Мне нужны глаза мои и руки — Листья видеть, собирать станки. Мерить взглядом новых рек излуки, На дома глядеть из-под руки. Мне нужны утра мои и ночи, Вечера нужны мои и дни, Потому, что, человек рабочий, Знаю я, чем дороги они. Потому, что сильными руками Должен я моря в бетон одеть. Потому, что честными глазами Должен я в глаза друзей глядеть. Потому, что далей, лет безмерность, Славных дел начала — впереди! Милая, в глаза мне погляди, Руку дай мне на любовь, на верность! Снова нам враги пророчат муки, Тяжкие утраты и разлуки. Нет! Свершиться я не дам тому. Мне нужны глаза твои и руки, Встречи наши, свет в твоем дому. Тем же, кто сегодня взглядом мутным Ясный день окидывает мой, Тем, кого тоска берет, что утром Я иду по улицам живой, — Говорю я: мне всего дороже Даль полей без дотов и траншей, Гул комбайна над колхозной рожью, Грохот землю роющих ковшей. Молотков монтажных перестуки, Не боев, а созиданья звуки. К кирпичу, к перу, к зерну тянусь! Но, умело взяв винтовку в руки, Я, прищурив глаз, не промахнусь!

Свободная, счастливая, большая… Ты разве знала эти имена, Когда, красы твоей не замечая, Здесь шел бурлак с утра и до темна. Был Дон Иваныч — тихий, золотой Красавец Днепр — и быстрый, и широкий, Ну, а тебя во все века и сроки В народе звали грустною рекой. И песни все, что про тебя сложили И что сложить не раз еще могли, Как ты, темны, грустны, протяжны были, Из края в край, от сердца к сердцу плыли С упреком «Жигули вы, Жигули…» И славен тем твой берег был неровный, Перевидавший всякие дела, Что на бурлацкой, на тропе бечевной Трава расти годами не могла, Что от верхов и до низовьев устья По камню, стершемуся от шагов, Лаптями был разбитыми он устлан, Пропитан горьким потом бурлаков. Да лапти что! Сплести другие долго ль! Нога иль грудь — глядишь, и зажила. Но жизнь вернуть никто не сможет, Волга. А сколько ты имен не сберегла! А ведь они в любой, холодный, жаркий, Проклятый день, с усталостью в борьбе, Не лодки, не купеческие барки — Россию волочили на себе. И, может, боль и усталь сокрушая, Вставала ты в тумане их очей Свободная, счастливая, большая — От южных и до северных морей. И вот теперь, когда легко и вольно Дышать у скал Могутовой горы, Припомнил я, что ты звалась раздольной Еще в сказаньях разинской поры. Свобода, воля… Беглым да отпетым Она сердца пьянила, как мечта. Да под кнутом гуляли, под запретом, Твои раздолье, голь и нищета! …Плывут огни вечерние над Волгой. Вода темна. А воздух все свежей. И с парохода смотрят долго-долго На правый берег, берег Жигулей. Одна другую горы оттесняют, И как всегда, нашедшийся знаток, Мешая всем, туманно объясняет, Где будет море, как польется ток. Но это всем и так давно известно, А с берега глядят на пароход. И кажется, огромный мир окрестный, И пароход, и берег — все плывет. Плывет навстречу утру, счастью, славе. И вижу я в том быль, а не мечту, Что, может, внук бурлацкий судном правит, Где выведено «Разин» на борту. …У Волги песня новая отныне, И хоть не только радостью полна, Нет, не о горькой сложена судьбине — О жизни щедрой, солнечной она. Каналами, огнями украшая Свой путь великий, ты плывешь в века, Счастливая, свободная, большая, Любимая народная река. Мы ширь твою навеки полюбили. Ты, Волга, сердцу помнишься всегда, Как старый друг, с которым вместе были Пережиты и счастье и беда. Твоя растет и не угаснет слава, Все крепнет в мире о тебе молва. Твои моря светлы и величавы, С донской твоя братается волна. Твой Сталинград — земли краса и гордость. Ведь это здесь, как ни мела, ни жгла, Война в крутые берега уперлась И в сторону обратную пошла. Тот враг сломился под твоим ударом. И то врагам всем будущим урок. Могуча ты, бессмертна ты! Недаром Твой в самом сердце родины исток.

