Как я хочу, чтоб строчки эти Забыли, что они слова, А стали — небо, крыши, ветер, Сырых бульваров дерева. Чтоб из распахнутой страницы, Как из открытого окна, Раздался свет, запели птицы, Дохнула жизни глубина.

Пуховым шарфиком обмотан, Он замер, дух переводя. А мать стоит у поворота, За ним с улыбкою следя. Так рада сыну молодая И первому его шажку… Еще он, тропкою ступая, След не оставит по снежку. Еще и ветка не поникнет, Что изо всей он силы гнет. Еще он, если даже крикнет, То и вороны не спугнет… Но где-то вдалеке гудели И уходили поезда. И рупора под снегом пели На перекрестках, как всегда. Но за оградой шли танкетки, Бойцы спешили на парад, И он, осыпан снегом с ветки, Рванулся к ним, чему-то рад. Ты дождалась, чего хотела. Вот на призывный жизни гул Еще один мужчина смелый В огромный, грозный мир шагнул!

Ночь в окно свежо и влажно дышит. В час такой особенно легко. Каждый звук случайный ухо слышит Очень ясно, очень далеко. Запевает медленно и тонко Отдаленной скрипкою комар, Но не будит спящую девчонку Даже грома грозного удар. Спит девчонка. Комара не гонит. Дышит смесью ландышей и трав, Головой упав на подоконник, Четырех страниц не дочитав. Дунул ветер. Покачнулись тени. Колыхнулись отсветы зарниц. И смешался на одно мгновенье Шелест листьев с шелестом страниц. Спи, девчонка. Утро на пороге. Тает месяц синим светляком. За окном лежат твои дороги Очень ясно, очень далеко. Птицы спят. Им холодно и сыро. Скоро солнце встанет у окна. А пока стоит над нашим миром На сто верст большая тишина. Темный лес шумит листвою ранней. Чья-то песня ходит стороной. Да грустит о дальних расстояньях Паровоз дороги окружной…

Тихо-тихо сердце бьется, И во сне оно не спит. Ночь по комнате крадется, Половицами скрипит. Голова в подушке тонет. Сон приснился про войну. Ну же! Поднимайся, соня! Утро подошло к окну. В раннем переулке пусто. На сугробе свет окна. На деревьях — иней густо. Синий иней. Тишина. С одеяла скинув кошку, Ты встаешь, оставив сон. Чай размешивая ложкой, Повторяешь про муссон. Про арктическую темень. Про сыпучие пески. Где-то, может, в это время Шторм встречают моряки. Где-то ледоколы в стуже Свой прокладывают путь. А тебе велят потуже Шарф на шее затянуть… По снежку легко и скоро Ты идешь, и — в ряд с тобой — Каждый колышек забора В зимней шапке пуховой. Гасит фонари привычно Зимний медленный рассвет, И выходит, как обычно, Из калитки твой сосед. Он идет, большой, высокий, Уминая крепко снег, Замечательнейший токарь И чудесный человек. И друзья шагают вместе По тропе, что так бела, И об утренних известьях Рассуждают до угла. Оба в утреннюю смену. Оба встали раньше всех. И идут они степенно, И белит им плечи снег. Он валит без передышки На деревья, на дома. Очень хочется мальчишке Варежкой его поймать. Но снежинки не даются, Вроде бабочек они. А совсем ведь рядом вьются — Только руку протяни. И друзья под их круженье, Радуясь такому дню, Вдруг решают в воскресенье В парке проложить лыжню. Это будет так похоже На полярный переход. И над ними день погожий Солнцем розовым встает. Добрый день им! Их победы Нашей родине важны. Рядом с легким детским следом Крупные следы видны. А на улицу все пуще Снег валит из облаков. Все светлей кругом. Все гуще Скрип калиток, хруст шагов.

