Убийство в показаниях свидетелей и обвиняемых.

Дом Попова, где находилась внешняя охрана, стоит против дома Ипатьева в Вознесенском переулке. Большевики заняли второй этаж, но на первом по-прежнему проживали разные лица, в том числе один крестьянин — Виктор Иванович Буйвид. Он был допрошен 10 августа 1918 года начальником Екатеринбургского уголовного розыска в этом городе. Вот его показания: «Я прекрасно помню ночь с 16 на 17 июля 1918 года: я не спал; около полуночи я вышел во двор и подошел к навесу, меня тошнило. Через некоторое время я услышал глухие звуки ружейных залпов, с полтора десятка, потом отдельные выстрелы, три или четыре, похожие на револьверные. Это было после двух часов ночи. Эти выстрелы доносились из Ипатьевского дома и, судя по приглушенному звуку, производились в погребе. Я быстро вернулся в свою комнату, боясь, что меня заметят часовые. Когда я вернулся, сосед спросил меня: «Слышал?» Я ответил: «Слышал выстрелы!» — «Понял?» — «Понял», — ответил я, и мы замолчали. Двадцать минут спустя я услышал, как отворились ворота ограды Ипатьевского дома, и на улицу почти без шума выехал автомобиль, свернул в переулок и уехал неизвестно куда».

22 августа 1918 года начальник уголовного розыска допросил ночного сторожа Петра Федоровича Цецегова. «Я ночной сторож на Вознесенском проспекте, — показал тот. — Помню, что в ночь с 16 на 17 июля, в три часа, слышал звук автомобильного мотора — сначала за оградой дома Ипатьева, потом в направлении Главного проспекта. Автомобиля я не видел, поскольку побоялся подойти ближе к дому Ипатьева. Нам это было запрещено».

Красногвардеец Михаил Иванович Летемин, как я уже сказал, был крестьянином с Сысертского завода в Екатеринбургской губернии, по профессии портной, ранее судимый за покушение на растление, темный, невежественный и неграмотный человек. Он нанялся сторожить царя исключительно ради жалованья, которое казалось ему огромным по незнанию. Он один из всех охранников не жил ни в доме Ипатьева, ни в доме Попова. Он жил на частной квартире со своей семьей. Он не уехал из Екатеринбурга, поскольку не видел преступления в том, что охранял царя. Возможно, его бы так быстро не нашли, ведь никакой полиции не осталось, но его выдал спаниель Джой, собака наследника, которую он присвоил себе среди прочих вещей, оставшихся от Императорской семьи.

Он показал следующее: «16 июля я был на посту № 3 с 4 часов дня до 8 вечера (у калитки внутри двора), помню, что когда я заступил на дежурство, бывший Царь с семьей возвращались с прогулки. Я ничего необычного не заметил. 17 июля я вернулся на пост в 8 часов утра. Сначала прошел через наше караульное помещение в доме Попова и увидел мальчика, состоявшего при Императорской семье, Леонида Седнёва. Это меня удивило, я спросил, почему он здесь. Один из моих товарищей, Андрей Стрекотин, к которому я обратился, только махнул рукой, отвел меня в сторону и рассказал, что прошлой ночью убили царя, Царицу, всех их детей, доктора, повара, лакея и женщину, состоявшую при их семье. В ту ночь Стрекотин, по его собственным словам, находился на пулеметном посту в большой комнате на первом этаже и когда уходил с дежурства (его смена была с 12 до 4 утра), увидел, что всех заключенных привели с верхнего этажа в комнату, смежную с чуланом. Стрекотин мне объяснил, что комендант Юровский зачитал при нем бумагу и сказал: «Ваша жизнь кончена». Царь не расслышал и переспросил. Но Царица и одна из ее дочерей перекрестились. В этот момент Юровский выстрелил в царя и убил его наповал, потом латыши и Медведев принялись стрелять. Я понял из рассказа Стрекотина, что все арестованные были убиты. Не знаю, сколько выстрелов было сделано. Помню только, что во время разговора я заметил Стрекотину: «Верно, в комнате осталось много пуль?» А Стрекотин ответил: «Уж наверное; женщина, служившая Императрице, заслонилась подушкой, так много пуль застряло в ней». Еще он рассказал, что после царя убили чернявого слугу — он стоял в углу. После выстрела он сел на корточки, да так и умер. Никаких других подробностей о расстреле я не знаю. Услышав рассказ Стрекотина, я сказал ему: «Раз столько народу убили, должно быть, крови много на полу». Другой товарищ, уже не помню, который, ответил, что послали за людьми и всю кровь отмыли. В тот раз я не мог больше говорить, потому что должен был идти на пост. После смены я вернулся в караульную, и разговор снова зашел об убийстве царя и его семьи. Шофер Люханов, который там был, объяснил, что он вывез трупы на своем грузовике в лес, добавив, что добрался с большим трудом, потому что было темно и машина ломалась. В какую сторону и куда были перевезены трупы, этого Люханов не сказал, а я не спрашивал.