Той самой осенью суровой, Когда на подступах Москвы Ночных пожарищ свет багровый Ложился на «ежи» и рвы И ночь была мала тревоге — Сирена выла среди дня, Мы были далеко в дороге, Дворов московских ребятня. Чернели берегом деревни, И, мимо них спеша вперед, Волну на две делил форштевнем Наш затемненный пароход. Он, торопясь, дышал устало, Ни блика не бросал волнам, И даже бакены, казалось, Украдкою мигали нам. Тянулись берега немые — Ни фонарей, ни ламп не жгли, Когда услышали впервые Мы это слово: Жигули. И загляделись мы, мальчишки, Не замечая темноты, На эти нефтяные вышки И бесконечные плоты. И разве думалось ребятам, Что, может, в будущие дни Сюда, к мохнатым горным скатам, Душой потянутся они? И будут так, как я сегодня, В один из самых ясных дней Широкой волжской гладью водной Спешить к причалам Жигулей… …Дрожала палуба от гула. Мы быстро шли. И над водой Уже смолою с гор тянуло И липой пахло молодой. А мы у поручней стояли, Дыханье затаив, и вот, Швырнув гудок в лесные дали, На месте замер пароход. Казалось: так он и остался, А этот шумный берег сам Неудержимо приближался, Все увеличиваясь, к нам. Притягивал лебедок пеньем, Людьми, всей громкой жизнью той, Что так мы ждали в нетерпеньи, Версту считая за верстой. Потом раскачивались сходни Под топотом десятков ног… Друзья, мы вышли вдаль сегодня Одною из больших дорог. Мы запаслись одним — уменьем, Ведь не уместишь в рюкзаках Всего, что мы храним и ценим, Огромный мир держа в руках. Мы входим в первые бригады На стройках родины сейчас. Так, если это будет надо, И роты сложатся из нас. Из нас, не знавших бед походных, Но росших в школе трудных лет, Из «необученных», но «годных», Как воинский гласит билет. …Высокий, мирный день сияет. Но он не минул, вечер тот. Нас память наша подгоняет, Торопит в грохоте работ. И где мы некогда проплыли, Не тихо нынче, не темно. Там облако рабочей пыли Над Волгой косо взметено. Там люди — нет смелей, надежней, Там экскаватора стрела Флажок бригады молодежной Над всею стройкой подняла. Недаром родина решила, Что здесь (и так тому и быть!), Давая миру свет и силу, Земное солнце будет жить. И юность наша встала рано, Умылась волжскою водой. У рычагов, рулей и кранов День начала свой трудовой, Чтоб на земле светлее стало — В домах, на поле, у станков, Чтобы война не затемняла Ничьих на свете берегов!

Дал воде с реглана стечь у входа, Капюшон с лица откинул зло И сказал: — Хорошая погода! Все дороги к черту развезло. Так сказал, и перед нами разом Встал водой залитый котлован. И, следя за яростным рассказом, Каждый свой участок узнавал. Катеров сирены там звучали. И прорабы, сбившиеся с ног, В провода охрипшие кричали О размыве спусков и дорог. — Лесу, щебня! Бревен для настила! Что? Машины тонут, говорю! — А вода в любой щели гостила, Распевая славу сентябрю. А вода текла по стеклам «МАЗов», Размывала путь и вкривь и вкось. А вода смотреть мешала глазу, Пробирала холодом насквозь. А под боком темная качалась Волга, закипая от дождя, И на берег молча собиралась Броситься минуту погодя. Но рвались машины прямо к цели. Вперевалку лезли на откос, Так что комья жирные летели Из-под задник сдвоенных колес. За одной другая шла по следу. А настил шатался, еле жив. …Было нам уже не до обеда. Мы молчали, ложки отложив. Мы молчали, выходная смена, В галстуках и чистых сапогах, Думая, как там сквозь грязь и пену Люди бревна тащат на руках. Лишь теперь услышали: по жести Ливень бьет. А он давно уж бил. Инженер, принесший эти вести, Крепкий чай, не раздеваясь, пил. Бушевала за окном стихия. И взглянули мы, отставив щи, На свои совсем еще сухие И довольно чистые плащи. «Ну, пора, — подумал каждый, — время!» Инженер допил свой чай до дна и, тревожно вглядываясь в темень, Встал у дребезжавшего окна. Где-то там ногами грязь месили, Грунт грузили, толь срывался с крыш. Он сказал: — Такую хлябь осилив, Крепче, братцы, на ногах стоишь. Ну, а раз стоишь еще ты крепко, Значит не одну пройдешь версту! — И, на лоб надвинув резко кепку, Вслед за нами    вышел       в темноту…

Вся в рубчатых метах сухая земля — Здесь «МАЗы» прошли, грохоча и пыля. Здесь труд комсомольские звезды зажег, Здесь вехою красный трепещет флажок. И, фарами грубо врубаясь во тьму, Все чаще машины подходят к нему. И в миг кузова оседают у них, Приняв из ковша тонны глыб земляных. И с ревом уносится «МАЗ» в темноту, К отвалу спешит, вымеряя версту. Дорога его коротка, но трудна — По рвам, по ухабам ныряет она. Бросает, трясет, пропадает впотьмах И пылью горячей хрустит на зубах. Мечталось когда-то мальчишке в селе Машины водить по раздольной земле. Чтоб были просторы глазам широки. Чтоб были дороги, как жизнь, далеки. Чтоб сами под шины бежали шурша И пели степными ветрами в ушах. А эта дорога совсем не длинна. Всего на версту размахнулась она. Но ты у шофера поди расспроси, Как путь этот малый далек и красив. Поди разузнай у водителя, друг, Какие просторы он видит вокруг! Какие ветра обвевают его — Он за день тебе не расскажет всего! Идут самосвалы, гремя и гудя, Зарницами фар из-за круч восходя.