Поездов далеких перекличка. Шум листвы. Дыхание росы. Под подушкой (старая привычка!) Полным ходом тикают часы. Поздний месяц тает, как из воска. Под окном опилки будто снег. В новом доме, пахнущем известкой, Крепко спит на койке человек. Первый раз будильник без завода. Спи хоть сутки, — не проспишь, прораб. Рыл и строил два тяжелых года. Сдал дома. И уезжать пора. На прощанье улицы района Обошел он нынче до одной. Весь в огнях, недавно заселенный, Каждый дом стоит, как дом родной. За день путь измерившие длинный В тучах, лужах, дождевой возне, Сапоги, облепленные глиной, О дороге помнят и во сне. Лес не спит, весь в шорохах мышиных. Ночь на ветках держится с трудом. И уже везут зарю машины, Светом фар окатывая дом. И летят налево и направо Тени рам по шкафу, по стене. И гудок далекого состава Входит в сон с ветрами наравне. И прорабу кажется, что снова С верхней полки смотрит он в окно. И дыханье сумрака лесного С дымной гарью смешано давно. Виснет пар клоками по откосам. Вьются тропки, прячутся в кусты. И стучат, стучат, стучат колеса (Под подушкой тикают часы). Залетает ветерок за ворот. Беспокойный ветер путевой. И все ближе незнакомый город. Ближе новый город. Новый бой. Встретит он обломками вокзала. Толкотней составов на пути. Скажет он, что, видно, было мало Просто с боем в улицы войти. Что в такой же беспощадной битве, Не жалея силы и труда, Надо взять его у ям и рытвин, У развалин вырвать навсегда. Значит — жить безжалостно и жестко. Значит — не жалеть усталых век… В новом доме, пахнущем известкой, Крепко спит на койке человек. А восток, огнем зари разверстый, Шлет уже лучи во все концы. Спит солдат. Летят ночные версты. Под подушкой тикают часы.

Откуда, казалось бы, в центре Москвы Гудеть поездам по ночам! Но я голоса их (не знаю, как вы) Всегда от других отличал. Вы слышите? Это вокзалы зовут, Зовут полустанки, мосты. Зовет через ночи и версты завод, Который планируешь ты. И в голосе этом и север, и юг, И земли, которые ждут Заботливых рук. Ты прислушайся, друг, Вокзалы, вокзалы зовут. И нету как будто обычней гудков, Но в мире, как после дождя, Так слышно,    так молодо,       так далеко, Когда паровозы гудят. Тогда занавеску вдувает в окно, И ветер по книгам бежит, С разгону захлопывает блокнот, Тетради мои ворошит. И пахнет дорогой. Влетит со двора, И дом мой — не дом, а вокзал, Высокий и гулкий, откуда вчера Товарищей я провожал. И вот под ногами не пол, а перрон. И я у окошка стою И, пристально вглядываясь в вагон, Улыбки друзей узнаю. Ах, как это грустно! Звонок недалек. Их пар как полой запахнет. И лишь на прощанье тебе огонек С последней площадки мигнет… Но только гудки донесутся опять, Я снова в их мире гощу. Я книжки бросаю, боюсь опоздать, Билет по карманам ищу. Не знаю откуда, не знаю куда, Пылая в ночи и гремя, Уходят, уходят мои поезда И все без меня, без меня. Мне надо туда, где забот не сочтешь, Где часа свободного нет, Где сходит с бумаги на землю чертеж, В железо и камень одет. Но скоро платформою кончится день, И, выдав волненье слегка, Я через плечо переброшу ремень Студенческого рюкзака. Не книги со мной разговор поведут — Гудки, приподнявшие высь,— О том, что товарищи новые ждут, Что дело не ждет: торопись! Прощусь на подножке. Писать мне велю. Да искры во тьму полетят, Да кто-то вздохнет над страницей: люблю, Когда паровозы гудят!..

