В то время когда в стане французов праздновали победу и с восторгом ожидали триумфального возвращения на родину, остатки русских войск согласно договору по этапам покидали австрийские владения. В Брюнне начались мирные переговоры между австрийскими уполномоченными князем Лихтенштейном и графом Гиулаем, с одной стороны, и министром иностранных дел Франции Талейраном — с другой. Война для всех кончалась. Но она не закончилась для императора Александра I.

Буквально через несколько часов после встречи с Савари в Холиче царь приказал графу Строганову ехать в Лондон, чтобы «узнать о намерениях английского правительства и обещать ему прежнее единодействие России... Генерал-адъютанту князю Долгорукову отправиться в Берлин... и обещать, если Пруссия решится воевать с Наполеоном... поддерживать ее всеми силами России, предоставляя на первый случай в распоряжение прусского короля корпуса Беннигсена и графа Толстого»1.

Нет, Александр не был наивным молодым человеком, которого подтолкнули к войне «недобрые» советники. Теперь, после Аустерлица, его ненависть к Наполеону стала только еще более лютой и непримиримой. Аустерлицкий позор не станет, как на то надеялся французский император, уроком для самоуверенного юноши. Он лишь укрепил Александра в его намерении свергнуть Наполеона любой ценой, не останавливаясь ни перед какими потерями. Еще не остыли жерла французских и русских пушек, а Александр уже готовил новую войну.

Пруссия к этому моменту созрела для выступления. Не зная еще об аустер-лицком разгроме, король собирался оставаться верным Потсдамскому договору. Однако когда князь Долгорукий и генерал Штуттерхайм привезли в Берлин известие о перемирии, король, как всегда, вернулся к своим колебаниям. Русский посланник Алопеус и австрийский представитель граф Меттерних уговаривали его немедленно объявить войну. С другой стороны, французский посол, рассказывая об успехах Наполеона, обещал Пруссии большие выгоды от союза с Французской империей. В этих условиях Фридрих Вильгельм не отважился на рискованный шаг. Как и все люди нерешительные, он пожелал отсрочить момент истины. В результате он отложил окончательный вердикт до момента получения известий о переговорах графа Гаугвица.

Последний был сторонником профранцузской ориентации во внешней политике Пруссии. Вполне понятно, что под влиянием Аустерлицкого триумфа императора эта тенденция Гаугвица стала еще более очевидной. Рассказывают, что во время его пребывания в Вене он гордо носил знаки ордена Почетного легиона, полученные им от Наполеона, с восторгом говорил о победе французского императора и о его гении. В результате вместо объявления войны французскому императору Гаугвиц заключил союзный договор, подписанный в Шенбруннском дворце 15 декабря 1805 г. Согласно условиям этого договора в обмен на поддержку Франции, уступку Наполеону герцогства Клевского и Невшателя, а Баварии — княжества Анспах (того самого, из-за которого Пруссия чуть-чуть не оказалась в рядах третьей коалиции), Фридрих Вильгельм III получал вожделенный Ганновер. Клаузевиц вспоминал: «В Берлине по поводу поведения Гаугвица сначала поднялся большой шум, что было вполне естественно, так как его послали, чтобы объявить войну, а он вернулся с союзом... Но на совете, который был созван по этому поводу... трактат был принят с одним изменением... Обмен территориями должен был произойти только после заключения общего мира, то есть с одобрения Англии, а до тех пор Пруссия должна была оккупировать Ганновер войсками»2.

Шенбруннский договор лишил Александра всяких надежд на немедленное выступление Пруссии. Но как это ни удивительно, даже переговоры пруссаков с французами не могли обезоружить решившего идти до конца царя. Находясь в Тешене, он отдал распоряжение Кутузову о том, чтобы тайно направить корпус генерал-лейтенанта Эссена в Пруссию и тем самым подтолкнуть прусского короля к выступлению! У дипломатически корректного Михаила Илларионовича, очевидно, глаза вылезли на лоб, когда он читал рескрипт царя. Несмотря на свою покладистость, он вынужден был ответить категорическим отказом: «Таковое движение не может не встревожить французское правительство и не навести, может быть, заботы австрийскому двору; сохранить оное в тайне есть вещь невозможная, ибо должно отправить кого-либо предварительно для заготовления продовольствия, нужного сему корпусу, что немедленно учинится известным в главной квартире французской; тогда кто отвечает, что Бонапарте, позволяющий себе все на свете, не пошлет корпус прямою дорогою для пресечения дороги и нападения на сей под командою генерал-лейтенанта Эссена» . В результате русские войска продолжили свое отступление, и новая коалиция против Наполеона временно не состоялась.

Что же касается французского императора, то он, даже отдаленно не подозревая о подобных демаршах Александра, продолжал надеяться на сближение с Россией. По его приказу все офицеры и солдаты русской армии были без всякого обмена пленных освобождены. Накануне отъезда князя Репнина Наполеон пожелал с ним говорить. Вот что рассказал Репнин в своем письме об этой интереснейшей встрече: «В Брюнне собралось нас раненых 6 кавалергардских офицеров и 17 уланских, с храбрым их начальником Меллер-Закомельским; по всей справедливости, мы не могли довольно нахвалиться обращению с нами; почтеннейшие французские генералы посещали нас часто, особенно генерал Рапп, который, удостоверившись, наконец, что мне возможно было выехать, объявил мне приглашение Наполеона явиться к нему на другой день в полдень; меня ввели во внутренние покои занимаемого им архиерейского дома. Через несколько минут вышел Наполеон и, оставшись один со мною, начал разговор следующими словами:

—Как ваши раны, князь Репнин?

—Все в порядке, Сир.

—Я попросил вас прийти для того чтобы поручить вам передать еще раз императору Александру мои пожелания мира. Почему мы ведем войну, когда мы...

—Сир, прошу простить меня за мою дерзость и за то, что я вас прерываю, но я должен сказать, что я — только солдат, далекий от международной политики и от императорского двора. Я не могу дать на это никакого ответа.