Скорей под кузов набросали ветви, И вновь вперед подался грузовик. И, всею грудью навалясь на ветер, На радиаторе напрягся «бык». И вот, когда казалось: зла и цепка, Уже не выпустит колеса грязь, И пятитонка, в грунт осевши крепко, Лишь тонет, понапрасну с ним борясь, Что рев ее вот-вот сорвется с тону, Что сдаст мотор и сила выйдет вся, — Вдруг поползла машина вверх по склону, На шинах ветки с глиной унося. И вновь размызганными колеями Машина шла, могуча, как всегда. Лишь вырывалась бурыми крылами Из-под колес весенняя вода. Был рад водитель, торопясь к отвалу, Что есть в руках уменье, что почти И полминуты здесь не потерял он И не свалил породу на пути. Дрожали стекла. Парень гнал машину И вдруг сказал, взглянув через плечо: — Важнее груза, чем вот эта глина, Мне кажется, я не возил еще… И на мгновенье встали перед нами Асфальты улиц будущих, аллей… И вдруг заметил я — над Жигулями Так звонок первый гомон журавлей. Так путь хорош — хоть весь водой запружен, И радость дня настолько велика, Что вынырнут, того гляди, наружу Затопленные в лужах облака!..

Так ново все, что поневоле Не разберу, с чего начать (Как у меня мальчишки в школе, Когда выходят отвечать). С того ль, что все вполне обычно И чем-то необычно тут; Что все смешно и непривычно Меня по отчеству зовут; Что на столе тетради кипой, А в наши двери вечерком От сада пахнет желтой липой И тонко тянет табаком, И о Москве грущу нередко… Но знала ль я, что и во сне Так думать буду об отметках, Об этой шумной ребятне! Ведь все по-своему вихрасты, Глазасты, радостны, умны! Ведь с каждым, может быть, не раз ты И горя хватишь до весны, Но разве сердце на мгновенье Вдруг не замрет от торжества, Когда увидишь, как в волненьи Выводят первые слова! Как, всё в чернилах перепачкав, Еще не зная неудач, Мальчишка первую задачку Решит из будущих задач!.. А после пятого урока, Когда совсем уже темно, За синевой вечерних окон Блестит сырое полотно. Там в сумрак насыпь убегает, Там вдаль уносятся гудки И сильный ветер раздувает Чуть видных стрелок угольки. И я одна иду обдумать Свои дела, свой день — туда, Где в клубах пара, в море шума Спешат на Волгу поезда. Они проходят шквал за шквалом, И всё в твои, твои края, И мне навстречу даль по шпалам Идет огромная, своя. Ты, может, там письмо мне пишешь. Я жду. Пиши. Хоть в сто листов. …Уже привозят снег на крышах Вагоны дальних поездов.

В то мгновенье, когда    Ты забыла, что я есть на свете, И с чужим руками    Твои, как с моими, сплелись, Все осталось былым…    Ничего не случилось на свете. Не обрушилось небо    На землю, которой клялись. В то мгновенье в Москве    Не качнулись, не рухнули зданья — То, где встретились мы,    И второе, что слышало «да». С опозданьем, как раньше,    Девчонки пришли на свиданья, И минута в минуту    С вокзалов ушли поезда. Может, так мне и надо    И в чем-нибудь был я виновен? Только что там считать,    Если весь разговор ни к чему. …Ты была далеко.    Пахло сыростью леса от бревен. Грузный кузов качался.    Летели деревья во тьму. Лес шумел… Мои сосед,    Повернувшись спиной против ветра, Закурил и сказал,    Бросив по ветру спичку: — Теперь Понял я, почему    И уйдя за пять тыщ километров Все я вижу крыльцо    И ее незакрытую дверь… — Что? — откликнулся я.    Он взглянул на меня удивленно И сказал: — Я молчу.    Вам послышалось что-нибудь? — Нет. Ты была далеко.    Пахло лесом. Высокие клены Расступались пред нами мгновенно,    Чуть трогал их свет. Мы доставили в срок эти бревна.    На самом рассвете. Нас дорожники ждали.    Горели костры на шоссе. В то мгновенье, когда    Ты забыла, что я есть на свете. В то мгновенье, когда    Ты себе изменила…          В росе Шевелилась листва.    Рядом мост наводили. Устало Я в кабинке вздремнул    И увидел тебя без труда. А потом, через час,    Только солнце над кленами встало, Снова кузов качался.    На трассу везли провода. Инженер, мой попутчик,    Со мной находу распрощался. Мне шофер говорил:    — Он дорожникам нужен — вот так. Тут письмо получил он.    Веселый ходил. Все смеялся. Полстранички — а час,    Будто книжку, читал ведь, чудак… — Ты была далеко.    Но казалось, я вижу, как ветер Треплет пряди твои,    Как рядит тебя в брызги волна. В то мгновенье, когда    Ты забыла, что я есть на свете, Все осталось былым.    Как всегда, просыпалась страна. Озарялись пути.    Были в листьях всех радуг соцветья. Нас счастливые люди    Встречали в счастливой стране. Было счастье обещано всем.    Было ясно на свете. Мир мой помнил, что есть я,    Как прежде       нуждаясь          во мне.