Густым гудком ночной покой затронут. Скрипит фонарь, и желтое пятно Скользит по мокрым камешкам перрона, Невиданного кем-то так давно. Перрон, перрон, есть и такое счастье: Опять ступать по шлаку твоему. Почтовый поезд, черный от ненастья, С пыхтеньем удаляется во тьму. И тополя, продрогшие порядком, Шумят под градом капель дождевых И обнажают светлую подкладку, Отмахиваясь ветками от них. А возле грязь, да в колеях солома, Да лужа с отражением столба. И радуясь, что наконец-то дома, Приезжая стирает пот со лба…

Когда тебя от мира отгородит Косой забор осеннего дождя, Когда с тобой по комнате забродит Тоска, слова неправые твердя, Тогда придет товарищ. Он без стука Войдет, сырою улицей дохнув. Внесет сквозняк. Тряхнет до боли руку, В глаза посмотрит. Подведет к окну. Но ни о чем и спрашивать не станет, Лишь дверь откроет, окна распахнет. Велит пойти умыться. В угол взглянет, Где карточка висела. И поймет. И никаких не будет разговоров, Прекрасных слов, советов от души. Но грохотом войдет в квартиру город, Холодным ветром тронув чертежи. И с них, забытых на день или нá два Лишь оттого, что ты не мог забыть Ее глаза, ее чужую правду, С них сдунет пыль. И ты захочешь жить. Ты, раскрутив дипломные рулоны, Увидишь дом, задуманный еще В ту Ночь, когда от клена и до клена Вы с ней бежали под одним плащом. И не было тогда тебя счастливей, Хоть ты и знал, что этих арок взлет Наверняка останется в архиве, Как сто других студенческих работ. Но ты решишь на зло всему огромный Построить дом, разбив сады вокруг. Пусть будет в нем как можно больше комнат, А в комнатах — счастливых глаз и рук. И ты уже ни слова не услышишь. С карандашом, с резинкою в руке Ты кинешься менять углы и крыши, И будет все опять в черновике. А друг, решив: оставить можно смело, Уйдет, свое скрывая торжество. А ты кивком простишься между делом И не заметишь помощи его. Мы забываем передать приветы, Спеша к делам. Но память есть одна — Она с тобой по всем дорогам света Твоих друзей проносит имена. И чем твои пути трудней и шире, Тем больше тех имен. И в зной и в снег Огромен мир. Сторон в нем не четыре, А сколько может видеть человек. И где б ты ни был, если тронет мука Твое простое сердце в горький час, К тебе придет товарищ. Он без стука Войдет, лишь сердцем в сердце постучась.

Чужой, непонятной Тоской теребя, Все снятся плохие Мне сны про тебя. Но я не обижу Любви наяву Ни делом, ни словом — Не этим живу. Но только в разлуке Больнее втройне За каждый твой взгляд, Что подарен не мне. За каждое слово, За шаг твой любой, Что мучит другого, Что видит другой. А я… Что ни вижу И чем ни маним, Мне глаз моих мало — Твои бы к моим! …Заводская сталь Полыхала в ночи. Хотелось оказать: «Посмотри на лучи». Хотелось сказать (Только было нельзя): «Не там ли подруги, Не там ли друзья, Не там ли ребята, Что только вчера Мальчишками были И вот — мастера…» Вбирал в себя рельсы, Гремел паровоз, И к берегу моря Однажды привез. …Казалось: дышало Прибрежное дно. Волна набегала — Вздымалось оно. Но, чуть показав Из глубин валуны, Опять опадало С откатом волны. А ветер метался, Поверхность рябя… Но я это видел Один, без тебя! Но я поделиться С тобою не мог Ни небом, ни морем, Ни ветром дорог… Чужой, непонятной Тоской теребя, Все снятся плохие Мне сны про тебя. Но я им не верю, И ты им не верь. Мы вместе откроем Вагонную дверь. С друзьями простимся. Умчим налегке. В окно заглядимся Щекою к щеке. И будут соседи Ворчать поутру, Что всё открываем Окно на ветру, Но ласково с нами Простятся потом, Когда на глухом Полустанке сойдем. И встретят нас кедры Гуденьем ветвей, И взрытые недра, И руки друзей, Дерзанье и счастье… А сны эти? Пусть! Простая, земная, Счастливая грусть…