Мне было любопытно узнать, как трупы вынесли из дома, должно быть, осталось много следов крови; кто-то из команды (уже не помню, кто) сказал, что их снесли по черной лестнице на двор, а оттуда в грузовик у парадного крыльца. Говорили еще, что они были на закрытых носилках, а лужи крови во дворе засыпали песком.

В течение 18, 19, 20 и 21 июля на грузовиках вывозили вещи Императорской семьи, которые находились в их комнатах или в чуланах и кладовых. Этой операцией руководили двое молодых людей, помощники Юровского. Грузовики после ехали на вокзал, поскольку большевики решили эвакуировать город в связи с приближением чехословаков.

Факт убийства мне еще подтвердил австриец по имени Рудольф, ординарец Юровского, которому тот сказал, чтобы он не боялся, если что-нибудь услышит этой ночью».

Показания Филиппа Полуэктовича Проскурякова. Он тоже родился на Сысертском заводе и стал охранником царя ради денег. Он оставался в доме Ипатьева до последнего момента и ушел со своими товарищами на фронт, откуда быстро сбежал в Екатеринбург. Там его разыскал и арестовал Алексеев.

Вот его показания на допросе:

«Убийство семьи состоялось в ночь со вторника на среду. Даты не помню. Помню только, что мы получали жалованье в понедельник, то есть 15-го числа: нам платили 1-го и 15-го. На следующий день после получки, во вторник 16 июля, я был на дежурстве до 10 часов утра в будке на углу Вознесенских проспекта и переулка. В это время Егор Столов, с которым я жил в одной комнате, был в карауле в нижнем этаже. После смены мы оба пошли выпить денатурату, а вечером вернулись домой, поскольку должны были заступить на дежурство с 5 часов. Медведев увидел, что мы пьяные, и посадил под арест в баню во дворе дома Попова, где мы проспали до 3 часов ночи. В этот момент вошел Медведев, разбудил нас и закричал: «Вставай, пошли!» — «Куда?» — спросили мы. — «Вас зовут, надо идти». Было 3 часа: у Столова были часы, он на них посмотрел. Мы встали и пошли за Медведевым.

Он привел нас на первый этаж дома Ипатьева, где собрались все рабочие охранники, кроме тех, кто были на постах. В помещениях стоял как бы туман от порохового дыма и пахло порохом. В задней комнате, с зарешеченным окном, по соседству с кладовой, на стенах и на полу были следы от пуль. Особенно на одной стене было много пуль (то есть дыр от них). И на других тоже. Возле отверстий от пуль видна была кровь: пятна, брызги на стене, лужи на полу. Капли и лужицы крови были и во всех других помещениях, через которые несли тела во двор, и на ступеньках крыльца.

Ясно было видно, что в этой комнате, незадолго до нашего прихода, расстреляли много людей. Я спросил Медведева и Андрея Стрекотина, что случилось. Они мне сказали, что только что расстреляли всю Императорскую семью со свитой, за исключением мальчика-слуги.

Мы стали мыть полы, чтобы уничтожить следы крови. В одной из комнат было уже четыре-пять метелок. Кто их принес? Не знаю. Думаю, их принесли со двора…

По приказу Медведева, принесли опилок из сарая во дворе. Мы все стали мыть полы водой с опилками, а стены — мокрыми тряпками. Все охранники, которые не были на дежурстве, занялись уборкой.

