Товарищи

Тревожна ночь перед боем. Не спится солдатам. Лежат они, два товарища, на прибрежной сочной траве. Над ними тихое, бездонное небо. Ветра нет. И тишина успокаивает. Мелькнет в небе, точно огонек брошенной папиросы, одинокая звезда, да послышится шорох ночной птицы, и опять вокруг первозданная тишина. Но почему не спится? Отчего в голову лезут мысли и, подобно нити, тянутся, переплетаются, и, кажется, нет им конца, неуемным мыслям.

Гасрет Алиев согрелся под брезентовой плотной палаткой и лишь теперь почувствовал невероятную усталость: ноги ныли, как отбитые, по всему телу расходилась нервная дрожь. В голове стоял неутихающий шум. — Федя, не спишь? — обратился Алиев к своему соседу.

— Нет, — ответил Денисюк.

— Интересно, что нам сообщит Шпаковский?

— Уж как долго задержался он в штабе, — уныло проговорил Денисюк.

— Наверно, пойдем за Днепр…

Где-то вдали раздались гулкие орудийные выстрелы, раскатистым эхом долго еще будоражили они широкую и сонную гладь реки. Потом дробно застучали, вспоров тишину, крупнокалиберные пулеметы. Звуки их сильно напомнили гул неожиданно пущенного барабана молотилки.

— Война. Она не щадит, — произнес Алиев. — Лежу и думаю: сколько уносит жизней, таланты гибнут…

— Тысячи сирот остаются, — тихим голосом добавил Денисюк.

Зашуршала палатка. Алиев приподнялся на локтях. Глаза освоились с темнотой, и казалось, немного посветлело. Друзья переглянулись. При лунном свете их лица были иссиня-бледными.

Федор Денисюк совсем недавно пришел в полк, но на фронте быстро сближаются: он познакомился с Гасретом. Старший сержант Денисюк, на вид лет тридцати, молчаливый и сосредоточенный, оставаясь таким даже в минуты радости, как-то быстро располагал к себе. Он был худощавый, но жилистый, отличался выдержкой, хладнокровием. Всякое дело, которое поручалось Денисюку, выходило из-под его рук прочным, основательным. Деловая, хозяйственная струнка наблюдалась у него во всем. Он был опрятен, даже старую, просоленную потом гимнастерку умел так помыть и отгладить, что она казалась новой. И в короткие минуты, отведенные для отдыха, он не успокаивался, пока не создавал немудрящего фронтового уюта.

Его товарищ Гасрет Алиев был иного склада. Стройный, выше среднего роста, с открытым, тонко очерченным лицом и большими горячими глазами, он был истым горцем, человеком порывистым, восторженным и мечтательным. Особое пристрастие Алиев питал к природе. Окопная жизнь, постоянная сырость, холод не убили, а еще больше разожгли в нем самозабвенную любовь к земной красоте.

Разные по характеру, Денисюк и Алиев были связаны одной судьбой и с первого дня, как встретились в роте, крепко сдружились. Правда, этому немало способствовал один случай.

Их послали в ночную разведку. Денисюк вернулся раненным и некоторое время ходил с забинтованной грудью. Когда в кругу товарищей заходил разговор о случившемся, Алиев с уважением кивал на своего друга:

— Для меня он дороже брата. Жизнь мне спас.

И начинал рассказывать, как было дело. Ночью они пробрались за линию фронта. Вначале шли спокойно, но на исходе ночи, когда заалела полоска зари, перебежав через шоссейную дорогу, они совсем неожиданно в бурьяне напоролись на немецкую засаду. Три немца выросли перед ними точно из-под земли, и один вдруг направил винтовку со штыком прямо на Гасрета. Он вздрогнул, на миг остолбенел, и не миновать бы ему гибели от вражеского штыка, если бы не подоспел Денисюк. Он рванулся сбоку на немца и отвел штык от товарища. Сгоряча выдернул из-за пояса малую лопату и ударом по голове свалил фашиста намертво. В тот же миг Алиев ударом ножа прикончил второго немца, а потом набросился на третьего, долго возился с ним, пока не связал ему руки.

— Ну, как? — подталкивая пленного немца впереди себя, спросил Гасрет у друга.

— Чисто сработано, — ответил Денисюк и только сейчас почувствовал боль. Он потрогал бок, на ладони оказалась кровь. Дальше Денисюк не мог идти, силы покидали его. Тогда Алиев перевязал ему рану, потом взвалил товарища на спину и понес легко, как ребенка, разговаривая сам с собой:

— Эге… Вон какой… Легкий, как перышко!

— С твоей бы силой только дуги гнуть, — оживился Денисюк.

— Можем и дуги, — буркнул Гасрет. — Горный человек я, лезгин. А рука горца, что сталь.

С того дня они стали неразлучными друзьями. И вот сейчас, лежа на траве, они вели непринужденный разговор. Когда Денисюк заговорил о детях, Гасрет Алиев вплотную придвинулся к товарищу и спросил:

— Федя, а у тебя-то есть малыши?

— Дочурка. Забавная такая, — в глазах Денисюка вспыхивает жаркий блеск. — Очень смышленая.

— Сколько же девочке лет? — спросил Алиев.