—Я прошу у вас только об одном: передать императору Александру слово в слово то, что я вам сейчас скажу.

—Это долг верности по отношению к моему государю.

—Послушайте меня, вы сможете встретиться с императором через несколько дней, если он еще находится при армии. Скажите ему, что если бы он выслушал мои предложения и согласился встретиться на аванпостах, тогда я бы подчинился воле его благородной души. Ему достаточно было бы объявить мне свои намерения для достижения спокойствия в Европе, и я бы подписался под ними. Но вместо этого он послал ко мне наглого хлыща, который посмел дерзко вести себя с главнокомандующим французской армии во главе его войск. И что из этого вышло? Мы сразились, и теперь только я имею право высказывать мои желания. Но мы можем еще найти путь к сближению, пусть он пришлет мне в Вену своего уполномоченного представителя, но только не одного из этих придворных, которые наполняют его штаб. Правда далека от монархов. Александр родился на троне, а я стал императором сам, но мои бывшие товарищи, мои бывшие командиры не осмеливаются больше мне ее говорить, как не говорят ему правды его придворные.

Но давайте поговорим о сражении. Что за мысль была растянуть вашу армию и разделить ваши колонны, как вы это сделали? Нужно было сконцентрировать войска, собрать армию в кулак, для того чтобы всю ее целиком бросить на врага.

—Но, Сир, я уже имел честь вам говорить, что я всего лишь полковник, моя роль смотреть вперед и драться с тем, кого я вижу перед собой, а не пытаться проникнуть глубже этого. Для меня главное повиноваться, а не рассуждать.

—Репнин, вы полная противоположность Долгорукому, вы слишком скромны. Но я должен сказать, император Александр все равно должен был проиграть это сражение. Для него оно было первое, а для меня — сороковое.

— Сир, я убежден, что после урока, который вы преподнесли, у него не будет необходимости дать столько же битв, чтобы взять реванш.

—Я вижу, вы сердитесь.

—Я бы не посмел, но солдат не может быть безразличен к тому, что говорят о его государе.

—Ну что ж, полковник, давайте не будем друг на друга обижаться, для нас это будет несложно, потому что я вас уважаю.

—Для меня это большое счастье. Я сохраню на всю жизнь воспоминание о вашем благосклонном приеме.

—Прощайте, Репнин, я возвращаю вас вашему государю как доказательство моего стремления восстановить дружеские отношения, которые связывали нас раньше»4.

Красивые жесты Наполеона в отношении русских пленных, призванные послужить сближению двух империй, остались без ответа. Оба государства продолжали оставаться в состоянии войны, и никаких мирных переговоров между Францией и Россией не было начато. Следует также вспомнить, что у России к этому времени оставались войска, находившиеся если и не в боевом контакте с французами, то, по крайней мере, в состоянии близком к началу военных операций. Этими войсками были корпус Толстого на севере Германии и корпус генералов Ласси и Анрепа в Неаполе.

Аустерлиц решил участь этих далеких фланговых операций. Как уже отмечалось, на севере Германии союзные генералы никак не могли решить, что же им делать. Едва только закончился военный совет 18 декабря 1805 г. в Люнебур-ге, как в штаб союзников прискакал генерал- адъютант царя князь Гагарин. Известие об Аустерлицкой битве, которое он привез, потрясло всех. «Слушая рассказ князя Гагарина о поражении, — писал Михаил овский-Данилевский, — наши офицеры сначала не верили ему, принимали слова его за вымысел, не постигая возможности поражения русских»5. Однако когда союзные генералы «постигли» рассказ Гагарина, их решение было принято. Английское командование тотчас вспомнило о дороге к своим кораблям, и, кроме того, из Лондона пришло приказание немедленно возвращаться в Англию. Выдающийся русский историк описал это отправление в благостных тонах: «Через несколько дней прибыли суда в Куксгавен. Англичане поплыли в свое отечество, а граф Толстой пошел в Россию, оставя на много лет в памяти жителей примерную подчиненность, отличавшую русское войско в двухмесячное пребывание его в Ганновере»6. Для шведского короля, который оказался один на один с потенциальным противником, отправление русских и англичан представлялось в иных тонах. Очевидцы утверждали, что он был в бешенстве.

Так закончился «великий северный поход» корпуса Толстого. Огромные средства, потраченные на эту экспедицию, были выкинуты на ветер, а завоевания, по большей части, не простирались дальше покорения в Зулингене «Матильды, дочери почтмейстера» (см. главу 11). Впрочем, война есть война, и ее необходимо было торжественно завершить. Поэтому в честь корпуса Толстого прусский король дал празднество, прекрасная королева появилась перед войсками в «зеленом амазонском платье с красными выпушками», что, разумеется, подчеркивало ее любовь не только ко всему военному, но в особенности к русской армии*. Ну и, как положено, в ходе боевых действий была поставлена достойная точка. Прусский король наградил русских генералов орденами...

Если боевые действия на севере Европы напоминали комедию, то на юге, в далеком Неаполитанском королевстве, скорее трагедию.

Стоит вспомнить, что после долгих приготовлений в декабре 1805 г. союзная русско-англонеаполитанская армия после продолжительных колебаний перешла в «наступление». Как уже отмечалось, все боевые действия ограничились выдвижением русских и англичан на несколько десятков километров к северу от Неаполя и бесполезным походом неаполитанских полков через горы на северо-восточную оконечность королевства.

Едва гордый марш вперед союзных армий остановился и русские и английские генералы облюбовали достойные их персон виллы в окрестностях Неаполя, пришла новость, подобная огненной надписи, появившейся на стене во время пира Валтасара. Сообщение об Аустерлицкой битве и заключении перемирия между французами и австрийцами стало известно в Неаполитанском королевстве в самых первых числах января 1806 г. Кроме этой новости пришла еще одна: 35-тысячный французский корпус под командованием маршала Мас-сена двигался на Неаполь. Тотчас же генералы союзной армии собрались на совет. Мнение английского главнокомандующего Крейга было простым и до предела ясным: нужно сесть на корабли и отправиться домой.