Я очень хорошо помню, что Андрей Стрекотин был у пулемета на первом этаже в момент убийства. Он, наверняка, все видел. Я расспросил Стрекотина и Медведева. Вот что они мне сказали:

«Вечером 16 июля Юровский сказал Медведеву, что Императорскую семью ночью расстреляют, и приказал ему предупредить рабочих и отобрать у постовых револьверы. Медведев приказ выполнил, револьверы отдал Юровскому, а отряду объявил, что заключенные будут расстреляны в 11 часов вечера.

В полночь Юровский разбудил Императорскую семью, приказал им одеваться и спускаться вниз. По словам Медведева, Юровский ему объяснил, что ночью будет опасно, то есть на втором этаже будет ненадежно, если на улицах начнут стрелять. Императорская семья подчинилась приказанию Медведева и спустилась на первый этаж. Там были император, Императрица, царевич, четыре дочери, доктор, лакей, горничная и повар. А мальчика-слугу Юровский, кажется, за полтора дня до этого перевел в караульное помещение, где я его видел перед убийством.

Всех заключенных привели в комнату, смежную с кладовой. Они все стояли в два ряда и немного углом, вдоль двух стен. Юровский принялся сам читать им бумагу. Царь не понял и спросил у Юровского: «Что?» Тот поднял свой револьвер и ответил: «А вот что!»

Медведев мне рассказал, что он сам сделал два или три выстрела в царя и прочих приговоренных. Я говорю чистую правду.

Сразу после казни с тел сняли украшения. Юровский собрал их и отнес наверх. Потом трупы погрузили на грузовой автомобиль, кажется, один, и увезли. Шофер был рабочим со Злоказовского завода — Люханов.

Не знаю, куда увезли мертвые тела. Наверное, этого сам Медведев не знал, поскольку Юровский держал все в секрете».

Показания Анатолия Александровича Якимова: он родом с Юговского завода, Пермского уезда. По профессии токарь. Он пользовался влиянием среди рабочих и возглавил оппозицию большевику Авдееву. В охрану при доме Ипатьева поступил из лени и ради денег. Называл себя большевиком, мечтал о «лучшей» жизни, считал царя врагом народа и другом угнетателей народа. Неуравновешенная натура. Он осуждал большевистский террор, но до конца оставался в доме Ипатьева, где разводил часовых, однако сам на посту не стоял. Он ушел из Екатеринбурга вместе с «красными». Но не последовал за ними после их ухода из Перми и сражался с ними в рядах армии Колчака.

Он был арестован агентом Алексеевым и показал следующее:

«В понедельник 15 июля мальчик, состоявший при Императорской семье, появился в нашей караульной в доме Попова. Он играл с каталкой царевича. Я заметил его, как, наверное, и все остальные охранники. Но никто не знал, что все это значит. Мальчика привели к нам, несомненно, по приказу Юровского. 16 июля я был на дежурстве с 2 часов дня до 10 вечера, чтобы разводить часовых. В 10 часов я сменил посты. Помню, что Брусьянин стоял на посту № 3 во дворе дома, у калитки; Лесников — на посту № 4, у парадного крыльца, ведущего на верхний этаж; Дерябин — на посту № 7, в старой будке между стеной дома и внутренним забором; Клещёв — на посту № 8, в саду.

Часовых, которых я поставил в 10 часов, должен был сменить в 2 часа ночи Константин Добрынин, которому я сдал смену.

Сдав смену, я отправился в караульное помещение. Выпил чаю и лег спать около 11 часов.

Около 4 часов утра меня разбудил Клещёв и другие охранники. «Вставайте, товарищи, — кричал он в страшном возбуждении. — Я вам новость скажу. Идите в ту комнату». Мы встали и перешли в соседнюю комнату, где было больше народу.

Когда мы все собрались, Клещёв сказал: «Этой ночью расстреляли царя!» Мы спросили, как это произошло. Клещёв, Дерябин, Лесников и Брусьянин рассказали нам вот что (говорили в основном Клещёв и Дерябин, помогая друг другу; Лесников и Брусьянин тоже сказали, что они видели):

В два часа ночи Медведев с Добрыниным подошел к ним и предупредил, что их смена продлится дольше двух часов, потому что будут расстреливать царя. Клещёв и Дерябин тогда подошли к окнам: Клещёв — в прихожей (№ I на плане), выходящему в сад, Дерябин — к окну в комнате, где было совершено убийство (№ II), со стороны Вознесенского проспекта.