Как тихо здесь! Как небо мглисто… А было, помнится, тогда Так много щебета и свиста Нанизано на провода. И на путях, на черных шпалах, Дрожал голубоватый зной, Где нас, веселых и усталых, Жара свалила под сосной. А рельсы новенькие плыли За поворот и, как во сне, Еще чисты от жирной пыли, Постукивали в тишине. И шпала каждая знакома Была, как отчая ступень. И остывали наши ломы, Впервые брошенные в тень… А нынче — тишь… Дыханьем тяжким Окрестность будит паровоз. Девчонка в форменной фуражке С флажками вышла на откос. Так важно местное начальство, Как будто «скорый» на Москву И впрямь отсюда слишком часто Отходит по ее свистку! Но вот она к губам подносит Свисток, почти не слышный мне. Но вот уже стучат колеса И все меняется в окне. Запели рельсы мерно, внятно, И вдруг — куда девалась мгла! Как будто с пеньем тем обратно Пора далекая пришла. Ведь шел по нашим рельсам поезд, По тем, что мы сюда везли, Оберегали здесь на совесть И вдаль по насыпи вели. Пусть проезжающие люди О нас и речь не поведут, Но крепок рельс под ними будет, И шпалы их не подведут. И пели рельсы внятно-внятно. И вдруг — куда девалась мгла! И словно с пеньем тем обратно Пора прошедшая пришла… И был июль, и птицы пели! И смех друзей и голоса! Хоть за окном леса летели В косом дожде уж полчаса. Леса, поля — все мимо, мимо… Распутья, стрелок огоньки… Ловили елки клочья дыма И кутались в них, как в платки.

Ручьи, ручьи, куда от вас деваться! Но есть за чем весной воде спешить. Уже пора деревьям одеваться И на работу рекам выходить. Капель с карнизов падает и с веток. Белила льет ремонтная страда. На мокрых стенах ежатся газеты, Им забегает за ворот вода. Чего-чего сегодня только нет в них — Стихи и сводки. И во весь размах Весенний сев на полосах газетных Как на колхозных ширится полях. Все зорче вглядываясь в эти окна, В их мировую ширь и глубину, Я вижу, как под снегом почвы мокнут, Как села, шаг ровняют на весну. Листы и шрифт куда-то отступают, Уже не буквы, а поля рябят, И сквозь колонны строчек проступают Колонны марширующих солдат. И хоть кругом плывет, в полете тая, Московский снег и гибнет на воде, Я руку жму парнишке из Китая, Бойцу полков товарища Чжу-дэ. …Оглядываюсь. Все опять на месте. Горят на кровлях ранние лучи. На миг остановились у «Известий» Спешащие на службу москвичи. Так мы стоим, случайные соседи, Одних и тех же полные забот, Пока троллейбус нужный не подъедет И по местам работ не развезет.

Траву и листву обрадовав, Гроза унеслась к земле. Мы шли в облаках. И радуга Рождалась в слепящей мгле. Казалось, рукой дотронуться Нам до нее — пустяк. Умытое ливнем солнце Играло на плоскостях. Оно подымалось справа. Был чист горизонт вдали. Над доброй зарей державы Мы строгим дозором шли. А снизу, с полей, из окон, Не отрывая глаз, Смотрели на синь высокую, На радугу и на нас И, на руки взяв детей, Махали и нам и ей. А радуга вышла важная, Цветастая, напоказ, Родившись из неба влажного Еще в облаках при нас. И ровным путям с мостами, И белым дымкам деревень Был всеми семью цветами Счастливый обещан день. Погожий, большой, да нáдолго! В небе и на земле. Мы шли над страной.    И радугу На левом    несли       крыле!