Русские генералы были менее категоричны. Они также считали, что защищать Неаполь не имеет смысла, однако генерал Анреп предложил отступить в Калабрию на крайнюю южную оконечность Итальянского «сапога» и, используя трудно доступный характер местности и поддержку с моря, держаться здесь, по крайней мере, вплоть до получения конкретных указаний от своих правительств. Это решение было принято большинством совета (3 января 1806 г.). Что же касается неаполитанских войск, им предписывалось, не теряя времени, перейти горы в обратном направлении и присоединиться к союзным войскам. Генерал Дама, который командовал неаполитанцами, написал: «Кровь застыла у меня в жилах, когда я прочел эти фатальные строки. Я не знал, что сказать моим войскам. Я страдал от того, что должен приказать... марш, которым самый последний солдат должен был быть возмущен... Неужели новость о движении 35 тысяч человек должна была продиктовать решение совершить столь разрушительное отступление, когда в наших руках были неприступные оборонительные позиции, когда у нас было ополчение, ресурсы крепостей и многочисленное население, которое мы приготовили к обороне? »7

* Наиболее распространенным цветом мундиров в русской армии был зеленый, а цвет отделки — красный.

Сам генерал поскакал в Неаполь, но здесь его ждала еще более жестокая новость: в генеральную квартиру русских войск прибыл полковник Шепелев с депешами генералу Ласси и посланнику России в Неаполе Татищеву. Депеши были подписаны князем Чарторыйским и содержали в себе указания от правительства, которые ожидало командование. Официально предписывалось покинуть территорию Италии и далее было любезно добавлено: «Поскольку нет сомнения в том, что это решение произведет очень сильное впечатление на двор. при котором вы пребываете, соблаговолите, ваше превосходительство, довести до сведения его сицилийского величества, что оно было продиктовано абсолютной необходимостью, и что наш августейший повелитель весьма сожалеет о том. что он не смог в этом случае оказать ему более эффективную помощь. Вы добавите, что император никогда, однако, не перестанет проявлять самый живой интерес к Королевству обеих Сицилии и что его императорское величество в будущем воспользуется любыми возможностями, чтобы доказать искренность своих чувств... Вы поможете их величествам всеми добрыми советами, за которыми они могут к вам обратиться, и наметите в то же время меры, необходимые для осуществления погрузки и вывода войск его императорского величества...»5

Кроме рекомендаций помощи неаполитанскому королю «добрыми советами» Татищев получил также неофициальное послание. Это письмо было, очевидно, написано под влиянием нахлынувших чувств, и потому, в отличие от официального, весьма сумбурно. Зато произошедшее в Моравии и мотивы необходимости ухода из Италии излагались весьма откровенно. Неофициальное письмо Чарторыйского еще не публиковалось, и здесь впервые приводятся выдержки из него:

«У меня нет времени рассказывать вам обо всех несчастьях, — писал Чарторыйский, — которые нас преследовали. Если говорить в двух словах, Австрия выведена из войны, а нас сильно побили... Задача, которую вам необходимо выполнить, — это перевести нашу армию в надежное место, не подвергая опасности английский корпус. Французы не преминут пойти на вас со всеми силами. Вы должны спасти Неаполь, если это возможно. Двор (неаполитанский) должен подчиниться обстоятельствам и выпутываться из переделки... В общем, дело еще не кончилось. Неизвестно, будет ли заключен мир с Австрией. Если Бонапарт не пожелает отомстить Пруссии и нам, война, очевидно, не будет продолжаться... Теперь император (Александр) решил удалиться от дел, но не желает договариваться с Бонапартом, с которым мы остаемся во вражде... Вы будете. мой дорогой Дмитрий Павлович, в бешенстве, отчаявшись в столь роковой развязке. Мы также в смятении, мы поражены, как все это кончится, неизвестно»9.

Несмотря на все протесты, слезы и проклятия королевы, уговоры генерала Дама, русские и английские войска начали отступать к Неаполю и готовиться к посадке на суда. Это событие произвело неизгладимое впечатление на всех, кто был его свидетелем. «Отступление, о котором г-н Ласси объявил, — писал генерал Дама, — началось на следующий день. Но какое отступление! Как поверить в это, не видев его? Противник был еще около Рима, только маленькие отряды появились в двух переходах от границы... а уже панический ужас охватил англичан. Они бежали в смятении из мест их расположения к Неаполю. Перейдя по понтонному мосту через реку Гарильяно, они подожгли его, бросая зажженные доски и перекладины в реку. Офицеры неаполитанских понтонеров с трудом сумели не дать им продырявить медные понтоны... Пока я говорил еще только об англичанах, но мы узнали на следующий день, что русский полк, который отступал по дороге из Абруццких гор, узнав о бегстве англичан и не зная его причины, потопил паром у Вальтурно после того как использовал его для переправы. В тот момент, когда союзники прибыли, я надеялся поставить их в пример нашим необстрелянным солдатам. Теперь я надеялся только на то, что они побыстрей забудут их позорный пример»10.

Союзники не ограничились, мягко говоря, поспешным отступлением. Англичане потребовали, чтобы для их безопасности при погрузке неаполитанское правительство выделило крепость Гаэту. Вероятно, это было уже слишком даже для неаполитанской королевы. Комендант Гаэты получил приказание не пускать английские войска на территорию крепости. В результате англичане произвели посадку на суда в Кастела-Маре южнее подножия Везувия, а русские — в заливе Байя. Посадка прошла с 18 по 20 января, а 21 января 1806 г. русская эскадра подняла паруса и взяла курс на юг. Англичане сделали это еще раньше. Неаполитанское королевство было предоставлено своей судьбе...