Вскоре, это было в 1 час ночи по старому времени или в 3 часа по новому, в нижний этаж и в помещение № I вошли люди. Клещёву их хорошо было видно. Они заходили со двора через дверь в прихожей № XII, проходя через помещения VIII, VI, IV, I. Впереди шли Юровский и Никулин. Сзади шли Царь, Царица и ее дочери, следом — Боткин, Демидова, Трупп и повар Харитонов. Император сам нес на руках своего сына. Позади были Медведев с латышами, то есть те десять человек, которые жили в нижних комнатах и были приведены Юровским из ЧК. Двое из них несли ружья. Когда заключенные вошли в комнату (№ II), их расположили следующим образом: в центре стоял Царь, рядом, справа от него, сидел на стуле царевич, а справа от царевича — Боткин.

Позади них встали Императрица, ее дочери и все остальные.

Дерябин увидел в окно, что Юровский что-то сказал, сделав жест рукой. Дерябин не мог расслышать. Клещёв утверждал, что слышал, как тот сказал царю, и это я очень хорошо помню: «Николай Александрович, ваши пытались спасти вас, но им это не удалось. Мы вынуждены вас расстрелять!»

В этот момент раздалось несколько выстрелов. Стрельба велась исключительно из револьвера.

После первых выстрелов послышались стоны и женские крики. Жертвы падали одна за другой. Первым упал Царь, за ним царевич. Демидова пыталась убежать; она прикрывалась подушкой. Была ли она ранена пулями или нет, я не знаю. Клещёв и Дерябин говорили, что только она одна была заколота штыками. Когда жертвы все упали, их ощупали и кое-кого прикончили, пристрелив или заколов.

Кто-то принес с верхнего этажа несколько простыней, в которые завернули тела и вынесли их во двор через те же комнаты, через которые убитые пришли сюда. Во дворе их погрузили на автомобиль, стоявший у парадного верхнего этажа, между фасадом дома и забором. В сарае взяли сукно, постелили его в грузовике, положили на него трупы и им же прикрыли. Шофером был Сергей Люханов. Автомобиль выехал на проспект, потом поехал по Вознесенскому переулку вдоль дома Попова.

После того как убитых увезли, два латыша — молодой в очках и другой, тоже молодой, 22 лет, светловолосый, — принялись выметать кровь и отмывать ее водой с опилками. Клещёв с Дерябиным говорили, что кровь с опилками сбрасывали в какой-то погреб.

Рассказы Клещёва, Дерябина, Брусьянина и Лесникова были столь похожи на правду, сами они были так взволнованы и потрясены увиденным, что никто не усомнился в правдивости их слов. Особенно Дерябин и Брусьянин были сильно расстроены. Дерябин называл убийц «мясниками» и говорил об этом с отвращением. Брусьянин не стерпел зрелища выноса тел, когда их вытаскивали в белых простынях и грузили в автомобиль: он убежал со своего поста на задний двор.

Рассказ об убийстве царя и его семьи сильно на меня подействовал. Я сидел, весь дрожа. Спать я уже не ложился и около 8 часов утра пошел к своей сестре Капитолине. У меня с ней были хорошие отношения. Я пошел к ней, чтобы поделиться своими мыслями. У меня было очень тяжело на сердце. Мне надо было поговорить с близким человеком…

Я пробыл у сестры часа два и около 10 часов вернулся в дом Попова. Сменил Ивана Старкова. Расставил часовых по постам, кроме № 7, под окнами. Старков мне сказал, что теперь туда не нужно никого ставить. Дерябина, разумеется, не сменили после его ухода с поста. Мы со Старковым прекрасно понимали, почему не нужен больше часовой в этом месте, и больше об этом не говорили. Расставив всех, я пошел в комнату коменданта. Там был Никулин, два латыша и Медведев. Все были невеселы, озабочены и подавлены. Никто не сказал ни слова. На столе лежало множество разных ценных вещей: самоцветы, серьги, булавки с драгоценными камнями, ожерелья. Было много драгоценностей, часть из них в футлярах. Все они были раскрыты.