— Третий год пошел, — ответил Денисюк.

— Где же теперь твоя семья?

Федор Денисюк нахмурился, посуровел. Он пошарил в кармане, достал зажигалку и, звонко щелкнув ею, закурил папиросу. Еще немного помолчав, он в волнении проговорил: — Где теперь… Не знаю… Жинка с дочкой в оккупации остались, не успели…

— Ничего, не унывай. Дойдем! — повысив голос, заверил Алиев. — Скоро будем за Днепром.

Перед тем как светать, похолодало. Укрывшись одной плащ-палаткой, друзья согрелись и заснули.

На заре из штаба вернулся лейтенант Шпаковский. Он тихо, стараясь не разбудить товарищей, подошел к бойцам, посмотрел на их лица, озаренные первыми лучами восхода, и задумался. Всю ночь Шпаковский провел в штабе, вместе с полковником Фесиным ходил к реке, на место будущей переправы, и сейчас, вернувшись в подразделение, он принес важную весть, которую солдаты нетерпеливо ждали, но, застав их спящими, не решился будить. Пусть спят, набираются сил. А завтра?.. Завтра — переправа через Днепр, бросок на тот берег. Что сулит им этот день? Все ли обойдется благополучно, или вот товарищей, лица которых он сейчас видит, завтра не досчитается, не увидит в. живых? При этой мысли у лейтенанта тревожно сжалось сердце.

Ночь в сентябре

Берег, поросший непролазным кустарником, в этом глухом месте раздваивается глубоким оврагом. На дне оврага, среди полусгнившего валежника и камней, покрытых осклизлым водянистым мхом, бежит ручей. Подступая к самой реке, овраг удаляется от берега и, обогнув высокий холм, скрывается в густом сосновом бору. Старые, с потемневшей корой, сосны так буйно разрослись, что сквозь их густые ветви не проникает дневной свет, и оттого даже в самый знойный день на земле прохладно. В бору покоится тенистая и сырая тишина, только попутный ветер иной раз доносит запах степных трав.

На опушке бора, под холмом, вырыт блиндаж командира дивизии. В блиндаже строгая рабочая обстановка. Под бревенчатым потолком вьются нити табачного дыма. Солнечные лучи, проникая через глазницы крохотных окон, косыми пучками падают на стол с разложенной картой. За столом склонился над картой командир дивизии Герой Советского Союза полковник Фесин. Его широкое лицо осунулось от усталости. Беспокоили и три раны, полученные в былых сражениях. Вот уже несколько дней и ночей солдаты дивизии провели в боях, преследовали вражеские войска до самого Днепра, и сам Фесин, не зная отдыха, двигался с наступающими полками. И не успели еще полки выйти к реке, как получена новая трудная задача — перейти Днепр. После многодневных, изнурительных боев, после длительного похода людям можно было бы дать передышку. Но события опережали друг друга. Вчера солдаты находились еще вдали от Днепра. Сегодня вышли на Днепр. В директиве, переданной из штаба фронта, было сказано: «Враг в панике продолжает отходить. Он пытается закрепиться на правом берегу. Немедленно форсируйте Днепр…»

Форсировать Днепр… Мощный водный рубеж, «днепровский вал», как назвало его немецкое командование. И как его форсировать, какими средствами? Мосты взорваны. Понтоны где-то в тылу далеко отстали. Дивизионная артиллерия еще в пути. Легкое стрелковое вооружение, минометы, полковые пушки, — вот все, чем может располагать командир дивизии. Воспаленными от бессонницы глазами он смотрел на карту. Красные стрелы, начертанные его рукой, пересекали реку и врезались в полосу вражеских оборонительных укреплений. Немцы довольно тщательно потрудились над тем, чтобы укрепить правобережье Днепра. Линия обороны пролегала по всему берегу. С холма, под которым находился блиндаж командира дивизии, ясно обозревались не только пространство воды, но и правый берег, занятый врагом. Высокий, отвесный, он был изрыт окопами, траншеями, стрелковыми ячейками и ходами сообщений. Все высоты и населенные пункты превращены в узлы сопротивления, а в промежутках между ними — окопы и траншеи, оплетенные сетью колючей проволоки. Полковник Фесин озабоченно глядел на карту и тщательно изучал ее.

— Товарищ полковник, обед готов, — тихо войдя, сказал ординарец. — Разрешите подавать?

Фесин продолжал думать, даже не обратил внимания на вошедшего.

— Обед готов, товарищ полковник, — повторил тот.

— А? Что?.. Обед есть, — вдруг оживился полковник. — Хорошо, придется с обедом пока подождать. Вызовите ко мне начальника штаба.

Ординарец удалился. Вскоре пришел начальник штаба.

— Что слышно? Как немцы ведут себя? — спросил полковник.

— По сведениям авиаразведки, замечена колонна противника. Движется по дороге к Днепру.

— Так. Что еще?

— Противник производит бомбежки.

— Наши полки подвергаются обстрелу?

— Не наблюдается, — ответил начальник штаба. — Авиация противника держит под огнем дороги.

— А что видно на переднем крае немцев?

— Солдаты противника вылезают из траншей, появляются у кухонь. И что обиднее всего — на виду все делают!

— Приказ выполняется строго? Бойцы не открывают по ним огонь?