В то время когда происходили эти события, франко-австрийские переговоры были уже завершены. Начавшись в Брюнне, они были перенесены затем в Прессбург (современная Братислава). Этот город находился на демаркационной линии, проведенной между французской и австрийской армиями. С французской стороны вся рутинная работа по переговорам осуществлялась министром иностранных дел Талейраном, однако все принципиальные вопросы решались самим Наполеоном. 12 декабря 1805 г. он прибыл из Брюнна в загородный дворец австрийского императора Шенбрунн. Отсюда он руководил переговорами, здесь же он непрерывно проводил смотры своих войск, которые спешно пополнялись подкреплениями. В случае неудачи переговоров должны были снова заговорить пушки. Однако после того как Пруссия договорилась о союзе с Наполеоном, австрийские представители стали уступчивее. Они вынуждены были согласиться почти на все условия, на которых настаивал французский император, и 26 декабря 1805 г. Прессбургский мир был подписан.

Согласно условиям этого договора Австрия потеряла значительную часть своих земель. Самой чувствительной потерей были Венецианские владения с провинциями «Терра Ферма»: Фриулем, Истрией и Далмацией, которые были присоединены к Итальянскому королевству. Одновременно австрийский император вынужден был отказаться от Тироля, который переходил во владения Баварии. Правда, в обмен Австрия получала княжество Зальцбургское и Берх-тольсгабен, которые в 1803 г. перешли во владения эрцгерцога Фердинанда, бывшего великого герцога Тосканского. Бавария вогмещала эрцгерцога, уступив ему церковные земли Вюрцбурга, которые она также получила в 1803 г. Несмотря на эту маленькую компенсацию, потеря Тироля, одного из самых древних владений Габсбургского дома, была, пожалуй, наиболее болезненна для австрийской монархии. Территориальные приращения за счет Австрии получал и герцог Баденский. Он приобрел Ортенау, часть Брейсгау и Констанц. Наконец, Вюртемберг также округлил свои владения за счет пяти городов на Дунае, части Брейсгау и Швабии. В общем, австрийская монархия потеряла 4 млн. подданных (из 24 млн.) и 15 млн. флоринов годового дохода (из 103 млн.).

Как видно из этого перечисления, Франция непосредственно не получала никаких территориальных приращений. Однако усиливались ее союзники, и прежде всего Италия, которая фактически являлась частью империи. Видно также, что Наполеон стремился создать новую Германию, привязать к своим интересам государства запада, и прежде всего юго-запада Германии. Бавария и Вюртемберг не только приобретали значительные территории, но и получали статус королевств.

Больше всего, конечно, усилилась Бавария. Баварский электор был награжден за свой союз с Францией не только короной, но и 600 тыс. новых подданных, а его государство расширилось на 27 тыс. кв. км. Наконец, для того, чтобы окончательно скрепить франко-баварский союз, баварская принцесса Августа выходила замуж за приемного сына Наполеона вице-короля Италии Евгения Богарне.

Если в Германии речь шла о системе союзов, то в Италии Наполеон распоряжался самостоятельно. Отныне почти весь Апеннинский полуостров оказался в руках императора французов. Оставалось только Неаполитанское королевство Бурбонов, но его дни были уже сочтены. Наполеон не пожелал слушать никаких предложений со стороны королевы Марии- Каролины. 14 декабря, когда Талейран только заикнулся о том, чтобы найти какой-то компромисс в неаполитанском вопросе, Наполеон дал ему резкую отповедь: «Оскорбления этой жалкой королевы повторяются в каждом письме... Я буду трусом, если я прощу подобные выходки...» А 27 декабря из Шенбрунна он обратился к итальянской армии с громоподобной прокламацией: «Солдаты! Неаполитанская династия отныне должна прекратить свое царствование. Ее существование несовместимо со спокойствием Европы и честью моей короны. Идите же вперед и сбросьте в море эти жалкие батальоны тиранов морей*!»11

Неаполитанская королевская чета, покинутая своими союзниками, бежала на Сицилию. 14 февраля 1806 г. французские войска вступили в Неаполь, а на следующий день в столицу королевства под торжественные звуки оркестров, звон колоколов и грохот орудийного салюта въехал Жозеф Бонапарт. Отныне старший брат императора стал неаполитанским королем.

Наконец, летом 1806 г. завершатся процессы, начавшиеся в Германии после подписания Прессбургского мира. 12 июля был подписан договор между Францией и государствами запада и юго-запада Германии, следствием которого было создание так называемого Рейнского союза.

В него вошли Бавария, Вюртемберг, Баден, Берг, Гессен-Дармштадт, Франкфурт и ряд мелких княжеств**, всего 16 государств. Рейнский союз был прежде всего военным. В случае войны немецкие союзники должны были выставить для поддержки французских войск 63 тыс. солдат. Со своей стороны Наполеон обязался, что в случае угрозы «немецкой независимости» он выставит 200 тыс. человек для защиты государств — членов союза.

* Наполеон имел в виду англичан. Он, разумеется, еще не знал, что эти «жалкие отряды», еще не увидев его армию, сядут на корабли и покинут Неаполь.

** Герцоргства Нассау, Нассау-Узинген и Аренберг, княжества Гогенцолерн-Хехин-ген, Гогенцоллерн- Зигмарингерн, Сальм-Сальм, Сальм-Кирбург, Изенбург-Бирштейн,Лихтенштейн и графство Лейен.

Образование Рейнского союза означало окончательную утрату Габсбургами власти и влияния в германских государствах. А это означало окончательное крушение древнего, просуществовавшего почти тысячу лет, Рейха — Священной Римской империи германской нации. Понимая бесполезность дальнейшего существования номинальной империи, 6 августа 1806 г. Франц II отказался от титула Императора Священной Римской империи германской нации и отныне стал «просто-напросто» императором Австрии под именем Франц I.