Дверь, выходившая из прихожей в комнаты, где жила Императорская семья, была закрыта, как всегда, но за ней никого не было. Это не вызывало сомнений: не было слышно ни голосов, ни звука шагов, как раньше. Никаких больше признаков жизни. У двери стояла только собачка, дожидаясь, чтобы ее впустили. Я очень хорошо помню, как сказал себе тогда: «Напрасно ты ждешь».

И вот что я еще заметил. До убийства в комнате коменданта была кровать и диван. В тот день, 17 июля, в 2 часа дня, когда я туда зашел, там были еще две кровати. На одной спал латыш. Позже Медведев нам сказал, уж не знаю, в какой связи, что латыши больше не станут жить в комнате, где было совершено убийство. Вот почему в комнату коменданта принесли две кровати.

17 июля я был на дежурстве с 2 часов дня до 10 вечера. Я вовсе не видел Юровского. Если бы он пришел, я бы его увидел.

19 июля Юровский с самого утра был в доме Ипатьева. В тот же день увезли вещи Императорской семьи. Помню, что 19-го числа в комнате коменданта уже не оставалось ценных вещей.

Что стало с мальчиком-слугой? Не знаю. Все, что могу сказать, это что я видел его издали в один из дней после убийства. Он сидел в комнате, где ели сысертские рабочие, и плакал так громко, что его рыдания было слышно издалека. Я не подошел к нему и не заговорил с ним. Кто-то сказал мне, что он расплакался, узнав об убийстве…

Не помню точно, в какой день, взволнованный этим злым делом, я не вытерпел и вошел в комнату Медведева. Я расспросил его про убийство. Медведев мне рассказал, что в час ночи Юровский сам разбудил Императорскую семью и сказал царю: «На дом готовится нападение. Я должен перевести вас в нижние комнаты». Все спустились. Я спросил, кто стрелял. «Латыши», — ответил он. Больше я его не расспрашивал. Он уверил меня, что Юровский с латышами и Люхановым вывезли тела за Верх-Исетск и похоронили все вместе прямо в лесу в заранее выкопанной яме. И добавил, помню, что автомобиль по дороге увяз и с трудом добрался до могилы».

Показания Павла Спиридоновича Медведева. Он родом с Сысертского завода, где и работал. По профессии сапожник. Учился в начальной школе, но не закончил ее. Едва знал грамоту. Был мобилизован в 1914 году, однако избежал военной службы, поступив на оборонный завод. С апреля 1917 года вступил в большевистскую партию в Сысерти и три месяца платил членские взносы. После большевистской революции в первые же дни вступил в красный отряд и сражался с атаманом Дутовым. Вернувшись с фронта в апреле 1918 года, поступил в охрану Ипатьевского дома, где с первого до последнего момента занимал привилегированное положение: он был начальником всего отряда охраны.

Он сыграл определенную роль в удалении Авдеева: донес Юровскому на послабления, которые тот делал Императорской семье. Вот почему он стал правой рукой Юровского и пользовался его исключительным доверием.

Медведев ушел из Екатеринбурга вместе с красными. Он находился в Перми, когда этот город захватил Колчак. Комиссар Голощёкин поручил ему очень важное и опасное задание: взорвать мост через Каму после отхода красных.

Там он и попал в плен к солдатам адмирала Колчака.

Арестованный агентом Алексеевым, он дал следующие показания:

Показания, сделанные Алексееву.