— Так точно. Не наблюдается.

— Еще раз предупредите — всем огневым средствам молчать! Командирам настрого запретить разговоры по радиосвязи, передавать распоряжения только через связных и по проводной линии. Иначе немцы могут подслушать разговор и сорвут операцию. Пусть думают, что здесь тишь и благодать. Мы же обрушимся как снег на голову.

У командира дивизии был тщательно разработанный план форсирования Днепра. Этот план был предельно прост по замыслу, но так же предельно сложен в деталях исполнения. Конечно, на понтоны нечего было и рассчитывать. Да и навряд ли сразу с ходу можно было форсировать реку большой массой людей и громоздкой техники. Первый десант должен быть высажен бесшумно, так, чтобы противник был захвачен врасплох.

«Тут вся надежда на солдат, на их изобретательность, сноровку», — думал Фесин и, вспоминая, как сам когда-то был рядовым солдатом, верил, что они способны творить чудеса.

Он рассчитал, что ночью высадит небольшой десант, составленный из отборных, надежных людей, из лучших людей дивизии, способных на исключительный героизм. Любой ценой отбросить противника от берега, зацепиться зубами за клочок земли, продержаться день-два — таков должен быть девиз этих людей. Это потом позволит переправить на тот берег всю массу людей и техники, способных не только закрепить плацдарм, но и погнать противника от Днепра.

В первый десант командир дивизии отобрал разведчиков — самых дерзких солдат, которых он лично знал, в которых был уверен, которые не раз показывали примеры доблести и смекалки на поле боя и в разведке. Но все же перед переправой он решил еще раз побывать у разведчиков, поговорить с ними, что называется, по душам.

…Шли последние приготовления. Солдаты были отобраны в десант. Командиром назначался лейтенант Шпаковский, хорошо знавший приднепровские места с детства. Грузный, невысокого роста, с одутловатым лицом, он с первого взгляда не вызывал к себе симпатии. Походка у него тяжелая, неторопливая. Когда, по-медвежьи ступая, шел он с опущенной головой, сторонним людям казалось, что этот человек что-то ищет или просто угрюм и его раздражает все окружающее. Но бойцы, хорошо знавшие своего командира, любили его. Рассудительный и остроумный, Шпаковский владел каким-то особым даром располагать к себе солдат. Это был офицер, который без солдата минуты не мог жить. Шпаковский не любил необдуманных решений и сам никогда не торопился с ними. Но уж если он ставил перед собой цель, то решительно шел к ней, хотя бы даже это стоило жизни. «Не жду, пока меня ударят, — нападаю первым», — говорил Шпаковский, и это был его фронтовой девиз.

Сегодня ночью Шпаковскому предстояло выдержать, пожалуй, самое трудное испытание — переправить десант через Днепр.

Солдаты выстроились у реки. Перед строем стоял полковник Фесин. Он пристально вглядывался в едва проступающие сквозь сумеречную мглу лица разведчиков. На правом фланге стоял Федор Денисюк, житомирский колхозник. На его груди две нашивки за ранения — красная и золотая. Рядом с Денисюком его товарищ комсомолец Виктор Бойченко. Дальше стоял невысокого роста, худощавый разведчик Федор Федин, уроженец Орловской области.

Луч фонарика выхватывает из темноты бойца с забинтованной рукой. Фесин вспоминает этого разведчика: в последней атаке, неделю назад, он был ранен в руку. Но солдат не ушел с поля боя, перевязал рану бинтом и догнал атакующую цепь. В момент перебежки воин призывно размахивал рукой, бинт пропитался кровью, и людям казалось, что он поднял над головой красный флажок.

— Гасрет Алиев? — спрашивает Фесин и улыбается, как старому знакомому.

— Так точно, товарищ полковник! — бойко отвечает солдат, тряхнув густыми кудрями черных волос.

— Рана зажила?

— Нет еще.

— Может, подлечиться надо, Алиев?

— Не можно, товарищ полковник. Пора не пришла отдыхать.

— Ну, а как же ты будешь действовать? — озабоченно спрашивает Фесин.

— Горец в огне не горит и в воде не тонет, — сказал Алиев и, сверкнув черными как уголь глазами, добавил:

— Пошлите меня в десант. Горец не подведет.

— Ну что ж, товарищ Алиев, переправляйся с первым десантом. Будешь хорошо воевать — честь тебе и хвала.

— Премного благодарен, товарищ полковник, — ответил Алиев и совсем по кавказскому обычаю прикладывает руку к груди.

Тихо вокруг. Командир дивизии подходит к каждому бойцу, внушает, что в эту ночь они одни, в головном десанте, переправятся через Днепр, а потом, на правый берег пойдут и орудия, и танки, и «катюши», и тяжелые минометы — вся грозная масса войск. И враг не выдержит напора этой сокрушающей силы. Нет, не выдержит!

Непоколебимая уверенность, с какой говорит полковник, передается солдатам, и даже в полумраке видно, как отвагой и решимостью сверкают их глаза.

По берегу, усыпанному галькой, полковник Фесин вместе с солдатами спускается к реке. Под тенью высокой ивы стоят две рыбачьи лодки. При бледном свете тонкого серпа луны видит он фигуру человека в брезентовом плаще.