Все эти пертурбации резко изменили соотношение сил в Европе. Если до этого речь шла об усилении Франции, о приобретении владений, которые можно было рассматривать как передовые укрепления вокруг осажденной вражескими коалициями крепости, то теперь империя Наполеона явно переросла понятие французской государственности. Именно с этого момента впервые стали раздаваться слова об Империи Карла Великого. Государство Наполеона было пока еще далеко от того, чтобы быть «империей Европы», но это уже была не Франция, а нечто другое. Баланс сил на континенте был явно нарушен. Теперь тем более врагам Наполеона было сложно примириться с гигантским усилением его государства. Получался замкнутый круг: чтобы отразить нападение коалиций, Франция усиливалась; чем больше она усиливалась, тем больше ее ненавидели враги и тем больше была вероятность создания новой коалиции.

Вплоть до начала войны 1805 г., а тем более до начала франко-английского конфликта в 1803 г., Франция все-таки оставалась в пределах, которые могли рано или поздно принять европейские державы. Для этого нужен был только долгий период мира. Война, развязанная коалицией в 1805 г., похоронила эту надежду. Наполеон не мог не потребовать компенсации, не мог отказаться от возможности получения новых гарантий и нового усиления своей империи. В результате она увеличилась настолько, что на это уже не могли спокойно взирать европейские державы. Генерал Тьебо утверждает в своих мемуарах, что один из его друзей после заключения Прессбургского мира предрек дальнейшую судьбу наполеоновской империи. Обычно такие пророчества делаются задним числом, но даже если это так, интересная фраза заслуживает того, чтобы ее процитировать. «Я согласен, — сказал некто г-н Морен, — что император — это самый великий полководец всех времен, а наша армия — самая сильная в мире. Но хоть он и победил, его победы создали ему больше врагов, чем они дали ему славы. Хотя он и завоевал новые земли, каждое новое завоевание больше его ослабляет, чем укрепляет... Так что его врагам нужно только ждать. Сейчас слабость их останавливает, но их ненависть растет. Я не говорю, что он подошел к краю пропасти, но я хочу сказать, что он туда идет»12.

Впрочем, таких, как г-н Морен, во Франции в этот момент было немного. Она ликованием встречала великого полководца и думала только о триумфах. «Париж был весь в эйфории энтузиазма, как и вся Франция, — вспоминал Октав Левавассер, вернувшийся с боевой раной на родину, — повсюду превозносили до небес доблестную армию, которая в три месяца совершила такой невообразимый поход и разбила соединенные силы России и Австрии. Повсюду в общественных местах народ чествовал офицеров и солдат, гордых своей победой. Вокруг них собиралась ликующая толпа, и вся Европа ими восхищалась. Моя рука на перевязи заставляла людей еще больше говорить мне добрых слов. Император своей победой заставил замолчать все враждебные голоса. Он вырос в глазах Франции, и она видела только его славу»13.

* * *

Третья коалиция была повержена. Но война 1805 г. открыла собой беспрерывную череду конфликтов. Обычно в них принято винить Наполеона, а войны, которые сотрясали Европу, называют наполеоновскими. И это не без оснований. Огромное усиление Франции было связано с тем, что по ней сначала прокатилась всесокрушающая волна Великой революции, а потом, использовав все лучшее, что принесли с собой революционные изменения, уничтожив хаос и анархию, Наполеон создал поистине великое и процветающее государство. Однако глава этого государства был не только гениален, но он был молод, энергичен, быть может, даже слишком. Ясно, что в этих условиях его внешняя политика не могла быть иной, кроме как наступательной. Тем не менее это еще не значило, что в Европе должен был вспыхнуть гигантский военный конфликт. Обратим внимание, что война первой коалиции против революционной Франции имела яркую идеологическую окраску, а союз монархических держав сложился фактически спонтанно. С годами, особенно учитывая, что во Франции на смену ультрареволюционерам пришло жуликоватое правительство Директории, идеологическая составляющая конфликта все более и более сходила на нет. Тем не менее и вторая коалиция также родилась на свет не по злой воле какого-тс одного человека, а ее появление объяснялось целым набором мотивов: идеологических, геополитических, торговых и финансовых. Члены коалиции выступили против Франции весьма единодушно, и, несмотря на последовавшие разногласия, каждый в этой войне имел свою заинтересованность.

Люневильский и Амьенский мир завершили революционные войны. Идеологические противоречия между Францией и европейскими монархическими державами свелись в это время к минимуму. Разногласия по территориальным вопросам, несмотря на остроту отдельных споров, все же не были такими, чтобы ради них непременно нужно было начинать огромную европейскую бойню. Бонапарт искренне желал мира, а в отношении России его намерения вообще не вызывают никаких сомнений. Его единственной и давней мечтой был русско- французский союз. В этих обстоятельствах были все условия для того. чтобы в Европе в конечном итоге воцарился мир. Если этого не произошло, тс в этом виноваты не столько объективные обстоятельства, сколько деятельность одного человека — русского императора Александра I.

Без сомнения, франко-английские противоречия оставались очень острыми Без сомнения, английская буржуазия жаждала устранить с мировой арены опасного торгового и промышленного конкурента в лице новой Франции. Без сомнения, английские купцы не переваривали Бонапарта, в котором видели человека, живущего совершенно в иной плоскости, чем они. Тем не менее вся эта злоба и зависть не смогли бы вылиться в войну, если бы англичане не чувствовали за собой поддержки на континенте. По-пиратски в одиночестве рыскать по морям не имело никакой перспективы, если бы на суше правящие круги Великобритании не находили никакой опоры. Ряд современных французских историков, очевидно, примеряя к прошлому образы современности, когда голос слабой России почти не слышен в решении международных вопросов, говорят о влиянии Александра на франко-английский спор с легкой иронией. Но Россия того времени была совершенно другой страной. Ее могучую армию опасались в Европе. Она была единственной державой, которая могла, не боясь, вести любую войну на континенте и в случае поражения всегда спокойно укрываться в своих бескрайних просторах. Позиция и мнение такой державы не могли не сыграть определяющую роль. Если в 1803 г. английские олигархи решили растоптать Амьенский мирный договор, то только потому, что они видели, что Россия не только не будет противостоять их амбициям, но, наоборот, поддерживает и одобряет их.