«16 июля, около 7 часов вечера, Юровский приказал мне собрать револьверы у всех часовых. Их было всего двенадцать, они были системы Нагана. Я собрал револьверы и принес Юровскому в комнату коменданта, положил их на стол. Юровский с утра удалил мальчика-слугу и перевел его в караульное помещение в доме Попова. Юровский не объяснил мне, зачем он это сделал, но когда я принес револьверы, он мне сказал: «Сегодня мы расстреляем всю семью». Он приказал мне известить в 10 часов часовых, чтобы они не тревожились, если услышат выстрелы. В назначенный час я предупредил часовых, потом вернулся в дом. В полночь Юровский разбудил Императорскую семью. Все встали, умылись, оделись и примерно час спустя вышли из комнат. Они были спокойны и не ждали никакой опасности. Они спустились по лестнице, Николай II сам нес Алексея. Они вошли в дальнюю комнату. Некоторые несли подушки, у горничной их было две. Юровский велел принести стулья. Их было три. В этот момент пришли два чекиста, одним из которых, как я потом узнал, был Ермаков из Верх-Исетска. Другой мне неизвестен. Юровский, его помощник и два этих человека спустились в нижний этаж, где уже находилась Императорская семья. Там еще были семь латышей, трое остальных находились в своей комнате. Юровский раздал револьверы семи латышам, двум чекистам и своему помощнику. Один оставил себе. Это одиннадцать. А двенадцатый он приказал взять мне. Кроме того, у Юровского был маузер. На стулья сели Императрица, Император и Алексей. Остальные остались стоять у стены. Все были спокойны. Через несколько минут Юровский вышел в соседнюю комнату, где находился я, и сказал мне: «Пойди посмотри, нет ли кого на улице, и послушай, слышны ли выстрелы». Я вышел и сразу услышал выстрелы, пошел сказать Юровскому, что они слышны. Когда я вошел в помещение, все арестованные лежали на полу в разных позах, посреди огромных луж крови. Все были мертвы, только Алексей еще стонал. Юровский при мне выстрелил в него два или три раза из нагана, и тот перестал стонать. Вид этой резни произвел на меня столь сильное впечатление, что меня затошнило, и я вышел. Потом Юровский приказал мне бежать на пост и сказать охранникам, чтобы не волновались из-за выстрелов. Уходя, я услышал еще два выстрела и повстречал на улице Старкова и Константина Добрынина, которые бежали ко мне. Они спросили: «Что, Николая II расстреляли? Потому что если вместо него расстреляли другого, ты будешь отвечать, ведь ты им занимался». Я ответил, что своими глазами видел, как расстреляли Николая II и его семью, и сказал им, чтобы они успокоили своих людей. Я видел, как расстреляли бывшего Императора, его жену Александру, его сына Алексея, четырех его дочерей, доктора Боткина, повара, его помощника и горничную. Каждый был много раз ранен, их лица и одежда были залиты кровью. Ни один из них не сознавал опасности до самого расстрела. Я же в убийстве совсем не участвовал.

Когда я вернулся в комнату к Юровскому, тот приказал мне прислать к нему нескольких людей и перенести тела убитых в автомобиль. Я привел с десяток людей, имен уже не помню. Они смастерили носилки из оглобель двух саней в сарае, привязали к ним веревкой кусок полотна и так перенесли тела в автомобиль. С тел обобрали всё, что было надето у них на руках: кольца, браслеты, двое золотых часов. Всё это передали Юровскому, но я не смогу точно назвать количество колец и браслетов.

Автомобиль, нагруженный телами, был специальным грузовиком, который завели во двор ближе к вечеру. На нем уехали и оба чекиста. Шофера звали Люханов. Трупы положили на серое солдатское сукно и им же накрыли сверху. Сукно взяли в кладовой.

Не знаю, куда увезли тела, я не спрашивал. Только позже, в Алапаевске, я повстречал одного из тех двух чекистов, Ермакова, и спросил, куда их девали. «Их всех побросали в шахту рудника за Верх-Исетском», — ответил он.

После того, как тела увезли, Юровский приказал позвать отряд, чтобы смыть кровь с пола и во дворе, и это было исполнено. Потом Юровский ушел к себе в комнату, а я вернулся в дом Попова и не выходил оттуда до самого утра.

Дом продолжали охранять до 20-го числа, хотя заключенных там больше не было. Это делалось, чтобы не вызывать волнения в народе и чтобы верили, будто Императорская семья еще жива.

17 июля, поднявшись на верхний этаж, я нашел всё в большом беспорядке. Повсюду валялись вещи Императорской семьи, браслеты, кольца и прочие украшения были разложены в большом количестве на всех столах. В комнате коменданта находились тогда Никулин, адъютант Юровского и латыши. Юровского там не было. Обходя столы, я подошел к одному из них, на котором лежал небольшой катехизис. Я взял его в руки и увидел под ним 60 рублей десятирублевками. Я забрал их себе и никому ничего не сказал. Я взял еще три кольца, валявшиеся на полу, с выгравированными на них какими-то молитвами, и несколько платков. На следующий день ко мне пришла моя жена Мария, я отдал ей все это и ушел с ней домой.