— Тот самый, что лодки привел? — спрашивает Фесин.

— Да, местный рыбак, — отвечает Шпаковский.

Фесин подошел к приземистому старику с длинными казацкими усами.

— Значит, дед Никита, обещаете провести лодки по таким местам, что сам черт не заметит высадку десанта?

— Уж это положитесь на меня, товарищ командир. В гражданскую войну Щорсу помогал.

— Славно, славно, дед Никита.

Держась за длинные, свисшие к самой воде, ветви ивы, Фесин осторожно прыгнул в лодку. Она закачалась, и по воде поплыли зыбкие круги.

— Выдержат? — спросил он, вскинув взгляд на старика.

— Лодки-то? — переспросил Никита. — А как же, выдержат. Сам делал!

В лодках и на поплавках, связанных из прутьев очерета и гибкой лозы, лежали вещевые мешки с продуктами, автоматы и винтовки, цинки с патронами.

— У всех ли есть лопаты? Там сразу же окапываться, иначе сбросят в реку, — предупреждал Фесин.

Солдаты, слушая командира, между собой переговаривались.

— Вот душа человек… Сквозь огонь с ним ходили. А нынче пройдем и сквозь воду!

Все готово. Пора плыть.

— Погоди! — слышится в темноте чей-то голос. — Погоди. Ведра захватим.

Все оглянулись. Из кустов вылез Гасрет Алиев. Он держал в руках ведра, подобранные в нежилых хатах. В самом деле, ведра могут понадобиться, чтобы черпать воду из лодок.

Когда были подведены к берегу рыбачьи лодки и в них молча, в напряженной тишине, сели десантники, полковник Фесин сказал:

— В добрый путь! Встретимся на том берегу!

Лодки отчалили от берега и, тихо всплескивая веслами, исчезли в седом тумане, ползшем над широкой водной гладью.

Десант пересекал глухую заводь, входившую в береговую линию узким языком. Вода в заводи была тихая, стоячая: лодки легко и бесшумно скользили по спокойной поверхности реки. Но так плыть долго не пришлось. Как только кончилась заводь, десант сразу очутился на открытой воде. И хотя над рекой стоял седой, непроницаемый туман, прятавший бойцов от постороннего глаза, двигаться по реке было опасно. Каждый знал, что в любую минуту река может озариться всполохами ракет, десант заметят, и тогда грянут орудийные выстрелы, и встревоженные воды реки закипят в огне.

Вражеский берег молчал. Ночная мгла скрадывала видимость, и десантники, упрямо работая веслами, шли наперекор стихии могучей реки. Бурное, стремительное течение влекло за собой старые рыбачьи лодки. Днепр бил в них крутыми волнами. Вода заливалась в лодки. В ход пошли ведра, припасенные Гасретом.

Виктор Бойченко все время сидел на веслах. Он работал в одной рубашке, с расстегнутым нараспашку воротом, и все равно было невыносимо душно. На его лице, дышащем жаром, обильно выступал пот, солоноватые капли попадали в глаза, щекотали нос. Как хотелось смахнуть эти ползущие капли, освежить лицо студеной водой, бурлящей перед ним. Но стоило только на минуту оторваться от весел, как водоворот подхватывал лодку, стремительно нес ее по течению. И Бойченко, напрягая силы, греб натужно.

Лодки врезались в гребни волн и, подбрасываемые то вверх, то вниз, шли навстречу бурлящему потоку. Набегавшие волны сносили рыбачьи челны, ветер рвал в клочья пенные волны, и брызги обдавали лица десантников. Порой казалось, что лодки сбились с правильного курса, и тогда, угадывая тревожное настроение бойцов, старый днепровский рыбак Никита говорил:

— Верно, сынки, верно плывем…

— А берега, поди, не видно?

— Близко берег. Скоро котловину, где вечно воду крутит, проскочим, а там — рукой подать. — Никита, управляя одной лодкой, налегал на весла и приговаривал: — Нажмем, сынки… Еще раз!

В дремотной тишине ночи лодки причалили к берегу, десант выскочил на песок. Правый берег был темный, неизвестный. От самой воды песчаная отмель упиралась в крутой, каменистый берег. Рассвет еще не наступил, но небо побелело, и десантники увидели перед собой кустарник, разросшийся по всему побережью. Десантники, увязая в сухом песке, перебежали в кустарник. Немцы по-прежнему молчали. Местность казалась вымершей.

Командир отряда Шпаковский распорядился занять круговую оборону, зарыться в землю. Двое десантников— Виктор Бойченко и Федор Федин — были посланы наблюдателями. Они пробрались на берег и, устроившись на гребне откоса, в кустах ивняка, чутко прислушивались к сонной тишине.

Еще не свыклись бойцы с местностью, как на берегу показались силуэты людей. Присмотрелись. Шли два немецких солдата в длиннополых шинелях. Они подошли к тому месту, где высаживался десант и, напав на следы сапог, остановились. Пугливо озираясь по сторонам, загалдели:

— Русс! Русс!

Но берег таил молчание. Только слышались ленивые всплески волн, ударявшие о берег.

— Можно? Только два выстрела — и не ворохнутся? — проговорил Федин.