Эта позиция целиком и полностью личная инициатива Александра. Ничто — ни геополитические интересы, ни даже общественное мнение не заставляли русского царя безоглядно поддерживать наглые претензии британских толстосумов. Подавляющее большинство правящего класса России стояло за независимую внешнюю политику страны в стиле Петра Великого и Екатерины Великой, той, которая осмелилась заставить уважать на морях русский флаг и выступила инициатором «вооруженного нейтралитета». Да, русские дворяне ненавидели французскую революцию, но Бонапарт был уже не революция. Это прекрасно, кстати, понял Павел I, взявший курс на сближение с Францией. Это прекрасно понимали и многие представители русского правящего класса. Не следует забывать, что все они жили под влиянием французской культуры, говорили, читали и писали по-французски. Безоглядная, забывшая все интересы страны поддержка Англии была совершенно не в интересах большинства русского дворянства. Если в правительстве и было несколько горячих англофилов, то только потому, что этого хотел царь. Захотел бы он по-другому — были бы другие люди, потому что, следует еще раз подчеркнуть, никакого императива во вражде с Францией у России не было.

Наоборот, приличные отношения с Францией при сохранении торговых отношений с Англией были самым лучшим способом для России сбить наглую спесь британских олигархов и притормозить слишком честолюбивые стремления молодого консула. Но Александр выбрал совершенно другую политику. Он развязал англичанам руки. Как только началась англофранцузская война, она обострила все противоречия, накалила обстановку на континенте. Однако и в этой ситуации война России с Францией никак не следовала автоматически из создавшейся ситуации. Александру потребовались поистине титанические усилия, чтобы заставить другую крупную державу континента Австрию, вступить в антифранцузский союз. В отличие от первых двух коалиций, третья совершенно не была спонтанной. Австрию загоняли в нее пинками. В результате Россия получила ту войну, которую она должна была получить. В памяти русских офицеров и солдат австрийцы остались как дурные союзники, нерешительные и постоянно клонящиеся к «предательству». А как еще могли себя вести австрийцы, которых затащили в коалицию против воли не только большинства австрийского народа, но и против воли даже австрийского генералитета?

Русские историки часто говорят о войне 1805 г. как о войне превентивной. Якобы Наполеон с самого начала только и думал, что напасть на Россию, и нужно было его остановить. Как кажется, документы и материалы, приведенные в этой книге, убедительно доказывают, что теория превентивной войны не выдерживает ни малейшей критики. Война 1805 г. не предотвращала будущие военные конфликты, а, наоборот, их спровоцировала. Расширение Франции за счет Пьемонта или Генуэзской ривьеры мало затрагивало интересы России, а тем более не угрожало ее безопасности. Первый консул, а впоследствии император постоянно подчеркивал свою приверженность концепции русско-французского союза. Конечно, он делал это не по причине какого-то особого пристрастия к русскому народу, а искал в этом свои выгоды. Но что мешало России умело использовать хорошие отношения с Францией для того, чтобы найти в них выгоды для себя?

Итак, Россия, а вместе с ней и вся Европа были втянуты в глупую, ненужную, кровопролитную войну, за которую большую, если не всю часть ответственности несет император Александр. План войны был следствием ее политической подоплеки. Царь хотел вовлечь в коалицию как можно больше держав, стать кумиром Европы. Поэтому силы союзников были разбросаны на огромном пространстве континента. С огромными трудностями, ценой гигантских материальных затрат десятки тысяч русских солдат были переброшены одни на север, другие на юг Европы для того, чтобы увлечь в коалицию новые страны. С точки зрения стратегической это распыление сил оказалось совершенно бесполезно. Наполеон действовал так стремительно, сконцентрировав силы на главном направлении, что фланговые «диверсии» привели только к пустой растрате сил и удару по воздуху.

На главных театрах военных действий, южно-германском и северо-итальян-ском, война развивалась так же, как и следовало ожидать. Понимая, что главная борьба произойдет в Германии, австрийское командование послало тем не менее свои лучшие полки в Северную Италию, потому что здесь командовал эрцгерцог Карл. Он не получил руководство на решающем участке, так как был противником этой войны, но как брата императора его не могли совсем «обидеть». Выдвинутую вперед армию поручили бездарности, каким был генерал Макк, и это так же произошло по политическим соображениям, ибо незадачливый генерал был одним из немногих сторонников войны.

Опять-таки по политическим соображениям Макк начал наступление гораздо раньше всех остальных, стремясь, с одной стороны, оправдать оказанное ему доверие, а с другой стороны, опять из соображений политики. Он надеялся вовлечь в антифранцузский союз Баварию и другие государства юго-западЛ Германии. В результате получилось такое абсурдное размещение войск, коте рое не мог бы сделать и намеренно засланный в штаб вражеский агент. В то время когда меньшая часть австрийской армии буквально побежала вперед в Баварию, ее большая и лучшая часть спокойно стояла на равнинах Ломбардии и не начинала военные действия в ожидании, что из всего этого получится. Б то же время только малая часть русских войск (Подольская армия Кутузова* двинулась в Австрию, причем расстояние от армии Кутузова до армии Макка было такое, что надеяться на их совместные действия перед лицом активного неприятеля просто не приходилось.

Но это еще были не все нелепости ситуации. Основные массы русских Б этот момент были сосредоточены на границе с Пруссией, угрожая ей войной Б случае, если она не вступит в коалицию! Об этом уже подробно рассказывалось, но хотелось бы еще раз подчеркнуть, что, если бы царь и князь Чарторыйский привели бы в действие свой бредовый план, Россия потерпела бы такую внешнеполитическую катастрофу, что даже аустерлицкое поражение показалось бы детской игрушкой. К счастью для Александра, ошибочное решение Наполеона о проходе его войск через прусский анклав Анспах помогло избежать этого абсурдного по своей сути конфликта. Однако даже это обстоятельство не может послужить оправданием подобного плана.