Ночная бабочка о лампу бьется, Коптят от ветра зыбкий фитилек. Печаля, радуя, и, как придется, Воспоминания летят на огонек… Сырой сквозняк деревьям спать мешает. Тревожно пахнут клумбы. И слегка В их ароматы станция вплетает Дыханье паровозного дымка. Какой он сладкий и какой он горький! Вдохнешь его и, опьянев почти, Все бросишь за продымленные зорьки, За гулкие транзитные пути. На станции сейчас огни мигают И ни гудочка, лишь за рядом ряд Оранжевые рельсы убегают Под черноту моста и под закат… Задую лампу. Выйду за калитку Услышу: темные кусты трещат. Увижу: крадучись, туман внакидку, За яблоками лезет ветер в сад. Раструбливая новую победу Над верстами, вдали прошел состав, А я отсюда долго не уеду, Такой июль на родине застав… С товарищами старыми встречаясь, На целый месяц позабыв Москву, Я вишни рву, я на траве валяюсь, Я на Озерной улице живу.

Страна моя! Огонь рябин над кручей. Отчизна милая, зеленый сон Мошнинской рощи, некогда дремучей, Теперь прозрачной с четырех сторон. Лишь так же плещет галочье кочевье… Но верю я и в том поруку дам — Мы еще краше вырастим деревья, Цветенье буйное дадим садам. И я шумел на уличном собранье, Где грудились фуражки да платки, Где, подписав Стокгольмское Воззванье, Не расходились долго земляки. И первым делом вынесли решенье Зарыть окоп, войны минувшей след, Что для шоферской ругани мишенью Недаром служит целых восемь лет. Где бруствер был — засохшей глины кучи. И спуск в окоп зарос полынью весь. Понадобится — выкопаем лучше. Привычка есть.    Лишь будем рыть       не здесь!

Разбуженных деревьев смутен ропот. А вот упало яблоко в саду. Ступая по зарытому окопу. На середину улицы пройду. Озерная, она как луговина, На ней роса по вечерам и мгла. И заросла травой наполовину И на две трети кочками пошла. Но для того она всех прочих краше, Кто некогда, в один из многих дней, Когда сады черемухою машут, И глянул в мир, и задышал на ней. На ней ему когда-то дали имя. На ней и первая тропинка та, Которой он ножонками босыми Шагнул за дедовские ворота. Здесь он впервые солнцу улыбнулся И замер, не сводя со сказки глаз. Здесь в первый раз о камень он споткнулся, От боли не заплакав первый раз. Здесь он со смертью как-то повстречался. И, навсегда решив солдатом стать, Перед домами этими поклялся Их от войны с оружьем защищать. Чем хороша она? Не даст ответа. Все рытвины ее он знает сам. Но все ж при слове — родина от века Она    его является глазам! В садах, нагими сучьями стучащих, Иль вся в снегу, иль в яблонном дыму, Она, незамощенная, все чаще В ином обличье видится ему: Блестя асфальтом, окнами сверкая, Гордясь балконами на этажах. Короче говоря, совсем такая, Как на его заветных чертежах…

Какая широта! В каком покое Сады, сквозь сон вздыхая, шелестят! Все-все заснуло. Только эти двое Идут себе куда глаза глядят. А их глаза глядят в такие дали, Что у обоих замирает грудь. Какие дни они там увидали? Какими подвигами славный путь? Им нынче все принадлежит на свете, И нет мечтам ни счета, ни помех. Лишь слышно: «А еще куда поедем?» И снова шепотом. И снова смех. Чтоб быть счастливым — тысячи причин. И ночь тиха. И путь конца не знает. И уплывает шепот, уплывает, Уже от шелеста неотличим…