Вернулся я 21 июля, дом уже не охраняли. Я пробыл в Екатеринбурге до 24 июля. 24-го я выехал по железной дороге в Нижний Тагил».

Показания, данные следователю Сергееву.

«Вечером 16 июля я заступил на дежурство. Юровский около 8 часов приказал мне принести ему все револьверы системы Нагана. Я забрал у часовых и прочих охранников их наганы, всего двенадцать штук, и принес их в кабинет коменданта. Тот мне сказал: «Сегодня их всех расстреляют, предупреди в отряде, чтобы не пугались, если услышат выстрелы». Я догадался, что Юровский говорит об арестованных, но я не спрашивал у него, кто и когда решил их расстрелять. Надо вам сказать, что с самого утра мальчика-поваренка по приказу Юровского отвели в караульное помещение в доме Попова.

В нижних комнатах жили латыши из «латышской коммуны», прибывшие после назначения Юровского комендантом. Их было десять всего. Ни фамилий, ни имен их не знаю.

В 10 часов вечера, по приказанию Юровского, я предупредил в отряде, чтобы не беспокоились, если услышат выстрелы.

В полночь Юровский разбудил арестованных.

Час спустя вся семья была готова. Перед тем, как их разбудили, в дом Ипатьева явились два чекиста, имя одного из которых я узнал позже: Петр Ермаков, а имени и фамилии второго не знаю.

В 2 часа все арестованные вышли из своих комнат, Царь нес Алексея на руках. Оба были в гимнастерках и фуражках. На Императрице и ее дочерях не было ни пальто, ни шляпы. Император с сыном шли впереди, за ними Императрица с дочерьми, следом Юровский, его помощник и с ними два чекиста. Я был там.

Они спустились во двор, потом зашли в нижний этаж. Юровский указывал дорогу. Он отвел их в комнату по соседству с кладовой и велел принести стулья. Его помощник принес три стула и дал их императору, Императрице и Алексею. Императрица села у стены, где было окно, у косяка. Позади нее стояли три ее дочери. (Я всех прекрасно знал в лицо, потому что почти каждый день видел их на прогулке, но имен их хорошенько не знал). Император с сыном сидели рядом почти посередине комнаты. Боткин стоял позади Алексея. Горничная (имени ее не знаю, высокая такая женщина) стояла у левого косяка двери, выходящей в кладовую, а рядом с ней четвертая великая княжна. Двое слуг стояли в левом углу напротив входа, у стены, смежной с кладовой.

Служанка держала в руках подушку. Великие княжны тоже принесли с собой подушечки. Одну положили на стул императрицы, а другую на стул царевича.

В комнату вошли сразу одиннадцать человек: Юровский, его адъютант, оба чекиста и семь латышей. Юровский сказал мне: «Выйди на улицу, посмотри, нет ли кого, и слышно ли выстрелы». Я вышел во двор и еще до того, как оказался на улице, услышал стрельбу. Я тотчас вернулся (прошло всего минуты две или три) и увидел, что Царь, Царица, их четыре дочери и царевич лежат на полу израненные, а кровь течет рекой.

Доктор, двое слуг и горничная тоже были мертвы; когда я пришел, царевич еще дышал и стонал. Юровский подошел к нему и выстрелил два или три раза в упор.

От этого зрелища и запаха крови меня затошнило. Перед убийством Юровский раздал наганы и мне тоже дал, но повторяю, в расстреле я не участвовал. Кроме нагана, у Юровского был еще маузер. После убийства он послал меня за людьми, чтобы мыть пол. По дороге в дом Попова я повстречал караульных Старкова и Добрынина, они подбежали ко мне. «Расстреляли Николая II? — спросил меня Добрынин. — Смотри, как бы кого другого не шлепнули вместо него. Тебе отвечать». Я сказал, что Царь и вся его родня убиты.