Что касается Наполеона, его действия в стратегическом масштабе нужно признать образцовыми. Обычно принято расписывать как шедевр хитрости Е искусства окружение армии Макка в Ульме. Но на самом деле, как уже неоднократно повторялось, Наполеон не ставил перед собой изначально задачу окружения и пленения австрийцев. Он хотел обойти и разгромить австрийскую армию, а как это должно было случиться, для него было непринципиально. Если в конечном итоге армия Макка попалась в плен, то причина этому больше всего — полная бездарность этого генерала.

В ходе Ульмского марш-маневра далеко не все шло гладко. Зато в основных, глобальных стратегических расчетах император не просто был прав, £ гениально прав. Если план войны союзников был похож на варварское нагромождение хаотических конструкций, план и действия Наполеона подобны античному храму. Здесь не было ничего лишнего, но ничего добавить тоже было невозможно. Император совершенно четко выбрал для себя главный объект воздействия. Он абстрагировался от всего второстепенного («не обращайте внимания на то, что может сделать неприятель в Ганновере или в других местах. Когда мы разделаемся со 100 000 австрийцев, которые сейчас перед нами, у нас будет возможность заняться и другими делами...»). На всех прочих театрах военных действий оставался тот минимум войск, который был необходим, или не было оставлено вообще никаких войск, если временно этими участками можно I было пожертвовать. На направлении главного стратегического удара было сосредоточено подавляющее численное превосходство. Использованы все методы для его достижения, и политика шла рука об руку со стратегией. Германские государства, на которые рассчитывали австрийцы, стали союзниками Наполеона, а их контингенты также участвовали в войне на стороне Великой Армии.

В результате под Ульмом была достигнута сокрушительная победа. Противник был поражен в самое чувствительное место. В некоторых других обстоятельствах одной такой победы было бы вполне достаточно.

Если бы во главе Подольской армии стоял иной человек, чем Кутузов, который хотя бы на одну десятую позаимствовал схоластических мудростей Макка, судьба русских войск была бы предрешена. Однако в лице Кутузова на поле стратегических действий Наполеон нашел достойного противника. Без сомнения, у видавшего виды русского полководца не было порыва и энергии его значительно более молодого противника. В области оперативных и тактических комбинаций ему также было бы трудно спорить с Наполеоном. Хотя солдаты любили Кутузова, он не обладал и той харизмой, которая была характерной чертой французского императора. Однако старого полководца отличал блестящий политический ум, тонкая проницательность и глубокое понимание стратегических проблем.

Отступление Кутузова от Браунау до Брюнна нужно признать поистине образцовым, конечно, не с точки зрения порядка на марше (его было почти невозможно соблюдать в тяжелейших переходах перед лицом предприимчивого, храброго и более многочисленного неприятеля), а с точки зрения того, что малейшая ошибка, допущенная русским полководцем, стала бы для его армии последней. Малейшая задержка, малейшие схоластические размышления в стиле Макка, малейшие колебания перед вопросом, что делать, оборонять или нет рубеж реки Энса, Вену и т.п., и его армия была бы окружена, разгромлена, раздавлена, взята в плен. Но Кутузов не допустил ни одного стратегического просчета, сумел нанести контрудар под Кремсом, выстоял даже тогда, когда не по его вине французская армия шла из Вены наперерез русским. Все это заслуживает, без сомнения, самой высокой оценки. При этом следует обратить внимание, что Кутузов в этой ситуации действовал совершенно самостоятельно. Ему никто не мешал, никто не вставлял палки в колеса, а если быть еще более точным, он просто сумел, сохраняя при этом дипломатические внешние формы, просто-напросто наплевать на все советы и указания свыше.

Однако подвиг Кутузова и его солдат остался без продолжения, что вполне очевидно. И это тоже вытекало из общего политического характера войны. Если Кутузов действовал, в конечном итоге, успешно (если можно назвать, конечно, успешным беспрерывное отступление), то это происходило из-за того, что он как бы временно абстрагировался от общих задач войны и думал только об одном — о сохранении своей армии.

Прибытие Александра к войскам не могло не вернуть боевые действия в рамки политических задач войны. Как уже отмечалось, решение Александра о немедленном наступлении связано далеко не только с влиянием придворных фанфаронов типа Долгорукого, не понимавших силы французской армии. Войска могли, конечно, отступать дальше, но какова была бы при этом судьба русско-австрийского союза, далеко не очевидно. После катастрофы под Ульмом, неудач в Италии и Тироле, потери Вены война опостылела подавляющему большинству австрийских солдат, офицеров и генералов. Нечего и говорить о мирном населении, страдавшем от пожаров, грабежей и насилий. В этой обстановке австрийский император в любой момент мог не выдержать и заключить мир. Тогда бы вся идея коалиции рассыпалась, как карточный домик.

Конечно, сказалась молодость царя, самоуверенность его адъютантов и «молодых друзей», умелые действия Наполеона по созданию видимости того, что Великая Армия ослабла, а он боится наступления союзников. И все же, пожалуй, в не меньшей, а может быть, и в большей мере на решения союзного командования повлияла политическая составляющая.