— Постой, — стиснул его руку Бойченко. — Их надо прикончить втихую.

— Как именно?

— Очень просто. Сейчас увидишь, — и Бойченко пополз вперед.

— Т-с-с! — послышался вкрадчивый голос сзади.

Бойченко машинально повернул голову. К нему подполз Шпаковский.

— Ты что затеял?

— Немцев… Того… — сжав кулак, проговорил Бойченко.

— Эх ты!.. Голова садовая! — зашипел на него Шпаковский.

Бойченко недоуменно заморгал.

— Я давно уже слежу за ними, — промолвил Шпаковский. — Верная добыча, но возиться с ними — боже упаси!

Вражеские солдаты немного постояли у воды и пошли дальше. Когда они исчезли за откосом, лейтенант Шпаковский облегченно вздохнул:

— Ясно теперь?.. Враг не знает, что мы здесь. Нам это на руку. А если бы погнались за какими-то двумя паршивыми фрицами — натворили бы переполоху. Всю операцию могли сорвать.

Десантники наскоро построили круговую оборону, наметили места для пулеметных гнезд, запасные позиции. Уже брезжил рассвет. Вернувшиеся из разведки два солдата-лазутчика, нашли удобные проходы во вражеской обороне. Не медля ни секунды, командир отряда повел солдат на штурм неприятельских укреплений.

В огне боя

…Лейтенант Сергей Шпаковский очнулся утром. Он увидел над собой небритое, осунувшееся лицо Денисюка, который поддерживал его за голову. Ляликов, самый молодой в отряде разведчик, поднес командиру фляжку с водой. Шпаковский пил жадно и, точно сбросив с себя тяжелый груз, почувствовал облегчение во всем теле.

Было тихо. Над собой видел Шпаковский синее-синее небо, обложенное по горизонту кучевыми облаками. Ветер шевелил на его голове пряди растрепавшихся волос. Одежда промокла, на груди и на левом рукаве гимнастерки чернели пятна запекшейся крови. Он был ранен. Это случилось в первой атаке, когда Шпаковский, рассчитывая на внезапность, повел свой отряд на штурм вражеских позиций. Появление русских на правом берегу было полной неожиданностью для врага: вначале немцы даже не подозревали, что на их позиции прорвались советские бойцы, и только потом, услыхав знакомое русское «ура», фашисты всполошились. Но было слишком поздно. Огонь советских стрелков всюду настигал немцев, мечущихся по полю. Отряд Шпаковского в скоротечной схватке очистил вражеские траншеи, напал на огневые позиции батареи, и не успели немецкие артиллеристы открыть огонь, как отовсюду полетели гранаты, дробно застучали автоматы.

На пути отряда находилось первое правобережное селение — хутор Аулы. Шпаковский вел свой отряд прямо на хутор. С пистолетом в руке он бежал впереди цепи, не замечая, как вокруг вжикают пули и с глухим шорохом зарываются в песок осколки мин.

Неожиданно что-то обожгло тело. В первый миг Шпаковский не понял, что случилось, но, добежав до хутора, почувствовал, что ранен. Ноги подкосились, и он упал, теряя сознание. Больше часа пролежал Шпаковский, но когда пришел в себя, не мог ни встать, ни шевельнуть телом. Его перевязали. Старший сержант Денисюк, приняв на себя командование отрядом, приказал Гасрету Алиеву переправить Шпаковского на левый берег.

С первыми лучами восходящего солнца из-за ближнего перелеска, будто вспугнутая птица, взлетела ракета.

Из леса, как из мешка, высыпала вражеская пехота. И вся поляна с поблекшей осенней травой запестрела пепельно-зеленым цветом немецких мундиров. Денисюк положил на бруствер окопа гранаты и предупредил солдат: не стрелять, пока он не подаст сигнала.

Федор Денисюк расстегнул планшетку и, вынув листок бумаги, написал карандашом: «Мы, нижеподписавшиеся, коммунисты и комсомольцы, бойцы десантного отряда перешли Днепр. За рекой осталась земля, освобожденная нами, но для нас дороги назад нет. И не хотим! Не оглянемся назад! Только вперед, только на запад! Клянемся биться бесстрашно, и если потребуется — отдать жизнь за Советскую Родину! Клянемся победить!..»

Денисюк прерывающимся от волнения голосом зачитал письмо и поставил свою фамилию. Оно пошло по рукам, и все, кто был на правом берегу, торжественно скрепляли подписями свою клятву верности долгу и товариществу. Последним взял письмо самый юный в отряде солдат Ляликов. Листок дрожал в его руке.

Он окинул теплым взглядом своих друзей.

— Клянусь и я биться до последнего, — напряженным голосом проговорил Ляликов. — А если чего… Мне не страшно… Вот… Клянусь… Не страшно…

Фашисты шли в полный рост, валкими и плотными рядами.

— Не иначе как психическая, — заметил Бойченко.

— Нам все равно — психическая или какая еще! — проговорил Денисюк и в тот же миг отрывисто крикнул: — Огонь, ребята! Давай, чтоб чертям было тошно!

Будто заведенный механизм, по инерции, вражеские солдаты продолжали идти вперед. Но огонь десантников становился все плотнее и злее. Скошена первая цепь. Залегла вторая… Неприятель вынужден был остановиться и принять оборону под вихрем пуль советских стрелков.