Я привел человек двенадцать-пятнадцать, имен которых теперь не припомню. Они сначала перенесли трупы на носилках, сделанных из простыней, положенных поверх оглобель от саней из сарая, на грузовой автомобиль, который подогнали к крыльцу дома. Тела завернули в солдатское сукно, взятое в кладовой. Шофером грузовика был Люханов, рабочий со Злоказовского завода. В автомобиль сели Петр Ермаков и второй чекист. Не знаю, куда они поехали и что сделали с телами.

Кровь в комнате и во дворе замыли, всё привели в порядок. К трем часам ночи всё было закончено. Юровский ушел в свою контору, а я к своим людям. Я проснулся в 9 часов утра и пошел в кабинет коменданта. Там был председатель облсовета Белобородов, комиссар Голощёкин и Иван Старков, дежурный караульный. Во всех комнатах был большой беспорядок; повсюду разбросаны вещи, чемоданы и саквояжи раскрыты, на всех столах грудой лежали золотые и серебряные украшения.

Я не интересовался вопросом о том, кто распорядился судьбой Императорской семьи и по какому праву, я просто выполнял приказы тех, кому служил.

Из большевистского командования Белобородов и Голощёкин часто приходили в дом Ипатьева».

Принимал ли Медведев активное участие в убийстве Императорской семьи или был, как он утверждает, всего лишь зрителем?

Покинув Екатеринбург вместе с красными, Павел Медведев бросил свою семью в Сысерти. Его жену Марию допросили.

Она показала следующее:

«В последний раз я приходила к мужу в город в первых числах июля (по старому стилю)… Когда мы остались одни, он объяснил мне, что несколько дней тому назад царя и его свиту перебили. В тот раз он не рассказал мне никаких подробностей. Вечером он отправил свой отряд на вокзал, а на следующий день мы вместе уехали домой, потому что он получил двухдневный отпуск, чтобы раздать деньги семьям красногвардейцев.

Когда мы пришли домой, Павел сообщил мне кое-какие подробности об убийстве. Он сказал, что Императорскую семью разбудили в два часа утра. Арестованные встали, умылись, оделись, и их отвели в нижний этаж и поместили всех в одной комнате. Там им зачитали бумагу, в которой было сказано: «Революция погибнет, и вы должны погибнуть!»

Тотчас начали стрелять; муж мой тоже стрелял. Он сказал мне, что из всех сысертских рабочих только он участвовал в казни.

Трупы вывезли далеко в лес и побросали в ямы.

Он рассказал мне это совершенно спокойно. В последнее время он стал нелюдим, знать никого не желал и даже к семье относился плохо».

Был ли обвиняемый Анатолий Якимов свидетелем драмы?

Как мы видели, Анатолий Якимов заявил, что был настолько потрясен рассказом об убийстве, что «сидел, весь дрожа». Затем он отправился к сестре и поделился с ней своими чувствами. Сестру, Капитолину Александровну, допрашивали дважды: в первый раз 6 декабря 1918 года Сергеев, а во второй раз я — 19 мая 1919 года. Вот что она сказала мне:

«Я была в кухне, когда пришел мой брат. С виду он был страшно потрясен, что-то его мучало. Я это заметила и пошла за ним. «Что с тобой?» — спрашиваю брата. Он попросил закрыть дверь в кухню, сел и молчит. На лице его написана огромная усталость и страх. Он дрожал всем телом. «Да что с тобой?» — спросила я снова. Я думала, с ним стряслась какая-то беда. Молчит, не отвечает. Я видела, что ему плохо. Мне пришло на ум, что, видно, убили Николая. Я спросила его, уж не помню, в каких словах. Брат ответил: «Да». Помню, что стала расспрашивать о судьбе остальных членов Императорской семьи. Брат сказал, что всех убили, и слуг всех тоже, кроме мальчика-поваренка. Не помню, спросила ли я его, участвовал ли он сам в убийстве. Возможно, что я задала ему этот вопрос, видя, как ему больно. Помню только, что он сказал мне, будто видел все своими глазами, не мог этого вынести и время от времени выходил из дома на воздух. И добавил, что его товарищи его за это бранили, думая, что его мучает совесть, что он жалеет и сочувствует убиенным. Я поняла тогда, что он находился в комнате, где произошло убийство, или совсем рядом, и что он был свидетелем драмы».