В Аустерлицком маневре император Наполеон опять проявил себя блистательным стратегом и поистине великим полководцем. Но, как и под Ульмом. величие Наполеона состояло не в том, что он якобы продумал все мельчайшие ходы до конца. Более того, его провидческий план, который историки обычно ему приписывают, появился уже задним числом. Однако гений полководца заключается не в том, чтобы нарисовать на карте стрелочку красным карандашом, даже если эта стрелочка нарисована в нужном месте. Наполеон сумел поистине инстинктивно чувствовать неприятеля, умело заставил его совершить преждевременное стратегическое наступление, верно рассчитал время контрудара, а самое главное, словно незримым духом пронизывал всю армию, заставлял каждого солдата и офицера верить: «Победа будет за нами! Что бы ни случилось, наш полководец заранее все продумал, все знает и всегда с нами». Это умение одухотворять армию, наполнить ее верой в то, что она сражается за правду и справедливость, вести себя так, чтобы каждый солдат был готов броситься в огонь ради своего императора — вот самый великий дар Наполеона.

Наконец, следует отметить тактическое мастерство, которому французские войска обучились в ходе революционных войн и закрепили пройденное на практике под руководством Наполеона в Булонском лагере. Это тактическое мастерство, блистательное умение командовать на поле боя генералов и офицеров помогло французским батальонам и эскадронам выйти победителями даже в самых тяжелых ситуациях, когда, казалось бы, по всем «нормальным» пространственно- численно-временным соотношениям они должны были проигрывать.

Все это сделал Наполеон. Аустерлиц не столько был победой французской армии над союзниками, сколько победой Наполеона и созданной его гением и энергией армии.

Именно в этом смысле Аустерлиц является «победой-образцом». Это действительно образец стратегического искусства, образец умелого командования и торжества решимости и воли.

После сокрушительного поражения, которое понесли союзники, войну они продолжать больше не могли. Все рассказы ряда русских историков о том, что Аустерлиц на самом деле это уж не такое страшное поражение, что армия могла еще дальше продолжать борьбу, относятся к области фантазии. Война была решена одним ударом, в один день, можно сказать, почти что в один час. С этой точки зрения Аустерлиц напоминает некоторые великие битвы древности. Можно вспомнить, что в Средневековье делали различие между «войной» и «битвой». Война — это нормальное состояние общества того времени: небольшие набеги, осады, стычки. Битва же — это божий суд, к которому готовились, как к торжественному ритуалу, и которая по своей сути не являлась «войной», потому что она неизбежно должна была ее закончить*. Так и случилось под Аустерлицем. После битвы войны больше не было. Уже через день было подписано перемирие.

* Такой битвой-образцом в Средневековье являлась битва при Бувине 27 июля 1214 г.. где французское рыцарское войско наголову разгромило коалицию феодалов под командованием германского короля.

Конечно, отсутствие преследования после Аустерлица является в значительной степени следствием наличия первоначального плана Наполеона, который был изменен по ходу дела. В результате кавалерия осталась почти вся в стороне от направления главного удара, и, более того, Мюрат на следующий день сгоряча погнал ее еще дальше в сторону от того места, где она должна была быть. Конечно, французская армия устала, а мокрый снег с дождем и грязь по колено не способствовали бурному желанию мчаться преследовать разбитого неприятеля. Совершил просчет и Сульт, задержав выступление своих войск до утра 4 декабря. Однако если бы Наполеон захотел, он мог наверстать упущенное и если не 4 декабря, то через день, через два уничтожить, рассеять, взять в плен практически все, что осталось от союзной армии. Во многом он не сделал этого по политической причине. Буквально через несколько дней после битвы в разговоре с Гаугвицем император сказал: «Россия будет со мной, быть может, не сегодня, но через год, через два, через три года. Время стирает все воспоминания, и из всех союзов это будет тот, который мне больше всего подходит»14.

Увы, Наполеон не знал, с кем он имеет дело. Во главе России стоял человек, который поставил себе во главу угла только одну задачу — удовлетворить свое чувство личной зависти и мстительности по отношению к Наполеону. «В Европе нет места для нас обоих. Рано или поздно один из нас должен уйти!» — заявит чуть позже Александр I в беседе со своей сестрой Марией Павловной.

Кроме того, желание обезопасить себя в будущем, извлечь максимальную выгоду из победы, завело Наполеона слишком далеко. Его империя и появившиеся вокруг нее вассальные государства стали слишком много весить в европейской политике. Баланс сил был нарушен, и с подобным государством стало весьма непросто поддерживать равноправные взаимоотношения. Поражение при Аустерлице разбудило также дремавшие силы. Русское дворянство и в особенности офицерский корпус отныне желали реванша. Конечно, все это было еще достаточно далеко от сильных антифранцузских настроений в русском обществе в период войны 1812 г. Однако это было уже не то в основном безразличное и иногда даже благожелательное отношение к Бонапарту в годы его Консулата. Всего лишь через несколько дней после Аустерлица в Москве так судили о происшедшем: «Конечно, потеря немалая в людях, но народу хватит у нас не на одного Бонапарте, как говорят некоторые бородачи-купцы, и не сегодня, так завтра подавится, окаянный»15.

Неудивительно, что прелиминарные условия мирного договора, подписанные в Париже 20 июля 1806 г. русским посланником Убри, были отвергнуты Александром. Война еще только начиналась...

1 Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 233.

2 Клаузевиц К. 1806 год. М., 1937, с. 56-57.

3 Кутузов М.И. Сборник документов., т. 2, с. 306.

4 РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3115.

5 Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 262.

6 Там же., с. 265.

7 Damas R. Memoires du comte Roger de Damas. Paris, 1912, 1914, t. 2, p. 418.

8 Внешняя политика России XIX и начала XX века... т. 2, с. 652.

9 Langeron A. F. Journal... Рукописный фонд Российской национальной библиотеки. Ф. 762. Д. 149.

10 Damas R. Op. cit., p. 420..

11 Correspondance... t. 11, p.

12 Thiebault D.P.C.H. Memoires du general baron Thiebault. Paris, 1893-1895, t. 3, p. 541.

13 Levavasseur O. Souvenirs militaires d'Octave Levavasseur... p. 67.

14 Цит. по: Sorel A. L'Europe et La Revolution franchise. Paris, 1905, t. VII,

15 Жихарев СП. Записки современника. М., 2004, с. 137.