Вслед за первой вражеской атакой, которую успешно отбил отряд, последовала вторая, третья и так беспрерывно, одна за другой… Шестую атаку фашисты предприняли одновременно с обоих флангов, пытаясь зажать горстку смельчаков в огненные тиски. Положение отряда резко осложнилось. Боец Ляликов, все время подносивший патроны, подполз к командиру отряда с ящиком боеприпасов.

— Последний… — хрипло проговорил он, вытирая желтые капли пота с лица.

— Как? И больше нет? — переспросил Денисюк.

— Последний ящик, — сокрушенно проговорил Ляликов.

Фашисты подошли близко к хутору. Послышались разгоряченные истерические голоса, ясно были видны искаженные лица врагов. Денисюк выругался и с размаху швырнул гранату. Гранат было пока вдоволь, и десантники видели в них свое спасение.

Они вошли в азарт боя. Разгоряченные и возбужденные, десантники отбивались гранатами. Возле их позиций перед окопами вразброд лежали убитые немцы, пестрели на земле оловянного цвета куртки, повсюду валялись винтовки, пистолеты, каски…

Денисюк не знал, сколько времени длится схватка и придет ли конец бою. Он был возбужден до предела: нервно дрожало все тело, губы пересохли от жажды.

Положение отряда ухудшалось. Собственно, это был уже не отряд, а горстка людей. Одни погибли, другие были ранены. Пять бойцов осталось в отряде. Но они продолжали защищать плацдарм и здесь, у хутора Аулы, продержались весь день, хотя огонь был такой, что все вокруг горело, ходуном ходила земля, и смерть была повсюду… Не в силах сломить советских десантников лобовым ударом, фашисты отошли от хутора и начали накапливать силы поодаль.

Так кончался первый день, невероятно тяжелый и страшный день 26 сентября 1943 года…

Под вечер, когда перестрелка стихла, Федор Денисюк поспешил к раненым. Он подполз к подножию невысокого холма, откуда доносились стоны раненого Ляликова. Лежа навзничь, Ляликов силился что-то сказать. Денисюк расстегнул ему ворот гимнастерки, но боец по-прежнему дышал тяжело, прерывисто. Тогда Денисюк отвязал свою флягу и дал ему выпить несколько глотков. Студеная вода привела его в сознание.

— Днепр… оставили… а? — стиснув зубы, промолвил Ляликов, и глаза его расширились от испуга.

— Нет, мы бьемся, — ответил Денисюк.

С реки, из-за синеющих вдали гор ветер донес многократно повторившийся гул орудий. В степи, точно прокатившийся по небу гром, отозвалось и растаяло гулкое эхо. Ляликов прислушался, хотел подняться, но острая боль приковала его к земле. Он посмотрел на товарища в упор, лихорадочно прошептал: «Прощайте… Я умираю на Днепре… Днепр наш…» — и затих, уронив голову на землю. Денисюк припал ухом к его груди, сердце уже не билось, только из неподвижно застывших открытых глаз выступили две крупные слезы.

«Какой парень… Юноша еще… Ему бы жить да жить…» — с горечью подумал Денисюк. И хотя за войну он много повидал смертей и даже сегодня потерял шестерых товарищей, ему стало не по себе: смерть Ляликова, самого юного десантника в отряде, была для него тяжелой личной болью. Мучительные, гнетущие мысли одолевали его. Накрыв погибшего друга плащ-палаткой, Денисюк угрюмо удалился на позиции.

Сильно тревожила Денисюка очередная вражеская атака. Фашисты поодиночке и группами уже накапливались в пологой лощине. Сумеет ли он удержаться, если бойцы вторые сутки не смыкали глаз, смертельно устали. Правда, они упрямо, изо всех сил держались, но ведь есть же всему предел.

Денисюк распорядился сменить огневые позиции и запять оборону не вдоль дороги, как было раньше, а в крайних хатах, за палисадниками. Он знал, что немцы засекли старые позиции и могли сразу же обрушиться и уничтожить огнем отряд. Новые же позиции, еще не известные врагу, позволяли избежать напрасных жертв. Однако смена рубежа мало облегчала положение отряда. У бойцов осталось немного патронов и гранат.

Выходя из подвала крайней хаты, Денисюк нетерпеливо всматривался вдаль. Река казалась нелюдимо-суровой, никто не показывался, и в душе командира отряда нарастала тревога.

— И куда пропал этот Гасрет, — сокрушался Денисюк. — Ведь ясно наказывал — отвезти Шпаковского и сразу обратно.

— Не иначе как что-нибудь случилось, — хмуро обронил рядом стоявший Бойченко.

Денисюк не успел ответить. Над хутором прошумел тяжелый снаряд, и когда вибрирующий звук его растаял в воздухе, десантники услышали лающие немецкие голоса. Начиналась очередная вражеская атака…

Трое в лодке

Гасрет Алиев торопился. Выбиваясь из последних сил, он упрямо нес на себе раненого Шпаковского. Он двигался вдоль колючего кустарника, преодолел крутой овраг, потом зашагал по отмели, увязая по колено в сыпучем песке. Изнемогая от жажды и сильно уставший, он с трудом добрел до реки, по крутой тропинке спустился к самой воде.

