очень пристойно… Когда мы надели облачение и один солдат принес зажженное кадило, Юровский пригласил нас пройти в гостиную. Я вошел первым, потом дьякон, затем Юровский. В это же время из двери, ведущей в спальни, вышел император, а следом за ним две его дочери. Но я не успел разглядеть, которые. Мне показалось, что Юровский спросил Императора: «Все у вас собрались? — Да, все», ответил тот твердым голосом.

Перед аркой уже стояла Императрица с двумя дочерьми и царевичем, который сидел в кресле-каталке, в матросской курточке. Он был бледен, но не так, как во время первой службы, взгляд его был побойчее. Императрица как будто тоже приободрилась, на ней было то же платье, что и 20 мая (по старому стилю), как и на царе. Но я уже не помню, был ли тогда у него на груди георгиевский крест. Ольга, Татьяна, Анастасия и Мария были в черных юбках и белых блузках. Волосы у них отросли и доходили до плеч.

Император и его дочери показались мне в тот раз не то чтобы подавленными, но утомленными. Все встали, как 20 мая. Только кресло императрицы находилось подле кресла царевича, довольно далеко от арки, чуть позади. Сзади Алексея стояла Татьяна, которая подкатила кресло брата, когда в конце службы все подошли приложиться к кресту. За ними шли Ольга и Мария. Анастасия стояла рядом с отцом, который занял обычное свое место у стены справа от арки. В гостиной находились доктор Боткин, горничная и трое слуг, один высокий, другой маленький и приземистый, а третий совсем юный. В том же углу, что и Авдеев, стоял теперь Юровский. Больше никто на богослужении не присутствовал.

По чину обедницы, нужно в определенном месте прочитать молитву «Со святыми упокой». Не знаю почему, но дьякон, вместо того чтобы прочитать ее, принялся петь. Я последовал его примеру, слегка раздосадованный этим отступлением от канона, но как только мы запели, я услышал, что позади меня все члены Императорской семьи бросились на колени… Под конец богослужения все подошли приложиться к кресту, и дьякон дал императору и Императрице просфору (Юровский в свое время дал на это согласие).

Проходя мимо великих княжон, я услышал едва различимое «благодарю». Не думаю, чтобы я ослышался.

Мы с дьяконом ушли молча. Вдруг у здания Художественной школы дьякон мне сказал: «А знаете, с ними что-то случилось!» Поскольку эти слова полностью соответствовали моим мыслям, я остановился и спросил, почему он так думает. «Да, это точно. Они совершенно переменились, и ни один не пел!» В самом деле, 1 (14) июля в первый раз ни один из Романовых не подпевал нам.»

В понедельник 15 июля в дом Ипатьева прислали нескольких женщин от профессионального союза для мытья полов. Личности двух из них удалось установить: Мария Григорьевна Стародумова и Васса Осиповна Дрягина. Сергеев допросил их в Екатеринбурге 11 ноября 1918 года. Обе видели Императорскую семью в полном составе.

Показания Стародумовой: «Если не ошибаюсь, 2 (15) июля профсоюз послал четырех женщин мыть полы в доме Ипатьева… Оттуда нас отправили в дом Попова, где жил отряд охраны царя. Там комендант Медведев приказал нам мыть полы, а потом отвел в дом Ипатьева, который называли домом особого назначения. Нас завели во двор и по лестнице, ведущей с нижнего этажа в верхние комнаты, провели в помещение Императорской семьи. Я сама мыла полы почти во всех комнатах, которые были ей отведены. В комнате коменданта полов не мыли. Когда мы пришли, узники были в столовой… Великие княжны помогали нам переставлять кровати в их спальне. Они весело разговаривали между собой. Мы ни с кем не говорили из Императорской семьи: комендант Юровский следил за нами почти все время. Я видела, как он сел в столовой и спросил у царевича, как он себя чувствует».

Показания Дрягиной: «Я тоже мыла полы в доме Ипатьева с Марией Стародумовой и другими женщинами. Было это, помнится, 2 (15) июля. Нас привел Павел Медведев. Я видела в доме Императора, Императрицу, царевича, четырех великих княжон, доктора и старичка. Царевич сидел в кресле. Великие княжны были веселы и помогали нам переставлять кровати в их спальне».

Показания Филиппа Проскурякова: «В последний раз я видел всю Императорскую семью, за исключением императрицы, за несколько дней до их убийства, когда они вышли прогуляться в саду. Там были император, его сын, четыре дочери с доктором, лакеем, поваром, служанкой и мальчиком. Которого числа? Не помню, но это было незадолго до их смерти».

Показания Летемина: «16 июля я дежурил на посту № 3 (у калитки) с 4 до 8 часов вечера. Как только я заступил на пост, Царь с семьей возвращались с прогулки. Я в тот раз не заметил ничего особенного».

Показания Якимова: «Я видел в последний раз царя и его дочерей 16 июля. Они гуляли в саду в 4 часа пополудни. Не помню, видел ли я в тот день царевича. Императрицу не видел. Она тогда гулять не пошла».