В этот момент дед Никита, все время охранявший лодки в камышах, увидел Гасрета и подбежал к нему. Вдвоем они уложили на днище тяжело раненного лейтенанта Шпаковского. Грудью оттолкнули лодку от берега и на ходу прыгнули в нее.

Покачиваясь на волнах, лодка быстро удалялась от берега. Был час предвечернего багрового заката. Гасрет тревожился: немцы могли заметить лодку и потопить ее. Он хотел уйти незамеченным, и не удалось.

Лодку обнаружили, когда она вышла на чистую водную гладь. Фашисты выкатили орудие на самый берег и открыли беглый огонь.

— Жмите… Жмите не оглядываясь, — сквозь зубы процедил Шпаковский.

Алиев изо всех сил налегал на весла, но упрямое течение сносило лодку. Днепр на этом участке сильно раздался вширь, и до левого берега, по-осеннему яркого, было еще далеко. Как ни напрягался Алиев, лодка шла медленно.

А с правого берега не прекращала бить вражеская пушка. Снаряды падали в воду, поднимая фонтаны брызг. Но стрельба особенно не пугала обитателей лодки. Они знали, что это не прицельный огонь: снаряды ложились вразброд и опасаться стоило лишь случайного попадания.

Над рекой появились немецкие пикировщики. С левого берега по ним открыли огонь наши зенитки, но самолеты продолжали лететь, не меняя курса. Круто разворачиваясь, один за другим срывались вниз, пикировали, сыпали бомбы. Первые бомбы, упавшие неподалеку от лодки, взметнули огромные столбы вспененной воды. Лодку сильно качнуло, людей обдало потоками воздуха и брызгами.

Гасрет Алиев лихорадочно греб, гнал лодку все ближе к берегу. Его черные, мокрые волосы разметались и застили глаза. Некогда было откинуть назад, да и руки заняты. Он изредка озирался на воздушных пиратов, повисших над крохотным деревянным челном.

— Если чего… Спасать раненого командира, — сказал он, обращаясь к деду Никите, который тоже работал кормовым веслом.

Ухватившись здоровой рукой за борт, Сергей Шпаковский искоса глядел на самолеты, разворачивающиеся по кругу. Лодку бросало на волнах. От сильной качки остро ныла рана, и командир, чтобы не застонать, стиснул зубы. Самолеты шли на второй заход. Теперь они шли прямо на лодку, готовые врезаться в нее. И трое находящихся в беззащитной лодке поняли: опасности не миновать.

— Патроны… Не забудь, они ждут, — отрывисто сказал Шпаковский, увидев, как первый самолет камнем рухнул вниз, на лодку.

— Сережа! — крикнул Гасрет Алиев, и в ту же секунду голос его заглушил адский свист летящей бомбы. Столб воды поднялся над рекой. Воздушная волна выбросила Гасрета из лодки. В момент взрыва Никита успел пригнуться и вместе с командиром удержался в лодке. Барахтаясь в упругих волнах, Гасрет подплыл к лодке, но забраться сразу не мог. Стоило ухватиться рукой за борт, как лодку кренило и через край заливалась вода. Потом сообразил: перебирая руками, он подобрался к корме и с помощью Никиты влез в лодку.

Дно лодки залило водой. Мокрый и тяжелый, Гасрет потянулся за ведром, чтобы выкачать воду, но вмиг почувствовал, как кольнуло в правой ноге. Он сгоряча притронулся рукой к ноге. Вскрикнул от нестерпимой боли. Сквозь штанину сочилась кровь. Перевязать бы, но под рукой не оказалось бинта. А лодка быстро наполнялась водой. Откуда-то снизу, со дна, продырявленного осколком, упругой струей била вода. Усилием воли Гасрет наклонился к щели и заткнул ее ладонью. Потом он взглянул на воду и оторопел: вся вода порозовела от крови. Оставалось одно — скорее перевязать рану, иначе сам истечет кровью. Гасрет располосовал нательную рубашку и начал как попало перевязывать. А Никита греб, стремясь держать лодку наперерез течению. Нашлось дело и для Шпаковского. Оглохший в момент бомбежки, он немного пришел в себя и, увидев щель в лодке, заткнул ее рукою. Его, как и Гасрета, покидали силы. Но Шпаковский, напрягая волю, не оставлял поста.

Они дотянули до своего берега. И первым, кого встретили на берегу, был полковник Фесин. Заметив лодку, полковник поджидал ее на берегу.

— Патроны… Там гибнут… Патроны… — волнуясь, бессвязно проговорил командир отряда и потерял сознание.

Еще один бой на Днепре

Федор Денисюк и его товарищи, оказавшись в тяжелом положении, все же не теряли веру в спасение. И то, что они пока впятером защищают правобережье, не обескураживало их, а наполняло решимостью держаться до последних сил. Ночью, в минуты затишья, командир группы Денисюк собрал вокруг себя товарищей.

— Нас пятеро, — заговорил он. — Но бояться нечего. Фесин выручит. Верьте моему слову.

— Может быть, — вставил один боец. — Но почему до сих пор подкрепления нет?

— А может, оно есть. Откуда нам знать, что задумал комдив. Откуда, спрашиваю? — горячо говорил Денисюк. — Вот как однажды дело было под Милорадовкой. Есть такая станция на Украине. Да… Атаковали мы станцию, а за станцией у противника — линия обороны.

И довольно крепкая. Техника кругом. Оружия — уйма… А у нас силенок маловато. Что делать? Отходить? Но комдив Фесин, сколько я знаю, ни разу не отходил. Товарищ комдив вынес свой командный пункт на гору, под нос к противнику. Да… И вот приезжает к нам девушка-фотограф. Смелая такая. Забралась на гору и прямо к Фесину. «Так и так, мол, мне нужно сфотографировать героев, — говорит она. — Далеко ваши бойцы?»— «Нет, — отвечает Фесин, — справа метров за четыреста от нас, слева — метров за пятьсот, а впереди и того меньше». — «И много?» — спросила, критически взвесив сложную обстановку. «Вот посмотрите в стереотрубу…» Глянула она в стереотрубу: «Где же они?» — «Вот здесь, — ответил Фесин, показывая рукой, — вон солдат, метров за сто от него еще один, а там, видите, у холмика, третий…» — «Как же вы тут держитесь?» — удивилась фронтовая корреспондентка. «Как? — изумился Фесин. — Очень просто. Нахальством держимся». Вот как дело было. Сам слыхал… — закончил Денисюк.

— И удержались? — спросил тот же боец.

— Конечно. Да еще немцам всыпали. Пока эти солдаты держали оборону, отвлекали на себя внимание противника, Фесин главными силами обошел немцев с фланга и нанес им удар. — Денисюк хитро сощурил глаза и добавил: — Откуда нам знать, что задумал комдив, может, у нас подобная вещь получится… Может, Фесин послал нас фрицам голову дурить, а сам свое дело делает. Говорил же: на риск идете!

Все немного ободрились. К рассвету совсем обрадовались: прибыл Гасрет Алиев. Рана не помешала ему, осколок задел лишь мякоть ноги, и после перевязки он сразу на лодке отправился в отряд. Вместе с одним бойцом он притащил три ящика с патронами, гранаты.

— Гасрет, родной, спасибо! — вне себя от радости Денисюк стискивал товарища в крепких объятиях.

На рассвете второго дня фашисты предприняли новую — одиннадцатую по счету контратаку.

С трех сторон немцы бежали к дому, в подвале которого были Денисюк и его товарищи. Шквальным огнем, как косой, выкашивали они вражеские ряды. Но вражеские солдаты не унимались, взяли дом в полуподкову. Назревала угроза окружения. Тогда старший сержант Денисюк приказал покинуть дом. Они выбрались из подвала через окно, ведущее во двор, и скрытно по канаве отползли в кустарник. Фашисты, заметив ослабление огня, хлынули в дом, чтобы захватить советских бойцов живыми. Но когда враги ворвались в дом, Денисюк ударил по крыше зажигательными пулями. Солома мгновенно вспыхнула, и вскоре весь дом охватило дымное пламя. Сбитые с толку, немцы выскакивали из горящего дома, метались по полю.

— Огонь! — кричал Денисюк.

Бойченко пристроился рядом с Денисюком, и вдвоем они скоро израсходовали ящик патронов. Тем временем Федин и Гасрет Алиев гумнами проникли снова в хутор, установили ручной пулемет в окне кирпичной хаты. Отсюда очень удобно было расстреливать немцев, бегущих по открытому полю.

Вначале сами десантники удивлялись: почему им удалось так скоро отбить эту одиннадцатую контратаку и даже заставить немцев бежать. И только немного погодя им стало ясно то, о чем они лишь смутно догадывались. Послав первый десант на правый берег Днепра, командир дивизии Фесин одновременно готовил сильный внезапный удар. Подтянув понтоны и выждав момент, когда немцы сосредоточили все свое внимание на ликвидации десанта, командир дивизии ночью переправил основные силы. Высадка их проходила скрытно, в отдалении от места боев первого десанта. И вот с утра Фесин нанес решительный удар, прорвав укрепленный рубеж в береговой обороне противника.

Первые солдаты-однополчане были замечены на косогоре. Это казалось каким-то дивным сном, они не могли в первый миг вымолвить простое, до слез трогательное: «Наши!» Но солдаты широкой волной перекатывались, подходили все ближе, и вот уже рядом, вблизи… Наши!

…На правобережье Днепра, отвоеванном у немцев, победно гудели советские танки, громыхала артиллерия на гусеничной тяге, где-то далеко от реки, за грядой высот, шла горячая перестрелка, слышались перекатистые, все нарастающие возгласы «ура». А к хутору, где был рубеж первых десантников, двигалась рота советских бойцов. Впереди шли музыканты из дивизионного оркестра. Федор Денисюк и его товарищи были на холме. Они стояли рядом, прижавшись друг к другу: на правом фланге Денисюк поддерживал рукой Гасрета Алиева, который от перенапряжения сил и потери крови едва держался на ногах; рядом стояли, обхватив друг друга за плечи, Федор Федин, веснушчатый орловский парень, и Виктор Бойченко, молодой, смуглый, точно вылитый из бронзы, солдат…